Оцените этот текст:



                             Городские монологи


     -----------------------------------------------------------------------
     Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
     М.: Советский писатель, 1988.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------




     Согласно  расписанию  рейсов  снова  поступаю  в  распоряжение  героев.
Сначала   они   владеют  моим  воображением,  захватывая  его  самим  фактом
собственного  существования.  Затем  начинается  испытание  чувств, в худшем
случае  проверка  на  интеллект. Сколько бы я ни пытался быть умозрительным,
мне  не  удается.  У  чувства  есть  то  невосполнимое преимущество, что оно
всегда  субъективно  и  первое  впечатление  может  оказаться  решающим, вот
почему стоит приберечь его до лучших времен.
     Зато  дальше  само  пошло.  Не  успел  оглянуться,  как  ты уже в плену
собственных впечатлений. Домашние заготовки не пригодились.
     Я  приземлился  на  эту  землю  -  и  больше не принадлежу себе. Вручив
отвлекающий  букет благоухающих гвоздик, герой тут же хватает автора мертвой
хваткой за руку, чтобы вести его по тропам своей приукрашенной судьбы.
     На   бетонных   плитах   совершается   заранее  отрепетированный  парад
персонажей.  Осталось  последнее  мгновение  до  решающего  выбора,  не  мне
принадлежащего:  еще можно ускользнуть в соседний ряд, спрятаться за могучие
спины товарищей - но уже уверенный голос дает завершающую команду:
     - В шеренгу, друзья, в шеренгу! Взялись за руки, пошли на меня.
     Современный  летописец  не  утруждает  себя  муками  слова.  Достаточно
нажать   кнопку,   творя   застывшее   изображение  эпохи,  и  назавтра  оно
размножится  миллионным  тиражом  на  первой полосе с незатейливой виньеткой
подписи,  что-нибудь  этакое:  "Первые  минуты на гостеприимной волгодонской
земле".   Кнопочное   искусство   защищает   себя   полным   совпадением   с
действительностью.
     Но  кто  же  все-таки  ведет  инсценировку?  Кто  возьмет меня за руку,
совершив   окончательный   выбор?  Судя  по  всему,  ныне  творческие  браки
действительно  совершаются  на  небесах,  ибо  сценарий встречи разработан и
утвержден   в   высших   инстанциях   и   потому  подлежит  неукоснительному
исполнению.
     Но  знают  ли  они,  кого  выбирают?  Что здесь от инсценировки, что от
интуиции?
     Рыжеволосая  головка  мелькнула  под острым углом к моему шагу, зацепив
меня  локоном  и  хрупкими  фиалками,  неслышно  прилипшими  к руке. У рыжей
головы  немыслимые  ноги  и  бежевая  юбка  с  боковым  разрезом, уходящим в
бесконечность.  И  тут  же  исчезла,  оставив за собой звуковые следы в виде
шепота:
     - Зоя. Я живу на третьем этаже, квартира номер пять.
     Вдогон   надвигается  нога  в  полосатой  брючине  с  резко  выраженной
складкой  и  модным  тупым носком башмака, успевшим несколько запылиться под
местными  ветрами.  В  такт  движению  ноги  возникает рука с раскрывающейся
ладонью.
     - Григорий  Сергеевич.  Если вы не возражаете, я буду вашим гидом средь
наших металлических джунглей.
     - Теперь  по  группам,  лицом  ко  мне. Разговаривайте, улыбайтесь друг
другу, беру вас крупным планом.
     Коверкаем  лица  в надежде придать им наиболее благоразумное выражение,
с любовью смотрю на героя, одновременно и незаметно косясь на фотокамеру.
     Вот  кто  наш  истинный  властитель.  Все  наше  поведение  на бетонных
подмостках  аэродрома определяется неутоленным желанием: какими бы мы хотели
выглядеть  в  глазах других, выставленные перед вечностью с выдержкой в одну
двухсотую долю секунды. Наводка на резкость совершается автоматически.
     Трехглазый  летописец  взмок  от  напряжения,  но продолжает стараться,
сопровождая  свою  работу  натужным  пощелкиванием.  Солнце  печет, создавая
искомый контраст света и тени.
     Энергично  работая  локтями, к объективу протискивается молодая женщина
в  оптимистичных  кудряшках.  Первым  на  поводке ее красноречия оказывается
розовощекий здоровяк из старшего поколения акселератов.
     - Познакомьтесь, пожалуйста, Петр Григорьевич Пономаренко.
     Поводок знакомства кажется нескончаемым.
     - Леонид Иванович...
     - Валерий Григорьевич...
     - Александра Ивановна...
     Следую  сквозь  строй  героев, к которым отныне приговорен вышестоящими
инстанциями.
     - Станислав Александрович...
     - Галя и Наташа.
     - Николай Иванович Рулевский, мы, кажется, знакомы?
     - Меня  зовут  Инкогнито.  Но  вы  меня сразу узнаете, ибо я требую для
себя  места в следующей главе. Если вы хотите знать правду, слушайте меня. И
только меня!
     - Прежде  должен выступить я, ибо у меня план горит, мы обязаны выявить
причины и во всеуслышание заявить о последствиях. Личное потом...
     Кто  говорит?  Я  оглянулся  в  поисках  голосов, но кругом меня сплошь
ворох  приветственных шумов, иллюстрируемый улыбками, протягиваемыми руками,
шелестящими  на  ветру  призывами,  среди которых выделялся самый радостный:
"Добро пожаловать на донскую землю".
     Чуть ниже стояло: "Вход по пропускам".
     Значит, я слышал внутренние голоса моих героев?
     Меня отвлекла очередная команда:
     - По машинам, товарищи, по машинам, нас ждут голубые дороги.
     Меня  влечет  вперед  уверенная  рука,  но  я  уже  запутался, кому она
принадлежит.  Не  все  ли  равно:  передняя  рука  обязана  знать, что хочет
задняя.
     Прощай  свобода!  До  последней страницы я уже не принадлежу себе. Иные
силы властвуют надо мной.
     Герои  со  мной  не  церемонятся.  Я должен выслушивать и запоминать их
самые  интимные  тайны,  предварительно  дав  расписку  в  неразглашении  их
чувств.  Я  выступаю  судьей  в  их раздорах, где они пытаются доказать свою
правоту  ссылками  на меня, о которых я и слыхом не слыхивал. Они самовольно
составляют  распорядок  моего  времени  на  неделю вперед, записывая на 7.20
утра  посадку  дерева в парке Дружбы, а на 20. 30 поход на бахчу, затаскивая
меня  в  такие  железные дебри, из которых нет обратного хода, ну, зачем мне
обечайка? Что я обечайке?
     Но  они  неугомонны.  Имя  им  - гегемон. Даже у генерального директора
прием  по личным вопросам раз в неделю: понедельник, 16. 00. А ко мне идут в
любое  время  с  любой  заботой, по любому поводу, не заботясь о предлоге. Я
должен стать последней инстанцией, к чему я вовсе не приспособлен.
     - Жду вас завтра в 6 утра. Машина за вами придет.
     А  если  я  люблю ходить пешком? Увы, моего гегемона это не волнует. Он
интересуется только собой.
     - Так  что  вы  мне  скажете: уехать или остаться? Остаться или уехать?
Как вы скажете, так и будет.
     Она  не  догадывается,  что  и  передо мной стоит тот же вечный вопрос:
остаться или уехать? - но кто ответит мне?
     - Он сам виноват, умоляю вас, поговорите с ним.
     - Завтра рыбалка? Что ты посоветуешь мне надеть?
     Наутро  на асфальтовой тропе возникает ослепительное желто-брючное чудо
на двух каблуках.
     Очарование  подобного  плена оказывается обременительным, но я уже не в
силах  сбросить  его  с  себя.  Кто  знает,  может быть, я уже не желаю быть
спасенным?  Разве  мои герои не одаряют меня своей щедростью? Они распахнуты
и безбрежны. Я уже сам набиваюсь к ним.
     - Расскажите что-нибудь.
     - О чем вам?
     - Все равно. Хоть про брызги по асфальту.
     - Подарите на память свой монолог.
     - Итак,  сегодня  мы останавливаемся на одном конкретном вопросе: самый
счастливый день. Так сказать, счастье крупным планом.
     - Бог мой, а я и не помню. Неужели самый счастливый день уже прошел?
     - Обязаны вспомнить.
     Кто  будет  говорить  первым?  Что  сложится  из этой мозаики? Они ведь
такие  чуткие  и  чувствительные,  они такие живые, все из плоти и крови. Их
так  легко  уколоть  пером,  задеть  нечаянным словом, обидеть недостоверным
эпитетом.  Чтобы  этого  не  случилось,  я  обязан  хранить  тайну исповеди,
упрятав их подлинные имена в мешок свой памяти.
     Кому же дать слово вначале?
     Я  выбрался из бетонных нагромождений и снова оказался на перепутье. Из
мозаики  бетонных  плит  слагается  взлетная  полоса.  А  ведь  она  сама не
взлетает.
     Так что же было вначале: действие или состояние?




     - Разрешите  присесть  с  вами рядом? Не удивляйтесь, я Инкогнито, если
вам  угодно,  можете  звать  меня  Верой, я отзовусь. Погода нелетная, дождь
зарядил,  вылет  отложен  до  15.  00.  Что делать в зале ожидания? Будь моя
воля, я назвала бы его залом скуки.
     А  вот  Волгодонск  был  для меня в самом деле городом ожидания. Чего я
ждала?   Сама   не  знаю.  Все  прошлые  надежды  кажутся  по  крайней  мере
опрометчивыми.  Больше  я  уже  ничего  не жду, кроме самолета. Я прощаюсь с
Волгодонском одна, никто меня не провожает.
     Мы  приехали  сюда  два  года  назад. Грише предложили повышение, сорок
рублей  прибавили  плюс  интересное  дело,  что-то  связанное  с  улучшением
технологии,  к  тому  же с автоматизированной системой, сейчас это модно. Я,
как  верная  жена,  последовала  за мужем, но пребываю на том же уровне, без
финансовых  прибавок  и технологических дотаций. Как была экономистом, так и
осталась.  И дома при том же звании, правда, несколько изменяется окончание.
На  работе  я старший экономист, дома - старшая экономка. Не я выбирала свой
жребий, слепая судьба, обрядившая меня в юбку.
     Подумать  только,  променять  Ленинград  на  Волгодонск.  Несколько лет
назад  был  такой  случай:  кто-то  решил  обменять  отдельную двухкомнатную
квартиру  в Волгодонске на любую площадь в Ленинграде. Объявление безответно
висело  восемь месяцев, чудаков не нашлось. А мы ринулись сюда прямо с улицы
Пестеля.  Не  буду утверждать, что я коренная ленинградка, но все же. Первым
там  появился  Григорий  в  качестве  студента,  меня  он  вывез с практики,
подобрал,  что  называется,  у  расточного  станка. Так что мы ленинградцы с
двадцатилетним  стажем, могли бы перейти в разряд коренных, если бы вдруг не
явился миру великий "Атоммаш".
     Возможно,  на  свете есть города лучше Ленинграда - не знаю. Зато точно
знаю  -  мне  лучшего  города  не  надо.  Ленинград - это даже не город, это
состояние.  Всего  чего  хотите.  Состояние  моей  души.  Состояние  русской
истории.  Состояние  нашего будущего. Мы вот жили на Пестеля, 22, пятый этаж
с  видом  на  воду.  Как  можно  жить  в этом городе без воды? Гулять всегда
ходили  на  Фонтанку.  Однажды идем по набережной. Григорий говорит: "На той
неделе  улечу  на  несколько  дней  в  Волгодонск".  "Что ты там потерял?" -
спросила   я   беспечно.   "Хочу   людей  посмотреть  и  себя  показать".  Я
насторожилась:  "Кстати, где это? Никогда не слышала о столь шикарном городе
-  верно, дыра порядочная". - "Между прочим, не исключено, что в эту дыру мы
поедем  работать".  -  "Григ,  это  несерьезно.  Никогда  не  поверю, что ты
сможешь  расстаться  с  Ленинградом". - "Издали будем любить его еще крепче.
Мне  предлагают  интересную работу. Я разработаю новую технологию". - "Разве
нельзя  разрабатывать  новую  технологию,  не  покидая  Ленинграда?" - я еще
пыталась  трепыхаться  на поплавках беспомощных вопросов: а как же квартира?
а  как Юрочкина музыкалка? - но это уже было полной капитуляцией. Ведь у нас
на первом месте работа - и нет другого слова.
     Дома  я пыталась отыскать Волгодонск на карте: не обнаруживалось такого
города.  Но самолеты туда летают, и это мне ответили в справочной Аэрофлота.
Странно. Как они туда долетают, если данный город даже не нанесен на карту.
     Впрочем,  будем  объективны,  на более крупных картах Волгодонск все же
обнаружился,   этакий   крошечный,   даже   не   имеющий   точки   кружочек,
примостившийся   в  правом  нижнем  углу  Цимлянского  моря.  Сколько  таких
серийных  кружочков  рассыпано  на  карте.  Почему мне достался именно этот?
Неведомый   и   далекий,  занимающий  наипоследнее  место  в  ряду  условных
обозначений?
     Но  что делать, коли я всего-навсего старшая экономка? Покорно отстояла
в  очереди  за  билетом.  Григорий должен был нас встречать на месте, а мы с
Юрой  летели,  предварительно  отправив малой скоростью всю нашу обстановку,
среди которой мы жили. Но ведь не отправишь малой скоростью Фонтанку?
     И  вот  прилетели.  Здравствуй,  Волгодонск. Тогда этого здания с залом
скуки  и  в  помине не было. В чистом поле торчали три вагончика на железных
колесах.
     В   памяти   осталась   мощная   плотина   гидростанции  с  водопадами,
перехлестывающимися  через  щиты, мы как раз ехали в небольшом грузовичке по
нижнему  бьефу,  и  казалось, вода клокочет и рушится на нас, а ветер сносил
на  дорогу  брызги и пену. В жизни всегда великое и горькое рядом. На ребрах
щитов  висели белые тушки перебитых, обезглавленных судаков, засосанных этой
неумолимой великой стихией, бедные рыбки, но это я уже про себя подумала.
     Мы  поселились  на  втором  этаже  с  видом  на  строительный забор, за
которым  вырастал  универсам,  мне  даже  нравилось  поначалу  наблюдать  за
переменами  его силуэта. Увы, стройка оказалась бесконечной, больше я на нее
не глазела.
     Я  впервые  попала  в строящийся город и не переставала удивляться: чем
дальше  строят  город,  тем  больше в нем образуется пыли. Отчего так? Потом
мне    объяснили   научно:   увеличивается   количество   сдираемой   земной
поверхности.  А  прикрывать  содранную  землю  не дело строителей, для этого
существует следующая инстанция, неведомо как называющаяся.
     Ленинградскую  квартиру нам поставили на броню. Прибыла малой скоростью
наша  обстановка.  Разместили  ее. Квартира, в сущности, такая же, тут и там
две комнаты. Только вид из окна поменяли.
     Вы  знаете,  тут  неплохой  климат. У меня прошли головные боли. А база
отдыха на берегу Дона - так это просто прелесть. И снабжение хорошее.
     Не  подумайте,  будто  я  ищу  смягчающие  обстоятельства.  Я знаю, что
заранее  обречена  на  роль отрицательной героини, не понимающей устремлений
мужа и пытающейся по низменным мотивам сбежать от трудностей.
     Я   нарушила  долг  -  так  по-вашему?  В  таком  случае  выслушайте  и
пострадавшую   сторону.   Это   не  система  доказательств,  вместо  системы
координатная  сетка  эмоций,  с помощью которой я хотела бы объясниться если
не перед историей, то хотя бы перед вами.
     Мой  дед  воевал  на гражданской, был ранен, заработал инвалидность и в
тридцать  втором  году  умер.  Отец  родился  в  год,  когда началась первая
мировая,  и погиб на второй мировой, в сорок третьем году под Ленинградом, я
даже  не  знаю,  где его могила, похоронен в братской. Я родилась в тридцать
девятом,  отца  не  помню.  От  войны остались в памяти платформы с танками,
которые стояли на нашей станции.
     Я  не  раз  слышала, нам говорили сызмалу, что и дед мой, и отец отдали
свои  жизни  за  счастье  своих  детей,  то  есть  за  меня.  А теперь вдруг
выясняется,  что  и  я  должна  пожертвовать  своим будущим во имя какого-то
"Атоммаша"  и  тем самым ради счастья моего сына. А Юре во имя кого придется
жертвовать?
     Так  вот, заявляю официально и категорически: не желаю жертвовать своим
будущим.  А  главное,  не  вижу  в  этом  смысла.  Сейчас  мирное  время, мы
разоружаемся. Кому полезны наши жертвы?
     Моя  вина  лишь  в  том,  что  я  не  родилась  крестьянкой. Выросла на
перекрестке  железных  дорог  на  узловой  станции  рядом  с  депо,  а  мимо
проносились поезда, зовя меня в неведомые, абстрактные дали.
     Я  заядлая  урбанистка  первого  поколения. Мне вонючий гараж под окном
милее  лесной  опушки,  воспеваемой  поэтами.  Все урбанисты сейчас заболели
березовой ностальгией, но я этой модной болезнью никогда не страдала.
     Куда  деваться,  коль  я  уже  избалована  моим  Ленинградом?  Что есть
вершина  человеческой  цивилизации?  Заводы,  домны,  шахты?  Их  все  время
достраивают,  модернизируют,  а  в  конце  концов  неизбежно  снесут,  чтобы
поставить  на  их  место еще более огромные корпуса. Нет, это не заводы и не
шахты.  Тогда, может быть, гидростанции, затопившие лучшие земли, отнявшие у
рыбы  ее  вековые  пути?  Прекрасное не должно причинять вред. А лучшее, что
создано  на земле цивилизацией, это города. Они стоят веками, перешагивают в
другое  тысячелетие.  Слава богу, Волгодонск не кичится своей уникальностью.
Он   довольствуется   скромным  положением  серийного  города,  сошедшего  с
домостроительного  конвейера.  И потом - разве это город? Это жалкий эмбрион
города,  и  еще  неизвестно, кого примут на свет повивальные бабки, мальчика
или девочку?
     С  утра  я влезаю в резиновые сапоги и топаю вдоль забора. Ночью прошел
дождь,  правда  небольшой,  грязи  всего  по щиколотку. Но она такая жирная,
въедливая.  Долго стою на остановке, ибо автобусы подходят набитые битком, а
я  не  такая  резвая,  чтобы  соперничать  с  молодыми  парнями и девчатами,
спешащими, как и я, на смену.
     Хорошо,  я  втиснулась,  доехала  до  своего  корпуса,  двадцать  минут
отмываю  сапоги.  Вечером  все  повторяется в обратном порядке с добавлением
второй  серии  в  виде  магазинных  очередей.  Я  стала жаловаться Григорию:
грязно,  далеко.  Хорошо,  он  пошел к начальству - и скоро мы перебрались в
новую  квартиру на проспекте Строителей, седьмой этаж, где из окна не видать
ничего, кроме горизонта, а лифт работает только по четным дням.
     Мне  начали сниться ленинградские сны. Я иду по Литейному проспекту под
дождем.  В правой руке у меня зонтик, в левой сумочка - и больше ничего, как
легко   шагать.   А  дождь  чисто  ленинградский,  обложной,  знаете,  такой
бисерный,  асфальт  матово  блестит. Я иду и удивляюсь про себя: зачем это я
надела  вечерние  туфли  на  высоком  каблуке за 45 рублей, ведь я промокну,
надо  было надеть уличные, на микропорке. Но я почему-то не промокаю, это же
сон,  подошла  к  остановке,  меня  догоняет  троллейбус, светлый, красивый,
свободный.  Дверцы  с  легким шорохом распахиваются, приглашая меня, но я не
спешу  садиться,  мне  так  хорошо  пройтись  под  дождем,  снова  шагаю  по
блестящему асфальту мимо светлых витрин.
     Ах,  зачем  этот  жестокий  сон,  зачем  я  жила в Ленинграде? Григорий
почувствовал  мою  антипатию  к Волгодонску, пытался меня развлечь, но у нас
даже  кинотеатра  нет,  а ехать в старый город - это все равно что совершить
путешествие за три моря.
     Мы  поехали  в  отпуск  к  морю.  Юру отправили в лагерь. Но ведь жизнь
состоит  не  из  отпусков  -  наоборот,  отпуск  есть исключение из жизни, а
дальше  снова  трудовые  будни,  снова резиновые сапоги - и бурые струи воды
стекают в раковину.
     Григорий  увлекся  рыбалкой,  я  ушла  в  книги,  начала организовывать
заводскую  библиотеку.  Разослали  письма  писателям, многие откликнулись, я
пробивала фонды.
     К  нам  все  время  приезжают представители культуры, мы сейчас в моде.
Правда,  чаще  всего  это  получается  поверхностно,  но  все  же. Однажды я
набралась  духа  и  даже  выступила  на обсуждении, сказав совсем не то, что
думала.
     "Вы,  -  говорю, - прибыли к нам на экскурсию в диковинный уголок. А вы
поживите  здесь,  поработайте  рядом  с  нами, порадуйтесь нашими радостями,
потоскуйте  нашей  тоской. Да, да, - говорю, - мы не только реакторы строим,
мы  тут  и  тосковать  умеем,  и по грязи шлепаем. Вы нас без нашей тоски не
поймете.  Мы  тут  по  культуре  тоскуем,  но  не  желаем,  чтобы  она  была
привозной. Пусть она будет наша".
     Мне  хлопали.  Потом  столичный  поэт  подошел  ко  мне  и  пожал руку.
Оказывается,   я   говорила  глубоко  и  взволнованно.  Я  даже  удостоилась
приглашения  на  банкет,  состоявшийся  на  теплоходе  "Севастополь" в честь
нашей высококультурной встречи.
     Слушайте.  Передают  объявление.  Мой  рейс!  Снова  откладывают на два
часа,  до  17.  00. Неужто я никогда не улечу отсюда? Ведь я давно загадала,
едва  ли  не  с  самого начала. Какой день в Волгодонске был для вас лучшим?
Ответ: день отъезда.
     И  вот  он  пришел  наконец. И я уже наверняка знаю, нет, это не лучший
мой  день в Волгодонске. Мне грустно. Я взлохмачена чувствами. Не было здесь
у  меня  лучшего  дня.  А  ведь  мне  еще  нет  сорока,  я еще ничего и могу
производить  впечатление  даже  на столичных поэтов. Я пропадаю в этой дыре.
Как  мне  жить  дальше?  Ожиданием  следующего  культурного диспута, который
состоится через полгода?
     Так  развеялось  мое  книголюбство. У мужчин рыбалка, охота, а мне что?
Пойти на курсы кройки и шитья?
     Я  вам  говорила,  мы  были на море. Приехали домой, Надя, моя подруга,
пристает ко мне:
     "Посмотри,  Вера, как все переменилось кругом, правда? Четвертый корпус
уже облицевали до половины".
     Я  смотрю  кругом - и не вижу никаких перемен. Те же тучи пыли, рычащие
самосвалы, та же грязь, толчея на остановках.
     Может  быть,  Наде  проще?  Она восторженная, но не дура, ибо научилась
довольствоваться малым. А я все жажду.
     Под  Новый  год состоялось объяснение с Григорием. Я заявила, что уеду.
Конечно,  до  конца  учебного года я дотерплю, потому что Юра уедет со мной,
это  решено,  он  уже  вторую  зиму  не ходит в музыкалку, а ведь у мальчика
способности,  это преступно, если он вместо серьезной музыки растратит их на
магнитофон.
     Я  чувствовала,  Григорий  отдаляется  от  меня,  но  не  могла  понять
причины.  Он твердил: у него интересная самостоятельная работа, о которой он
мечтал  всю  жизнь.  Они  уже  много сделали, и он останется здесь до конца,
пока новая технология не будет отлажена.
     "Мы  рождаем  новую структуру, и она рождается в муках. Мы не нуждаемся
в обезболивании".
     "Я утверждаю: служба должна служить прогрессу, но не наоборот".
     "Мы  создаем принцип в реальном масштабе времени. Реактор - наша первая
проблема, но отнюдь не последняя".
     "Пусть  будут  высокие температуры, мы выдержим. Но выдержит ли металл?
При той структуре, которую вы предлагаете, я в этом не уверен".
     "Стружка!  Сколько стружки вы настрогали, подумать и то страшно. А ведь
это только на бумаге. Что будет в натуре?"
     Ну  скажите  на  милость,  кого  могут  волновать  подобные проблемы? Я
уверена,  это  не  для белых людей. А они спорят об этом неделями, месяцами.
Григорий  горит, готов пожертвовать семьей во имя высоких температур. Цель у
него такая - разработать технологию цели. Современная алхимия.
     Конечно,  я  совершила  ошибку,  пойдя  на  экономический  факультет, в
результате полная трудовая апатия. Следовало посвятить себя филологии.
     Нет,  Григорий  не  приедет  провожать  меня.  У  него  как раз сегодня
очередное   сверхважное  совещание,  и  вообще...  Мы  же  культурные  люди,
порешили  мирно, без надрывов и взаимных упреков. Через месяц кончается срок
брони  на  квартиру, надо лететь. А вещи обратно - той же малой скоростью. У
нас на Пестеля остался старый диван, пока проживу.
     Скорей бы под дождь, пройтись по мокрому асфальту.




     Покажите,  покажите,  что  вы  здесь изобразили. Первый этап - изучение
натуры  -  кончился вполне благополучно, все остались целы, никто не убежал.
Второй   этап:  осмысление.  И  причем  не  только  зрительное.  Вы  обязаны
представить  в  мое  распоряжение  художественный  прием,  чтобы  я  на него
опирался.
     Так  что  же  вы  предлагаете?  Понимаю,  понимаю:  первый вариант, так
сказать, предварительная прикидка великой мысли.
     - Наслаиваются  этажи.  Движение  совершается снизу вверх, символизируя
тему роста. Это дом на проспекте Строителей.
     Аппарат   панорамирует  вправо,  горизонтально  скользя  вдоль  окон  и
лоджий, которые кажутся обжитыми и приветливыми.
     Панорама  доходит  до  угла дома, за срезом фасада раскрывается широкий
вид на Новый город с его всегдашним оживлением и четким ритмом.
     Закадровый голос:
     - Сколько  лет  этому городу? В самом деле интересно: давно ли он стоит
на этой древней донской земле?
     Быстрый  наезд на фасад двухэтажного здания с веселым подъездом. Читаем
наверху  надпись "Электрончик". Это детский сад, - по дорожке топает ножками
Вова  Груздев,  ради  оживления  можно  дать  ему  в  руки  воздушный шар на
ниточке.
     Закадровый голос:
     - Они  ровесники. Вове Груздеву и Новому городу нет еще пяти лет. Новый
человечек учится ходить по земле, город Волгодонск учится жить и трудиться.
     Камера   переносит   нас  в  учебную  аудиторию  городского  техникума.
Сосредоточенные лица парней и девушек, конспектирующих лекцию.
     Широким  людским  потоком  рабочие  идут к заводской проходной, сначала
как бы в тумане, затем с наводкой на резкость.
     Закадровый голос:
     - Волгодонск  учится,  Волгодонск живет, Волгодонск трудится. Это город
молодых.  Средний  возраст жителя здесь двадцать четыре года. Им принадлежит
этот город и его будущее.
     Для  первого варианта не плохо. Не знаю, что скажет худсовет, а я готов
это  снимать.  Я  это  вижу.  А главное, чувствую прием: кадр раскручивается
метафорически. Вовик и город - это проходит, я вам гарантирую.
     Я  понимаю,  к  металлу  мы  подойдем  потом.  Металл  от нас никуда не
денется.  Начало  должно  быть  человеческим,  мало  того  - человечным. Это
говорю вам я, Игорь Соколовский.
     Перелистываем  несколько страниц, пробуем наугад. У вас первый вариант,
у  меня  первые  впечатления  от  первого варианта. Что скажут на худсовете?
Основополагающий вопрос. Все мы ходим под худсоветом.
     Общий  план  и  проезд  по  второму  пролету, где расположены сварочные
линии,  -  чур,  загрохотало  железо,  отскочим чуть назад, ближе к исходным
позициям.
     Закадровый голос:
     - "Атоммаш"  столь огромен, что с земли его не охватить одним взглядом.
И нам потребовалось подняться в воздух...
     Стоп!  Кадр  отменяется.  Лучше всего на свете быть закадровым голосом,
который  ни  за  что  не отвечает. А вы подумали, где я возьму вертолет? Кто
мне  его  даст,  да еще на целый съемочный день, чтобы я дополнительно успел
слетать  на  рыбалку?  Во  всем  мире  разразился  чудовищный энергетический
кризис,  а  вы  записываете  мне в сценарий вертолет. Как и чем мы будем его
заправлять?  С  помощью  пол-литра? И вообще, я уже вышел из этого возраста,
мне  трудно  летать  на  вертолете,  болтанка страшная, а если я вместо себя
отправлю в воздух Колю, то нам пленки не хватит.
     Мой  вам  решительный  совет:  прежде  чем  писать  про общие и средние
планы,  познакомьтесь со сметой. Мне ее опять срезали. Они хотят железо, как
можно  больше  железа,  но  при  этом  чтобы оно ничего не стоило. Мне нужен
порыв,  вдохновение  - но в пределах сметы. Я должен снять красиво и дешево,
в этом великая цель нашего искусства.
     Открою  вам  небольшой  производственный  секрет: самые дешевые планы -
крупные.  Станок  - крупным планом, руки рабочего - крупным планом, обечайка
-  крупным планом. Дайте мне как можно больше крупных планов, кидайте мне их
пачками - и я вам конфетку сделаю.
     Предупреждаю,  натура здесь невыгодная. Ну что за радость: колоссальные
станки,   рентгеновские  камеры,  гигантские  краны.  Обечайка  крутится  на
станке.  С  начала  недели  мимо  нее  хожу,  а  эта  дылда все крутится, не
переставая, сплошная стружка.
     Где  динамика,  я  вас  спрашиваю? У них цикл изготовления реактора три
года  -  как  я  покажу  на экране? Закадровым голосом? Так ведь изображение
обязано соответствовать голосу, иначе будет смех, много смеха.
     Хорошо  снимать  нефтепроводы,  рудные  карьеры, гидростанции - вот это
натура!  Сама  в руки идет. Кто мне тут подобную натуру поднесет на блюдечке
с голубой каемочкой?
     Придется пробивать вертолет. Так сказал Соколовский.




     - Ловись  рыбка,  большая  и малая. Судак заморский, лещ валютный, карп
карпович  родимый. Как это получается в природе, ума не приложу. Закидываешь
ничто,  вытаскиваешь  нечто.  А  ведь  бывает  и  человек на пустую приманку
попадается, сам, случалось, на крючке висел.
     Но  с  рыбой  играю  по-честному,  на  червяка  не скуплюсь. Рыба любит
терпеливых,  я  вам сообщу: к терпеливому она сама идет. В том и секрет: кто
кого перетерпит.
     А  я  смотрю: кто это по берегу шастает? Знакомая личность, я вас сразу
узнал,  вы  в День машиностроителя во Дворце культуры выступали. Вот видите,
у   меня   глаз   безошибочный.  А  теперь  у  нас,  как  говорится,  научно
организованная уха.
     Нет,  вы  меня  не  знаете,  я  человек  будничный,  хоть  и  имею свое
разумение  о  нашей процветающей действительности. Я вам открою: у рыбы свои
секреты, у человека - свои, с рыбой не соприкасающиеся.
     Но  я  своих секретов в уме не держу. Где я состою, интересуетесь? Вы с
Варварой  Семеновной встречались? Конечное дело, та самая Варвара Семеновна,
она  у  нас на всех одна. Она же вас сопровождает, вашу программу утверждает
и вообще - бдит. Выражаясь современным языком, она вас курирует.
     Варвара  Семеновна  большой  человек в нашем городе. Именно она и ведет
нас к процветанию.
     Увы,  я  ей  не  брат  и  не сват. Я состою в должности мужа, лучше или
хуже,  думайте  сами. Вообще-то я сам Иван Петрович, но все меня так и зовут
- муж Варвары Семеновны. Я откликаюсь.
     Только  на  данный  момент  сам запутался: чей я муж? кто моя жена? где
она? И рыба на этот счет молчит.
     Разрешите  доложить  -  гиблое  дело  быть мужем руководящей женщины. С
утра  до  ночи она горит на работе. Четыре года, как ее выдвинули, и все это
время  я ее практически не вижу. Разве что во время праздничной демонстрации
пройду  мимо  нее  в колонне трудящихся, и она мне с трибуны ручкой помашет.
Тогда  и  на  улице  и  в  душе  праздник.  А  ведь  была такая же, как все,
голенастая  девчонка  с  веснушками; как все, по родной станице бегала. И на
тебе - вознеслась на трибуну.
     А  между праздниками терплю. Кто кого перетерпит. Я ведь тоже служу, но
у  меня  служба  нормальная,  в  городском  банке, с девяти до шести. Работа
рядом,  десять  минут  седьмого  я  уже  дома,  положил  портфель, выхожу из
подъезда  с  авоськой,  за  моей  спиной  голоса:  "Муж  Варвары Семеновны в
универсам пошел".
     В  универсаме  в  это  время как в театре. Разглядываем, что перед нами
выставлено, друг дружку приветствуем, свои же кругом.
     Смотри-ка,  опять  клюнула.  Лещина  попался,  это  же надо, экземпляр.
Тоже, наверное, у них верховодил, а теперь у меня на крючке.
     Ничего  не  попишешь  -  круговорот  судьбы.  Только  что  был  в реке,
свободный и ловкий, - и на тебе!
     Так  и моя свобода. Работа - дом - универсам - дом - телевизор - газета
-  диван  -  работа.  А  где  Варвара  Семеновна - ведать не ведаю. Разве по
городскому радио услышу, что она делает, чем в данный момент руководит.
     Так  вот  и  был  свободным,  плавал  в  реке жизни. Но вышел я в шесть
тридцать  из  универсама  и  встретил  Полину Васильевну, нашу Полю, у нее в
руках  как  раз  колбаска  в  бумажку завернута. А Поля вроде меня бедолага,
полный   товарищ  по  несчастью,  жена  Сергея  Сергеевича,  нашего  старого
приятеля,  который  взлетел  на  высокую  должность  и  с  той поры пропал с
горизонта.
     "Здравствуй, Поля, говорю. Как живешь? Сильно ли терпишь?"
     "Ах, Иван, - это она отвечает. - Я уже на исходе".
     "Где твой-то?"
     "Поехал к твоей. Она его телефонограммой вызвала. Накачку ему дает".
     "Ах,  Полина,  -  говорю.  -  Что  же  это  за  жизнь  у  нас  с тобой?
Нечеловеческая  это  жизнь.  По  такому  случаю  предлагаю  обменять бутылку
кефира на что-нибудь более приличное и отправиться ко мне в гости".
     "Я  согласная, Ваня, - отвечает, - но только прошу ко мне, тут ближе, и
я плитку не выключала, у меня как раз солянка дозревает".
     "И  я  согласен, - говорю. - О чем же мы раньше думали, Поля? У нас обе
квартиры свободные".
     Взял  я две бутылки нашего родного "Цимлянского", пришли к ней, накрыли
белую скатерть в столовой, я сто лет такой благодати не видел.
     Человеком в доме запахло.
     "За  что  же  мы  с  тобой выпьем? - спрашиваю. - Да вот за наших. Я за
твоего выпью, ты за мою. Трудная у них жизнь. Горят на работе".
     Чокнулись, выпили. Никуда не торопимся. Закусываем.
     "Я, - говорит, - своего пять лет не вижу".
     "А  я  свою четыре года. Как избрали ее в обед, а утром подали машину к
подъезду - и баста, не вижу".
     "А  меня  ты  видишь,  Ваня?"  - и так она ласково спросила, что у меня
мурашки  в  определенных местах зашевелились. Я ж еще мужик в соку, а четыре
года женской ласки не слышал, разве что в телевизоре.
     "Вижу  тебя,  Поля,  очень даже распрекрасно вижу, как только раньше не
замечал. Ты такая ладная, гладкая, мне на тебя буквально сладко смотреть".
     "А теперь еще раз посмотри на меня внимательнее, Ваня, где я?"
     "Ты  передо мной, Поля. Совсем рядом. И не исчезаешь. Готов на тебя без
конца смотреть".
     "И  я  на  тебя,  Ваня.  Ты  вон  какой ладный, весь в соку. Ты когда с
работы приходишь?"
     "Десять минут седьмого", - отвечаю.
     "А  я  в  половине шестого. Значит, как раз успею в универсам сбегать и
тебя в окне встретить. И снова будем друг друга видеть".
     "Правильно,  -  отвечаю.  -  Давай  хоть  мы  с  тобой будем друг друга
видеть.  Это  же невозможно, чтобы все люди на земле вдруг пропали на работе
и  перестали  видеть  друг друга. Что же это за жизнь - все работают и никто
никого не видит. Это не наш с тобой путь, Поля".
     "Как  хорошо  ты говоришь. В таком случае, возьми тапочки, Ваня, я тебе
телевизор  сейчас  включу.  Я  люблю,  когда мужчина у телевизора сидит, это
значит - в доме мир".
     И  остался  у  Поли.  А  моя Варвара всю ночь Сергея у себя продержала,
стружку  с него снимала. Люди потом рассказывали, выговор она ему влепила за
недовыполнение.
     Моя  Варвара  даже  не  заметила,  что я от нее перешел в другое место.
Сергей,  правда,  раза  два  приезжал к нам среди ночи, но сразу заваливался
отсыпаться  в  своей  комнате.  Мы  его  не  тревожили,  пусть  отдохнет. Он
заслужил,  ему в пять утра снова уезжать по объектам, ведь он строит - и все
для других.
     Зато  Поля  моя  буквально расцвела, да не только дома, но и на работе.
Чем прекрасно наше счастье? Исключительно тем, что оно не вечно.
     Прихожу  я,  значит,  домой  как  обычно, десять минут седьмого. А Поля
меня в окне не встречает. Что за оказия?
     На  столе записка: "Щи в холодильнике, разогрей. Меня срочно вызвали на
совещание, когда приду, неизвестно, целую, твоя Поля".
     Присел  я  в  кресло и задумался от тоски. Что же это получается? Одной
жены  не  видел  четыре  года.  Другую  нашел, не выпадающую из поля зрения.
Теперь  и ее не видать. Ушла на выдвижение. Так не все ли равно, кого мне не
видеть? Махнул рукой на щи, у меня свои в холодильнике стоят.
     Только    Варвара    меня   опередила.   Утром   приходит   на   работу
телефонограмма:   явиться  к  ней  в  11.00.  Что  такое?  Неужто  она  меня
разоблачила? Я заробел, еду на троллейбусе, поднимаюсь в ее кабинет.
     Варвара Семеновна самолично меня встречает. Приглашает к столу.
     "Где  это  вы  пропадаете,  Иван  Петрович?  Большим начальником стали.
Третий день вас по всему городу разыскиваю, уже хотела в милицию подавать".
     "Варвара  Семеновна,  больше не буду, - говорю, а сам потом покрылся. -
Все время дома пребываю - и в ожидании".
     "А  ведь  у  меня  к  вам  дело.  И  срочное.  Есть  такое мнение, Иван
Петрович,  -  это она мне говорит, - выдвинуть вас на руководящий финансовый
участок, который оказался в тяжелом положении, и мы на вас рассчитываем".
     "Варвара  Семеновна,  - говорю, - Варварушка моя, да у меня же опыта ни
на грош, никогда не руководил. Не потяну я".
     "Иван  Петрович,  надо.  К  тому же вопрос решен. Нам нужна там твердая
рука. Если что, мы поможем, подскажем".
     Вышел  я  из  кабинета  на  ватных  ногах. Лучше бы она меня принародно
разоблачила.
     Но  приказ!  Стал я начальником. Сутками пропадаю на вверенном участке.
И что бы вы думали - вывел из прорыва.
     Свою  выгоду  получил.  Как-то  сижу  в  зале  на  очередном совещании,
смотрю,  а рядышком со мной, под боком прямо, Полина устроилась. На два ряда
впереди  Сергей сидит. А Варвара свет Семеновна перед всеми нами на сцене за
столом  президиума  красуется:  и какая статная стала, прическа высокая, очи
умные - сплошное загляденье.
     Со  временем мы освоились, стали рядом садиться, то сессия, то семинар,
то  банкет,  то  выездная рыбалка - а мы вместе. Пусть мы дома друг друга не
видим,  зато  на работе реванш берем, гляди, любуйся, сколько твоей душеньке
угодно.
     Ага,  сейчас  клюнет.  А  ну,  еще, вот она. Это, доложу вам, сазан. От
него  особый  аромат  в  ухе  совершается.  Ну  слава  богу, за уху я теперь
спокоен, ведь у меня высший приказ был - обеспечить.
     Пойдемте  к  костру, что ли. Познакомлю вас со своими. Вот они, все при
деле:  Сергей  главный истопник, а Варя с Полей старшие кухарки, сегодня как
раз по графику выездная уха. Вон как шуруют - мелькают перед глазами.
     Знаете  что,  скажу  вам  по секрету: я на них уже нагляделся. Как было
хорошо: от девяти до шести...




     - Разрешите    представиться:    Григорий   Сергеевич,   мне   поручено
сопровождать  вас  по  заводу. С чего начнем наши показы? Что вас интересует
больше:  технология  или  оборудование?  О-о, тут колоссальная разница. Наша
технология  вот она, в этих белых металлических шкафах, тут все вычислено до
микрона,  грамма,  градуса,  до  тончайшего  завитка.  Тут  наш  поиск, наши
бессонные  идеи,  выверенные  на  самых чутких приборах. А там, в пролетах и
цехах,  всего-навсего  оборудование, потребное для исполнения замысла. Итак,
в  нашем распоряжении всего одна альтернатива: а) предварительные пояснения,
б)  знакомство с натурой. Или наоборот: а) знакомство с натурой, б) попутный
пояснительный текст.
     Прекрасно,  так  я  и думал, вы избираете второй вариант, прошедший под
рубрикой  "наоборот".  Мы,  технологи,  в любом случае остаемся за кулисами,
всем  подавай  готовый  результат. Вы знаете, я не ропщу, я смирился. К тому
же готовый результат всегда выразительнее замысла.
     Следуйте  за  мной, машина на улице. Сейчас мы едем в первый корпус. Он
заглавный  по порядку и определяющий по значению. Здесь, собственно, и будут
производиться энергетические реакторы.
     Смотрите  вправо,  он  стелется перед нами. Поэты называют его не иначе
как  "голубое  чудо".  Я  технократ,  для  меня  это просто производственные
площади  для  осуществления технологических идей. Приходилось видеть корпуса
и  побольше.  Но  и наш не из малых, длина семьсот метров, ширина четыреста.
Значит,   мы   накрыли   единой   крышей  двадцать  восемь  гектаров  земной
поверхности.
     Вы  записываете  нашу  беседу  на пленку? У меня возражений нет, но это
вовсе  не  обязательно, я потом дам вам справку по любому процессу: размеры,
вес, количество и все прочие параметры.
     Мы  поворачиваем.  Прямо  по курсу появился памятник нашему основателю,
Игорю  Васильевичу  Курчатову, создателю первого атомного реактора, который,
как  вы  знаете,  начал  работать  в 1954 году, открыв тем самым эру атомной
энергетики.
     Следуем  дальше,  мимо  вертушки, это наша проходная. Товарищ со мной -
пропустите.
     Спускаемся  в  тоннель.  Вам не низковато? Тоннель идет поперек первого
корпуса.   Эстетично?   Вы   так   находите?  Я  считаю:  прежде  всего  это
целесообразно.   Тоннель   автономен:   от   погоды,   атмосферных  условий,
производственного шума, транспорта и тому подобное.
     Вы  что-то сказали? Какова пропускная способность тоннеля? К сожалению,
еще  не  подсчитали,  но я полагаю, что не меньше чем пропускная способность
подземного   перехода  в  Москве  или  Ленинграде.  Под  Невским  проспектом
прекрасные переходы.
     Откуда  я  знаю?  Так  мы  же из Ленинграда приехали: я, жена, сын. Где
жили? На улице Пестеля. Вы там бывали?..
     Где  работает  моя жена? Она экономист. По-моему, вполне довольна своей
работой.
     "Откуда  он  знает  про  улицу  Пестеля?  Ведь Вера улетела, рассказать
некому.  Вера уехала. Вера уехала. Теперь задача - вернуть Веру. Как же так:
Вера  была  тут  и  Вера  улетела?  Как  же  так: я без Веры? Минутная пауза
останется   невысказанной.  Пусть  Вера  тревожит  мои  мысли,  но  не  моих
попутчиков, которых я сопровождаю по приказу свыше".
     Вы  что-то  сказали?  Простите,  я  задумался  на  темы дня. Совершенно
верно,  поднимаемся  по  лестнице  и попадаем в царство технологии: пролеты,
краны, стальные сплетения.
     Внимание!   Перед  нами  обечайка,  наша  жизнь,  наша  гордость,  наша
надежда.  Слово  это  старое, я пытался докопаться, что оно означает, откуда
происходит,  но  у  нас на "Атоммаше" никто этого не знает. Пришлось перейти
на  семейные  связи,  попросил  жену - и вот что она выяснила. Происхождение
слова  до  сих  пор  остается  неизвестным.  Д.Н.Ушаков в своем словаре дает
версию  областного  происхождения.  В.И.Даль считает, что "обечайка" - слово
восточное,   а  этимологический  словарь  русского  языка  А.Преображенского
анализирует  оба  эти  предположения,  не  отдавая предпочтения ни одному из
них.  "Обечайка"  сводится  к  глаголу  "вести",  "веду  обод" и прочее. Это
необъяснимо  в  звуковом отношении, утверждает Преображенский. Тогда была бы
"обичайка"  или  "обвичайка".  Но  это тоже сомнительно; во-первых, "вица" -
это   гибкий  прут,  а  не  луб;  во-вторых,  это  противоречит  диалектному
"обечка",  как  говорят на Севере. По Далю, "обечайка" получилась из цепочки
слов:  "ячейка",  "ячея",  "глазок  невода".  А  может, это заимствование? -
спрашивает Преображенский.
     Одно  несомненно:  "обечайка" старое слово и означало оно лубочный обод
на  сите,  решетке,  коробе. Оттуда и перешло на металл. Наша обечайка - это
огромное  кованое  кольцо  высотой  до  трех метров и весом до трехсот тонн.
Обечайка  - основная часть реактора, из них он и сваривается. Можно сказать,
обечайка - ведущий смысл нашего производства. И наша цель.
     Вот  они!  Всюду!  Кругом  нас!  Обечайка  плывет  на  кране.  Обечайка
крутится  на  расточном  станке.  Обечайка  завалена  набок и сваривается со
своей  сестрой  на  специальном  аппарате,  доставленном из Италии. Обечайка
здесь,  обечайка  там.  Когда  первый  корпус  начнет  действовать на полную
мощность, в работе будет одновременно более сотни обечаек.
     Посмотрели  мы  проект  и  ахнули:  технологический маршрут обечайки по
корпусу  составляет двадцать семь километров. Главный инженер завода Елецкий
задался   целью:  а  нельзя  ли  сократить  эти  дорогостоящие  переноски  и
перевозки?  И  что  же?  Переставили оборудование - путь обечайки стал около
двенадцати километров, это огромный выигрыш.
     Вас  интересует,  когда  я  впервые  попал  на  завод?  Про "Атоммаш" я
прочитал  в  газете  и  заинтересовался, хотя скорее платонически. А потом в
Ленинград  приехал мой товарищ из Харькова. Он и соблазнил меня "Атоммашем".
Вера,  это  моя  жена,  сначала  ни  в какую. Решаю лететь в разведку. Попал
прямо к Елецкому, он самолично потащил меня по корпусам.
     Ничего  подобного  тогда  не  было,  никакой  технологической  мощи. Мы
шагали  меж  колонн  по  распоротой  земле,  и  Елецкий  рисовал передо мной
захватывающие  технологические  дали.  "Здесь  встанут  термические печи, вы
знаете,  какой  они  глубины?  Двенадцать метров. Это же вещь! А тут, на сто
шестой  оси  поднимется  пресс, какого в мире нет: на пятнадцать тысяч тонн.
Мы  сможем создавать металл самой высшей структурой, - говорил Елецкий. - Мы
обрабатываем металл на уровне атома".
     А   на  месте  будущего  пресса  зияла  рваная  дыра,  на  дне  которой
копошились  машины.  Строители забирались в земные глубины. По-моему, первый
корпус  производил  тогда более сильное впечатление. Сейчас все упорядочено,
все  по  ранжиру.  А  тогда  все  клокотало и сопрягалось. Я сразу понял про
Станислава  Александровича  Елецкого: это энтузиаст. Мне захотелось работать
под его началом.
     "Ваше  мнение?" - спросил он меня. Как сейчас помню, мы стояли тогда на
сто  шестой оси. "Согласен на восемьдесят процентов. Остальное зависит не от
меня".  -  "Понимаю,  двадцать  процентов  приходится  на половину, у нас же
равноправие".
     Вера,  разумеется,  сначала  в  штыки,  но я, что называется, развернул
перед ней красочные перспективы - согласилась.
     Странный  вопрос - где сейчас моя жена? Я полагаю, на работе, где же ей
быть,  она  находится  в  другом  корпусе,  если  вы  желаете,  можем  к ней
позвонить, справиться о самочувствии.
     А  вот  и  сто  шестая  ось.  Японский пресс во всем своем великолепии.
Высота - десятиэтажный дом.
     Хотите  с  кем-либо  поговорить?  Извольте,  вот  как  раз стоит Михаил
Федорович  Грибцов,  мастер-бригадир  монтажного  управления, они здесь, что
называется,  от  первой  гайки?  Вот она, кстати, прямо по курсу. Не верите,
что  это гайка? Осмотрите внимательно: внутри резьба, снаружи шестиугольник.
Типичная  гайка. А то, что в ней двенадцать тонн веса, так это всего-навсего
дополнительная  деталь,  придающая некоторую пикантность. Это гаечка как раз
от японского пресса.
     Михаил  Федорович,  можно  вас  на минутку? Вот товарищ из Москвы хочет
познакомиться с вами.
     Не стану вам мешать. В сторонку отойду.
     "Почему  он  про  Веру  спросил? Что-то знает или просто так? Откуда он
может  знать?  Случайные  вопросы. Впрочем, я дал ему понять, что не намерен
развивать эту тему.
     Да,  Вера  уехала, но это наше личное дело, я не нуждаюсь в советчиках,
тем  более  в  летописцах.  Всю  неделю  я  был  занят,  мы  даже  не успели
поговорить толком перед отъездом. Она улетела, я даже не проводил.
     Однако  не  надо  кривить душой перед самим собой. Пусть так и будет, я
сам  хотел  того.  Пусть она побудет одна, чтобы самой решить, где ей лучше.
Пыль,  грязь,  дождик - все это дамские разговоры. А истинная причина в том,
что между нами наступило отчуждение.
     Когда  это началось? Первый разговор состоялся сразу после Нового года,
а  сколько  размолвок  было  до того... Возьмем те случаи, когда виноват был
только  я.  Юра  получил  двойку  по  литературе, и вечером я решил защитить
мужчину:  мой  сын  будет  технократом,  он  вполне  обойдется  телевизором,
литература  ему ни к чему. И вообще не стоит время терять на эти слюни. Вера
смертельно  обиделась,  все  воскресенье  не разговаривала с нами. Потом она
попросила  меня  после  работы  съездить в химчистку, это в Старом городе, и
надо  ехать  на  троллейбусе.  Я ответил, что это слишком далеко, а я взял с
собой  работу,  я  занимаюсь  сейчас  обечайками,  а  в химчистках ничего не
смыслю.  Ответ  показался  мне  бравым,  и  в  голосе  моем, видимо, звучала
особенная лихость, я бы с удовольствием повторил.
     Тогда  Вера  не  обиделась, она заплакала. А я хлопнул дверью и ушел на
улицу.  Слава  богу, Юры не было дома, я опозорил себя в отсутствие главного
свидетеля.
     Каким  же  ничтожеством я был. И даже не просил потом прощения, считая,
что  и  так  все сгладится. А почему, собственно, я должен просить прощения?
Они  забывают  вовремя  строить  кинотеатры  и прачечные, а мы потом с самым
серьезным   видом   обсуждаем   статистику  разводов,  сетуем  об  оскудении
нравственности. Если бы химчистка была за углом, разве я не сходил бы?
     Жалкая  цепочка  причин  и  следствий.  Вера  уехала,  а виноват в этом
управляющий  трестом,  не  построивший  вовремя баню. Зато я снова выгородил
себя: отважный рыцарь.
     Поехали  на  рыбалку  большой  компанией.  Улов  удался,  и  я  получил
назначение  на  главного  уховара.  Мне  помогали два ухаря, Петр и Василий.
Женщины чистили добычу, подтаскивали воду.
     Юра пропадал на берегу. Явился переполненный информацией.
     - Папа,  ты  знаешь,  в  чем состояла истинная трагедия Ивана Сусанина?
Что же ты молчишь?
     - Пока не знаю. Дай мне соль.
     - Истинная   трагедия  Ивана  Сусанина  в  том,  что  он  действительно
заблудился.
     - Да-да,  сынок,  это  уже было. Где же соль? Не вижу соли. Товарищи, у
нас  нет  соли,  это  же  трагедия.  Ох,  вот она, ну, слава богу. Подбросим
дровишек.
     А Юра переключился на Василия, к нему прилип.
     - Дядя Вася, в чем истинная трагедия Ивана Сусанина, вы знаете?
     Я в запале колдую над котлом.
     - Не  чувствую  перца,  пожалуй,  подбавим.  Юра,  не тереби дядю Васю,
сходи лучше за дровами, у нас кончаются, да смотри не заблудись.
     Вера вмешалась, подойдя к нам:
     - Юра,  оставь  дядей,  они  оглушены  ухой.  Пойдем,  я  выслушаю твою
историю.
     Бедный  мальчик, ему так хотелось покрасоваться перед нами, но взрослым
нет  никакого  дела  до  старых  легенд,  трансформированных  в  современные
анекдоты. Никогда не забуду горького лица, с каким он отошел от костра.
     Во  всем виновата наша суетность, которую мы обрядили в тогу динамизма.
Мы  оглушаем  себя  действием,  но куда мы идем? Ведь еще Паскаль двести лет
назад говорил: "Разуму легче идти вперед, чем углубляться в себя".
     Остановка  случилась  вынужденная,  но  мне не хочется стоять на месте,
мне  лень  стоять,  я  слишком  динамичен для этого, я рвусь вперед. Дилемма
такова:  а)  беру административный отпуск и лечу в Ленинград, чтобы повлиять
на  Веру: "Прости меня, дурака старого"... б) позвонить Зое и договориться с
ней на вечер.
     Увы,  тут нет альтернативы. В чем истинная трагедия Григория Пушкарева?
В том, что он всегда избирал самые резиновые варианты".
     - Ну   как,  вы  уже  наговорились  с  бригадиром  монтажников?  Сейчас
попробую   показать   вам   нечто  интересное.  Пройдемте  к  тому  зеленому
вагончику,  здесь  сидит шеф-монтажник господин Судзуки, я вас познакомлю, у
мистера  Судзуки  припрятана  тут  одна занятная штучка - действующая модель
пресса.
     Неудача.   Дверь  на  замке.  Судзуки-сан  отбыл  в  кафе  "Наташа"  на
обеденный перерыв, который полагается ему по контракту.
     В  таком  случае:  вперед!  Шагаем  вослед  за современной технологией.
Перед  нами  расточной  станок, прибывший с Апеннинского полуострова. Высота
двенадцать  с  половиной метров, диаметр вращающегося круга - восемь метров.
Недаром  итальянцы  прозвали  эту  махину:  "Русский  бык".  Обечайка любого
размера  и  профиля  разместится  тут как на ладони, да еще останется резерв
для грядущих реакторов повышенной мощности.
     - Разве  вам  мало  этих  тонн  и этих метров? - спросил автор, нарушая
границы   жанра   и   тем   самым  оказываясь  неким  бесцеремонным  образом
непосредственно на месте действия под сводами первого корпуса.
     - К  чему  вы  призываете  нас?  -  забеспокоился  Григорий Пушкарев. -
Топтаться на месте? Помните, еще у Паскаля было сказано...
     - Позвольте,  Григорий  Сергеевич.  Вы  же прекрасно помните, Паскаля я
вам сам приписал, так что не козыряйте им. Ваше дело стремиться вперед.
     - А  ваше,  товарищ  автор?  -  ревниво спросил он. - Вы призываете нас
углубляться  и  углубляетесь сами - но куда? но в кого? Вы хотите углубиться
-  но  не  в  себя,  а в меня. Для вас это не углубление, а движение вперед,
против  которого вы протестуете. Вы хотите стать глубоким - но за счет своих
героев, так я вас понял?
     Незапланированная  перепалка  автора  и  героя  была  сродни обеденному
перерыву,  записанному  в редакторском контракте. Впрочем, мы уже насытились
взаимными обвинениями и вступали в стадию поисков общего языка.
     - Вы  технократ,  Григорий  Сергеевич.  Мне трудно углубиться в вас. Вы
прошли  хорошую  закалку,  термообработку.  Вы  стали  как  броня и способны
говорить  вслух лишь о прессах, станках и прочем железном скрежетании. А где
при  этом  ваше  сердце? Если я спрошу напрямик о ваших семейных неурядицах,
вы же мне не расскажете?
     - Конечно,  не  расскажу. Я не обязан. Вам палец в рот не клади, вы тут
же  откусите  его,  мало  того,  размножите мой откусанный палец тиражом два
миллиона экземпляров.
     - Профессиональная  тайна  ваших  воспоминаний  гарантируется. А если я
все  же  напишу,  то  заменю ваше имя, чтобы снять все ваши нарекания на сто
страниц вперед.
     - Все равно. Наш читатель дошлый, он узнает по деталям.
     - Они-то мне и требуются.
     - Для  вас  это  художественные  детали,  а  для  меня надрез по живому
сердцу,  сквозная  рана.  Впрочем,  я  понимаю,  это и есть ваша технология.
Предпочитаю иметь дело с металлом...
     - Чтобы не углубляться в себя?
     - Кажется,  мы начинаем по второму кругу. В таком случае вперед! Сейчас
я  посмотрю вашу программу на сегодня, утвержденную Варварой Семеновной. Вот
она.  Через  сорок  минут  у  вас  назначена  встреча  с нашим замечательным
строителем  Николаем  Ивановичем  Рулевским.  Он настолько прекрасен и чист,
что  выступает  под  собственным  именем.  А  мы  тем временем продолжим наш
осмотр.
     И мы бодро зашагали вперед, углубляясь в технологические пущи.




     - Поехали,  Иван.  Мчи  сначала  на  бетонку  - и сразу в горком. Через
двадцать  две  минуты  совещание.  А  я  пока  помолчу,  сосредоточусь. Если
бетонку к празднику не дадим, нам счастья не видать.
     Опять  в  этом  году отпуск пропустил. Прошлым летом уехал в Крым почти
тайно,  даже  название  санатория  не оставил. На одиннадцатый день дежурная
приносит  телеграмму.  Ну, думаю, устроили всесоюзный розыск, а после узнал:
меня  в  постройкоме  выдали  - ведь я у них путевку брал - и корешок от нее
остался. Всюду мы пускаем если не корни, так корешки...
     В  телеграмме, известное дело, полный панический набор: "График сорван,
необходимо ваше присутствие..."
     Рядом  с  почетными грамотами можно вывешивать неиспользованные путевки
на бездельную жизнь.
     А  ведь  есть  время  и  в  этом году. Сдам бетонку и напишу заявление:
прошу  предоставить  за  неиспользованное  время...  И  пущусь  в  погоню за
прошлогодним снегом.
     Я  знаю, куда мне ехать. Не теплые края меня зовут, а дальние и давние.
Увы,   сейчас   меня   призывает   горком.  Осталось  двадцать  минут.  Надо
сосредоточиться,  ведь в горкоме - как на духу, могут задать вопрос на любую
тему.  Поэтому  туда  являешься  чистенький,  как из баньки, при себе только
тонны, кубометры, гектары и центнеры - ничего отвлекающего.
     "Итак, товарищ Рулевский, чем вы нас порадуете к праздникам?"
     Вечный вопрос, ответ на который всегда подвешен под потолком.
     Поэтому отвечаю бодро:
     "Бетонку  я  сдам.  Как  раз  к  празднику.  Даже на сорок восемь часов
раньше". Однако негоже открывать свои резервы даже в горкоме.
     А  дальше  что?  Форсировать газопровод? Ах да, я же в отпуск собрался.
Хотя  бы  на пять дней. И не в Крым. Сяду в другой самолет. Первая остановка
в  Ташкенте,  но  я там не задержусь, сразу - в местный самолет. Еще полтора
часа  лета  -  и  я  в  Чимкенте,  ловлю  попутную  машину  -  и дальше. Уже
показались  горы,  иду  параллельным  курсом.  Люди должны чаще видеть горы,
тогда  они  становятся  сильнее.  А  если  горы  далеко от тебя, надо всегда
помнить  о  них.  И  вот  я  вернулся  к моим вершинам, с которых пустился в
большую жизнь.
     Впрочем,  еще  не вернулся. Еще мечтаю о том, чтоб вернуться, а сам еду
на  бетонку,  которую  надо  сдать  к  праздникам  и  даже чуть быстрее, ибо
бетонка нужна нам для скорости.
     О  возвращении  в  родную школу остается лишь мечтать. Машина выехала в
поселок.  Наверное,  теперь  ходят  рейсовые  автобусы,  тогда их не было. Я
выхожу на остановке и прямо через сад спешу к школе, скорей, скорей.
     Тихо  подойду,  ни  у  кого  ничего  не  стану спрашивать, помню все до
последней  щербинки  в дощатом полу, давно бы следовало перестелить, да руки
никак  не  доходят. В коридоре может показаться директор Дмитрий Павлович, я
прошмыгну мимо, будто не узнал его.
     Скорей  в  класс.  Третья  дверь  налево.  Хорошо, что я попал во время
урока.  Войду  в  класс  и тихо сяду на заднюю парту. Надежда Ивановна ведет
урок  географии.  Она  увидит,  что  в  класс  вошел посторонний, но меня не
узнает.
     "Коля,  сынок,  что  же  из  тебя  получится?" - причитала она над моим
бывшим  чубом,  а  я топтался перед ней, мечтая скорей удрать во двор, чтобы
продолжить там наши игры.
     "Товарищ, вы откуда?" Нет, конечно, она меня не узнала.
     А  я  и  ей  ничего  не  отвечу,  только  сделаю знак, что все хорошо и
правильно,  я, мол, буду сидеть тихо и слушать ее рассказ про Южную Америку,
это очень далеко от Вановской средней школы - и от меня тоже.
     Так  приятно  сидеть  и  слушать  ее родной певучий говорок. Наконец-то
можно  отвлечься  и  сосредоточиться на самом главном: зачем я есть на белом
свете?
     За  окном школы, за листвой сада угадываются белоснежные вершины. Зачем
живут горы? Для других гор? А для чего я?
     "Товарищ, я снова к вам обращаюсь, откуда вы?"
     Ах,  Надежда  Ивановна,  разрешите  пока  не  отвечать,  мне  так важно
сосредоточиться,  ведь  я  приехал  за тысячи километров, до конца урока еще
пять  минут,  я успею сосредоточиться и все пойму, вот сейчас, сейчас, через
минуту. А после мы поговорим, я попробую ответить на ваш вопрос.
     Учитель  вправе  спрашивать и ждать правильного ответа. За ложный ответ
выставляется  двойка,  и  я мечтал попасть в родную школу вовсе не для того,
чтобы  лгать  самому  себе.  На  этот  раз  правильный  ответ нужен не моему
учителю,  но  мне  самому.  И  я  готов еще раз преодолеть тысячи километров
пространства  ради  такого  ответа,  столь необходимого мне теперь, на сорок
третьем году жизни.
     Звонок!  Опять  не успел. Хорошо, попробую сосредоточиться на следующем
уроке.
     "Здравствуйте,  Надежда  Ивановна. Вы еще спрашивали о том, что из меня
получится? Помните?"
     "Кто же ты? Никак не узнаю. Стара стала, на пенсии уже".
     "Рулевский  я.  Коля  Рулевский из детдома. Ни отца, ни матери не имею,
только вас одну. Вы же меня сынком называли, помните?"
     "Так  это  ты, сынок? Хулиганил ты, помню. Учился так себе, тоже помню.
От  хулиганства  учился неважно, это точно. Ты же способный. А теперь в окно
смотрю  и  думаю:  кто это подкатил к нам на белой "Волге"? Значит, это твоя
машина? В большие люди вышел, сынок".
     "Разве в том дело, Надежда Ивановна? В машинах разные люди ездят".
     "Не  говори,  сынок.  Вот  ты  же  приехал  ко  мне. Ведь не все ко мне
приезжают. И гостинцы небось привез?"
     "Так  я  еще  не  приехал,  Надежда  Ивановна.  Я  только мечтаю. И про
гостинцы даже не подумал. Но я скажу водителю, пусть заедет в универсам".
     "Кем же ты стал, Коля?"
     Что  ответить  старому  учителю?  Я ушел из школы без сожаления, удачно
поступил  в  Чимкентский  политехникум. Меня все мотало - то в технику, то в
спорт.  В  59-м  получил  звание  мастера  по  боксу,  рвался  в олимпийские
чемпионы. Бил всех своих дружков, пока меня самого не побили.
     Победила  дружба.  Замелькали  поселки,  города.  Арысь,  Миргалимсай -
точка  на  карте, зарубка в душе. Отслужил в армии на востоке, вернулся было
в Казахстан, но все не сиделось на месте, еще не нашел конечного дела.
     Начал  складывать жизнь из крупных блоков. Семь лет отдал КамАЗу, и вот
уже  четвертый  год  на "Атоммаше". На КамАЗе Карина родилась. Чем "Атоммаш"
одарит?
     Решение  было  правильное: я строитель. На КамАЗе увлекся сваями, из-за
них сюда и приехал.
     А   если  хотите,  Надежда  Ивановна,  было  и  того  проще.  Начальник
строительства  Чечин  Юрий  Данилович  позвал  сюда и работу обещал хорошую.
Вылетел  из  Набережных  Челнов  на  разведку.  Полдня  ездили  с Чечиным по
площадке.
     "Что же вы мне дадите, Юрий Данилович?"
     "Вот это и дам. Первый корпус".
     "Где же он?"
     "Прямо перед нами". И рукой в голое поле показывает.
     "И весь мне?"
     "Весь.  От  первой  оси  до  сто  двадцать  пятой.  Все двадцать восемь
гектаров под одной крышей".
     "Ого! И быстро надо его на ноги поставить?"
     "За два года".
     "Тогда согласен".
     А  про  себя  прикинул: Валентине здесь должно понравиться, вода рядом,
климат  добрый. Детский садик для Каринки сам закончу. С садиками у нас пока
не  густо,  все  на  потом  откладываем.  А  бедные дети этого не понимают и
продолжают множиться.
     Жена  у меня верная, двадцать лет душа в душу. А мне, кроме раскладушек
и аквариума, ничего не надо. Люблю рыбок.
     И полетел за своими.
     Дни  и  годы  закружились,  словно  сидишь  в  машине  времени, и белые
солнечные  полосы  сливаются  с  черными полосами ночей, при таком ускорении
жизнь  приобретает  серенький  оттенок,  как  раз под цвет бетонного цветка,
распускающегося в земле по моей воле.
     И  кто  хоть раз залез в эту чертову машину времени, тому хода назад не
дано.  Новый  год  встречали  в  середине  октября. Когда это было, сразу не
сообразишь   -  октябрь  семьдесят  седьмого.  Сколотили  трибуну,  вывесили
транспаранты.  К  тому времени пришлось взять в штат специального художника,
который  расписывал  наши  успехи  и призывал к новым. Дед Мороз прикатил на
вездеходе  с  мешком  новогодних  подарков. Пригласили на концерт киноактера
Рыбникова,  пришлось  поломать  голову, по какой статье его пригласить, чтоб
не скупо было.
     А  кругом  вздыбленная  земля,  ямы,  колонны,  своды. То поле, которое
показывал  Чечин,  уже  перестало  быть  полем, хотя еще не сделалось первым
корпусом.  Мы засевали поле железом, всходы у нас не такие скорые, оттого мы
и спешили обогнать время.
     Нас ведет вперед тема: дать как можно больше мощностей.
     "Это  ты  правильно, сынок. Все верно. Я учить тебя не имею права, хотя
и  была твоей учительницей. Но спросить-то могу. Тебе не кажется, сынок, что
вы  слишком  стремитесь  вперед,  все  стремитесь,  а  сколько хлама всякого
остается  за  спиной, вы и не оглядываетесь, времени все нет. Что ты об этом
думаешь, сынок?"
     "Я  строю,  Надежда  Ивановна.  Мне думать некогда. Если мы все сядем у
самовара  размышлять,  то  и  работать  некому  станет,  от  этого получится
экономическое  торможение,  и  свет  может потухнуть, так как энергетический
кризис не ждет".
     "Хорошо, сынок, это мне понятно. А как же наши дети?"
     "Мой  лозунг  такой:  делать  сегодня  то,  что  ты знаешь. Размышления
потом.  Для них мы запланируем специальное время в будущем. Так и обозначим:
пятилетка  размышления. А что касается хлама за спиной, то это исключительно
от  ошибок,  допускаемых  в  планировании. Мы сознательно хлам не планируем.
Может  быть,  наши  дети  научатся  строить по-другому, а мы слишком глубоко
сидим  в  истории.  Нам  архитрудно,  но  мы делаем все, что можем делать на
сегодня. А наши дети будут делать то, что смогут завтра".
     "Ты  очень  умно  говоришь,  я готова поставить тебе "оч.хор.", урок ты
приготовил  прекрасно, это чувствуется. Но все-таки один вопрос: каким будет
конечный результат?"
     "Простите  меня,  Надежда Ивановна. Вы моя учительница, и я не смею вас
учить.   Но   мне   почему-то   кажется,  что  у  вас  философия  стороннего
наблюдателя.  А я признаю одну философию трудностей. Как мы живем? Трудности
не  дают  нам  расслабляться.  Вас  интересует  конечный результат. А меня -
начальный.  Я  смотрю  туда,  где начинается наше сознание. 724 метра на 400
метров  -  вот  моя  геометрия  на  земле.  Я  слагаю железную песнь первого
корпуса.  Я  рвусь  к центру земли, откуда начнет вырастать небывалый пресс.
Вы  смотрите  на дом - и морщитесь: отделка плохая, рамы не так покрасили. А
я  смотрю  на  дом и вижу поле, которое тут до того было, вижу, как этот дом
из  грязи  рос и распускался этажами. А рамы мы потом докрасим. Мы принимаем
философию  действия.  Это мы XXI веку даем мощности, не спрашивая о том, что
получили  от  века  XIX.  Мы  у  прошлого  не берем взаймы. Вот вы собрались
поставить  мне  "оч.хор.".  А  ведь  я  не  заслужил.  У  нас другие оценки:
почетные  грамоты  да  выговоры. У меня счет такой: 10:9 в пользу выговоров.
Один  выговор  даже  от  начальника  главка, это считается особой честью. От
главка  выговор,  от обкома партии переходящее Красное знамя. Вот и считайте
теперь, какой я руководитель: хороший или плохой?"
     Задумалась  Надежда  Ивановна,  не  отвечает.  Далеко  осталась  родная
школа, за морями, за долами - не долететь.
     Начальство  меня  не  отпустит  в  дорогу.  А  мне  без  разрешения  не
положено.
     Тогда  тоже  начальство  призвало.  Я  вел планерку, справа на тумбочке
прямой  телефон  из  горкома. И звонок по-особому отрегулирован, чтобы сразу
знать, кто и что.
     Словом,  призвали. Сидит первый секретарь. Рядом с ним Чечин, начальник
строительства.
     "Как первый корпус?"
     "Сдаем", - отвечаю.
     "А тепло там будет, как вы думаете, Николай Иванович?"
     "Так  я  тепло  не  веду,  товарищ  секретарь.  Об  этом  другая голова
заботится".
     "Этой головы уже нет, Николай Иванович".
     "Было бы дело, а голова найдется".
     "Вот мы и собираемся поручить вам теплотрассу, Николай Иванович".
     "Так морозы на носу, она ведь должна уже подходить к корпусу".
     "А вы не интересовались, где она на самом деле?"
     "Как-то  выходил  смотрел.  Не  видать  что-то.  Сколько там по проекту
отпущено?"
     "Это деловой разговор: восемь месяцев".
     "А у нас в запасе?.."
     "Полтора.  Не  знаю,  правда,  сколько по вашему календарю получится. Я
слышал, вы уже Новый год справили".
     И  взвалил  себе  на  шею  еще  и  теплотрассу.  Перво-наперво засел за
проект.  День  сижу,  второй  -  и глазам не верю. Что я рассчитывал найти в
затрепанных  папках  с  засаленными  тесемочками? Гениальное озарение мысли,
взлет  инженерной  идеи - и сроки спасены. Но я смотрел листы - и покрывался
пятнами.  Проект  был  бездарен, как мусорная яма, как городская свалка, как
отбросы  гнилого  мышления,  и  столь  же  зловонен.  Его  составлял тупица,
безмозглая   дубина,   протухший   окорок,   лишенный   всякого   намека  на
воображение.  Даже  разметку  норм  этот дуб делал по старым справочникам, о
новых материалах он не имел ни малейшего понятия, будто с луны свалился.
     На  КамАЗе  мы тянули похожую теплотрассу, я знал, как это делается. Но
теперь  меня  спасал  не  гений, а бездарь, безымянный тупица, чью подпись я
так  и  не  смог  разобрать.  Добросовестная  дубина,  хорошо,  что никто не
раскрывал  его  вонючих  листов,  лишь  начальник  замарал своим размашистым
крючком  верхнюю  часть  листа,  не  вникая  в  суть.  "Сколько  там  у  вас
получилось?  Восемь  месяцев? Ну и хорошо". Спасибо бездарю. Слава тупице! Я
посидел  две ночи, выбросил всю его недоумочную технологию. Восемь месяцев я
умял  до  трех.  Теперь  выиграть  еще  месяц  на энтузиазме - и я уложусь в
назначенный срок.
     Лишь  бы  эта  бездарь  не вошла в комиссию о приемке теплотрассы. А то
ведь еще начнет кричать: "Сделано не по проекту".
     Теперь видите, Надежда Ивановна, откуда у нас хлам берется?
     Признаться,  я первый и последний раз выезжал на чужой бездарности. Это
не   мой   стиль.   У   меня  помощники  толковые,  зубастые,  с  такими  не
закостенеешь.
     Снова  планерка. И снова прямой звонок. На проводе Первый: "Не могли бы
вы ко мне приехать?"
     Иван  домчал  за двенадцать минут. Поднялся на второй этаж. Расстановка
та же: секретарь, рядом с ним Чечин, два члена бюро.
     Первый, как всегда, к истине подбирается с дальних позиций.
     "Мы   вот   выбирали-выбирали,  Николай  Иванович,  и  никак  не  можем
остановиться   на   правильном   решении.  Нужен  нам  Промстрой-два,  чтобы
форсировать  инженерные  сети.  Что  вы  на  это  скажете?"  - а сам коварно
улыбается.
     Я же человек простой, к дипломатии не приучен. Рублю им правду-матку:
     "На два года раньше такой Промстрой был нужен".
     "Это можно понять так, что вы согласны?"
     "На что?" - спрашиваю.
     "На Промстрой-два. Организовать его и принять под свое начало".
     Первый  корпус  мы  тогда  уже  сдали.  Гремела музыка, звучали елейные
речи.  И  снова  будни  мешаются  в  серое  - под цвет бетона - до следующих
праздников. Только с Промстроем мне праздников не видать.
     Когда  приехал сюда, под моим началом было двести человек, а сейчас три
с  половиной  тысячи,  это  рост или не рост? Но кто растет? Я вообще думаю,
что рост зависит не от силы, а от самостоятельности.
     В  одном  я  начисто лишен самостоятельности - домой вовремя приезжать.
Уж на что моя Валентина Андреевна ангел, но тут и она не выдержала.
     "Надо  уметь,  -  говорит,  -  организовывать свой рабочий день. Это, -
говорит, - признак стиля и умения руководителя. Я читала в одной книжке".
     Карина привела свой довод:
     "Папа, я тебя так жду, так жду".
     "Хорошо, Кариночка, постараюсь исправиться".
     "Папа,  -  продолжает  она,  -  я  хожу  в  детский садик, а вот Оля из
второго подъезда не ходит. Почему она не ходит? Она не хочет?"
     Как   ей   объяснить?   Строим   мы   последовательно,   а  проектируем
параллельно.  От  этого  совершаются  некоторые  перекосы,  и  мы  стараемся
привести   их   в   нормальное   состояние,   применяя   те  же  методы:  то
последовательно,  то  параллельно  -  как  скорее.  Во  всех случаях принцип
быстроты  играет  определяющую  роль.  Вот  отчего иногда опаздывают детские
садики.
     Такое объяснение не всякий взрослый поймет, но более ясного я не знаю.
     Карина тем временем продолжает свои вопросы:
     "Папа, а правда, что сейчас международный год защиты ребенка?"
     "Правда", - отвечаю. Вопрос не трудный.
     "А от кого нас защищают, папа?"
     Вот  это  вмазала!  Если  наши  дети в пять лет способны задавать такие
вопросы,  то  что  же  они  через  двадцать лет спросят? От чего же мы своих
детей  защищаем?  Ведь  дети с детьми никогда не воевали. У меня под началом
целый  Промстрой:  я даю людям тепло, воду, даю дороги. Что я могу еще дать?
Ведь  я не бог. Но разве не сумею я поставить на земле детский сад на двести
восемьдесят мест, даже если его нет в плане?
     Я  человек  дела.  Достали  типовой проект и начали класть детский сад,
лишь  забор  повыше  сделали, чтобы никто не видел. Теперь эти методы широко
освоены.
     И  назвали его "Электрончик". Вот и Оля из второго подъезда туда пошла.
Начали  тянуть  бетонку на атомную станцию. Как какая шероховатость в работе
-  я к Ивану: "Мчи на бетонку". Правую полосу уже почти положили. Иван сразу
берет   скорость   сто   сорок.   Парю  над  бетонкой.  Такая  скорость  все
шероховатости сглаживает.
     Что   я  говорил:  попал-таки  в  родную  школу.  Подвернулись  длинные
праздники,  у  начальства отпрашиваться не надо. Долетел удачно, на автобусе
успел, все идет по программе. Уже и школа за садом проглядывает.
     Как  сад  разросся!  А  что  же  школа? Подхожу ближе - и душа у меня в
пятки. На школьной двери деревянный крест: две доски набиты.
     Как  же  я  теперь попаду в свой класс, чтобы там сосредоточиться и все
понять?
     Показался  пожилой  мужчина, видимо сторож. Подошел ближе, ба, ведь это
же  наш  директор  Дмитрий Павлович. Он посмотрел на меня и не узнал. Я тоже
не спешу. Что-то такое-этакое - подспудное - мешает мне открыться.
     "Что со школой? - спрашиваю. - Закрыли ее?"
     "Проклятые  строители. Второй год не могут настелить новые полы. А дети
при чем?"
     "Понятно, - говорю. - А я-то думал".
     "Вы кто такой будете?"
     "Нет-нет, не подумайте, - и руками замахал. - Я не строитель..."
     Что,  Иван? Руками зачем махаю? Разве я руками махал? А где же бетонка?
Уже проехали? Ну тем лучше. Скоро горком, надо сосредоточиться.
     Значит,  не  судьба побывать в старом классе. Полы осели, а новых никак
не настелют. Вечный вопрос - где доски достать?
     Размечтался  я сегодня. Хорошо бы стройку получить. Чтобы весь комплекс
- от первого колышка. Чтоб пришли мы в чистое поле - а там ничего нет.
     Но все будет! Срок отмерен.
     С  чего  начать?  Вот  в  чем  вопрос.  В  наше  время  вечных вопросов
скопилось столько, что дальше некуда.
     Еще  недавно  я не колебался бы. Посмотрел в проект - и начинай: первый
корпус, второй корпус, сто восемнадцатый...
     А теперь сам знаю, с чего начну. Я новое качество построю на земле.
     Мне  лишь  одно условие нужно. Чтобы там ничего не было, и вот встает в
чистом  поле  пестрая игривая коробка: не завод и не плотина, не домна, но и
не депо.
     Удивляются  люди:  "Что  это в чистом поле растет? Чуден терем-теремок,
не иначе".
     А  раз  он  один  в  чистом  поле растет, то для него и забора не надо.
Пусть встает теремок у всех на виду.
     А  от  него  во  все  стороны дороги расходятся. Пять дорог звездой - в
любые концы.
     И  поднялся  терем-теремок,  типовой,  панельный, но ладный и опрятный.
Окна светлые, лестница парадная. А рядом качели, горки, карусели.
     Стало  людям ясно: вырос в чистом поле детский сад, здесь и будет центр
нашей будущей жизни, начало нового города.
     Радуется  местное  население,  матери и отцы: "Кто же поставил на земле
это  детское  чудо?"  -  "Как?  Вы не слыхали? Это великий строитель Николай
Рулевский так решил. Его работа".
     Пусть  расходятся во все стороны света проспекты и улицы, встают вокруг
садика дома, универсамы, кинотеатры.
     И станут через сто лет вспоминать: с детского садика все началось.
     А  пока  стоит  "Электрончик"  один в чистом поле. Рано утром папаши со
всех  сторон  ведут  за  руки  детишек  -  и скорей на работу, строить новый
город.
     Кто  знает,  может,  повезет  мне  в  жизни. Поеду на новую стройку - и
встанет в чистом поле терем-теремок, панельное чудо.




     Здесь  я должен воспользоваться теми малыми авторскими правами, какие у
меня  есть,  чтобы на время приостановить своих героев и вступить в действие
самому,  иначе  останутся нераскрытыми те загадочные обстоятельства, которые
предшествовали моему появлению на сто шестой оси.
     Впрочем,  если  смотреть  в  корень, и тут во всем распорядились герои.
Так что же было?
     Мы  ехали  с Николаем Ивановичем Рулевским в городской комитет партии к
первому  секретарю,  у которого было назначено совещание с повесткой дня "на
месте".
     Николай  Иванович  выглядел  несколько утомленным и не был расположен к
разговорам.   Он   сидел   на  переднем  сиденье  в  глубокой  задумчивости,
подбородок  его  некоторым  образом  даже  на  грудь  склонился. Я же, как и
полагается  преданному  летописцу,  занимал заднее сиденье, где и пребывал в
позе  кропотливого  наблюдателя,  стараясь  не  упустить  ни  одной  детали,
которые  пробегали  мимо  нас  по  обе стороны дороги. Я с полным основанием
считал   себя   летописцем  жизни  Н.И.Рулевского,  ибо  записываю  ее,  эту
примечательную  жизнь,  свыше  десяти  лет  с момента нашей первой встречи в
Набережных  Челнах,  где мы познакомились в тесном строительном вагончике. С
той  поры я регулярно писал о Рулевском со средней цикличностью 1,5 раза в 2
года.   Затем   образовался   непредусмотренный   перерыв,   пока  Рулевский
перебирался  с КамАЗа на "Атоммаш", но недаром говорится, что мир тесен - мы
снова встретились.
     Это  не  загадка,  а  всего  подступы  к  ней. Продолжая перемещаться в
пространстве,  мы  подкатываем  к  беломраморному  подъезду  горкома, дружно
поднимаемся   на   второй  этаж,  перекидываясь  малозначащими  фразами,  не
сумевшими зацепиться в памяти.
     Стоим  в  приемной.  Сюда  съехались  все  герои,  цвет  и краса города
Волгодонска:  генеральный  директор  завода,  секретарь партийного комитета,
главный  инженер,  начальник строительства. Все бодрые, подобранные, волевые
-  такого  собрания  положительных  героев  хватило  бы  на  три современных
романа, уверяю вас.
     Я  предвкушал  всю сладость задуманного совещания с волнующей повесткой
дня:  "на  месте".  Сейчас  я  попаду в святая святых, услышу, что говорят в
узком  кругу  сильные  мира сего, ну если не всего мира, то во всяком случае
волгодонского.  Наконец-то  я  увижу в работе первого секретаря, назовем его
Докучаевым, а то все получаю сведения о нем из вторых рук.
     Но  товарищ  Докучаев  рассудил  иначе.  Точно  в назначенную минуту он
появился  в  приемной,  чтобы  пригласить  гостей  в  свой  кабинет.  Я  был
представлен  и соответственно моменту охарактеризован. Продолжая улыбаться и
радуясь  нашему  знакомству,  Докучаев  отвечал,  что  он  слишком ценит мое
время,  а  совещание  у  них  сейчас  произойдет  нехарактерное, более того,
скучное,  исключительно  цифирное,  и потому лучше всего как-нибудь в другой
раз и так далее и тому подобное.
     Я  уже  писал  о  том,  что  автор обязан прислушиваться к голосу своих
героев,  а  первый  секретарь,  вне всякого сомнения, был таковым с такой же
степенью определенности, с какой я был автором.
     Тезис  о  диктате  героев  над автором подкреплялся неукоснительно, при
этом  герой  с  завидной  легкостью  отказывался  от своего звания, не желая
попадать в книжку.
     Приглашенные  просочились  в  заветный  кабинет,  а  я остался в полном
одиночестве  среди  наспех  примятых  окурков,  с трудом успев зафиксировать
торопливую  реплику  Рулевского,  что  я  могу  воспользоваться его машиной,
поставленной на прикол.
     Почему  Докучаев рассудил именно так, а не иначе? Это есть загадка Э 1,
после которой последовали все остальные.
     Так  я  никогда  не  узнал  о  том,  что  же  было на том нехарактерном
совещании,  а  спросить  об  этом  у  Рулевского всякий раз забывал, так как
события начали разворачиваться стремительно.
     В  моей  напряженной  программе  образовалось  непредвиденное окно, и я
задумался на пороге приемной: куда же теперь направить свои стопы?
     И  раздался  отчетливый  голос,  прозвучавший  внутри  меня:  "В первый
корпус".
     Не  могу  объяснить,  каким  образом  я  сей голос воспринял, во всяком
случае  не через уши, но отчетливость его не оставляла сомнений. Я торопливо
спустился вниз и сел в машину.
     Что  означал  сей голос? Почему я решил ехать именно в первый корпус, а
не  в  кабинет  партийного  просвещения,  скажем,  где ждала меня прекрасная
девушка  Галя,  обещавшая подобрать подшивки местных газет? Это есть загадка
Э 2, и мне потом пришлось виниться за нее перед Галей.
     Я  и  не заметил, как домчался до первого корпуса. Прошагал по тоннелю,
повернул налево, поднялся по ступенькам и оказался под сводами корпуса.
     А теперь куда?
     И тот же отчетливый голос сказал: "Иди прямо к сто шестой оси".
     И я двинулся туда. Почему? Это есть загадка Э 3.
     Сто  шестая  ось  прорастала из земли, устремляясь в поднебесные сферы.
За  моей  спиной  горделиво  высился японский пресс, отсвечивая маслянистыми
округлостями  поршней.  Прямо  свисал  с перекладины кусок опоэтизированного
ситца.

                Чтоб работа наша шла
                Продуктивно и гладко,
                Выполняй правила
                Внутреннего распорядка.

     Зачем  я  запоминал  эти  никчемные  детали? Это есть загадка Э 4. Зато
отчетливо  помню,  как  меня  поразила  неизбежность перескока дактилической
рифмы  в  мужскую  в  третьей  строке.  При  этом  условии стихи приобретали
необъяснимое эпическое звучание и философскую глубину.
     И  это  все,  за чем я спешил сюда? Я провел более пристальным взглядом
вдоль  оси,  ощупывая ее от самого подножия до верхних перекладин. На высоте
примерно  трех человеческих ростов я обнаружил в гладкости металла некоторую
шероховатость, дверцу, что ли, а может, дупло.
     Как же я туда доберусь?
     И  тут  же  слева  от  себя  заметил железную стремянку, прислоненную к
другой  стороне оси, мне даже показалось: только что стремянки не было. Но я
не  стал  мучиться  над  безответными загадками. Я полез вверх по стремянке,
стараясь  дотянуться  до  дупла.  Рука  нащупала  легкий  свиток,  теплый  и
податливый.
     На  меня  надвигался  мостовой кран с раскаленной обечайкой в когтистых
лапах. Я поспешил убраться на землю.
     Обдавая  меня  жарким  дыханием, двухсоттонная обечайка проплыла мимо и
тюкнулась  в  бассейн с водой, вознеся вверх незначащее облачко пара, тут же
растаявшее.
     Я поспешил назад, сжимая в руках теплый свиток.




     Это   был   хороший  диск,  нисколько  не  заезженный  до  той  степени
варварства,  когда  звуковая  дорожка  вконец  стирается,  иголка  то и дело
соскакивает  и  начи-начи-начинает  плести  несу-несу-несусветицу.  Я еще ни
разу  не  клал  этого диска на сладостное вращающееся ложе проигрывателя, но
уже любил его.
     Он  назывался: "Новые вариации", фирма "Мелодия", стерео, ГОСТ 5780-79,
С60-0869, 1-я сторона, вторая группа.
     Странно  было  лишь  одно: почему это сорокапятка? Я всегда считал, что
фирма  "Мелодия"  не  выпускает  сорокапяток.  Во  время  войны  сорокапятки
выпускали  на  Урале,  их  ставили  на прямую наводку и били немецкие танки,
которые,   в   свою   очередь,  пытались  раздавить  гусеницами  беззащитные
сорокапятки,  за  что  последние  были прозваны "прощай, родина". Ко времени
Курской  битвы сорокапятки были заменены на более дальнобойные пушки калибра
76 миллиметров. С ними мы и дошли до победы.
     В  развитии  дисков  наблюдается  обратная  тенденция: от 78 оборотов к
45-ти и наконец - к 33-м, так появились долгоиграющие диски.
     Выходит,  теперь  "Мелодия"  освоила  сорокапятки. Тем лучше. Различные
скорости нужны как в жизни, так и в музыке.
     Я  положил диск на стол, он снова свернулся в свиток. Взял его в руки -
стал диском.
     На   круге   проигрывателя   свиток  тотчас  расправился  и  закрутился
соответственно числу оборотов.
     Увы,  там  ничего не было, кроме электрического потрескивания. Я ожидал
услышать  музыку,  а  вместо этого слушал шорохи космоса, которые мне ничего
не говорили.
     Разряды  становились  более  продуманными,  возник  некий ритм, кратный
трем.  На  фоне  этого  ритма  зазвучал голос, далекий и протяжный, заунывно
выводящий гласные.
     Что  было  вначале,  слово  или  песнь?  Мне  вдруг показалось, будто я
присутствую при рождении слова - из песни.
     И тут сорокапятка внятно объявила:
     - Даю настройку, раз, два, три, четыре.
     Я  нисколько  не  удивился.  Нынешние  приключения только начинались, я
отчетливо сознавал это.
     - Просим  не  ругаться  за  несоответственность  падежов,  -  продолжал
неведомый  голос.  -  Записи  даются в машинном переводе с электромагнитного
языка,    трудности   и   прочие   искажения   зависят   от   нестабильности
электрического  поля. Слушайте все, кто может. Мы совершили посадку на вашей
планете,  мы  готовы оказать вам помощь, если вы в ней нуждаетесь. Мы попали
на  планету,  атмосфера  которой густо насыщена электромагнитными сигналами,
имеющими  явно  искусственное  происхождение, сейчас эти сигналы поступили в
отдел расшифровки, посылаем вам встречный сигнал, следите по нашим каналам.
     Голос внезапно смолк, продолжались разряды.
     Снова зазвучал:
     - Аэрофлот  приносит  вам  свои извинения за некоторую задержку рейса и
непредвиденные атмосферные осадки.




     - Посадка  + 2 света. Программа выполнена с максимальным приближением к
расчетной.  Мы  проникли  внутрь  устойчивой  структуры,  и  я закрепился на
твердом  предмете  явно  искусственного  происхождения,  уходящем в коренные
породы планеты.
     В  течение  двух  лун  согласно инструкции я не смею покидать корабля и
потому должен оставаться в замкнутом пространстве.
     Планета  обитаема,  это  несомненно.  Здесь  живут  разумные  существа,
достигшие   высокой   степени  развития,  если  судить  по  их  материальной
культуре.
     Наконец-то мы встретили во Вселенной наших братьев по разуму!
     Но  -  терпение!  Я  включил  регулятор  пространства  и потому остаюсь
невидимым  для  коренных  обитателей,  а сам могу вести наблюдение в секторе
полной сферы.
     В  первую  очередь  предстоит  определить  -  кто же является носителем
разума  на  этой  планете и степень развития данного разума. Иначе я не смею
выходить на контакты.
     4   света  после.  Продолжаю  исследования.  Действуют  все  датчики  и
излучатели.
     Планета   Зина,  так  она  именуется  во  всех  космических  каталогах,
сконструирована  не  самым  лучшим  образом.  У  Зины всего одна звезда, что
приводит  к  неизбежному  чередованию  света и тьмы, тепла и холода, добра и
зла,  а  это,  в  свою  очередь,  вызывает  пульсацию энергии ее обитателей.
Удалось  установить, что в темное время пульсации эмоций заметно ослабевают,
хотя,  казалось  бы,  должно  быть  наоборот.  Здесь все не так, как на моей
родной  Светлании, где светят три солнца и царят вечный день, вечное тепло и
вечный покой.
     Однако  здешние  существа  обладают  достаточной  степенью стабильности
своих  эмоций,  что  свидетельствует  о  высоком  нравственном уровне данной
цивилизации,  примерно 15-й разряд. С появлением темного периода они впадают
в  спячку,  а когда светило появляется над горизонтом, приступают к разумной
деятельности.  Иногда  они продлевают светлый период с помощью искусственных
источников освещения.
     Природа  создала разумные существа, наградив их сверхпрочной устойчивой
структурой,  что  является  наиболее целесообразным на Зине-планете. Здешние
обитатели  не боятся огня, не страдают от холода. Они обладают внушительными
формами  и  по  специальным  полозам  передвигаются  в  двух  направлениях с
помощью  колеи.  Они  принимают  электронную  пищу,  издают  сигналы. Весьма
разумны   и   подвижны.   Я   записал   их   в   каталог   так:  существо  -
Колесноравнобедренное   армированного  напряжения,  сокращенно  КРАН.  Таким
образом,  нашему  кораблю  удалось  обнаружить  несомненно  редчайший случай
электронной цивилизации.
     КРАНы  все время заняты созидательной работой. Они выпускают щупальца и
баюкают в них младенцев и малышей, перенося их по дому в требуемое место.
     Младенцы  имеют  форму  круглого  обода  с  плоской поверхностью. Такое
причудливое    сочетание   кривизны   и   плоскости   является   несомненным
свидетельством  высокого  разума.  Я полагаю: такое кольцо есть не что иное,
как  первоначальная  молекула жизни. На некоторых молекулах начертаны знаки,
которые  я  пока не могу расшифровать и фиксирую их для памяти: а) обечайка,
б) негабарит I степени.
     Возможно,  таким образом разум обозначает себя. По другой гипотезе, это
может делаться для более низких существ.
     5  светов  после.  Пробовал  вступить  в  контакт  с ближайшим разумным
существом.  С этой целью повторил его сигнал на четверть октавы ниже. Он тут
же  двинулся  на  меня, демонстрируя свою агрессивность, а затем отступил на
исходные  позиции,  чтобы показать миролюбие. Однако  17 второй межзвездной
инструкции  запрещает  нам  вмешиваться в развитие коренных цивилизаций, и я
прекратил  свои  попытки.  Он  так  и не понял, кто же излучал полученный им
сигнал, и долго елозил взад-вперед в полном недоумении.
     А  кто  это  такие  - двуногие существа из мягкоструктурного материала,
передвигающиеся  внизу  по  нулевой  поверхности?  Я лишь теперь заметил их,
поскольку они не высылают во внешнее пространство никаких излучений.
     10-й   свет.  Удалось  сделать  важное  открытие:  на  Зине  существует
социальное  неравенство,  что  тотчас отбрасывает данную цивилизацию на семь
разрядов назад.
     Оказалось,  что  эти двуногие существа с некрасивым утолщением наверху,
обладающие  слабой, предельно размягченной структурой, есть не что иное, как
живые  роботы,  находящиеся  в  услужении  у  КРАНов  и обечаек, которые они
обслуживают.
     Я   произвел   эксперимент   "меченый  робот".  Таким  образом  удалось
установить,  что  каждая обечайка владеет собственными роботами, которых она
каким-то  образом  отличает  от  остальных  и  запоминает  своей электронной
памятью.  Каждое  утро  роботы являются к своей владычице и начинают служить
ей,  чтобы  она  скорей  пробудилась для плодотворной деятельности. При этом
мягкоструктурные  роботы  страшно  суетятся, лопочут, однако все то, что они
при  этом  произносят,  бессвязно  и  лишено  существенного смысла. Наиболее
употребительны у них следующие звукосочетания: "Давай-давай!", "Перекур".
     Обечайки  медленно  вращаются, производя на свет толстые вьющиеся нити,
напоминающие  спираль  нашей  далекой галактики. Мне удалось установить, что
вьющиеся  нити  -  это  извилины  разума, ибо они являются носителями тепла.
Мягкоструктурные  роботы  относятся  к  извилинам разума весьма почтительно,
собирая  их  в  большие  короба,  которые  затем  вывозятся  из дома разума,
видимо, на продажу.
     Во  всяком  случае,  несомненно,  что  данные  извилины разума являются
основной   и   конечной   продукцией,   выпускаемой   в   данном   замкнутом
пространстве.   Эксперимент   "меченая   обечайка"   показал,   что  0,7  ее
первоначальной массы было превращено в извилины разума.
     Впрочем,  разумные  существа  обращаются  со  своими  роботами довольно
сносно.  Я  боялся,  что  они начнут тянуть из них жилы, но ничего подобного
наблюдать  не пришлось. Мягкоструктурные роботы то и дело отходят в стороны,
вытягивают  нижние  конечности  и  пускают  из своих верхних отверстий сизый
дым,  обладающий  определенным  наркотическим  действием,  потому  что после
этого  они  в состоянии снова вскочить и бежать к своим властелинам. Видимо,
с   помощью   дымящих   наркотиков   роботы  заглушают  тоску  о  социальном
неравенстве.   Их   поведение   крайне   однотипно.  И  вообще,  они  весьма
однообразны и неразвиты по сравнению с обечайками.
     15  свет. В первой половине света мне удалось наблюдать, как на планете
Зина  совершается  процесс  размножения.  Этот  весьма ответственный процесс
КРАНы  не  могли  доверить  другим  и осуществляли его сами. Две обечайки на
щупальцах  сблизились, издав при этом торжествующий клич радости, похожий на
удар.  Соединившиеся  обечайки  легли  на  специальное ложе и начали любовно
вращаться.  Затем  вспыхнул  огонь  страсти,  срастающий  их в единое целое.
Плоды  этого  любовного  экстаза  появляются,  видимо,  не  сразу. Я зарядил
обечайки   электростатическими   элементами,   чтобы   провести  эксперимент
"меченая любовь".
     Во  время  этого любовного акта Мягкоструктурные роботы долго кричали и
размахивали   верхними  конечностями,  выражая  радость.  Они  начинают  мне
нравиться, в них есть что-то симпатичное и доверчивое.
     После  этого КРАН повесил на самом видном месте любовный призыв: "Темп,
темп, качество!"
     И снова роботы радовались и размахивали конечностями.
     22  свет.  Передвинул  индикатор  времени  на  988 светов вперед, чтобы
посмотреть,   что  же  из  всего  этого  получится?  Куда  идет  цивилизация
Зины-планеты? Какова цель ее развития?
     Я  попал удачно. "Меченая обечайка" не ошиблась, указав свои координаты
во  времени.  Мы оказались в другом замкнутом пространстве, где эта обечайка
путем любовного размножения была уже слита с семью другими.
     На  ограничивающей пространство перекладине висел призыв, установленный
КРАНом: "Первый реактор досрочно!"
     Значит,  реактор  и  есть конечная цель этой высокоразумной электронной
цивилизации?   Однако   мне  не  удалось  установить,  что  означает  термин
"досрочно". И зачем оно?
     Итак,  реактор  был  погружен  вертикально ниже нулевой поверхности. Им
управляли    КРАНы.    Вокруг    реактора   собралось   огромное   множество
мягкоструктурных роботов. Они чего-то ждали и ничего не делали.
     Я  понял,  что  присутствую при зарождении новой жизни на планете Зина,
но меня волновал другой вопрос, и я усилил индикацию.
     Самый  главный  КРАН медленно опустил в реактор длинные черные стержни,
я  тотчас обнаружил электронное излучение внутри реактора, рождающее большое
количество  тепла,  которое  по  специальным  волноводам выходило за пределы
данного пространства и преобразовывалось там в электромагнитные импульсы.
     Реактор разумен!
     Более   того,   он  есть  верховный  жрец  разума,  ибо  он  производит
электронную   мысль,   управляющую   всеми   другими   разумными  существами
Зины-планеты:  КРАНами,  обечайками  и всем остальным. Лишь мягкоструктурные
роботы,  в  силу  своей  нравственной недоразвитости, не желают воспринимать
эти  электронные  мысли  и  отскакивают  от  них  прочь, если они каким-либо
образом попадают в их размягченную структуру.
     Реактор  работает  не  останавливаясь  и производит электронную мысль в
огромных  количествах  для  управления  обширной  территорией.  Воистину  он
неутомим и вечен, как вечен атом. Он управляет всем живым.
     Какой сверхмощный интеллект!
     24  свет.  Во второй половине света единственное солнце Зины закрылось,
воздух  потемнел  и  с  небес  неожиданно  полилась жидкость, которая начала
проникать  в  наше  замкнутое  пространство. Я в это время отдыхал, отключив
себя  от  источника питания, а когда пробудился, в моей нише скопилось более
сорока  мер  жидкости.  Я  кинулся  спасать  приборы и датчики, но, кажется,
опоздал.
     Примерно  такая  же  картина  наблюдалась  по  всей  плоскости  нулевой
поверхности.  Всюду  сверкали  лужи,  два  ближних  КРАНа  вышли  из строя и
сердито гудели.
     Еще  более  оригинально  вели  себя  роботы. Они неритмично размахивали
верхними   конечностями,   тыкая   ими   друг  в  друга  и  издавая  сигналы
недовольства.  Видимо,  таким  примитивным  путем они пытались выяснить, кто
виноват    в   протечке,   что   свидетельствует   об   их   крайне   низкой
интеллектуальной  организации  и  повышенной  агрессивности,  совершенно  не
присущей высшему электронному разуму.
     Дальнейшее  наблюдение  за поведением мягкоструктурных роботов вынужден
прекратить,   так  как  аппаратура  отказалась  работать.  Моя  изоляция  не
выдержала  контакта с вышеназванной жидкостью, продолжающей падать сверху из
глубин  космоса.  Выражаясь  вульгарным  языком, я начисто промок, а это мне
категорически запрещено  24 третьей межзвездной инструкции.
     25 свет. Падение жидкости продолжается в усиливающемся темпе.
     Все  погибло!  Приборы  и  датчики  вышли  из  строя.  Ни одна шкала не
реагирует  на  внешний  мир. Единственный выход для меня: отключить источник
питания и впасть в анабиоз. Но кто тогда меня разбудит?
     Разумные   существа   выходят   из   строя   один   за  другим.  Только
мягкоструктурным  роботам ничего не делается от соприкосновения с жидкостью,
льющейся   на   них.   Они   без   устали  продолжают  размахивать  верхними
конечностями,  издавая  бессмысленные  звуки:  "От  такого  слышу!"  -  "Сам
такой!" - "Заделывай сам, я уже сделал".
     Кто знает, может, это и есть наиболее живучий вид на Зине-планете?
     Отказал  последний  контакт.  Моя  цивилизация  не  выдержала  сурового
соприкосновения со здешней цивилизацией. Я отключа...




     Проигрыватель  продолжал  вращаться.  Скрипучий  голос  пришельца резко
оборвался  на  полногласной фонеме, однако же диск найденного мною свитка не
дошел и до половины и вращение его не замедлилось.
     Я  с  трепетом  ждал продолжения. Диск потрескивал, - то лопались в лад
вращению космические пузыри.
     Женский  голос возник так неожиданно, что я едва не вздрогнул, мне даже
показалось,  что  я узнаю эту знакомую певучую интонацию. Но где же я слышал
этот голос? Среди каких плит?

                        "Здравствуй дорогая Наташа!

     Как  обещала,  пишу  тебе сразу по приезде. Устроиться пока не удалось,
зато  я  познакомилась в столовой с Ларисой, и она провела меня в общежитие.
У  них  как раз кровать свободная, так как Рая в отпуску, а вахтерша даже не
спросила, кто я такая. Она парней ловит.
     Знаешь,  Наташа,  здесь  хорошо.  Правда,  иногда  поднимается пыль, но
этого  скоро  не  будет,  когда  насадят деревья и разобьют газоны, сейчас у
строителей  на  это  просто  не  хватает  времени. А главное, здесь сплошная
молодежь,  я  прошла  по  проспекту  Строителей  и  встретила четырех девчат
моложе меня - и все с детскими колясками.
     Приезжай, Наташа, наши шансы повышаются.
     И   еще  одно  -  из  области  неблагоприятного.  В  Новом  городе  нет
кинотеатра  и  танцевать  негде, надо ехать в так называемый Старый город на
троллейбусе  -  а  там  билетов может не быть. Мы поехали и попали только на
другой  сеанс.  Но  там  парк  неплохой, давно посажен. Смотрели кинокомедию
"Жандарм женится", милая штучка.
     Больше писать пока нечего. С волгодонским приветом. Твоя Зоя.
                                                                     25 мая"

                              "Дорогая Наташа.

     Уже  устроилась  на  работу  - и вовремя. Оформили меня и дали дату. Ты
спросишь:  какая  разница,  26  или  28  мая?  Отвечаю:  день поступления на
"Атоммаш" считается и днем записи в очереди на жилье.
     Ты  не хуже меня знаешь, зачем мы с тобой сюда собирались ехать. Я пока
оформилась  лаборанткой  на  110  р.  Если  тебя  такие  условия устраивают,
складывай  чемодан  и  отбивай  мне  телеграмму,  а там будем с тобой вместе
дружно идти на повышение - как-никак, у нас техникум за плечами.
     Поселилась  пока  в  общежитии  на  третьем  этаже.  Но ведь теперь я в
очереди  на  жилье  записана,  общежитие к этой очереди не относится. Может,
мне  однокомнатную  квартиру  дадут,  на  худой  конец - отдельную комнату в
малосемейке, как повезет.
     Дом  у  нас  красивый: 9-этажный, башенного типа. Рядом стоит такой же.
На  крышах  смонтирован  лозунг:  "Атоммаш"  зовет".  Я живу в том доме, где
"зовет",  квартира  Э  17.  Это я тебе на тот пожарный случай, если ты вдруг
решишь приехать, а меня не окажется на месте.
     Вчера  на  танцах  познакомилась  с Петром, инженер из прессового цеха.
Вот  умора,  Наташка,  как я пожалела, что тебя со мной нет. Спрашивает меня
этот  Петр:  "Вы  одна?" Я отвечаю: "Подруга, - ты то есть, - в отъезде". Он
смеется:  "А  мы  с  Петром-вторым одни". Пошел меня провожать и сразу начал
демонстрировать,  какие  у него хваткие руки. Я, конечно, дала ему по рукам.
Ты  знаешь,  Натали,  я не ханжа, но я твердо знаю: нет меньше сладости, чем
поцелуй  без  согласия.  По-моему,  согласие  -  это тот минимум, за который
должна  бороться  женщина.  Он  обиделся,  ушел, не попрощавшись. Подумаешь,
здесь  молодежи знаешь сколько. Мне Лариса сказала: по здешней статистике на
одну девушку приходится 1,14 парня.
     Выводы делай сама.
     Твоего  ответа  еще не получала, надо вообще вычислить, сколько времени
идет  письмо  от  меня  до тебя и обратно. Пиши мне сразу о своих дальнейших
планах   и   возможностях.   Подала   ли  ты  заявление  на  уход?  Действуй
решительнее.
     Я тебя обнимаю. Твоя Зоя.
                                                                    30 мая".

                          "Дорогая моя Наташенция!

     Наконец-то  получила  твое  письмо,  и все во мне всколыхнулось: родная
Каменка,  надежды  и разочарования. Однако ты делаешь большую ошибку, что не
подаешь  заявление  об  уходе. Держать тебя они не имеют права, сейчас не те
времена,  а мы живем в свободном государстве, у нас незаменимых нет. Так что
приезжай скорее, первое время остановишься у меня.
     Но,  может, ты мне не все пишешь? Зачем ты ездила на ярмарку в Чухлому?
И   с  кем?  Что  ты  там  потеряла?  Надо  действовать  решительнее,  иначе
останешься на задворках действительности. А здесь жизнь в кипении.
     У  меня заведующая Нина Петровна, она заведует нашей лабораторией, пока
не  конфликтуем.  Так  вот,  на днях она послала меня отнести спецификацию в
первый корпус.
     Тут недалеко, всего две остановки, можно и пешком пройти.
     Под  корпусом  идет  подземный  тоннель  - красиво. Словно в московском
метро.
     Слушай!  Поднялась  я  из  тоннеля - и ахнула! Снаружи он не производит
особенного  впечатления,  так  себе,  стены и крыша, обыкновенная коробочка,
даже  не  похоже,  что  в  ней  52  метра  высоты. Зато изнутри неизгладимое
впечатление.  Станки  высотой с 5-этажный дом. Над головой краны плывут, мне
иногда даже кажется, что они живые - такие они солидные и уверенные в себе.
     Никогда  не  видала  такой  мощи.  Мы  с  тобой  на  практике  были  на
ростовском "Сельмаше", совсем не то впечатление, уверяю тебя.
     Иду задрав голову, от движения кранов оторваться не могу.
     Вдруг над ухом голос:
     - Здравствуй, красавица.
     Смотрю  -  Петр,  о  котором  я  тебе  писала,  мы  с  ним после танцев
поругались.  Вообще-то он мне нравится - но не терплю настырных. Я сама умею
выбирать.
     Подходит ко мне как ни в чем не бывало:
     - Хочешь, проведу тебя по корпусу?
     - В  другой  раз,  - отвечаю. - Не хочется портить первого впечатления.
Скажи лучше, как пройти в прессовый?
     - Так я сам оттуда, я же тебе говорил. Мы спецификацию ждем.
     - Можешь получить. Утверждена и подписана.
     Очень  мило  поговорили. Вполне современный технологический диалог. Под
конец он спрашивает:
     - На танцы придешь сегодня?
     - Барабанщик на бюллетене, - отвечаю. - А я туфли в ремонт отдала.
     Отшила его. С той поры в прессовом не была.
     Последняя  новость.  Огорчительная  весьма.  Нынче  опять была в первом
корпусе,  бродила  под  сводами.  Смотрю, у входа в тоннель список вывешен -
очередники  на  жилье.  Первым  стоит какой-то Скалиух, зато последний имеет
номер 4717 - Стяпунин.
     Как  же  я себя найду среди этих тысяч? Списки сделаны на таких больших
листках,  приклеенных  к  толстому  картону,  и  все  это как бы скреплено в
альбом - листай, ищи.
     Смотрю  по дате поступления, по алфавиту, так и сяк. Зоя Гончарова, ау?
Нет  меня.  Так  и  ушла,  ничего  не  поняв.  Мне потом объяснили. Одиноким
женщинам  отдельную  комнату не дают до 28 лет, жилая площадь до этого срока
предоставляется  только  семейным.  Зато  после  28 лет могут дать комнату и
одинокой,  официально признавая тем самым, что у нее уже не осталось никаких
шансов выйти замуж. Шансов нет - получай свою малосемейку.
     Мне 23. Значит, еще 5 лет ждать, пока приобрету все шансы на жилье.
     Вот  как  получается. Чтобы получить квартиру, надо прежде выйти замуж.
И  чтобы  выйти  замуж, надо прежде иметь отдельную комнату, ведь с комнатой
совсем иной разговор, дураку ясно.
     Как  разрубить  сей  заколдованный  круг?  В  кустах мужа искать? Петр,
например,  уже  интересовался,  где  я  живу.  Он сам тоже в общежитии, тоже
стоит на очереди.
     Зря   я  его  отваживала.  Будешь  слишком  гордая,  не  получишь  свои
квадраты.
     Меняю тактику.
     Обнимаю тебя. Твоя Зоя.
                                                                   14 июня".

     "Наташенька,  прости  меня,  я  страшная  эгоистка,  не ответила на два
твоих письма.
     Я  пошла  по твоим стопам. Ты совершенно права, когда пишешь: не все ли
равно,  где  влюбиться, на "Атоммаше" или в Каменке? Вот и я втюрилась вслед
за тобой.
     Шансов  -  ни  малейших.  Ноль  целых  и  ноль десятых, может быть, две
сотых,  не  более  того.  Познакомилась  с  ним в аэропорту, когда встречали
бригаду  писателей  и  поэтов  из нашей столицы. Они прилетали спецрейсом, а
меня и Ларису определили для встречи от комитета комсомола.
     Приехали на аэродром, а они еще из Москвы не вылетели, ждут кого-то.
     Пошли  в  буфет  кофе  пить.  А он уже там. Тоже прибыл на встречу - от
имени  начальства. Угощает нас жевательной резинкой, доказывая при этом, что
жевательные   движения   сублимируют   в  человеке  умственные  способности.
Веселый,  я  тебе  не  могу  передать.  "У  меня,  - говорит, - рыба в котле
готова, а рыба не может понять, кого она ждет. Как я ей объясню?"
     И  сам  весь  такой - многослойный. Начнешь снимать с него шкуру, а под
ней   другая,  никому  не  дано  докопаться  до  последнего  слоя.  Я  сразу
почувствовала,  что,  несмотря  на свою веселость, он держит в себе какую-то
горькую тайну.
     Он  тут  же пригласил меня на утреннюю рыбалку - вставать надо в четыре
утра,  а  я, дура, тут же согласилась. А ведь он старик, ему за сорок, жена,
дети, малый джентльменский набор.
     Но  я уже закружилась. Как глянула на него, тут же загадала: поцелуемся
мы нынче или не поцелуемся? Никогда не думала, что в сорокалетнего втюрюсь.
     Сидели  в  буфете  до  самого  вечера.  Наконец  прилетели  наши родные
писатели,  я  одному  из  них цветы сунула. Если спросишь, какие они, отвечу
честно: пока не разглядела. Люди как люди.
     Едем  на  базу  отдыха.  А  Григорий  в  наш  автобус  поднимается, его
Григорием  зовут,  понимаешь? Я, говорит, обещал некоторым из присутствующих
рыбалку. Но получается некоторая перестановка: сначала будет уха.
     Натка,  это  же  было  три  недели назад, сто лет прошло. Уха оказалась
великолепной.  Произносили  тосты за гостей и хозяев. Я кухарила у костра, и
он  меня  хвалил.  А  у  меня  сердце  замирало:  сбудется  ли то, что утром
нагадала?  Нарочно  оставила компанию, пошла на берег Дона. Долго стояла над
водой - не сбылось.
     По  Дону  теплоход  плывет, сам огнями залит и речку искрами засыпал, в
каютах светло, уютно. Годы идут, уплывает мое счастье вниз по реченьке.
     Я  даже  не услышала, как он подошел. А я вся такая, сама не знаю какая
- из одного слоя.
     - Ты что дрожишь? - спрашивает.
     - От  страха,  - отвечаю. И стали мы целоваться, со мной никогда такого
не было.
     Потом  я вырвалась, убежала. Когда уезжали, спряталась от него в другую
машину.
     Еле ноги унесла.
     А  после  думаю:  дура.  От  чего я спасалась? Разве от этого спасаться
надо? Чаще всего мы спасаемся как раз от того, к чему надо стремиться.
     У  Григория  отдельная  двухкомнатная  квартира на седьмом этаже, много
книг,  ковров, телевизор, автомобиль - словом, большой джентльменский набор.
Я  пришла  к  нему  через  неделю, ни о чем не спрашивала. Он сам рассказал.
Конечно,  он  женат,  вернее  -  был женат, но полтора месяца назад его жена
оставила  эту  шикарную  квартиру  и  улетела  в Ленинград, здесь ей пыльно,
грязно и вообще химчистка далеко. Сына с собой забрала.
     Теперь  мой  Григорий  не женатый и не холостой, сам не знает. Если она
подаст  на  развод,  даст  согласие,  а  первый  подавать  не станет, так он
говорит.
     Кто  же  я  теперь?  Тут  уж все ясно: заурядная любовница. Не подумай,
будто  я прячусь и страдаю. Я просто счастлива. И Григорий меня любит, я это
чувствую  как  женщина.  Он просто не отходит от меня. Теперь он ждет письма
от Веры (это его жена) - что она решит?
     Видишь,  как меня закружило и понесло против течения. Желаю тебе успеха
и полного счастья (не как у меня - тайного). Обнимаю тебя, твоя Зоя.
                                                                    28 июня"

                              "Дорогая Наташа.

     Все  пошло  кувырком. Никогда не думала, что мое счастье окажется таким
незадачливым.   Все   время  приходится  скрываться,  таиться,  по  телефону
говорить - и то шифром. Я ведь начинающая дрянь, во мне еще совесть бродит.
     Григорию   легче.  У  него  работа.  Он  крупный  технолог,  все  время
изобретает   прогрессивные   процессы.   Задумал  создать  совершенно  новый
реактор, но сам еще не знает какой.
     А  я  зареванная живу. Все! Решила бросить. Не могу я так. Вчера только
пришла  к  нему, соседка из 6-й квартиры тут как тут: "Григорий Сергеевич, у
вас  нет  соли  в долг? Ах, у вас гости, извините, пожалуйста". А сама так и
зыркает. Я оставила ему купленную колбасу и побежала куда глаза глядят...
     Наташа,  не сердись, я тебя совсем забыла. Две недели письмо валялось в
шкатулке  недописанным,  теперь  продолжаю, хотя особых перемен у меня нет и
не предвидится.
     Первую  неделю  я  мужественно  держалась.  Григорий человек чуткий, он
меня   разыскивал.   Однако   же  не  настолько  упорно,  чтобы  я  на  него
рассердилась.  В  это время мне Петр подвернулся, даже в кино с ним сходила,
но никак на него не реагировала, так как полностью к нему равнодушна.
     Иду мимо базара, а навстречу Григорий:
     - Хорошо, что я тебя встретил. Шагом марш за мной.
     - Куда?
     - Пойдем, сама увидишь.
     Пришли  на  переговорный  пункт. Разговор был уже заказан. И он говорит
своей  благоверной:  "Когда  ты  приедешь? Как никогда? Какая грязь? Никакой
грязи,  у  нас  три  недели  дождей не было". Григорий нарочно оставил дверь
кабины  открытой. Но я вышла на улицу. "Когда приедешь?" - "Никогда!" - я не
могла   этого   слышать.  А  они  проговорили  на  эту  тему  34  минуты  по
автоматическому  счетчику. Если люди так долго договариваются о расставании,
значит,  это  гиблое  дело.  Я  встала  со скамейки и пошла через дорогу. Он
догнал меня у молочного магазина:
     - Хочешь, я первый на развод подам?
     Я молчу.
     - Я ей позвоню и скажу про тебя.
     Я  молчу.  А  ноги сами идут к его подъезду. Едва вошли, я сразу к нему
на грудь:
     - Не могу без тебя.
     Вот  какая гордая я теперь стала. Но и вечер тот был самый счастливый в
жизни.
     Утром  просыпаюсь, Григорий уже что-то пишет за столом - опять про свои
процессы?
     - Знаешь,  -  говорит,  -  я по телефону ей не смогу сказать. Пороха не
хватит.  Вот я написал письмо и адрес моей рукой. Тут все сказано, как есть.
Возьми опусти в ящик.
     И  протягивает  мне конверт: Ленинград, улица Пестеля, 22. Я скорей его
в  сумочку,  а  дома,  в  общежитии  своем,  заложила  в самую толстую книгу
"Политическая  экономия",  а  книгу  -  в  чемодан  на замок. Чтобы от греха
подальше.
     Никогда  не опущу. Эх, Наташка, желаю тебе счастья, но не такого, как у
меня. Обнимаю тебя, твоя Зоя.
                                                                    24 июля.
     P.S. Напиши мне что-нибудь скорей, посоветуй. Трудно мне".




     Теперь  мне оставалось полеживать на диване. Диск крутился беспрерывно.
Герои  сами  являлись  ко  мне  на  пятый  этаж. Каждый раз "новые вариации"
начинались с новой главы.
     Единственное  неудобство  подобного  метода  изучения  жизни состояло в
том, что я никогда не знал, чей монолог прозвучит следующим?
     Но  разве  в реальной жизни было по-другому? Герои сами хватали меня за
руку, сами решали, кто из них будет говорить первым.
     В  конце  концов  дело  обстояло  таким  образом.  Я  обрел диск, но не
получил  свободы  от  героев.  Так  пусть  же  недостаток  моей  сорокапятки
обернется  достоинством, надо лишь набраться терпения и ждать решения самого
диска, ведь я еще не выяснил до конца, насколько он разумен.
     И снова нажимаю кнопки пуска:
     "Вот  пресс,  он  перед  вами.  И  он  моя  любовь. Как? Разве я еще не
представился:   Петр   Боярчиков,   старший   мастер   пресса,   которым  вы
интересуетесь.   Понял   вас,  поправка  совершенно  справедливая,  учту  на
будущее,  вы  интересуетесь  не  прессом, а людьми, которые на нем работают.
Так  ведь  и  пресс  у  нас  уникальный, второго такого в мире нет, японская
фирма  "Айчай"  изготовила  его  для  нас  по  особому  заказу. Я вам назову
основные  технические  параметры:  усилие  15  тысяч тонн, размер выдвижного
стола  9  на  9...  Что  вы сказали? Поэзия цифр вас не волнует? Понял, весь
внимание.  Вам  про  личную  жизнь?  Я вам скажу, к нам многие ходят, но все
интересуются  исключительно  прессом,  такой он уникальный. А вот про личную
жизнь  еще  никто  не  спрашивал, я лично к этому не приучен, прямо не знаю,
что вам рассказать.
     Слушаю  внимательно  ваши  вопросы.  Какой день самый счастливый в моей
жизни?  Тот  самый,  когда я на этот пресс пришел. Видите, снова я на прессе
замыкаюсь.  А личного в моей жизни еще ничего не совершилось, хожу холостым.
Была,  правда,  девушка,  но так, ничего серьезного, даже не поцеловались ни
разу,  так  что  дальше намерений дело не дошло. Живу в общежитии, далеко не
разбежишься.
     Сам-то   я   пензенский,   55-го  года  рождения.  Кончил  Куйбышевский
политехнический  по  специальности  "обработка  металлов  давлением", словно
рассчитывал: я диплом получу, а тем временем в Японии пресс построят.
     Сто  шестая  ось?  Мы  как  раз  на этой оси стоим. От оси до оси шесть
метров,  вот  пресс  и  занимает  пролет  от 103 оси до 111, это примерно 50
метров.  А  что  на сто шестой оси? Нет, ничего такого не замечал, там все в
полном  порядке. Правда, кое-что было, но это абсолютная мелочь, уверяю вас.
После  сильных  дождей, когда были протечки, с третьей колонны на сто шестой
оси  вдруг  вода пролилась, много воды, но ее быстро собрали насосом. Мы еще
удивились,  отчего  это  вдруг пролилось единовременно так много воды, будто
шквал  какой,  проверили  всю сто шестую ось, но ничего не обнаружили, кроме
непонятного  дупла  на  третьей колонне, откуда все это и пролилось. Так что
это все. И никаких последствий.
     Давайте  я  лучше  про  пресс вам расскажу. Как по-вашему, какая у него
высота?  Вот  и  ошиблись,  не  20,  а  ровно  25 метров, десять современных
этажей.  Вы  знаете, что обечайки мы не делаем, мы получаем в виде поковок и
ведем  механообработку, сдираем стружку. Из обечаек варится корпус реактора.
А  где  взять  донышко  реактора,  да  еще  такое,  чтобы  оно радиоактивное
излучение  выдерживало?  Наш  пресс и будет давить эти донышки как блюдечки.
Каждое  такое  блюдечко на 200 тонн, кривизна идеальная. Уникальность пресса
в  том,  что он напряжение держит. Такой пресс сначала надо смонтировать. На
эту процедуру отводится год.
     Монтаж  ведут  наши,  Ростовское  монтажное управление Э 7, сорок шесть
человек.  Старший  у  них  Михаил  Федорович  Грибцов,  ас  монтажного дела,
подлинный новатор. Наблюдают шеф-монтажники, четыре японца.
     Знаете,  какие  страсти  тут  разгорелись. Я как раз к началу подоспел.
Проект   сборки   пресса   был,   разумеется,   разработан   соответствующим
институтом, но монтажники его забраковали.
     Главный  вопрос  упирался  в  поднятие  тяжестей.  Смонтировали  нижние
опоры.  Надо  ставить нижнюю траверсу, которая собирается в стороне в полном
виде.  А  траверса  весит 740 тонн, с такими весами еще никто в мире дела не
имел.
     Как  же  ее  на  место  доставить,  если кроме всего прочего кран берет
всего  600  тонн? Проект отвечал: соединяем два крана специальным креплением
и  принимаем  на  него  траверсу.  Два  крана  по 600 тонн, итого 1200 тонн,
никакого  риска. А синхронность двух кранов? А соединительное крепление? Это
же  полтора  месяца  работы  как минимум. Но японские шефы тоже были за этот
проект.
     А Грибцов сказал:
     - Будем поднимать одним краном.
     Тут  секрет такой: всякий кран имеет в паспорте гарантию - 25 процентов
нагрузки.  Выходит,  600 проектных тонн, да 150 гарантийных, итого 750 тонн.
А у нас 740. Тютелька в тютельку.
     До  этого  был мировой рекорд, где-то в Германии поднимали одним краном
600 тонн. И теперь такой скачок.
     Вторая  сложность:  центр  тяжести. При подъеме одним краном мы обязаны
знать центр тяжести, а то мы поднимем, а траверсу перекосит.
     Обратились   к   японцам.   Те  дали  эпицентр  тяжести  диаметром  сто
миллиметров. У них как раз старший Судзуки-сан, башковитый мужик.
     Надо  сказать,  что  Грибцова  поддержал  главный  инженер  управления.
Объявили  они о своем решении японским шефам. И как раз такое время выбрали,
в  пятницу,  когда японцы на уик-энд собрались, экскурсия на теплоходе у них
была.
     Судзуки-сан спрашивает через переводчика:
     - Когда вы собираетесь производить этот подъем?
     - Сегодня вечером, - Грибцов отвечает.
     Судзуки-сан походил вокруг траверсы, осмотрел крепления и говорит:
     - У   вас   еще   много   подготовки.  Мы  вполне  успеем  вернуться  к
понедельнику и посмотреть, как вы начнете поднимать траверсу.
     И   уплыли  на  свою  экскурсию.  Некоторые  даже  утверждают,  что  та
экскурсия  была  специально  организована  генеральной  дирекцией;  лично  я
думаю, что имело место случайное совпадение.
     Вечером  начали  подъем. В корпусе народа почти не было, лишние глаза в
таком  деле ни к чему. Михаил Федорович потом рассказывал, что труднее всего
дался  первый  волосок.  Скомандовал  он,  кран  тянет,  мотор  гудит, блоки
вращаются, а траверса - ни с места, словно примерзла.
     Уже  потом  сообразили  -  там  32  троса,  а высота натяжения около 25
метров.  Это  же  восемьсот  метров чистого троса. Кран его тянет, а трос-то
новый,  необработанный,  он  растягивается. А мы от волнения этой вытяжки не
учли.  И тут я вижу: между нижней поверхностью и сборочным стендом с правого
угла волосок просветился.
     Оторвалось!
     Ну  и  пошла. Высоко не поднимали, это же нижняя траверса. Через 4 часа
она уже стояла на месте. По монтажной традиции распили две бутылки вина.
     В  понедельник  утром  японцы  пришли  на  работу,  сильно удивились. А
главный  инженер  управления  за превышение власти заработал выговор, до сих
пор не сняли.
     Нижнюю  траверсу  поднимали  в  мае,  верхнюю в сентябре, вот как время
уплотнили. Скоро начнем наладку.
     С  этими  траверсами  я вам так скажу: внешнего эффекта почти никакого,
поднимаем  железяку  и  ставим  на  штыри.  Подъем  идет  со  скоростью пять
миллиметров  в  секунду,  это  же  почти  не видно. Но внутренняя экспрессия
колоссальной силы, все в тебе как натянутый трос.
     Теперь  уже  японские  шефы  наши  полные  сторонники,  они тоже скорей
хотят,  скучают  без  своего  дома.  А  когда  верхнюю  траверсу установили,
устроили небольшой праздник на верхней площадке. Послали к шефам.
     - Судзуки-сан, вас срочно требуют на верхнюю площадку.
     Тот срочно полез по леерам.
     - Что такое? - спрашивает по-японски и по-русски.
     Монтажники в ответ:
     - Судзуки-сан, просим принять в честь успешного подъема.
     И подносят ему стопку - сто грамм.
     За  нижнюю  траверсу монтажники заработали выговор, за верхнюю получили
премию. Я вам скажу - это моральная победа.
     Вы  правы,  о  прессе  я могу рассказывать бесконечно. Простите, ко мне
посетитель,  вот  эта  девушка  с косой, она уже пять минут перед вагончиком
стоит,  я в окошко вижу. Она сама из лабораторного корпуса, спецификации нам
носит.
     Зоя?  Ты  ко  мне?  Пройди,  пожалуйста.  Присаживайся.  Мы с товарищем
прервемся.  О,  у  нас  разговор  долгий,  говорим  о  житье-бытье. Принесла
спецификации?  Увы,  мы от вас уже ничего не ждем. Пожалуйста, вот расписка.
Что  у  вас  еще?  Прекрасно.  У меня тоже все. До новых спецификаций. Алло,
Зоя,  Зоя,  одну  минутку,  у  меня  билет  на  завтра  есть.  Зоя, билет на
завтра...  Ушла.  Вас  тоже  эта девушка интересует? К сожалению, имею о ней
весьма  скупые  сведения. Я не отрицаю, красивая, но ведь красота - это лишь
оболочка, общаемся с ней исключительно на служебных основаниях.
     Мы  тоже  свою гордость имеем. Уверяю вас, ничего интересного для вашей
литературы вы тут не найдете, давайте лучше поговорим о прессе".




     - Стойте,  гражданин.  Ваше  разрешение  на  вход. Вы папаша или гость?
Что-то  вашего лица не припомню. Если папаша, обязаны предъявить документ. А
гостя  я  сама  на заметку беру. У нас имеется книга для почетных гостей. Не
думайте,  я  на  возраст  не  смотрю,  нынче  такие  седые  бодрячки  пошли,
двадцатилетнему сто очков вперед дадут.
     Ага,  значит, вы к Зое Гончаровой с третьего этажа. А ее, между прочим,
нет  в наличии, второй день не является. Если так и дальше будет, я подам ее
на  совет  подъезда.  Вот  я  и  говорю,  одни от себя бегают, другие к себе
тащат.  А  я  тут  с  утра  до вечера за ними бдить приставлена. Сквозь меня
многие  хотели бы проникнуть, весь подъезд до девятого этажа добром набит. А
мне  директива спущена, видите, на стене указано: в 22. 00 конец свободе. Ну
если  свой  и  обходительный,  я  тоже  на  лишний часик могу его уважить, а
дольше  не  мечтай,  да  и  то  смотря  к кому пришел. Я их всех знаю, как в
отделе  кадров.  Сама  тут  третий  год,  с основания данного подъезда, если
желаете,  зовите  меня  Лидия Тихоновна, мы с вами сейчас чайку сообразим. Я
здесь  не за деньги сижу. Оклад восемьдесят рублей, немного, зато регулярно.
Две   благодарности   от   старшего   коменданта  имею,  одна  особая  -  за
бдительность.  Предотвратила  пьяный дебош. А как же, надо знать свои кадры.
Как  только  она  начинает  юбкой крутить, мгновенно ее учитываю. Даю полную
справку:   ваша  Зоя  спокойная,  непьющая,  некурящая,  к  себе  никого  не
приглашает,  ей  за это четыре плюса. Но на каком основании она исчезает? Я,
говорит,  у подруги. Мы это проверим и запишем. Обязана возвращаться на свою
койку  до  24.00.  Но  это  еще  не  первый  грех,  я  за пределами подъезда
ответственности  не несу. А высший грех: пьяный дебош, когда он с выпивкой к
ней  проникает,  с такими мы отчаянно боремся вплоть до совета подъезда. Для
первого   раза   записываем  на  доску  позора,  рисунок  соответствующий  с
изложением:

                Катя, Катя, как же ты живешь?
                Снова ты устроила дебош.

     Это  у нас Элла сочиняет, ее стихи особенно действуют. А дальше - прочь
из   нашего  социалистического  общежития,  мы  за  звание  боремся,  у  нас
достойные  кандидатки стоят на учете, а тебе туда и дорога. Я вам так скажу,
это  есть чисто педагогическая профилактика. Я всю жизнь на ниве просвещения
тружусь.  Двадцать  лет  в  детском  садике, теперь сюда перебросили, у меня
опыт  всеми  уважаемый,  меня даже лекцию читать приглашали, мы кандидаты на
первое  место  в  городе,  тогда  меня  месячным  окладом наградили. А кто в
терпимость  попадет,  так это же отрицательный показатель для отчетности. Не
подумайте  про  меня плохого, мы еще ни одной из нашего подъезда не изгнали.
И  не  потому,  что мы такие добренькие. Так они же исправляются. Кому охота
на  улицу  идти?  Они выбирают другой путь. В этом году и у меня уже шестая.
Что шестая? Да на букву "б" - брак.
     Замуж  их  выдаю.  Вот как они исправились. Без меня ни одна свадьба не
обходится:  и  поднесут  и накормят. А как расписались, они уже полноправные
кандидаты  на  отдельную  площадь,  я  даю  им справку, что они законные. Ну
первое  время он у нее поживет, я допускаю - законному это можно. А со всеми
прочими  продолжаю бороться, через меня еще никто не преступал. В ноль часов
дверь  на  крюк. Закрыто в обе стороны. Если своя возвращается, я ее пущу. А
после  двух  лучше  не  являйся, все равно не открою, я в это время уже сама
засыпаю.  Что  же  ты,  душечка,  до  утра гулять? Нет и нет. Почему я их не
допускаю?  Так  ей  же  завтра  с  утра  на  завод,  и  она  пойдет  туда не
выспавшись.  У  нас  же производство тонкое, атомное, при таком производстве
сон  надо  иметь  здоровый,  не  отвлекаться  в сторону любовной бессонницы,
чтобы  трудиться  с высшим вниманием. А она у станка носом клюет. Я этого не
допущу,  как  полная  патриотка  "Атоммаша".  Недаром  у нас на крыше лозунг
смонтирован.  Я  его  периодически  от  пыли  обметаю.  В  шесть  часов утра
пожалуйста  -  снимаю  крюк.  И  начинает  дверь до ночи хлопать. У меня ухо
наметанное.  По  хлопку  узнаю,  кто  идет. Друг он мне или враг? Пока он от
двери  до  моего столика шагает, я обязана его вычислить по всем параметрам.
С  какой целью пожаловал? Степень агрессивности и подпития. Ведь имели место
инциденты  - на прорыв шли. Да у меня не очень прорвешься. Однажды выхожу, а
он  по  балконам  лезет, уже до шестого этажа добрался, верхолаз несчастный,
вон  как  его  любовь  гонит.  На  шестом  этаже осел в лоджии. Пускай их по
стенкам  лазают, лишь бы не через мой подъезд. Наш-то дом башня, это хорошо,
а  то  бывают  лежачие небоскребы, в каждом пять подъездов, два мужских, три
женских.  Так  они  через  чердак  лаз  проложили,  и он с крыши прямо к ней
сигает.  У  меня тоже казус был, в прошлом году еще. Слава богу, не дошло до
гласности,  а  то  бы  лишилась  премии.  Что  за  казус?  Так  ведь они все
рационализаторы,  спасенья  нет.  Жила  на  третьем  этаже  Любка,  так  она
повадилась  им  веревочную лестницу выбрасывать - в телевизоре подглядела. А
лестницу  они  сообща  раздобыли,  из  цирка  списанную. И вот лезут по этой
лестнице,  Любка  их  всех  через  себя  пропускает:  к  Вере, Ларисе, Гале,
Александре.  Сначала он по веревочной лестнице к Любке шмыг, а дальше как ни
в  чем  не  бывало  своим  ходом  по  этажам. Мне и невдомек. Только однажды
смотрю:  спускается.  А  мимо  меня вовнутрь не проходил вроде. "Ты как сюда
попал?"  А он еще смеется: "На вертолете". Я пошла на дознание, обход вокруг
дома  совершила.  И  что  же  вижу?  К Любкиной лоджии уже народная тропинка
протоптана.  Ну  думаю,  я  против  тебя  свою  рацию  применю, подрежу твои
цирковые  веревочки.  Переломаешь ноги раз-другой, не станет охоты. Но Любка
недолго  их  через  себя пропускала, один сварщик под задержался. Так и осел
на  третьем  этаже,  сейчас  у  них  первенец  растет,  настоящий  бутуз.  А
веревочную  лестницу  они, говорят, в другой город передали в порядке обмена
опытом.  Я вам так скажу: они меня уважают за справедливость. И не забывают.
Вот  хоть  сегодня  Анастасия  прибегала:  "Лидия Тихоновна, посидите с моим
маленьким".  Я им не отказываю. Но все-таки трудновато становится. Я женщина
в  возрасте,  а  тут  такие нервные перегрузки. Каждую минуту начеку. У меня
мечта:  вернусь к своим деткам, организую прогулочную группу. Все-таки, пока
они не выросли, они лучше.
     А  что  касается  Зои, так вы ее теперь не дождетесь. Скажу по секрету:
она  сейчас  на  проспекте  Строителей  на  7-м  этаже. Ищет там то, чего не
теряла.




     Дорогие сограждане!
     Разрешите  считать  наш  торжественный  митинг открытым. Мы собрались в
этом  Сводчатом зале по знаменательному поводу - достижению конечной цели, о
которой  веками  предупреждали нас лучшие умы человечества. Наконец-то мы ее
достигли,  хотя футурологи не раз ошибались в своих прогнозах. Но теперь это
все-таки свершилось.
     Итак,  сегодня из недр нашей планеты добыта последняя тонна нефти, даже
несколько  меньше,  до полной тонны не удалось дотянуть, согласно последнему
исчислению,  добыто  31 тысяча 243 унции. И скоро они будут доставлены сюда,
к  нам,  чтобы все мы имели возможность самым достойным образом отметить это
событие и принять в нем непосредственное участие.
     Сограждане!  Миллиарды  лет  природа  готовила  человеку свои кладовые:
нефть,  уголь,  газ.  Но  до  поры до времени мы были бессильны справиться с
природой.  Человек  становился все более могущественным и наконец рванул как
следует.  Много  веков мы бесшабашно и решительно прожигали наше прошлое, мы
шли  вперед,  не оставляя за собой никаких мостов. Вернее будет сказать так:
мы  клали  новые  ступени лестницы к вершине, снимая при этом те ступени, по
которым  уже  прошли.  В  конце  XX  века  человечество было уже в состоянии
поставить  перед  собой небывалую задачу: как можно быстрей высосать из недр
земли  и  сжечь  все  запасы  полезных  ископаемых, в первую очередь нефти и
газа.
     Мы  не  только  прожигали собственное прошлое, но и сами приближались к
нему.   Сначала   мы  жгли  день  за  день,  но  никоим  образом  не  смогли
удовлетвориться  достигнутым  результатом  -  по сути, это было топтанием на
месте.   Чтобы   ускорить   наше   движение,  пришлось  изобрести  двигатель
внутреннего  сгорания.  И вот уже за день мы сжигали год нашего прошлого. Но
и  этого  оказалось  мало.  Прогресс  был необратим. Ускорение продолжалось.
Были  включены  на  полную  мощность  все котлы, сопла, двигатели, форсунки,
турбины,  горелки.  Полезные  ископаемые  горели  всюду,  где  только  могли
гореть,  даже  зажигали  особые  факелы, прозванные в народе вечными огнями.
Теперь  мы  знаем,  огни  оказались  отнюдь не вечными. Технический прогресс
ускорился  настолько,  что  за  одну  минуту  мы  сжигали  целый  век. Иными
словами,  то,  что природа готовила для нас в течение ста лет, мы сжигали за
одну минуту.
     Мы  стремительно  приближались к достижению конечной цели, и не было на
земле  такой  силы,  которая могла бы нас остановить. Мы высасывали нефть из
земли,  где  только  можно  было: в песках пустынь и за Полярным кругом, под
слоем вечной мерзлоты, мы доставали ее со дна морского, качали в горах.
     Такова  была  диалектика  нашего  движения:  мы  не  могли стремиться в
будущее,  не  пожирая  собственного  прошлого.  А  так как наше прошлое было
конечным,  то  и  будущее оказалось невечным. В конце XX века был установлен
рекорд  пожирания  прошлого:  за  десять  секунд  мы  сжигали  век. Когда мы
спохватились,  оказалось уже поздно. Движение несколько замедлилось, но ведь
остановиться оно уже не могло.
     Да и зачем?
     И  вот  мы  достигли  предела, заключительной точки. Остались 31 тысяча
243  унции  черного  золота,  и  скоро  они  поступят  в  наше распоряжение.
Транспорт с нефтью приближается.
     Предвижу  ваши  вопросы,  особенно со стороны молодых участников нашего
собрания,  которые  не столь хорошо знакомы с историей. Вот вопрос: а как же
атомная  энергия,  ведь  она  беспредельна  и  запасы  ее неисчерпаемы? Увы,
конечными  оказались  запасы  металла,  который  был необходим для обечаек и
реакторов,  ведь  и руду, накопленную в недрах планеты, переплавляли с такой
же скоростью. А сколько тысячелетий нашего прошлого ушло в стружку.
     Прежде  чем  перейти  к  практической  части  нашего высокого собрания,
разрешите   мне   вкратце   напомнить   о  некоторых  вехах  славного  пути,
пройденного нашими дедами и прадедами.
     Голоса из зала. Если можно, скорее. Регламент соблюдай.
     Другой голос. Посмотри на часы. Закругляйся.
     - Да,  я  знаю, сограждане. Светлого времени осталось не так уж много и
мы  должны  успеть. Постараюсь уложиться. Еще на исходе XX века образовалось
две  партии:  защитники будущего, футуристы, и защитники прошлого, нефтисты.
Футуристы  восхваляли  неисчерпаемые  запасы  ядерной  энергии.  Нефтисты же
действовали  практическим  путем  -  они повышали цены на нефть. За четверть
века  цены  поднялись в четыреста сорок раз и продолжали расти. Но случилось
невероятное:   чем   дороже   становилось  черное  золото,  тем  больше  его
продавалось и, следовательно, сжигалось.
     Это  был  стимулятор  прогресса. Человечество не желало останавливаться
на  своем  пути  к  конечной  цели.  Нефтистами был выброшен лозунг, в самое
короткое  время ставший необыкновенно популярным: "Вперед, к последней тонне
нефти!"  Правда,  с  течением  времени  этот лозунг подвергался естественной
модификации.  Кончилось  золотое  время,  когда  нефть  исчисляли  на тонны.
Перешли  на  барели. В 2013 году была введена новая единица - литр. А затем,
как  вы  знаете,  -  унция.  При переводе остающихся запасов с тонн на унции
получались  весьма  благоприятные  астрономические  цифры,  вполне способные
усыпить  общественное мнение. В запасе у человечества оставались квадрильоны
унций черного золота.
     Голос в зале. Это мы уже слышали. Давай скорее!
     - Я  уже кончаю, сограждане. Еще полторы минуты, и я скажу вам все, что
хотел  сказать.  В  середине  XXI  века  нефтистам удалось открыть несколько
крупных  месторождений,  а  футурологи  нашли  новый  метод получения золота
непосредственно  из  морской  воды.  Прогресс разгорелся с новой силой. Были
изобретены  и пущены в дело новые сверхмощные насосы для более плодотворного
высасывания  недр  планеты.  Нефти  становилось  все  меньше,  а  золота все
больше.  За  унцию  золота  давали  сто  унций  нефти, потом десять, пять...
Наконец  настал  великий  день  на  бирже  благородных  металлов: одна унция
черного  золота,  то есть нефти, стоила одну унцию обыкновенного золота. Это
был  труднейший шаг к достижению конечной цели. Изменилась система денежного
обращения. Появились нефтоллары. Человечество процветало, как никогда.
     И  вот  теперь в нашем распоряжении остались последние унции. Что же мы
сделаем  с  этой  реликвией?  Обратим  ее  в  движение?  Но  куда нам теперь
двигаться,  если  конечная  точка  достигнута? Запустим очередную ракету? Но
есть  ли  в  том  смысл,  мы  так и не нашли во вселенной братьев по разуму.
Может  быть, сдадим эту нефть в национальный музей, чтобы хранить ее там под
стеклом?  Или  разольем в пробирки и отправим на исследования? Нет и нет! Мы
поступим  с  нею  точно  так  же,  как  поступали  наши  деды  и прадеды. Мы
превратим  это  черное  золото  в  другой  вид энергии, чтобы защитить самих
себя.
     Внимание,  сограждане,  караван  с  черным  золотом приближается, я уже
вижу  его  с высоты своей трибуны. Они уже близко. Но что это? Почему их так
мало?  Когда  они уходили, в Караване было двадцать верблюдов, а теперь идет
всего четыре.
     Голоса.
     - Что такое?
     - С ними что-то случилось.
     - Скорей, скорей, помогите им.
     - Что же случилось? Почему они молчат?
     - Спокойно,   сограждане.   Сейчас  мы  все  узнаем.  Слава  богу,  все
погонщики  живы  и  невредимы, никто не пострадал. Вот идет старший погонщик
Алан,  бывший  пилот  первого  класса, сейчас он нам все расскажет. Я слушаю
тебя, Алан.
     - Сограждане,   сообщаю  вам  информацию.  На  караван  было  совершено
нападение.  Футуристы  в  черных  масках напали из укрытия и похитили черное
золото  вместе  с  верблюдами.  Лишь  передним верблюдам удалось скрыться от
преследования,  -  таким  образом,  у нас осталось 4 канистры или 2140 унций
черного золота.
     Ну  что же, тем скорее мы достигнем конечной цели, сама судьба помогает
нам  в  этом. Сколько трагедий свершилось в мире из-за этой проклятой нефти:
заговоры,  перевороты,  войны,  да  что  там  говорить.  Скоро  с этим будет
покончено, наша цель близка.
     Совет  старейшин  принял  решение:  две унции черного золота на каждого
члена.  Видимо,  придется его пересмотреть в сторону сокращения. Разумеется,
никто  из  нас  не  получит  этих  унций  на  руки. Мы будем использовать их
коллективно.
     Разрешите  на  этом  закончить  торжественную часть, чтобы приступить к
практической.  Садитесь  ближе  в  кружок  у этого камня. Солнце село, скоро
начнет  холодать,  в  этом  отопительном сезоне наш Сводчатый зал не получит
никакого  централизованного  отопления,  все эти райские сказочки кончились,
мы  можем  надеяться  только на свои силы. Совет призывает всех к строжайшей
экономии,  чтобы  ни  одной  капли  черного  золота  не  пролилось на землю.
Малейшее нарушение будет караться изгнанием из Сводчатого зала.
     Что?   Уже   холодает?  В  таком  случае  приступаем.  Совет  старейшин
рекомендует  новый прогрессивный способ превращения энергии, до сего времени
почему-то   ускользавший   от   внимания   наших   предков.  Но  теперь  наш
прогрессивный  способ  -  и  только  он!  - спасет современное человечество.
Видите  эту лунку, выбитую в граните? Пол-унции черного золота надо вылить в
эту  лунку,  после  чего  черное  золото рекомендуется зажечь от постоянного
огня,  хранящегося  в  соседнем  зале. Сгорая на камне, черное золото отдает
часть  своего  тепла  последнему  и  таким  путем камень аккумулирует тепло.
Расчеты  показывают,  что  при  этом  коэффициент  полезного действия каждой
унции  увеличивается  на  33  процента, наши деды и мечтать не смели о таком
высоком КПД. Тут мы сделали им большой втык.
     Внимание,  приступаем.  Закройте  полог, чтоб не дуло. Я выливаю черное
золото  из  пробирки  в  лунку. Смотрите и запоминайте: вот они, драгоценные
капли,  хранящие  нашу  жизнь. Недаром эту жидкость прозвали черным золотом:
как  она  играет,  как переливается всеми цветами радуги. А какой аромат! Ее
любят  и  ненавидят,  но  не  могут  жить  без  нее.  Смотрите, я прикасаюсь
запальным огнем. Раз-два - вспыхнуло.
     До  чего  красиво  горит.  Изумрудный  переливающийся  огонь, колебание
языков,  отблеск  на стенах. Так-так, а это что такое? Кто посмел нарисовать
на  стене  это?  Ага, снова пятилетний Дим, сын Алана. И хоть бы рисовал, то
бишь  царапал  что-то приличное, а он снова выцарапал на стене контуры этого
огнедышащего  дракона,  этого  четырехколесного чудища, не убеждайте меня, я
же  отчетливо  вижу  четыре колеса, на которых мы со скоростью шесть веков в
минуту неслись к собственному прошлому.
     Стереть!  Ах  да,  я  забыл, высечено в скале, не сотрешь. Я сам замажу
это известкой.
     Испортил  огонь,  безмозглый  кретин!  Я  даже  не  успел  полюбоваться
отблесками  -  потухло!  Одна пробирка, полунции горят в течение трех минут,
зато  тепло на камне сохраняется еще семь минут. Можете погреть руки, только
не  толпитесь,  по очереди, сначала женщины и дети, потом остальные. Дима не
пускать.  Ты  наказан,  Дим.  Неужели ты не мог выцарапать на стене что-либо
приличное: птичку, рыбу, бизона, наконец? Иди в угол, Дим.
     Такая  вот  се ля ви, так говорили в древнем городе Париже. И никуда не
денешься,  нельзя  слагать  с  себя  обязанностей, я есть свободно избранный
президент. И это мой долг.
     Мы  должны  выстоять  хотя  бы эту зиму. А там настанет теплый сезон. И
пещер на всех не хватает.
     Стало  труднее  дышать?  Вы тоже заметили? Что делать, листьев на земле
почти  не  осталось,  кислорода  становится  все  меньше. А мы еще эти унции
сжигаем,  это  же  окислительный процесс. Ха-ха, этот чудик спрашивает меня,
что такое окислительный процесс?
     Кто ему ответит, сограждане мои?




     Стенограмма   заседания   мозгового   центра   от   21   сентября  с.г.
Присутствовало  12 человек (перечисляются фамилии). Начало заседания 17. 00,
окончание 20. 12.
     Председатель.  Очередное  заседание  мозгового  центра считаю открытым.
Пусть  будут  услышаны все. Положение на заводе сложное, на грани с тяжелым.
Годовой  план  поставлен  под  угрозу,  монтаж  совершается  методом золотой
лихорадки,  текучесть ниже всякой критики. Жилья нет, впрочем, вы знаете это
не  хуже  меня,  распространяться  не  буду.  Срочно  требуются свежие идеи,
желательно   нешаблонные,  иначе  мы  пойдем  ко  дну  медленно,  но  верно.
Принимаются  идеи  всякого  назначения и вида, многоцелевые, долгосрочные, в
крайнем   случае  бредовые,  однако  предпочтение  отдается  идеям  быстрого
действия,   для   них  мы  создаем  режим  наибольшего  благоприятствования.
Подавайте  идеи  в  любом  виде, устном и письменном, но предпочтительно без
упаковки,  а  то  ведь  наше время упаковочная промышленность достигла таких
высот,   создала   такие  образцы  оберточных  материалов  для  многослойной
упаковки,  что  для  перевозки одного спичечного коробка, упакованного таким
методом,  требуется  пульмановский  вагон.  Помните,  к  нам на завод пришел
контейнер  из  некой  страны.  Три  дня  распаковывали  стружку и оберточные
материалы,  пока  не  извлекли на свет несколько приборов, а к ним в придачу
контрабандные  магнитофоны.  Не  уподобляйтесь  таким фирмачам. Нам не нужны
контрабандные  идеи.  Наш  идеал  - идея в голом виде, чтобы ее тут же можно
было пощупать.
     Регламент:  пять минут. Если у вас есть хорошие идеи, больше времени не
потребуется. Я давно заметил: когда нечего сказать, говорят часами.
     1-й  оратор.  Планирование отстает от потребностей. Как наше, так и над
нами.  Почему создалось напряжение с планом? Мы не сумели разместить заказы.
Нас  боятся.  У  нас новое оборудование, которое осваивают новые люди. Можно
понять  заказчика,  который  не  желает  выступать  в  качестве  подопытного
кролика  и  думает  примерно так: "Пусть они поупражняются без меня, а когда
они  освоят  свою электронную технику, я с удовольствием дам им заказ". Ведь
это  факт,  что  мы  запороли  одну  обечайку,  такие  вести  разносятся  по
беспроволочному  телеграфу  мгновенно.  Правда,  мы  поставили  обечайку  на
термообработку,  она  раздалась на 23 миллиметра. Россия спасена, но было бы
лучше  не спасать ее таким экстравагантным способом. Итак, я выдвигаю идею Э
1  -  качество. Идея не новая, но тем не менее вечная. Мы должны разработать
собственную  структуру  управления  качеством.  Я  думаю,  у нас уже имеется
некоторый  опыт,  которым  мы  могли  бы  поделиться  с  другими. Идея Э 2 -
теоретическим  путем мы никогда не добьемся высокого качества. Мы пустили по
цехам  технологические обечайки - обработка шла прекрасно, все перевыполняли
нормы.  Но  вот  приступили  к  обработке реальных обечаек, из которых будет
свариваться  реактор.  Скорость  обработки  замедлилась в два раза. Надо как
можно  скорее  и  решительнее  преодолеть этот психологический барьер. Мы на
верном  пути.  Корректировать  курс  нам не надо - да и некуда. Нам самим, я
имею  в  виду  руководство,  не хватает смелости, как тем расточникам, когда
они  приступили  к  обработке  реальных  обечаек.  Мы должны смелее смотреть
вперед,  иначе  можно  оказаться  в  положении  того  руководителя, которого
спросили:  "Удается  ли  вам  планировать  завтрашний день?" - и он ответил:
"Только сегодняшний. И только на два часа вперед".
     О  планировании  над нами. Мы должны дать первый реактор в 1981 году, а
деньги  за  него  нам  могут быть перечислены только во втором квартале 1982
года,  я  имею  в  виду  Энскую  атомную, на которой строительные работы уже
развертываются.  Наша  же, местная атомная, на которую мы тянем бетонку, еще
в  зачаточном  состоянии,  и даже неизвестно, попадет ли она в пятилетку. Но
даже   при   самом   благоприятном  стечении  обстоятельств  первый  реактор
понадобится  им не раньше 1983-1984 года. Нам придется принимать реакторы на
сохранность,  и  мы  должны  быть  готовы  к  этому  экономически.  Идея тут
долгосрочная  -  ставить вопрос перед министром. Разумеется, нам пропасть не
дадут,  но  желательно,  однако,  чтобы  прежде  мы  все-таки успели кое-что
совершить. План на будущий год нам утверждают в размере тридцати миллионов.
     Председатель  (перебивает).  Позвольте!  Как  же  так?  Ведь мы считали
двадцать три миллиона.
     1-й  оратор.  Получилось  все-таки тридцать. Ведь деньги обладают одним
свойством: они резиновые.
     Председатель.  Не  может  быть!  К  нам  же  приезжал  товарищ  В. Пьет
нормально,  и  закусывает  хорошо.  И  тут  же свинью в ответ подкладывает -
видно, у него аппетит от наших слов разыгрался.
     1-й  оратор. Я считаю, мы должны принять тридцать миллионов. Идея здесь
такая:  чем  больше, тем лучше. Если мы на будущий год не создадим сами себе
напряжения,  то  не  выясним  своих  слабых  мест. А слабые места выявляются
только  в  том  случае,  когда  план заваливается и надо его спасать. Что мы
знаем  сейчас о наших слабых местах? Рентген, флюсы, ну еще немного - краны.
Скоро  мы  эти слабые места ликвидируем, это же монтажные неувязки. А дальше
какие  пойдут  слабины?  Вношу  предложение:  не отказываться от повышенного
плана на будущий год. Регламент кончился.
     2-й  оратор.  С  жильем,  конечно,  у  нас  получился, мягко выражаясь,
некоторый  конфуз.  Сейчас  у  нас  сентябрь,  а строители до августа латали
прошлогодние  дыры, иными словами - доделывали то, что мы от них приняли под
давлением  год  назад.  Несмотря  на  это,  мы  неплохо  справились с ростом
численности, я приведу данные за несколько лет.
     Но   вот   некоторый   анализ  за  последний  год,  который  заставляет
насторожиться.  Численность  возросла  на  2080  человек,  а было принято на
работу  3422  человека. Следовательно, 1340 человек уволились, из них 825 по
собственному  желанию.  Это  означает,  что мы своими действиями пробудили в
них   такое  желание.  Главные  причины  ухода:  нет  жилья,  не  устраивает
заработная  плата, нет мест в детском садике для ребенка. Несмотря на то что
процент  текучести  у  нас  вполне  приличный, ниже, чем в целом по отрасли,
наша  увольнительная  комиссия работает с предельной нагрузкой. Мы стараемся
дойти  до  каждого,  остановить  человека,  оставить у себя. Радуемся каждой
удаче.  В  соответствии  со  сказанным я выдвигаю идею, надеюсь, моя обертка
получилась  не  слишком  увесистой.  А  идея  такая:  мы  должны форсировать
строительство  техникума,  детских  садов,  общественного  центра  и прочего
соцкультбыта. Надо повернуть интересы строителей в нужную нам сторону.
     Председатель.  Прекрасно. А когда мы все это построим, вы обещаете нам,
что текучесть исчезнет?
     2-й  оратор  (живо).  Возникнут новые проблемы. Непременно. Тогда мы их
изучим, проанализируем и доложим нашему мозговому центру.
     3-й  оратор.  Проблема  нашего  роста  упирается  в структуру, сколь бы
жесткой  она ни была. Структура нашего дела, структура технологии, структура
рабочих  мест,  структура  самой  структуры,  наконец.  "Атоммаш" посажен на
острие  технического  прогресса. Он задуман с самым широким интеллектуальным
размахом  как  завод  XXI века. Мы готовы к усвоению любой идеи. Если завтра
наука  откроет  невиданный  способ  получения  энергии,  "Атоммаш" все равно
удержится  на  своей вершине, мы лишь изменим технологию. Но ведь технология
обязана  быть  служанкой,  только  в  этом случае возникает цивилизация. Нам
важно  одно  условие  -  сохранение  материала.  Наша  структура замешана на
металле.  Мы железный завод, к тому же весьма прожорливый, две трети металла
превращаем  в  стружку.  Подобная технология неизбежно находится под угрозой
потенциального  уничтожения.  Поэтому  я  спрашиваю:  готовы  ли  мы к новым
принципам и методам? И как мы должны к ним готовиться?
     От  любых  возможных  потрясений в будущем нас может спасти объективная
структура,   и   только   она.   Поэтому   я   предлагаю   принцип   системы
автоматизированного    управления.    Иногда    можно    слышать    довольно
распространенное  среди  дилетантов  мнение,  будто  применение  АСУ в наших
условиях  затруднено  именно  из-за  объективности  последней. Один академик
даже   изрек:   "Невозможно   автоматизировать   беспорядок".  Позволю  себе
усомниться   в   справедливости  данного  постулата.  Невозможных  задач  не
существует,  все  зависит  от  способа  принимаемого  решения. Хаос является
конечной  целью  разрушения,  он  есть  вершина  беспорядка,  его  идеал. Но
попробуйте-ка  пойти  в  своем разрушении еще дальше. Дудки! Можно разрушить
все,  кроме  хаоса. Сам же хаос не поддается разрушению, он неделим и вечен.
Отчего  так?  Ибо  хаос  обладает железной суперструктурой. Сила хаоса в его
структурности,  пока  не  познанной,  увы.  Точно  так  же  и с нашим родным
беспорядком.  Мы  обязаны  исследовать  его, выявить закономерности, вектор,
периодичность,   связь   с  внешними  факторами,  как,  скажем,  сезонность,
солнечная  активность  и  т.д.  В порядке творческого инженерного бреда: нам
вообще  бы  стоило  завести  институт  хаоса.  Тогда  мы  откроем  структуру
беспорядка и подчиним ее себе.
     Пожалуйста,  не  улыбайтесь,  мои коллеги по мозговому центру. Моя идея
не  столь  далека от конкретного исполнения, как это вам кажется. Постараюсь
быть  более  доступным.  Предположим,  что перед нами находится непроходимое
болото.  Что надо сделать, чтобы его преодолеть, задача именно такова. Можно
осушить  болото,  но  это  долго,  не хватает средств и ресурсов. Как же его
преодолеть?  Да  очень просто: настлать гать. На сегодняшний день это вполне
осуществимо.  Я  даже  уверен:  мы  в  состоянии  настлать не жердевую гать,
трясет  уж  очень,  а,  что  называется, современную гать с асфальтированным
покрытием и двухрядным движением.
     Наши  автоматизированные  системы  управления  и будут такой двухрядной
гатью  через  болото  действительности.  Мы создадим 82 такие системы. Может
возникнуть  вопрос:  почему так много? Я противник стратегии большого риска.
Секрет  в  том, что мы не создаем собственной структуры, но познаем ее. Даже
если  завтра  будет  открыто пятое измерение, структура обязана уцелеть, ибо
она  существует  объективно. Вот почему мы отказываемся от единой глобальной
системы   управления  и  вместо  нее  предлагаем  82  частные  системы.  Это
стратегия   частного   риска,  при  исполнении  которой  повышается  степень
объективности.  Наша  гать  будет  складываться  из 82-х дорожек. Мы обязаны
мыслить  структурно.  Мои  идеи  существуют  в  письменном  изложении в виде
докладной  записки,  которую  я  раздал  членам мозгового центра. Спасибо за
внимание.
     4-й  оратор.  После  такого  пламенного выступления говорить трудно, но
все  же  попробую. На советах мозгового центра принят принцип: не заниматься
критикой  высказанных  идей,  что  нарушило  бы  чистоту нашего замысла, ибо
невозможно  высказывать  новаторские идеи с оглядкой: "А что станет говорить
княгиня  Марья Алексевна?" Поэтому я оставляю в стороне структурные восторги
предыдущего оратора и сразу перейду к своей теме.
     Моя   идея   -   человек.   Более   того,   всего  одна  половина  рода
человеческого,  именуемая  прекрасной  половиной, и еще того уже, я говорю о
наших  женах,  верных спутницах и помощницах. Это наш истинный тыл. Мы сидим
здесь  после  конца  рабочего  дня,  а они в настоящий момент ждут нас дома.
Кстати,  я бы внес предложение: не созывать мозговой центр в конце трудового
дня,  когда  мы  все  измочалены. Мозговой центр должен собираться в 7 часов
утра, вот тогда мы действительно нафонтанируем идей.
     Итак,  о  наших  женах.  Они  нас  берегут, но бережем ли мы их? Должен
сообщить  присутствующим один факт, возможно неизвестный. У трех руководящих
работников   нашего   завода   в  этом  году  жены  уехали  из  Волгодонска;
подчеркиваю,  я говорю о руководящих работниках и руководящих женах. Все они
имели  квартиры,  работу. Разумеется, тут нет и не может быть одной причины,
но  следует  задуматься:  не  виноваты  ли мы сами в этом уходе? Наша вина в
невнимании.   Потом  выясняется,  что  любимая  женщина  уехала  от  бытовых
неудобств,  пыли  и  грязи  -  но  что  было  вначале? Руководящие работники
"Атоммаша"  не  уходят  домой  раньше  восьми, девяти часов вечера. Это есть
свидетельство  нашей неорганизованности, но, с другой стороны, в этом как бы
концентрируется  напряжение пускового периода, который мы сейчас переживаем.
Пока  это  печальная  необходимость.  А дома порой и телефона нет, позвонить
некуда.  И  сидит  она, бедняжка, в полном одиночестве, проклиная тот день и
час,  когда  сюда  приехала.  Жены  не  чувствуют  своего  места  в  системе
"Атоммаша", они не заражены заводом.
     Моя  идея  быстрого  действия  и  не  требующая капитальных вложений. В
ближайшее  же  время  собрать  жен руководящих работников, я думаю до уровня
начальников,  цехов,  устроить во Дворце культуры вечер, и пусть генеральный
директор  и  секретарь  парткома прочтут небольшую лекцию на тему: что такое
"Атоммаш"  и как он преодолевается? На этом вечере наши женщины познакомятся
и посмотрят друг на друга.
     Мы   вступили   в   эпоху  сплачивания  коллектива.  Но  наш  коллектив
складывается   не   единственно   в   цехах   и  отделах,  лабораториях,  он
складывается  также  и  дома,  куда  мы  приносим  с  работы наши огорчения,
радости,  страсти.  Предлагаемая  идея  защиты  наших  жен  укрепит  тылы и,
следовательно, наши ряды.
     Другая  идея  -  зоны отдыха. Я имею в виду не берег Дона, а наши цехи.
Тут  мы  до сих пор на нуле, хотя средства нам отпущены, и немалые. В каждом
цехе должна быть своя зона отдыха.
     Первый  корпус! Это же 28 гектаров супержелезного пространства - а есть
ли  там  хоть  один зеленый листочек? Микроклимат среди железа играет особую
роль,   это   давно   доказано   научно.   У   нас   запланированы   комнаты
технологической  разгрузки  -  но где они? Словом, идею следует запустить на
орбиту. Это должно быть сделано завтра, ибо требовалось еще вчера.
     5-й  оратор.  Разрешите  мне? Я очень коротко. В прошлом году строители
провалили   план   жилья;  видимо,  провалят  и  в  этом.  Давайте  построим
стоквартирный   дом   методом  самостроя.  Хоть  немного  рассосем  очередь,
закрепим  кадры.  Мое  подразделение  могло  бы  выделить  20 человек на это
строительство  -  при соответствующем количестве квартир, разумеется. Сейчас
начнем, к Новому году кончим. У меня все.
     6-й  оратор.  Предлагаю  в  первом  корпусе  покрасить  полы. Краска на
складе  имеется: салатная, голубая и беж. Выпишите мне двести килограммов, я
начну завтра же.
     7-й  оратор.  К  нам  часто  приезжают  бригады артистов, писателей. Мы
проводим  встречи,  семинары  - это хорошо. Это оживляет нашу работу. Но мне
кажется,  мы забыли об одном важном моменте. "Атоммаш" есть не только прямое
следствие  научно-технической  революции,  он  есть  ее прямое продолжение в
металле.  Мы призваны утолять энергетический голод стран содружества. Да! Но
это  не единственная наша задача. Мы всеми силами гоним план, а наши научные
интересы  отодвинуты  в  дальние  дали.  К  нам  уже  приезжали ученые, но я
считаю:  этого  мало.  Мы  должны выйти на прямую связь с Академией наук. Мы
могли  бы  стать  технологической  базой  науки.  И  не только это. Со своей
стороны  мы  могли бы предъявить ученым наши технологические претензии. Ведь
у  нас  даже  в  штатном  расписании  сказано:  такую-то  должность занимает
кандидат   наук.   Скидка  дается  исключительно  на  молодость  "Атоммаша".
Всесоюзная  летучка  журналистов  -  это,  разумеется,  хорошо и полезно, но
научный  симпозиум  энергетиков  или  физиков  был бы не менее продуктивным,
уверяю вас.
     Следующая  проблема. То и дело восклицаем о XXI веке. Но давайте прежде
осмыслим,  где сами пребываем. Что мы, по сути, производим? Не что иное, как
паровые   котлы   со   всякими   там   патрубками,  задвижками,  заглушками,
рассчитанными  на  работу в условии радиации и потому нуждающимися в металле
особого  качества.  Далее:  какова  наша цепочка? Атомы выделяют тепло своих
ядер  -  нагреваем  этим  теплом  воду  -  превращаем  ее в пар - пар крутит
лопатки  турбины  - получилась электрическая энергия. В начале цепочки вроде
в  самом деле XXI век, хотя давайте не будем навязывать ему своих колоколен,
может,  он,  двадцать  первый,  такое  учудит,  что  нас начисто зачеркнет и
заново  перекроит.  Но  что  мы  имеем в середине цепочки? Дремучий пар, XIX
век, тут уж никуда не денешься.
     Вы  скажете, мы технари. Пусть ученые найдут новые переходы одного вида
энергии  в  другой, а мы поставим это на поток. А пока наука не нашла нового
способа,  будем  производить  паровые  котлы  и давать при этом 70 процентов
стружки,  об этом здесь уже говорилось. Когда "Атоммаш" заработает на полную
мощность,   мы   будем   производить   десятки   тысяч   тонн   стружки   из
особокачественной  стали. А ведь уже сегодня известен способ сандвича, когда
корпус   реактора   накручивается   из   рулона  и  сам  становится  как  бы
рулонированным.   Я   понимаю:  моя  идея  о  новой  технологии  равносильна
предложению  реконструировать "Атоммаш". Но я подал свою идею без обертки, в
голеньком  виде,  не  прикрытом  даже экономическими наметками. Но все равно
рано  или  поздно  мы  придем  к  новой  технологии, мы не сможем быть столь
расточительными, тут миллиарды превращаются в стружку.
     И  еще  немного  о  качестве.  Как  можно  так  строить? Иду по первому
корпусу.  Дошел до сто шестой оси, смотрю на третью половину, а там раковина
зияет,  даже не раковина, а дупло какое-то. Этак и колонка может обрушиться.
Необходимы срочные меры.
     Председатель.  Как  мы  договорились,  оценки  здесь  не  выставляются.
Слушали  прилежно.  Будем  размышлять.  Следующее заседание мозгового центра
состоится  в  семь  часов  утра,  о дне будете предупреждены. А сейчас время
позднее,  не пора ли к нашим женам. Этот вопрос мы действительно проглядели.
На  наших  глазах  совершились  три  трагедии,  но  никто и бровью не повел.
Приложим  все  силы,  чтобы  вернуть  беглянок.  Вечер жен организуем на той
неделе.
     Далее.  Полы  покрасим.  Дом построим. Давайте даже два дома возьмем на
себя.  О  других, более долгосрочных идеях подумаем сообща, когда приготовят
стенограмму  и  мы  ее  изучим. Причем ораторам дается право отредактировать
свои идеи.
     Теперь  относительно  стружки.  Хочу  задать  вам  одну задачу. В вашей
квартире  на  кухне  установлена  электрическая  плита. Вдруг вам захотелось
выпить  чаю.  Вы  идете  на  кухню,  наливаете чайник, ставите его на плиту.
Потом  садитесь  за  стол  и  наслаждаетесь  крепким  горячим чаем - картина
знакомая.  Так  вот,  спрашивается: сколько чайников требуется вскипятить на
тепловой  электростанции,  чтобы  на  вашей  кухне вскипел один чайник воды,
учитывая,  что  вы  живете  на девятом этаже, а расстояние от вашего дома до
тепловой  электростанции  составляет пятьсот километров? Кто готов ответить?
Ага, вы уже решили. Прошу.
     (4-й  оратор  показывает председателю листок бумаги с написанным на нем
ответом.)
     Ответ  близкий,  но  заниженный. Вы учли коэффициент полезного действия
парового    котла,    паропроводов,    турбины,    трансформаторов,    линии
электропередачи  на  пятьсот  километров и, наконец, КПД самой электрической
плиты  у  вас  на  кухне. Но в задаче имеется также условие о девятом этаже.
Сколько  чайников  воды  надо  вскипятить, чтобы подать один чайник холодной
воды  прямо  к  вам на дом на девятый этаж? Это ведь тоже требует энергии. И
все  начинается  сначала. В итоге получается ответ - 33 чайника, да и то при
условии,  что  на  станции  действует  наиновейшее  оборудование.  Вы готовы
невольно  воскликнуть  -  как много! Кто бы мог подумать?! Я вам отвечу: чем
цивилизация  богаче,  тем  она  расточительнее.  Иными  словами  -  чем выше
цивилизация,  тем  ниже  ее  коэффициент полезного действия, отдаваемый ради
комфорта.  Когда-то,  еще  на  нашей с вами памяти, отправляясь в дорогу, мы
брали   с  собой  чайник,  чтобы  бегать  с  ним  на  станции  за  кипятком.
Соскакивали  на ходу, мчались наперегонки, маялись в очереди у кипятильника,
чтобы  получить  желанную  порцию  кипятка  и успеть вернуться в свой вагон.
Теперь  кипяток  едет  вместе  с  нами в одном вагоне. Подходи и поворачивай
краник.  Очевидно,  что это менее экономично, нежели централизованные титаны
на   больших  станциях,  но  зато  пассажир  обеспечивается  комфортабельным
кипятком.
     А  теперь  представьте,  что  вы захотели вдруг выпить чаю, но вам надо
отправиться  за  чайником  кипятка на электростанцию, где вода уже вскипела.
Ну  в  крайнем  случае  пойти  в город на центральный кипятильный пункт, где
кипяток   раздается   бесплатно.  Вряд  ли  вы  согласитесь  признать  такую
цивилизацию  разумной.  Кипяток  доставлен нам прямо на дом, он всегда готов
вскипеть  -  это нас вполне устраивает. Ради такого комфорта мы не считаемся
с  затратами.  И  ту цивилизацию, которая способна затратить 33 вскипяченных
чайника  ради  вскипячения одного на вашей кухне, мы называем высокоразвитой
и  передовой цивилизацией, хотя, разумеется, этот процесс расточительства не
вечен,   и   мы   уже   сейчас  начинаем  говорить  о  разумном  ограничении
потребления, об экономии энергии.
     При  чем тут стружка? А при том, что мы будем ее производить, мы просто
обязаны  это  делать.  Ведь  чтобы  изготовить  один  чайник,  мы, выражаясь
фигурально,   пускаем   в   стружку  всего  два  чайника.  Видите,  с  каким
опережением  мы  работаем,  что,  естественно, не освобождает нас от поиска.
Ведь  может случиться и так, что и чайник на нашей кухне начнет закипать сам
по  себе,  от  солнца,  например, или от брошенной туда таблетки. Но пока до
этого  не  дошло.  33 чайника уходят в воздух - один вскипает. Мой приятель,
ученый-гуманитарий,  как-то  поделился  со  мной,  каков  средний  КПД всего
человечества.  100  000  жителей  планеты за 100 лет производят на свет одну
бессмертную  мысль. А в результате за всю историю человечества произведено и
накоплено  столько мыслей, что мы должны 10 лет учиться в школе, потом 5 лет
в  институте,  чтобы усвоить самое главное. А вообще всей человеческой жизни
не хватит, чтобы узнать все мысли, произведенные на свет человечеством.
     Так  что  давайте  думать  о  КПД  нашего  слова  и  не пускать слова в
стружку.
     Заседание  мозгового  центра,  вне  всякого  сомнения,  было полезным и
ярким. Спасибо за внимание.




     - Тихо,  дети.  Раскрыли  тетради,  взяли  ручки.  Начали.  Учтите, это
городская  контрольная  с  присуждением  мест. Я диктую. "С бетонного завода
отъехал  самосвал,  который  вез  три кубометра бетона. Задняя стенка кузова
имела  щель  и  часть  бетона  в  количестве  одного  кубометра пролилась на
дорогу.  Спрашивается: сколько кубометров бетона записал в сводке получатель
прораб  Петров, если дырявый самосвал совершил за день 8 ездок, а в вечернем
рапорте прораба Петрова было указано, что план выполнен на 144 процента?"
     Пишите   дальше.   "Технологический   процесс  превращения  руды  через
обечайку  в  реактор  занимает  3  года,  причем  обечайка  стоит в середине
процесса.  Для  дальнейшей  обработки  обечайки  на  Энском заводе инженером
Петровым  был  составлен  сетевой  график и за 40 рабочих дней отставание от
графика  составило  52  дня.  Требуется определить, в какую сторону движется
обечайка  -  к  реактору  или  обратно? И второе: если Энский завод и дальше
будет  действовать  в  том  же  темпе,  когда обечайка полностью превратится
обратно в руду?" Записали? Всем понятно условие?
     Диктую  третью  задачу.  "Обечайку  нагревали  в  нагревательной печи в
течение  3  часов  20  минут.  За  один час в печи сжигается 5600 кубических
метров  газа.  В  результате  неисправности  датчика  был  допущен некоторый
перерасход  сжигаемого  газа,  равный  горению  печи  в  течение  48  минут.
Спрашивается:  сколько  газа  сожгли в печи за всю смену, если мастер Петров
получил премию в размере 30 процентов от своего оклада?"
     Тихо,  дети.  Полная  тишина.  Вы  должны обратить все свое внимание на
математическую  сущность  задачи. Вопрос о законности премии мастера Петрова
нами  сейчас  не  обсуждается. Это мы обсудим на обществоведении. А сейчас у
нас  математика,  дети. Тут действуют особые законы, точные и непререкаемые,
независимые  от  человеческих эмоций. Эти три задачи являются обязательными.
Для  отличников  дается дополнительная задача; в случае ее решения вам будет
обеспечена поездка на областную олимпиаду.
     Диктую  дополнительную  задачу.  "Из  священного  писания известно, что
господь  бог  сотворил  мир  за  7 суток. Пять первых дней он, не отдыхая ни
минуты,  творил  свет,  твердь,  море  и  сушу,  светила и луну, птиц и рыб,
животных,  человека,  а  также  прочих  земных тварей. В течение шестого дня
господь  бог устранял недоделки, а на седьмой день устал и прилег отдохнуть.
Спрашивается,  сколько энергии затратил господь бог на сотворение мира, если
планета  Земля каждую минуту получает от Солнца 2^1025 эрг энергии и сколько
лет  должен  работать  завод "Атоммаш", чтобы произвести такое же количество
энергии,  если  в течение года он производит 8 реакторов мощностью 1 миллион
киловатт в каждом".
     Записали,  дети?  Засекаю  время.  Для решения вам дается 40 минут, так
что  не  спешите,  сосредоточьтесь,  вспомните  все, о чем я вам говорила на
уроках,  -  и  решайте.  Что, Павлик, у тебя вопрос? Ага, ты хочешь выйти, у
тебя  острая  нужда.  Ну,  я  за тебя спокойна, ты на олимпиаду не попадешь,
вместо   этого  окажешься  в  коридоре.  Сидоров,  не  зыркай  по  сторонам.
Петренко,  положи  на  место  шпаргалку, все равно там ничего не найдешь. На
этот  раз  вам  шпаргалки  не  помогут,  дети,  я сама составила задачи, они
нестандартны,  хоть  и  просты.  Но  требуют творческого подхода. Симоненко,
зачем  ты  сосешь  авторучку,  разве  она сладкая? Ах, у тебя вопрос? Слушаю
тебя.  Почему  во  всех  трех задачах действует один и тот же персонаж? Хотя
это  не  относится  к делу, могу тебе объяснить. Это не один человек, а три.
Прораб  Петров  -  это  один  человек,  инженер  Петров уже другой, а мастер
Петров  третий,  на  что указывают их должности. Понял? Тогда не соси ручку.
Валера,  что  у  тебя?  Уже  готово?  Подойди  и  сдай тетрадку, я посмотрю.
Интересно.  Весьма.  Мне,  однако,  непонятно,  отчего у тебя получается так
много  бетона?  Понимаю,  ты вводишь в задачу допущение, будто прораб Петров
собрал  тот бетон, который был разлит по дороге к нему. Это занятно, Валера.
Ах  да, я и забыла, что твой папа сам прораб. У тебя тут есть второй вариант
решения,  без  такого  допущения?  Молодец,  Валера,  ты  предусмотрительный
мальчик, иди отдыхай, пока эти оболтусы будут биться над ответами.
     Машенька,  что  ты  хочешь?  Вторая задача не решается. Вот как? Там же
поставлены  четкие  условия,  она обязана решаться, даже если ответ окажется
весьма  большим.  Это  я  не вам говорю, дети, я не подсказываю, просто мы с
Машенькой  советуемся.  Ага, ага, понимаю тебя. Ты хочешь сказать, Машенька,
что  из  руды  можно  сделать  обечайку,  обратный  же  процесс  превращения
обечайки  в  руду  невозможен.  Точно  так  же,  как  нельзя сгоревшую нефть
обратить  обратно  в  листья  и  растения? Возможно, ты права, Машенька, но,
во-первых,  обечайка не адекватна сгоревшей нефти, а во-вторых, у нас сейчас
не  урок  ботаники, а математика. Вот Скворцов мне подсказывает, что как раз
твой  папа  инженер  -  и  он составлял этот сетевой график. Именно поэтому,
Маша,  ты  решила деморализовать класс? Придется тебе все же решить задачу -
и  скорей!  Осталось  восемь  минут.  Симоненко,  опять ты сосешь авторучку,
оболтус  этакий.  Спрашивай.  Возможны  ли  варианты?  Отвечаю, Симоненко: в
нашей  жизни  нет  ничего невозможного. Из всех представленных ответов будет
определяться  оптимальный, по нему и выводятся оценки. Тодик, ты уже сделал?
Сдавай.  Ай-ай,  в задаче с богом у тебя получается такое большое число, что
ты  не  знаешь,  как  его  выговорить.  Написать  можно,  а вслух произнести
нельзя.  В  математике  так  бывает.  Правда,  мы этого еще не проходили, но
пусть  вас  это  не  смущает,  дети, пишите это число в алгебраическом виде,
если  оно  действительно  такое  большое, чего я сама не знаю, не имею права
знать.  Спешите,  дети,  сдавайте  тетради. Хорошо, Оля, поторапливайся, вас
осталось  всего  трое.  А  это  чья  тетрадка?  Почему она не подписана? Что
здесь? Какая-то чужая задача.
     "28  оболтусов из З-б решали по 4 задачи каждый. 19 оболтусов решили по
одной  задаче, 5 оболтусов решили две задачи и 4 оболтуса не решили ни одной
задачи.  Спрашивается,  сколько  задач  было  решено  и  когда  будет решена
главная  задача  -  когда  же наконец прораб Степан Петрович Петров на своем
дырявом самосвале приедет за нашей учителкой и увезет ее в другой город?"
     Кто  написал  эту  гадость?  Признавайтесь!  Я  знаю,  кто  это сделал.
Симоненко!  Где  он?  Кому  я говорю? Все ушли, сдав тетради. Негодные дети.
Что  это там шумит? Спасибо, Машенька, спасибо, ты умница, ставлю тебе пять,
я вижу: самосвал подъехал. Это Степа, конечно, он! А я вся лохматая.
     С  какой  бы  радостью  укатила  от  этих  оболтусов. Пусть решают свои
задачи без меня.




     Кабинет    заместителя   генерального   директора   по   кадрам   Петра
Григорьевича  Пономаренко.  Стол  в  виде  буквы  "Т",  во главе стола сидит
хозяин  кабинета,  красивый  мужчина  38  лет. Вдоль приставного стола сидят
члены  увольнительной  комиссии,  их  пять  человек,  в  том  числе женщина,
ведущая протокол. На скромном стуле у стены примостился автор.
     Заседание  продолжается  третий  час.  На лицах присутствующих написана
некоторая  усталость,  лишь  Петр Григорьевич бодр по-прежнему, как в первую
минуту заседания.
     Пономаренко. Попросите следующего.
     Зритель  наглядно наблюдает процесс, обозначаемый в официальных бумагах
текучестью  кадров,  термином  сугубо бюрократическим, но в данном случае не
лишенным некоторой метафоричности.
     В  кабинет  входит  женщина в легком пестром платье с авоськой в руках.
Садится в конце стола.
     Пономаренко.  Товарищ  Никонова?  Расскажите  членам  комиссии  о  цели
своего прихода.
     Никонова. Я уйти хочу. За документами пришла.
     Пономаренко.  Почему  же  вы хотите забрать документы? Чем вам у нас не
нравится?
     Никонова (с улыбкой). Так я обманутая. Квартиры вы мне не дали.
     Пономаренко. Где вы сейчас живете?
     Никонова.  В  общежитии,  четыре  койки  в  комнате. А мне уже 29, я из
срока вышла. В этом году опять не обещают. Сплошным обманом занимаетесь.
     Пономаренко.    Критику    признаем.    Некоторый    элемент   агитации
действительно  имел место. Но и мы не виноваты. У нас строители отобрали два
готовых  девятиэтажных  дома, иначе вы как раз бы получили свою малосемейку.
Подождите еще немного.
     Никонова. Я ухожу, это бесповоротно.
     Член комиссии. Она к строителям уходит.
     Пономаренко. Они вам что-нибудь обещают?
     Никонова. За обещания разве пошла бы. Они дают. В том самом доме.
     Пономаренко. Отпускаем вас с болью в сердце.
     Если  через  некоторое  время  надумаете к нам, милости просим, ведь вы
тогда уже с жильем будете.
     Женщина  уходит.  Ее  место  на  стуле  занимает  сероглазый  паренек с
насупленным лицом.
     Пономаренко  (читает заявление). "...по собственному желанию". Скажите,
товарищ Лукин, откуда у вас возникло собственное желание?
     Лукин.  От  жены.  Она  и  говорит:  "Если  через  тринадцать  дней  не
приедешь, подаю на развод". У нас дочка, второй годик.
     Пономаренко. Где же она живет? Зачем вы ее отпустили отсюда?
     Лукин. Хозяйка она. Двор у нее.
     Пономаренко. Давайте мы ее сюда вызовем, поговорим с нею по душам.
     Лукин  (смеется).  Да  вы  что?  Она  тут  всех разнесет. Не зовите ее,
предупреждаю.
     Пономаренко.  Ну  тогда  вы  сами  подождите  еще  немного,  может, она
передумает. Как-никак, у вас тут квартира. Верно, обстановку уже приобрели.
     Лукин.  Не  могу я. Сегодня двадцатый день, мне уже ничего не осталось.
А  то  приеду, а на моей подушке чужая голова лежит. Тут квартира, а там дом
от родителей. Хозяйка она у меня. И я теперь, выходит, в крестьяне подамся.
     Пономаренко.  Я  даже  не  радуюсь,  что  вы  оставляете  нам квартиру.
Чувствую, что теряем хорошего человека. Подписываю ваше заявление.
     Лукин. Вот спасибо. Вы уж извините, я побежал.
     В  кабинет входит высокий подтянутый красавец с густым чубом, лекальщик
пятого  разряда  Сергей  Петрович Крючков, 30 лет. Уверенно садится на стул.
Теперь  они  смотрят  в глаза друг другу, заместитель генерального директора
по  работе  с  кадрами П.Г.Пономаренко и лекальщик 5-го разряда С.П.Крючков.
Оба полны напора. Между ними члены комиссии.
     Пономаренко. Так, так, товарищ Крючков. От трудностей бежите?
     Крючков. Я от трудностей не бегу.
     Пономаренко. Заявление это вы писали?
     Крючков. Я писал.
     Пономаренко. Значит, все-таки бежите?
     Крючков. Но не от трудностей. Я от трудностей никогда не бегал.
     Пономаренко. Отчего же вы бежите, хотелось бы знать?
     Крючков.  От  беспорядка.  Меня  мама еще в детстве учила: всюду должен
быть исключительный порядок.
     Пономаренко  (взрывается).  Так кто же этот беспорядок создает?! Вот вы
бежите  от  нас  и  тем самым увеличиваете количество общего беспорядка. Да,
сейчас   у  нас  организационные  трудности,  у  нас  трудности  роста.  Про
"Атоммаш"  даже говорят, что здесь собралась толпа в 11 тысяч человек. Чтобы
закрутить  "Атоммаш",  заставить  его  работать на страну, одной толпы мало,
нужен  сплоченный  коллектив,  сплоченный  организационно  и социально. А вы
теперь  приняли  решение  сбежать из этой толпы, вместо того чтобы помочь ей
превратиться  в  коллектив. Где ваша гражданская совесть? Чем вас обидели на
"Атоммаше"? Квартирой? Зарплатой?
     Крючков. Квартира есть: на троих две комнаты.
     Пономаренко. Вот видите, "Атоммаш" квартиру вам дал.
     Крючков. Квартиру я получил не от "Атоммаша", а от государства.
     Пономаренко.   Но  ведь  посредством  "Атоммаша".  Мы  вас  отстаивали,
рекомендовали. А зарабатываете сколько?
     Крючков. Двести рублей.
     Пономаренко.  Вот  видите!  Вы же благополучный человек. Квартира есть,
зарплата  высокая  -  при чем тут беспорядок? Нет, я вас не отпускаю. Только
по  суду.  Расскажете  на суде, какой вы есть благополучный и гладкий. Пусть
закон  на  вашей  стороне и вы это знаете, пусть у меня шансов один процент,
что  вас  не  отпустят.  Но все равно - суд. Пусть в суде тоже узнают, какие
благополучные  люди  от  нас бегут. Построили себе карьеру на "Атоммаше" - и
дальше   бежать.  Я  даже  знаю,  куда  вы  бежите.  Сказать?  Вы  бежите  в
"Южстальконструкцию".  (Переходит на "ты", с иронией). И сколько же тебе там
обещали, многоуважаемый товарищ Крючков?
     Крючков   (невозмутимо).   Гарантированных  триста,  но  я  рассчитываю
выработать четыреста.
     Член комиссии. Я тоже получаю двести рублей и никуда не бегу.
     Крючков. Видимо, вы двести рублей и стоите, больше вам не предлагают.
     2-й член комиссии. Типичное рвачество.
     Крючков   (взрывается,   не   теряя,   однако,   чувства   собственного
достоинства).  По-вашему, я рвач? Так я вам скажу, кто я такой. Я рабочий. Я
лекальщик.   Вам  не  надо  объяснять,  что  это  такое.  Я  рабочий  высшей
квалификации  эпохи НТР. Я "сотку" кожей чувствую. Я тоже мог бы стать синим
воротничком,  родители меня в институт тянули, а Иван Спиридонович на уроках
труда  меня  разглядел: "У тебя, говорит, золотые руки, такие руки, говорит,
два  раза  в сто лет рождаются. Ты будешь руками думать и руками кормиться".
Я  пошел на завод, в инструментальный цех, учился только своему делу. У меня
уже  пять  лет пятый разряд, и руки мои еще 25 лет будут чуткими. Я в Курске
работал,  все  имел  -  квартиру, триста рублей с гаком. Прочел в газете про
"Атоммаш", загорелся, все бросил. А теперь не выдержал.
     Пономаренко (не теряя задора). А зубы стиснуть ты не мог?
     Крючков.  Так зачем, скажите, непрерывно жить со стиснутыми зубами? Что
у  нас  сейчас: война? Недород? У нас сейчас мирное время. Я же не от работы
бегу,  от  работы я еще никогда не бегал, мне чем труднее, тем интереснее. Я
бегу  от  безделья.  Утром  прихожу  в  цех, а работы мне нет, два часа сижу
ожидаю,  полдня  ожидаю,  когда  мне работу дадут. Заняться, конечно, можно.
Козла забивать, как многие, но я как-то не приучился.
     Член комиссии. А ты требуй работы.
     Крючков.  Почему я должен ее требовать? Что я - безработный? Я рабочий.
Мое  дело  работу  исполнять. А начальников надо мной вон сколько, ниже меня
никого  нет,  все  наверху. Я их работу делать не умею, сам бы тогда сидел в
начальниках  и  поучал  бы  подчиненных:  ты  сам  работу ищи. А я буду лишь
зарплату получать.
     Пономаренко. Вы в каком цехе, Крючков?
     Крючков. В инструментальном корпусе.
     Пономаренко. Давайте мы вас в первый корпус переведем.
     Крючков.  Там  точно  такая  же  картина.  Скоро  вы и оттуда заявления
получите.
     Пономаренко.  Огорчили  вы нас, Крючков. Руки у вас золотые, это верно,
такие  руки дороже стоят, тоже верно. Но я огорчен, Крючков, сильно огорчен.
И оттого мне горько, что вы у нас такой благополучный.
     Крючков.  Вы  ошибаетесь. Я вовсе не считаю себя благополучным. Мне еще
детей  надо  вырастить  и  ремесло  им  передать.  Я  мечтаю  много хорошего
инструмента  сделать, дом на берегу реки построить. А вот бездельничать я не
хочу и не умею, вы уж извините.
     Автор  (выскакивает  из  своего  тихого  угла).  Нет уж, не извиняю. То
есть,  конечно  это  вы  меня  извините,  а я вас извинять не желаю. Я долго
молчал,  пока  герои  изливались  передо мной, диктовали свою волю, не давая
слово  молвить.  Сидел на совещаниях, читал письма, слушал исповеди, я хотел
понять  ваши  души,  хотел  узнать,  чем  вы  живы. Куда мы движемся? На чем
стоим?  Ради  этого  я  перестал принадлежать себе и принадлежал только вам.
Вот  почему  я  молчал  и  не  вмешивался,  даже если видел, что совершается
ошибка.  Я  хотел создать объективную систему наблюдения. Не знаю, насколько
мне  это  удалось.  В  литературе  всякая объективная система имеет право на
субъективность.  Но  точно  знаю:  сто  страниц молчания - это чересчур. Тут
никакой  автор  не  выдержит.  Не могу молчать. Теперь вы меня послушайте, я
тоже  имею  право на свой монолог. Внимание, я обращаюсь к вам, мои герои. К
вам,  Сергей  Петрович  Крючков.  Вы  великий  лекальщик,  и  я знаю, вы еще
докажете  это,  прославите  не  только  себя,  но  и  свой завод. И вы, Петр
Григорьевич  Пономаренко,  великий кадровик. Я восхищен вами обоими. Так кто
же  из  вас  прав?  Я  заявляю  ответственно:  вы  оба  правы. И не надо вам
спорить.  Вам  вообще  не  о  чем  спорить.  Вы  оба молодые, красивые. Петр
Пономаренко    красив    идеологической   красотой,   у   Крючкова   красота
нравственная,  рабочая.  Так  что  же делать? Чья красота сильнее? Вот что я
вам  скажу, ребята. Посмотрите вы друг на друга, улыбнитесь один другому. Вы
же  общее  дело  делаете.  Красота у вас разная, а дело-то одно. И нет у нас
другого   дела.  Ведь  мы  воспитаны,  мы  живем  в  атмосфере  уважительных
отношений  между  людьми.  А  вам  вообще  нечего делить. Сергей Крючков, ты
срочно  должен  перевоспитаться.  Задумано  - сделано. Силой своей авторской
власти   объявляю:   ты   уже  перевоспитался,  Сергей,  в  тебе  проснулась
общественная   жилка.   Заяви  об  этом  публично  перед  членами  уважаемой
увольнительной  комиссии,  которые  тоже уважают себя и, несмотря на жертву,
пришли   сюда  в  надежде  перевоспитать  тебя.  Ты  осознал,  Сергей,  свои
прегрешения?
     Крючков.  Хорошо.  Уважаемые  члены  увольнительной  комиссии,  вы меня
здесь  убедили.  Беру  свое заявление обратно. Остаюсь на заводе и ничего не
буду  делать,  только  выколачивать  работу  для  самого  себя.  Отдайте мое
заявление,  Петр  Григорьевич,  пойду  обрадую  свою  жену  Клаву.  Не будем
вспоминать  об этом прискорбном эпизоде. Хотел я лодку моторную купить, гори
она синим пламенем.
     Пономаренко.  Зачем  же так, Сергей? Никто тебя ущемлять не собирается.
Мы  тут  тоже  погорячились  слегка,  так  ты  не обессудь. Партия неуклонно
повышает  рост  благосостояния  советского  народа, а народ это мы с тобой и
есть.  Так  что  ты свои четыре сотни получишь, мы тебя работой обеспечим на
полную  катушку. Золотые руки не смеют оставаться без дела. Правда, сейчас у
всех  на  заводе  работы мало, но мы это выправим, уверяю тебя. Скоро пойдет
настоящая  работа.  Ты  купишь  свою  лодку  и,  надеюсь, пригласишь меня на
рыбалку.
     Крючков.  Зачем  же  спешить,  Петр  Григорьевич,  пусть все идет своим
чередом.  Знаете  поговорку? Где бы ни работать, лишь бы не работать. Вот мы
и освоим этот метод под руководством автора, решившего нас перевоспитать.
     Автор.   Не   чувствую  энтузиазма,  Сергей.  Ты  перевоспитываешься  с
иронией.  Я  же  являюсь  принципиальным  сторонником реалистического метода
отражения  действительности.  Всем  ясно,  что русский умелец Сергей Крючков
перевоспитался  лишь  на  бумаге,  от  этого  проистекает  двойная неправда:
первая  -  в  искусстве,  вторая - в реальной жизни. Очень легко предаваться
перевоспитанию  на  бумаге,  в  жизни  этот процесс куда сложнее. Поэтому вы
вправе  считать мой пламенный монолог непроизнесенным. Действие продолжается
по  законам  действительности,  а  я  -  обратно в свой безмолвный авторский
угол.
     Пономаренко.  Ох,  Крючков.  Ты  неисправим.  Твоя  беда  в том, что ты
слишком  хорошо  знаешь  наши  законы.  Но  я  тебя  заверяю:  придется тебе
побегать  ради  собственного  благополучия. Я тебе отказываю. Крючков (пишет
резолюцию  на  заявлении). Получай свои бумаги и подавай на нас в суд. Пусть
я  проиграю  это  дело,  но  с музыкой. Мы возьмем себе лучшего адвоката, мы
будем  защищаться от твоего благополучия. А если ты передумаешь, Крючков, мы
тебя не возьмем обратно. У меня все.
     Крючков (многозначительно). Я не передумаю. До свидания. (Уходит.)
     Пономаренко  (в  сторону  автора).  Прокурор  на меня давно зубы точит.
Ведь  все это мы незаконно делаем. И комиссия наша, по сути, на граня закона
существует.  Есть  кодекс  законов  о труде - КЗОТ, там сказано четко: подал
заявление,  тридцать  дней - и ты свободен. Но мы хотим разобраться с каждым
случаем,  нам важно знать каждую причину, чтобы потом анализировать все это.
Наша  комиссия общественная, она кодексом не предусмотрена, так и существуем
в  непредусмотренном  виде.  Но  если  мы установим причины, нам легче будет
избежать  последствий.  Вы  не подумайте, у нас текучесть снижается. Если бы
нам  до конца года сдать три детских садика, мы вообще были бы на коне. Что,
товарищи, на этом заканчиваем?
     Члены комиссии покидают кабинет. Пономаренко и автор остаются одни.
     Пономаренко.   Честно  сказать,  трудно  стало  с  людьми  работать.  С
металлом  работать  становится все легче - вон сколько станков наизобретали,
а  с  людьми  труднее.  Человек становится все более неподатливым. Эх, брошу
все,  пойду  к  генеральному  директору,  попрошусь  на металл. Буду снимать
стружку  с  обечаек.  Я  понимаю,  времена меняются. И люди сейчас другие. У
Крючкова  своя  гордость,  я  его  уважаю. Но мне с ним трудно. Возможно, он
меня  перерос.  А  что  делать?  Положение,  прямо  скажем, безвыходное. Мне
как-то  мой  старый  товарищ,  начальник  цеха,  жаловался:  "Рабочие  стали
капризные,  требовательные".  А я ему говорю: "Петя, - его тоже Петей зовут,
-  рабочий  класс  у нас один, у меня других рабочих для тебя нету, придется
тебе  работать с теми рабочими, которые есть в наличии". Умом я это понимаю,
а  вот  сердцем...  Так  и тянет иной раз кулаком по столу хлопнуть. Я знаю,
что  вы скажете: ностальгия по кулаку, кулак-де, отжил свое. Но где выход? В
доброте?  Проиграйте  вариант  доброты,  сами  увидите,  что  получится. Я с
Крючковым  держался  жестко. Пусть мы с ним сейчас не сошлись, но, я уверен,
он  одумается,  он  вернется  к  нам.  Он  оптимист.  Там ему не дадут такой
работы,  какая  ему  по  душе.  А  мы  показали, что ценим его. Так что я не
считаю  это  дело проигранным. Это уже не первый сигнал из инструментального
корпуса,  придется  поговорить  с  ними по-серьезному. А к нам народ хороший
идет.  Каждый день десятки писем. Вот хоть это. Послушайте (достает из папки
письмо, читает):
     "Уважаемая дирекция!
     Пишут  вам  воины Заполярья. Этой осенью мы заканчиваем срочную службу,
очень   много  слышали,  читали  в  газетах,  журналах  о  вашем  городе,  о
новостройке,  об  "Атоммаше".  Как  комсомольцы,  мы хотим принять участие в
этой гигантской стройке, хотим попробовать свои силы и энергию.
     Просим  вас  ознакомить нас подробно с вашим предприятием, где мы можем
приложить свой труд, условия поступления на работу.
     С  уважением  группа  воинов-комсомольцев:  мл.  сержант Моравский, мл.
сержант Коробейников, рядовой Титов и многие др."
     Правда,  здорово?  Это  же  от души написано. А вот такие, как Крючков,
портят нам радужную картину. Это точно.
     Автор безмолвствует в своем углу.




     - Хорошо,  я  расскажу вам, чем все это кончилось, но с одним условием:
вы   не  задаете  никаких  вопросов.  Я  устала  от  вопросительных  знаков,
расставленных  вдоль  всей  моей  судьбы.  Одно  неосторожное  слово  -  и я
умолкаю.  Не  оттого,  что  я  такая  своевольная.  Мне хочется хоть немного
побыть  в  собственной  шкуре.  Так  трудно,  когда вокруг тебя нескончаемое
окружение.   Нас  в  комнате  пятеро:  Галя,  Лида,  Люба  черненькая,  Люба
беленькая  и  я.  Пять  голосов,  пять причесок, пять запахов, пять гримас -
по-моему,  этого более чем достаточно. Правда, Лида сейчас в отпуску, но это
мало что меняет.
     Вы  не  подумайте,  будто  я какая-нибудь ущербная. Я красивая, мне все
говорят.  На  автобусе  до  работы  доехала - с тремя могу познакомиться. По
лабораторному  корпусу  прошла  с  этажа  на этаж - еще двое предлагают свои
услуги.  Но  мне  от  этого  никакой  радости,  потому что Глеб высчитал мое
будущее по машине, это вам не кофейная гуща.
     Мне тесно от людей. Я хочу быть одна.
     Но,  увы,  это  невозможно,  во  всяком  случае  в  текущем  веке - так
объявила Глебова машина.
     Вот,  слушайте. Нас сейчас 269 миллионов. Каждому требуется по комнате,
это  как  минимум.  В  каждой  комнате  по  14  квадратных  метров, тоже как
минимум.  Значит  269  миллионов  комнат  множим на 14 метров, тут уже пошли
миллиарды,  но Глебова машина управляется с ними шутя. А ведь еще необходимо
учесть  рост  народонаселения,  к  концу века нас станет уже 300 миллионов -
словом,  Глеб  точно  вычислил  на  своем  компьютере, не помню этих цифр, я
вообще  с  миллиардами  путаюсь;  в общем, эта история протянется как раз до
конца  века при условии, если я доживу до него и у меня не будет двух детей,
требующих нового жилья.
     Конечно,  строят очень много, колоссально. И многие получают - миллионы
семей.  Об этом широковещательно объявляют. Но и нас, очередников, миллионы.
Сколько  нас, стоящих в очереди на морозе? Этого еще никто не сосчитал. Глеб
сделал  первую  попытку.  Мы  течем  из  деревень,  из  маленьких поселков в
большие  города,  на  новые  стройки,  заводы.  Нас миллионы. Мы с легкостью
бросаем  избы  наших  отцов  и  дедов,  и  они стоят с забитыми окнами. Мы с
легкостью  бросаем  отцовские гнезда - скорей в город, там много строят, нам
дадут.  Но  нас  миллионы, кто же нам даст? Кто будет все это строить? А как
быть  тем,  кто  жил  в  больших  городах? Они ведь тоже хотят улучшить свои
условия  - какими глазами они смотрят на нас, пришлых? Это Глеб так говорит,
но  этого,  увы,  уже  не  вычислишь  на  машине.  Во мне теплится лишь одна
надежда - что его машина ошиблась.
     Кто  такой  Глеб?  Я  предупреждала:  никаких  вопросов. Пусть я плохая
рассказчица, терпите.
     Глеб  -  это  молодой  специалист,  мы  с  ним  работаем в лабораторном
корпусе,   иногда   обедаем  вместе,  между  нами  ничего  серьезного,  одни
разговорчики.   Он  на  12  сантиметров  выше  меня,  не  скрою,  эта  чисто
плоскостная деталь мне приятна.
     У   Глеба   теория:   человечество   погибает  от  скученности.  Не  от
переизбытка  людей,  нет,  именно от скученности. Мы почти не остаемся одни.
На  работу  приехал  -  в  зале  сорок письменных столов, и за каждым торчит
голова,  пошел  в столовую - вставай в хвост себе подобных, сел в троллейбус
-  не продохнуть. К тебе прикасаются одновременно 6-7 человек, купил билет в
кино  -  за  чужими  шапками фабулы не видеть, на экране, между прочим, тоже
люди,  толпы  людей.  Ладно,  думаю,  приду  домой, укроюсь от чужих голов и
глаз.  Вхожу  в комнату, а там Лиза в подушку ревет, Галка на картах гадает,
Люба черная в чемодане копается, добро перекладывает.
     Сейчас  все  заговорили хором: защита природы, охрана окружающей среды.
А  я  вам  скажу,  не  пора ли поставить вопрос так: охрана внутреннего мира
человека.
     Это  не  Глеб,  это  я  сама.  На  своей  шкуре  придумала.  Природу мы
повредили с помощью человека. А разве самому человеку не вредим?
     Вы  можете спросить: как же охранить внутренний мир человека от внешних
посягательств?  Надо  создавать общественное мнение, что человек имеет право
на   охрану   своего   "я".  Плюс  материальные  предпосылки.  Вот  в  новой
Конституции  записано,  что  мы  имеем  право  на  жилище, это уже серьезная
постановка  вопроса,  хотя  и тут подождать придется. Ну, так мы терпеливые.
Вы  не  подумайте.  Моя  несчастная  любовь  тут вовсе ни при чем. И потом -
почему  несчастная?  Эти  недели  я много думала, совершенствовалась в себе.
Тянулась за Григорием.
     А  началось с писем. Вы, конечно, догадались, что письма, которые я вам
дала,  никогда  не  были  отправлены. Но это и не черновики, самые настоящие
оригиналы.  Я  действительно  писала  их Наталье, своей лучшей подруге, но у
меня  не  было ее адреса, мы в один день отбыли из Каменки. Наталья отчаянно
полетела  на БАМ, я, как более осмотрительная, сюда, на "Атоммаш". Поэтому я
придумывала  ее  ответы,  которых  на  самом  деле  не было, но вчера от нее
пришло  первое письмо на "До востребования". Вряд ли я теперь отправлю ей ее
письма.  Ведь  я  писала  их  самой  себе.  Это  был  период первоначального
осмысления,  довольно  наивный, не правда ли? Писала глупые письма в никуда,
смех и слезы.
     Григорию  за  все спасибо. Я могла бы полюбить его до конца, если бы он
был  более  искренним и прямым. Я его ни в чем не корю, положение, в которое
он   попал,  было  не  из  лучших.  Первая  трещина  пробежала  от  соседки,
фуганувшей  меня  на  лестничной  площадке, но не в соседке дело. Она просто
залезла  в чужую душу своими немытыми руками. Мы все любим предаваться этому
сладостному  занятию. А вот когда Григорий дал мне свое письмо Вере, чтобы я
своими  руками  отправила  его,  это была уже не трещина, это было бездонное
ущелье.
     Но падала туда я одна.
     Я  не  угадала родиться. То ли опоздала, то ли поспешила, сама не знаю.
56-й  год  рождения  -  это  же  действительно  ни  туда,  ни сюда. Мой отец
тридцатого  года,  даже  он  на  войну  не успел, не говоря уже обо мне. Кто
знает,  может,  я  стала  бы  Лизой  Чайкиной и меня проходили бы в школе. А
выросла  никому  не  ведомая Зоя Гончарова, явная неудачница, ставящая перед
собой самые немыслимые вопросы в надежде спастись от самой себя.
     Григорий  все  допытывался:  "Ты  опустила?  Опустила?" Я отвечала: да.
"Почему  же она не реагирует?" - удивлялся он. Я уходила от этих разговоров.
Никогда  не  читала, что было написано в том письме, и оно продолжало лежать
в чемодане.
     Григорий написал приговор, предоставив мне роль палача.
     По-моему,  он так и не понял этого. Взамен у него появилась новая игра,
в  которую  он играл до самозабвения: "Почему же оно не дошло? Почему она не
реагирует?"
     Я  больше  не  ходила  к  нему  домой, и наша вахтерша тетя Лида уже не
задавала контрольных вопросов на свою вечную тему: "Когда ты вернешься?"
     Потом  мы  встретились  на  теплоходе "Севастополь". Приехала очередная
группа   артистов.  Их  поселили  на  "Севастополе".  Я  снова  представляла
общественность с цветами, на сей раз это были астры, осенние надежды.
     После  спектакля  поехали  на  теплоход,  в кормовом салоне был банкет.
Артисты  произносили  задушевные  тосты,  седой красавец взял гитару и запел
старинные  гусарские  песни,  у  него  была  хорошо  поставленная интонация,
глубокий  голос.  За мной ухаживал трагик средних лет, жалующийся на то, что
он  одинок  и  никто  его  не  понимает.  Он  хотел  впустить  меня  в  свой
неповторимый  внутренний  мир, а начал с того, что потянул меня в постель. Я
выбежала   на   палубу.   Наконец-то  я  одна,  никто  не  потревожит  моего
одиночества.
     Тут   было  хорошо.  Далекие  огни  на  воде,  задумчиво-мягкий  вечер,
неназойливое  дыхание  теплохода  под  вздрагивающей  палубой.  Сама природа
стала  на  охрану  моего  "я". Это мой мир, и никто не войдет туда без моего
разрешения. И эти огни на воде - только мои.
     Уже  через  пять  минут  я начала беспокоиться: почему никто за мной не
приходит,  чтобы поинтересоваться моим состоянием? Неужто я никому не нужна?
Даже  двинулась  на  корму,  чтобы заглянуть в салон сквозь занавески. Седой
аристократ  продолжал  петь.  Мой  трагик  переместился в кресло и, кажется,
настолько ушел в самого себя, что уже ни в ком другом не нуждался.
     Григорий  спас  меня  от долгожданного одиночества, возникнув за спиной
как  дар  судьбы. Я вдруг остро почувствовала, что нужна кому-то. У Григория
оказался  ключ  от каюты. Он был всегда таким предусмотрительным. Мы пошли в
коридор  и  долго  искали  свой  номер.  При  известном  усилии  можно  было
вообразить,  что  мы  плывем  в  неведомую  даль,  но манящие огни ничуть не
приближаются и продолжают звать.
     Это  было  начало конца. Я проснулась глубокой ночью, словно от толчка.
Я не сразу поняла, что толчок и в самом деле был.
     Послышались  голоса.  Топанье  ног.  Наш теплоход занимал чужое место у
причала,  и  теперь  рейсовый  дизель-электровоз  из Москвы причалил прямо к
нам,  он  и  разбудил меня своим толчком. Я вскочила испуганная, будучи не в
состоянии  понять,  зачем  я  здесь.  Григорий  спал  на  соседнем диване. Я
оделась,  выскочила  на  палубу.  Горизонт  был  закрыт причалившим "Сергеем
Есениным",  который  никуда  не  плыл  сейчас,  но  все  равно  полон жизни,
ритмического  света, внутренней упругости, уверенно дышавшей в его глубинах.
Грузчики  слаженно  и без лишнего шума затаскивали через нашу палубу ящики с
продовольствием.  Пассажиры  спали,  но  все  равно  они и во сне продолжали
двигаться  к  избранной  цели.  Только  мой  теплоход  никуда не плыл, топку
забыли разогреть.
     Я  проскочила  по  трапу  меж  двух  ящиков и побежала не оглядываясь к
элеватору, громада которого чернела впереди.
     "Свобода,  наконец-то  свобода",  -  с  отчаяньем  думала  я, продолжая
поспешно  удаляться  от рокового теплохода, списанного на берег по старости,
и удивляясь про себя, почему меня никто не догоняет.
     Потом  перешла на шаг, ведь до дома было далеко, километров восемь, как
я преодолею их на каблуках?
     Но   теперь  решение  было  принято.  Теория  одиночества  была  готова
подкрепиться  практикой.  Мрачный  элеватор  остался  позади,  я свернула на
большую  дорогу,  обсаженную  деревьями.  Сбоку светила луна, поднявшаяся за
это время. Дорога уходила за горизонт.
     Щеке  стало холодно. Я провела ладонью по лицу. Неужто я плачу? Сама не
почувствовала,  как  заплакала. И даже не знаю, какие это слезы: радости или
тоски?
     Ведь  я  свободна  и могу начать жизнь сначала, могу улететь к Наталье,
которая зовет меня. Я все могу.
     В  чем  смысл  жизни?  В  техникуме мне поручили провести анкету с этим
вопросом.  Нынче  все  стали  грамотные,  читают газеты, сидят у телевизора.
Отвечали  с  точным  прицелом:  а) смысл жизни в том, чтобы приносить пользу
обществу;  б)  трудиться;  в) открывать неизвестное; г) смысл жизни в любви.
Вот  какие  мы  грамотные,  любовь  у  нас  уже на четвертом месте. Одна Оля
ответила без обиняков:
     "Смысл жизни в том, чтобы воспитывать детей".
     "Своих  или  чужих?"  -  нагло  спросил Василий, один из наших заводил,
когда я зачитывала в аудитории ответы.
     "Разве  я  не  способна  рожать?  -  невинно удивилась Оля. - Откуда ты
взял, Вася?"
     Оля  добилась  высшего  смысла:  у  нее уже трое, второй раз она родила
двойню.
     А  ведь  никто  не  написал в анкете: смысл жизни в том, чтобы получить
отдельную  комнату.  Какая  чушь!  Как  может комната стать смыслом? Тогда и
гарнитур  может.  И  любая деревяшка. А в чем же тогда смысл? Почему я никак
не изберу его?
     Ага,  смысл  жизни  - в поиске смысла. Завтра иду в комитет комсомола и
прошу дать мне самое трудное поручение, желательно неисполнимое.
     Ноги  начали  уставать,  но  я не останавливалась. Навстречу показались
огни,  и скоро мимо пронесся "КамАЗ", могучий грузовик с высоченным кузовом,
я  даже  отскочила  в сторону. Я сообразила, что грузовики работают в ночную
смену, забирая из порта гравий.
     Первый  "КамАЗ"  догнал  меня  в  километре  от  элеватора. Я принялась
голосовать  загодя,  чтобы  у  него  было время затормозить, но он промчался
мимо,  не сбавляя хода, лишь обдал меня противной гарью. Вот, оказывается, в
чем истинный смысл жизни: на полной скорости промчаться мимо ближнего.
     Я  покорно шагала. Второй грузовик тоже промчался, исполнив свой смысл,
на  третьем  я  смирилась, перестав верить в человечество. Но он остановился
передо  мной как гора. Дверца распахнулась на недосягаемой высоте. Я полезла
по скобам, цепляясь за поручни.
     Оказывается,  водитель был в кабине не один. Рядом с ним сидела молодая
женщина  в  ситцевом  платье.  Я  удивилась:  куда она едет так поздно и так
налегке?
     Между  тем,  прижимая  к животу сумочку, в которой наибольшей ценностью
был  пропуск  на  завод,  я взгромоздилась на свою долю сиденья и захлопнула
дверцу. Мы тронулись. "КамАЗ" упруго потряхивало на дороге.
     "Вам  куда?"  -  спросил  водитель,  не поворачивая головы; есть в этой
настороженной позе особый водительский шик.
     Куда  мне?  Если  бы  я  знала это? Кто меня ждет? Где можно приклонить
голову  кроме  той  каюты,  которая никуда не плывет? Что в старом теплоходе
выходит из строя сначала: двигатели или каюты?
     "В  Новый  город, - ответила я, твердо зная, что и там никому не нужна.
- А вы куда?"
     "На Химкомбинат, в Каменск-Шахтинский", - сказал он, глядя на дорогу.
     А  мне  не  давала  покоя глупая мысль: куда едет эта женщина, сидевшая
между  ним  и  мной?  Между  прочим,  Химкомбинат  не  самый  удачный  пункт
назначения. Скоро будет развилка: мне дальше налево, водителю - направо.
     Но куда она едет?
     Скосив  глаза, я пыталась незаметно наблюдать за ней и тут же испуганно
съежилась, будто меня застали за стыдным занятием.
     Она  никуда  не  ехала!  Положила  голову на плечо водителя и спокойно,
равнодушно  даже,  следила  за  дорогой,  которая,  судя  по  всему, была ей
знакома   до   последнего  колышка.  Все-таки  она  заметила  мое  невольное
подглядыванье  и  задвигалась  на  сиденье,  как  бы утверждая свое право на
данное  место.  Я сидела не дыша, вцепившись обеими руками в переднюю скобу,
не  сводя  глаз с дороги. Пятно света, исходящее от нас, скакало по асфальту
до  грани  темноты  и  все  время  оставалось там словно на привязи. Деревья
неслись навстречу, разваливаясь стволами по обе стороны.
     Я  скорее  почувствовала,  чем  увидела  боковым  зрением,  как  что-то
переползает  под  моим  левым  плечом,  и,  хотя  все  поняла,  не имела сил
пошевельнуться,  больше  того, отводила взгляд правее, смотря за кювет, куда
меня скоро сбросят как лишний балласт, когда грузовик остановится.
     "Ты что?" - спросил водитель.
     "Я  пошла",  -  ответила  она,  перелезая через мое плечо. При этом она
слегка  задела  ремень сумки и ускорила свои движения. Я невольно обернулась
в  ее  сторону. Все так и было, как я подумала. Один мимолетный взгляд через
плечо,  тысячная доля секунды - и соседняя со мной судьба осветилась и навек
запечатлелась на черно-белом экране памяти.
     Там,  позади  водителя, за спинками сидений, было спальное место, полка
из поролона, как в купированном вагоне.
     Полка  шла во всю ширину кабины, от дверцы до дверцы. Она была обжита и
ухожена.   В   изголовье   за  подушкой  стояла  бутылка  кефира,  к  стенке
прикреплена   цветная   картинка   с  изображением  популярного  певца,  над
картинкой даже плескалась занавеска, обрамляющая эту семейную идиллию.
     Женщина  забралась  на  полку,  головой  к  водителю,  натянула на себя
легкое  пикейное  одеяло  и  покойно лежала на спине, закрыв глаза. Водитель
сбавил ход, сберегая покой своей спутницы.
     Я  сидела  молча,  боясь  неосторожным  словом,  даже вздохом разрушить
хрупкое  видение.  Невольная  спазма  сжала  мне  горло. Я плакала о скудной
своей   судьбе,  от  зависти  к  чужому  счастью,  тряскому,  но  все  равно
единственному и вечному.
     Грузовик  выкатился  на  обочину и затормозил. Мы стояли на развилке. Я
безмолвно  полезла  вниз  по скобам, задыхаясь от слез, стоявших в горле. На
дверце  кабины  четко  впечатаны  цифры: 5410, шифр этого серийного счастья,
мне  недоступного.  Они  свернули  направо,  а я все стояла, глядя им вслед.
Сначала затих шум мотора, затем угас хвостовой огонек.
     Не  помню,  как  я добралась домой, как утром пошла на работу, да это и
не  имело теперь значения. Письмо Григория я выбросила на другой день, с ним
самим  встретилась  спустя неделю в первом корпусе. Все было настолько ясно,
что  нам  не потребовалось и десяти слов, чтобы поставить завершающую точку.
А  еще  через  месяц,  в  День  машиностроителя,  я  увидела  его  во Дворце
культуры.  Он  был  с  невысокой  стройной  женщиной со сложной прической на
голове.  Они  стояли  в  очереди  за  шоколадными  конфетами.  Я  взяла себе
кисленькую.
     Как-то  в автобусе встретила парня, которого до этого видела в комитете
комсомола. Мы сошли у лабораторного корпуса, он говорит:
     "Между прочим, меня зовут Григорием".
     "Ты    что,   товарищ   Григорий,   в   комитете   комсомола   нагрузки
распределяешь?"
     "Конечно. А в свободное от комсомола время вожу грузовик".
     "КамАЗ"?" - не удержалась я.
     "Приличная машинка".
     Я  буквально  затряслась  от нетерпения, схватила его за руку. Хоть сию
минуту готовая на край света.
     "Пятьдесят четыре десять?"
     "Если  бы,  - он вздохнул. - Очень редкая модификация. А я всегда ходил
в неудачниках".
     Ничего не ответив, я пошла через дорогу. Он окликнул меня:
     "Ты куда?"
     "На работу опаздываю".
     "Как зовут-то?"
     "Потом скажу, сейчас некогда".
     Я  не собираюсь защищаться. Ничтожество моей души имеет четкие границы:
четырнадцать  квадратных  метров, хотя бы девять, согласно санитарной норме,
хотя  бы  закуток,  полка  из  поролона поперек собственного счастья. Уверяю
вас,  осознав свое ничтожество, я не сделалась лучше - даже не отказалась от
плоской своей мечты, измеряемой квадратными метрами.
     Чур,  я  предупреждала:  никаких вопросов. И без того выболтала больше,
чем  следовало  ради сохранения спокойствия. Я знаю, о чем вы хотели: призыв
к  одиночеству  как  форме  защиты  от  собственных неудач? Что? Угадала? Не
совсем?  А  жаль.  Именно  это  я  и  имела в виду. Когда нам нечего сказать
другим,  и  даже  самим  себе,  мы начинаем кричать о невмешательстве в свой
внутренний  мир.  Моя  сегодняшняя  исповедь  не  опровергает  этого вывода,
теперь опять замолкну надолго.
     Не  думайте,  будто я жалею, что приехала на "Атоммаш". Я же здесь себя
разоблачила. И для этого даже не пришлось идти на край света.




     - Вот  видите,  снова  мы  с  вами  в  зале  ожидания. Мир тесен, а зал
ожидания  и того теснее. Опять нелетная погода. Как вы думаете, долго мы еще
будем закрыты? Небо низкое, без просветов.
     Сама не заметила, как надвинулась осень, вся моя грязь впереди.
     Что?  Вы  подумали,  будто  я  опять  улетаю.  Увы,  я уже прилетела, я
приземлилась  -  и на сей раз окончательно. Более того, все пути отступления
отрезаны.  Мы сдали ленинградскую квартиру. Прощай, улица Пестеля! Разве что
в  командировку  слетаю  туда.  Нет хуже связывать свою судьбу с Аэрофлотом.
Когда  прилетишь  -  неизвестно.  Когда  вылетишь  -  тем более. Все опутано
нелетным  мраком.  На  этот  раз  я  встречаю,  что отнюдь не облегчает моей
задачи.
     Как  вам  сказать.  Моей  любви к Волгодонску не прибавилось, точно так
же,  как  не  убавилось в нем пыли. Что происходит? Громогласно задумывается
новый  прекрасный  город, самый красивый, самый чистый, самый-самый. Об этом
многократно  объявляется  в  газетах,  по  радио,  телевидению, а дальше все
успокаиваются,  полагая, что дело сделано: самый-самый явился миру. Когда же
этот  громогласный  город  возникает  в  натуре,  выясняется, что он как две
капли   воды   похож   на   другие  новые  города,  которые  провозглашались
прекрасными  до  него.  А  деваться  уже  некуда,  город населен, его уже не
сдвинешь.  Тогда  все  надежды  и провозглашения переключаются на новый, еще
где-то  не построенный город. Кто-то сказал: "Вся страна застраивается одним
городом,  все  города  застраиваются  одним  домом".  Что  поделаешь, таково
свойство крупнопанельной цивилизации.
     Таким  образом,  я  вернулась  сюда,  к  типовым  панелям.  Нет  смысла
скрывать  причину  -  возможно,  вы  даже слышали. Во всяком случае, по моим
сведениям,  Григорий  этого  не скрывал. У него появилась женщина. Он хотел,
как  теперь  выражаются,  пережениться.  Я  ее  видела.  Случайно  во Дворце
культуры.  Весьма  вульгарная  особа.  К  тому же, говорят, она без диплома.
Правда,   молодая,   этого  у  нее  не  отнимешь.  Своей  молодостью  она  и
спекулировала.
     Поэтому  я  не  могла  допустить  разрушения  семьи. Я вызвала Григория
телеграммой.  Он  прилетел. Сначала отнекивался, а через два часа раскололся
и начал замаливать грехи - пошел за картошкой.
     Обратно  мы  прилетели вместе, распаковали вещи. Каждый вечер в спальне
свежие  цветы.  Смешно даже подумать, что он мог уйти от меня. Мы прожили 18
лет,  я  знаю  все  его  слабости,  все грехи. Он без меня не может ни шагу.
Юрочка  уже  в  шестом  классе, мы все трое единая волгодонская молекула, не
смеющая думать о распаде.
     На  что  она  могла  рассчитывать?  На  квартиру  ее потянуло? На чужие
кастрюли?  Я  всегда  говорила,  что следующее за нами поколение воспитало в
себе дух голого потребительства.
     Словом,  операция  была  болезненной,  но  тем  не  менее  успешной.  Я
устроилась  на  то  же место, оказалось, что оно не занято, нужного человека
подобрать  не  просто. Настропалила Григория, он пошел в дирекцию и выпросил
трехкомнатную квартиру, скоро переезжаем.
     Теперь  они  начали  работать  с  женами  руководящих работников, и мое
возвращение  записали  себе  в актив, поставив соответствующую галочку. Я их
не  разубеждала.  Нас  уже  собирали на вечер. Генеральный директор прочитал
дельный  доклад  о  текущих задачах. Потом показали фильм "Жандарм женится",
который год его крутят.
     Мы  нынче  в  цене, я имею в виду законных жен. Меня избрали в совет по
поэзии. Наметили перед Новым годом симпозиум.
     Нам  теперь  в  Волгодонске  жить,  другого  места  нет.  От  нас самих
зависит,  каким  станет  наш город, я теперь - на все воскресники, ни одного
не  пропускаю. Как видите, стала порядочной патриоткой своего города. Только
и надо, чтобы нас тряхнуло хорошенько.
     Вы  не  поверите.  Начала  заниматься языком. Выбрала итальянский. Я же
сейчас  сваркой  занимаюсь,  рассчитываю  всякие там прогрессивные методы. А
итальянцы  -  наши шеф-монтажники. Так что у меня и практика есть. Они зовут
меня  синьора  Вера.  Я  отвечаю:  си, синьор. Через три месяца буду сдавать
экзамен.
     Приняли  с  Григорием  решение:  откладываем  деньги  на  машину, будем
путешествовать по стране. Так что программа нашего будущего весьма обширна.
     Жаль,  что  вы  улетаете,  я  бы пригласила вас домой, познакомила бы с
Григорием.  Как?  Вы  уже знакомы. И молчали! А, понимаю: тайна литературной
исповеди.  Неужели Григорий ничего не говорил? Ну как о чем? Что я уехала? О
своих  отношениях  с  этой  рыжей  женщиной? Вы же должны выслушать и вторую
сторону.  Понимаю,  в  самом  деле  это  справедливо:  существует  и  третья
сторона.   Так  вы  и  с  ней  знакомы?  Удивительно  многосторонний  автор,
простите,  это  я так, про себя. Не смею даже задать вопроса: что же она вам
рассказывала,  эта так называемая героиня, если выражаться терминологическим
языком.
     Так,  так,  стараюсь  понять  и  проникнуться. Тайна исповеди адекватна
тайне   литературного   материала,   который   может   быть   видоизменен  и
трансформирован.  Тайна  сохраняется  на  уровне  замысла,  но в тот момент,
когда  произведение  подписывается  в  свет, тайное становится явным. Однако
оно   уже   настолько  трансформировалось  в  сознании  автора,  что  бывшие
прототипы,  превращаясь  в  персонажи,  сами оказываются на распутье: они ли
это?
     Если  я  вас  правильно поняла, можно сказать и так: реальные прототипы
как  бы  становятся  отражением  литературных  персонажей. Иными словами, мы
обязаны  стать  такими,  какими  вы  нас  задумали. На современном языке это
называется обратной связью, не так ли?
     В   таком  случае  остается  лишь  прочитать  ваш  опус,  чтобы  решить
окончательно,  захотим ли мы под вас подделываться. Что касается меня, я уже
достаточно  закостенела,  чтобы  мне меняться, возраст, понимаете ли, уже не
тот.
     А   самолета   все  нет.  Когда  же  он  прилетит.  Я  встречаю  своего
ленинградского   сослуживца,  он  прилетает  в  командировку.  Буквально  на
несколько  дней,  еле  вырвался. Не задавайте деликатных вопросов, все равно
не  отвечу.  Если  бы я знала ваши литературные принципы раньше, ни слова бы
не  сказала.  Вы  же  все  равно по-своему переиначите. Уже наверняка решили
завести для меня ленинградского любовника, так ведь?
     Ага,  что-то  показалось.  Летит!  И  по радио объявляют самолет на наш
рейс. Этот же самолет и повезет вас обратно, только заправится.
     Будем  считать,  что  наш  разговор  прерывается  по  вине Аэрофлота на
полуфразе.  Невысказанного  осталось  больше,  чем  было сказано. Прилетайте
снова, чувствует мое сердце, у нас появится масса новостей.
     А теперь мне пора к самолету.




     - Внимание,  мотор.  Дубль  первый.  Начинаем проезд. Света достаточно.
Кран идет плавно, изображение не должно прыгать.
     Ага!  Сначала  я  возьму обечайку средним планом. Кольцо обечайки - и в
этом  кольце  на  втором  и  дальнем  плане перспектива пролета. И мы сейчас
плывем  на  кране  над  этой  перспективой.  Мы показываем "Атоммаш" глазами
обечайки.
     Даю  команды,  как  это  должно  происходить  в идеале, создаваемом для
зрителя.
     - Внимание, платформа с заготовками пошла вперед.
     - Вращение! Жду вращения. Почему эта дылда перестала крутиться?
     Здесь  трудная  натура.  Она  поражает своим гигантизмом - и в такой же
мере   своей   статичностью.   Обработка,   сварка,  контроль  в  гигантских
рентгеновских  камерах  - все процессы совершаются в глубине материи. Как их
показать   на  экране?  Атом  крупным  планом  с  максимальной  наводкой  на
резкость.  И  что  же  мы  там  увидим?  Уверяю  вас,  там  будет  такая  же
статичность,  ленивое  хождение  электронов  по  своим  кругам. Это я, Игорь
Соколовский,  вам  говорю,  но  вам  слушать  меня  вовсе не обязательно, вы
получите  свое,  когда  будете смотреть меня на экране, ради этого я мотаюсь
по  верхотурам,  летаю  на  вертолетах, живу в холодных равнодушных номерах,
заставленных стандартной мебелью с бирками.
     Ну,  как проезд по первому корпусу? Кажется, получился. Тридцать метров
проезда,  тут  есть  на  что  посмотреть.  Организовали поперечное движение,
вращательное, проходы людей, сбоя, кажется, не было.
     Теперь сделаем второй дубль.
     - Начали. Мотор!
     Ничего,  ничего,  расходы  по  пленке  принимаю на себя. У меня кое-что
имеется в загашнике. Тридцать метров пленки для меня ничего не значат.
     Здесь  надо  делать  игровую  ленту.  Вот  бы  где  я  развернулся.  Он
станочник,   она   рентгеновский   контролер.  Он  точит  обечайку,  она  ее
просвечивает.  Любовь  на  фоне  обечайки.  Поцелуй  крупным  планом  сквозь
обечайку.  Сцена  ревности  сквозь  обечайку.  Она  проверила рентгеновскими
лучами  обечайку,  которую  он точил, и обнаружила брак. Назревает конфликт.
Что  ей  делать?  Как  спасти  своего  Петю? Любовь и долг - вечная тема, из
которой мы с такой лихостью научились производить вечную бодягу.
     Обечайка   -   обручальное   кольцо  "Атоммаша".  Придется  отдать  это
закадровому  голосу. Может прозвучать свежо. Как всегда, автор бросил нас на
самом интересном месте. А расплачиваться мне.
     Каждому  свое.  Один  получает  смету  сорок миллионов на две серии и в
течение  двух  лет пускает их на ветер, создавая так называемую нетленку. Он
нанимает  лучших  актрис, у него самые искусные операторы. Он говорит только
через  микрофон,  не иначе. Потом мы рвемся на просмотр в Дом кино - и видим
фигу в кармане, которую приходится разглядывать под микроскопом.
     А  Игорь  Соколовский  получает  тридцать  тысяч  на три части и за две
недели  должен  превратить их в конфетку. Про меня говорят: набил руку. А ты
попробуй не набей.
     - Стоп!  Почему  платформа  не  двигается? Как это тормоз отказал? Меня
тормоз не интересует. Протащи ее хотя бы на три метра. Давай.
     Неужто  я  не  смог бы сделать своих двух серий, чтобы мир содрогнулся.
Поздравительная телеграмма от Феллини, старик Бергман пожимает руку.
     Но,  черт  возьми,  я  люблю  эту железную грохочущую натуру. Мне живые
лица  милее, нежели профессионалы с их заученными гримасами и жестами. Я дам
прекрасный   зрительный   ряд:   лица  рабочих,  думающие,  сосредоточенные,
красивые  нравственной  красотой.  И  другой  зрительный ряд: руки, трудовые
руки  восьмидесятых  годов, сильные, уверенные в своих движениях, умные руки
современного  рабочего  нажимают кнопку пульта, держат измеритель, сварочный
аппарат,  крепят деталь. И никакого закадрового голоса. Тут интеллектуальная
пауза, все должно быть ясно без слов. Говорит изображение.
     - Внимание, конец проезда!
     Дубль второй сделан. Съемочный день закончен. Спускаемся вниз.
     Кран  поработал  нынче  на  совесть.  Иногда мне вообще кажется, что он
одухотворен - так он чуток и ловок.
     Я  думаю,  у  нас  неплохо  получается.  Полгода утверждали сценарий, а
потом   все   пришлось  поломать,  снимали  событийно,  вообще  считаю,  что
событийная   съемка  -  основа  нашего  жанра.  Без  события  мы  становимся
мальчишками,  которым  не  разрешили  пойти  на  демонстрацию,  это я, Игорь
Соколовский, говорю вам.
     Но  разве  мог  "Атоммаш"  обойтись без события? В конце года строители
сдавали    производственникам    очередной   миллион   киловатт   мощностей.
Разумеется, досрочно.
     Я  поначалу  растерялся. Они сдают очередной миллион киловатт - а как я
вам  его  покажу?  Ведь  он незрим, ваш киловатт разлюбезный. Вон сколько их
уже накрутили. А где они в натуре, я вас спрашиваю?
     Зато   само  событие  выглядело  вполне  прилично.  Сколотили  трибуну,
портреты  повесили. Начальство прилетело. На два самолета хватило; жаль, что
мы самолет на посадке не сняли, это всегда красиво.
     Но  на  митинг  я  не  поскупился.  Вот  когда  пошел  метраж.  Синхрон
начальника  строительства.  Второй  синхрон  - говорит генеральный директор.
Третий  синхрон,  самый  главный,  - министр. Двести метров синхрона. И люди
слушают,  десятки,  сотни  слушающих лиц. Одних аплодисментов набрали на сто
метров.
     Начальник  строительства  вручает  генеральному директору символический
ключ  от символических мощностей. Это тоже внушительно получилось. Эту сцену
мы  озвучим  глубокомысленным  закадровым  голосом,  доставленным  с помощью
курьера от автора.
     Но  что  можно  открыть  символическим  ключом? Разве что символическую
дверь,   ведущую   в   символическое  пространство?  Покажу  я  вам  тот  же
символический ключ через обечайку - а дальше что? Откуда взять метафору?
     И  тут  меня  осенило. "Игорь Соколовский, - сказал я себе, - покажи им
разность  потенциалов  и  все то, что возникает в результате этой разницы. И
сделай это резко, контрастно".
     Просторный  зал  атомной электростанции. Люди в белых халатах управляют
реактором.
     Центральный  диспетчерский  пульт  энергосистемы.  Операторы регулируют
потоки энергии.
     А  вот  и  река  по  имени Мощь. Мачты электропередачи идут через поле,
идут над лесом, идут под каналом, пересекают государственную границу.
     Включаются    моторы,   компьютеры,   ткацкие   станки.   Рулон   ткани
накручивается  на  барабаны.  Накручивается на вал бумажная полоса. Печатная
машина печатает газету.
     Крупно газетная шапка: "Атоммаш" рапортует".
     Атомоход  прорубается  сквозь  льды,  круша  их  своей  мощью.  Река по
имени...
     По  вечернему  городу  катится новогодний троллейбус. Зажигаются огни в
домах.  Наслаиваются  освещенные  этажи  -  конец  привязывается  к  началу.
Стыковка кадров.
     Хорошо  бы  еще  детишек показать вокруг елки. А на елке мигают цветные
лампочки, они ведь тоже от "Атоммаша".
     Это  будет  энергетический  зрительный  ряд,  финальная  иллюстрация  к
символическому ключу, мажорная и динамичная.
     Но  ведь  кроме  разницы  потенциалов,  дающей нам движение, существует
сумма  потенциалов,  слагающая  этажи  цивилизации.  Материальный  потенциал
соединяется  с  духовным  потенциалом.  Из  суммы этих потенциалов рождается
наше будущее.
     И  не будет большого греха, если мы поторопим его хоть на немного, хоть
на часок.



Last-modified: Sat, 16 Aug 2003 06:09:13 GMT

Оцените этот текст: