г, Матвей Аполлонович, верно? А у Кривошеина все не как у людей. Нет, я сожалею, конечно, вы не подумайте, человека всегда жалко, ведь верно? - Только я из-за Валентина Васильевича столько хлопот принял, столько неприятностей. А все потому, что характер у него был поперечный, никого не уважал, ни с кем не считался, отрывался от коллектива регулярно... - Понятно. Только я хотел бы выяснить, чем занимались Кривошеин и вверенная ему лаборатория? Поскольку вы ученый секретарь, то... - А я так и догадался! - довольно улыбнулся Гарри Харитонович. - Вот даже копию тематического плана с собой захватил, а как же! - Он зашелестел листами в папке. - Вот, пожалуйста: тема 152, специфика - поисковая НИР, наименование - "Самоорганизация сложных электронных систем с интегральным вводом информации", содержание работы - "Исследование возможности самоорганизации сложной системы в более сложную.. при интегральном (недифференцированном по сигналам и символике) вводе различной информации путем надстраивания системы по ее выходным сигналам", финансирование - бюджет, характер работы - математический, логический и экспериментальный поиск, руководитель работы - ведущий инженер В. В. Кривошеин, исполнитель - он же... - В чем же суть его исследований? - Суть? Гм... - лицо Хилобока посерьезнело. - Самоорганизация систем... чтобы машина сама себя строила, понимаете? В Америке этим тоже занимаются очень интенсивно. Очень, да. В Соединенных Штатах... - А что же конкретно делал Кривошеин? - Конкретно... Он предложил новый подход к образованию этих систем путем... интегрализации. Нет, самоорганизации... Да только еще неизвестно, вышло у него что или нет! - Гарри Харитонович подкупающе широко улыбнулся. - Знаете, Матвей Аполлонович, столько тем, столько работ в институте, во все приходится вникать - так что не все и в памяти удержишь! Это лучше бы поднять протоколы ученого совета. - Значит, он докладывал о работе на ученом совете института? - Конечно! У нас все работы обсуждаются, прежде чем их в план включать. Ведь ассигнования нам выделяют по обоснованиям, а как же! - И что он обосновал? - Ну как что? - снисходительно повел бровями ученый секретарь. - Идею свою относительно нового подхода по части самоорганизации... Лучше всего протоколы поднять, Матвей Аполлонович, - вздохнул он. - Ведь дело год назад было, у нас всякие обсуждения, совещания, комиссии каждую неделю, если не чаще, можете себе представить? И на всех мне нужно быть, участвовать, организовывать выступления, самому выступать, приглашать, вот и от вас мне придется сразу ехать в Общество по распространению, там сегодня совещание по вопросу привлечения научных кадров к чтению лекций в колхозах во время уборки, даже пообедать не успею, хоть бы уж в отпуск скорее уйти... - Понятно. Но тему его ученый совет утвердил? - Да, а как же! Многие, правда, возражали, спорили. Ах, как дерзко отвечал тогда Валентин Васильевич, просто недопустимо - профессора Вольтампернова после заседания валерьянкой отпаивали, можете себе представить? Порекомендовали дирекции выговор Кривошеину вынести за грубость, я сам и приказ готовил... Но тему утвердили, а как же! Предлагает человек новые идеи, новый подход - пусть пробует. У нас в пауке так, да. К тому же Аркадий Аркадьевич его поддержал - Аркадий Аркадьевич у нас добрейшей души человек, он ведь его и в отдельную лабораторию выделил потому, что Крнвошепн из-за своего поперечного нрава ни с кем не мог сработаться. Правда, лаборатория-то смех один, неструктурная, с одной штатной единицей... А на ученом совете обсудили и проголосовали "за". Я тоже голосовал "за". - Так за что же "за"? - Онисимов вытер платком вспотевший лоб. - Как за что? Чтобы включить тему в план, выде лить ассигнования. Плановость - она, знаете, основа нашего общества. - Понятно... Как вы думаете, Гарри Харитонович, что там у них случилось? - М-м... так ведь Это вам надо выяснить, уважаемый Матвей Аполлонович, откуда же мне знать - я ученый секретарь, мое дело бумажное. Работали они с зимы вдвоем с этим лаборантом, ему и знать. К тому же он очевидец. - А вы знаете, что этот практикант-лаборант не тот, за кого он себя выдает? - строго спросил Онисимов. - Не Кравец он и не студент. - Да-а-а?! То-то, я смотрю, вы его под стражу взяли! -У Хилобока округлились глаза. - Не-ет, откуда же мне знать, я, право... это наш отдел кадров просмотрел. А кто же он? - Выясняем. Так, говорите, американцы подобными работами занимаются и интересуются? - Да. Значит, вы думаете, что он?.. - Ну, зачем так сразу? - усмехнулся Онисимов. - Я просто прикидываю возможные версии. - Он покосился на бумажку, где были записаны вопросы. - Скажите, Гарри Харитонович, вы не замечали за Кривошеи-ным отклонений со стороны психики? Хилобок довольно улыбнулся. - Вот я шел сюда, припоминал и колебался, знаете: говорить или нет? Может, мелочь, может, не стоит? Но раз вы сами спрашиваете... Бывали у него заскоки. Вот, помню, в июле прошлого года, я тогда как раз совмещал свою должность с заведованием лабораторией экспериментальных устройств, не могли долгое время подходящего специалиста найти, кандидата наук, вот я и совместил, чтобы штатная единица не пропадала напрасно, а то, знаете, могут снять должность, потом не добьешься, у нас ведь так. И значит, как раз незадолго перед этим приняла моя лаборатория заказ от Кривошеина на изготовление новой системы энцефалографических биопотенциальных датчиков - ну, вроде этой СЭД-1, "шапки Мономаха", что у вас на столе, только более сложная конструкция, чтобы перестраивать на различные назначения по кривошеинским схемам. Зачем они заказ от него приняли, вместо того чтобы наукой заниматься, ума не приложу... От проникновения в научные дела нетренированный мозг Матвея Аполлоновича сковывала сонная одурь. Обычно он решительно пресекал любые отклонения от интересующей его конкретной темы, но сейчас - человек русской души - не мог побороть в себе почтения к науке, к ученым титулам, званиям и обстоятельствам. Почтение это жило в нем всегда, а с тех пор, как во время прошлого следствия в институте он познакомился с ведомостью зарплаты научных сотрудников, оно удвоилось. Вот и теперь Онисимов не отваживался стеснить вольный полет речи Гарри Харитоновича: как-никак перед ним сидел человек, который получает в два с лишним раза больше, чем он, капитан милиции Онисимов, - и на законном основании. - И вот, можете себе представить, сижу я в лаборатории как-то, - распространялся далее Хилобок, - и приходит ко мне Валентин Васильевич - без халата, заметьте! У нас это не положено, специальный приказ был по институту, чтобы инженерный и научный состав ходил в белых халатах, а техники и лаборанты - в серых или синих, у нас ведь часто иностранные делегации бывают, иначе нельзя, но он всегда пренебрегал, и спрашивает меня этаким тоном: "Когда же вы выполните заказ на новую систему?" Ну, я спокойненько ему все объясняю: так, мол, и так, Валентин Васильевич, когда сможем, тогда и выполним, не так просто все сделать, что вы там нарисовали, монтаж соединений очень сложный получается, транзисторов много приходится отбраковывать... словом, объясняю, как полагается, чтобы человек в претензии не остался. А он свое: "Не можете выполнить в срок, не надо было и браться!" Я ему снова объясняю насчет сложности и что заказов накопилось в лаборатории много, а Кривошеин перебивает меня: "Если через две недели не будет выполнен заказ, я на вас докладную напишу, а работу передам школьникам в кружок любителей электроники! И быстрее сделают, и накладных расходов меньше будет!" Насчет накладных расходов это он камешек в мой огород бросает, он п раньше такие намеки высказывал, ну да что толку! И с тем хлопает дверью, уходит... Следователь мерно кивал и стискивал челюсти, чтобы не выдать зевоту. Хилобок взволнованно журчал: - А пять минут спустя - заметьте! - не более пяти минут прошло, я по телефону с мастерскими переговорить не успел - врывается снова Валентин Васильевич ко мне, уже в халате, успел где-то найти серый лаборантский, - и опять: "Гарри Харитонович, когда же наконец будет выполнен заказ на систему датчиков?" - "Помилуйте, - говорю,- - Валентин Васильевич, да ведь я вам все объяснил!" - и снова пытаюсь рассказать насчет транзисторов и монтажа. Он перебивает, как и в тот раз: "Не можете, так не нужно браться..." -и снова насчет докладной, школьников, накладных расходов... - Хилобок приблизил лицо к следователю. - Короче говоря, высказал все то же, что и пять минут назад, теми же словами! Можете себе представить? - Любопытно, - кивнул следователь. - И не один такой заскок у Кривошеина был. То воду забыл перекрыть на ночь, весь этаж под лабораторией затопил. То - дворник мне как-то жаловался - устроил в парке огромный костер из перфолент. Так что... - доцент значительно поджал полные красные губы, траурно оттененные усами, - всякое могло статься. А все почему? Выдвинуться хотел и работой себя перегружал сверх меры. Бывало, когда ни уходишь из института, а во флигеле у него все окна светятся. У нас в институте многие посмеивались. Кривошеин, мол, хочет сделать не диссертацию, а сразу открытие... Вот и дооткрывался, теперь поди разберись. - Понятно, - следователь снова скосил глаза на бумажку. - Вы упоминали, что у Кривошеина была близкая женщина. Вы ее знаете? - Елену Ивановну Коломиец? А как же! Таких женщин, знаете, немного у нас в городе - оч-чень приметная, элегантная, милая, ну, словом, такая... - Гарри Харитонович восполнил невыразимое словами восхищение прелестями Елены Ивановны зигзагообразным движением рук. Карие глаза его заблестели. - Я всегда удивлялся, да и другие тоже: и что она в нем нашла? Ведь у Кривошеина - конечно, "де мортуис аут бене, аут нихиль", но что скрывать? - сами видели, какая внешность. И одеться он никогда не умел как следует и прихрамывал... Приходила она к нему, наши дома в академгородке рядом, так что я видел. Но что-то последнее время я ее не замечал. Наверно, разошлись, как в море корабли, хе-хе! А вы думаете, она тоже причастна? - Я пока ни на кого не думаю, Гарри Харитонович, я только выясняю. - Онисимов с облегчением поднялся. - Ну, благодарю вас. Надеюсь, мне не надо вас предупреждать о неразглашении, поскольку... - Ну, разве я не понимаю! Не стоит благодарности, мой долг, так сказать, я всегда пожалуйста... После ухода доцента Матвей Аполлонович подставил голову под вентилятор, несколько минут сидел без движений и без мыслей. В голове жужжанием мухи по стеклу отдавался голос Хилобока. "Постой! - следователь помотал головой, чтобы прийти в себя. - Но ведь он ничего не прояснил. Битый час разговаривали и все вроде бы о деле - и ни-че-го. Ф-фу... ученый секретарь, доцент, кандидат наук - неужели темнил? Ох, здесь что-то не то!" Зазвенел телефон. - Онисимов слушает. Несколько секунд в трубке слышалось лишь прерывистое дыхание - видно, человек никак не мог отдышаться. - Товарищ... капитан... это Гаевой... докладывает. Так что... подследственный бежал! - Бежал?! Как бежал? Доложите подробно! - Так что... везли мы его в "газике", Тимофеев за рулем, а я рядом с этим... - бубнил в трубку милиционер. - Как обычно задержанных возим. Вы ведь, товарищ капитан, не предупредили насчет строгого надзора, ну, я и думал: куда он денется, раз документы у вас? Ну, когда проезжали мимо горпарка, он на полной скорости выпрыгнул, через ограду - и ходу! Ну, мы с Тимофеевым за ним. Только он здорово по пересеченной местности бегает... Ну, а стрельбу я открывать не стал, поскольку не было ваших указаний. Так что... все. - Понятно. Явитесь в горотдел, напишите рапорт на имя дежурного. Плохо работаете, Гаевой! - Так что... может, какие меры принять, товарищ капитан? - уныло спросили в трубке. - Без вас примем. Быстрее возвращайтесь сюда, будете участвовать в розыске. Все! - Онисимов бросил трубку. "Ну, артист, просто артист! А я еще сомневался... Он, конечно, он! Так. Документов у него нет, денег тоже. Одежды на нем всего ничего: брюки да рубашка. Далеко не уйдет. Но если у него есть сообщники, тогда хуже..." Через десять минут появился еще более согнувшийся от сознания вины Гаевой. Онисимов собрал опергруппу розыска, передал фотографии, рассказал словесный портрет и приметы. Оперативники ушли в город. Затем Матвею Аполлоновичу позвонил дактилоскопист. Он сообщил, что отпечатки пальцев, собранные в лаборатории, частично идентифицируются с контрольными оттисками лаборанта; прочие принадлежат другому человеку. Ни те, ни другие отпечатки несхожи с имеющимися в каталоге рецидивистов. "Другой человек - потерпевший, понятно... Ото, дело закручивается серьезное, на обычную уголовщину не похоже! Да ни на что оно не похоже из-за этого растреклятого скелета! Что с ним делать?" Онисимов в тоске посмотрел в окно. Тени деревьев на асфальте удлинились, но жара не спадала. Около троллейбусной остановки толпились девушки в цветных сарафанчиках и темных очках. "На пляж едут..." Самое досадное, что у Онисимова до сих пор не было рабочей версии происшествия. В конце дня, когда Матвей Аполлонович выписывал повестки на завтра, к нему вошел начальник горотдела. "Ну, вот..." Онисимов поднялся, чувствуя угнетенность. - Садитесь, - полковник грузно опустился на стул. - Что у вас за осложнения в деле: трупа нет, подследственный бежал, а? Расскажите. Онисимов рассказал. - Гм... - начальник свел на переносице толстые седые брови. - Ну, этого молодца, конечно, возьмем. Аэропорт, железная дорога и автовокзалы под наблюдением? - Конечно, Алексей Игнатьевич, предупредил сразу. - Значит, никуда он из города не денется. А вот с трупом... действительно занятно. Черт те что! А не напутали ли вы там на месте что-нибудь? - Он взглянул на следователя умными маленькими глазками. - Может-помните, как у Горького в "Климе Самгине" один говорит: "Может, мальчика-то и не было?" А? - Но... врач "Скорой помощи" констатировала смерть, Алексей Игнатьевич. - И врачи ошибаются. К тому же врач не эксперт, причину смерти она не определила. И трупа нет. А по скелету наш Зубато затрудняется... Конечно, смотрите сами, я не навязываю, но если вы не объясните, как труп в течение четверти часа превратился в скелет, да еще чей это труп, да еще от чего наступила смерть - никакой суд эту улику не примет во внимание. И более явные случаи суды сейчас возвращают на доследование, а то и вовсе прекращают за отсутствием улик. Оно, конечно, хорошо, что закон действует строго и осторожно, да только... - он шумно вздохнул. - Трудное дело, а? Версия у вас имеется? - Есть наметка, - застеснялся Онисимов, - только не знаю, как вам, Алексей Игнатьевич, покажется. По-моему, это не уголовное дело. По свидетельству ученого секретаря института, в Соединенных Штатах очень интересуются проблемой, которую разрабатывал Кривошеин, это первое. "Лаборант Кравец" по своему поведению и по культурному, что ли, уровню не похож ни на студента, ни на уголовника. И убежал он мастерски, это второе. К тому же отпечатки его пальцев не идентифицируются с рецидивистами - третье. Так, может?.. - Матвей Аполлонович замолчал, вопросительно поглядел на шефа. - ...спихнуть это дело в КГБ? - с прямотой солдата закончил тот его мысль и покачал головой. - Ой, не торопитесь! Если мы, милиция, раскроем преступление с иностранным, так сказать, акцентом, то от этого ни обществу, ни нам никакого вреда не будет, кроме пользы. А вот если органы раскроют за нас обычную уголовщину или нарушение техники безопасности, то... сами понимаете. И без того мы в последнем полугодии по проценту раскрываемости сошли на последнее место в зоне, - ОН с добродушной укоризной взглянул на Онисимова. - Да вы не падайте духом! Недаром говорят, что самые запутанные преступления - самые простые. Может, все здесь затуманено тем, что дело случилось в научном заведении: темы-проблемы, знания-звания, термины всякие... черт голову сломит. Не торопитесь выбирать версию, проверьте все варианты, может, и окажется как у Крылова: "А ларчик просто открывался"... Ну, желаю вам успеха, - начальник встал, протянул руку, - уверен, что вы справитесь с этим делом! Матвей Аполлонович тоже поднялся, пожал протянутую руку, проводил полковника просветленным взглядом. Нет, что ни говори, но когда начальство в тебе уверено - это много значит! Глава третья Люди, которые считают, что жизнь человеческая с древних времен меняется только внешне, а не по существу, уподобляют костер, возле которого коротали вечера троглодиты, телевизору, развлекающему наших современников. Это уподобление спорно, ибо костер и светит и греет, телевизор же только светит, да и то лишь с одной стороны. К. Прутков-инженер, мысль No 111 Пассажирку в вагоне скорого поезда Новосибирск - Днепровск, пухлую голубоглазую блондинку средних лет, волновал парень с верхней полки. У него были грубые, но правильные черты обветренного лица, вьющиеся темные волосы с густой проседью, сильные загорелые руки с толстыми пальцами и следами мозолей на ладонях - и в то же время мягкая улыбка, обходительность (добровольно уступил нижнюю полку, когда она села в Харькове), интеллигентная речь. Парень лежал, положив квадратный подбородок на руки, жадно смотрел на мелькание деревьев, домиков, речушек, путевых знаков и улыбался. "Интересный!" - Небось родные места? - спросила спутница. - Да. - И давно не были? - Год. Он узнавал: вот нырнуло под насыпь шоссе, по которому он гонял на мотоцикле с Леной... вот дубовая роща, куда днепровцы выезжают на выходной... вот Старое русло, место уединенных пляжей, чистого песка и спокойной воды... вот хутор Вытребеньки - ого, какое строительство! Наверно, химзавод... Улыбался и хмурился воспоминаниям. ...Собственно, никуда он на мотоцикле не ездил с Леной, ни в роще той не был, ни на пляжах - все это делалось без него. Просто состоялся однажды разговор, в котором он, если быть точным, также личного участия не принимал. - Даю применение: варианты человеческой жизни! Вот смотри: "Во Владивостоке судоремонтный завод приглашает инженера-электрика для монтажных работ на местах. Квартира предоставляется". Али я не инженер-электрик? Монтажные работы на местах - что может быть лучше! Тихоокеанская волна захлестывает арматуру! Ты травишь кабель, слизываешь соленые брызги с губ - словом, преодолеваешь стихии! - Да, но... - Нет, я понимаю: раньше было нельзя. Раньше! Ведь мы с тобой люди долга: как это - бросить работу и уехать для удовлетворения бродяжьих наклонностей? Все мы так остаемся - и с нами остается тоска по местам, где не был и никогда не будешь, по людям, которых не встретишь, по делам и событиям, в которых не придется участвовать. Мы глушим эту тоску книгами, кино, мечтами - ведь невозможно человеку жить несколько жизней параллельно! А теперь... - А теперь то же самое. Ты уедешь во Владивосток слизывать брызги, а я останусь со своей неудовлетворенностью. - Но... мы можем меняться. Раз в полгода, никто не заметит... впрочем, вздор: мы будем различаться на полгода жизненного опыта... - То-то и оно! Направившись по одному жизненному пути, человек становится иным, чем был бы, пойди он по другому. ...Все-таки он подался именно во Владивосток. Не глушить неудовлетворенность уехал - бежал от ужаса воспоминаний. Он бы и дальше бежал, но дальше был океан. Правда, вакансия на монтажных работах в портах оказалась занятой, но в конце концов рвать подводные скалы, расчищать места для стоянок кораблей - тоже работа неплохая. Романтики хватало: погружался с аквалангом в сине-зеленую глубину, видел свою колеблющуюся тень на обкатанных прибоем камнях дна, долбил в скалах скважины, закладывал динамитные патроны, поджигал шнур - и, распугивая рыб, которые через минуту всплывут вверх брюхом, уплывал сломя голову к дежурной лодке... А потом, заскучав по инженерной работе, он внедрил там электрогидравлический удар - и безопасней динамита и производительней. Все память о себе оставил. - А издалека едете? - снова нарушила его воспоминания дама. - С Дальнего Востока. - По вербовке ездили или так? Парень скосил вниз серые глаза, усмехнулся коротко: -- На лечение... Спутница покивала с опасливым сочувствием. У нее пропала охота разговаривать. Она достала из сумки книгу и отчужденно углубилась в нее. ...Да, там началось исцеление. Ребята из бригады удивлялись его бесстрашию. Ему в самом деле не было страшно: сила, ловкость, точный расчет - и никакая глубинная волна не достанет. Там он держал свою жизнь в собственных руках - чего же бояться? Самое страшное он пережил здесь, в Днепровске, когда Кривошеин властвовал над его жизнью и смертью. Даже над многими смертями. Кривошеин, видите ли, не понимал: то, что он проделывал над ним, хуже чем пытать связанного! У парня помимо воли напряглось тело. Озноб злости стянул кожу. Многое выветрили из него за год океанские муссоны: пришибленность, панический страх, даже нежные чувства к Лене. А это осталось. "Может, не стоило возвращаться? Океан, рядом с которым чувствуешь себя маленьким и простым, хорошие хлопцы, трудная и интересная работа. Все уважали. Там я стал самим собой. А здесь... кто знает, как у него повернулись дела?" ...Но он не мог не вернуться, как не мог забыть прошлое. Сначала - в перекур, после работы ли, в выходные дни, когда всей бригадой ездили на катере во Владик - неотступно зудила мысль: "А Кривошеин работает. Он один там..." Потом пришла идея. Как-то расчищали дно в безымянном заливчике в Хабаровском крае, там из сбросового побережья били теплые минеральные ключи. Прыгнув с лодки, он попал в такую струю и едва не закричал от дикой памяти тела! Вкус воды был как вкус той жидкости, неощутимая теплая ласковость, казалось, таила в себе ту давнюю опасность растворить, уничтожить, погасить сознание. Он рванулся вперед - холодная океанская волна отрезвила и успокоила его. Но впечатление не забылось. К вечеру оно превратилось в мысль, да в какую: можно поставить обратный опыт! И, исцеляясь от прежних воспоминаний, он "заболел" этой идеей. Ожило воображение исследователя. Ах, как его было упоительно: обдумывать опыт, загадывать, какие огромные результаты он может принести!.. Работа подрывника казалась ему теперь серым прозябанием. Уже без боязни, детально и целенаправленно он продумывал все, что с ним было, проигрывал в уме варианты опыта... И он не мог оставаться там с этой идеей: ведь Кривошеин и по сей день, вероятно, не пришел к ней. К такой идее невозможно прийти умозрительно - надо пережить все, как он пережил. Но - по неумолимой логике их работы - другая мысль пришла вслед за идеей опыта: ну ладно, они найдут новый способ обработки человека информацией. Что же он даст? Эта мысль оказалась труднее первой; за дорогу от Владивостока до Днепровска он не раз возвращался к ней, но до сих пор не додумал до конца. Перед вагонным окном, отражая грохот колес, замелькали балки моста: поезд пересекал Днепр. Парень на минуту отвлекся, полюбовался теплоходом на воздушной подушке, летевшим над голубой водой вниз по течению, м веленым склоном правого берега. Мост кончился, снова замелькали домики, сады, кустарник вдоль насыпи. "Все сводится к задаче: как и какой информацией можно усовершенствовать человека? Остальные проблемы упираются в эту... Дана система: мозг человека и устройство ввода - глаза, уши, нос и прочее. Три потока информации питают мозг: от повседневной жизни, от науки и от искусств. Требуется выделить самую эффективную но своему действию на человека - и направленную. Чтоб совершенствовала, облагораживала. Самая эффективная, конечно, повседневная информация: она конкретна и реальна, формирует жизненный опыт человека. Это сама жизнь, о чем говорить. Существенно, пожалуй, то, что она взаимодействует с человеком по законам обратной связи: жизнь влияет на человека, но и он своими поступками влияет на жизнь. Но действие повседневной информации на людей бывает самое различное: она изменяет человека и в лучшую сторону и в худшую. Стадо быть, это не то... Рассмотрим научную информацию. Она тоже реальна, объективна - но абстрактна. По сути, это обобщенный опыт деятельности людей. Поэтому она может быть применена во множестве жизненных ситуаций, и поэтому же действие ее на жизнь огромно. Причем здесь тоже есть обратная связь с жизнью, хотя и не индивидуальная для каждого человека, а общая: наука разрешает проблемы жизни и тем изменяет ее - а измененная жизнь ставит перед наукой новые проблемы. Но опять-таки воздействие науки на жизнь вообще и на человека в частности может быть и положительным и отрицательным. Примеров тому много. И еще один изъян: она трудно усваивается человеком. Н-да, тяжело... Ничего, если все время думать над одним и тем же, рано или поздно дойдешь. Главное думать по системе..." Его отвлекло послышавшееся внизу всхлипывание. Он посмотрел: спутница, не отрывая взгляда от книжки, утирала покрасневшие глаза платочком. - Что вы читаете? Она сердито взглянула вверх, показала обложку: "Три товарища" Ремарка. - А ну их совсем... - и снова углубилась в чтение. "Да... Умирает туберкулезная девушка - любящая я утонченная. А моей сытенькой и здоровой соседке жаль ее, как саму себя... Словом, нечего вертеть вола: видимо, информация Искусства - именно то и есть! Во всяком случае, по своей направленности она обращена к лучшему, что есть в человеке. В Искусстве за тысячелетия отобрана самая высококачественная информация о людях: мысли, описания тонких движений души, сильных и высоких чувств, ярких характеров, прекрасных и умных поступков... Все это испокон веков работает на то, чтобы развить в людях понимание друг друга и жизни, исправить нравы, будить мысли и чувства, искоренять животную низость душ. И эта информация доходит - выражаясь точно, она великолепно закодирована, как нельзя лучше приспособлена для переработки в вычислительной машине марки "Человек". В этом смысле и повседневная и научная информации в подметки не годятся информации Искусства". Поезд, проезжая днепровские пригороды, замедлил ход. Спутница отложила книжку, завозилась - вытаскивала чемоданы из-под сидений. Парень все лежал и думал. "Да, но вот как насчет эффективности? Тысячелетиями люди старались... Правда, примерно до середины прошлого века Искусство было доступно немногим. Но потом за это дело взялась техника: массовое книгопечатание, литографии, выставки, грамзаписи, кино, радио, телевидение - информация Искусства стала доступна всем. Для современного человека объем информации, которую он получает из книг, фильмов, радиопередач, иллюстрированных журналов и телевидения, соизмерим с информацией от жизни и намного больше объема научной информации. И что же? Гм... действие искусства не измеряется приборами и не проверяется экспериментами. Остается сравнить, скажем, действие науки и действие искусств за последние полвека. Господи, да никакого сравнения и быть не может!" Поезд подкатил к перрону, к толпе встречающих, носильщиков и мороженщиков. Парень спрыгнул с полки, сдернул сверху рюкзак, взял на руку синий плащ. Спутница хлопотала над тремя солидными чемоданами. - Ого, сколько у вас багажа! Давайте помогу, - парень взялся за самый большой. - Нет уж, спасибо! - Дама быстро села на один чемодан, перекинула полную ногу на второй, обеими руками вцепилась в третий, запричитала: - Нет, спасибо! Нет уж, спасибо, нет уж, спасибо! Она подняла вверх лицо, в котором не осталось никакой миловидности. Щеки были не пухлые, а одутловатые, глаза - не голубые, водянистые - смотрели затравленно и враждебно. Бровей и вовсе не стало: две потные полоски ретуши. Чувствовалось: одно движение парня - и женщина завопит. - Простите! - Тот отдернул руку, вышел. Ему стало противно. "Вот пожалуйста: иллюстрация сравнительного действия повседневной информации и информации Искусства! - размышлял он, сердито шагая через привокзальную площадь. - Мало ли кто мог приехать из мест, не столь отдаленных: снабженец, партработник, спортсмен, рыбак... нет, подумала худшее, заподозрила в гнусных намерениях! Принцип бытейской надежности: лучше не поверить, чем ошибиться. Но не ошибаемся ли мы по этому принципу гораздо крупнее?" В поезде он думал от нечего делать. Сейчас он размышлял, чтобы успокоиться, и все о том же. "Конечно, рассказать о каждом человеке в книге или на экране - его поймут, в него поверят, простят плохое, полюбят за хорошее. А в жизни все сложнее и обыденнее... Что пенять на дамочку - я сам не лучше. Когда-то в глупом возрасте я не верил своему отцу. Любил его, по не верил. Не верил, что он участвовал в революциях, в гражданской войне, был ротным у Чапаева, встречался с Лениным... Все началось с фильма "Чапаев": в нем не было отца! Был достоверный Чапаев и другие герои - они сильными голосами произносили яркие отрывистые фразы... а бати не было! Да и вообще батя - какой он ча-паевец? Не ладил с мамкой. Говорил дребезжащим от вставных челюстей голосом, на ночь клал их в стакан. Неправильно (не как в кино) выговаривал слова, мудреные перевирал. Опять же посадили в 1937 году... И когда он рассказывал соседкам во дворе, как за большевистскую агитацию на фронте во времена Керенского стоял два часа с полной выкладкой на бруствере окопа, как привозил в Смольный Ленину серебряные "Георгии" от солдат-фронтовиков в фонд революции, как, приговоренный казаками к казни, сидел в сарае... а дворовые бабы охали, обмирали, всплескивали ладонями: "Карпыч-то наш герой - ах, ах!" - я посмеивался и не верил. Я точно знал, какие бывают герои - по кино, по радиопередачам..." Приезжий поморщился от этих воспоминаний. "Э, в конечном счете это было не со мной! Впрочем, главное: это было... Да, но похоже, что в великом способе передачи информации - Искусстве - есть какой-то изъян. Посмотрят люди фильм или спектакль, прочитают книгу, молвят: "Нравится..." - и идут дальше жить, как жили: одни неплохо, другие так себе, а третьи и вовсе паршиво. Искусствоведы часто находят изъян в потребителях информации: публика, мол, дура, читатель не дорос... Принять такую точку зрения, значит согласиться, что я сам дурак, что я не дорос... нет, не согласен! Да и вообще валить на тупость и невежество людей - это не конструктивный подход. Люди - они все-таки могут и понять и познать. В большинстве своем они не тупицы и не невежды. Так что лучше все-таки поискать изъян в способе - тем более что мне этот способ нужен для экспериментальной работы..." На глаза приезжему попалась будка телефона. Он сначала затуманенно посмотрел на нее: что-то он должен сделать в этом предмете? Вспомнил. Вздохнул глубоко, вошел в автомат, набрал номер лаборатории новых систем. В ожидании ответа у него заколотилось сердце, пересохло во рту. "Волнуюсь. Плохо..." В трубке звучали лишь долгие гудки. Тогда, поколебавшись, он позвонил вечернему дежурному по Институту системалогии: - Вы не поможете мне разыскать Кривошеина? Он не в отпуске? - Кривошеин? Он... нет, он не в отпуске. А кто спрашивает? - Если он сегодня появится в институте, передайте ему, пожалуйста, что приехал... Адам. - Адам? А как фамилия? - Он знает. Так не забудьте, пожалуйста. - Хорошо. Не забуду. Приезжий вышел из будки с облегчением: только сейчас он понял, что совершенно не готов к встрече. "Ну, делать нечего, раз приехал... Может быть, он дома?" Он сел в троллейбус. Окутанные синими сумерками улицы города не занимали его: он уехал летом и вернулся летом, все в зелени, и вроде ничего не изменилось. "Ну, так все-таки, как применить информацию Искусства в нашей работе? И можно ли применить? Вся беда в том, что эта информация не становится ни жизненным опытом человека, ни точными знаниями, а именно на опыте и знаниях строят люди свои поступки. По большому счету должно быть так: прочел человек книгу - стал понимать себя и знакомых, поглядел подлец спектакль - ужаснулся и стал честным человеком, сходил трусишка в кино - вышел храбрецом. И чтобы на всю жизнь, а не на пять минут. Наверно, именно о таком действии своей информации мечтают писатели и художники. Почему же не выходит? Давай прикинем.. Информация Искусства строится по образцу повседневной. Она конкретна, содержит лишь неявные и нестрогие обобщения, но не реальна, а только правдоподобна. Пожалуй, в этом ее слабость. Она не может быть применена как научная: чтобы человек мог на ее основе проектировать и планировать свою жизнь, для этого она недостаточно обща и объективна. Нельзя ею и руководствоваться как повседневной - и именно из-за ее конкретности, которая никогда не совпадает с конкретной жизнью данного читателя. Да если бы и совпадала, кто же захочет жить под копирку? Скопировать прическу - еще куда ни шло, но копировать рекомендуемую массовым тиражом жизнь... Видимо, идея "воспитывать на литературных образцах" рождена мыслью, что человек произошел от обезьяны и ему свойственна подражательность. Но человек - уже давно человек, миллион лет. Ньше ему свойственны самоутверждение и оригинальность поведения, он знает, что так вернее". - Академгородок? - прохрипел в динамике голос водителя. Приезжий вышел - и сразу увидел, что ехал напрасно. Два ряда стандартных пятиэтажных домов, сходясь в перспективе, смотрели друг на друга светящимися окнами. Но в доме No 33 в окнах угловой квартиры на пятом этаже света не было. Чувство облегчения, что неприятная встреча с Криво-шейным снова оттягивается, смешалось у парня с досадой: ночевать-то негде! Обратным троллейбусом он вернулся в центр, стал обходить гостиницы - мест, конечно, нигде не было. И снова его захватили мысли - они теперь скрашивали унылые поиски ночлега. "...И чем далее мы живем, тем больше убеждаемся в многообразии жизненных ситуаций, к которым неприменимы те решения, что описаны в книгах или показаны в кино. И начинаем воспринимать информацию Искусства как квазижизнь, в которой все не так. В ней можно безопасно пережить рискованное приключение - даже со смертельным исходом, проявить принципиальность, не нажив неприятностей по службе... словом, почувствовать себя, хоть и ненадолго, иным: более умным, красивым, смелым, чем ты есть на самом деле. Неспроста люди, которые живут однообразной порядочной жизнью, обожают авантюрные романы и детективы..." Он вышел на сияющий огнями фонарей и реклам проспект Маркса. "И применяем мы эту великую информацию по пустякам: для развлечения, для провождения времени. Или чтоб девушку очаровать подходящим стишком... Эта информация не своя. Не сам дошел до решений и истин. Сиди, смотри или читай, как за прозрачной стенкой идет выдуманная жизнь, - ты лишь "приемник информации"! Правда, бывали случаи, когда "приемники" не выдерживали и пытались влиять: то - батя как-то рассказывал - красноармеец в Самаре однажды "вдарил из винта" в артиста выступавшего в роли Колчака во фронтовой пьеске, а еще ранее в Нижнем Новгороде публика избила исполнителя роли Яго - за правдивость игры... Сама идея разбить прозрачную стенку, влиять - здоровая... В ней что-то есть..." Мысль, еще не оформившаяся в- слова, смутная, как предчувствие, зрела в голове приезжего. Но в этот момент его мягко тронули за плечо. Он оглянулся: рядом стояли трое в штатском. Один из них небрежно провел перед его лицом красной книжечкой: - Предъявите документы, гражданин. Приезжий недоуменно пожал плечами, поставил на асфальт рюкзак, достал из кармана паспорт. Оперативник прочел первую страницу, перевел глаза с фотографии на его лицо, потом снова на фотографию - и возвратил паспорт. - Все в порядке. Прошу извинить. "Уфф!" Парень подхватил рюкзак и, стараясь не ускорять шага, двинулся к гостинице "Театральная". Настроение у него испортилось. "Может быть, не стоило мне приезжать?" Трое отошли к табачному киоску. Там их ждал также одетый в штатское милиционер Гаевой. - Ну, я же говорил, - победно сказал он. - Не тот... - вздохнул оперативник. - Какой-то Кривошеин Валентин Васильевич. А по фотографии и словесному портрету - точно Кравец. - Словесный портрет, словесный портрет... что словесный портрет?! - рассердился Гаевой. - Я ж его видел, сопровождал: тот без седин, моложе лет на десять, да и пощуплее будет. - Пошли на вокзал, ребята, - предложил второй оперативник. - Что он, в самом деле, дурной: по проспекту гулять! Виктор Кравец в это время действительно пробирался по темной пустынной улочке. ...Выбросившись тогда на ходу из милицейской машины, он через городской парк выбрался на склоны Днепра, лежал в кустах, ждал темноты. Хотелось курить и есть. Низкое солнце золотило утыканный пестрыми грибками песок Пляжного острова; там копошились купающиеся. Маленький буксир, распустив от берега до берега водяные усы, торопился вверх, к грузовому порту, за новой баржей. Внизу под обрывом шумели на набережной машины и трамваи. "Доработались... Все мы продумали: методику опытов, варианты применения способа, даже влияние его на положение в мире - только такой вариант не предусмотрели. Так шлепнуться с большой высоты мордой в грязь: из исследователей в преступники! Боже мой, ну что это за работа такая: один неудачный опыт - и все летит в тартарары. И я не готов к этой игре со следователями и экспертами, настолько не готов, что хоть иди в библиотеку и штудируй уголовный кодекс - и что там еще есть? - процессуальный кодекс, что ли! Я не знаю правил игры и могу ее проиграть... собственно, я ее уже почти проиграл. Библиотека... какая теперь может быть библиотека!" Градирни электростанции на той стороне Днепра исходили толстыми клубами пара - казалось, что они вырабатывают облака. Солнце нижним краем касалось их. "Что же теперь делать? Вернуться в милицию, рассказать все "чистосердечно" и самым унизительным образом выдать то, что мы берегли от дурного глаза? Выдать не ради спасения работы - себя. Потому что работу атим не спасешь: через два-три дня в лаборатории все начнет гнить-и ничего не докажешь, никто не поверит, и не узнает, что там было... Да и себя я этим не спасу: Кривошеин-то погиб. Он, как говорится, на мне... Пойти к Азарову, все объяснить? Ничего ему сейчас не объяснишь. Я теперь для него даже не студент-практикант - темная личность с фальшивыми документами. Его, конечно, известили о моем побеге, теперь он, как лояльный администратор, должен содействовать милиции... Вот она, проблема^ людей, в полный рост. Все наши беды от нее. Даже точнее - от того, что никак не хотели смириться с тем, что не можем решить ее лабораторным способом. Ну еще бы: мы! Мы, которые достигли таких результатов! Мы, у которых в руках неслыханные возможности синтеза информации! Куда к черту... А эта проблема нам не по зубам, пора прнзнать-ся. А без нее какой смысл имеет остальное?" Солнце садилось. Кравец поднялся, смахнул траву с брюк, пошел вверх по тропинке, не зная куда и зачем. В брюках позванивала мелочь. Он посчитал: на пачку сигарет и сверхлегкий ужин. "А дальше?" Две студентки, устроившись на скамье в кустах готовиться к экзаменам, с интересом поглядели на красивого парня, помотали головами, отгоняя грешные мысли, уткнулись в конспекты. "М-да... в общ