ели густой мясной суп из консервов, оказалась большая воронка от бомбы.
Убило несколько лошадей, двух солдат из хозвзвода и нескольких еще ранило,
которых уже увезли. Самолеты ушли, и мы выползли из своих нор хуже, чем
кроты: "Все грязные, глаза блестят белыми, автоматы рыжие от ржавчины. Наша
тройка, Митя, Петя и я, оказались все в живых и не ранены. Пошли посмотреть,
что сделалось с артполком, и увидели страшную картину: почти все пушки
валялись на боку, искорежены и рядом валялись трупы солдат. Сосновый бор
стал не бор, а какой-то бурелом. Однако люди ходили, перетаскивали раненых и
матюгались, в чем свет стоит. Нам показалось, что полк полностью разгромлен,
но через несколько часов годные к бою пушки открыли шквальный огонь по
противнику. Комиссар Пономарев говорил, что из полка собрали дивизион, и
чтобы немцы не подумали о полном разгроме полка, артиллеристы открыли огонь
и били около часа. По окончании стрельбы комиссар предложил нам собраться и
уходить отсюда в Окуневу Губу, а то при новом налете нам может попасть.
Остатки нашего батальона несколько дней отдыхали в Окуневой Губе, где,
безусловно, было нам усиленное питание, так как до этого еще все продукты и
спирт получали на весь батальон, а нас осталось лишь взвод. За время
пребывания в Окуневой Губе только один раз за озером - губой появлялись
немецкие разведчики, но мы их огнем из автоматов отгоняли. Мы даже их не
видели: с одного берега губы они подошли и, встретив длинные автоматные
очереди, растерялись в лесу.
После разведки того моста, откуда они стреляли, узнали, что их было
около десяти человек, кроме кровяных кусков бинта и ваты ничего не оставили.
Очевидно шальные наши пули все же ранили кое-кого там. Долго бездельничать в
Окуневой Губе не удалось: получили приказ двигаться на станцию Лоухи и ехать
к новому месту формирования.
Село Лехта
Со станции Сосновец своим ходом, пешедралом, добрались мы примерно за
неделю до села Лехта, где формировалась новая бригада из остатков различных
частей и прибывающих новых призывников. Это, говорят, отдельная
горнострелковая бригада. Наших ребят почти всех сразу зачисляли в
разведроту, как обстрелянных солдат, а нас, несколько человек, комиссар
Пономарев держал при себе. Мы жили на берегу озера, в заброшенном домике
рыбака и ничем не занимались. Так бездельничали неделю, встречались с нашими
ребятами и в сомнении говорили: "А почему бы нас не взять в разведроту?" Но
однажды комиссар пришел и заявил, что его назначили в артдивизион, и он
попросил, чтобы и нас туда же направили разведчиками или связистами. Так мы:
Митя, Петя, я и комиссар попали в артиллерию.
Начались систематические занятия. Изучали пушку, стереотрубу, снаряды и
учились, как готовить данные для стрельбы, как четко давать команду для
стрельбы, как готовить данные по видимым целям и по карте. В первое время
много было не понятно, но впоследствии удавалось подготовить данные для
открытия огня через 8-10 минут. Командир дивизиона т. Фандеев готовил их за
5 минут и добивался, чтобы мы добились этого же.
Примерно спустя месяц по тревоге подняли дивизион, погнали куда-то за
Лехту, расчеты стали готовить огневые позиции в лесу, рубить впереди себя
лес, устанавливать орудия, вкапывать в землю, делать окопы для себя и для
снарядов, а нас погнали вперед. Остановились на высоком мысочке с высокими
березами и велели сделать НП. Мы, разведчики и помначштаба на большой березе
сделали лесенку и вверху настил, откуда можно командовать огнем. Первым по
подготовленным данным стрельбу начал помначштаба. Пристрелял вроде бы
местность и дал команду: "Батареей по 3 снаряда! Огонь!" Впервые мы услышали
шелест наших снарядов и увидели взрывы, где-то километра за 2 до условной
цели. Вторым по новым целям было поручено "командовать" мне. Только
последние 2 снаряда из 5-ти взорвались около цели - шалаша. Третьим поднялся
тоже новенький. По подготовительным ими данным первый снаряд ушел от цели
далеко вперед. Он поправил прицел и дал команду: "Огонь!" Снаряд не успел
донести до нас шелест полета своего, взорвался прямо в НП, попал, видимо, в
нашу березу. Тут, конечно, стрельбу прекратили, а разведчик наш свалился
замертво на землю.
Сразу прибежал начальник особого отдела, приехали, видимо по вызову уже
нашего начальства из особого отдела бригады. Только на следующее утро мы
возвратились на свое постоянное место, привезли с собой искалеченный
осколками труп. Картина была грустная. После этого случая занятия с нами
стали просто жесткими, особенно по подготовке данных для стрельбы. И часто
приводили пример, как маленькая неточность при подготовке данных может
повредить не только себя, но и дивизион. Это была первая потеря в дивизионе,
и многие новенькие стали угрюмыми. Мы, конечно, видавшие убитых кучами,
особенно не страдали, но сам факт нехорош.
Вскоре комиссара Пономарева перевели в учебный батальон комиссаром,
повысили в звании, а на место его прибыл настоящий артиллерист срочной
службы с капитанскими петлицами, Тур. Когда уходил Пономарев и прощался с
нами, старыми кестингскими солдатами, сказал: "Комиссар Тур просит оставить
вас ему на память. Но если не хотите оставаться, я попрошу начальника
политотдела Прокушева, чтобы он вас помог перевести в учебный батальон?" Мы
оглянулись и фактически лишь пожали плечами. В принципе у нас тут появились
друзья, всем закреплены лошади верховые, это уже нравится, а проучимся в
учбате, будем сержантами и нас раскидают кого куда. Так мы все и остались во
взводе управления как были: я и Митя - разведчики, а Петя Шлемов - связист.
Однако я иногда ездил верхом к Пономареву, как старому знакомому, он
меня угощал кое-чем из командирского пайка и спрашивал: "Не обижают ли
наших, а то возьму я вас к себе?". "Нет!"- говорил я. Он даже кажется,
любовался мною, когда я на белом коне Орлике, хорошо подогнанной
гимнастерке, в сапогах со шпорами, командирской плащнакидке с места галопом
уезжал от их землянок в расположение дивизиона. После налета и сильной
бомбардировки на с.Лехта, где располагался штаб бригады и ряд подразделений,
было приказано всем уйти в лес вблизи села, зарыться в землю по-настоящему,
землянки сделать тремя накатами и стали очень строго насчет маскировки.
Дивизион наш тоже переехал в один из сосновых боров за 8 километров от
Лехты. В этом бору в финскую войну, оказывается, были окружены наши и
осталось много землянок, которые можно без большого труда поправить и жить
там. Однако с накатами трудно было. Во-первых, в финскую много леса повалили
и сожгли, а во-вторых, пилить сосну было почти невозможно, так как стволы их
полностью напичканы осколками, пила не берет. В старых землянках находили
еще и фляги, и винтовки заржавелые, и шинели тлевшие, и котелки помятые, и
кости и т.п. Видимо, здесь много наших побило, если даже деревья стали в
панцире из осколков. После обустройства здесь в землянках снова пошла учеба
по боевой и, само-собой, политической подготовке. Сплошного фронта нет. Но
наших языков брали и наши ходили по тылам фашистов.
Свирь
В 1943 году мы все стояли у Лехты, учились, занимались, бездельничали.
Разведрота батальона иногда встречались с фашистами в тылу. Несколько
поселковых и лесных гарнизонов уничтожили, брали языки и не раз сами
попадали в ловушки и теряли людей. Однако, этими разовыми вылазками за сотни
верст от наших гарнизонов тревожили фашистов. В июне 1943 года направили всю
бригаду в вагонах к югу и выгрузили в каком-то мелколесье, куда поезд шел по
просто закрепленным шпалам, рельсам без всякой насыпи. Это была, видимо,
такая времянка на песчаном месте. Поступила команда: "Тишина! Маскировка
полная! Мы у Свири! На той стороне фашистские войска!" Так мы оказались
вблизи реки Свирь у Лодейного Поля.
Помкомвзвода Иванов, Митя и я получили задание: подготовить НП у реки
Свирь, не выходя к берегу реки. Мы немного прошли, потом в кустарниках
проползли и уже видели широкую полноводную реку, но ничего с того берега не
видно. Проползав немного, нашли ручей, по которому приблизились к берегу
реки. Решили от ручья вырыть ход сообщения к берегу и там подготовить НП.
Рыли почти сутки канаву, а ночью у берега под ивняком вырыли котлован.
Отсюда была видна река, тот берег, луга за берегом и ближние ельники.
Установили стереотрубу. Нам же надо место для радиста, телефониста, себе и
начальнику... С той стороны реденько стреляли пушки, минометы и пулеметы.
Очевидно, фашисты еще не знают, что на этом берегу под каждым кустом ствол и
десятки тысяч солдат. Для проверки НП приполз Шашерин, начштаба, посмотрел,
сказал: "Ладно!". Пару дней нам пришлось через стереотрубу обшарить все
кочки и кустики на той стороне вблизи, и вдали, чтобы составить "карту"
фашистских дозоров, колпаков, просто окопчиков и отметить, откуда стреляет
миномет, пушка немца. Иванов говорил, что при переправе и пока дойдем до
елового леса, много потеряем людей, наши будут как на блюдечке, перестреляют
как куропаток.
21 июня к нам подошли Шашерин, комдив, с рацией наш Шлемов. Начальство
смотрело в стереотрубу, а Шлемов проверял связь с дивизионом по рации.
Комдив и Шашерин часто-часто смотрели на часы и в один момент, глядя на
часы, комдив дал команду: "Огонь!" В эти же секунды сзади нас загремели
тысячи пушечных выстрелов, минометных залпов и скрип "Катюши". Над нами
зашуршали невидимые снаряды всех сортов и на той стороне огонь, пламя и
черный дым кипел как у черта в смоляном котле. Приятная на той стороне
земля, луга и леса сразу загрязнились, почернели, как будто черти смолу со
своего котла залили до небес. И так было около двух, а то и больше часов.
Гремело все. Дрожала земля, гудели и самолеты над всем этим адом. И они
стреляли из "Катюши". Это словами невозможно рассказать. Чтобы знать, надо
видеть.
Чуть затихли говорить пушки и в небе полетели сотни штурмовиков и
бомбардировщиков, сопровождаемых ястребками. В это же время около нас и
между нами поперли солдаты, неся с собой плотики, боны, лодки, плоты, бочки
и прямо бросались в реку, чтобы переплыть. Чуть пониже нас копошились
саперы, устраивая переправу для танков и артиллерии. Огромные ребристые
баржи встали поперек реки Свирь и немедля по ним пошли танки, пушки и люди.
Однако, скоро фашисты опомнились и стали стрелять тоже из пушек и минометов,
появлялись даже несколько самолетов. Но на них никто не обращал внимания. По
нескольким понтонам шли танки, самоходные орудия, амфибии, пехота и
артиллерия.
Пока дошла очередь наших батарей, чтобы переправиться и идти с пехотой
на прямую наводку, мы перешли мост и удивленно смотрели, как словно миллион
муравьев ползли к лесу наши солдаты, как танки, вроде бы качаясь, рвались
вперед, тоже к лесу, как 45-милиметровые пушки, приданные батальонам, прямой
наводкой стреляли по ожившим колпачкам и пулеметным точкам. Я говорю: "Вот и
наш дивизион: две пары лошадей тянут пушку на деревянных колесах да
снарядные ящики. Ездовые, сидя на лошадях, громко гонят их, ругаются. За
пушками бегут расчеты. Так мы перешли р. Свирь". Около разбитых бетонных
колпаков, Д.О.Т.ов (Д.О.Т. - долговременная огневая точка) и Д.З.О.Т.ов
(Д.З.О.Т. - деревоземляная огневая точка), а так же в окопчиках валялись
десятки трупов немцев, а у проволочного заграждения валялись и наши трупы.
Фашистские трупы все были черные, еще дымились.
Выйдя из лесу, видим среди колпаков бетонных, дзотов, дотов, окопов
десятки трупов, около проволоки и в окопах, все они черные, некоторые
дымятся. Нам надо быстрее добраться до лесочка, хотя там как бурелом, но в
лесистой местности почему-то себя чувствуем лучше, чем на любом красивом
лугу или в поле. Правда, здесь и сейчас все как на поле, черное, вспаханное
беспорядочно и очевидно удобренное трупами. Пехота, танки, амфибии,
артиллерия шли вперед и вперед пока не устали, а как устали, на следующей
сопке, до которой прошли менее 10 верст, встретили сильное сопротивление
хорошо организованной системы обороны. На следующий день свежие силы выбили
их из узла сопротивления, и пошли вперед. Пока так сопку за сопкой брали,
наши силы, конечно, иссякли. Все-таки прошли несколько десятков километров и
вышли на дорогу Олонец, а за ним дорога на Питкаранты. Вскоре наступление
затихло. Наши войска, находясь на основных дорогах в Финляндию все же не
могли сходу сбивать заслоны и укрепленные пункты, приходилось маневрировать,
то пойти в тыл серьезными силами, то бить с флангов. Но Свирьская операция
удалась все же.
Олонец
Когда-то, говорят, Петр I г. Олонец считал самым большим городом в
России. Ехал на лошадях в Петрозаводск или там куда-то и заснул. Проснулся и
спрашивает: "Где едем?!" Отвечают: "Олонец!" Обратно заснул Петр. Едут, и
снова проснулся. Спрашивает: "Где едем?". Отвечают: "Олонец!". И тогда Петр
I выразился, что Олонец - это самый большой город. Вот этот город здорово
обороняли фашисты. Наши на подступах застряли на одной из высот по дороге.
Тогда нашу бригаду целиком со своей артиллерией и минометным батальоном
направили в обход слева. Мы с передовой группой прошли, а батальоны и тем
более артиллерия застреляли. Передовую группу вел начштаба бригады
Заславский, с ним разведрота и нас четверо артиллеристов. Мы с Митей -
разведчики, могли бы вызвать артогонь, Петя Шлемов и Мелехин несли рацию для
необходимой связи. Добрались до красивого соснового бора, где было много
угольных ям. Древесного угля, видимо, делали много, но ямы уже не свежие,
часть заросла. Место удобное, решили подождать, пока придут батальоны и
дивизионы.
Вскоре стоящие на дозоре у крутого спуска в ельник сообщили, что там
фашисты, шумно не остерегаясь, идут и много их, в том числе женщины.
Заславский скомандовал, чтобы все заняли угольные ямы и укрылись за
деревьями на бугорке. Все быстро собрались и приспособились к бою. Тут и
фашисты заметили нас, развернули свой отряд, чтоб занять сопку. Мы чуть
сзади передних засели в глубокой яме, и Петя стал вызывать своих: "Дыня!
Дыня! Как слышишь? Прием?". И так много раз, но ответа нет. Подошел командир
разведроты, спрашивает: "Как? Если ничего, вызывай бригаду "Курок!". Петя
стал вызывать поочередно. Но никто ничего не отвечал. В это время уже шел
рукопашный бой, мы видели это. Фашисты и бабы в военной форме лезли на
сопку, как крысы. Падали, но вместо них снова появлялись, цепь за цепью и
лаяли что-то по-своему. Тут подошел еще помощник Заславского и громко
кричит: "Передай по рации всем, чтобы открыли кто-нибудь огонь из пушек и
минометов по этой сопке, вот координаты". Петя решил звать открытым текстом:
"Кто слушает нас, срочно огонь по координату такому-то". Это передал
несколько раз, а подпись поставил в конце - Заславский!
Не прошло и пяти минут, как зашуршали снаряды, а потом услышали
выстрелы пушек ЗИС. В разгар рукопашного боя десятки снарядов взорвались на
нашей сопке, убивая фашистов и наших. Я видел, как Мелехин, где-то нашел
ручной пулемет и как дубинкой махал по подходящим к нам, к яме фашистам, в
том числе и по женщинам. Мелехин, бывший грузчик с Лены имел огромную силу,
были случаи, когда один пушку переворачивал. Вот и тут от его
пулемета-дубины отлетали и падали фашисты, но нашелся фашист, который увидел
его силу удара, очередью свалил. На сопке рвались снаряды, и шел рукопашный
бой на смерть всем.
Вскоре подошел какой-то наш батальон, заорали "Ура" и лишь только тогда
фашисты сбежали в ельник и затерялись. Мне, конечно, в рукопашной делать
было нечего, мы втроем сидели в яме, пока Шлемов кричал о помощи, мы с двух
сторон подстреливали короткими очередями, чтобы фашисты очень близко не
подходили. Убивали и сколько, не знаем потому что, высунулись, дали очереди
вдоль бруствера и опять в яме в яме прячемся, но в наших направлениях трупы
все же валились. А в принципе трупы были повсеместно.
Сделали большую могилу для наших. Убитым оказался и Заславский. Ему
сделали отдельную могилу. Подсчитали наших убитых и раненых, подсчитали
трупы фашистов и получилось, что на каждого нашего они оставили по 2
человека и из них более тридцати женщин. Собрав трофеи наших и их, мы пошли
по направлению на Петрозаводск. Когда стало слышно, что за Петрозаводском
идет большой бой, сообщили, что Олонец немцы оставили и ушли на запад.
Видимо они поняли, что в их тылу уже целая бригада и удержать не удастся.
На третьи сутки после выхода в обходную мы вышли к окраине г.
Петрозаводска, где был большой лагерь военнопленных. Лагерь большой, туалет
тянется метров 20, и на стенах были записи, написанные чем-то коричневым:
"Товарищи мы слышим нашу артиллерию, освободите нас быстрей!" Но мы никого
из них не видели: или эвакуировали или перестреляли всех, потому что
недалеко были большие свежие ямы. А может, это их общая могила?
Вяртееля
От Питкаратской дороги мы шли в обход Олонца на Петрозаводск по азимуту
на северо-восток или даже больше на север, а тут получили приказ от
Петрозаводска опять по азимуту на юго-запад, на дорогу, ведущую к
г.Вяртееля. Тут больших боев не было, но встречались небольшие гарнизоны и
опорные пункты, которые с ходу почти сбивались и разгонялись или добивались
в коротких схватках. Однажды по проселочной дороге нам поручили найти
какую-то базу. Мы оторвались от своих, три друга и наткнулись на одну поляну
слева от дороги. Видим, несколько самолетов типа ПО-2, автомашины, палатки,
будки и несколько фашистов, бегающих к самолету или к машине. Что-то видимо
грузили. Поляна вроде не большая, но ровная и длинная. На окраине попали в
яму, где делали древесный уголь. Наблюдая, подготовили данные и Петя стал
вызывать нашу дивизионную рацию, чтобы передать координаты и дать залп
срочно. Радио принято, но дивизиону развернуться надо, говорят, полчаса с
учетом рубки леса. Координаты дали дивизиону "Катюш", двигающемуся вместе с
нашими. Они могут встать на дороге и дать залп. Так они и сделали. Не прошло
и десяти минут, как зашуршали снаряды "Катюши". Попали по поляне совсем
близко около нас. Там все забегали, самолеты и машины загорелись и люди
убежали куда-то в лес, кто, конечно, остался жив. Но дело в том, что одна
мина-снаряд упала рядом с нами, в яму сбросило стабилизатор, а он вперед
вдохнул, как змей Горыныч пламенем. Мы так испугались, что пулей вылетели с
ямы и побежали к дороге, боясь, что дадут еще залп. Но залпа больше не было,
зря спешили. Командир дивизиона нас поругал: "Зачем дали такие близкие
координаты, могло в вас попасть! Не было надобности вызывать огонь на
себя!".
Через некоторое время мы уже без боя и встреч с врагами двигались по
дороге на г.Вяртееля, где и остановились у старой границы. Однако, мы вели
наблюдение за той стороной и все виденное писали в журнал. Я даже однажды
написал: "К погранпосту финнов подошла корова с хозяйкой. Пока корова
паслась, хозяйка с ефрейтором пошли к поленнице, а спустя 20 минут она вышла
с одного конца поленницы, поправляя юбку, а ефрейтор, с другого конца,
застегивая ширинку и подтягивая брючной ремень". В дивизионе долго смеялись
над этой записью, но было же предупреждение: всякое движение записывать в
журнал. Так закончились война на финском направлении и вскоре нас забросили,
после отдыха в Вологодской деревне, на 4-й Украинский фронт.
Земляки
В 1947 году, когда я, демобилизованный сержант, приехал домой, то меня
ошарашило то, что люди фактически голодают. У матери на всю зиму весь запас
продуктов в амбаре - одно корыто мезги (мезга - отходы при производстве
крахмала из картофеля). Эти отходы от Пустошеского крахмало-паточного
завода, оказывается, ели колхозники уже не первый год, так как на трудодни
почти ничего не давали. Что производили колхозы, все под метелку сдавали
государству, не оставляя даже семян. Весной же семена обратно где-то искали
и завозили минимум.
Все это районное начальство выгребало с колхозов под флагом "для
фронта". Однако старики, не потерявшие, разум, шепотом говорили, что люди
пухнут, умирают по нескольку человек в неделю по Вотче, но районное
начальство оправдывало это тем, что на фронте тяжелей. Они же с досадой
говорят и о другом: сверхплановая сдача хлеба, молока и мяса по
продиктованным выше обстоятельствам "сдать сверх плана фронту" обходилось
полным развалом колхозов, эмиграции трудоспособного люда в лесную и другую
промышленность и полному обнищанию колхозников, вдовушек. Однако, те,
которые очень старались из районного начальства за сверхплановые сдачи
получали ордена и медали, даже орден отечественной войны.
В принципе отец мой - председатель колхоза, умер в больнице, фактически
обессилев вследствие недоедания. Мать была настолько больна, что не дожила
до отмены карточной системы. В колхозе "Югыдлань", где раньше хлеб делили по
3-4 килограмма на трудодень, были дни, когда умирали по 2 человека в день,
как, например, мой отец и его родной брат. Настроение тут мое, хорошо
питавшегося почти все годы, кроме 1941 года в начале службы, было
исключительно скверное и сразу же я подумал не об отдыхе, а о работе, притом
не в колхозе.
Поехал я в Визингу - райцентр. Встал на военный и партийный учет.
Райком предложил мне сразу, как окончившему кооптехникум, работу в ОРСе
товароведом. Пошел я в ОРС (ОРС - Отдел рабочего снабжения Леспромхоза) и
встретил сразу земляков: Ваську Сенькина, Виталия Путинцева, Дмитрия
Мальцева и дядю Зосима Шустикова. Они были все начальство ОРСа. Назначили
меня товароведом, а это фактически экспедитор по доставке товаров с
республиканских баз к доставке их потом уже по магазинам и лесоучасткам. Эта
работа очень ответственна и опасна в части недостач, потерь и фактически
дорога столбовая в тюрьму. А за недостачи судили строго, до 10 лет
каких-нибудь пару тысяч "растраты". Было опасно, но пришлось браться за эту
работу, так как жить надо, райком настаивал, да и Шустиков считал, что
Путинцев уедет учиться, а я буду его замом..
Получив первую зарплату, мы, фронтовики, кроме Шустикова, решили
отметить у меня начало гражданской жизни и сошлись у меня на квартире,
которую я снимал в Визинге, в частном доме одну отдельную комнатушку.
"Накрыли" стол: бутылка спирту, деревенская капуста, рыбник из трески и
хлеб. После первой же стопки спирта начались разговоры о фронтовых делах. И
в первую очередь: за что получили ордена.
Путинцев, ушедший на фронт в 1943 году, начал обиженно о том, что он
под Ленинградом на какой-то "пятачок" ходил неоднократно по поручению
командира дивизии, у кого он был адъютантом, и получил только медаль. А вот
у Васи Сенькина Орден Боевого Красного Знамени есть... Высокомерно взглянул
на мой орден Красной звезды и говорит: "Вот у него и то боевой орден. Вася
Сенькин, конечно несколько возмутился и говорит: "Сходить в часть, пусть
даже на пятачок, это боевой подвиг, нашим за такие "успехи" даже
благодарность не объявляли. Ты же видать, почти не воевал".
И тут он рассказал, за что ему дали "Орден Боевого Красного Знамени".
Вася воевал с 1941 года. Несколько раз ранен. Бывал в разных переплетах и в
отступлении и наступлении. Однако высокую награду заслуженно получил под
Кенигсбергом, когда брали они какую-то крепость, которая мешала общему
наступлению на город. Крепость-замок, окруженная широким рвом с водой и
стеной каменной высотой несколько метров, держалась на пути дивизии уже
несколько суток. Танки не проходят ров. Артогонь прямой наводкой несколько
метровые каменные стены не берет. Самолеты не берут, танки наши окружили
плотным кольцом. А они, задвинув чугунные двери, бьют по нашим из пушек и
назад.
Тогда группе разведчиков, в том числе Васе поручили найти щель и
забраться внутрь. Через сутки они нашли вновь выложенную стену с тыльной
части у фундамента, ночью разобрали и кошками забрались внутрь замка.
Сориентировавшись в постройках внутри, поняли, что там не так уж и много
фашистов, может сотни две.
Решили, кому и где устроить шухер: кто у вышки с бойнями, кто у казармы
с отдыхающими немцами, кто у сарая с сеном и лошадьми, кто подвал. А Васе
досталось подобраться к батарее пушек у больших задвижных дверей, снять
часовых, ликвидировать пушки по возможности и взорвать нишу со снарядами,
где была не одна сотня фугасных снарядов. Васю забросило куда-то от взрыва
сотен снарядов, и очнулся он только в госпитале через несколько суток. А
когда вернулся в часть, ему рассказали, что взрыв снарядов в нише развалил
крепостную стену шириною около десяти метров, куда и ворвался потом батальон
их полка, добили фашистов, нашли Васю у одного пушечного лафета в яме и
отправили в госпиталь.
И Вася Сенькин, обращаясь к Путинцеву, говорит: "Ты говоришь, ходил на
передовую, передавал приказание и получил медаль, а нам вот так, как у этой
крепости, приходилось находиться почти все годы войны. Те, кто с 1941 года
воевал, пусть с передышками, и остался жив, надо всем или Героя давать или
хотя бы орденами Ленина награждать, а лучше всего сделать кавалером всех
Орденов Славы". А может, он и прав, но многие вернулись, даже раненые не
имеют боевых наград, даже медали за боевые заслуги. На войне меньше всего
награждали солдат и сержантов, а больше начальников. Батарея стреляет -
комбату орден, и одному наводчику - медаль. Хотя от наводчика точность
зависит больше, чем от комбата. Да и в пехоте солдат не особенно в почете.
Путинцев не раз вставал, горячился и говорил: "Знаете ли вы этот ...пятак,
где земле нет метра, где бы ни упал снаряд, мина или бомба? Там одни
могилы!".
Но я тут не выдержал и ответил: "Я вот с 1941 года был во всяких боях,
даже рукопашном, а "звездочку" дали в Чехословакии, когда мы втроем прошли
между лесами и оврагами далеко во фланг немцам, можно сказать в целях
самозащиты открыли огонь по тылам или флангам немцев, которые, испугавшись
окружения, побежали, а наши батальоны пошли в наступление. Командир
батальона нашей бригады сообщил о случившемся с нами, охарактеризовал как
подвиг и просил нас всех троих наградить орденами. Командир дивизиона,
конечно, поддержал, был доволен, что его бойцов похвалили, и представил нас
троих к орденам "Красной звезды", что мы и получили.
А раньше в 199-м батальоне или в артдивизионе за время войны разве мало
было, за что можно было представлять к награде? Продолжая успокаивать
зависть Виталия, я добавил: "Ты ушел в 1943, пока учился в Устюге, пока
формировалась часть, служил у начальства в штабе дивизии и щеголял перед
девками, все же мало видел боев и по правде говоря ты в них никогда не
участвовал. Не обижайся и не обижай нас. Скажи спасибо судьбе, что тебе
повезло, ты жив и здоров, ни разу не ранен даже". И действительно у Васи
целого места на теле нет: то синяки, то выбоины, то швы. Мне ведь в принципе
тоже повезло: дважды легко задело, немного контужен и остался жив.
Так беседовали три друга при первой встрече после войны. Это были я -
товаровед ОРСа, Виталий Путинцев - зам.начальника Сысольского ОРСа и Вася
Сенькин - главный бухгалтер этого же ОРСа, все Вотчинские, знающие друг
друга с детства. Только Путинцев помоложе. Я уже ушел на фронт, а он только
поступил в техникум, в тот же - кооперативный. Потом еще было много подобных
встреч, бесед и споров у земляков. Вскоре Путинцев уехал учиться, я занял
его место. Он приехал с учебы, и направили его в Кажимский ОРС начальником,
я уехал учиться на начальника ОРСа и, приехав с учебы, стал начальником
Кажимского ОРСа. Таким образом, я шагал за Путинцевым.
Директора леспромхозов
В 1949 году, когда я приехал с курсов начальников ОРСов Минлесбумпрома
СССР, где учился шесть месяцев в г.Павлов Ленинградской области, назначили
меня начальником Кажимского ОРСа. Путинцев, начальник ОРСа, был повышен в
должности и назначен заместителем в Урс "Комилес" к Бугаеву Г.В, который
очень хорошо относился к молодежи, к участникам войны, он их брал на
заметку, старался внимательно следить за их способностями в работе,
направлял на учебу и выдвигал на руководящую должность.
Так его заслугой были заботливый рост и учеба многих начальников ОРСов,
в том числе: Путинцев, Мальцев К.Е, Шахов И.Е, Земкина, Пятков и другие.
Особой заслугой следует считать то, что он, Георгий Васильевич, взятых на
примету, в том числе и меня, выращивал как рассаду, заботясь о них лично,
оказывая всяческую помощь, вплоть до материальной. Он видимо в жизни не
повышал голос на своих подчиненных, даже на тех, которых он с треском
выгонял за злоупотребления или пьянство.
Директор Кажимского леспромхоза Модянов Андрей Васильевич принял меня
только на третий день, когда проходило бюро парторганизаций леспромхоза.
Принял придирчиво, с видом наглеца с укорами на бывшего начальника ОРСа
Путинцева: "Ты очевидно тоже горячий, как и твой предшественник, - говорит
при всех членах бюро, - он считал себя грамотнее и выше директора.
Подчинялся не всегда, часто грубил и сваливал ОРСовскую работу на
леспромхоз. Так знай, что я даю лес, ты кормишь народ!" Его поддержал
замполит Цыпанов. Главный же инженер добавил: "Где нужно, мы, конечно,
поможем". Я тут понял, что будет мне трудно, если так формально разделять
обязанности по рабочему снабжению.
Первая же весна, даже еще зима показала, что разлад в отношениях
неминуем. Пекарни, магазины и столовые всегда были без дров. Лесопункты не
считали нужными привозить им дрова. Однако, будучи в лесопунктах, удавалось
договориться с начальниками лесопунктов и парторгами, а где и профсоюзными
комитетами, что они будут привозить сухостой из лесу к магазинам и пекарням,
столовым и клубам, конторам лесопунктов и даже к квартирам работников, не
работающих в лесосеках. Правда, были замечания и даже ругань в адреса тех,
кто возил, но начальники лесопунктов держали слово, выписывали наряды за их
работу, да и я иногда начальникам помогал в товарах и продовольствии.
Они поняли выгоду наших договоров, наши продавцы докладывали
начальникам лесопунктов, что привезли. Так джентельменски и коммерсантски
были решены вопросы дров. Кроме того, каждая торговая точка ОРСа должна была
заготовить летом себе дрова, хотя бы для растопки, несколько десятков кубов.
За это выписывались наряды. Большой спор разгорелся с Модяновым в период
досрочного завоза грузов. А муки, крупы, овса, мебели, хозтоваров,
промтоваров и других грузов ранним завозом водой завезли годовой запас, в
общей сложности несколько тысяч тонн. Для лесопунктов Ныдыб, Гуж, Ком и
Кажим пристанских складов не было. Надо было выгружать прямо на берег, под
открытое небо, чем-то закрыть их от воды. Я поставил вопрос на бюро "О
срочном строительстве складов и лабазов в пунктах досрочного завоза". После
большой ругани и споров все же решили построить настоящие деревянные склады
в устье Ком, из жердей - Гужах и Кажиме.
После бюро с Модяновым встретились на мосту через реку Кажим. Он был
разгорячен, глаза, которые у него смотрели в разные стороны - косоглазость,
громко и вульгарно бросился на меня с кулаками за то, что якобы я сваливаю
всю работу на него. Я, конечно, не струсил и тоже громко и грубо сказал:
"Рабочие твои, лошади твои, их кормить хочешь. Давай условия,
чтобы я мог завести им груз! Не будет условий - Я выгружать не буду! Будешь
возить на машинах товар вместо леса! Снимать с вывозки и трактора! Иначе я
выступаю перед твоими рабочими и свалю все на тебя!" Он психанул и ушел, но
назавтра был издан приказ: кто и где, что и какому сроку должен построить.
Когда согласовывали план строительства, то есть сам приказ, я добавил
отдельным последним пунктом: "Впредь за выгрузку и размещение грузов для
ОРСа и леспромхоза несут персональную ответственность начальники
лесопунктов".
Вот и весна, река Сысола открылась, на подходе баржи. Кое-что успели
построить, кое-что начали, но с грузчиками было плохо. Модянов считал, что
он выгружать не должен. Я же ему показываю ими подписанный приказ. Он
страшно удивился, что там написано: "Выгрузка и размещение..." Психанул, но
уже было поздно. Я его успокоил немного и сказал: "Счет за выгрузку по
расценкам и с премиями за досрочную выгрузку будете предъявлять ОРСу".
Много еще мелких споров было у нас, но вскоре помирились совсем. А
именно: при раздаче спирта в период сплава ответственным был ОРС. Ему
пришлось нас расспросить. Мы вместе не один раз взрывали заторы, где
положено 100 г спирта. Притом, главным взрывником был я. Они боялись зажечь
шнур. А позже Модянов "подарил" мне коня с леспромхоза для выездного, так
как в ОРСе были только несколько быков и пара дохлых лошадей.
Как-то приехали в Кажим Балуев Г.В. и Саватеев А.И. - управляющий
трестом "Комилес", обошли ближние лесопункты, Модянов и я были с ним
сопровождающими. При наличии многих недостатков в снабжении рабочих, им все
понравилось. В беседе в рабочих коллективах наряду с нехваткой промтоваров
рабочие говорили о хорошем хлебе, неплохих обедах в столовых и отзывчивости
ОРСовских работников. Балуев спрашивал у работников ОРСов: "А как вас
леспромхоз обеспечивает дровами?" Ответ был положительный. А Саватеев
удивленно сказал: "Впервые слышу, что нет жалоб на дрова!".
Булаев спрашивает: "А как мука-крупа, товары разместили? У Вас же не
было складских помещений?" Модянов ответил, что у нас есть приказ с прошлого
года, где строительство возложили на лесопункты. Не все еще сделали, но к
следующей навигации на причалах будут склады. Часть вывезли в Кажимскую
церковь и варганку чугунно-литейного завода, а часть - в Чужах и в устье
Кажим сделали навесы из жердей. Под открытым небом ничего нет. Оба больших
начальника остались довольны.
Спустя несколько дней меня вызвали в трест "Комилес" и УРС. Саватеев и
Булаев очевидно в пути еще решили меня перебросить в другой ОРС. Приехал,
Потащили меня в Обком партии на бюро и утвердили начальником не в ОРС
Кажимского леспромхоза, а в ОРС Усть-Немского леспромхоза. Начальников ОРСов
взяли оказывается в номенклатуру Обкома.
В Кажиме остался мой заместитель Гладышев П.Т. Очень толковый
хозяйственник, но образование 4 класса. Он потом долго там работал, и
неплохо. Он сам из пос. Кажим. Вот так быстро меня переженили. Только
наладились отношения и снова "к черту на кулички". Когда прощались с
руководством леспромхоза, почти все, кроме замполита Цыпанова, жалели и
говорили: "Только наладилась работа, подружились, жалоб рабочих почти не
стало, и вот - расставаться" Я сказал: "Петр Тимофеевич останется. Он
хороший товарищ. С начальниками лесопунктов и рабочими общий язык находит.
Будет неплохо. Ходатайствуйте, чтобы его назначили, а нового не прислали".
Я приехал на машине с грузом для ОРСа, передал печать Гладышеву, в акте
записали то финансовое состояние по годовому балансу. За ночь сдали аптечный
пункт, где работала супруга, и утром, сложив шмотки, уехали. Ночевали в
Сыктывкаре у шофера, а утром выехали в Усть-Нем. Но доехали лишь до
Усть-Кулома, где нас пурга застала и семью пришлось оставить там. Сам уехал
на лошади в Усть-Нем. Это 92 км от Усть-Кулома.
10 января 1951 г. приехал в Устьнем-Базу. Контора ОРСа находилась в
будке, где когда-то отмечались высланные немцы из немцев Поволжья.
Посмотрел, где работает аппарат ОРСа, попросил найти начальника, но не нашли
его. Пошел в леспромхоз. Там встретил Попова В.Г., земляка, замполита
леспромхоза.
Пошли к директору. Директор Строгович В.М. встретил холодно и грубо. Он
выразился очень неприятно: "В этом году четвертый начальник ОРСа. Рабочие
голодные. Если бы не немцы-старожилы, давно бы забунтовали. А начальники
ОРСов пьют. Как вижу по разговору и этот не долгий житель здесь. Снимут за
срыв снабжения!" На третий день нашел начальника ОРСа. Он оказался пьяный,
живет в землянке сторожихи ОРСа и с ней пьют и живут вместе. Привели в ОРС.
Я взял у него ключ с сейфа. Взял штамп и печать. Написал акт приемо-сдачи,
где было указано: 1 - финансовая деятельность по балансу на 01.01.5 1г., 2 -
штамп, 3 - печать и 4 - оттиски штампа и печати. Подписали, и я сказал:
"Можешь уезжать!".
Обойдя склады и лесопункты, пришел к выводу, что это голодная яма. В
магазинах почти пусто, столовые готовили из солонины с запахом противный
суп, на складе 420 тонн овса, ячменя, рожь несколько сот тонн, 30 кг пшена,
кое-какие промышленные неходовые и фактически все, если не считать
перетлевшие, без товарного вида, кондитерские подушечки слипшиеся в рваных
коробках. У меня волосы встали дыбом. В таком паническом настроении не был
даже в окружении под Кестингой в 1942 году. Подсчитав минимальную
потребность продуктов (от муки до консервов), одежды (от валенок до
портяночного материала), часть хозтоваров, посуды и тому подобного,
получилось более двух тысяч тонн, чтоб дожить до навигации.
С этими расчетами пошел к Попову В.Г., потом Строговичу В.М. Решили
рассмотреть на бюро парторганизации. Главную роль конечно тут и на деле мог
сыграть Строгович, как директор ЛПХ, а он сказал: "При хорошей погоде могу
дать пару газогенераторных машин возить груз с Усть-Кулома, а до Усть-Кулома
пусть возит УРС (Управление рабочего снабжения треста "Комилес")!" Но это
все капля в море и то, если будет дорога. Надо было создать базу в
Усть-Куломе, куда автобаза УРСа возила бы груз машинами ежедневно. Так мы и
ничего не могли решить ни на бюро, ни у Строговича. Строгович, уяснив
состояние дел со снабжением, психовал, грубил мне, иногда даже посылал на
все три, четыре и пять. Но жить надо!?
В конце января подлетел Саватеев А.И. К вечеру пригласили меня, я
рассказал обстановку. Мне кажется, он понял катастрофическое положение не
только со снабжением, но и с лесозаготовкой и сплавом в связи с таким
положением в снабжении рабочих. Дал радиограмму в УРС, что у Пыстина в
Усть-Неме положение хуже губернаторского. Ему надо выехать в Сыктывкар и нам
в тресте и в УРСе нужно решить вопросы рабочего снабжения в Усть-Немском
Леспромхозе.
Через неделю мне удалось выехать. Мы встретились в тресте. После
больших дебатов решили: "Создать перевалочную базу Усть-Немского ОРСа в
Усть-Куломе, выделить колонну машин для завоза туда грузов, выделить
Усть-Немскому леспромхозу трактор С-80 для завоза грузов с Усть-Кулома в
Усть-Нем. Усть-Немский леспромхоз должен выделить трактор тоже для этого, с
тем, чтобы через день поступало 2-3 саней груза с трактором, при
установлении дороги. УРС-кие машины должны возить до места, Усть-Немскому
леспромхозу с. Усть-Нем базы по лесопунктам возить грузы на машинах
лесопунктов, сейчас же арендовать самолет и забросить на базу Усть-Нем
сбросом хотя бы десяток самолетов с валенками, с одеялами, с концентратами и
другими небьющимися товарами. ОРСу направить людей для сопровождения и
материальной ответственности за товары. УРСу изыскать ресурсы и обеспечить
фондами. Саватеев и Балуев взяли на личный контроль всю эту операцию.
И дело пошло спустя недели полтора. Самолеты сбрасывали товар. Трактора
и машины возили грузы. Нас задержали дороги Усть-Нем - Усть-Кулом. Строгович
выделил еще один трактор с "утюгом". Мы все и люди немного ожили. К середине
апреля было завезено более 1200 тонн грузов, работала своя мельница на
моторе автомашины "Газ". Выделенные фонды мяса мы стали принимать с
колхозов. Скот тощий, но все же пахнет мясом. В первых числах мая прибыли
баржи и самоходки с товарами, и даже с людьми - рабочими для леспромхоза.
Первого же мая на квартире у Строговича за столом мы помирились
окончательно и с тех пор он считал меня своим заместителем по рабочему
снабжению