авторитетом и влиянием, который может исчезнуть каждую минуту, и тогда мне придется уже иметь дело с историческим позором бессмысленного бунта на флоте в военное время в 10 часах перехода от сосредоточившегося для выхода в море неприятеля. Допустимо ли в таком случае какое-либо отношение Анны Васильевны к командующему флотом? Конечно, нет. Я призывал на помощь логику, говорил себе, что [Далее перечеркнуто: не может же флот никак не реагировать на происшедший грандиозный переворот, что моя власть еще не поколеблена и сохраняет силу, что по моим приказам и сигналам суда выходят в море и никто не осмелится] Логически я сознавал, что это все вздор, что нет оснований, но такое положение в связи со всем происходившим в конце концов привело меня в состояние какого-то не то спокойствия, не то странной уравновешенности. Это состояние мне знакомо, но объяснить его я не могу. Делаешься какой-то машиной, отлично все соображаешь, распоряжаешься, но личного чувства нет совсем - ничто не волнует, не удивляет, создается какая-то объективность с ясной логикой и какая-то уверенность в себе. ...то только для того, чтобы найти уверенность в Вас, поддержку и помощь в тяжелое время. Думаю, что Вы не поставите мне в вину это и с обычной добротой отнесетесь к моей слабости и, зная, как бесконечно дороги Вы для меня, простите меня. С думами о Вас со всем обожанием, беспокойством и тревогой за Вас, на какие только может быть способен командующий флотом в эти невеселые дни. д. 1, лл. 16 об., 17 об., 18 об., 22 об. _____________ 1 Письмо было получено 7 марта. 2 Родзянко, Михаил Владимирович (1859-1924) - председатель IV Гос. Думы, встал 27 февраля (12 марта) во главе Временного Исполнительного комитета Гос. Думы, принявшего на себя власть в стране. В своей телеграмме Родзянко "извещал, что правительство пало, что власть перешла к Комитету Государственной Думы и что он просит меня соблюдать полное спокойствие, что все идет к благу родины, что прежнее правительство, оказавшееся несостоятельным, будет заменено новым и что он просит меня принять меры, чтобы не было никаких осложнений и эксцессов" (Допрос Колчака; с. 49). По воспоминаниям М.И. Смирнова, "телеграмма заканчивалась призывом к флоту соблюдать спокойствие и продолжать боевую работу и выражала надежду, что все скоро войдет в нормальное русло". Смирнов по прямому телеграфному проводу связался со Ставкой, где ему сообщили, что обстановка неясна и потому никаких директив пока не дается. После этого Колчак собрал совещание старших начальников флота, крепости и порта, информировал прежде всего их, чтобы они могли сообщить о происшедших событиях офицерам, с тем чтобы те в свою очередь передали о петроградских событиях своим подчиненным и были готовы разъяснить как следует смысл происходящего. Офицерам надлежало поступать таким образом и далее, чтобы известия к командам приходили от их прямых начальников, а не со стороны. Старшим начальникам должны были немедленно сообщать все важнейшие сведения, получаемые в штабе флота. Редактирование поступавших сведений было поручено М.И. Смирнову. После этого был отдан приказ восстановить почтовое и телеграфное сообщение со страной. Выслушав мнение присутствовавших, Колчак решил отдать приказ по флоту, опубликованный на другой день, 3 марта, в севастопольской газете "Крымский вестник". Приказ Командующего Черноморским флотом Севастопольский рейд Марта 2-го дня 1917 г. No 771 В последние дни в Петрограде произошли вооруженные столкновения с полицией и волнения, в которых приняли участие войска Петроградского гарнизона. Государственной Думой образован временный комитет, под председательством председателя Государственной Думы Родзянко, для восстановления порядка. Комитет поставил целью установлением правильной деятельности в тылу и поддержанием дисциплины в воинских частях довести войну до победного конца. Войска гарнизона Петрограда восстановили порядок. В ближайшие дни преувеличенные сведения об этих событиях дойдут до неприятеля, который постарается ими воспользоваться для нанесения нам неожиданного удара. Такая обстановка повелительно требует от нас усиленной бдительности и готовности в полном спокойствии сохранить наше господствующее положение на Черном море и приложить все труды и силы для достойного Великой России окончания войны. Пусть каждый помнит, что мы являемся не только защитниками своего побережья, но и способствуем боевым подвигам наших доблестных армий, а наша боевая работа и готовность непосредственно влияют на успех войны. Приказываю всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твердо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной. Приказ прочесть при собраниях команд на кораблях, в ротах, сотнях и батареях, а также объявить всем работающим в портах и на заводах. Подписал Вице-Адмирал Колчак Верно. Капитан 2-го ранга Волковицкий (Изложение текстов различных телеграмм, приказов и др. документов, связанных с революционными событиями на Черноморском флоте в феврале - июле 1917 г., содержатся в кн.: П л а т о н о в А.П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925.) 3 2 и 3 (15 и 16) марта состоялись отречения Николая II и вел. кн. Михаила Александровича. Из-за перерыва в телеграфном сообщении извещение об отречении от престола вел. кн. Михаила Александровича было получено в Севастополе с опозданием на несколько дней, и по приказу Колчака началось приведение команд к присяге на верность государю императору Михаилу Александровичу, которое происходило без каких-либо осложнений. Приведение к присяге новому императору было остановлено после восстановления действия прямого провода и получения сообщения об отречении вел. кн. Михаила Александровича. 4 Вступив в июле 1916 г. в командование Черноморским флотом, Колчак сразу и в большом масштабе начал ограждение минами выходов из Босфора и вскоре добился прекращения выходов в Черное море сильнейших кораблей противника ("Гебен" и "Бреслау"). 5 Алексеев, Михаил Васильевич (1857-1918) - генерал от инфантерии (1914). С осени 1915-го по март 1917 г., формально числясь начальником штаба Верховного главнокомандующего Николая II, фактически являлся главковерхом. В те дни марта 1917 г., когда обязанности главковерха были возложены Николаем II на вел. кн. Николая Николаевича, было объявлено, что до прибытия последнего в Ставку эти обязанности "принадлежат генерал-адъютанту Алексееву". Затем М.В. Алексеев и формально назначен на пост Верховного главнокомандующего; 22 мая (4 июня) сменен А.А. Брусиловым. После Октября бежал на Дон, в августе-октябре 1918 г. - верховный руководитель Добровольческой армии. Текст большой информационной телеграммы, разосланной М.В. Алексеевым 28 февраля 1917 г. командующим всеми фронтами и флотами, приведен в кн.: Ш л я п н и к о в А.Г. Канун Семнадцатого года. Семнадцатый год. Т. 2. М., 1992, с. 238-240. 6 Получив первые известия о волнениях в столице, Колчак взял инициативу в свои руки и изо дня в день информировал команды о развитии событий, а затем первый принял присягу новому правительству и организовал 5 марта парад войск по случаю победы революции. Позднее при его поддержке было проведено торжественное перезахоронение останков лейтенанта П.П. Шмидта (руководитель восстания на крейсере "Очаков" в 1905, расстрелянный по приговору суда в 1906), а также домашние аресты членов императорской фамилии и обыски в их крымских имениях. Предварительно разъяснив командам мотивы своих действий, "чтобы противник знал, что революция революцией, а если он попробует явиться в Черное море, то встретит там наш флот", Колчак показался с флотом в виду турецких берегов по обе стороны от входа в Босфор. Свой успех в деле сохранения воинской дисциплины он объяснял, в частности, не только отдаленностью Черноморского театра от главных центров революционного брожения, но и тем, что корабли Черноморского флота в отличие от Балтийского все время действовали в море, а не стояли месяцами в портах. По мнению Колчака, именно балтийские порты, и особенно Гельсингфорс кишели германскими агентами. 7 Митинги начались после того, как в Севастополь пришли первые газеты из Петрограда и Москвы с известиями о революционных событиях; многие газеты принадлежали к социалистическому направлению (с.-р., с.-д.). На "Императрице Екатерине Великой" матросы потребовали убрать с корабля офицеров с немецкими фамилиями, обвиняя их в шпионаже, а мичмана Фока - даже в попытке взорвать корабль, после чего тот застрелился у себя в каюте. "Узнав об этом, адмирал Колчак отправился на этот корабль, разъяснил команде глупость и преступность подобных слухов, в результате которых погиб молодой офицер, храбро сражавшийся в течение всей войны. Команда просила прощения". В тот же день Колчак собрал представителей кораблей, береговых команд и Севастопольского гарнизона, впервые в его присутствии против него резко выступил один из матросов. "К вечеру с некоторых кораблей поступили известия, что настроение команд улучшается, команды заявляют о необходимости воевать и беспрекословно подчиняться офицерам. Казалось, что речь адмирала делегатам от команд оказала хорошее влияние"; однако в этот день была получена телеграмма об убийстве матросами командующего Балтфлотом вице-адмирала А.И. Непенина. "Это известие еще ухудшило состояние духа А.В. Колчака, и он высказал мысль, что при таком настроении команд и крушении дисциплины нельзя продолжать вести войну" (С м и р н о в М.И. Указ. соч., с. 11-12.). Сильнейшим ударом явился приказ No 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, опубликованный 2 марта 1917 г. и в тот же день полученный в Севастополе по радиографу. Хотя приказ No 1, строго говоря, относился лишь к Петроградскому гарнизону (и это через несколько дней было специально подтверждено из столицы), переданный в день своего появления по всем армиям, гарнизонам и флотам, он повсюду стал руководством к действию. "Дисциплинарная власть и меры принуждения по отношению к подчиненным от офицеров отпали, - вспоминал М.И. Смирнов. - Совершилось это само собой, без всякого приказания, силой событий, в числе которых одним из главных был знаменитый приказ No 1. ...Было ясно, что если бы офицер попробовал наложить дисциплинарное взыскание на матроса, то не было сил для приведения этого наказания в исполнение. Для поддержания хотя бы внешнего порядка необходимо было приложить все старания для усиления нравственного влияния офицеров на команду". Личного авторитета Колчака и его нравственного влияния на какое-то время хватило. В первые дни марта прошли: собрание офицеров в Севастополе, на котором обозначились различия в настроении между двумя группами офицеров; совещание представителей офицеров и команд, на котором было решено (8 марта) организовать Севастопольский центральный военно-исполнительный комитет (ЦВИК); собрания с участием приехавшего из Петрограда И.Н. Тулякова, депутата IV Государственной Думы и члена Исполкома Петросовета; выборы делегации Черноморского флота, отправившейся в Петроград с целью заявить Временному правительству о своей верности (некоторые подробности этих и последующих событий, освещенные с противоположных позиций, см. у М.И. Смирнова и А.П. Платонова). 8 Домбровский, Алексей Владимирович (1882-1954) - капитан 1-го ранга (июль 1917). Окончил Морской кадетский корпус и дополнительный курс Военно-морского отделения Николаевской морской академии, участник Русско-яп. войны (ранен под Цусимой), георгиевский кавалер (1916). Преподавал в Минной школе, участвовал в составлении правил и инструкций по минному делу, был прикомандирован к МГШ. В заграничных плаваниях - на судах Балтфлота и эскадры Тихого океана. В Первую мировую войну командовал эсминцами на Балтфлоте. С 1918 г. - в советском ВМФ, с 1921 по 1925 г. возглавлял Морской штаб Республики, затем - на научной и преподавательской работе. 9 Сушон, Вильгельм Антон Теодор (1864-1933) - германский контр-адмирал (1911), позже вице-адмирал. С октября 1913 г. командовал дивизионом Средиземного моря, руководил прорывом "Гебена" и "Бреслау" в Константинополь, после чего стал командующим турецким (фактически - германо-турецким) флотом. В августе 1917 г. в чине вице-адмирала назначен командующим 4-й эскадрой Флота открытого моря (так именовались главные силы германского флота в Северном море), вместе с этой эскадрой участвовал в овладении островами на Балтике. В отставке с 1919 г. 10 Вице-адмирал А.И. Непенин (1871-1917) - убит 4 марта в Гельсингфорсе матросами. Приводимые Колчаком его слова имеют шутливый оттенок: Непенин заботился о развитии авиации на Балтфлоте (правда, не столько для нанесения ударов по противнику, сколько для целей разведки и связи). См. примеч. 54 к ФВ. 11 Погуляев, Сергей Сергеевич (1873-1941) - контр-адмирал свиты Е.И.В. (февраль 1916). В одном выпуске с Колчаком из Морского кадетского корпуса (1894); до конца жизни Колчака оставался с ним на "ты". Адъютант морского министра (1902-1906), морской агент во Франции (1906-1910). На Черноморском флоте командовал эсминцем "Капитан Сакен" (1912-1913), крейсером "Кагул" (1913-1916), 1-й бригадой линейных кораблей (1916). После гибели "Императрицы Марии" по предложению Колчака занял в ноябре 1916 г. пост начальника его штаба, помещавшегося на "Георгии Победоносце". В момент написания письма доживал в этой должности последние дни. В марте 1917 г. Колчак получил две телеграммы от военного и морского министра А.И. Гучкова с настоянием заменить Погуляева другим офицером. Аргументацией первой телеграммы, по свидетельству М.И. Смирнова, было то, что "оставление на ответственных должностях офицеров свиты невозможно и может вызвать нежелательные последствия". Продолжая носить на своих погонах императорские вензеля, Погуляев и вправду вызывал крайнее недовольство в революционной среде. Колчак ответил, что находит указанные мотивы недостаточными. Вторая телеграмма утверждала, что "в Совете рабочих и солдатских депутатов имеются документы, делающие невозможным оставление Погуляева на ответственной должности" (С м и р н о в М.И. Указ. соч., с. 20). После этого Погуляев был заменен Смирновым и переведен в резерв (8 апреля 1917). Весной 1918 г. в чине контр-адмирала зачислен во французский флот, с прикомандированием к МГШ; ушел в отставку после подписания Версальского договора. В 1919 г. по просьбе Совещания русских послов и общественных деятелей принял пост начальника Управления по делам русских военных и военнопленных за границей. В письмах 1919 г. из Парижа Колчаку в Омск информировал его о состоянии дел в русских и союзнических кругах (бесперспективность вербовки добровольцев в армию Колчака среди оказавшихся за границей русских военных, тайные намерения и закулисные действия союзников и т.п.). Двадцатые годы и большую часть тридцатых прожил в Бельгии, где в 1924 г. по его инициативе возник русский Союз морских офицеров в Бельгии. С образованием в 1929 г. Всезарубежного объединения морских организаций вошел в состав его правления. С марта 1936 г. - почетный председатель Объединения офицеров Российской Армии и Флота в Бельгии. Принимал близкое участие в судьбе семьи Колчака, в частности в том, чтобы его сын получил образование. Последние годы жил в Париже, где и умер в январе 1941 г. 12 Имеется в виду гибель "Императрицы Марии", первого корабля дредноутного типа на Черноморском флоте, утром 7 (20) октября 1916 г. в Севастополе, в глубине Северной бухты. См. примеч. 51 к ФВ, а также: И о ф ф е А.Е., С п и р и д о н о в а Л.И. Адмирал А.В. Колчак и гибель линейного корабля "Императрица Мария". - "Русское прошлое. Историко-документальный альманах". 1994, No 5, с. 62-76. No 5 26 марта Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна], Вчера я отправил через Генмор1 письмо Вам, написанное почти с отчаянием в прескверные минуты дикой усталости от политического сумбура и бедлама, которым я управляю и кое-как привожу пока в порядок. Великодушно простите меня, Анна Васильевна, а вечером первый раз после переворота приехал курьер из Генмора, и я получил сразу два ваших письма от 7 и 17 марта. Мне трудно изложить на бумаге, что я пережил, когда вынул из пакета со всякой секретной корреспонденцией Ваши письма. Ведь мне казалось, что я не получал от Вас писем какой-то невероятно длинный период (8 дней). Ведь теперь время проходит, с одной стороны, совершенно незаметно и с невероятной быстротой, а вчерашний день кажется бывшим недели тому назад. Ведь в Вас, в Ваших письмах, в словах Ваших заключается для меня все лучшее, светлое и дорогое; когда я читаю слова Ваши и вижу, что Вы не забыли меня и по-прежнему думаете и относитесь ко мне, я переживаю действительно минуты счастья, связанные с каким-то спокойствием, уверенностью в себе; точно проясняется все кругом, и то, что казалось сплошным безобразием или почти неодолимым препятствием, представляется в очень простой и легко устранимой форме; я чувствую тогда способность влиять на людей и подчинять их, а точнее, обстановку, и все это создает какое-то ощущение уравновешенности, твердости и устойчивости. Я не умею другими словами это объяснить - я называю это чувством командования. Пренеприятно, когда это чувство отсутствует или ослабевает и когда возникает сомнение, переходящее временами в какую-нибудь бессонную ночь, в нелепый бред о полной несостоятельности своей, ошибках, неудачах, когда встают кошмарные образы пережитых несчастий, при неизменном представлении, относящемся до Анны Васильевны как о чем-то утраченном безвозвратно, несуществующем и безнадежном. Иногда достаточно бывает хорошо выспаться, чтобы это прошло, но иногда и это не помогает. Косинский2 писал Софье Федоровне3, что наши переживания за две войны и две революции сделают нас инвалидами ко времени возможного порядка и нормальной жизни. Возможно, что он прав, ибо хотя и создается известная привычка и приспособляемость, но есть пределы упругости и прочного сопротивления не только для нервной системы, не, как общее правило, для всякого материала. Вот почему я так дорожу письмами Вашими, и так отчетливо представляю я, что было бы, если бы [Далее зачеркнуто: Вас для меня не было бы. Я верю, что не случай же создал] я лишился их. Как странно, и это не первый уже раз, что Вы думаете и говорите совершенно независимо от меня то же, что и я. События, свидетельницей которых Вы были, создали у Вас представление, что я под влиянием их могу забыть Вас, что они могли, как Вы говорите, "совсем стереть Вас из моей памяти". А между тем я глубоко страдал в это время, думая так же о Вас, Анна Васильевна. Да, по существу, это и понятно - на моих глазах многие в такие дни совершенно меняются независимо от себя самих, изменяется вся психология, все моральное содержание человека - я мог бы привести за время войн и текущих событий сколько угодно примеров. Редко, впрочем, эти метаморфозы бывают в лучшую сторону. Но я никогда не думаю о Вас так много и с такой силой воспоминаний, как в трудное и тяжелое время, находя в этом себе облегчение и помощь. И только с одним повелительным желанием являетесь Вы в моих представлениях и воспоминаниях - поступить или сделать так, чтобы быть достойным Вас и всего того, что для меня связано с Вами, и сомнение в этом меня беспокоит и заботит. 27 марта [Ниже зачеркнуто: Прошло уже 4 недели, а политика не только не прекращается, но растет явно в ущерб стратегии] Я перечитал несколько раз Ваши письма. Как близки и понятны мне Ваши мысли и переживания, как бесконечно дороги Ваши слова, где Вы говорите обо мне. Что сказать мне о той опасности, которой Вы подвергались, - с какою радостью я принял бы все, что могло бы угрожать или быть опасным для Вас, на себя, на свою долю, но что говорить об этом "благом пожелании", которое годится только для ремонта путей сообщения в преисподней. д. 1, лл. 23-27 ____________ 1 Морской Генеральный штаб (МГШ). 2 Вероятно, Косинский, Алексей Михайлович, барон (1880-?), капитан 1-го ранга (июнь 1917). В день сдачи Порт-Артура, командуя эсминцем "Статный", прорвал блокаду и вывел свой эсминец в Чифу. Входил в комиссию при МГШ для выработки правил и инструкций по минному делу. На Балтфлоте командовал эсминцами "Амурец" (1913-1915), "Забияка" (1915-1917), 1-м дивизионом судов отряда Ботнического залива (с апреля 1917). 3 С.Ф. Колчак, жена А.В. Колчака. No 6 1 апреля Сегодня неделя, как я получил два Ваших письма, и у меня является опасение, все ли письма Ваши доходят до меня. Почта действует крайне неправильно, и к тому же имеются основания думать, что в Петрограде существует цензура совершенно не военного характера, а политическая, установленная негласно теми элементами, которые образуют С[овет] Р[абочих] и С[олдатских] Д[епутатов]1. При таком положении моя корреспонденция получает несомненно интерес, а потому я отношусь к почте крайне недоверчиво. Передача писем через Генмор - единственно надежный прием, но сношения наши с ним до сих пор не наладились и носят случайный характер. Я послал Вам таким путем письма 25 и 27 марта - не знаю, получили ли Вы их. Вчера я в силу таких соображений вышел из искусственного равновесия, которое страшно трудно удерживать, и, будучи уже подготовлен, наделал вещей, которых делать не следовало. Давно я так не злился и не был в таком ожесточенном настроении, тем более что непроглядный туман задержал мой выход в море, а ночью получились телеграммы, удержавшие меня здесь на несколько дней. Поэтому я с утра решил говорить с Вами и привести себя в нормальное состояние. Положение мое здесь очень сложное и трудное. Ведение войны [вместе] с внутренней политикой и согласование этих двух взаимно исключающих друг друга задач является каким-то чудовищным компромиссом. Последнее противно моей природе и психологии, и, ко всему прочему, приходится бороться с самим собой. Это до крайности осложняет все дело. А внутренняя политика растет, как снежный ком, и явно поглощает войну. Это общее печальное явление лежит в глубоко невоенном характере масс, пропитанных отвлеченными, безжизненными идеями социальных учений (но в каком виде и каких!) [Далее зачеркнуто: Отцы социализма, я думаю, давно уже перевернулись в гробах при виде практического применения их учений в нашей [жизни]]. На почве дикости и полуграмотности плоды получились поистине изумительные. Очевидность все-таки сильнее, и лозунги "война до победы" и даже "проливы и Константинополь" (провозглашенные точно у нас, впрочем)2, но ужас в том, что это неискренно. Все говорят о войне, а думают и желают все бросить, уйти к себе и заняться использованием создавшегося положения в своих целях и выгодах - вот настроение масс. Наряду с лозунгом о проливах - Ваше превосходительство (против правила даже3), сократите (?!) срок службы, отпустите домой в отпуск, 8 часов работы4 (из коих четыре на политические разговоры, выборы и т.п.). Впрочем, это ведь повсеместно, и Вы сами знаете это не хуже меня, да и по письмам мои представления о положении вещей совпадают с Вашими. Лучшие офицеры недавно обратились ко мне с просьбой разрешить основать политический клуб на платформе "демократической республики"5. д. 1, лл. 27 об.-30 ________ 1 Петроградский Совет рабочих депутатов (ПСРД) собрался вечером 27 февраля; в следующие дни произошли выборы, расширившие его состав. Пополненный солдатскими представителями, он превратился 1 марта в Совет рабочих и солдатских депутатов (СРиСД). К 3 марта число депутатов Совета достигло 1300; в середине марта в Петроградский Совет входило 2000 солдат и 800 рабочих (см.: Ш л я п н и к о в А.Г. Указ. соч., т. 1, с. 27). Как в Совете, так и в избранном им Исполнительном комитете большевики оставались в меньшинстве, тон задавали меньшевики и социалисты-революционеры. На втором заседании, 28 февраля, Совет поручил Исполнительному комитету "разрешение вопроса о наблюдении за почтой и телеграфом". Известия о ПСРиСД как о фактической второй власти в Петрограде подтвердились, в частности, в результате поездки депутации Черноморского флота в Петроград; некоторые члены депутации посетили не только Временное правительство, но и Совет, а по возвращении в Севастополь восхваляли его силу и реальную власть. 2 Лозунг захвата и присоединения к России Черноморских проливов и Константинополя не выдвигался политическими кругами, пришедшими к власти в Петрограде. На Черноморском флоте, где близилась к концу подготовка к Босфорской операции, этот лозунг еще вызывал определенный энтузиазм. По воспоминаниям М.И. Смирнова, по Севастополю ходили процессии с плакатами "Босфор и Дарданеллы - России", организаторами этих шествий были члены Севастопольского ЦВИК. 3 Согласно приказу No 1 Петроградского СРиСД и последовавшему за ним приказу Колчака, титулование отменялось: "ваше превосходительство" заменялось обращением "господин генерал (адмирал)". 4 Соглашение между Петроградским СРиСД и Петроградским обществом фабрикантов и заводчиков о введении 8-часового рабочего дня опубликовано 11 марта 1917 г. Эта мера была распространена на заводы военного и морского ведомств в Петрограде. Общероссийского указа по этому вопросу не издавалось, однако провинция равнялась на столицу (см.: Ш л я п н и к о в А.Г. Указ. соч., т. 2, с. 384-385). 5 Союз офицеров-республиканцев, созданный в Севастополе в начале апреля 1917 г., возглавил капитан 1-го ранга Александр Васильевич Немитц (1879-1967), позже (август 1917) контр-адмирал и командующий Черноморским флотом, а еще позже много и долго служивший в советском ВМФ. Среди других крупных офицеров Черноморского флота, сразу заявивших себя "преданными революции", выделялся начальник штаба Черноморской дивизии подполковник Ген. штаба А.И. Верховский (1886-1938), позже военный министр в кабинете Керенского, перешедший, как и А.В. Немитц, на сторону сов. власти (репрессирован органами НКВД). Часть офицеров Черноморского флота активно втягивалась в политическую жизнь на платформе "демократии", не ощущая, видимо, глубокого расхождения с Колчаком в этом вопросе. В это время к прежней славе Колчака как "героя Рижского залива" прибавилось представление о нем как о "первом адмирале, примкнувшем к народному правительству" ("Утро России", 13 апреля 1917). No 7 9 апреля Что я могу сказать. Я повторяюсь, я неоднократно говорил этими словами, но ничего другого и не выдумаешь. И может быть, никогда я не сознавал бесконечную ценность всего того, что связано с Вами, Анна Васильевна, как теперь, когда другая ценность, определяемая военной службой и делом, близка к полному уничтожению. д. 1, л. 31 [Не ранее 21 апреля] [Датируется по времени отъезда Колчака из Петрограда (21 апреля)] Вечный мир есть сон, и даже не прекрасный, но зато на войне можно видеть прекрасные сны, оставляющие при пробуждении сожаление, что они более не продолжатся. Мой последний приезд в Петроград1 был пробуждением от одного прекрасного сна. д. 1, л. 32 ____________ 1 Об этом приезде, о крахе военных надежд Колчака и его планов см. письма No 8 и 19 и примечания к ним. О надломе в личных отношений с А.В. Тимиревой - в письмах, начиная с No 8 и кончая No 20. No 8-12 Л[инейный] к[орабль] 4 мая 1917 г. "Свободная Россия"1 На ходу в море Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна] В конце прошлой недели я получил письмо Ваше от [Дата в тексте не проставлена. Судя по одному из вариантов письма, речь идет о письме от 24 апреля (см. No 9)] апреля. Я виноват в несколько замедленном ответе, но извинением для меня является [Далее зачеркнуто: мое болезненное состояние, от которого я не мог освободиться [с] выходом в море] моя болезнь. Теперь я в море и после 2-х недель невольного молчания попробую ответить Вам. Мне трудно писать, насколько трудно это бывает, когда нет мыслей, нет темы и приходится придумывать слова, чтобы составить какую-нибудь фразу. Говорить о войне и политике - я не хочу, да я и высказал недавно свое мнение по этому вопросу в печати2. Не знаю, прочтете ли Вы его или нет, но Вы ничего не выиграете и не потеряете в том и другом случае [Далее зачеркнуто полторы страницы следующего текста: Писать о себе было бы, пожалуй, несколько самоуверенно, да и по существу эта тема является для меня просто случайной. Приехал я в Севастополь прекрасно, с полным комфортом и даже без опоздания. Обстановка мало изменилась за мое отсутствие, и "все обстояло благополучно". Дальше обычная работа командующего флотом и во время войны и революции в разлагающемся морально и материально государстве. Из Петрограда я вывез две сомнительные ценности: твердое убеждение в неизбежности государственной катастрофы со слабой верой в какое-то чудо, которое могло бы ее предотвратить, и нравственную пустоту. Я, кажется, никогда так не уставал, как за свое пребывание в Петрограде. Так как я имел в распоряжении 2 1/2 суток почти обязательного безделья в вагоне, то использовал это время наиболее целесообразно: придя в состояние, близкое к отчаянию (эту роскошь командующий не часто сам себе позволит), я просидел безвыходно в своем салоне положенное время, сделав слабую попытку в чтении Еллинека4 пополнить пробел в своих знаниях по части некоторых государственных вопросов. Зато я мог себе позволить роскошь отдаться личным воспоминаниям и оценкам "обстановок" и "положений". Я имел возможность без помех прийти в состояние, близкое к отчаянию]. Писать о себе, о своих личных делах было бы несколько самоуверенно, да и крайне скучно. Но все-таки попробую, с Вашего любезного позволения. Из Петрограда я уехал с твердой уверенностью в неизбежности государственной катастрофы и признанием несостоятельности военно-политической задачи, определившей весь смысл и содержание моей работы3. Одного этого достаточно [Зачеркнуто: чтобы прийти в состояние, близкое к отчаянию], но если прибавить к этому совершенно отрицательное положение тех немногих личных вопросов, выходивших за пределы моей служебной деятельности командующего флотом, то предоставляю судить, в каком состоянии я уехал из Петрограда, имея 2 1/2 суток почти обязательного безделья в своем вагоне-салоне. Объективная оценка моего петроградского пребывания не дает, по существу, чего-либо нового или неожиданного для меня, но все же, как говорят в фельетонах, "действительность превзошла ожидания". Если бы я мог впасть в отчаяние, плакать или жаловаться, то я имел бы для этого все основания - но эти положения просто мне не свойственны. Я действовал и работал под влиянием некоторых положений, которые теперь отпали, и т[ак] к[ак] я находил в них помощь и поддержку, то я прежде всего почувствовал, что я устал, устал физически и морально. Усталость - это болезнь, и я до сих пор не могу от нее отделаться. Конечно, я могу ее преодолеть и не считаться с нею, но избавиться от нее пока не могу. Нехорошо [Зачеркнуто: Совсем нехорошо]. Время и обстановка все поправят, но сейчас изменения этих элементов слишком еще малы для этого. Не знаю почему, но когда я в первый раз вышел в море на "Свободной России" и сошел в свою походную каюту, то я почувствовал, что все изменилось, и я не мог остаться в ней и до рассвета ходил по мостикам и палубе корабля [Далее перечеркнуто: Я хотел стать в свое нормальное положение, но современный корабль так велик, что быстро оказаться на мостике, находясь в другом конце корабля, нельзя - и волей-неволей надо быть там, где я теперь нахожусь]. Я снова в море, и уже вторые сутки, и, как прежде, сел писать Вам, но то, что я написал, мне кажется ненужным и неверным, но я ничего другого придумать не могу. Да, в общем, это все равно. Я устал, и мне трудно писать, у меня нет ни мыслей, которые я бы хотел сообщить Вам, ни способности сказать Вам что-либо. Спать я не могу, не хочется читать немецкий вздор о том, что территориальное верховенство - не dominium [Обладание (лат.)], а imperium [Господство (лат.)], что так же для меня безразлично, как вопрос о том, делается ли в Севастополе глупость или идиотство; пойду лучше походить по палубе и постараюсь ни о чем не думать. Простите за это письмо, если пожелаете. д. 2, лл. 1-6 _________ 1 29 апреля 1917 г. линейный корабль "Императрица Екатерина Великая" был переименован в "Свободную Россию". 2 23 апреля Колчак вернулся в Севастополь из Петрограда с тяжелым чувством после заседания Временного правительства (см. след. примеч.). Он сделал два доклада, а лучше сказать - произнес две речи, одну - в Морском собрании для офицеров, другую (25 апреля) - в помещении цирка, где были собраны представители флота, армейских и рабочих частей. Второе его выступление было сделано на тему "Положение нашей вооруженной силы и взаимоотношения с союзниками". Непосредственным результатом второй речи было формирование Черноморской делегации (см. примеч. 8 к письму No 17). Сжатые, яркие, заставившие некоторых слушателей рыдать речи Колчака были затребованы Московской городской думой для напечатания и были изданы ею в нескольких миллионах экземпляров. И до, и после этого Колчак давал также короткие интервью представителям печати (см., напр., беседу с ним в "Русских ведомостях" от 16 апреля 1917). 3 Позже Колчак вспоминал в автобиографии, что по вызову Гучкова он побывал в Петрограде "в те памятные дни, когда первое временное Российское правительство фактически потеряло свою власть, перешедшую в руки интернационального сброда Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов с Лениным и Троцким и прочими тайными и явными агентами и деятелями большого германского генерального штаба. В эти несчастные дни гибели русской государственности на политической арене появились две крупные фигуры - своего рода символы: один - государственной гибели, а другой - попытки спасти государство: я говорю о Керенском и о генерале Корнилове" (ГА РФ, ф. Р-341, оп. 1, д. 52. Личная папка Верховного правителя адм. Колчака, л. 5 об.). Колчак был вызван в Петроград для доклада правительству о положении дел. Для аналогичных докладов приехали тогда же командующие фронтами. Предметом обсуждения были общее положение и возможность наступления русских войск. В соответствии с сухопутным характером традиционной русской стратегии Босфорская десантная операция в очередной (и в последний) раз была отложена. Колчак выехал из Петрограда 21 апреля. По воспоминаниям М.И. Смирнова, "в Севастополь адмирал вернулся с убеждением, что российская армия уже тогда совершенно потеряла боеспособность, а Временное правительство фактически не имеет никакой власти. Члены его бессильны и неспособны для управления государством" (С м и р н о в М.И. Указ. соч., с. 21). 4 Еллинек Г. (1851-1911), профессор Венского, Базельского, Гейдельбергского университетов, теоретик права. Основная работа "Общее учение о государстве" (1900; рус. перев. - 1903). No 9 [Не ранее 4 мая 1917 г.] [Датируется по содержанию] В конце прошлой недели я получил письмо Ваше от 24 [Число вписано зеленым карандашом] апреля. Я виноват в замедленном ответе, и хотя мог бы привести некоторое оправдание, но не буду этого делать. Я пробовал писать Вам при первом выходе в море, но это не удалось - может быть, это удастся теперь. Я не хочу ничего писать Вам на политические или военные темы - я недавно высказал свои соображения по этим вопросам в печати. Не знаю, читали ли Вы их или нет, - Вы ничего не потеряете в том и другом случае. Писать о себе мне представляется несколько самоуверенным, но, может быть, наша переписка дает мне условное право на это. Сегодня две недели, как я уехал из Петрограда, пребывание в котором дало мне уверенность в неизбежности государственной катастрофы и отрицательное решение военно-политических целей, определивших мою предшествующую деятельность. Мне кажется, что этих положений вполне достаточно, чтобы не говорить о них далее. Объективная оценка моего петроградского пребывания не дала, по существу, чего-либо нового или неожиданного для меня, и все же, как говорят в фельетонах, "действительность превзошла ожидания" [Далее зачеркнута фраза до слова "удобопереносимым": Право, слишком много в одно и то же время; некоторое распределение во времени было бы все же удобопереносимым, но это уже похоже на сожаление о пролитом молоке]. Я прекрасно доехал до Севастополя, где "все обстояло благополучно", и приступил к исполнению своих обязанностей. Что еще сказать о себе? Не довольно ли? Мне трудно писать, извините за откровенность. Нет мыслей и каждую фразу приходится выдумывать. Простите, если пожелаете. [Не ранее 5 мая 1917 г.] [Датируется по содержанию: 5 мая была успешно выполнена очередная заградительная операция у Босфора] Третья ночь в море. Тихо, густой мокрый туман. Иду с кормовыми прожекторами. Ничего не видно. День окончен. Гидрокрейсера выполнили операцию, судя по обрывкам радио. Погиб один или два гидроплана. Донесений пока нет. Миноносец был атакован подлодкой, но увернулся от мин. Крейсера у Босфора молчат - ни одного радио - по правилу: значит, идет все хорошо. Если все [идет] как следует - молчат; говорят - только когда неудача. Я только что вернулся в походную каюту с палубы, где ходил часа два, пользуясь слабым светом туманного луча прожектора. Кажется, все сделано и все делается, что надо. Я не сделал ни одного замечания, но мое настроение передается и воспринимается людьми, я это чувствую. Люди распускаются в спокойной и безопасной обстановке, но в серьезных делах они делаются очень дисциплинированными и послушными. Но я менее всего теперь интересуюсь ими. д. 2, лл. 7-9 No 10 9 мая 1917 г. В минуту усталости или слабости моральной, когда сомнение переходит в безнадежность, когда решимость сменяется колебанием, когда уверенность в себе теряется и создается тревожное ощущение несостоятельности, когда все прошлое кажется не имеющим никакого значения, а будущее представляется совершенно бессмысленным и бесцельным, в такие минуты я прежде всегда обращался к мыслям о Вас, находя в них и во всем, что связывалось с Вами, с воспоминаниями о Вас, средство преодолеть это состояние. Это состояние переживали и переживают все люди, которым судьба поставила в жизни трудные и сложные задачи, принимаемые как цель и смысл жизни, как обязательство жить и работать для них. Как явление известной реакции, как болезнь оно мне понятно и, пожалуй, естественно, и я всегда находил и, вероятно, найду возможность преодолеть его. Но Вы были для меня тем, что облегчало мне это делать, в самые тяжелые минуты я находил в Вас помощь, и мне становилось лучше, когда я вспоминал или думал о Вас. Я писал Вам, что никому и никогда я не был так обязан, как Вам, за это, и я готов подтвердить свои слова. Судьбе угодно было лишить меня этой радости в самый трудный и тяжелый период, когда одновременно я потерял все, что для меня являлось целью большой работы и, скажу, даже большей частью сод