ыл одержим страстью к столь характерному для нынешних времен накопительству. Нет, наш бескорыстный сыщик был выше этого. Все это богатство сыпалось на него из соседней квартиры, где жила чета немолодых бездетных супругов, работавших на продовольственной базе и считавших своим долгом поддерживать хорошие, если не сказать -- приятельские, отношения с молодым работником овощного магазина. И хотя Чудаков редко баловал своих соседей дарами "черного хода" магазина "овощи-фрукты" No 257 (не посылать же их к черту, если тебя слезно умоляют достать хотя бы пару свежих огурчиков на Новый год!), они, несмотря на бурные протесты с его стороны, продолжали одаривать его "чем Бог послал" (по их собственному выражению), причем брали с него не более двадцати процентов сверх госцены. Чудаков же не умел отказывать и, идя на конфликт с совестью, переплачивал за дефицит столько, сколько с него просили -- и никогда не торговался. Следует отдать ему должное: часть "левых" продуктов он отсылал матери в деревню, часть продавал за собственную цену товарищам по работе -- в убыток себе, заметьте! -- а то, что оставалось -- оставалось, право же, совсем немного -- потреблял сам. Не помирать же с голоду, в конце концов!
Поэтому Чудакову не пришлось безутешно ходить из угла в угол своей единственной комнаты в поисках чего-нибудь съестного -- в смысле поесть у него, чего греха таить, все было в полном ажуре. Выложив на стол покупки, он приготовил себе легкий ужин, без особого аппетита съел его, удобно устроился в кресле и в темноте надвигающихся сумерек глубоко задумался.
Какие же выводы можно было сделать из случайно подслушанного им телефонного разговора следователя Щеглова? Вывод первый: в профессора Красницкого стреляли дважды. Теперь возникает вопрос: кто и когда? Если допустить -- что совершенно невероятно, но все же -- если допустить, что второй выстрел был произведен сразу же вслед за первым, а Чудаков его почему-то не услышал, то единственным свидетельством, подтверждающим непричастность Храпова ко второму (или к первому?) выстрелу, являются слова самого же Храпова. Храпов же утверждает, что стрелял только один раз -- по крайней мере, так Чудаков понял из телефонного разговора следователя Щеглова. Можно ли верить Храпову? Думается, да. Ибо зачем ему скрывать такую мелочь, как количество выстрелов, когда он уже признался в главном -- в убийстве человека? Что ему даст эта ложь? Ровным счетом ничего. Значит, если даже допустить, что чувства обманули Чудакова, простая логика все же на стороне Храпова.
Отсюда можно сделать вывод второй: помимо Храпова в профессора стрелял кто-то еще. И снова тот же вопрос: кто и когда? Ясно одно -- не Храпов. Тогда кто же? И когда -- до или после Храпова? Чудаков решил проанализировать оба варианта. Допустим, после. Это значит, что, помимо Храпова, в ту ночь еще кто-то сидел в засаде и ждал своего часа. Выстрелить он мог только в те полчаса, в течение которых Чудаков отсутствовал, гоняясь за человеком в плаще. И даже не полчаса, а минут пятнадцать, так как именно в этот отрезок времени Чудаков находился достаточно далеко от поселка, где-то в районе станции -- ведь вблизи поселка он наверняка бы услышал выстрел. Все же остальное время, вплоть до самого утра, Чудаков находился в каком-то десятке метров от места происшествия и не услышать выстрела просто не мог.
Итак, пятнадцать минут. В этот промежуток времени неизвестный вполне мог проникнуть в дом профессора Красницкого и -- что же? Если профессор к этому времени был уже мертв, то во втором выстреле необходимости не было, а если неизвестный все же выстрелил, значит, профессор был еще жив. Откуда следует, что выстрел Храпова оказался не смертельным! (Где-то в глубине души Чудаков был бы очень рад такому обороту дела, ибо Храпов почему-то был симпатичен ему.) Логично? Вполне. Правда, одно "но" делало эту версию несостоятельной. Чудаков хорошо помнил, как холодна была рука профессора, когда он коснулся ее. За те пятнадцать минут тело не могло бы так быстро остыть. Но не могло оно остыть и за полчаса! Значит...
Сердце Чудакова бешено забилось. Внезапная догадка озарила его сознание. Ну конечно же! Как же он раньше до этого не додумался! Храпов стрелял в труп! В холодный, уже успевший остыть труп профессора Красницкого! Но самое удивительное в другом: Храпов не знал, что перед ним мертвец, -- иначе бы он не выстрелил. Он был уверен, что видит за столом спящего -- а не мертвого! -- человека, -- и нажал на спусковой крючок! А это значит, что тот, второй, и есть настоящий убийца, так как его выстрел прозвучал первым -- и оказался смертельным. Признание же Храпова в убийстве, как ни парадоксально это звучит, оказалось недействительным. Да, Храпов -- убийца, но в смерти человека неповинен!
Чудаков порывисто вскочил с кресла и стремительно заходил по комнате. Было уже совсем темно, но света он не включал -- свет мешал думать. Неожиданное открытие привело его в восторг, а восторг в свою очередь рождал жажду деятельности. Ему хотелось сейчас же бежать, куда -- они сам не знал, лишь бы бежать далеко-далеко -- и вынюхивать, выслеживать, выискивать, идти по следу преступника. Но кто он -- этот преступник?
Стоп! Тут Чудаков сделал второе открытие (видно, "Салат дальневосточный" вкупе с сардинеллой х/к оказал благотворное воздействие на мозг нашего следопыта, сильно активизировав работу серого вещества). Не то чтобы открытие, а, скорее, ниточку, за которую можно было бы уцепиться. Где-то в самой дальней извилине его мозга вдруг всплыл утренний старик с "козьей ножкой" и его назойливость по поводу какого-то ружья, которое Чудаков якобы куда-то "сплавил". Тогда Максим не придал словам деда совершенно никакого значения, но сейчас -- сейчас они вдруг наполнились глубоким смыслом. Старик, видимо, действительно видел человека, очень похожего на Чудакова, только тот был с ружьем.
Чудаков стал во всех подробностях восстанавливать в памяти утренний разговор с бывшим фронтовым разведчиком, вспоминать мелочи и незначительные на первый взгляд детали. По словам старика, у того человека были такие же, как у Максима, брюки, а именно -- бельгийские "варенки" за сто тридцать пять рублей. Но самое главное заключалось в том -- и это вдруг молнией прорезало мозг Чудакова, -- что у того типа была точно такая же футболка! Старик узнал "рожу" на футболке, причем не просто узнал -- именно по ней он и опознал в Максиме того незнакомца с ружьем. А ведь футболку Чудакову подарил не кто иной, как покойный профессор Красницкий! Возникал какой-то странный треугольник, в вершинах которого находились Чудаков, Красницкий и незнакомец с ружьем, а скреплялся этот треугольник самым странным образом благодаря злополучной футболке с карикатурным изображением какого-то туземного божества или святого. Уловив здесь пока что невидимую взаимосвязь, Чудаков начал лихорадочно перебирать в уме все факты, касающиеся его знакомства с профессором Красницким.
Из скудных источников информации, коими располагал Чудаков, -- высказываний самого профессора да собственных наблюдений -- ему было известно, что Петр Николаевич Красницкий, ученый-энтомолог с мировым именем, пользовался большим авторитетом. Это был стройный, прекрасно сложенный человек с красивым холеным лицом, большими задумчивыми глазами и длинными волнистыми волосами с проседью, характерной для людей его возраста -- а было ему уже за пятьдесят. Говорил он мало, любил шахматы и книги, рыбалку и походы за грибами. Жил скромно, но одевался весьма изысканно и со вкусом. Кажется, преподавал в МГУ, но Чудаков не был в этом уверен.
Нынешней зимой профессор принимал участие в научной экспедиции в страны Юго-Восточной Азии, организованной Академией наук СССР. В экспедиции участвовали крупные ученые и видные специалисты в различных областях науки, в том числе и зарубежные коллеги. В распоряжение экспедиции Академия предоставила большое, технически великолепно оснащенное исследовательское судно. Именно из этой поездки и привез Красницкий ту самую футболку. И хотя в подробности ее приобретения он особенно не вдавался, все же несколько слов, которыми обычно сопровождают подарок, Чудаков от него услышал. Приобретена она была на побережье какой-то далекой азиатской страны, в маленьком порту, где вынуждено было бросить якорь их судно для проведения мелкого внепланового ремонта. Небольшой базар, ничего общего не имеющий с традиционным восточным базаром -- с его изобилием, щедростью и громкими выкриками торговцев со всего света, напоминал скорее толкучку где-нибудь на окраине Москвы. Здесь-то и наткнулся профессор на одинокого кустаря-ремесленника, торговавшего вот этими самыми футболками. То ли замысловатый рисунок приглянулся ему, то ли сработала привычка приобретать сувениры повсюду, куда бы не забросила его судьба, -- потом профессор этого уже не помнил. Просто шел мимо -- и купил, без какой бы то ни было необходимости и причины. Конечно, сама по себе покупка футболки ничего бы не значила, если бы не одна незначительная деталь... Чудаков, усиленно напрягая память, пытался вспомнить тот памятный вечер после возвращения профессора из экспедиции. Они тогда сидели за партией в шахматы и вяло перекидывались какими-то словами через стройные ряды черно-белых фигур. Совсем как будто невзначай профессор вдруг сказал, что позже, уже на борту корабля, он видел точно такую же футболку у одного из членов судовой команды, кажется, радиста. Чудаков помнил, как Петр Николаевич тогда еще как-то странно рассмеялся и добавил, кивая на футболку, что "сей уникальный предмет кустарного производства является образцом вырождающейся культуры этого далекого народа".
Сейчас, после всех этих ужасных событий, слово "уникальный" вдруг наполнилось для Чудакова особым смыслом. Уникальный -- это значит единственный в своем роде, нигде больше не встречающийся. И если появилась вторая такая же футболка в окрестностях дачи Красницкого, то принадлежать она могла только тому, другому, обладателю уникума -- корабельному радисту. Вероятность случайного совпадения была ничтожно мала. Интуиция подсказывала Чудакову, что это не случайность. Вчера днем -- Чудаков вдруг ясно это осознал -- в районе Снегирей находился вооруженный охотничьим ружьем член корабельный команды того самого исследовательского судна, о котором упоминал в свое время профессор Красницкий. Он-то и мог быть тем незнакомцем, который выстрелил в профессора первым -- за несколько часов до Храпова.
В этом-то и заключалось второе открытие Чудакова, явившееся прямым следствием хитросплетения фактов и логических построений, с блесков осуществленных нашим детективом-любителем.
Чудаков был на седьмом небе от счастья. Еще бы! Сидя в пустой темной комнате, он "вычислил" преступника, как некий сыщик из рассказа Эдгара По, и теперь оставалось только найти этого преступника. Что Чудаков знал о нем? Внешне он был схож с самим Чудаковым -- иначе бы старик не спутал их, причем одеты они были совершенно одинаково: в бельгийские "варенки" и уникальную футболку из далекой восточной страны. Далее, служит он, по всей видимости, радистом на том самом судне. Как же оно называлось? Ведь профессор как-то упоминал его в разговоре... "Академик..." Кажется, какой-то академик, но какой?.. Нет, не вспомнить... Так, теперь порт приписки. Если не изменяет память, профессор что-то говорил о Таллинне... Да, точно! Судно отбыло в экспедицию именно из Таллинна... Чудаков, довольный собой и своей памятью, с удовлетворением потер руки. Значит, следы предполагаемого убийцы профессора Красницкого нужно искать в таллиннском порту.
Чудаков поскреб в затылке. То, что завтра ему предстоит поездка в столицу Эстонии, не вызывало у него ни малейшего сомнения. О просьбе следователя Щеглова не покидать Москву он даже и не вспомнил. Сейчас его волновал другой вопрос: как в незнакомом городе найти человека, не зная ни его адреса, ни его имени и фамилии?
Откуда-то из глубин памяти стали смутно выплывать события пятнадцатилетней давности. Тогда Максим учился на дневном отделении одного из московских вузов, который после двух лет обучения он бросил по собственной глупости. Но в бытность еще студентом он познакомился с одним смышленым пареньком, русским по национальности, но выходцем из Эстонии. В Москву он приехал поступать именно в этот институт -- и в конце концов добился своего. И вообще, как говорили о нем тогда, он подавал немалые надежды, был трудолюбив, усерден и не лишен способностей -- в отличие от его сокурсника Максима Чудакова -- разгильдяя, прогульщика и лентяя. Звали его, кажется, Виталик, а вот фамилия... Чудаков помнил, что фамилия у него отнюдь не эстонская, а русская, но вот какая?.. Этот паренек всплыл в памяти Максима именно потому, что жил он в Таллинне, -- там, куда надлежало отбыть Чудаков в самое ближайшее время.
Тогда, перед тем как покинуть стены института, Чудаков записал таллиннский адрес Виталика и обещал его как-нибудь навестить, но в те годы случая так и не представилось, а позже подобный визит стал казаться ему несколько нетактичным. Теперь же в этом визите возникла острая необходимость. Виталик был единственным человеком, который мог быть ему полезен в далекой и кипевшей страстями эстонской столице.
Чудаков включил свет и стал искать ту памятную записную книжку, в которой, как он помнил, был записан адрес его таллиннского товарища. Поиски продолжались долго, но все же завершились успехом. Пожелтевшая от времени книжка всколыхнула в душе нашего героя ностальгические чувства -- сожаление о бесцельно пролетевшей юности, несбывшихся надеждах, грандиозных планах тех лет... Как же его фамилия?.. Чудаков принялся листать забытую реликвию своей молодости и вскоре обнаружил то, что искал. Вот! "Барабанов Виталий, г. Таллин, ул. Виру...", и так далее. Значит, можно смело отправляться в путь! Лишь бы его институтский друг не сменил место жительства.
А за окном уже брезжил рассвет...
В тот же день Максим Чудаков успешно отбыл в город Таллинн.

 

Глава шестая

-- Ты что, не мог телеграмму дать? -- вместо приветствия пробасил в меру упитанный молодой мужчина весьма приятной наружности, укоризненно качая большой лохматой головой. -- Я бы встретил.
Чудаков растерянно воззрился на полного мужчину, смутно и очень отдаленно напоминавшего ему его старого институтского товарища, и смущенно пролепетал:
-- Виталик, это ты... вы?..
-- А то кто же! -- проворчал Виталик и силой втащил гостя в прихожую. -- Да входи же ты наконец!
Чудаков переступил порог и еще больше растерялся.
-- Виталик! Неужели это ты?
-- Нет, папа римский.
-- Как же ты изменился...
-- А ты совсем не меняешься, все такой же... Ну что стал как истукан? Проходи в мои апартаменты. Не стесняйся, дома никого нет: жена на работе, дети в школе. А я, как видишь, бездельничаю. Сам-то женат?
Чудаков развел руками.
-- Что, так и не женился? -- с искренним удивлением и даже некоторой долей восхищения произнес Виталик. -- Ну ты кремень! А я вот сдался на милость победителя и... Одним словом, живем -- не тужим... С чем ко мне-то? Ведь, поди, не просто так приехал? А?.. Погоди, я сейчас!
Виталик вдруг с поразительной для его комплекции проворностью метнулся к серванту, нырнул с головой в бар и выудил оттуда бутылку "Белой лошади" с двумя хрустальными бокалами.
-- За встречу! -- провозгласил он, наполняя бокалы.
Друзья выпили.
Полчаса спусти они сидели в креслах у открытого балкона и не спеша вели беседу. Максим Чудаков к тому времени успел поведать другу о своих проблемах.
-- Н-да, -- протянул Виталик после непродолжительного раздумья, разглядывая небо сквозь бокал. -- В интересную историю ты впутался, друг мой Максим. В интересную и весьма опасную. Чует мое сердце -- добром это не кончится. Не боишься?
Максим пожал плечами.
-- Как-то не думал об этом.
-- Да? А ты все-таки подумай. Мало ли что...
-- Ладно, не стращай. Лучше посоветуй, что мне делать. Как найти этого типа?
Виталик снова задумался.
-- Вот что я тебе скажу, друг мой Максим. Ты пока ничего не предпринимай и жди меня здесь. А я тут отлучусь по кое-каким делам и к вечеру вернусь. Может, что-нибудь придумаю. Понял? Я ведь теперь знаешь кто?
-- Ну, кто?
-- Член Народного фронта Эстонии!
-- Да ну?! -- Максим даже привстал от удивления. -- Так ты же русский!
-- Ну так что из того, что я русский? Я полностью разделяю идеи Народного фронта и активно борюсь за проведение их в жизнь. Причем здесь национальность? Это у вас там, в российской глубинке, принято считать, что раз член НФ -- значит, эстонец, националист, экстремист и все такое прочее. Не без этого, конечно, и у нас существуют некоторые весьма крайние течения, но в какой партии их нет? Тем более, что вовсе не они определяют политику Фронта.
-- Но ведь ты же русский! -- повторил пораженный Чудаков, не в состоянии понять своего друга.
-- Да, я русский по национальности, но я принадлежу Эстонии по рождению. Мои корни в этой земле, -- с гордостью провозгласил Виталий Барабанов, выпятив грудь верного сына Эстонской Республики. -- Несколько поколений моих предков боролись за независимость этой многострадальной земли, их кости лежат здесь, под моими ногами. Да, я русский -- и горжусь этим, но я и эстонец -- и горжусь этим не меньше!
-- Для меня это слишком сложно, -- покачал головой Чудаков.
-- Хорошо, объясняю более популярно. Я считаю Народный фронт единственной политической силой, способной вывести республику из тупика. Это и повлияло на мой выбор...
Часы на руке Виталика запиликали какую-то мелодию. Он вдруг спохватился и, виновато улыбнувшись, произнес:
-- О, я совсем с тобой заболтался! Извини, друг, времени у меня в обрез. Бегу. Дела, сам понимаешь. Вечером договорим. Пока! Еда в холодильнике...
И он выскочил из комнаты, а еще через секунду входная дверь захлопнулась за этим странным человеком. Чудаков остался один, пытаясь осмыслить услышанное.
Виталий Барабанов вернулся раньше, чем обещал. Он вихрем влетел в комнату, скрывая многозначительную улыбку, и сразу же приступил к делу.
-- Я все выяснил, -- начал он, не успев еще как следует перевести дух. -- Вот здесь записаны координаты нужного тебе человека: имя, фамилия, адрес, место работы и так далее, а вот билет на ночной поезд Таллинн -- Москва. Ты ведь спешишь, не так ли?
-- Да...
-- Тогда едем!
-- Куда? -- ничего не понимая, спросил Чудаков.
-- Как -- куда? К этому типу, которого ты подозреваешь в убийстве! К Алфреду Мартинесу.
-- Кто это?
-- Проснись, Максим! Это тот, кого ты ищешь.
До Чудакова постепенно доходил смысл слов его друга.
-- Так ты что, сам все узнал? -- спросил он.
-- Ну так а я о чем тебе толкую вот уже в течение десяти минут! Едем скорее! Возьмем его еще тепленьким!
-- Да ты хоть расскажи, как тебе это удалось! -- Возбуждение Виталика передалось его гостю. -- Просто метеор какой-то...
-- Едем, Максим, прошу тебя! -- торопил Виталик, все время поглядывая на часы. -- Сейчас жена придет, и тогда тебе придется ехать одному, а без меня ты ничего не добьешься. Подробности по дороге.
Чудаков наконец понял, что его друг всерьез увлекся делом об убийстве профессора Красницкого и сам, не менее своего гостя, желает найти преступника.
-- Едем! -- коротко бросил он, и друзья во мгновение ока очутились на улице.
Виталик распахнул дверцу новенькой "Волги", стоявшей тут же, у подъезда, и скомандовал:
-- Садись!
-- О! -- промычал в ответ Чудаков. -- А ты неплохо живешь! Твоя?
-- Да моя! Садись, говорю!
Вскоре автомобиль уже несся по улице Виру к центру города.
-- А теперь слушай, -- начал свой рассказ Виталик. -- Судно, носящее имя академика, в таллиннском порту только одно -- "Академик Булкин". Это, кстати, знает у нас каждый школьник. Выяснить фамилию капитана корабля не составило для меня особого труда. У меня есть свои каналы, которые работают быстро и безотказно... К счастью, капитан "Академика" оказался, как и я, членом НФ. Мне удалось встретиться с ним, переговорить о твоем деле и узнать имя того радиста, за которым ты гоняешься. Как видишь, все очень просто.
-- И капитан так тебе все и выложил -- тебе, постороннему человеку? -- недоверчиво спросил Чудаков.
-- Дорогой мой, -- растягивая слова, произнес Виталик и усмехнулся, -- члены такой организации, как Народный фронт Эстонской Республики, не могут быть посторонними друг другу. Тебе бы он наверняка не сказал ни слова. Так-то...
-- Да у вас прямо тайная масонская ложа или какой-нибудь Орден невидимых! -- воскликнул Чудаков.
-- А вот тут ты не прав, друг мой Максим. Наш Фронт -- организация открытая, а не тайная, и для всего мира видимая. Просто мы верим в будущее Эстонии и друг другу -- в этом наша сила, -- с достоинством ответил Виталик.
-- Что ж, от всей души желаю успеха вашему движению, -- сказал Чудаков. -- А тебе лично -- огромное спасибо! Ты даже не представляешь, как выручил меня.
-- Рано еще благодарить. Погоди, вот найдем твоего радиста...
-- Ты настоящий друг, Виталик! -- с чувством произнес Чудаков и в порыве благодарности сжал локоть друга.
-- Осторожнее, идиот! -- "Волга" резко вильнула в сторону, но тут же выровнялась. -- А то мы не уедем дальше ближайшего фонарного столба... Кстати, тот капитан мне сообщил, что этот твой Мартинес год назад был замешан в какой-то махинации, кажется с валютой, но уголовного дела тогда возбуждать не стали и историю замяли.
-- С валютой, говоришь, -- задумчиво произнес Чудаков. -- Гм... Интересно...
Автомобиль мчался уже по Старому Городу -- красе и гордости всей Эстонии. Узкие булыжные мостовые, стиснутые с боков старинными, стоящими вплотную друг к другу зданиями, лабиринтом вились по почти не тронутой веками и людьми центральной части города. Где-то в стороне осталась городская Ратуша, и лишь венчающий ее Старый Тоомас быстро промелькнул в случайном просвете между древними каменными жилищами. Символ Таллинна чуть заметно покачивался на ветру и безмолвно взирал с высоты на людскую суету. Внезапно вырос Длинный Герман с трехцветным флагом на самом верху -- еще одна достопримечательность Старого Города.
Чудаков был глубоко признателен другу за помощь, но такого рвения и бурной деятельности, которую тот развил, он, честно говоря, от него не ожидал. Виталий Барабанов не только выяснил все, касающееся личности предполагаемого преступника, -- он полностью взял инициативу в свои руки и тут же, не откладывая, бросился его ловить. Ведь Чудаков, собственно, не строил таких далеко идущих планов; единственное, на что он рассчитывал, -- это информация, но никак не участие в задержании убийцы. Правда, он пока еще не решил, каким образом мог бы использовать эту информацию, но идти с ней в милицию в ближайшее время Чудаков не собирался. Скорее всего, он поступил бы именно так, как сейчас поступал его друг Виталий Барабанов. Впрочем, стоит ли говорить, что могло бы быть, но чего уже никогда не будет? Виталик опередил его -- и это непреложный факт. Нет, самолюбие Чудакова не страдало от того, что инициатива в этом деле, которое он по праву считал лично своим, перешла в руки друга. Максим был выше этого. Наоборот, он был несказанно рад добровольному и, надо заметить, весьма стремительному вмешательству институтского товарища. Действительно, теперь, когда их двое, они могли с гораздо меньшим риском для себя и для общего дела вступить в единоборство с предполагаемым убийцей профессора Красницкого.
Виталик, мельком взглянув на друга, казалось, прочитал его мысли и произнес:
-- Извини, Максим, что я столь бесцеремонно вмешиваюсь в твое дело, но ты, надеюсь, поймешь меня. Таллинн -- мой родной город, и я хочу, чтобы мой город был чист от грязи -- особенно от человеческой. С того момента, как ты, Максим, переступил порог моего дома, твое дело стало моим делом. Теперь мы оба заинтересованы в успешном его завершении -- каждый по своему.
-- Нет, Виталик, -- задумчиво произнес Чудаков, -- не только твой город должен быть чист от грязи, а вся наша земля. Именно поэтому дело это -- наше общее дело, и заинтересованность в нем у нас тоже общая. Долг каждого честного человека -- будь он русский, эстонец или индеец из племени чоу-чуэнов -- бороться со злом, какие бы обличия оно ни принимало. А зла в последнее время на нашей хрупкой планетке скопилось столько, что в любой момент мутные потоки его могут снести все живое на земле. Возьми, к примеру, Баку, Нахичевань, Нагорный Карабах... Да мало ли сейчас горячих точек, где черные силы зла, всплывая из недр человеческой души, выплескиваются наружу, где льется кровь, гибнут люди! Это ли не наша общая боль?
-- Ты прав, Максим, -- согласился Виталик, -- просто я по горло увяз в делах нашего Фронта и часто дальше собственного носа не вижу...
Внезапно автомобиль круто свернул к тротуару и резко остановился. Два дюжих белобрысых эстонца, приветливо махнув руками, направились к "Волге".
-- Это мои друзья, -- сказал Виталик, -- они поедут с нами. Извини, что не успел предупредить.
Двое приятелей Виталика разместились на задних сидениях и, бросив краткие приветствия, надолго замолчали. Вскоре автомобиль остановился у старого пятиэтажного дома, метрах в трехстах от которого сердито шумело море на прибрежной, покрытой пятнами мазута, гальке.
Четверо мужчин покинули "Волгу" и вошли в один из подъездов. Виталик что-то шепнул эстонцам, и те остались внизу, а сам он в сопровождении Чудакова стал медленно подниматься наверх.
-- Я сам поговорю с Мартинесом, -- сказал он тихо, когда они остановились у одной из квартир на третьем этаже. -- Думаю, у меня это получится лучше. А ты молчи.
Чудаков кивнул в знак согласия. Виталик нажал кнопку звонка и стал ждать. Дверь долго не открывалась, но вот наконец послышался шум отодвигаемых запоров, и на пороге показалась молодая женщина в фартуке и домашних шлепанцах. Увидев незнакомых мужчин, она удивленно вскинула брови. Виталик, учтиво улыбнувшись, что-то спросил ее по-эстонски. Она улыбнулась в ответ и жестом пригласила их войти. Да, подумал Чудаков, эстонский язык у них здесь звучит вроде как пароль... В течение пяти последующих минут Виталик и хозяйка квартиры вели, как показалось Чудакову, непринужденную беседу. Но вот хозяйка на секунду отлучилась, и в ее отсутствие Виталик успел лишь развести руками, предоставив возможность Чудакову самому строить догадки по поводу этого жеста. Вскоре женщина вернулась и протянула Виталику небольшой листок бумаги. Виталик вежливо поблагодарил ее, попрощался и, увлекая за собой Чудакова, покинул квартиру. Уже на лестничной клетке он шепнул:
-- Радиста нет. Он в Москве. Вот адрес. -- И он вынул из кармана пиджака сложенный пополам листок. -- Впрочем, этого следовало ожидать.
Подкрепление, ожидавшее внизу, пришлось отпустить восвояси. Виталик что-то объяснил им, и они, скупо простившись, удалились. Оставшись одни, друзья отправились побродить по пустынному берегу моря.
-- Его нет в городе уже около недели, -- сказал Виталик, распечатывая новую пачку сигарет и закуривая. -- Его супруга -- а это была именно она, -- по-видимому, не догадывается о темных делишках своего мужа. А делишки эти, по-моему, есть. Видал, как обставлена их квартира? Богато, но убого. Полнейшая безвкусица, нагромождение дорогих безделушек -- настоящий таможенный склад. Я однажды был у таможенников -- по делам Народного фронта -- и видел нечто подобное своими глазами. Чего только не везут из-за кордона! Так вот, все это стоит больших денег, а откуда они у простого судового радиста? Впрочем, я рассуждаю, возможно, как обыватель, и все это добро приобретено честным путем, а отсутствие вкуса -- это вовсе не порок, но, согласись, на некоторые размышления это все же наводит.
-- Как же тебе удалось заполучить у нее адрес? -- спросил Чудаков. -- Опять единство взглядов и идей?
Виталик кивнул и виновато улыбнулся.
-- К сожалению, ради святого дела мне пришлось пойти на этот грех, -- грустно произнес он. -- Я воспользовался популярностью НФ среди местного населения и сказал ей, что ее муж нужен мне по очень важному делу, связанному с неким проводимым Народным фронтом мероприятием. Кстати, мероприятие действительно намечается, и в этом я ее не обманул. И теперь я, друг мой Максим, глубоко страдаю. Спекуляция на таких вещах... знаешь...
-- Брось, Виталик! Согласись, что этот обман с лихвой окупается благородством нашей цели, -- попытался успокоить его Чудаков.
-- Да, да, я все понимаю. И все же... Ладно, оставим эмоции. Главное -- у нас есть зацепка. Вот она. -- Виталик протянул Чудакову записку с адресом. -- Теперь ты вернешься в Москву не с пустыми руками. Советую тебе передать эту бумажку в милицию -- этому твоему знакомому... как его?..
-- Щеглову, -- подсказал Чудаков.
-- Вот-вот, Щеглову. Впрочем, как знаешь. Я же, к великому моему сожалению, вынужден устраниться от дальнейшего участия в этом деле -- слишком много забот здесь, в Таллинне. Но если вдруг потребуется срочная помощь -- отбей телеграмму. Прилечу, несмотря ни на что.
Виталик взглянул на часы.
-- Так, до поезда осталось три часа. Вот, возьми билет, а то забудешь... Да убери ты деньги! Тоже мне -- Дон Кихот Ламанчский! Отблагодаришь письмом, в котором все подробно изложишь. Понял? Не забудь! А теперь, если не возражаешь, в оставшееся до отхода поезда время я покажу тебе вечерний Таллинн. Заодно перекусим где-нибудь. Я знаю один кабачок в Старом Городе -- пальчики оближешь от их кухни! А то ведь я, словно заправский сыщик, мотаюсь по городу в поисках какого-то радиста, и тебя за собой таскаю, а о том, что ты голоден или, может быть, устал, я и не подумал. Хорош хозяин, не правда ли? Гостеприимство по высшему разряду! Ты, наверное, мысленно клянешь меня за бестолковость и где-то в глубине души зеваешь от усталости. Так ведь? Ну и правильно! Поделом мне, олуху безмозглому!
-- Перестань! -- оборвал друга Чудаков, делая вид, что сердится. -- Еще слово -- и получишь по шее.
Виталик весело рассмеялся и похлопал Максима по плечу.
-- А ты отличный мужик, Чудак! Честно признаюсь, в институте я этого за тобой не замечал.
-- Ну и ты тогда, Барабан, был скорее похож на зубрилу, чем на будущего общественного деятеля, -- в тон ему ответил Чудаков и, состроив хитрую гримасу, вдруг быстро сунул мокрый, обточенный морем камень Виталику за шиворот.
-- Ах, так!.. -- взвизгнул тот, подпрыгивая от прикосновения к телу холодного камня. -- Ну погоди!..
Солнце давно уже скрылось в далекой морской пучине, а небо все еще розовело от его лучей. Ночь опускалась здесь на один-два часа, не больше; ведь стоял конец июня -- самое светлое время года. С Балтики тянул свежий соленый ветерок, неся с собой прохладу и умиротворение. Море, словно загадочный сказочный волшебник, кидало бесчисленную рать своих воинов-волн, рождающихся в глубине его недр, на пологий и равнодушный ко всему берег. Лениво и нехотя волны плелись к суше, подгоняемые невидимым великаном, падали, разбивались о гальку, умирали и тут же вновь поднимались где-то далеко от берега, снова неслись к нему, спотыкались, опять поднимались -- и так до бесконечности... А возле старой пятиэтажки одиноко стоял автомобиль, поджидая возвращения друзей. Только что пробило восемь...
За десять минут до отправления поезда Максим Чудаков и Виталий Барабанов вбежали на перрон.
-- Уф, кажется, успели! -- отдуваясь, произнес Виталик. -- Ну, давай прощаться, друг мой Максим. Страшно рад был твоему приезду. Тешу себя надеждой увидеть тебя снова -- и как можно скорее.
-- Следующий визит -- твой! -- отозвался Максим. -- Жду в Москве. Бери супругу, детей -- и айда ко мне на дачу. А? Серьезно -- приезжай!
-- Приеду, обязательно приеду! Но ты не жди ответного визита -- приезжай сам... Кто знает, может быть, в следующий раз ты приедешь ко мне уже в качестве интуриста, -- с грустью произнес Виталик.
Поезд протяжно загудел, призывая зазевавшихся пассажиров занять места в вагонах, и через несколько минут тронулся. Чудаков вскочил на подножку и, перекрывая стук колес набирающего скорость поезда, крикнул:
-- До встречи, Виталик!
-- До свидания, Максим!..
Элегантный, в меру упитанный молодой человек одиноко стоял на пустом перроне и, печально глядя вслед уходящему поезду, подозрительно шмыгал носом.

 

Глава седьмая

Улица Чкалова, дом пятьдесят восемь, квартира... так... Бобров Михаил Павлович. Очень хорошо... Интересно, какое отношение Мартинес имеет к Боброву? Сообщники? Или Бобров тоже ничего не знает?.. Да-а, загадка на загадке...
Эти и подобные мысли роем носились в голове Чудакова, когда он входил в свою московскую квартиру. В почтовом ящике его ждали две грозные повестки от следователя Щеглова с просьбой немедленно явиться по указанному адресу. Чудаков почесал в затылке, сделал недовольную гримасу и, переступая порог квартиры, вдруг услышал, как соседняя дверь чуть приоткрылась и из нее высунулась женская голова с выпученными от испуга глазами и обильно усеянная бигудями.
-- Здрасьте, -- заговорщически прошипела голова. -- А к вам, Максим Леонидович, из милиции приходили. Два раза.
Дверь тут же захлопнулась, и Чудаков, пожав плечами, вошел в квартиру. Тут же до его ушей донесся настойчивый телефонный звонок.
-- Гражданин Чудаков? -- зарокотал в трубке сердитый голос следователя Щеглова. -- Вы куда исчезли?! Я понадеялся на ваше обещание и не стал брать с вас подписку о невыезде, а вы словно в воду канули! Мне необходимо с вами срочно побеседовать. Жду вас сегодня у себя в семнадцать ноль-ноль. Пропуск получите внизу. Ясно?.. Кстати, на вас поступило заявление от граждан Тютюнниковых. -- Голос следователя чуть заметно повеселел. -- Вы что, действительно спекулируете картошкой?
-- Какой картошкой? Какие Тютюнниковы? -- растерянно пробормотал Чудаков, ничего не понимая.
-- Я так и думал, -- удовлетворенно ответила трубка. -- Ладно, приезжайте -- а там разберемся. Жду.
Короткие гудки возвестили о конце разговора. Чудаков медленно положил трубку на рычаг, стараясь понять, что же все-таки произошло в его отсутствие, кто такие эти Тютюнниковы, сколько их и причем здесь картошка.
Но все эти нелепые вопросы вмиг отошли на задний план, как только внезапная мысль молнией поразила его мозг. Ведь улица Чкалова, где скрывается сейчас этот Алфред Мартинес, находится в двух шагах от дома Храпова! Возможно, конечно, что это чистое совпадение, но -- кто знает? -- может быть, здесь-то и кроется разгадка?
До встречи со следователем Щегловым оставалось еще несколько часов, и Чудаков решил употребить это время на визит к Алфреду Мартинесу -- неуловимому радисту с судна "Академик Булкин", если, конечно, тот действительно остановился по указанному в записке адресу. Некий отчаянный план созрел в голове отважного сыщика. Выудив из гардероба легкую летнюю куртку, он облачился в нее, застегнул молнию до самого подбородка -- так, чтобы не видна была та самая футболка, -- сунул в карман пистолет-зажигалку и выскочил на улицу. До Курского он домчался в считанные минуты.
Дом Чудаков нашел быстро. Поднялся на нужный этаж, еще раз просчитал в голове весь свой план и, преодолевая волнение и дрожь в руках, нажал, наконец, на кнопку звонка. Резкий, пронзительный звук отрезал все пути к отступлению. Эх, был бы сейчас рядом Виталик со своими дружками!
Дверь открылась только после третьего звонка. На пороге выросла высокая фигура белобрысого мужчины лет тридцати пяти в слегка поношенных бельгийских "варенках" и -- сердце сыщика бешено забилось -- точно такой же футболке, которая в этот самый момент сидела на Чудакове, скрытая курткой от любопытных глаз. Старик не ошибся: при беглом взгляде их действительно можно было спутать -- Чудакова и Мартинеса. Мартинес -- по крайней мере, Чудаков очень надеялся, что это был именно он, -- настороженно оглядел незнакомца, краем глаза окинул взглядом лестничную площадку и с легким, чуть заметным акцентом, отчетливо выговаривая русские слова, спросил:
-- Что вам угодно?
Чудаков справился с волнением и как можно спокойнее ответил, понизив голос чуть ли не до шепота и многозначительно скосив глаза:
-- Бобров здесь живет? Говорите шепотом. Я от Гуссейна Николаевича.
-- Что-о? -- Мартинес угрожающе двинулся на Чудакова. -- Не знаю я никакого Гуссейна!
-- Тише! Вы ведь Мартинес? Можете не отвечать -- я и так знаю, что вы Мартинес. Гуссейн Николаевич мне вас описал. Разрешите, я войду, здесь не место для серьезных разговоров.
Не дождавшись ответа, Чудаков решительно отстранил Мартинеса и проник в квартиру. И тут же чуть было не споткнулся о небольшой чемодан, стоявший у самой двери.
-- А, так вы уже собрались! Отлично! -- Чудаков нес всякую околесицу, импровизируя буквально на ходу. -- Только зря торопитесь, господин Мартинес. Нас никто не слышит?
Мартинес медленно закрыл дверь за вошедшим, основательно запер ее на всевозможные запоры, обернулся и вплотную приблизился к Чудакову. Сильный запах винного перегара обдал нашего сыщика, заставив его сделать судорожный вдох. Только теперь Максим понял, что тот старик из Снегирей все же ошибся: Мартинес был выше и крепче его, а под экзотической футболкой эстонца недвусмысленно вздувались мощные бицепсы. "Пропал!" -- подумал Чудаков, но присутствия духа не потерял. Мартинес злобно усмехнулся, прищурился и оценивающе примерился к хлипкой комплекции гостя. Результаты осмотра, видимо, удовлетворили его.
-- Ну, так что же тебе надо, паренек? -- растягивая слова, медленно произнес Мартинес. -- Может быть, милицию вызвать?
"А вдруг он непричастен к убийству профессора?" -- пронеслась в голове Чудакова внезапная мысль, но тут же исчезла. Нет, надо действовать решительнее!
-- Отчего же не вызвать. Вызови, -- развязно произнес Чудаков и недобро усмехнулся. -- Только никакая милиция тебе уже не поможет.
Чудаков прошел в комнату и с размаху плюхнулся в глубокое кресло.
-- А это мы сейчас посмотрим! -- сказал Мартинес и уверенно направился к телефону. Послышался скрип вращающегося диска.
"Он что, действительно хочет позвонить в милицию, -- с еле скрываемым любопытством подумал Чудаков, -- или придуривается? Если этот тип не шутит, то это означает, что он честный человек, а моя версия ошибочна, и тогда я с удовольствием пожму ему руку. Но если это только игра, то -- берегись, Мартинес!"
Чудаков остался доволен своим решением не вмешиваться в действия корабельного радиста: в любом случае в выигрыше оставался Максим.
На шестой цифре Мартинес не выдержал, бросил трубку и угрюмо уставился на гостя, нахально развалившегося в кресле.
-- Ну что же вы, господин Мартинес? -- продолжал игру Чудаков. -- Или номер забыли? Ай, какое несчастье! Так вы не отчаивайтесь -- я вам дам! В уголовный розыск желаете? Пожалуйста! -- Максим действительно достал из кармана какую-то бумажку, но продолжал держать ее в руках. -- Или в органы госбезопасности? -- Голос его сорвался на шепот. -- По-моему, по их линии за вами больше числится. Нет?
-- Что вам угодно? -- глухо произнес Мартинес.
"Одно из двух: либо он вцепится мне в горло, либо бухнется на колени и начнет молить о пощаде".
-- Где валюта? -- грубо спросил Чудаков.
-- Какая валюта?
-- Не юли, Мартинес. Сам знаешь -- какая.
-- Вы от Роланда?
"Ага, клюнул!"
-- От какого еще Роланда! Я от Гуссейна Николаевича.
-- Не знаю я никакого Гуссейна Николаевича!
-- Узнаешь еще, коли потребуется, -- зловеще прошипел Чудаков. -- Ха, Роланда вспомнил! Да Роланд твой в шестерках ходил у Гуссейна Николаевича -- и почитал это за великую честь. А сейчас твой Роланд мусорам сортиры драет. Что побледнел-то? Замели твоего Роланда и раскололи по всем швам. Так-то! Менты тоже не спят.
-- Врешь, гад! -- сорвался с места Мартинес и кинулся на Чудакова, но тот быстро кинул на журнальный столик небольшой клочок бумаги и тихо, насколько позволяла выдержка, спросил:
-- Узнаешь руку?
Это была та самая записка с адресом, написанная рукой жены Мартинеса. Мартинес остановился и сильно побледнел.
-- Что с Матильдой? -- глухо спросил он, узнав почерк супруги.
-- Пока ничего. Но судьба ее зависит от твоего, Мартинес, поведения. Где валюта?
Мартинес кивнул на стоявший у входной двери чемодан.
-- Отлично! -- произнес Чудаков, сам не веря внезапному успеху. -- Валюту я возьму с собой.
-- Но на каком основании... -- попытался возразить Мартинес.
-- А тебе известно, болван, что у тебя на хвосте менты висят? Или ты хочешь к ним прямо с этим чемоданч