-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Волшебный колодец".
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Борис! Да проснись ты, слышишь?
Спальный мешок заерзал на пихтовой подстилке, растянулся, как
гигантский кокон.
- Ни одной собаки! - Тряс Василий товарища. - Все исчезли...
Кокон опять зашевелился, показалась голова Бориса, заспанные
глаза-щелочки.
- А мне снилось... море, - сказал он. - Такое синее...
- Ни одной!.. - волновался Василий. - Как ветром унесло!
- Куда? - спросил Борис.
- Знал бы - не спрашивал!..
Борис сел, извлек откуда-то шапку, нахлобучил на голову: мороз -
двадцатиградусный.
- Сбежали? - спросил он, безразлично позевывая. - А море, ух, синее! -
Потянулся так, что затрещали суставы.
Василий выругался с досады:
- Ты придешь в себя или нет?
Утро разгоралось в туманах. Розовый свет ложился на гладь заснеженной
реки, трогал дальние вершины холмов и терялся над горизонтом в пучине
уходящей ночи. Река поворачивала к северу, круглилась излучиной,
раздвигала тайгу. Все было чистым, белым; странно чернели на белизне двое
нарт, пепел костра. И кругом - ни звука.
Это подействовало на Бориса больше, чем слова и толчки Василия. Вскочив
на ноги, он закричал:
- Рустан, Рустан! Салка!
Крик понесся над рекой, слабо отдался от обрывов берега.
- Куда же они девались?.. - Борис оглядывался по сторонам.
Отпечатки собачьих лап, покружив у костра, устремлялись к берегу, к
излучине. Борис и Василий бросились по следу.
Это была неплохая разминка, вроде зарядки. И мороз подхлестывал
подходяще. Но главное - почему и как далеко ушли собаки?
Запыхавшись, друзья обогнули мыс, круто вдавшийся в реку, и
остановились. Стая была здесь.
Накануне вечером Борис и Василий взорвали на берегу сползший откос. Тут
же хотели остаться на ночь, чтобы с утра приступить к пробам, но глыба
нависла так угрожающе, что друзья сочли за благо удалиться и найти для
ночлега более удобное место. И сделали правильно: глыба отвалилась и на
высоте четырех-пяти метров открыла узкую щель. Собаки ныряли в щель и
появлялись оттуда с добычей. Здесь же, между камней, пожирали куски. Увидя
Бориса и Василия, подхалимски завертели хвостами: мы-де никуда не бежали,
все здесь и, в общем, не плохо позавтракали.
- Рустан! Салка! - позвал Борис. - Ко мне!
Вожаки отделились, пошли; за ними потянулись другие, зализывая
окровавленные пасти.
- Что вы нашли? Какую мерзость? - с отвращением спрашивал Борис.
Сытые звери повизгивали, чувствуя, что в голосе людей нет угрозы,
делали попытки потереться мордами об унты Бориса и Василия.
Те отступили: собачьи пасти были в крови до самых глаз, облеплены бурой
шерстью; кругом валялись куски кожи, спутанные мотки желтой, с чернотой,
гривы.
Одолевая брезгливость, Василий нагнулся над изгрызенным куском:
- Борис!..
Тот осматривал клочок кожи, и, когда поднял глаза, в них было удивление
и вопрос:
- Не пойму.
- Это непостижимо, Борис. Мамонт!..
Оба, как по команде, подняли взгляд к зияющей щели. Остроухая лайка
пробиралась туда, воровато оглядываясь.
- Румка! - заорал Борис. - Куш!
Собака повернула прочь, остальные шарахнулись от людей в стороны.
Пока Борис отгонял собак, Василий карабкался по камням к отверстию.
Товарищ догнал его у самой дыры, и то, что предстало взорам друзей,
потрясло обоих до оторопи.
В черной пустоте вырисовывался бок громадного животного. Бурая шерсть
висела клочьями, как омертвевшая кедровая хвоя. Часть кожи и мяса была
сгрызена, виднелось обглоданное ребро... В глубине угадывались очертания
еще большего зверя. Но внимание друзей было приковано к ране: из нее -
невероятно! - крупными, как горошины, каплями сочилась густая кровь!
- Ехать надо сейчас же, - говорит Борис, стряхивая с одежды снег. -
Немедленно!
Побывав в пещере, они еще не могли прийти в себя. Перед глазами -
полутьма, и в ней, как гора, зверь, привалившийся боком к скале, с
опущенным хоботом и закрытыми глазами. Это кажется, что он прислонился к
скале, - ребята все осмотрели. Животное стоит, опершись на четыре ноги,
толстых, как стволы двадцатилетних сосен, хобот развернут, глаза закрыты.
Кажется, что животное дремлет, может вдруг свернуть и развернуть хобот.
Туша не тронута. Первому, попавшему собакам на завтрак, не повезло: мясо и
шкура на левом боку у него содраны. Второй исполин - как живой, подойти к
нему жутко. Мертвый? Замороженный... Под пальцами ощущалась грубость и в
то же время эластичность кожи, холодной, как лед, но не мерзлой, - она
подавалась под пальцами, хотя, прикасаясь, каждый чувствовал мурашки,
бежавшие по спине... И не потому, что в пещере холодно. Гораздо теплей,
чем снаружи: воздух, проникая сквозь отверстие, оседал на полу легким
прозрачным снежком.
Прежде всего надо было закрыть дыру. Животное сохранилось в постоянной
температуре. Отверстие заделали парусиной, завалили снегом.
- Случай необычайный! - Василий согласен с Борисом. - Надо ехать
немедля.
- До Среднеколымска пять дней пути. Возьми обе упряжки, езжай, Вася,
поднимай всех!
Завтрак друзья завершают молча, каждый обдумывает свое.
Так же молча запрягают в нарты упряжки - одну за другой. Нарты Василий
берет одни. Грузит корм для собак, продукты - ничего лишнего, - и через
минуту видна лишь черная точка в вихревом снежном облаке.
Борис садится к костру. Находка действительно необычна. Встречались
кости, бивни, останки с шерстью и кожей. Но такой удачи не знал никто.
Если б не собаки, - два целых, так бы и сказал - живых мамонта! Это
странное ощущение, что они живые, овладело Борисом с первого взгляда,
когда он увидел капли черной крови: животное в спячке, в анабиозе!
Память услужливо развертывает все, что Борис читал об анабиозе:
биологические процессы замедленны. Отсутствуют внешние признаки жизни.
Наблюдается при вмерзании в лед небольших организмов - инфузорий,
насекомых. П.И.Бахметьев открыл закономерность анабиоза, когда нет полного
промерзания организма и тканевые жидкости остаются при низких температурах
в переохлажденном, но жидком состоянии. Здесь то же самое! Борис
вспоминает мамонтов, чувствует, как от волнения подкатывает к горлу комок.
"То же самое!.." - повторяет он. И смеется сам над собой: там инфузории,
здесь гора, зверь! Куда ни заведет фантазия!..
И все-таки не фантазия! Он сам чувствовал, видел: живые!..
Порыв погас в душе так же быстро, как и возник: сколько могли быть во
льду в лабораторных условиях несчастные инфузории? Неделю, месяц? А тут -
пятьдесят тысяч лет! Можно ли сравнивать?..
Можно или нельзя, а перед глазами опущенный хобот зверя, закрытые глаза
- спит!
Борис был человеком, в котором тесно переплелись мечта и практика,
фантазия и дело. С детства он рвался в Арктику, к полярным сияниям, к
подвигам. Окончив геологический факультет, уехал с товарищами на Омолон,
приток Колымы. Правда, не все оказалось здесь подвигом, было много простой
черной работы, но и немало романтики в этих просторах, снегах. А главное -
люди! Какие сердца, характеры!.. Повстречался с Василием. Они сразу нашли
друг друга. Василий тоже романтик, но другого склада: трезвый, умеющий
рассчитывать наперед, он удивительно гармонировал с порывистым фантазером
Борисом, умел остановить товарища вовремя, умел и поставить настоящую
увлекательную задачу.
То, что они пустились в зимний рейс, - мысль Василия. Лето на Колыме
коротко. Со своей группой они прошли немало. Но сделать обоим хотелось
больше. Вот почему, испестрив карту значками, которые скрывали тысячи
нежданных возможностей, они решили вернуться к этим местам зимой. Выход
лантанидов на Колыме, на который они наткнулись осенью, перед самыми
снегопадами, взволновал друзей богатством редкоземельных элементов -
именно тем, в поисках чего они рыскали по тайге и тундре все лето. И тут
открытие под зиму!.. С большим трудом удалось договориться об экспедиции с
начальством георазведки, и в этом заслуга Василия. Борис отбирал
оборудование. До хрипоты спорил с Гараниным, заместителем начальника базы:
"Оборудование нужно самое лучшее, Павел Андреевич! Церий, рубидий - с
плохими приборами они ускользнут, как вода между пальцами!.." Гаранин,
мужик скуповатый, но грамотный, приборы давал. "Пиши расписку", - требовал
за особенно ценные, с деталями из платины и иридия. Борис писал, заверял,
что ничего не испортит. "Рацию дам через десять дней, - обещал Гаранин, -
аккумуляторы на зарядке". Но кто согласится ждать, если начальство в любой
момент может раздумать и отменить экспедицию?.. Согласовав маршрут и
надавав обещаний, что в сторону не отойдут ни на шаг, - "В случае чего,
где вас искать?.." - вполне резонно ставили им вопрос, - Борис и Василий
вырвались из-под опеки начальства.
Это был хороший поход: костры, охота, дневник... Надежды друзей
оправдались: они открыли торит... Мало ли еще что открыли? А сейчас за
спиной целый окоченевший мамонт. Его надо только оживить. На миг Борис
останавливается, будто споткнувшись на слове: "Оживить? Он сказал -
оживить?" Что-то в этом слове еще за пределами мысли, но Борис поражен как
громом:
- Оживить!..
Опыты на рыбах, летучих мышах показывали возможность оживления! Даже
когда было поверхностное обмерзание. Борис вспоминает эластичную кожу
мамонтов, холодную, как лед, но не лед! Хочется еще потрогать ее.
- Как оживить? - Борис ударяет кулаком по ладони. - Как?..
Он хоть сейчас готов оживить. Только бы знать, как это сделать.
Ночь наползает неторопливо. Поднялась луна, огромная, оловянная...
Мороз, холода жмут нещадно. Борис подбрасывает в огонь сучья, пламя
взмывает выше, пляшет, волнуется. Это помогает думать. О том же - как
оживить мамонта.
В тишине слышатся отчетливые шаги. Борис поднимает голову: кто сейчас
может быть? Пешком?.. Может быть, это кажется?.. За костром темнота и
ночь. И луна - лишняя, как пуговица, пришитая к небосводу.
Шаги слышатся явственнее. Тишина такая, что не поймешь, близко шаги или
за километр от костра. Кто это может быть?.. Кругом ни жилья, ни человека.
Шаги - уже вот они.
- Кто идет? - спрашивает Борис.
Слышно натруженное дыхание человека. Борис вскакивает и почти
сталкивается с Василием.
- Борис... - тяжело опускается тот у огня.
Без рукавиц, обледенелый по шею, Василий кажется призраком.
- Там... полынья, - говорит он. - Влетели с разбегу. И сразу - под лед:
собаки, нарты. Сам тоже. Если бы не вмерзшее корневище...
Василий с отчаянием смотрит в лицо Бориса.
- Двести километров пути, - говорит он. - Без ружья, без спичек...
- Ладно! - Борис понял товарища. Достает спальный мешок, белье. - Не
пропадем...
Помогает Василию раздеться, трет ему посиневшие ноги. О подробностях не
расспрашивает - не надо. Потом они сидят у костра, Василий пьет чай. Борис
охотно поделился бы с другом мыслями о мамонтах, о том, что они живы. Но
Василию нужен покой.
Ложатся молча. Василий засыпает сразу. Борис думает, каким сложным и
трудным будет завтрашний день. "Оживить мамонта..." И тот же злющий
вопрос: "Как?.." Борис долго возится, не в силах уснуть. Перед глазами -
пещера, собаки, синее крымское море. "Почему море, - думает Борис, - когда
кругом мамонты, мамонты... Один, - считает он, - другой, третий...", -
пока сон не овладевает им.
Разговор между друзьями происходит утром, за завтраком.
- Пешком по апрельскому снегу, - говорит Борис, - десять-двенадцать
дней. Наступит весна - мамонта не убережешь...
Василий кивает: не убережешь.
- Рисковать мы не вправе, - Борис решительно поднимает глаза, - мамонта
надо оживить.
Василий не доносит кружку до рта. Что он, Борис, сошел с ума? Оживить
мамонта?..
Но взгляд Бориса тверд, слово продумано. И первое, что срывается с губ
Василия, - тот же вопрос:
- Как?..
Борис горячо излагает теорию анабиоза. Животное, несомненно, в
анабиозе, его надо разбудить, вернуть к жизни!
Василий раскрывает рот спросить, как это сделать, но Борис
останавливает его:
- Медленным прогреванием тела, каждой клетки...
- Прогреванием?.. - спрашивает Василий. Мысль Бориса ему понятна. Но
ведь это абсурд! И не абсурд... Какое-то время Василий борется сам с
собой. Конечно, абсурд!
Борис смотрит ему в глаза, ждет ответа.
"А может, и не абсурд, - думает Василий. Он уже увлечен энтузиазмом
Бориса. - Но как это сделать?.. Проклятый вопрос, вокруг которого
вертишься, как волчок. Конечно же, прогреванием!." Василий испытывает
чувство, которое охватило накануне Бориса: есть слово, но содержание слова
еще за пределами мышления. "Однако..." - Василий старается взять себя в
руки. Но первое, что приходит ему на ум, - возражения.
- Костром пещеру мы не прогреем, - говорит он. - Солнца на Колыме
недостаточно. Высокочастотным током? Нужны заводские условия...
Борис по-прежнему смотрит ему в глаза.
Василий перестает возражать, хотя мог притянуть еще тысячу возражений.
Он видит спокойную позу животного, мирно опущенный хобот.
- Что у нас есть? - спрашивает он.
Борис облегченно вздыхает: Василий принял его мечту.
Василий действительно принял. Наконец слово начинает обрастать плотью,
оно не просто звук. Оно требует найти решение, и Василий ищет решение. У
них почти ничего нет, чтобы осуществить замысел.
- Что у нас есть? - повторяет Василий. - Снег, вода, камень, ветер?..
Впрочем, - делает резкий жест. - Есть лед. Вода и лед!..
В душе у него до сих пор стоит ужас вчерашнего купания, как он цеплялся
застывшими руками за ледяную кромку, но в голове - другое.
- Электричество будет! - говорит он. - На днях, перед отъездом я читал
об опытах бразильского ученого Рибейро или Римейро, - вода и лед могут
работать как термопара.
- Василий!..
- Как термопара! - подтверждает Василий. - Ток образуется при
затвердевании - или при расплавлении, безразлично! - лишь бы одна фаза
вещества была твердая! Термодиэлектрический эффект! Нужны электроды и
постоянный процесс замерзания. Ток будет!
Опыт они поставили тотчас.
Пока Василий разорял один из приборов, извлекая платиновые пластины,
Борис делал прорубь, стараясь не вспоминать о расписках, оставленных на
базе Гаранину. Семь бед - один ответ, думал он, орудуя ломом. Мамонт
дороже приборов...
Вода в проруби подернулась ледком. Это и нужно было. Одну пластину
опустили в воду, другую положили на лед, подключили вольтметр. Стрелка
прыгнула вправо: пятьдесят три вольта!
- Васька!.. - Борис обнял друга с таким жаром, что тот едва устоял на
ногах.
План был прост. Не потому, что авторы его отличались гениальностью, а
потому, что в их распоряжении были простые средства: два электрода и моток
кабеля, к счастью, вольфрамированного в тончайшей теплопроницаемой
изоляции. Расплести кабель и завить нити в спираль - чисто техническая
работа, занимался ею Борис. Василий мастерил многопластинчатый щит, каждая
долька которого соберет и направит ток в нагревательную спираль.
"Термодиэлектрический эффект, - черт, пока выговоришь на морозе... -
ворчал он. - В нем-то и штука! При замерзании воды на границе между
твердой и жидкой фазами возникает разность потенциалов. Здорово подметил
этот... Рибейро! И название придумал - термодиэлектрический".
Нелегко было обвить спиралью громадного зверя от конца хобота до пят.
Но и с этим справились в два дня.
Мамонт возвышался горбатой горою, тускло отсвечивал металлом, - самое
удивительное сооружение, представшее человеку, фантазия наяву! Борис ходил
довольный: затея ему по вкусу.
- Начнем? - обратился к Василию.
- Шилом море греть?.. - не удержался тот от улыбки.
- Не будь скептиком! В наш век делают не такое! - Борис опустил щит в
воду.
Ток пошел.
- Теперь - ждать, - удовлетворенно сказал Борис. - И не давать проруби
замерзнуть.
Установили трехчасовые вахты. Днем и ночью на краю проруби маячил
кто-нибудь из друзей, бултыхая в воде самодельной клюшкой; когда на конце
клюшки намерзал ледяной ком, ее оттаивали у огня.
Система действовала безотказно, но результатов не было. Гора, завитая в
проволоку, стояла недвижимо, и больше шансов было за то, что не сдвинется
вовсе. Под проволокой ощущалось тепло, но результатов никаких.
- Ничего, - успокаивал Борис себя и Василия. - Гору за час не
прогреешь.
На четвертый день бока животного увлажнились, вспотели. Это было
принято за добрый признак, стали готовить выход из пещеры. В воздухе
потеплело, на Колыму пришла весна.
Пористый известняк подавался легко. Сколотые глыбы употребляли на стену
- замуровать поврежденного мамонта, сохранить его для исследования. Работа
шла успешно, и, когда стена была готова, выстлали из камней от пещеры до
берега покатый спуск.
К этому времени температура тела животного повысилась - тепло можно
было ощутить рукой. Ребята ждали: что-то должно было случиться.
Утром на седьмой день, когда рассвело, увидели, что хобот животного
подвернулся, будто сжатый в усилии. Друзья не спускали с мамонта глаз.
Часом позже, когда вставшее солнце заглянуло в пещеру, у животного
дернулось веко. К полудню животное вздохнуло и открыло глаза.
Борис потянул Василия за руку. Тот стоял затаив дыхание. "Если сейчас
не обрушится свод пещеры, не дрогнет земля, - думал Борис, - грош цена
сказкам Шехерезады и всем чудесам мира. Мамонт ожил! Ожил! Неужели Васька
не видит?" Но Василий стоял рядом и не дышал от ожидания. Крик радости,
готовый сорваться с губ Бориса, замер, так и не вырвавшись. "Умри! -
сказал он себе. - Стой и жди!"
Животное не двигалось с места, лишь изредка с шумом засасывало воздух,
будто кто вздувал и отпускал кузнечные мехи. Это был критический момент:
зверь или выживет, или упадет замертво... Время шло, дыхание
выравнивалось. Ток ребята не выключали.
За полдень животное шевельнуло хоботом, медленно свернуло его,
распрямило. И вдруг повернуло голову к Василию и Борису.
Ребята стояли как загипнотизированные, не в силах опустить глаз,
уклониться от страшного взгляда. Солнце заходило, в нише сгущались сумерки
- от этого было еще тревожнее и страшнее. Зверь все глядел, и друзьям
казалось, что взгляду не будет конца, а они так и останутся прикованными к
полу. Но животное отвернулось и опять застыло как камень. Борис и Василий
вышли из пещеры.
Обоим было не по себе. Раньше думали - какая радость, если зверь
очнется, а теперь ни у кого не находилось слов. Борис разомкнул цепь.
В тот же миг они услышали звон: лопались провода, мамонт сделал шаг.
Камни застонали под тяжестью зверя - громада двинулась к выходу.
Методически поднимая и опуская ноги, прошла по откосу, приблизилась к
проруби и опустила хобот в воду.
- Что теперь будем делать? - шепотом спросил Василий.
- А я почем знаю? - так же шепотом ответил Борис.
- Эта гора разнесет нас вдребезги.
Животное утоляло жажду, со свистом втягивая воду в хобот и отправляя
струю в пасть. Проходили минуты, полчаса. Свистящие звуки не прекращались,
будто у проруби работал насос.
- Обопьется, - тревожился Борис, - надо отпугнуть его от проруби!
- Попробуй... так отпугнет, - возразил Василий.
Жажда была велика, животное - это была самка - не могло оторваться от
воды.
- Эй!.. - не выдержал Борис.
Животное повернуло голову от проруби, попятилось и... рухнуло на бок,
на ветки, приготовленные для костра.
Друзья подбежали в страхе, думая, что все кончено. Но бока животного
ровно вздымались, из хобота вырывалось сопение. Животное уснуло. Борис и
Василий тихонько натянули на гору парус: ночь все-таки холодная...
Наутро, задолго до рассвета, Борис взял топор и ушел в тайгу. Нарубив
березовых прутьев с набухшими почками, - для мамонта, рассудил он, еда
подходящая, повернул назад. Огибая мыс, услышал Василия, говорившего с
кем-то вполголоса, повторявшего одно и то же слово. Борис удивился и
осторожно выглянул из-за скалы.
Громадный зверь стоял на ногах и чуть шевелил хоботом; Василий - шагах
в пяти от него - что-то протягивал исполину и ласково, скороговоркой
лепетал:
- Маша, Маша, Машуля, Маша!..
Мамонт двинул хоботом и тоже, видимо, вполголоса хрюкнул в сторону
Василия, так, что тот присел на месте, - от неожиданности ли, от страха,
Борис не понял. Предмет выпал у него из рук и рассыпался по снегу. "Пачка
галет!" - улыбнулся Борис и взвалил прутья на плечи.
Подкрепление пришло вовремя. И моральное и материальное. Василий не
ожидал такого звука от мамонта, а зверь, преспокойно сглотнув галеты,
глядел на него, словно просил еще. Борис бросил ему прутья, мамонт,
осторожно выбирая по две-три веточки, стал закладывать их в пасть.
Тут только Василий пришел в себя окончательно и стал рассказывать, что
произошло.
Он готовил завтрак, как вдруг услышал позади сопение. Обернувшись,
обмер: гора двигалась на него. "Раздавит! - подумал Василий. - Расплющит,
как котлету!.." Чтобы задержать зверя, швырнул ему первый предмет,
попавшийся под руку, - алюминиевую тарелку. Тарелка шлепнулась дном
кверху. Мамонт остановился, стал переворачивать ее, исследовать, что
такое. Это дало Василию время опомниться. Он схватил пачку с галетами и
попробовал заговорить с животным, которое, оставив тарелку, имело, видимо,
желание познакомиться с ним поближе. Что из этого вышло, Борис видел и
слышал.
- Значит, Маша?.. - спросил он, смеясь.
- А черт знает, как ее назвать!
- Так и будет, пусть Маша, - согласился Борис.
Животное было занято кормом, не обращало на людей внимания.
- Этого не хватит, - сказал Борис, - пойдем еще.
Ходили дважды, принесли гору ветвей. Маша ела так же деликатно -
отправляла в пасть по две-три веточки.
Через несколько дней первобытный зверь и люди освоились друг с другом.
Маша оказалась вполне приятной особой: отсутствие страшных бивней
придавало ее физиономии добродушие, даже кротость, маленькие глазки
посматривали насмешливо, с хитрецой. И хотя она любила галеты и мучные
лепешки, выклянчивать, досаждать людям считала ниже своего достоинства.
Тысячелетняя спячка сказалась на ней странным образом: она будто забыла
прошлое, а новое действительно открывала заново. Остались только главные
побуждения: есть, пить и чувство стадности. Она тянулась к живому, а так
как живыми были Борис и Василий - не отходила от них и от лагеря, тем
более что друзья заботились о ней и она это чувствовала. Конечно, со
временем в ней должно будет пробудиться прошлое, но сейчас это был
добрейший зверь; подходить, правда, к ней страшновато: четыре метра
высоты, с двухметровым хоботом... Ребята старались тоже не докучать
животному. Так между ними установилось дружеское взаимопонимание. Когда
друзья шли в лес за кормом, Маша следовала за ними, обламывала ветки,
питалась, но стоило повернуть к стоянке, возвращалась за ними, как тень.
Между тем командировка кончалась, ребятам надо было думать о
возвращении.
- Вдруг не пойдет?.. - спрашивал Василий, показывая на Машу.
- Пойдет! - уверял Борис.
И Маша пошла.
Двигались медленно. Утром, в обед и вечером рубили ветки, кормили
животное. Маша привыкла к уходу и ни за что не хотела переходить на
подножный корм. На ветках показались листочки, Маша с наслаждением
чавкала, лакомясь молодняком. При этом она заставила уважать себя и свою
солидность: ребята не могли тронуться, пока она полностью не насытится.
Если пробовали идти, становилась в позу и начинала трубить с такой
настойчивостью, что на ближайших деревьях дрожала листва. А так как Маша
ела по-прежнему с расстановкой, с чувством, отбирая прутик к прутику, то
процесс насыщения затягивался на полдня.
Тогда решили перехитрить животное: днем не останавливались на обед, и
Маша, привыкшая, что кормежка наступает на привалах, терпеливо шагала
следом, обрывая на ходу ветки с деревьев.
Ребята шутили:
- Приспосабливайся! Кто не трудится, тот не ест!
На базу, в девяти километрах от Среднеколымска, пришли в конце мая,
когда там уже проглядели в ожидании все глаза. В поселок сразу решили не
идти. Остановились посовещаться. Первым пойдет Василий - предварить о
наступающем чуде. Но стоило Василию Отдалиться, как Маша стала призывно
дудеть вслед: она привыкла видеть ребят вдвоем и не хотела, чтобы кто-то
покидал ее. А может, чувствовала себя царицей, а ребят верными слугами и
не хотела лишаться никого из них.
Пришлось прибегнуть к обману. Нарубили гору веток, и, пока она поедала
их, Василий сбегал в поселок, предупредил, чтобы там не пугались: идет
мамонт.
С Василием пришел Павел Андреевич Гаранин. Маша, увидя его, застыла от
удивления, но, видимо, решив, что штат ее слуг увеличился и от этого хуже
не будет, пошла за троими в поселок. Гаранин, чувствуя за спиной тяжелое
сопение, поминутно оглядывался, семенил впереди ребят.
У околицы мамонта и людей встретили собаки, накинулись с лаем, держась,
однако, на почтительном расстоянии. Но Маша, опустив хобот к земле, издала
такой устрашающий трубный звук, что Шарики и Лайки разлетелись, как сухие
листья, и больше подходить к мамонту не решались.
Надо ли говорить об удивлении, потрясшем ученый и неученый мир, когда
стало известно, что на колымской геологической базе объявился живой
мамонт? Шумиху подняла зарубежная пресса. "Не может быть!" - заявила
парижская "Фигаро", перехватив каким-то образом радиосообщение из Якутска.
"Еще один... "морской змей"..." - съехидничала в Лондоне "Таймс", набившая
руку на разоблачении не сбывшихся в течение столетий чудес. "А вдруг?" -
темпераментно спросили газеты в Риме.
Потом до колымской тайги докатилась первая партия любопытных: туристы,
палеонтологи, газетчики, фотографы, художники, экскурсанты... Начались
обмеры животного, охи, ахи. Поселок запрудила толпа, на площади, на
огородах появились палатки. Люди в пестрых рубахах, в беретах, каких
никогда не видали на Колыме, толкались на улицах, штурмовали продмаг,
совались в контору, куда нужно и куда вовсе не нужно.
- Не мешайте работать! - взмолились геологи.
Ответом было одно: "Мамонт", - произносимое врастяжку или в нос, со
всеми, какие только мыслимы на Земле, акцентами.
- Товарищи, господа!.. - отбивалась комиссия ученых, созданная филиалом
Сибирского отделения Академии наук.
- Мамонт!.. - твердили в один голос и господа и товарищи.
В центре поселка, на площади, наскоро сколотили изгородь. Сюда была
поставлена виновница торжества. Толпа шумела за изгородью. К животному
допускались только члены комиссии, фотографы, Борис и Василий. Маша
относилась ко всему спокойно, когда рядом были Борис и Василий; лишь не
видя их, начинала тревожиться, звать и добивалась своего: друзья
приходили, и спокойствие восстанавливалось.
Однако наплыву любопытствующих конца не было. Ковбойки, береты стали
надоедать Маше, ребятам тоже.
- Так долго продолжаться не может, - сказал Василий. - Надо что-то
придумать.
- Боюсь за Машу, - согласился Борис. - Она хуже ест, больше тревожится.
Друзья потребовали ограничить доступ к животному. Комиссия, которой
зеваки осточертели до тошноты, согласилась с их просьбой. Туристский
лагерь был выселен с площади на поляну, в тайгу, километра за полтора от
базы. Установили для посетителей два дня в неделю - среду и воскресенье.
Борис и Василий делали все для своей любимицы: кормили, купали в жаркие
дни из шланга. Водили ее в тайгу. Была опасность, что Маша уйдет, в ней
пробудятся инстинкты, прошлое. Но ведь не все же держать ее в загородке!
Другие тоже к ней были ласковы, даже баловали животное, но никто так,
как Борис и Василий, не чувствовал - хочется сказать - ее "душу"... Маша
привязалась к ребятам, и они привязались к ней, понимали ее желания,
беспокойство, каждую перемену в настроении. Радовались вместе с ней и
тревожились.
И тосковать начали вместе с нею.
Если отбросить шумиху и удивление, с которым каждый подходил к ней,
можно было заметить, как животное одиноко. Маша была как курган в степи: и
солнце над ним, и ветер, а рядом все-таки никого. Тоска пробуждалась в
животном, страх одиночества. Борис и Василий чувствовали в ней перемену,
еще не осознавали, что это, но перемена вызывала у них тревогу.
От поселка шла шоссейная дорога. Автомашины привлекали внимание Маши,
она симпатизировала им, особенно грузовым, - считала их за безопасных
зверей. Но однажды в поселок пришел с двумя мотками кабеля большегрузный
"МАЗ". Его надрывное завывание - дорога была разбитая, "МАЗ" шел с
пробуксовкой - чем-то обеспокоило животное. Маша подняла хобот, шерсть на
загривке встала дыбом. Тут шофер, оставив машину возле крыльца правления,
не выключил мотора, и "МАЗ", попыхивая дымом, ворчал, будто злясь, не
желая успокоиться. Изгородь, за которой стояла Маша, находилась рядом с
правлением, ветерок подхватывал дым, нес в сторону животного. Может, это и
послужило причиной... Не успели ахнуть, как Маша ринулась к машине, -
жерди забора треснули, как спички, - и через секунду "МАЗ" лежал в кювете
вверх колесами. Мотор заглох, слышалось тяжелое дыхание зверя.
- Маша! Маша! - звали Борис и Василий.
Животное обернулось, шатаясь, пошло к ним, роняя на траву капли крови -
на боку алела ссадина.
Это было первое происшествие с мамонтом, оно взволновало ребят. Борис и
Василий чувствовали, что они уже не могут сдерживать зверя.
Действительно, мир открывался перед животным заново. Но это был
странный и непривычный мир, с новыми запахами и звуками, с животными, у
которых по ночам, как солнце, горели глаза. Такие же глаза светились на
угловатых, стоящих рядами глыбах, над которыми утром висели дымы; от этого
становилось страшно, как будто кругом загорался лес. Это была другая
страна, в которой жили двуногие существа, все одинаковые, как деревья в
лесу. Все в стране одинаково: животные со светящимися глазами, снующие
всегда по одной тропе, голоса двуногих и шорохи их шагов, похожие на шум
непрекращающегося дождя... Во сне эта страна исчезала. Кругом вставала
тайга, удивительно близкая и понятная: лились прозрачные реки, светились
солнцем равнины, и рядом, бок о бок, паслись знакомые великаны - Маша
видела хоботы, загнутые клыки, ощущала привычный запах... Почему они
приходят только во сне, куда деваются днем?.. Может быть, ищут ее?..
Просыпаясь, Маша прислушивалась и озиралась по сторонам. Ведь они только
что были здесь!..
Все тревожнее становились сны. Вот она бежит сквозь тайгу, рядом никого
нет: стадо отвернулось от нее, ушло. Нет даже запаха, нет следов... Маша
переплывает реку. Они где-то там, за холмом. Но вместо холма она
натыкается на бревенчатый частокол... С тех пор как она опрокинула
железного зверя, вокруг нее вкопали столбы. Маша боится их. Если бы это
были деревья, Маша расшвыряла бы их, вырвала с корнем. Она бежит вдоль
частокола, опять возвращается на то же самое место. А стадо, наверное, за
холмом. Только она одна. Одна во всем свете...
Характер животного портился. Маша не стала терпеть толпу, пляску вокруг
себя фотографов. Беспокойно внюхивалась в пряный июльский воздух, трубила
по ночам, дрожала, порывалась в тайгу. Никто не знал, что с животным. А
дело обстояло просто: Маша ждала и искала друга.
А тут на строительство пришли тридцатитонные самосвалы - громадные
звероподобные машины. Что-то случилось с сигналами: отсырели в сибирском
климате или уж так выпустили с завода, но каждая машина пела по-своему.
Были басовитые, охрипшие, были звонкие, с визгом. Это беспокоило Машу, и
ребята добились, чтобы ее перевести в более отдаленный лагерь - в тридцати
километрах от Среднеколымска.
Вышли из поселка дождливым утром. В лесу было тихо, глухо; деревья в
тумане казались непомерно высокими, роняли на землю крупные капли. Шерсть
на животном отяжелела, висела клочьями, и жалко было смотреть на эту
громаду, ожившую в чужом мире и чужую всем. Ребята шли молча, чувствуя
глубокую душевную боль.
У реки остановились. Паром не работал. В верховьях прошел ливень с
ураганом, сорванные деревья в одиночку и группами плыли по воде, их
кружило, сталкивало, обламывало в водоворотах ветви.
Все трое стояли у площадки парома - зверь и два человека. Не знали, что
делать. Смотрели на воду, слушали, как падают с деревьев капли. Паром
сиротливо прижался к берегу, лишь канат, натянутый до предела, гудел, как
басовая струна.
Вдруг над рекой пронесся далекий хриплый гудок. Это ревел самосвал.
Какой-то глупый, наверное, молодой шофер вызывал паром, не понимая, что
через такую воду паром не подадут.
Маша насторожилась.
Рев повторился, гулкий, страшный в тумане, будто прилетевший из
неведомой страны. Маша ответила долгим, протяжным звуком, задрожала, глаза
ее засверкали.
Снова с той стороны донесся рев, вибрирующий, низкий; ветер колыхнул
муть тумана, гудок усилился. Маша вздыбила шерсть, ответила раздирающим
фантастическим воем.
Видимо, забавляясь, шофер не прерывал гудка, тоскливый рев несся над
рекой, заполняя лес, воздух, врывался в душу. Маша рванулась по берегу в
одну сторону, в другую и вдруг с разбегу кинулась в кипящую водоворотами
реку. Голос крови звал зверя.
Сигнал ревел беспрерывно. Шофер не видел, не знал о трагедии,
разыгравшейся здесь, на берегу. Из воды поднялась коричневая спина
животного, одиноко, взметнувшийся хобот - самка рвалась на призыв, не
зная, что ревет железная машина. Спина показалась еще раз и скрылась в
тумане.
- Маша! Маша!.. - метались в отчаянии Борис и Василий.
Река отвечала шумом и треском сталкивающихся деревьев.
Last-modified: Fri, 08 Sep 2000 08:05:09 GMT