"Остановите, остановите поезд. Я не умею управлять паровозом. Я не сумею остановить: мы все разобьемся". Он вскакивал, глаза были безумны, подушка горячая как огонь. Я всегда вторую подушку держала у холодного оконного стекла. На следующий день я застала в палате Дау Соню, Зигуша и Гращенкова. Гращенков осматривал больную ногу Дау. Он говорил: - Подъем уже оживает, уколы иголки Лев Давидович уже ощущает. Но вся подошва и пальцы еще омертвелые. Дау очень жаловался Гращенкову на боль в ноге. - Лев Давидович, если вы нас уверяете в такой сильной боли в ноге, почему вы не стоните? - А разве стоны помогают от боли? - Конечно нет, но все больные от нестерпимой боли стонут и даже кричат! - Но ведь это же бессмыслица. Я не способен совершать бессмысленные поступки. Я вышла вместе с Гращенковым. Не хотела мешать ленинградским родственникам, их встрече с Дау. - Николай Иванович, Дау не способен преувеличивать и говорить то, что не соответствует действительно сти. У него действительно очень сильные боли в ноге. Я знала, что Гращенков не клиницист. - Конкордия Терентьевна, вы говорите о тех качествах, которые у него были до аварии, до болезни. Вы разве не замечаете, как он изменился? - Нет, он совсем не изменился. - А вот его родственники и Лившиц говорят совсем другое. Они его поведение не считают нормальным. И ваше влияние на Льва Давидовича они считают тоже ненормальным. - Николай Иванович, как это понять "мое влияние". Никакого моего влияния нет! На Дау вообще никто не мог влиять! И сейчас он такой же, какой был доаварии! Я нарочно не стала мешать родственникам, пусть попробуют они влиять на него. - Конкордия Терентьевна, вы меня, конечно, извините, но всем известно, что до аварии он вами пренебрегал, а сейчас, к всеобщему удивлению, он только и бредит вами, только вас зовет. Всех гонит, ждет только вас! - Николай Иванович, до аварии ни я, ни Дау с вами не встречались. Вы не могли знать взглядов Дау и тем более наши семейные отношения! Я круто повернулась и не прощаясь ушла. Комок в горле грозил вылиться слезами. На воздухе стало легче. Вспомнила, что надо идти в иностранный отдел АН СССР. С моим настроением ехать не могу, оставить Дауньку не могу ни на один день! "Если стоны не помогают от боли, стонать бессмысленно". "Я не способен производить бессмысленные действия". "Коруша, я знаю, ты меня любишь, ты мне ничего не жалеешь. Так почему же ты для меня жалеешь чужую тебе ненужную девушку". "Если я получаю удовольствие, ты должна радоваться, если ты действительно любишь меня". "Ревность - это глупость! Она ничего не имеет общего с любовью!" - это все из одной серии. В клетках его мозга отсутствуют мелкая пошлость, традиционные привычно-обывательские взгляды на жизнь. Он таким родился! А вот теперь ограниченные медики вроде Гращенкова будут цепляться к его словам. Я читала, в истории болезни Дау Гращенков записал: "потеря ближней памяти", когда Дау забыл, что он съел на обед. Историю болезни Ландау Гращенков иногда забывал в палате, я ее тщательно изучила. Пока я добралась до Президиума АН СССР, я твердо решила не ехать в Швецию. Я не имею никакого права получать столь высокую награду мира, пользуясь болезнью Дау. И потом я не могу и не хочу оставить больного Дау. Меня пугают вопросы медиков, обращенные к Дау, они его без конца спрашивают: какой месяц, какое число, какой сегодня день? Он им отвечает: "Я не помню! Спросите у Коры!". Когда я пришла в кабинет сотрудника иностранного отдела для оформления поездки в Швецию, я заявила: "Вы меня извините, но ехать на праздничные торжества я не могу. Когда я давала согласие на поездку шведскому послу, не учла состояние мужа. За прошедший месяц состояние не улучшилось, ехать я не могу". Нобелевскому комитету пришлось нарушить традиции своего Шведского королевства. 20 декабря 1962 года, впервые за все существование Нобелевского комитета, премия по физике за 1962 год была вручена в г. Москве, в стенах больницы АН СССР академику Ландау. Вручал награду посол Швеции господин Сульман. После торжественной части вручения медали, диплома и чека господин Сульман сказал: "Лев Давидович, распишитесь на оборотной стороне чека. На всякий случай. Тогда ваша жена всегда сможет получить эту сумму - 250 тысяч крон". Дау расписался. Господин и госпожа Сульман официально пригласили меня на прием, который состоится в мою честь в Шведском посольстве по случаю вручения Нобелевской премии моему мужу! Подошел Мстислав Всеволодович Келдыш. Он поздравил Дау. Дау ему сказал: "Мстислав Всеволодович, мы ведь не виделись с вами с момента вашего избрания в президенты. Я вас поздравляю, но отнюдь не завидую". Дау увезли в палату, он еще сам не ходил. Келдыш удивленно воскликнул: - Почему говорят, что Ландау невменяем, я этого не нахожу. Он такой же, как и был прежде. Воспользовавшись случаем, я обратилась к президенту: - Мстислав Всеволодович, мне кажется, что врачи его не понимают, мне кажется, они ошибаются в диагнозе. Если мои подозрения перейдут в убеждение, я могу прийти к вам? Вы мне поможете? - В любое время приходите, я вас приму и все ваши просьбы выполню. Президент не сдержал своего слова! Когда все разошлись, усталого Дауньку уложили в постель, в палату быстро вошел Валерий Генде-Роте: - Лев Давидович, у меня ЧП. Оборвалась пленка, и я щелкал впустую. Завтра редактор меня повесит! Пожалуйста, наденьте костюм и галстук. Я вас хоть раз щелкну. - Нет, я устал, не могу. - А если я за это вам завтра ровно в 9 часов утра привезу портрет самой красивой девушки мира? - Не обманете? - воскликнул, оживившись, Дау. - Клянусь. - Одевайте. На следующий день утром, ровно в 9 часов, Валерий, верный своему слову, привез портрет "мисс Фестиваль". Дау взглянул на этот портрет и сказал: - Ну и надули же вы меня. Да она страшна, как смертный грех! (Это была кубинка.) - Лев Давидович, простите, не обманул. Я сейчас же привезу вам портрет красавицы другого типа. Второй портрет был вскоре доставлен. Солистка ансамбля "Березка". У Дауньки глаза засияли, заискрились: "Вот эта да, эта хороша!". А потом добавил: "А вы знаете, она похожа на мою Кору". Этот портрет к приезду Дау домой я повесила над его постелью. Он и сейчас висит в его кабинете. На прием в шведское посольство мне пришлось поехать. Ехала я в машине Капицы вместе с Петром Леонидовичем и Анной Алексеевной. В их машину еще влез и Женька. Жена посла, в прошлом русская княжна Оболенская, к торжествам вручения Нобелевской премии в Москве заказала и ей доставили самолетом орхидеи. Эти редкие цветы я увидела впервые. При прощании она подарила мне букет орхидей, они долго жили в воде. 28 декабря 1962 года научный мир Москвы был потрясен траурной вестью - скончался А.В.Топчиев: инфаркт. Переработал! Он не щадил себя! Я особенно тяжело перенесла эту утрату. Он был замечательно добрый человек, как он помог мне, как мало людей, занимающих высокие посты, имеют такое отзывчивое, доброе сердце! Сейчас, вглядываясь в прошлое, в те страшные трагические дни, вижу, сколько вредного шума подняли физики, но реальную человеческую помощь я получила только от Топчиева. Врача Федорова он мне помог ввести в консилиум. Федоров спас жизнь, без Федорова Ландау не прожил бы и суток! Топчиев восстановил зарплату Ландау. Топчиев помог вырвать Ландау из лап бандита Егорова и обеспечил нормальное выздоровление Ландау, в нормальных условиях. И если бы Топчиев остался жить, Ландау давно бы уже работал, возможно, сделал бы еще открытия и принес бы большую пользу нашей Советской Стране и науке! Наступал 1963 год. 31 декабря 1962 года мне разрешили остаться в палате до 12 часов ночи. А в 11 часов 31 декабря в палату Дау принесли огромный букет свежих роз. - Откуда? Кто? Мне сказали: в отдел нашей скорой помощи приехали летчики и просили передать академику Ландау. Скорая помощь из уважения к столь редкой красоте роз доставила меня вместе с розами в новогоднюю ночь домой. О, эти розы, сколько счастья принесли они мне в ту, еще счастливую новогоднюю ночь! Это были полураскрывшиеся бутоны разных розовых оттенков. В огромную хрустальную вазу налила воды и ножницами в воде срезала продольный кусочек корешка. Думала об одном: если все розы завтра распустятся и ни одна не увянет, Дау полностью выздоровеет. Рано утром вскочила, прибежала к розам: все, все до одной раскрылись. И были так нежны, так красивы, источая нежный аромат. Символически они сулили счастливое выздоровление Дауньки. Иногда так хочется быть суеверной, поверить в радостное предзнаменование в новогоднюю ночь! И первый день нового года всегда будит радостные мечты. Вдруг нежданно-негаданно свалились эти розы в новогоднюю ночь. В продолжение всей болезни в каждую новогоднюю ночь кто-то привозил розы для Дау. Думаю, что эти розы были от женщины, тщетно я искала записки. Я очень благодарю за розы. Мне они приносили большую радость. Они таили в себе загадочную надежду на счастье тем, что всегда доставлялись в новогоднюю ночь! Это была очень красивая форма внимания. Но выздоровление шло очень, очень медленно. Я помнила, я знала, я много прочла медицинских книг. Пенфильд и учебники медицины говорили: терпение и терпение, 3 года - самый короткий срок. Сейчас пошел только второй год. Я терпением запаслась, память у Дауньки не совсем еще установилась. К счастью, он не ощущал времени, это помогало ему не помнить длительности неотступной боли в ноге, острой, нестерпимой, непрекращавшейся ни на одну минуту. Из нейрохирургии приходил молодой врач по гимнастике Владимир Львович. Его всегда сопровождал Женька. Женьку Дау уже не гнал, я Дау уверила, что никаких денег физики от меня не требовали. Тщательно скрыла от Дау те списки долга, на сумму примерно 4,5 тысячи рублей, которые, по утверждению Лифшица, академик Ландау задолжал, находясь в тяжелом, бессознательном состоянии в наших советских больницах, где все было бесплатно. Те неплановые расходы, вызванные сложностью травм больного, вела я. После смерти Дауньки мне очень захотелось вернуть те именные подарки, которые украл Лившиц. В числе этих подарков есть пять альбомов, они мне очень дороги как память. В одном из альбомов показано: родился на Земле мальчик, бог в своем лазурном небосводе, сидя на облаке, заинтересовался рождением этого человека. Спустившись на Землю, взял мальчика за ручку, зашагал с мальчиком Ландау по облакам, стал учить его уму-разуму, объясняя, как он, бог, сотворил мир. Мальчик Ландау с удивлением посмотрел на бога, потом повел бога к доске с мелом и начал методами теоретической физики учить бога, как по правде устроен мир. В этих альбомах в шуточных каламбурах, в дружеских шаржах талантливые художники изобразили Дау как живого, поразительное портретное сходство, угловатость и худобу художники смягчили его непосредственностью и детской наивностью. Магнетизм и ферромагнетизм изобразили в этих альбомах так: перед Ландау появляется дьявол, на плече дьявола сидит прелестная блондинка. Как железо к магниту, Ландау устремился к дьяволу, а дьявол молниеносно скрылся, показав Ландау нос, - это антиферромагнетизм... Загоревшись пламенным желанием увидеть моего Дауньку хотя бы в этих альбомах, я решила пойти попросить Капицу помочь мне вернуть украденные предметы. Поднимаясь по лестнице института, я вспомнила: как-то Петр Леонидович рассказывал весьма остроумный анекдот. Всего этого анекдота я не помню, но суть в том, что этого человека надо остерегаться, он замечен в воровстве: или он что-то украл, или у него что-то украли. Поэтому вмешивать в воровские дела Лившица благороднейшего из людей - Петра Леонидовича Капицу - я не решилась. Вспомнила: Л.А.Арцимович, академик-секретарь отделения. Наши дачи разделяла лесная поляна. Многолетнее знакомство семьями позволило мне позвонить ему домой. К телефону подошла не Мария Николаевна, а новая жена, та самая, на которую Лев Андреевич одалживал деньги у Дау, чтобы свозить ее на курорт. Я попросила Льва Андреевича к телефону. Она бесцеремонно спросила: "Кто его спрашивает?". Меня Дау учил, что такой вопрос некультурен. Надо отвечать: его нет дома, что ему передать. Новой жене Арцимовича я назвалась, тогда она совсем грубо спросила: "А зачем вам нужен мой муж?". (Она сама недавно увела Арцимовича от первой жены!) "Не за тем, чтобы заменить моего",- подумала я, сказав: "Он у Ландау много лет тому назад одалживал деньги и до сих пор не вернул". Когда у меня не было денег на обед Гарику, я из должников Дау никому не посмела напомнить о деньгах. Деньги Дау одалживал из своих 40 процентов, я на них не имела права. Но новой жене Арцемовича я так ответила в ответ на ее хамство! Недели через две раздался телефонный звонок. Сняла трубку: "Здравствуйте, Кора, говорит Лев Андреевич. Я у Дау одалживал деньги - две тысячи. Как мне их вам вернуть?". Помолчав, он добавил: "Разрешите, я их пришлю со своим шофером". Шофер деньги привез, но потребовал расписку. Дау ни у кого не брал расписок, если не возвращали, считал их подаренными. Глава 43 Больной запоминает текущие события только те, которые его интересуют. Это было свойственно натуре Дау от рождения: не загружать память незначительными, неинтересными событиями, его память имела избирательную ценность! Его мозговые клетки были особого устройства. Все мелкие события, происходящие в больнице, которые медики так любят смаковать, он пропускал мимо себя. "Спросите у Коры", Кора ведь и существует для того, чтобы помнить эти мелочи, эти незначительные события текущей жизни. Жить, заниматься наукой, углубляться в неразгаданные тайны природы - это высшее наслаждение, весь смысл жизни в науке. Для отдыха неплохо заняться девушками, они помогают отвлечься, отдохнуть, чтобы опять заняться наукой. А мелочи пусть делают лучше мелкие люди, вроде Коры и Женьки. Когда Дау появился в Харькове, ему было только 24 года. Тогда шел 32-й год. Из студенческой молодежи последних курсов, которым Дау читал лекции, Евгений Михайлович Лифшиц выделялся хорошей подготовкой. В их семье для двух сыновей было три гувернера. Лифшиц из студенческой молодежи выделялся знанием языков, изысканностью одежды, наша советская студенческая молодежь тех лет дала ему кличку Виконт. Она ему импонировала, он сиял, когда его так "обзывали". Вокруг Дау стала собираться студенческая молодежь, и конечно в их числе Виконт. У Виконта редкие издания книг и даже Гумилев. Для Виконта молодой профессор явился с Олимпа, от самого знаменитого Нильса Бора. Это для Виконта было притягательной силой. Виконт мертвой хваткой вцепился в молодого Ландау, а через некоторое время Ландау заявил: "Товарищи, какой он Виконт, Женька настоящий Капуцин. Его цепкохвостость поразительна". Когда Дау убедился, что Капуцин лишен таланта к творческой научной работе, он решил его использовать для написания книг. Еще Капуцин свою незаменимость при Ландау закрепил по мелочи: достать лезвия для бритв, выбрать галстук. Он выполнял это очень охотно. Дау это очень ценил, платил идеями, тем, чем был сказочно богат. Самозабвенно погружаясь в неизведанные недра науки, его могучий мозг молниеносно производил сложнейшие расчеты. А кончик вечного пера едва успевал за мыслью, скупые формулы ложились на бумагу вкривь и вкось. Чистописание ему не было свойственно. Процесс напряженного мышления он никогда не называл работой. Еще в Харькове он мне сказал о себе так: - Я просто физик-теоретик. По-настоящему меня интересует только неразгаданное явление природы. Это высочайшее наслаждение, это огромная радость жизни, это самое большое счастье, которое суждено познать человеку! А вообще я лодырь, я очень ленивый и очень никчемный. Я ничего не умею делать. Когда мы ходим в туристический поход, меня все называют лодырем и паразитом. Я и есть лодырь и паразит, я ничего не умею делать руками. - Что? Написать вам статью в журнал? А я ведь писать не умею. Я ведь и двух слов не свяжу. Я есть жуткий лодырь. Фантастически утрировал свою несостоятельность в письме. А писал Дау замечательно. По этому поводу я привожу его письма. Не очень длинные. Или взять его переписку. Он много получал писем и почти на все отвечал. Лифшиц возвел поклеп на своего учителя, чтоб хоть чем-то возвыситься над Ландау. И это после трагической смерти. Эту нелепость о Ландау со слов Женьки подхватили люди, которые не знали Ландау. А сейчас пишут, приводя в пример, что вот такой великий физик, как Ландау, не мог связать двух слов в письменном виде. Меня удивляет одно: Дау еще всегда называл себя лодырем и паразитом. Почему же Лифшиц это не склоняет? Потому, что весь мир удивлен универсализмом и фантастической работоспособностью Ландау. Но ведь Ландау всю жизнь о себе говорил, что он ведет паразитический образ жизни. "Я никчемный заяц, я ничего не умею". У него действительно все замки были всегда испорчены, не закрывались. "Коруша, опять надо вызвать мастера, замок не работает". Беру ключ - у меня замок работает. "Коруша, окно не закрывается". Иду, закрываю. "Как тебе так легко все удается? Просто удивительно". Или вот в Казани. Война, перенаселенность эвакуированных фантастическая. Жилищные условия ужасные. Можно мыться только в бане. Чтобы достать номер с ванной в первую очередь после вчерашней дезинфекции, в большие морозы занимаю очередь с вечера. Всю ночь бегаешь, прыгаешь, чтобы не обморозиться. Дау приходил к 8 часам утра. За один час надо вымыть Дау, вымыться самой и выстирать белье за неделю. Спешно сортируя белье для стирки, говорю: "Дау, ты иди наливай ванну, залезай в нее". И вдруг слышу: "Корочка, тебе очень не повезло. Этот номер в бане испорчен: ни один кран не открывается". У меня сердце спустилось в пятки. Неужели такое может быть? Ночь больших страданий впустую. Иду. У меня все краны открылись. Дау был теоретик от природы. Руками он мог держать только ручку вечного пера да еще обнимать красивых девушек. Глава 44 Итак, выздоровление шло медленно, но оно шло. Никто не виноват в том, что в центре управления человеческим организмом, в головном мозгу, кровеносная система, питающая мозг, слишком тонкой конструкции. И для полного своего выздоровления даже после незначительной травмы требуется много лет. К Дау в больницу АН СССР в часы посещения приходило много физиков и просто его знакомых. Всем он жаловался на бесконечные мучительные боли в ноге. Те разговоры, что после травмы головы Ландау стал невменяемым, вышли из стен больницы и распространились по Москве. Естественно, все посетители, особенно физики, старались убедиться в противном, задавая ему бесконечные вопросы. Игорь Евгеньевич Тамм был очень опечален, что Ландау не помнит ни дня, ни числа, ни месяца. А Дау действительно этого не помнил. От этих мелких бытовых вопросов Дау отмахивался и, не дослушав до конца, быстро отвечал: "Я ничего не помню, спросите у Коры. Она все знает, у меня болит нога". Телефонный звонок из Президиума АН СССР извлек меня из больницы, от Дау. Меня попросили принять у себя дома французов из Парижа, специально приехавших заснять кабинет физика Ландау, это была целая делегация от редакции журнала "Пари-матч". Они попросили меня письменный стол в кабинете Дау привести в рабочее состояние. Объяснить французам, что Даунька садился за свой письменный стол только для бритья, у меня не было сил. Да могут и не понять, ведь Гращенков не понял. Положила на стол чистый лист бумаги и ручку с вечным пером. Мои гости решили, что я их не поняла. Стали хором мне объяснять, чтобы я пустую площадь стола обогатила книгами, таблицами, справочниками, которыми знаменитый физик пользовался, творя настоящую науку. Теперь настала моя очередь удивляться. - Вы приехали из Франции заснять кабинет ученого-первооткрывателя, но ведь он работал над теми проблемами в науке, о которых ничего, нигде не может быть написано! Он первооткрыватель! Когда закончит работу, тогда появятся сообщения об этом в книгах! Справочниками и таблицами никогда не пользовался, в уме молниеносно решал сложнейшие математические проблемы, да у нас в доме нет ни логарифмической линейки, ни таблиц, ни справочников, у нас даже нет технических, научных книг, вся наша библиотека состоит только из художественной литературы. Иностранцы меня выслушали, но им в это было трудно поверить! Они в один миг, без команды рассыпались по кабинету и в библиотеке стали безуспешно искать доказательств того, что такого быть не может. Были очень удивлены и даже расстроены, когда сами убедились, что вся библиотека состояла из художественной литературы. Им пришлось сфотографировать пустой стол, только чистая бумага и перо. Глава 45 Дау все чаще и чаще стал жаловаться на неприятные ощущения в животе. Бесконечные ложные позывы мешали спать. Живот был вздут. Врачи, тщательно обследовав кишечник, сказали: "Вам нужно побольше ходить, вы залежались". И прописали стакан морковного сока. Я застала диетврача в палате Дау со стаканом морковного сока. Дау ему говорил: - И не пытайтесь меня уговаривать. Я эту гадость пить не буду. Морковка на вкус отвратительна. Я не выношу этого вкуса. Врач старался убедить Дау в том, что вкус очень приятен и морковный сок очень полезен. Я взяла стакан с соком у врача, подошла к Дау и сказала: - Дау, ты болен? - Да. - Ты хочешь выздороветь? - Очень хочу, Коруша. - Лекарства разве бывают вкусные? - Нет, лекарства должны быть невкусные по своей идее. - Так вот, выпей морковный сок как лекарство. - Как лекарство я его могу выпить. Лекарства как правило невкусные. И каждый день, когда натощак приносили пить морковный сок с утра, меня в палате не было, он его пил, приговаривая: "Как лекарство я этот мерзкий сок выпью". Где потеря близкой памяти? С Гращенковым я уже не могла разговаривать. О, только не потому, что он забыл мне позвонить по поводу благополучного исхода "мозговой операции", когда ночью Дау в больнице ╧ 50 делали трепанацию черепа и убедились, что гематомы коры головного мозга нет. Я была так счастлива, что эта операция закончилась благополучно. Я понимала, насколько врачам в те дни было не до меня. Другое дело, когда я встретила в коридоре Гращенкова, после того когда Дау объявил мне о непреклонном решении вступить в Коммунистическую партию в присутствии Гращенкова. Гращенков мне сказал: - Конкордия Терентьевна, вы утверждаете, что ничего не замечаете. У вашего мужа поведение, несвойственное ему до травмы, а вы утверждаете, что не могут в мозгу погибнуть избранные клетки памяти. - Да, я в этом убеждена. - А вот мне Лившиц - самый близкий друг Ландау - сказал, что до травмы ему было несвойственно желание вступить в Коммунистическую партию. Лившиц был поражен, удивлен и опечален. - Николай Иванович, это потому, что самому Лифшицу это несвойственно. Я - член партии, вы - тоже член партии. И Ландау мог стать членом партии. Рыдания душили, я ушла не прощаясь. Как энтомологи рассматривают насекомых под микроскопом, так сейчас медики, физики и все прислушиваются к тому, что сказал Ландау. Это было нестерпимо больно. Как они все смеют так обращаться с ним? Он всю жизнь был "ненормальным" в том смысле, как Нильс Бор в свое время высказался об одной из теорий Гейзенберга: "Это, конечно, сумасшедшая теория. Неясно только одно, достаточно ли она сумасшедшая, чтобы быть еще и верной". Медик Гращенков диагностировал у академика Ландау ненормальное мышление, он не понял, что таким мышлением наградила его природа, и это называется талантом! Его сокурсник по университету, тоже незаурядный талант, соблазнившись на роскошные условия, предложенные Америкой, стал работать на бизнес. Прошли годы, прошли десятилетия. Обедая на кухне, Дау развернул только что полученные на домашний адрес журналы научной информации и ахнул: "Коруша, какой ужас! Во что американский бизнес превратил талант Гамова, просто позор, вот его последняя работа. Променять физику на бизнес!". Ландау родился гением. На одиннадцатом году жизни его очень серьезно заинтересовал "Капитал" Маркса. Он его изучил, потом познакомился с трудами Маркса и Энгельса, в результате чего его мировоззрение стало марксистским. В самом благородном смысле. Гращенков же со слов Лифшица констатировал, что это несвойственно здоровой психике Ландау. Лифшиц считался другом Дау. Дау его воспринимал с самых харьковских времен как необходимую нагрузку к ассортименту жизни. И Капуцин был полезен своими практическими умными советами в быту и, конечно, как грамотный, очень аккуратный, трудолюбивый и пунктуальный технический секретарь. А как "писец" для писания томов теоретической физики он был просто незаменимым. В течение 35 лет я была свидетелем как писались эти книги. Они писались у нас в доме, чаще всего вечерами. Когда Дау не занимался наукой, он по телефону приглашал Женьку. Вся ценность Лившица как соавтора была именно в том, что Лившиц ничего не мог развить, но он не делал элементарных ошибок в том, что говорил ему Ландау. Собственное творческое мышление отсутствовало, а грамотность и образованность помогали ему в этой работе. Дау всегда говорил: "Женька не физик. Физик его младший брат Илья". Цитирую слова Дау: "Удивительная разновидность братьев Лившиц. Женька умен, он жизненно умен, но никакого таланта. Абсолютно неспособен к творческому мышлению. Илья в жизни дурак дураком, собирает марки, все время с детства на поводу у Женьки, но очень талантливый физик. Его самостоятельные работы блестящи". Когда Ландау решил, что Илья Лившиц по своим работам должен стать членом-корреспондентом АН СССР, он приложил максимум усилий и харьковский Илья Лившиц был избран членкором АН СССР. Цитирую слова Топчиева: "Как только был получен результат голосования за Илью Лившица, я подошел к Ландау и спросил: "Лев Давидович, на следующих выборах мы, вероятно, будем избирать старшего брата Лившица?". Лев Давидович засмеялся и сказал: "Нет, Александр Васильевич, вот старшего брата Лившица мы никогда не будем выбирать в члены-корреспонденты АН СССР". И если бы Ландау остался жив, Лившиц никогда не стал бы академиком. Еще один пример дружеских чувств Лившица к Дау. В начале 50-х годов Дау отдыхал в Крыму, а Женька совершал автотуристическое турне со своей подругой Горобец. К концу санаторного срока у Дау, Женька прикатил в санаторий и предложил Дау отвезти его на своей машине в Москву. Дау, естественно, согласился. Женька очень увлекался автотуризмом, и его покрышки были уже полностью изношены. На моей новой машине я ездила редко, покрышки были совершенно новые. По приезде в Москву Женька пришел к Дау и сказал: "Я тебя вез из Крыма в Москву и порвал все свои покрышки. Я с вашей машины сниму целые покрышки, а взамен поставлю свои изношенные. Кора ездит редко, а у тебя персональная машина". И Дау, конечно, разрешил. Наш шофер с персональной машины В.Р.Воробьев следил и за нашей личной машиной, он пришел ко мне очень взволнованный: - Конкордия Терентьевна, вы знаете, что сделал Евгений Михайлович? - Знаю. - И вы смолчите? - А что сделаешь, если ему разрешил Лев Давидович? - Тогда разрешите, я ему морду набью. - Валентин Романович, я уже это пробовала. Он невоспитуем! А вас Лев Давидович может уволить. Ничего, стерпим. С первых дней, когда трагедия обрушилась на меня и Даунька попал в больницу, Евгений Михайлович Лившиц по старым традициям своей семьи медицину считал всесильной и очень прислушивался к словам именитых медиков. Первый пришел к выводу, что Дау потерял ближнюю память. Вначале мнение Лившица о мозговой травме у Дау меня не интересовало. Я на его утверждения и заключения не обращала внимания. Во мне жила уверенность: Дау выздоровеет и сам поставит всех на место! Когда я была после смерти мужа в издательстве "Международная книга", куда меня пригласили для подписания договоров по изданию трудов Ландау за границей, я спросила у главного редактора: "Почему все тома изданных за границей книг присваивает Лившиц?". Мне официально ответили: "Международная книга" адресовала все книги на имя основного автора - Льва Давидовича Ландау. У Лившица от Ландау была доверенность на получение этих книг. Экземпляров на имя Лившица не было". Доверенность только на получение этих томов - по нашим советским законам это не документ, на основании которого можно присвоить не принадлежащую академику Академии наук СССР Лившицу очень ценную многотомную библиотеку книг, принадлежащих Ландау. У Лившица нет наследственных прав после смерти академика Ландау на присвоение этих книг. Глава 56 Позывы газопускания стали все чаще и настойчивее, а медики все глубже стали влезать в психологию. Избегая встречаться с Лившицем в палате, я всегда уходила, когда он с врачом по физкультуре приходил к Дау. Председатель консилиума Гращенков все время твердил о том, что физики должны его вовлечь в работу, чтобы отвлечь от боли. Гращенков говорил: "Вот он сейчас придумал себе новую боль в животе. Надо, чтобы к нему приходил Лившиц, говорил с ним о физике и отвлекал его вредных мыслей о боли". Председатель консилиума, вероятно, забыл, сколько антибиотиков получил внутрь больной, когда разлагалась плевра легких, разорванная на куски сломанными ребрами. Пожар в легких был потушен американскими антибиотиками, больной выжил. Беда была в том, что Гращенков не был клиницистом, он и не подумал, что надо проверить кал больного на грибки. Медики больницы АН СССР получили историю болезни академика Ландау. В истории болезни не было ни одного анализа кала на грибки. Я увлекалась медицинской литературой в основном по травме мозга и осложнениям после мозговых травм. Я не верила, но была очень встревожена заключением Гращенкова о потере ближней памяти у Дау. Как-то пришла к Дау. В палате у его изголовья сидит с мрачным видом академик Леонтович, оба молчат. Дау отвернулся, лежит лицом к стене, глаза закрыты. "Дау, ты спишь?" - спросила я, наклонившись. Глаза приоткрылись, хитро блеснули, зрачком указал на Леонтовича и опять закрыл глаза. Леонтович поднялся. Прощаясь со мной, он сказал: "Дау со мной совсем не говорил". Ушел очень расстроенный. Сразу я вспомнила тот год, когда в Президиуме АН СССР на Ленинском проспекте в кинозале шел фильм "К далеким берегам". Мы пришли с Дау, до начала бродили в кулуарах между старинных колонн бывшего дворца графа Воронцова. Навстречу Дау шел академик Леонтович. Он явно хотел подойти к нему поговорить, а Дау шмыгнул за массивную белую колонну. Тонкий, гибкий, быстрый Дау исчез так внезапно, что я даже рот открыла от удивления. Леонтович, поискав его глазами, ушел. Так вот, до начала сеанса, как только на пути Дау возникал Леонтович, а это повторялось не один раз, Дау прятался за колонну. - Дау, ты всегда говорил, что Леонтович очень честный и порядочный человек. Почему ты от него прячешься? Сверкнув глазами Дау опять исчез. Оглянулась - на горизонте опять возник Леонтович. - Дау, ты просто неприлично себя ведешь, ведь он, наверное, понял, что ты от него прячешься просто по-шутовски! - Коруша, я действительно прячусь от Леонтовича, он нагоняет скуку. Я всегда помню о страшном суде. Бог призовет и спросит: "Почему скучал? Почему разговаривал со скучным Леонтовичем?". - Ничего бы с тобой не случилось. Вот посмотри, как Игорь Евгеньевич Тамм очень оживленно разговаривает с Леонтовичем. - А я не такая, я иная, я вся из блесток и минут,- изрек он свою любимую фразу. Сейчас в палате Дау подтвердил всю сущность своей прежней натуры, но я и так давно уже уверилась, что его интеллект и мозг целы. Визит Леонтовича меня очень огорчил. Я спросила медсестер, почему они вышли - Леонтович сам попросил их выйти или нет. - Нет, Конкордия Терентьевна, здесь были врачи, а когда пришел этот академик, Лев Давидович повернул ся к стене и закрыл глаза. Врачи сказали: "Это пришел очень важный академик, не мешайте, выйдите, пусть попробует поговорить с Ландау о физике". - Раечка, а долго сидел этот важный академик? - Довольно долго. Час от часу не легче. Что делать? Придя из больницы, я нажала кнопку звонка квартиры Лившицев, открыла дверь Леля. - Леля, я пришла поговорить с Женей. - Он в своей комнате. Я постучала в его дверь, после разрешения вошла: - Женя, мы оба с вами заинтересованы в выздоровлении Дау. Больше он не дал мне говорить. Он закричал визгливо, по-бабьи, что ему не о чем говорить со мной. Быстро выскочил из комнаты и заперся в уборной. Я подошла к закрытой двери уборной и стала продолжать говорить: - Мы должны вместе бороться за выздоровление Дау. Но он стал заглушать мой голос, спуская воду в унитазе, громко стуча ногами. Я ушла. Когда весть о том, что жена Ландау рассорилась с Лившицем, дошла до П.Л.Капицы, он, пожав плечами, сказал: "Вот две бабы нашли время для ссор!". Очевидцы рассказали Дау. Тот пришел в восторг от слов знаменитого директора. Рассказал мне это сам Дау на второй день. Поймав у меня в глазах напряжение, он сразу среагировал: "Коруша, ты на Кентавра не обижайся. Он тебя не обидел, ты баба и есть, но как он уязвил Женьку, назвав его бабой! Ты знаешь, Коруша, когда Женька и Леля жили в нашей квартире, я всегда говорил, что мужское начало в их семье принадлежало Леле". Я еще раз убедилась, что никакой потери ближней памяти у Дау нет. Он не помнил только поездку с Судаком на их "Волге" и саму автокатастрофу. Но ведь в нейрохирургии, когда он пришел в сознание, он меня не узнавал первое время, хотя хорошо знал Федорова и его имя Сергей Николаевич не забывал, всех медсестер звал по именам. Потом, когда стал звать меня, много позже вспомнил, что у него есть сын. Следовательно, потеря памяти на прошедшие события тоже восстанавливается. Приход Геры в больницу к Дау полностью подтвердил мое предположение. Геру узнал, а когда она ушла, он медсестрам при мне сказал: "Я был в нее влюблен, но она сама меня бросила, вышла замуж!". На вопросы медиков - какой месяц, какой год и какой день, отвечал неизменно одно и то же: "Не помню, спросите у Коры". Я, конечно, прислушивалась к советам тех врачей, которых бесконечно уважала. Олег Васильевич Кербиков - психиатр, главный врач психиатрической лечебницы, академик медицины, вице-президент Академии медицинских наук. Меня в свое время направлял к нему Егоров на психиатрическое обследование. После этого обследования у нас сложились обоюдно дружеские отношения. Как он меня обрадовал, когда по телефону сообщил о решении Центрального комитета снять врачей Егорова и Корнянского с занимаемых высоких должностей. По больнице АН СССР быстро распространилась весть, что больной академик Ландау знает все. Он может сделать любой перевод с иностранного на русский язык, решить любую нерешенную задачу, объяснить значение любого слова, ответить на любой трудный вопрос. Он даже знает латынь! Вся молодежь больницы, учащиеся заочных заведений потянулись к Ландау. Он очень доброжелательно помогал всем. Ведущий врач Ландау невропатолог Зарочинцева как-то не имела времени подготовиться к очередному философскому семинару. Перед занятием решила проконсультироваться у своего больного Ландау. - Лев Давидович, я сейчас должна идти на занятие по философии. - Вы ведь врач, зачем вам понадобилась философия? - Я член партии и изучаю марксистско-ленинскую философию. - Валентина Ивановна, вы что-то путаете и клевещете на Маркса и Ленина. Во-первых, философия - не наука, а мировоззрение. Маркс был экономистом, такая наука есть. И Энгельс был экономистом. Их выводы о диктатуре пролетариата вытекали из научных долголетних исследований. А диалектика была их мировоззрением. Ленин был профессиональным революционером. Именно в этом проявился его гений в революции! Его философия, то есть мировоззрение, была аналогичной Марксу. - Лев Давидович, я не понимаю, о чем вы говорите. Мы на нашем философском семинаре занимаемся по программе, утвержденной Академией педагогических наук. Там этого нет, что сейчас вы сказали мне. - Ну, естественно, Академию педагогических наук надо давно разогнать. Это ведь дармоеды от науки. Их надо послать на села сажать картофель. Тогда они принесут человеческому обществу больше пользы, чем когда они создают свои программы для учебных заведений. - Вы что, решили, что вы министр просвещения? - Да, Валентина Ивановна, я действительно министр без портфеля, а вы столько времени меня лечите и не заметили этого,- очень серьезно сказал Ландау.- Лучше уж скажите, когда кончится моя боль в ноге и чем можно унять мою животную боль. (Боль в животе Дау давно стала именоваться "животной болью"). Широко открыв глаза, бедная Валентина Ивановна, пятясь вышла из палаты, бросилась звонить психиатрам, что Ландау сошел с ума. В первой половине следующего дня приехал Кербиков, прихватив с собой еще врачей-психиатров. Придя в этот день в больницу к Дау, увидела: в конце коридора у палаты Ландау куча народа, а дверь, обычно открытая, плотно закрыта. Сердце замерло, потом отчаянно заколотилось, вызывая острую боль. Обе руки прижала к сердцу, чтобы унять болезненные удары. Еле выговорила: - Что, что случилось? Он жив? Ко мне подошли медсестры, побежали за валерьянкой и сказали: - Да это просто Валентина Ивановна решила, что Ландау не в своем уме. Он ей сказал, что он министр без портфеля! - Как, только и всего? - Да, да. А сейчас там у него остался один Кербиков. Это врачи-психиатры, которые приехали вместе с Кербиковым. Он им сказал выйти, а сам один на один разговаривает с Ландау. - Раечка, а эти врачи-психиатры с Кербиковым сколько были в палате у Дау? - Минут двадцать. - А сколько Кербиков один разговаривает с Дау? Рая, посмотрев на часы, сказала: - Уже сорок минут. Так, следовательно, не зря в больнице говорят, что врач Зарочинцева очень любит своих больных отправлять в психиатрические лечебницы. Вдруг дверь открылась. Весело улыбаясь, щуря свои синие добрые глаза, с удовольствием потирая руки, Кербиков сказал: - Да простят мне мои коллеги, что я их задержал. Но я не мог побороть в себе искушение наедине поговорить с умным человеком. А вы, Валентина Иванов на, глубоко ошиблись в своем пациенте. И должен вам признаться, я полностью разделяю его взгляды, и особенно насчет Академии педагогических наук и ее программ. Со школами у нее вышло много ошибок. Ну и то, что вас совсем перепугало: утверждение больного, что он министр без портфеля, - его врожденное чувство юмора очень помогает в его состоянии. Врачи ушли. Дау был возбужден и весел. Он тоже утверждал, что получил большое удовольствие, имея возможность поговорить о науке, найдя единомышленника в медике. Мое нервное напряжение грозило вылиться слезами. Я вошла в комнату дежурной сестры и разрыдалась. Вошла медсестра: "Что вы? Ведь все хорошо обошлось". Дали мне еще капли, сегодня обошлось, а завтра я не знаю, что еще здесь может приключиться. Беда в том, что мыслит он не так, как все, а все хотят подвести его под мерку обыкновенного, нормального человека. Поскорей бы взять его домой, тогда все эти ненужные надуманные сло