мирному договору" имущества "свободной Ичкерии". Думаю, что Лазаренко и сам это знал, но самолюбие не давало смириться с неизбежным. - Кстати, Абрютин, а где обещанное ухо? - кривясь от боли, после очередной перевязки, вдруг вспомнил начклуб. - Между прочим, было обещано. А твой дружок вообще чмо болотное! Не по-мужски это. Я ему, можно сказать, первую помощь оказал, а он... Так спецназовцы не поступают. Ты это передай ему! - Ладно, не кипятись. - Попытался сгладить углы я - Его просто забрали от нас, и кинули на Грозный. Четыре дня назад - в самую мясорубку! Говорят, их там всех пожгли. Даже и не знаю - жив ли он. Такой бардак кругом. Сам видишь... - Вижу... - невесело отозвался Лазаренко и полез в тумбочку за заветной флягой. - Только, если он настоящий мужик, то слово должен держать в любой обстановке... - Верь мне, Толик, он мужик что надо! Я его знаю. Если найдется, обязательно слово сдержит. - Поверю, когда ухо принесет. - Уже беззлобно пробурчал, разливая водку по стопкам, начклуб. - А то скоро отправят меня в родной Ростов и поминай как звали... ...На следующий день моей группе отвели участок для поиска наших погибших. В основном все тела были уже собраны, и теперь мы разыскивали двух своих солдат пропавших безвести в одном из ночных боев. Сгоревшую "семьдесят двойку" я разглядел издалека. И сразу защемило сердце. При всей похожести каждый танк все же имеет что-то неуловимо свое. И это был наш танк! Я очень хотел ошибиться, обознаться, но когда мы подошли ближе, блеклый номер, проступавший сквозь обгоревший, закопченный метал развеял все надежды. "Двести восемьдесят шесть" - это был танк Эрика! Люки его были распахнуты. Мы осторожно заглянули внутрь. Страшный жар уничтожил почти все внутри. Обугленные останки приборов, сидений, каких-то деталей, проводки грязной кучей серого пепла лежали на дне башни. Преодолевая брезгливость, я заставил себя спуститься в башню и шомполом разрыть их до металла днища, но ничего похожего на человеческие останки видно не было. Я вздохнул с облегчением. Появилась надежда. "Может быть ушли? Пробились к своим..." Мы насчитали одиннадцать гранатометных попаданий. Вся машина была словно истыкана какими-то чудовищными иглами. Десять из них не пробили броню. Автоматный шомпол, которым я прощупывал каждую дыру, упирался в конце своего пути в сталь. И только один из них пробил защиту. В башне, у командирского люка - видимо били с крыши - было прожжено насквозь узкое как жало отверстие. Оно шло через, разорванную как жестяная банка, пустую коробку динамической защиты. Ствол пушки смотрел прямо в свежий пролом дома на другой стороне улицы. Не знаю почему, но мне захотелось узнать, куда направил свой последний снаряд Эрик. Осторожно пробравшись через вываленную разрывом стену, я оказался внутри дома. Кругом все было густо засыпано битым кирпичом и кусками развороченных взрывом плит перекрытия. Разобраться, понять что-то в этом месиве было не возможно, и я уже, было, собрался выбираться, как вдруг ноздри уловили знакомый сладко-приторный запах мертвечины. Сглотнув неприятный комок, я пошел на запах. В углу развороченной комнаты, из под упавшей двери торчал край одежды. Я ухватился за край двери и, приподняв, откинул ее в сторону. Под ней придавленный огромным куском перекрытия лежал убитый боевик. Из под тела выглядывала труба гранатомета, в которой так и осталась торчать невыстреленная граната. "Вот, значит, кого ты Эрик достал..." - Товарищ командир! - Услышал я с улицы голос Полетаева - бойца моей группы. - Там это... Ну, в общем танкисты наши... ...Метрах в пятидесяти от танка, у полуразрушенной стены в небольшом закутке за старым ларьком, под какими-то старыми одеялами лежали тела. Эрика можно было узнать только по кроссовкам, которые ему в подарок на день рождения привез из Москвы наш доктор. "Эльф" страшно обгорел и чудовищной черной куклой лежал перед нами. Видимо, кумулятивная струя мгновенно воспламенила пространство внутри башни, а может быть, потеряв от взрыва сознание, Эрик просто не смог сам выбраться из горящего танка. Рядом такой же до неузнаваемости обгоревший лежал его наводчик - молчаливый контрактник Вовка из Архангельска. На них сверху ничком лежал механик - водитель Ромка. У него были обгоревшими шея и руки, но вся спина была густо испорота пулями. Видимо Ромка успел вытащить из горевшего танка свой экипаж, но потом его почти в упор расстреляли "чечи". Когда мы осторожно перевернули тела убитых, то под каждым из них были в асфальте выщерблены от пуль. Их всех добили... На душе вмиг стало муторно и пусто. По рации я связался с комендатурой. - ...Я - "кедр сорок два". Нужна труповозка на улицу Ленина. Эфир побулькал, посвистел и, наконец, откликнулся, искаженным до не узнавания, голосом связиста комендатуры: - "Кедр сорок два" - перевозка будет у вас через двадцать минут. Она сейчас на Первомайской. "Вот и все!" - еще раз подумал я. - "Был "Эльф" и нет "Эльфа". Отвоевался лейтенант Хабибуллин. Так и не суждено ему было вернуться в свой Питер..." ...А потом, я сделал то, чего никогда не делал раньше. Вернулся в развалины, и, нагнувшись над убитым чеченом, взял его за холодное мертвое ухо. Стараясь не вдыхать запах мертвечины, оттянул его, немного приподняв при этом голову, и, достав из ножен тесак, резко полоснул по мертвой плоти. Голова с негромким стуком упала на бетон, а в пальцах остался серый "червяк" отрезанного уха. Из кармана штанов я достал старый затертый до бесцветности платок и, завернув в него ухо, убрал его в свободный карман "разгрузника". ...В госпитале меня встретила суета и неразбериха. Пришел приказ на эвакуацию. И теперь все срывалось с привычных мест. Лазаренко в палате не было. Я нашел его на улице за хирургическим комплексом. Начклуба был уже в форме, и только из правого рукава торчала перебинтованная свежим бинтом ладонь. Толя меланхолично бродил по задам госпиталя, словно разыскивая какую-то потерянную вещь, и был на удивление трезв и страшно зол. Увидев меня, он почти бегом припустил на встречу. - Представляешь, эти пидоры бородатые уже совсем оборзели! Прихожу в свой клуб, а они все замки на дверях повзламывали и теперь хозяйничают там. Я на них наехал, типа вы что, козлы делаете? А один урод, типа заместитель Удугова, мне заявляет, что, мол, вашего здесь больше ничего нет. Ваше - чемодан, вокзал, Россия! И на моем кресле раскачивается, сука! - Ну и что ты? - С любопытством спросил я, разглядывая начклуба, похожего сейчас на, согнанного с лежанки, кота. - Что я? А я достал вот эту штуку... - Лазаренко вытащил из кармана кулак, из которого торчала верхушка гранаты, и мои глаза тут же выхватили голую - без предохранительной чеки - трубку взрывателя... - ...Рванул зубами кольцо и говорю, ты пидор македонский, а ну вали отсюда, пока я тебя в клочья не разнес. - Ты ее вообще крепко держишь-то? - опасливо косясь на гранату, спросил я. - Крепко. Но устал. - Признался Лазаренко. - Вторая-то рука толком не действует. Чеку обратно вставить сам не могу. Вот теперь хожу и думаю, куда мне эту херовину закинуть. Что б шума поменьше и не задеть кого. У нее осколки далеко разлетаются? "Вот тебе и начклуб! Вот тебе и чеширский кот!" - ошарашено подумал я. - А где кольцо? - спросил я Лазаренко. - В правом кармане. Я его кое-как зацепил пальцами, когда этот урод из кабинета моего рванул. Нащупав в кармане предохранительную чеку, я достал ее и осторожно продел проволочные "усики" в дужки предохранительной скобы, потом разогнул их в стороны. - Готово, отпускай. Лазаренко с видимым облегчением разжал ладонь, уронив мне в руки тяжелую зеленую картофелину "эргэдэшки". - Ну, ты, Толян даешь! Тебе не в начклубы, а в камикадзе надо идти. Там такие фокусы просто "на ура" прокатят. И чего тебя в клуб-то занесло? - Да шмотки свои решил собрать. Через час вертушка за нами прилетит. Вывозят всех раненых в Ростов. Вот и пошел собираться. - Ну и как собрался? - А... - неопределенно махнул рукой Толик. - Эти пидоры все мои шмотки перетрясли. Все, что было хорошего, растащили. А собирать за ними тряпки по полу - западло! Не дождутся! Так что я только это хреновиной - он кивнул на гранату - поразбивал аппаратуру, которая в кабинете была, и ушел... Я смотрел на начклуба, и все больше проникался удивлением. Словно, вдруг, узнал, что передо мной не Толян Лазаренко, тихий алкаш, болтун и выжига, а внебрачный сын английской королевы. Вот так, запросто, что бы поставить оборзевшего чеча на место, он рванул зубами чеку гранаты, как будто это китайская хлопушка, а не о боевая граната... Кто бы мог подумать! И здесь я вспомнил о главной цели моего визита. Вытащил из "разгрузника" узелок, развернул его и протянул Лазаренко. - Это что? - непонимающе уставился он на меня. - Как что? Ухо! Как договаривались. Спецназ, Толя свое слово всегда держит! Начклуба брезгливо взял платок и поднес к глазам, разглядывая серую личинку, лежавшую в его центре. - Действительно ухо... - задумчиво протянул Толя - И воняет... - Извини, свежачка не было. - Пожал я плечами. - Засолишь, подсушишь, и все будет тип-топ! - Значит, нашелся твой дружок? - Лазаренко оторвался взглядом от трофея, и посмотрел на меня. - Нашелся... - И как он? - Никак! Сгорел он на Первомайской. Со всем экипажем. Только сегодня нашли и вывезли. - А ухо тогда откуда? - От него. Последним снарядом он боевика в доме завалил. Я сам там был, и сам его срезал. Так, что теперь вы с "Эльфом" в расчете. Начклуба задумчиво посмотрел на, лежавшее в его ладони ухо. Потом вдруг смял платок в комок и зашвырнул его в залитую водой квадратную яму - полузаплывший старый окоп. - Да пошло оно все! - Ощерился он. - Сколько мы тут мужиков своих положили. И все зря! Уши, лапы, хвосты... Да атомную бомбу сюда надо скинуть, что бы выжечь здесь все на три метра в глубь! - Думаешь, поможет? На мгновение начклуба задумался, потом тряхнул головой: - Ты прав! Не поможет. Бомбу нужно на Кремль кинуть, когда там вся московская мразь соберется... - Правильным курсом идете, товарищ! Только где бомбу взять?... Лазаренко почесал пробившуюся на щеках щетину. - Где бомбу взять пока не знаю, но вот полфляги у меня в тумбочке еще осталось. Пошли, помянем твоего друга. Заодно и отходную выпьем. В какой жопе мы теперь с тобой увидимся и когда - одному богу известно. - Когда увидимся - не знаю, но вот название этой жопы, кажется, угадать могу. - Хмыкнул я, убирая "эргэдэшку" в карман "разгрузника". - Я его то же знаю. - Буркнул начклуба. - Вот и славно! Значит, там мимо друг друга точно не пройдем. Так, говоришь, полфляги еще осталось? - Даже больше. - Кстати, все хотел спросить тебя, как там Света? - Набрался я, наконец, смелости задать давно мучавший меня вопрос. - По-скотски все тогда получилось... - Не бери в голову. - Лазаренко выбрался на асфальт и начал сосредоточенно оббивать от грязи "берцы" - Все у нее устроилось. Как раз перед нападением чечей она улетела домой. Здесь к ней просто банным листом прилип один дирижер не то из александровского ансамбля не то из Большого театра. Он с ней, оказывает, учился в одном училище. В общем, хочет ее забрать к себе в труппу. Говорит, голос у нее просто уникальный. Так, что, глядишь, еще и по телевизору ее увидишь и гордиться будешь, что когда-то знаком с ней был. ...А все же зря я ухо выкинул. - Вдруг остановился Лазаренко - Хоть какая-то память осталась бы, кроме этой. - И начклуба приподнял перебинтованную руку. - Так, может, вернемся? - Предложил я - Выловим? Лазаренко на мгновение задумался, а потом махнул рукой. - А-а-а... ладно! Возвращаться плохая примета. Хрен с ним! Еще много нарежем. Пошли водку пить. Вертушка скоро... КАЙСЯКУ (рассказ) "...Путь самурая это, прежде всего понимание того, что ты не знаешь, что может случиться с тобой в следующий миг. Победа и поражение часто зависят от случайных обстоятельств. Добиваться цели нужно даже в том случае, если знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни искусство. Но в любом случае избежать позора нетрудно - для этого достаточно умереть..." Хагакурэ - "Сокрытое в листве" ... В тот день я вдруг понял, что с этой войны он не вернется. Не могу объяснить почему. Это было как видение, как вспышка, как чей-то голос за спиной. Может быть, мне это сказала та ворона... ...Господи! Как же голова болит! Я последние две недели почти не сплю. Забудусь на пару часов, а потом вскакиваю. Виски - словно обручами стягивает. А врач говорит, что все нормально. Мол, обычные последствия контузии. Пройдет со временем. Но мне от этого не легче. Анальгин жру упаковками - не помогает. ...Та ворона. Она еще что-то сказала. Что-то важное, но я забыл. После взрыва, часть меня словно стерли. Иногда во сне, вдруг, забываю, кто я и как меня зовут. Вскакиваю, как ошпаренный - в полном ужасе. Не соображаю, где нахожусь. ...Я готовился запускаться, когда увидел, как ворона бросилась ему на блистр. До сих пор не пойму, что меня тогда испугало. Ну, птица и птица. Мало ли, что бывает. В авиации столкновение с птицей не такая уж редкая вещь. Для "реактивщиков" сезонная миграция птиц это вообще один из факторов аварийности. Не приведи бог реактивному самолету поймать ее в сопло движка. Это все равно, что схватить осколок от зенитной ракеты. Сто процентов, что повредит лопатки компрессора первой ступени. А дальше мгновенное разрушение компрессора, повреждение камеры сгорания, пожар, помпаж, взрыв. И только ручки катапульты спасут тебя от досрочной встречи с Создателем. Но это у "реактивщиков". А для нас - разве что со страусом опасно столкнуться. И то, только потому, что остекление может пробить. А так - ничего. Но эта ворона словно специально ждала, когда Калинин займет свое кресло и запустит движок. Она САМА бросилась на остекление кабины. Я видел это. Стремительная черная тень, метнувшаяся из мутной дождливой хмари, впечаталась в стекло прямо напротив его лица. Мне даже показалось, что я услышал шлепок удара. На мгновение птица распласталась на стекле, вдруг, превратившись, в какой-то хищный черный иероглиф. И потом, словно, исполнив некий приказ, выполнив свою миссию, бесформенным комком соскользнула под кабину. Черной тряпкой упала на бетон. И тут же исчезла, сметенная ветром из под винта. И я, вдруг, понял, что с этой войны он не вернется. И еще успел подумать, что птицы в дождь не летают... Я потом специально ходил по краю полосы, искал эту ворону. Технарей расспрашивал. Но никто ее не видел. Исчезла, словно бы ее и не было. Может, сдуло куда-то винтами. "...Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но, добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решил не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах..." Хагакурэ - "Сокрытое в листве" ...В тот день он упал первый раз. Задание было простым - доставить командующего на "капэ" группировки "Север". Мы взлетели в десять утра. Я с ведомым нарезал "змейку" над "восьмеркой" Калинина, прикрывая его от удара с земли. Долетели без происшествий. Штаб стоял на склоне горы под Бамутом. Пока командующий был на совещании, мы находились на борту. В любой момент нас могли поднять на "бэшэу" - бомбо-штурмовой удар, но запросов все не было. Авианаводчик сказал, что в районе передовой видимость из-за тумана практически нулевая и потому работает только артиллерия. Проясниться должно было только к обеду. И точно, после часа сырая серая хмарь осела, и проявилось вялое осеннее солнце. Пообедали у артиллеристов, их "столовая" палатка оказалась совсем рядом с площадкой приземления. Потом подремали. А генерала все не было. К вечеру от подножья к вершине опять пополз туман. Метео передало предупреждение о том, что температура опускается и возможно обледенение. Видимость упала до ста метров. На термометре было уже плюс четыре - самое милое дело для образования льда. Надо было стартовать, но командующий все не появлялся... ...Вообще, отношение сухопутных генералов к вертолету такое же, как к личному "уазику" - сел и поехал. Им почти невозможно объяснить, что вертолет это сложный летательный аппарат и полеты на нем требуют не только "шоферского" мастерства, но и еще целую кучу условий. Летной погоды, знания района полетов, навигации. Генералы не понимают, что даже самый лучший летчик может совершить аварию, если его будут использовать, как в сказке про Иванушку дурачка - "Лети туда - не знаю куда!". Генералу это не объяснишь. Он живет в другом мире. Там полки и дивизии, всегда готовы выполнить его волю, наступать, громить, зачищать. И мы точно так же должны быть в немедленной готовности к полету. С этим бесполезно бороться. Остается только мириться, терпеть и надеяться, что все обойдется... Солнце уже коснулось, поднимающегося из ущелья тумана, и тени налились мертвенной вечерней синевой, когда к борту, наконец, подбежал авианаводчик, и, задыхаясь после бега, бросил долгожданное: "Запускайтесь!" А еще через пару минут мы увидели, как от штабной палатки к "восьмерке" Калинина направилась группа военных, среди которых без труда угадывалась невысокая плотная фигура командующего. Пока движок набирал обороты, и шла обычная предстартовая подготовка, командующий еще что-то обсуждал с провожающими его генералам. За его спиной на борт спешно грузилась охрана и "свита". В это время от крайних палаток, пригибаясь от ветра, к борту засеменили несколько человек в гражданском. По болтающимся за плечами треногам, тяжелым сумкам и характерным "раструбам" камер я понял, что это какие-то журналисты. Один из них подошел к командующему и о чем-то с ним заговорил. Тот что-то ответил, махнув рукой в сторону "вертушки". Журналист, неуклюже скользя по липкой жирной грязи, побежал к борту, остановился у форточки командира, и что-то прокричал Калинину. Тот что-то крикнул ему в ответ. И журналист, обернувшись к своим, призывно махнул рукой. Те, подхватив аппаратуру, двинулись к вертолету. ...Я еще подумал, что на борту командира будет явный перегруз. Но размышлять над этим времени не было. Тревожно полыхнуло алым табло "Обледенение" - и через мгновение автоматически включилась противооледенительная система. Выждав когда погаснет табло, я плавно потянул рычаг общего шага вверх одновременно гася правой педалью поворотный момент от тяги хвостового винта. "Поехали!" Набрал скорость, поймал боковым зрением ведомого, занявшего свое место в левом пеленге, потом встал в вираж, прикрывая взлет "восьмерки". Глаза привычно обшаривали местность внизу, в поиске опасности - стрелка с трубой ПЗРК на плече, затаившейся в засаде "зэушки", или просто группы боевиков, которые могут легко расстрелять беззащитную на взлете вертушку. Но все было спокойно. Калинин доложил, что взлетает. Я как раз проходил рядом со склоном, с которого он взлетал. С таким перегрузом как у него стартовать надо было на максимальной мощности. Конечно, для такого аса как командир это было ну как два пальца об асфальт... "Восьмерка" напряглась. Винт, как напряженное древко лука, буквально выгнулся, вытаскивая за собой из липкого горного чернозема тяжелую тушу кабины. Отрыв. "Восьмерка" плавно пошла вверх, набирая высоту, и вдруг, словно упершись во что-то, застыла в десятке метров от земли. Было видно, как она пытается преодолеть притяжение, как ее болтает из стороны в сторону. Все это продолжалось буквально доли мгновения, а потом неожиданно "восьмерка" неуклюже рухнула вниз. Ударилась о землю и тяжело заскользила вниз по пологому склону, врезавшись винтом в кустарник по краю площадки приземления... Завороженный этой картиной, я сам лишь, в последнее мгновение, крутым виражем увернулся от склона соседней горы. Когда развернулся, вертолет Калинина уже замер, уткнувшись носом в борт оказавшейся на его пути БМП. Лопасти винта, теряя скорость, стригли воздух буквально в метре от палатки с красным крестом на брезентовой крыше. Приказав ведомому, продолжать патрулирование района, я резко пошел на посадку. ...Все были живы. Больше всех досталось сержанту из охраны командующего. Видеокамера, вырвавшись из рук своего владельца, как бревном переломала ему обе ноги и раскроила лицо. Залитого кровью его унесли на носилках в палатку. Остальные отделались ушибами, синяками и выбитыми зубами. Командующий держался за правый бок. При падении он ударился грудью об угол топливного бака, но от помощи отказался, приказав врачам заниматься остальными. ...Командир курил, сидя на оторванном колесе шасси. Увидев меня, он как-то очень устало, кивнул. Отбросил далеко в сторону окурок и поднялся. В нем была какая-то растерянность. Наверное, так же растерянно выглядит птица, которую ветер неожиданно швырнул на скалу. Опережая мой вопрос, он сказал: - Надо было выключить "ПОС"... Больше ничего объяснять было не надо. ...Запустившись, Калинин сразу увидел предупреждение об обледенении. Автоматически запустилась "ПОС" - противооболеденительная система, а это значило, что мощность двигателей упадет почти на десять процентов. Для перегруженного борта такая потеря была слишком большой. Восьмерка могла не взлететь. Конечно, можно было освободить борт от лишних килограммов. Отправить тех же журналистов дожидаться следующего борта. Но командир решил иначе. В авиации есть приемы, которыми могут выполнять только опытные асы. Приемы на грани риска. И Калинин отлично знал прием, который когда-то был опробован еще в горах Афганистана. Опытные летчики, что бы не терять в разряженной атмосфере высокогорья драгоценную мощность, после того как "поска" на земле отработает весь цикл обогрева лопастей и "пэзэу" двигателей, отключают систему и включают ее уже после отрыва, успевая до полного запуска "ПОС", подняться на достаточную высоту и уйти на косую обдувку, компенсировав скоростью теряемую мощность и не допустив опасного обледенения. Сам Калинин десятки раз так взлетал. Но в этот раз он почему-то понадеялся на авось. И стал взлетал с не отключенной "поской". Вертолет не успел набрать высоту и, потеряв мощность, упал... "...Правильно поступает тот, кто относится к миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна..." Хагакурэ - "Сокрытое в листве" ...Эту книжку на борту Валеры Хромова забыл какой-то журналист. То ли с НТВ, то ли с ОРТ. Не помню. Хромов их в Моздок вез. Они смену отработали. Пъянючие были - в дупель! Лыка не вязали. Я вообще эту братию не люблю. Есть в них, что-то отталкивающее, птичье. Сколько раз видел. Сначала все как сороки переругаются перед посадкой - кому лететь, кому нет. Потом набьются битком. Уже сами видят, что перегруз, а все лезут и лезут. Полчаса борттехник вытуриваешь лишних. Опять галдеж, ругань, вонь перегарная. В полете обязательно какой-нибудь урод решит втихаря покурить. Довезут их до точки. И там начинается полное шапито! Налетают толпой, галдят, отталкивают друг друга, словно за кость дерутся. Тычут микрофонами, камерами. Суетятся. Поснимают минут тридцать и обратно на борт довольные. Как же - войну сняли! Герои! А вечером уже еле на ногах стоят. В "чипке" водку ящиками скупают. Нет, я не говорю, что все такие. Встречаются и среди них нормальные мужики. Но в основном - гаденький народец. Мы для них так - картинка, говорящие головы. И война эта, и жизнь наша им - по барабану. Главное, как они сами говорят, "эксклюзив" снять. Ну, типа того, как танк на мине подрывается, как вертушка сбитая падает или на худой случай как "град" село размолачивает. Вот это класс! Это слава, это "бабки"! А что, в танке пацаны горят, а у экипажа вертушки шестеро детей сиротами остались- это херня. Мелочи жизни... Так вот, книжку эту забыл у Хромова на борту один журналист. Он все читать ее порывался, но после очередной бутылки окончательно сломался. В Моздоке его друзья просто на себе выносили. И уже, когда Хромов вернулся в Ханкалу, ее случайно под сидушкой его "бортач" заметил. Сам Хромов чтец не великий - все больше по детективам. А мне стало интересно. Уж больно название у нее было странное. "Хагакурэ" - было написано на обложке. ...Читать у нас нечего. Книг - почти нет. А те, которые есть - давно перечитаны. Газеты - раз в неделю. И то - только "партийные" - "российская", "звездочка" и если достанется "комсомолка"... Начал я ее читать. Сначала все написанное мне полной херней показалось. Сами судите: "...Я постиг, что путь самурая это смерть", или "...В ситуации "или - или" без колебаний выбирай смерть. Это не трудно". Ну, полный аут! Только японцам и подходит. Для них, судя по этой книжке, полный кайф - вскрыть себе живот во славу императора или из-за того, что долг вовремя отдать не могут. Ха! У нас тогда половина армии должна давно себе харакири сделать. Когда родное государство по полгода зарплату не платило, в какие только долги не залезали и как не крутились. Я только этой весной окончательно со всеми рассчитался. Поздно, конечно, но что делать, если мне не платили. Скольких друзей потерял из-за этого. А у японцев, если что - пори себе живот. Но потом потихоньку втянулся, вчитался... "...Если теперь посмотреть на мужчин нашего времени, можно видеть, что тех, чей пульс похож на женский, стало очень много, тогда как настоящих мужчин почти не осталось..." Хагакурэ - "Сокрытое в листве" ...Если есть летчики от бога, то Калинин один из них. Командир впервые поднял вертолет в воздух тогда, когда большинство его нынешних подчиненных еще на горшках сидели. По его летной книжке можно смело изучать историю вертолетной авиации. За двадцать пять лет службы Михалыч облетал почти все типы и модификации отечественных вертолетов. Ему несколько раз предлагали генеральскую должность, но он отказывался. Не хотел уходить с полка. Говорил, что в штабе у летчика "яйца мхом зарастают". К нему в полк я пришел сразу после училища "свежим" лейтенантом. Провожая нас, начальник училища на банкете насмешливо и почти неприязненно бросил: - "Через год в авиации из вас мало кто останется..." Ему было виднее. Моя учеба выпала на годы "великих перемен". Страна трещала под железной пятой олигархов и вечно умирающего президента. Для нас эти "перемены" обернулись практически полным отсутствием учебы как таковой. Первые два года мы занимались строительством. В год моего поступления из трех вертолетных училищ сделали одно. Но никаких ресурсов под это объединение не выделили. Поэтому мы своими руками строили казармы и классы, тренажеры и столовые. К концу второго курса я слабо себе представлял, какая аэродинамика у вертолета Ми-8, но в совершенстве изучил различные способы кладки кирпича, особенности разных марок цемента и правила его заливки. А вторые два года учебы я бессмысленно ожидал, когда же родное правительство изволит выделить хотя бы треть от обещанных лимитов топлива, что бы просто научиться взлетать и садиться на вертолете. После такой "летной школы" большинство моих однокурсников действительно думали только об одном - как бы побыстрее уволиться из этого "дурдома". Не скрою, что и сам подумывал об этом. Мол, доберусь до полка и тут же рапорт на стол. Если в училище не летали, то в полках и подавно ловить нечего. Историй про то, как люди дослуживались до майоров, так ни разу и, не поднявшись в воздух, я наслушался достаточно... - Ну что, лейтенант, служить будем или сразу в курятник? - вместо приветствия спросил меня крепкий, татаристого вида комполка, которому я прибыл доложиться о назначении. - Извините, не понял... - растерялся я такому приему. - Что не понял? Про курятник? Поясняю. Сейчас половина доблестной российской авиации - курятник. Крылья на эмблемах носят, но нужны они только для того что бы до летной столовки побыстрее долететь. - Полковник смотрел на меня, и в глазах его было то насмешливое и спокойное выражение, с каким смотрят на неумелого шулера. Он словно знал, что в моем нагрудном кармане лежит аккуратно написанный за час до этого рапорт об увольнении. ...Обидно мне тогда стало, что смотрит он на меня как на пустое место. - Если летать дадите, то никуда не потянет! - выпалил я на одном дыхании. В глазах полковника мелькнула тень удивления... - ...Если вы мне боевого летчика искалечили, я вашу контору по бревнам разнесу! - громыхал командирский бас Калинина. - Пальцем не трогали. Товарищ полковник, да он автоматом размахивал. Угрожал... - милицейский майор как завороженный не отрывал глаз от звезды героя на груди Калинина. - Он что еще и с оружием был? - Да нет... - смутился майор. - Это он у наряда отобрал. Разоружил милиционеров... - Дааа? - на лице Калинина мелькнуло саркастическая усмешка. - Ну, я его накажу. Ведите к нему... - Да - да! Уж накажите своей властью. - Засеменил за Калининым по коридору майор. И было не понятно, кто кого ведет за собой. Майор Калинина или Калинин майора. - Мы вообще должны возбудить дело по сопротивлению сотрудникам милиции... - Ага. И написать, что один пилот трех милиционеров разоружил. Заковал их в наручники, загнал в патрульную машину, закрыл их там, а потом спокойно домой вернулся. - Калинин уже не скрывал своего сарказма. - Ну, мало ли что бывает... - примирительно пожал плечами майор. Наконец наша процессия остановилась перед обшарпанной стальной дверью камеры. Выводной сержант лязгнул в замке ключом, и она с гулким тюремным визгом открылась. Кисло пахнуло тюрьмой - безысходной затхлостью, парашей и дешевым куревом. С деревянных нар неторопливо поднялся взерошеный Доценко. Удивленно, но лениво, "с понтом" взглянул на ввалившуюся в камеру толпу, но, узнав Калинина, тут же лихо вытянулся по стойке "смирно". - Товарищ полковник, старший лейтенант Доценко. Пребываю в капезе. Жду дальнейших приказаний! От этой глупой тирады я думал - согнусь пополам. Но каким-то чудом сдержался. - Ну что, Рэмбо, доигрался! - голос Калинина вдруг заполнил все пространство и, казалось, вот-вот сокрушит стены. - Ты на кого руку поднял? На власть нашу поднял. Совсем распоясался! Думаешь, управы на тебя нет? Все! Мое терпение кончилось. Пощады не жди! За мной шагом марш! - и круто развернувшись, Калинин вышел из камеры, за ним рубя кроссовками без шнурков строевым, направился Доценко. - Жуков получите у товарищей документы этого... типа! - проходя мимо меня, бросил Калинин. - И что, он его действительно накажет? - С жадной мстительностью, спросил меня в "дежурке" майор, протягивая целлофановый пакет в котором лежали удостоверение, кошелек, ключи и шнурки Доценко. - Не сомневайтесь. В порошок сотрет! - радостно ответил я. - Да ему теперь лучше самому в петлю лезть... - Ну, может не надо совсем уж так... - удовлетворенно пробурчал майор. ...В "уазике" Калинин протянул пакет с вещами Доценко. - Какого хера ты вообще с ними связался? - Душа не вытерпела, товарищ командир. Они старушек у рынка трясли. Которые зеленью торгуют. Мелочь у них из карманов выгребали. Ну, я и... сделал им замечание. - Доценко, ты в вертолетном полку служишь, а не в отряде Робин Гуда. - в голосе командира опять громыхнула сталь - Объявляю тебе выговор. И в ближайший месяц все дежурные подразделения, патрули, свадьбы и похороны твои. Есть выговор! - с затаенной радостью в голосе откликнулся Доценко. И тебе Жуков, выговор. За то, что с людьми мало работаешь... Уже подъезжая к городку, Калинин вдруг спросил. - А как они тебя взяли-то? - Да их УАЗ по городку ездил, с потерпевшими на борту, так сказать. А я с женой и дочкой гулять вышел. Выскочили. Окружили. Ну, не устраивать же драку на глазах ребенка. Сам залез. - Дежурный, кто сегодня в патруле? - раздраженно схватил трубку рации Калинин. - Найти и немедленно ко мне. Всякая шелупонь по городку разъезжает, а они - ни ухом ни рылом. Буденовска им мало?.. ...Я давно заметил, что каждый тип самолета откладывает отпечаток на характер летчика. Истребители и штурмовики напоминают мне средневековых рыцарей. Заносчивые, эгоистичные и всегда индивидуалисты. Наверное, потому, что истребитель в небе один на один с самолетом. Самолет -- и его латы, его щит и меч. Бомбардировщики те наоборот -- мужики артельные. Как рыбаки - поморы или бригада плотников. И на службе, и в быту. Всегда вместе, всегда все общее. И победа, и поражение. Без одного никогда за стол не сядут. На любом летном кладбище так экипажами в ряд и лежат... Транспортники -- это настоящие пираты неба. В любой точке мира они как у себя дома. Каждый знает, что ему делать. Кто-то самолет готовит к полету, кто-то на КП пробивает добро на вылет, кто-то едет на местный рынок затовариваться здешними дефицитами. Хапуги еще те. У транспортников четкая кастовость. Командир никогда не поедет на рынок за партией свежих помидор, а штурман не станет помогать техникам на заправке... А вот вертолетчики -- пахари войны. Особенно - "восьмерочники". Мужики простые, без гонора и "звездности". "Восьмерочники", как никто другой, близки солдату. Если надо - спокойно заночуют в палатке или пехотном блиндаже, позавтракают из солдатского котла. Вертолетчики же видят войну не с высоты нескольких километров и даже не с полкового "кэпэ". Они смотрят на нее в упор. Садятся иногда прямо на передовую, под огнем. Потом техники дырки от пуль и осколков считают, кто сколько привез. Когда большие операции идут, то на полу кабины грязь с сапог, кровь раненых, лекарства из капельниц просто не успевают высыхать, слеживаются в клейкий вонючий пластилин. Для нас все равны. На борту нет VIP кресел или скамеек для "третьего класса". Здесь рядком, - жопа - к жопе сидят и генералы и солдаты... "...Если нужно предостеречь господина, но твое положение не позволяет этого сделать, преданность велит тебе найти человека, который поможет господину избежать ошибки..." Хагакурэ - "Сокрытое в листве" ...Через полтора месяца он упал во второй раз. Отказал движок. Выходивший все мыслимые сроки, он держался лишь на каторжном труде "технарей", вручную перебиравших все его "потроха", что бы хоть на пару десятков часов продлить еще его ресурс. Но "технари" не боги. И на посадке, буквально в пяти метрах от полосы движок, вдруг, встал и "восьмерка" упала на полосу. ...В тот же вечер за ужином я услышал разговор в небольшой комнате, где обычно питались наши начальники. - Все, Михалыч, хватит судьбу испытывать. - Узнал я голос Сырцова, зам командующего авиацией Сухво. - В конце недели передашь полк Рашидову, и тебя уже ждут в санатории. - Василий Анатольевич, я полк не брошу. - После долгого молчания угрюмо ответил Калинин. - Я их сюда привел, мне их и выводить. Это мои люди, я за них отвечаю. Прошу меня оставить с полком. Как друга прошу... ...Я знал что в "Афгане" они летали в одной эскадрилье. - Послушай, Михалыч, - в голосе генерала зазвенело раздражение - то, что сегодня произошло, конечно, случайность, но эта случайность должна была произойти. Ты завоевался и утратил ощущение реальности. Ты идешь в разнос. Ты бросил командовать полком. "Где Калинин"? - "Взлетел!" - я уже не представляю другого ответа, когда тебя разыскиваю. Ты должен управлять людьми, командовать, но вместо этого ты за все хватаешься сам, носишься над Чечней как рядовой летчик. Ты потерял чувство опасности. А это уже перебор. Ты знаешь, чем это кончается. А у тебя семья. И я должен им вернуть живого отца, а не труп камикадзе... - Анатолич, я ни о чем тебя никогда не просил, но сейчас прошу как друга. Отмени свое решение. - В голосе Калинина почудилась мольба. - До замены осталось три недели. Разреши мне остаться. Слово даю - в небо без твоего разрешения не поднимусь. Но это мои ребята. Случись чего без меня - я себе не прощу. Ты же был командиром - должен меня понять... - Михалыч, тебе уже два звонка прозвенело. - Сырцов по-прежнему говорил жестко, но в голосе уже не было металла. Он словно убеждал, уговаривал Калинина, как упрямого ребенка. - Третьего не будет. Ты говоришь - себе не простишь, если что случиться с твоими мужиками. А как мне смотреть в глаза твоей Ирине, если с тобой что-то случится? Мне одного Чаплыгина до гроба хватит... ...Герой Советского Союза подполковник Чаплыгин погиб в самом начале войны. Его вертолет был сбит под Ботлихом. Боевики устроили засаду. Кто-то им скинул информацию, что на борту должен был лететь энгэша... - ...Слово даю - в небо без твоего разрешения ни ногой... - Михалыч, я должен тебя отправить... - упрямо повторил Сырцов, но я понял, что он уступит... И я, вдруг, почувствовал неприязнь к Сырцову. Он должен был отстранить Калинина, должен был отправить его на отдых. А он размяк как баба. Да, Калинин его друг, ну и что с того? Уж он отлично знал, что удержать его в стойле не сможет. Не получится. И оставляя его в полку, он фактически решал его судьбу. ...Уже на следующий день, прилетевший ночью, ком округа Пермяков дал команду, что бы по точкам его провез Калинин, которого он всегда примечал и которому открыто благоволил. Никто не посмел отказать командующему... Потом началась подготовка к десанту на Итум Кале. И вновь Калинин летал больше других, лично отрабатывая и оттачивая все детали операции. А потом настал тот день... "...Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть недостойно. Но те, кто хотя бы раз смотрели смерти в лицо, знают - сделать правильный выбор в ситуации "или - или" практически невозможно. ...Погибнуть можно и от руки врага, который думает только о себе, и от руки друга, который проявил к тебе милость. И та, и другая смерть ничем не отличается от решения стать монахом..." Хагакурэ - "Сокрытое в листве" ...Взлетели в полдень. Это, скажу вам, было зрелище! Багровое октябрьское солнце. Кавказский хребет в сине-розовой дымке. Бирюзовое горное небо. И почти два десятка вертушек в боевом строю. Мощь! Скорость! Азарт! Френсис Коппола с его "Апокалипсисом..." просто отдыхает... На подходе к горам группа разделилась. Основная часть взяла курс на Итум  Кале, где выброшенный утром десант оседлал перевал и, отбивал атаки, ошалевших от нашей дерзости, боевиков. Через полчаса еще сто пятьдесят спецназовцев ударят боевикам в тыл и окончательно заткнут "горловину" между Чечней и Грузией. А наша четверка повернула на восток и пошла вдоль, заросшего лесом ущелья, на дне которого в прогалах леса искрилась серебром речка. Мы должны были высадить разведку, которая к утру сядет над дорогой, соединяющей Аргун с Итум-Кале. По ней боевики всю прошлую войну вели снабжение своих отрядов оружием и снаряжением. По ней перебрасывали пополнения, вывозили на лечение раненых. Все три года, после той войны русские пленные и рабы расширяли эту дорогу, делали ее доступной для колесного транспорта. Чечи готовились