вший за нами издалека, почуял обострение и подошел к нам. Мичунович взялся повторить ему сказанное мне и продолжал возводить на нас обвинения. Однако на этом ужине Хрущев держал "нашу сторону". - Когда Тито был на Корфу, - напомнил он Мичуновичу, - король Греции сказал ему: "Ну что, не разделить ли нам Албанию?". Тито не ответил, а королева попросила их прекратить подобные разговоры. Мичунович растерялся, он сказал: - Это была шутка. - Такие шутки, особенно с монархо-фашистами, которые всю жизнь притязали и притязают на Южную Албанию, делать нельзя. А подобные "шутки", - сказал я ему, - вы делали и раньше. У нас документ Бориса Кидри-ча, в котором он считает Албанию седьмой Республикой Югославии. - Это сделано одним отдельным человеком, - ответил Мичунович. - Отдельным-то отдельным, но зато членом Политбюро вашей партии и председателем Государственной плановой комиссии, - сказали мы ему. Мичунович еще больше растерялся и ушел. Хрущев взял меня под руку и спросил: - Как это случилось? Опять вы поссорились? - А как же могло случиться иначе? Плохо, как с ревизионистами, - ответил я. - Ну и странные люди вы албанцы, - отметил он, - вы упрямый народ. - Нет. - сказал я, - мы марксисты. Мы расстались недовольные друг другом. Но Хрущев был изменчивым в своих ковар-ствах. Как я уже говорил, он то смягчал, то обострял отношения с Тито. Когда обострялись его отношения с Тито, он смягчал их с нами. Помню, выступая на VII съезде Болгарской коммунистической партии, Хрущев резко атаковал Тито и все аплодировали ему. На перерыве все главы делегаций собрались в одной комнате на кофе. Там Хрущев сказал: - Несмотря на то, что я говорил о Тито, товарищ Энвер Ходжа опять-таки недоволен. - Вы правы, - сказал я ему, - Тито нужно еще решительнее и беспрестанно изобличать. Однако не всегда было так. До поездки Хрущева в Албанию в мае 1959 года советское руководство направило нам радиограмму, в которой сообщалось, что "по понятным причинам он не коснется в своих речах югославского вопроса и надеется, что албанские друзья как следует учтут это в своих речах". Это было условием, которое они ставили: нам, и они ждали от нас ответа. Мы долго обсуждали этот вопрос в Политбюро, все выразили сожаление и негодование по поводу этого визита, сопровождаемого условиями, взвесили все плюсы и минусы, которые вытекли бы из принятия или непринятия нами условия, поставленного Хрущевым. Мы отдавали себе отчет в том, что югославы и вся реакция будут потирать руки и скажут: - Вот поехал Хрущев в Албанию и заткнул рот албанцам. Да где? У них дома! Однако приезд в Албанию Председателя Совета Министров СССР и Первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза имел особое значение для укрепления международного положения нашей страны. Вот почему мы единогласно решили принять условие Хрущева лишь за дни его пребывания в Албании, а с его отъездом из Албании по-прежнему продолжать нашу последовательную борьбу с югославскими ревизионистами. Опасаясь того, как бы не случилось как в Ленинграде в апреле 1957 года, Хрущев, сразу же по прибытии к нам с визитом к концу мая 1959 года, первым заговорил, не дав мне даже приветствовать его с приездом: - Вы должны знать, что против Тито я говорить не буду. - Мы гостя считаем гостем и ничего ему не навязываем, - ответил я. Говорил я, сказал то, что у нас было, конечно, в дружественном духе, но не думаю, что он не понял моих намеков. Тем не менее мы дружески относились к нему и старались, чтобы он вынес как можно более хорошие впечатления о нашей стране и о нашем народе. Он все время вел себя так, как это вошло у него в привычку: то будто в шутку, то резким тоном изливал все, что было у него на уме. Беседовали мы о наших экономических проблемах. Поставив его в известность о достигнутых до тех пор результатах, я рассказал ему и о наших перспективах. В числе главных отраслей я упомянул нефтепромышленность и сообщил ему, что в последние дни забил новый нефтяной фонтан: - Неужели? - сказал он. - А какого нефть качества? Насколько мне известно, у вас плохая, тяжелая нефть. Вы подсчитали, во сколько обойдется вам ее переработка? К тому же кому будете продавать ее, кто нуждается в вашей нефти? Далее я рассказал ему о нашей горной промышленности, ее очень хороших перспективах, упомянув при этом ферроникелевую, хромовую, медную руды. - Этих руд у нас в достатке и мы полагаем, что нам следует идти по пути их переработки в стране. И в беседах с вами в истекшем году, и неоднократно на совещаниях СЭВ мы отмечали необходимость создания металлургической промышленности в Албании, - сказал я. - До сих пор мы не получали положительного ответа, тем не менее мы настаиваем на этом. - Металлургический завод? - прервал он меня. - Согласен, но вы хорошенько обдумали это? Подсчитали ли вы, во сколько обойдется вам тонна выплавленного металла? Если она дорого обойдется, то вам ее не нужно. Повторяю: продукции одного дня у нас хватит на удовлетворение ваших потребностей на несколько лет.. Вот так отвечал он на все наши запросы, так подходил он ко всем нашим проблемам. Как только кончил я, слово взял Хрущев: - Изложение товарища Энвера, - сказал он, - еще больше разъяснило нам ваше положение. Что касается ваших потребностей, то скажу вам, что приехали сюда мы не для того, чтобы их рассматривать. Мы не уполномочены правительством вести с вами переговоры по таким вопросам. Мы приехали сюда, чтобы знакомиться, обмениваться мнениями. Потом, улыбаясь, отпустил шутку, которая не была просто шуткой: - Мы полагаем, - сказал он, - что ваши дела идут хорошо. Албания прошагнула вперед и, если бы вы предоставили нам заем, мы охотно получили бы его. - Камней, моря и воздуха у нас сколько угодно, - ответили мы ему. - Их у нас намного больше, чем у вас, - заметил он. -. Доллары у вас есть? -- спросил Хрущев, а затем изменил тон: - Оставим это, - сказал он. - Вы, правда, наметили сдвиги, но вас удовлетворить трудно. Мы отпустили вам в прошлом году кредит, вы просите еще. А у нас народная поговорка: "По одежке протягивай ножки". - Такая же поговорка существует и у нас, - сказал я, - мы ее знаем и довольно хорошо применяем. - Да, - отметил он, - но вы опять кредиты запрашиваете. - Пожал плечами, помолчал и снова заговорил, улыбаясь: - Или же, угостив нас плотным обедом, вы воспользовались случаем, чтобы снова просить. Если бы знали об этом, мы принесли бы обед с собою. - Албанцы, - сказал я ему, - питают к гостю особое уважение; есть у них или нет, они все равно гостеприимны. Когда кто-нибудь приходит-к ним в гости, они оказывают ему все почести, проявляя даже терпимость, если что-нибудь не так. - Я шучу, - сказал он, громко смеясь. Но это больше походило на гримасу. Где бы ни бывал, он критиковал нас. Насчет большого Штойского виноградника он заметил: - Зачем вы деньги зря тратите? Здесь ничего не получится. Но мы, независимо от замечаний "специалиста по сельскому хозяйству", продолжили работу и сегодня Штойские виноградники - прямо чудо. Он критически отнесся к работе по осушению Тербуфского болота. Во Влере вызвал главного у нас советского специалиста-нефтяника и тот, наверняка, хорошенько "подготовленный" советским посольством в Тиране, у нас на глазах сделал чрезмерно пессимистический доклад, заявив, что в Албании нет нефти. Но туда пришла и группа албанских специалистов-нефтяников, которые на многочисленных доводах и фактах отвергли слова советских. Они подробно рассказали об истории развития нашей нефтяной промышленности, о большом интересе, который в прошлом иностранные империалистические компании проявляли к албанской нефти, и о больших и обнадеживающих результатах, достигнутых нами за 15 лет народной власти. В свою очередь, мы подробно проинформировали Хрущева о широких перспективах развития нефтедобывающей промышленности в Албании и указали ему на последние открытия в этой области. - Ладно, ладно, - повторил Хрущев, - но ваша нефть тяжелая, она сернистая. Занимаетесь ли вы расчетами или нет? Допустим, вы перерабатывать ее будете, но литр бензина обойдется вам дороже килограмма икры. Нужно хорошо учесть коммерческую сторону. Ведь не обязательно все иметь на месте. А друзья-то на что?! Он посоветовал нам в Саранде сажать только апельсины и лимоны, в которых Советский Союз остро нуждался. - Пшеницы дадим вам мы. Столько пшеницы, сколько вам нужно, у нас крысы съедают, - отметил он, повторив сказанное нам в Москве еще в 1957 году. И дал он нам уйму "советов". - Не тратье вашей земли и вашего замечательного климата на кукурузу и пшеницу. Они не приносят вам доходов. У вас произрастают лавры. А знаете ли вы что это такое? Лавры - это золото. Засаживайте лаврами тысячи гектаров земли, а покупать их будем мы. Затем он заговорил о земляном орехе, чае, цитрусовых. - Вот что вам разводить надо, - сказал он. - Таким образом Албания станет цветущим садом. Иными словами, он хотел, чтобы Албания превратилась в плодоводческую колонию, которая служила бы ревизионистскому Советскому Союзу, как это служат Соединенным Штатам Америки колонии банановых и фруктовых плантаций в Латинской Америке. Однако мы не могли допустить и не допустили такого самоубийства, которое советовал нам Хрущев. Впрочем даже археологические работы он подверг критике, обозвав археологические находки "мертвечиной". Посещая Бутринт, он сказал нам: - Зачем тратить все эти силы и средства на такую мертвечину! Оставьте эллинов и римлян в их старине! - Кроме эллинской и римской культуры, - отметил я ему, - в этих краях развивалась и процветала еще другая древняя культура, иллирийская. Албанцы - иллирийского происхождения, и наши археологические исследования подтверждают и бросают свет на нашу многовековую историю, на древнюю и богатую культуру мужественного, трудолюбивого, несгибаемого народа. Но Хрущев был круглым невеждой в этих вопросах. Он исходил только из "выгоды": - Какая польза будет вам от этого? Повышает ли это благосостояние народа, -спросил он и позвал Малиновского, тогдашнего министра обороны, который всюду сопровождал его: - Посмотри, - уловил я их шопот, - какое здесь чудо! Можно построить идеальную базу для наших подлодок. Выкопаем и выбросим в море всю эту мертвечину (они имели в виду археологические объекты Бутринта), пробьем эту гору насквозь, - и они протянули руку в направлении Ксамиля. - У нас будет самая идеальная и самая надежная в Средиземноморье база. Отсюда можно все парализовать и атаковать. Спустя два дня то же самое повторили они и во Влере. Мы сидели на веранде дачи в "Уи и Фтохтэ". - Великолепно, великолепно! -воскликнул Хрущев и повернулся к Малиновскому. Я подумал, что это он говорил о действительно замечательном пейзаже нашей Ривьеры. Но у них совсем другое было на уме. - Какая надежная бухта у подножия этих гор! - говорили они. - Если разместить здесь мощный флот, все Средиземное море от Босфора до Гибралтара будет в наших руках! Мы любого можем зажать в кулак. Я содрогнулся при этих словах, содрогнулся оттого, что они вели себя как владыки морей, стран, народов. Нет, Никита Хрущев, сказал я про себя, мы никогда не допустим, чтобы наша земля стала исходным пунктом для кровопролития и для порабощения других стран и народов. Ни Бутринт, ни Влера, ни'одна пядь албанской земли никогда не будут твоими, ты никогда не сможешь использовать их в твоих темных целях. Фиктивный "мир" все больше расшатывался до основания. Хрущев и его последователи все ярче видели наше сопротивление и пытались сломить нас, прибегая к экономическому давлению, оркестрируя под сурдинку дискриминацию нашего руководства через своих специалистов, работавших у нас во всех секторах - на нефтепромыслах, экономических предприятиях, где у нас не было достаточного опыта работы, в армии, где они имели своих советников, и т.д. Советское посольство располагало бесчисленными "советниками", являвшимися дипломатами только по названию, так как в действительности они были офицерами органов безопасности, оно поддерживало связи со всеми этими "специалистами" и давало им соответствующие указания. Первым делом они дали своим специалистам по экономической части указания расслабить свою работу в Албании. Специалисты эти, кто больше, а кто меньше, начали интересоваться в первую очередь приобретением шерстяных тканей и других предметов, которые они посылали в Советский Союз и продавали на черном рынке, вместо того чтобы работать с нашими товарищами. Специалистов, которые продолжали искренне относиться к нам, посольство одного за другим удаляло по несостоятельным причинам и вопреки их воле. Расставаясь с нашими людьми, специалисты эти выражали свое недовольство. В Албании, конечно, оставались те, кому было приказано подорвать главные, невралгические узлы нашей экономики, особенно в области нефтепромышленности и геологических изысканий. Советские "специалисты"-нефтяники, как выяснилось впоследствии, завербовали и несколько агентов среди наших геологов и, как это последние сами признали, им было дано задание не сообщать нашей партии и нашему правительству точных данных о производимых открытиях, утаивать результаты этих открытий, использовать всевозможные формы саботажа - направлять буровые работы не туда, где надо, нарушать всякую технику поисков и добычи, попусту тратить сотни миллионов лек, и т.д. Агентов, которых они вербовали у нас, хрущевские ревизионисты учили разным способам саботажа. И агенты эти выполняли указы своих хозяев. Эти "специалисты"-нефтяники и "геологи" составляли два доклада: один с точными и положительными данными от разведки разных полезных ископаемых, а другой -- ложный, где утверждалось, будто поиски дали отрицательные результаты, а, следовательно, искомых минералов не обнаружилось. Первый доклад отправлялся в Москву и Ленинград через гнездо КГБ - советское посольство в Тиране, а второй - в наше Министерство промышленности и шахт. Вся эта подлость была раскрыта и доказана, когда советские убрались из нашей страны. Будучи убежденным в наличии саботажнической деятельности, наш Центральный Комитет отдал приказ изучить доклады, снарядить наши собственные геологические экспедиции во все те места, которые советские саботажники объявили отрицательными, и начать там поиски. Так и было сделано. Именно в тех местах, о которых они заявляли, что "ничего нет", мы нашли нефть, хромовую, медную, феррони-келевую руды, каменный уголь и другие полезные ископаемые. Это было экономическое давление, рассчитанное на то, чтобы заставить нас мириться с их взглядами. Но они разбили себе голову. Сопротивление нашей партии постоянно усиливалось, хотя мы не сжигали мосты с ними. В свою очередь, советские ревизионисты также действовали осмотрительно, чтобы не сжечь мосты с нами. Советский посол часто приходил щупать нам пульс в связи с какой-либо международной проблемой, о которой я без обиняков высказывал наше мнение, или же узнать что-либо из первых рук, и я буквально заваливал его сообщениями о погоде, севе, уборке или каком-нибудь общем постановлении партии по экономическим и культурным вопросам. Таковыми были советские послы после вступления Хрущева на престол. Они полагали, что мы слепцы. Когда мы обращались к ним с вопросами, они никогда не высказывали какого-либо мнения. В таких случаях они отвечали: "Сообщу" или "спрошу Москву". В их обязанности входило служить информаторами. Они редко понимали проблемы нашей промышленности и сельского хозяйства. Советский посол Крылов, приехавший в Албанию до Иванова, побывал в нескольких краях Южной Албании. По возвращении оттуда он навестил меня. - Ну что, остался доволен увиденным? - спросил я. Он ничего конкретного не ответил, ибо предпринял поездку с целью увидеть то, о чем опасно было сообщить мне. И произнес он всего лишь одно слово . . . "великолепно". - Я заметил, что у вас в селах и городах много собак и, по моим подсчетам, в Албании должно быть .. . собак, которые должны съедать ... хлеба, и что хлеб этот в переводе на зерно составляет .. . тысяч центнеров. Ну и посла отправили они к нам, - подумал я и сказал ему: - Возможно, это верно, однако у нас нет собачьих парикмахерских и ресторанов, как в Париже. Какие меры советуете вы нам принять, товарищ посол? - Убейте их! - ответил он. - Но в таком случае заявило бы протест "Общество по охране животных", ведь порядочно нас обвиняют в убийстве предателей и агентов реакции, - сказал я. Этот же посол как-то порекомендовал мне не прибегать к резким выражениям в отношении Тито на предстоящей сессии Народного Собрания. Я ответил ему: - Товарищ посол, я ни от кого не получаю приказов, кроме как от своей партии. - Это нам ясно, но в случае если будет атакован Тито, на сессии Народного Собрания я присутствовать не буду, -- выразил он свой протест. - Тито будет разоблачен даже сильнее, чем я писал по этому поводу, а сессия Народного Собрания будет открыта даже и в случае вашего отсутствия, - сказал я ему. И хваленый советский посол пришел на сессию, устроился где-то в уголке ложи, где не было его место, позади других послов. Ясно было, что получивший от нас пощечину посол сделал такой угрожающий жест по указке Москвы. Не прошло много времени, и "советник" по истреблению собак в Албании был отозван из Тираны и назначен заведующим отделом при Центральном Комитете Коммунистической партии Хрущева! Хрущев и его шайка с каждым днем усиливали экономическое давление на нас. Они не предоставляли нам всей запрошенной помощи, а то, что они предоставляли, было совершенно недостаточным. Запчасти для тракторов посылали нам в каких-то ящиках на самолетах. Этим они хотели поставить нас на колени, но напрасно, они потерпели неудачу. Чтобы давлением заставить нас принять их условия, однажды (мы беседовали тогда о наших экономических проблемах) Хрущев сказал нам: "В отношениях с югославами мы всегда придерживались принципа: давать им половину запрошенного. Когда они хорошо ведут себя, мы проявляем большую щедрость. Так поступаем мы со всеми теми, кто плохо ведет себя с нами". Подтекст был совершенно ясным: они прибегали к открытому давлению. Мы так поссорились, что чуть ли не прервали переговоры. Советские стали часто провоцировать наших людей во всех концах страны. Однажды один наш гражданин пожаловался своему начальнику за то, что советский "специалист" предложил ему стать агентом. Наш товарищ с возмущением отверг его предложение. В связи с этим наше Министерство иностранных дел заявило советскому посольству протест. Разумеется, советское посольство заявило, что среди советских специалистов таких людей не было, но прошло несколько недель и оно удалило своего прогоревшего агента. Это впервые к нам поступало такое донесение, поэтому наша партия и наше правительство призвали проявлять наибольшую бдительность, осмотрительность и выдержку. Со временем становилось все яснее, что обстановка обострялась, хотя московское руководство соблюдало видимость "дружбы". На наш взгляд, руководство Коммунистической партии Советского Союза окончательно сбилось с колеи, Хрущев и хрущевцы были ревизионистами, предателями. Борьба будет объявлена. А время ее объявления было делом месяцев, тогда как отношения между нами держались на волоске. 12. ОТ БУХАРЕСТА ДО МОСКВЫ Февраль 1960 г.: Микоян о советско-китайских разногласиях. Обострение отношений между Москвой и Пекином. Бухарестский заговор. Хюсни Капо даже глазом не моргнул перед давлением Хрущева. Советские приводят в движение тайных агентов и прибегают к голодной блокаде. Борьба в подготовительной комиссии московского Совещания. Наша делегация в Москве. Ледяная атмосфера. Советские гаргантюа. Снова давление, заискивания, провокации. Маршалы Кремля. Краткая встреча с Андроповым. Тактика Хрущева: "Не будем вести полемику". Наемники реагируют на нашу речь. Последние переговоры с хрущевскими ренегатами. Всем представителям коммунистических и рабочих партий, присутствовавшим на съезде Румынской рабочей партии, известно, как отнеслась наша партия к коварному заговору, затеянному там хрущевцами. Здесь не буду вдаваться в подробности, так как особенно в 19 томе моих Сочинений указывается борьба нашей партии, открывшей огонь по хрущевцам и боровшейся с марксистско-ленинской революционной смелостью. Бухарестское Совещание, судя по целям, которых старались добиться хрущевцы, как в политическом, так и в идеологическом и организационном отношениях было ревизионистским, троцкистским, антимарксистским путчем. И по форме проведения оно представляло собой сущий заговор. Провалившийся на московском Совещании 1957 года старый план окончательного узаконения современного ревизионизма ревизионистские ренегаты должны были провести на другом совещании международного коммунизма. Вот почему они выдвинули вопрос о необходимости созыва нового совещания коммунистических и рабочих партий якобы для рассмотрения "проблем нашего движения", возникших со времени предыдущего Совещания, Совещания 1957 года. С этой целью в начале июня 1960 года Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза направил нам письмо, в котором предлагал провести совещание коммунистических и рабочих партий стран социалистического лагеря, используя для этого созыв III съезда Румынской рабочей партии. Мы положительно ответили на это предложение и решили направить туда делегацию, возглавляемую мною. Мы были в курсе разногласий, возникших между советскими и китайцами. В феврале того же года Мехмет Шеху и я поехали в Москву на совещание представителей партий социалистических стран по вопросам развития сельского хозяйства, как и на совещание Политического консультативного комитета Варшавского договора. Как только мы прибыли на московский аэропорт, мне представился работник аппарата Центрального Комитета КПСС. - Я, - сказал он, - от товарища Микояна, который желает встретиться лично с вами завтра утром до очень важному делу. Такая спешность показалась мне странной; ведь Микоян мог встретиться со мною и позднее. Нам предстояло пробыть в Москве несколько дней. Тем не менее я ответил ему: - Хорошо. Но со мною будет и Мехмет Шеху. - Мне сказано только о вас, - ответил мне чиновник Микояна, но я повторил ему: - Нет. Я приду вместе с Мехметом Шеху. Я настаивал на том, что не пойду один, так как сообразил, что на этой срочной встрече по "очень важному делу" Микоян собирался говорить мне о сложных и щекотливых вопросах, тем более, что я хорошо знал Микояна и его антимарксистскую, антиалбанскую позицию. На следующий день мы пошли встретиться с Микояном на его дачу на Ленинских горах. Поздоровавшись с нами, Анастас сразу приступил к теме беседы: - Я поставлю вас в известность о наших разногласиях с Коммунистической партией Китая, подчеркиваю: с Коммунистической партией Китая. Это мы решили сообщить только первым секретарям братских партий. Так что прошу товарища Мехмета не обидеться, ибо таково было наше решение, а не то, что мы не доверяли ему. - Нисколько, - ответил Мехмет Шеху. - Я могу уйти. - Нет! - сказал Микоян. - Останьтесь! Затем Микоян пространно говорил нам о расхождениях с КП Китая. Микоян вел разговор таким образом, чтобы создать у нас впечатление, будто они сами стояли на принципиальных, ленинских позициях и боролись с отклонениями китайского руководства. Микоян, в частности, привел в качестве доводов ряд китайских тезисов, которые, действительно, и на наш взгляд не были правильными с точки зрения марксистско-ленинской идеологии. Так, Микоян упомянул плюралистическую теорию "ста цветов"; вопрос о культе Мао, "большой скачок" и т.д. И у нас, конечно, насчет этого были свои оговорки в той степени, в какой нам были известны к тому времени конкретная деятельность и практика Коммунистической партии Китая. - У нас марксизм-ленинизм, и никакая другая теория нам не нужна, - сказал я Микояну, - а что касается концепции "ста цветов", то мы ее никогда не принимали и не упоминали. Между прочим, Микоян говорил и о Мао и, сравнивая его со Сталиным, отметил: - Единственная разница между Мао Цзэ-дуном и Сталиным в том и состоит, что Мао не отсекает голову своим противникам, а Сталин отсекал. Вот. почему, - сказал далее этот ревизионист, - мы Сталину не могли возражать. Однажды вместе с Хрущевым мы подумали устроить покушение* на него, но бросили эту затею, опасаясь того, что народ и партия не поймут нас. Мы не высказались о поставленных Микояном вопросах, но, выслушав его до конца, я отметил ему: - Большие разногласия, возникшие между вами и Коммунистической партией Китая, дело очень серьезное, и мы не понимаем, почему вы дали им усугубиться. Здесь не время и не место их рассматривать. Мы полагаем, что они должны быть решены вашими партиями. - Так и будет, - сказал Микоян, и в заключение, на прощание, попросил нас: - Прошу вас об изложенных мною проблемах ни с кем не говорить, даже с членами вашего Политбюро. На этой встрече мы поняли, что разногласия и противоречия были очень серьезными, и дошли до крайности. Зная и Хрущева и Микояна, мы полностью отдавали себе отчет в том, что они, возводя обвинения на КП Китая, не исходили из принципиальных позиций. Разногласия, как это еще больше выяснилось позднее, имелись по ряду принципиальных вопросов, в связи с которыми китайцы, казалось, занимали в то время правильную позицию. Как в официальных речах китайских руководителей, так и в их статьях, особенно в статье под заголовком "Да здравствует ленинизм!", КП Китая правильно трактовала вопросы с теоретической точки зрения и противопоставлялась хрущевцам. Как раз это и задевало последних, поэтому они предупреждали наихудшее. Сказанное нам Микояном мы обсудили только с товарищами из Политбюро, так как речь шла о весьма деликатном вопросе и нужно было действовать осторожно и осмотрительно. К тому же и советское руководство попросило нас держать этот вопрос в тайне. Итак, накануне бухарестского Совещания нам были известны китайско-советские разногласия. В это время - это, кажется, было в конце мая или в начале июня - Гого Нуши, находившийся в Пекине для участия в работе сессии Генерального Совета Всемирной Федерации профсоюзов, дал нам радиограмму, в которой сообщал о противоречиях, разразившихся в Пекине между китайской и советской делегациями. На этой сессии китайская делегация выступила против многих положений предстоящего доклада, так как по существу они были не чем иным, как ревизионистскими положениями Хрущева о "мирном сосуществовании", войне и мире, взятии власти "мирным путем" и т.д. Китайцы пригласили главы ряда делегаций (тех, кто был членом руководства коммунистических и рабочих партий) на ужин, который они хотели превратить в совещание, на котором еще раз изложить свое мнение об ошибочных тезисах проекта доклада совещания. Вначале выступили Лю Шаоци и Дэн Сяопин, а затем слово взял Чжоу Эньлай. Гого Нуши высказался за то, чтобы вопросы эти не рассматривались на указанном совещании, а разрешались партийным путем, так как делегации приехали на сессию Генерального Совета Профсоюзов, а не для обсуждения этих вопросов. Таково было и мнение многих других делегаций. Наконец, Чжоу Эньлай отступил, заявив: "Хорошо, найдем другой случай". Все это плюс сказанное нам Микояном в Москве в феврале месяце, а также косвенные взаимные выпады в советской и китайской печати показывали, что дела обострялись вовсе не в марксистско-ленинском духе. По всему видно было, что совещание, которое было намечено провести в Бухаресте и на участие в котором мы уже выразили свое согласие, могло зайти в тупик или же полностью провалиться. При таких обстоятельствах, несколько дней спустя после первого письма. Центральный Комитет КПСС направил нам другое письмо, в котором говорилось, что некоторые партии предлагали отложить совещание коммунистических и рабочих партий, а в Бухаресте провести встречу представителей партий стран социалистического лагеря лишь для установления даты и места созыва будущего совещания всех партий. На этой встрече, - писали советские, - кроме назначения даты и места, "можно произвести обмен мнениями, не принимая никаких решений". Мы согласились с этим предложением и решили направить в Бухарест партийную делегацию с товарищем Хюсни Капо во главе для участия и в работе съезда Румынской рабочей партии, и во встрече для установления даты и места будущего совещания. Почему я не поехал в Бухарест? Лично я и остальные осведомленные товарищи из Политбюро подозревали, что в Бухаресте будет обсуждаться вопрос о разногласиях, возникших между Китаем и Советским Союзом. Мы не были согласны с этим, во-первых, потому, что насчет этого мы слушали мнение только одной из сторон, советской, и не были знакомы с контрдоводами китайцев; во-вторых, разногласия касались кардинальных вопросов теории и практики международного коммунистического движения, и мы не могли поехать на столь ответственное совещание и высказаться без предварительного обсуждения и определения нашей позиции на Пленуме Центрального Комитета. Это было невозможно еще и потому, что таких вопросов нельзя было рассматривать в Центральном Комитете наспех, на ходу. Их следовало глубоко обсудить, тщательно рассмотреть, а на это нужно было время. Вот почему наша партия направила в Бухарест товарища Хюсни Капо лишь для обсуждения вопроса о сроке созыва предстоящего совещания, а также для участия в свободном обмене мнениями, как об этом уже договорились наши партии, по вопросам международного положения, сложившегося после провала Парижской конференции (Начало работы этой конференции, в которой должны были участвовать главы правительств Советского Союза, Франции, США и Великобритании, было назначено на 16 мая 1960 года. Она была торпедирована американской провокацией с шпионским самолетом "У-2". который вторгся в советское воздушное пространство и был сбит советскими войсками 1 мая 1960 года.) Как показали последующие факты, бухарестское Совещание превратилось в заранее подготовленный хрущевцами заговор. Усилились попытки, то замаскированные, то явные (ибо хрущевцам была известна принципиальность нашей партии) вовлечь и нас в этот заговор. Когда товарищ Гого Нуши возвращался из Пекина в Албанию, в Москве у него просил встречи Брежнев, ставший к тому времени Председателем Президиума Верховного Совета. Гого встретил Брежнева, который пространно говорил ему о разногласиях с китайцами. За четыре-пять дней до начала бухарестского Совещания, когда я и Хюсни обсуждали вопрос о том, какую позицию занять ему на съезде румынской партии, к нам поступила радиограмма от Мехмета Шеху, который несколько дней находился в Москве на лечение. Своей радиограммой он сообщал о неожиданном "визите", нанесенном ему Косыгиным. Косыгин целые полтора часа говорил ему о противоречиях, имевшихся у них с Коммунистической партией Китая. Мехмет Шеху выслушал его, а потом сказал: - Все, что вы сообщили мне, очень тяжело. Удивительно, почему вы дали этому до такой степени усугубиться. Косыгин сказал: - Мы ни одной уступки не сделаем, ни одной, - и добавил: - нам очень понравилось мужественное, героическое поведение товарища Белишовы в Пекине на переговорах с китайцами. Советник нашего посольства в Пекине сообщил нам содержание беседы, которую она имела с ним после переговоров с китайцами. Мехмет Шеху еще не знал об этих действиях и кознях Лири Белишовы, но тем не менее холодно и резко сказал Косыгину: - Мне не известно, что вам говорила Лири Белишова. Я знаю, что, беседуя с нами, Микоян попросил нас ни с кем не говорить об этих вопросах. Нам уже все стало ясно: Хрущев подготавливал бухарестский заговор и хотел обработать нас, чтобы любой ценой заставить и нас мириться с его ревизионистскими взглядами и позицией. В те дни здесь, в Тиране, советский посол Иванов почти каждые два дня приходил к нам, то принести какой-либо книжный каталог, то передать нам какую-либо незначительную информацию; в действительности же он приходил щупать нам пульс, разузнать, поеду ли я в Бухарест или нет, какую позицию собирались мы занять там и т.д. и т.п. Но и я провожал его обычными разговорами, не сообщая ничего другого, кроме официально известного. Помню, к середине июня Иванов навестил меня в рабочем кабинете, чтобы "сообщить" весть, которую двумя-тремя часами раньше я услышал по радио. Я понял, что, как обычно, у него на уме было другое. Это было время, когда советские и Хрущев громко рекламировали Парижскую конференцию в верхах, которая должна была принести человечеству "мир". Если не ошибаюсь, Хрущев поехал в Париж, хотя и произошел инцидент с американским шпионским самолетом У-2, сбитым советской ракетой. - Какого вы мнения о Парижской конференции, - спросил меня Иванов. - Раз они поехали туда, - говорю я ему, - пусть собираются, но, по-нашему, из этой конференции никакого толку не будет. Империалисты были и по-прежнему остаются агрессивными и опасными для народов и для социалистических стран. Так что, по-моему, Парижская конференция не даст никаких результатов. Дня два спустя конференция лопнула как мыльный пузырь, так как американцы не только не попросили извинения, но и заявили, что будут и впредь заниматься шпионажем. И Хрущев был вынужден уехать, бросив несколько дымовых "шашек" в империалистов. Иванов вновь пришел ко мне и сказал: - Товарищ Энвер, оказывается, вы были правы! Вы прочитали заявления Хрущева? - Прочитал, -ответил я. - Но так он всегда должен говорить против империалистов, так как они не стали и ни в коем случае не могут стать "разумными" и "миролюбивыми". Такой была обстановка накануне бухарестского Совещания, которое началось и кончилось так, чтобы черным пятном остаться в истории международного коммунистического и рабочего движения. Хрущевцы устраивали его, якобы для того, чтобы установить срок созыва предстоящего совещания, но установление срока носило формальный характер - хрущевцы преследовали иную цель. Для них важно было принять некоторые решения, чтобы "единым блоком" идти на предстоящее совещание всех партий. Для них идти "единым блоком" значило идти, сплотившись как один вокруг хрущевских ревизионистов, чтобы беспрекословно мириться с их изменой марксистско-ленинской теории и правильной, революционной, марксистско-ленинской практике по всем международным и национальным вопросам. Короче говоря, Хрущев думал, что настало время установить железный закон в стане, которым он хотел командовать. Но хрущевцы видели и были убеждены в том, что в этот стан, который они стремились хорошенько зажать в кулак, не собирались войти особенно две партии: Албанская партия Труда и Коммунистическая партия Китая. Более того. в наших решительных и принципиальных позициях они усматривали опасность разоблачения и расстройства своих тайных контрреволюционных планов. Вот почему Хрущев рассчитывал так: для того, чтобы совещание всех партий стало совещанием "единства", "солидарности", то есть совещанием полного подчинения, нужно было сперва свести счеты с Албанией и с Китаем. Логика Хрущева, как убежденного ревизиониста, заходила еще дальше: "Что касается Албанской партии Труда, обманывал он себя, ею не стоит заниматься, не атакуем ее прямо, ведь, в конце концов, это маленькая партия маленькой страны. Албанцы, считал он, упрямые, они рассердятся, станут на дыбы, но в итоге сдадутся, так как им некуда идти; что бы ни предпринимали, они у меня в руках". Сверхдержавная ревизионистская логика! Для Хрущева неотложной проблемой оставался Китай. Он думал так: "Либо Китай подчиниться и безропотно войдет в овчарню, либо же я осужу и сейчас же выгоню его из лагеря. Тем самым я и Китай осужу как раскольника, и Албанскую партию Труда нейтрализую, и какому-либо другому "блудному сыну", собирающемуся заартачиться, гайки закручу". Словом, Хрущеву обязательно нужно было предварительное совещание для сокрушения "непослушных", с тем чтобы на предстоящем совещании добиться "единства" без всяких трещин. Этому должно было служить и с этой целью было организовано им бухарестское Совещание. Все партии европейских стран народной демократии послали в Бухарест первых секретарей, поэтому Хрущеву не понравилось, что меня не было и он осведомился: - Почему не приехал товарищ Энвер? Можете ли вы передать ему, чтобы приехал? Хюсни ответил ему: - Товарищ Энвер сейчас не приедет. Он приедет на предстоящее совещание партий, время и место созыва которого мы установим здесь. Поначалу мы ничего не знали, что затевали Хрущев и его сообщники в Бухаресте. Но вскоре мы получили от Хюсни первые радиограммы. Стали подтверждаться все наши предсказания. Начиналось бухарестское Совещание, чтобы дату установить, а кончалось оно тем, что в крестовый поход превращалось. Хрущев настаивал на том, чтобы на совещании обсуждался вопрос о разногласиях между Советским Союзом и Китаем, причем обсуждался он, конечно, в том направлении и в таком духе, в каком это он хотел. На этом совещании, утверждал Хрущев, могут "быть приняты и решения", и он требовал от других партий высказаться о "грубых ошибках Китая", солидаризоваться с советскими и "занять одну общую позицию". Я окончательно убедился в том, что речь шла об одном из самых гнусных и самых жестоких заговоров, и сразу же поставил вопрос на рассмотрение Политбюро. Это были дни и ночи интенсивной, беспрерывной, тщательной, хорошо продуманной и взвешенной во всех аспектах работы. Жребий был брошен, "миру" с хрущевцами наступил конец. Они разожгли огонь, а нам предстояло отвечать на это всеми нашими силами. О тактическом примирении и "сговоре" с хрущевцами уже не было и не могло быть и речи. Великая борьба началась. Нам предстояла очень трудная, тяжелая, полная жертв и последствий борьба, но мы были преисполнены решимости довести ее до конца, мы были полны веры и оптимизма, так как сознавали, что правда на нашей стороне, на стороне марксизма-ленинизма. Всем известно, как было проведено совещание: поспешно был роздан советскими объемистый материал, содержавший выпады против Китая; было решено провести несколькими часами позднее совещание партий социалистического лагеря, а затем собраться всем главам делегаций коммунистических и рабочих партий, участвовавших в работе съезда румынской партии, которым Хрущев выразил бы свое желание "осудить Коммунистическую партию Китая как антимарксистскую, троцкистскую партию" и т.д. и т.п. На организованном Хрущевым первом совещании товарищ Хюсни Капо, от имени нашей партии и в соответствии с детальными указаниями, которые мы посылали ему ежедневно, а нередко и два раза в день, атаковал Хрущева и других за их антимарксистские намерения и за применяемые ими заговорщицкие методы, он выступил в защиту Коммунистической партии Китая и высказался против продолжения такого совещания. Хрущев этого не ожидал. На заседаниях он с пеной у рта без умолку говорил, жестикулируя и нервничая, злился. Но товарищ Хюсни Капо, вооруженный правильной линией нашей партии, особыми указаниями, которые беспреры