Как миновало наше лето, А с ним и все его цветы, И все благоуханье это, Весь этот праздник красоты! Красное Село 3 августа 1885 x x x Смеркалось; мы в саду сидели, Свеча горела на столе. Уж в небе звезды заблестели, Уж смолкли песни на селе... Кусты смородины кивали Кистями спелых ягод нам, И грустно астры доцветали, В траве пестрея здесь и там. Между акаций и малины Цвел мак махровый над прудом, И горделиво георгины Качались в сумраке ночном. Тут и березы с тополями Росли, и дуб, и клен, и вяз, И ветви с зрелыми плодами Клонила яблоня на нас; Трещал кузнечик голосистый В кусте осыпавшихся роз... Под этой яблоней тенистой В уме столпилось столько грез И столько радужных мечтаний, Живых надежд, волшебных снов И дорогих воспоминаний Былых, счастливейших годов! . . . . . . . . . . . . . . . Сад задремал; уже стемнело, И воцарилась тишина... Свеча давно уж догорела, Всходила полная луна, - А мы... мы все в саду сидели, Нам не хотелось уходить! Лишь поздней ночью еле-еле Могли домой нас заманить. Мыза Смерди 15 августа 1885 x x x Улыбкою утра пригретые снова, В лесную мы прячемся тень. Казалось, зима разлучить нас готова, Вдруг теплый один еще день. Осенней красою любуются взоры, И радость в душе и печаль: Нас радужно-пестрые тешат узоры, И листьев опавших нам жаль. И сердце о крае незримом мечтает, Где вечер не ведает тьмы, Где осени губящей лето не знает И где не расстанемся мы. Павловск 21 сентября 1889 ЕЛИ Когда листы, поблекнув, облетели, И сном зимы забылось все в лесу, Одни лишь вы, задумчивые ели, Храните прежнюю красу. И словно шепчете вы с тихой грустью: "Спи, темный лес! Уснуло все кругом; "Струи ручьев, в живом стремленьи к устью, "Застыли, скованные льдом; "Мороз дохнул; метель спугнула стаю "Жильцов твоих осиротелых гнезд, "И песнь ее к иному рвется краю, "Где ярче блеск полночных звезд; "Охваченный дремотой непробудной, "Ты изнемог под саваном зимы... "Нам не вздремнуть: одеждой изумрудной "Всегда равно пленяем мы. "Но минут дни, и сон стряхнувши зимний, "Ты зацветешь, взломают лед ручьи, "И прилетят под кров гостеприимный "Певцы крылатые твои. "Пускай тогда ты юною красою "Затмишь, о, лес, печальный наш наряд: "Твоих ветвей объятья нас от зною "Листвой душистой защитят". Павловск 21 октября 1889 x x x Красу земли сгубил жестокий К зиме от лета переход, И полн лишь неба свод глубокий Неувядаемых красот. Грустят цветы в саду печальном, Им ароматом не дохнуть; Но взор поднимешь; в небе дальнем Все так же ярок Млечный Путь. Здесь все так тускло и ненастно, Лесов осыпался наряд, А звезды неба так же ясно В лучах немеркнущих горят. Пусть влажной мглой и туч клубами Лазурь небес заволокло: Мы знаем, там, за облаками, Всегда и пышно, и светло! Павловск 27 октября 1889 x x x Зарумянились клен и рябина, Ярче золота кудри берез, И безропотно ждет георгина, Что спалит ее первый мороз. Только тополь да ива родная Все сдаваться еще не хотят И, последние дни доживая, Сохраняют зеленый наряд. И, пока не навеяло снега Ледяное дыханье зимы, Нас томит непонятная нега, И печально любуемся мы. Но промчалося лето с весною, Вот и осени дни сочтены... Ах, уж скоро мы с этой красою Распростимся до новой весны! Павловск Осень 1897 x x x Последней стаи журавлей Под небом крики прозвучали. Сад облетел. Из-за ветвей Сквозят безжизненные дали. Давно скосили за рекой Широкий луг, и сжаты нивы. Роняя листья, над водой Грустят задумчивые ивы. В красе нетронутой своей Лишь озимь зеленеет пышно, Дразня подобьем вешних дней... - Зима, зима ползет неслышно! Как знать. Невидимым крылом Уж веет смерть и надо мною... О, если б с радостным челом Отдаться в руки ей без бою; И с тихой, кроткою мольбой, Безропотно, с улыбкой ясной Угаснуть осенью безгласной Пред неизбежною зимой! Козельский уезд 1 октября 1901 ЗИМОЙ О, тишина Глуши безмолвной, безмятежной! О, белизна Лугов под пеленою снежной! О, чистота Прозрачных струй обледенелых! О, красота Рощ и лесов заиндевелых! Как хороша Зимы чарующая греза! Усни, душа, Как спят сугробы, пруд, береза... Сумей понять Природы строгое бесстрастье: В нем - благодать, Земное истинное счастье. Светлей снегов Твои да будут сновиденья И чище льдов Порывы сердца и стремленья. У ней учись, У зимней скудости прелестной, И облекись Красою духа бестелесной. Павловск 18 марта 1906 ЛАНДЫШИ Если ландыша листья средь жаркого лета Мне в тени попадутся лесной, Я не вижу на них благовонного цвета, Облетевшего ранней весной. Затаенною грустью и радостью ясной Сердце сладко заноет в груди: Много счастья изведано в жизни прекрасной, Мне не знать уж весны впереди. Пусть земле возвращает она ежегодно Белоснежного ландыша цвет, - Призрак старости манит рукою холодной: Юным дням повторения нет. Но не жаль мне покинуть земное жилище: Там, в неведомой сердцу дали Расцветают красы и светлее, и чище Милых ландышей бедной земли. Либенштейн 3 июля 1909 ВРЕМЕНА ГОДА Сонет О, радость утра ясного весной! Ты ласточек навеяна крылами. Вы, незабудки, споря с небесами, Так празднично убрались бирюзой. О, летний день! Сияя над землей, Ты теплыми даришь ее лучами И мака знойными во ржи цветами И жаворонка песне заливной. О, золотистость осени печальной! Скорбь увяданья, грусти красота И журавлей отлет зарей прощальной. О, зимней ночи жуть и нагота! Зловещий ворон в белизне хрустальной И лунный свет, и глушь, и немота... Симбирск - Москва 28 октября 1910 Из цикла "На чужбине" ВЕНЕЦИЯ I Надпись к картине С какою кроткостью и скорбью нежной Пречистая взирает с полотна! Грядущий час печали неизбежной Как бы предчувствует Она! К груди Она Младенца прижимает И Им любуется, о Нем грустя... Как Бог, Он взором вечность проницает И беззаботен, как дитя! Гмунден 20 мая 1882 II Баркарола Плыви, моя гондола, Озарена луной, Раздайся, баркарола, Над сонною волной. Настроена гитара: О, друг, я в честь твою Всего земного шара Все песни пропою! Смотри, уж на Пьяццетте Потушены огни, При ярком лунном свете С тобою мы одни. Замолкли серенады, И ставни заперты, - Среди ночной прохлады Не спим лишь я да ты. До Лидо не далеко, Мы быстро доплывем; Там море так широко Раскинулось кругом; Там месяц волны любит: Смотри, как с вышины Лучами он голубит Морские глубины. Там, в голубом просторе, В лазоревой дали Забудем мы и горе, И бедствия земли. Пусть звуки поцелуя Подслушает волна, И, как тебя люблю я, Пусть подглядит луна! Гмунден 24 мая 1882 III Мост вздохов Под мостом вздохов проплывала Гондола позднею порой, И в бледном сумраке канала Раздумье овладело мной. Зачем таинственною сенью Навис так мрачно этот свод? Зачем такой зловещей тенью Под этим мостом обдает? Как много вздохов и стенаний, Должно быть, в прежние года Слыхали стены этих зданий И эта мутная вода! Могли б поведать эти своды, Как в дни жестокой старины, Бывало, оглашались воды Паденьем тела с вышины; И волн, и времени теченье Спешило тело унести: То были жертвы отомщенья Совета Трех и Десяти... Но не болтливы стен каменья, Не разговорчива вода, И лишь в одном воображенье Встают минувшие года. Безмолвна мраморная арка, Безмолвен сумрачный канал... Крылатый лев Святого Марка Сном вековечным задремал. Штутгарт 4 июня 1882 IV Скользила гондола моя над волной Морского широкого лона. Заката малиновый луч надо мной Румянил лазурь небосклона. Жемчужные сверху ряды облаков Гляделись в спокойное море, И слышался бой отдаленный часов, Теряясь в безбрежном просторе. Желанием сладостным, нежной тоской Душа изнывала и млела: Хотелося слиться с волной голубой, Лететь выше неба предела; Хотелось угаснуть, как луч золотой, Застыть, как те звуки в просторе, - Хотелось объять ненасытной душой Все небо и целое море! Стрельна 12 июля 1882 V Помнишь, порою ночною Наша гондола плыла, Мы любовались луною, Всплескам внимая весла. Помнишь, безмолвно дремала Тихим Венеция сном, В сонные воды канала Звезды гляделись кругом. Мимо палаццо мы дожей, Мимо Пьяццетты колонн Плыли с тобою... О, Боже, Что за чарующий сон! Искрились волны лагуны... Где-то в дали голубой Плакали нежные струны, - Пел гондольер молодой; Пел он про месяц и море, Про голубую волну, Пел про блаженство и горе. Пел про любовь и весну. Дивная песнь навевала Грезы блаженной любви, В душу она проникала, Страсть разжигала в крови... Помнишь, порою ночною Тихо гондола плыла, Мы любовались луною... О, что за ночь то была! Красное Село 28 июля 1882 VI На площади Святого Марка, Где вьются стаи голубей, Где меж бесчисленных колонн за аркой арка Пленяют взор каймой узорчатой своей, Остановился я... Уж угасал, бледнея, Тревожный, суетливый день; С безоблачных небес, таинственно синея, На землю сонную спускалась ночи тень; И колокола благовест унылый Сзывал к вечерне христиан. Меня Влекло неведомою силой К старинному собору, чтобы дня Забыть и шум, и утомленье. Благоговейного исполнен умиленья, Переступил святыни я порог... Лампады теплились, дымилися кадила, И сумрачная мгла, казалось, говорила: Здесь соприсутствует нам Бог! - И стал молиться я спокойный и безмолвный. Орган откуда-то с незримой вышины Звучал торжественно, и стройных звуков волны Лилися среди мертвой тишины. В них слышались и слезы, и стенанья, Скорбь за утраченные небеса, И неземные воздыханья, И райских песен голоса. Прозрачный, легкий дым каждений благовонных, Струясь вкруг мраморных столбов, Скользя по плитам стен, вдоль сводов закопченных, Вился и таял в мраке куполов, Молитвой и веками освященных. И лики строгие угодников святых Со злата греческой мусии Глядели на меня... И о родных Иконах матушки России Невольно вспомнил я тогда; Моя душа крылатою мечтою Перенеслась на родину, туда, На север, где теперь, согретая весною, Душистая черемуха цветет, Благоухают пышные сирени, И песни соловей поет... В уме столпилось столько впечатлений!.. И вздохом я вздохнул таким, Каким вздохнуть один лишь Русский может, Когда его тоска по родине изгложет Недугом тягостным своим. Венеция 19 апреля 1885 x x x Растворил я окно, - стало грустно невмочь, Опустился пред ним на колени, И в лицо мне пахнула весенняя ночь Благовонным дыханьем сирени. А вдали где-то чудно так пел соловей; Я внимал ему с грустью глубокой И с тоскою о родине вспомнил своей; Об отчизне я вспомнил далекой, Где родной соловей песнь родную поет И, не зная земных огорчений, Заливается целую ночь напролет Над душистою веткой сирени. Мейнинген 13 мая 1885 РАФАЭЛЬ САНЦИО 1483-1520 В Страстную пятницу недаром он родился, В Страстную пятницу недаром умер он! В него божественный дух творчества вселился, Он свыше тайною был силой облечен. * Небесной, ангельской красою одаренный, Недаром имя он бесплотного носил, И верить хочется, что кистью несравненной Его руководил архангел Рафаил... С.-Петербург 30 мая 1885 КОЛОКОЛА Несется благовест...- Как грустно и уныло На стороне чужой звучат колокола. Опять припомнился мне край отчизны милой, И прежняя тоска на сердце налегла. Я вижу север мой с его равниной снежной, И словно слышится мне нашего села Знакомый благовест: и ласково, и нежно С далекой родины гудят колокола. Штутгарт 20 октября 1887 Из цикла "Севастиан-Мученик" ПОСВЯЩЕНИЕ Королеве Эллинов Ольге Константиновне Тебе, тебе, мой ангел нежный, Я посвящаю этот труд; О, пусть любовно и прилежно Твои глаза его прочтут. Ты мне внушила эти строки, Они тобой вдохновлены: Пускай же будут в край далекий Они к тебе унесены. И если грудь заноет больно Тоской по нашей стороне, Пускай тогда они невольно Тебе напомнят обо мне. И пусть хоть тем тебе поможет Тот, кто всегда и всюду твой, Кто позабыть тебя не может, И чья душа полна тобой. СТРОФЫ Севастиан-Мученик Претерпевый же до конца, той спасетса. (Матф. XXIV, 13) I В Риме праздник. Рыщут колесницы, Топот, стук колес по мостовой, Ржанье, свист бича и крик возницы В гул слилися. К форуму толпой Повалил народ. Снуют носилки, Пыль клубится облаком густым; Фыркает, храпит и рвется пылкий Конь под всадником лихим. II В честь богини зеленью, цветами Убран был Венеры пышный храм; От курильниц синими клубами Возносился легкий фимиам. В наготе божественного тела, Фидия рукою создана, В благовонном сумраке белела Олимпийская жена. III Совершая жертвоприношенье, Цезарь сам стоял пред алтарем, И жрецы в немом благоговенье С утварью теснилися кругом. Все во прах повергнулись толпою, Преклонился сам Максимиан, - Не поник отважной головою Лишь один Севастиан. IV Засверкали цезаревы очи И зловещим вспыхнули огнем, Вне себя он стал мрачнее ночи Искаженным яростью лицом: "Ты ль не хочешь чтить моей святыни, "Возмущая наше торжество! "Ты ль, трибун мой, дерзкою гордыней "Оскорбляешь божество!" V И бесстрашно, твердо и спокойно Отвечал ему Севастиан: "Человеку, цезарь, недостойно "Почитать бездушный истукан. "Правды нет в твоей безумной вере, "Ваши боги - лживая мечта, "Не могу я кланяться Венере, "Исповедуя Христа! VI "Он - мой Бог! Его святою кровью "Грешный мир искуплен и спасен; "Лишь Ему с надеждой и любовью "Я молюсь коленопреклонен. "Небеса Он создал, создал землю, "Создал все, что дышит и живет. "Лишь Его велениям я внемлю, "Он мне помощь и оплот!" VII Неподвижно, в трепетном молчанье, Царедворцы робкою толпой Роковое слушали признанье, Изумляясь дерзости такой. Обезумел цезарь, злобы полный, Ярый гнев уста его сковал, И смятенным ликторам безмолвно Он трибуна указал. VIII Вмиг вокруг него живой стеною Их сомкнулись тесные ряды; Повлекли они его с собою В гору, в Палатинские сады. Нумидийской цезаревой страже Сдали там с рук на руки его... И покорно стал от злобы вражьей Он конца ждать своего. IX Гаснет алый запад, догорая В небесах багряною зарей; Быстро тень надвинулась густая, И звезда зажглася за звездой, Уж померкло небо голубое, Тихо все... Уснул великий Рим; И в немом, задумчивом покое Ночь спустилася над ним. X Уж во власти тихого Морфея, Под его чарующим крылом Все, в дремоте сладкой цепенея, Позабылось безмятежным сном. Лишь к стволу привязан кипариса, Молодой трибун-христианин, Там, в саду цветущем Адониса, В эту ночь не спит один. XI А кругом на храмы, на чертоги Налегла таинственная тьма; Сторожат изваянные боги Рощи Палатинского холма; Сладко в них цветы благоухают, Водометы плещут и журчат И росою свежей орошают Мрамор царственных палат. XII Полночь дышит влажною прохладой. У стены на каменном полу Стража крепко спит под колоннадой. Догорев, костер дымит в углу; Пламя, вспыхнув, озарит порою То карниз, то вазу, то плиту, И кружася, искры над золою С треском гаснут на лету. XIII И задумчив узник одинокий, Кротких глаз не сводит он с костра: Скоро мрак рассеется глубокий, Минет ночь, - не долго до утра. Заблестит восток воспламененный, Брызнут солнца первые лучи И разбудят этот город сонный, И проснутся палачи. XIV На него они наложат руки, Истерзают молодую грудь, И настанет час предсмертной муки, И окончен будет жизни путь. Словно искра, в мраке исчезая, Там, над этим тлеющим костром, Жизнь его, как утро, молодая В миг один угаснет в нем. XV Но ни жизни, полной юной силы, Ни даров земных ему не жаль, Не страшит его порог могилы; Отчего ж гнетет его печаль? Отчего заныла грудь тоскою? Отчего смутилось сердце в нем? Иль ослаб он бодрою душою Пред мучительным концом? XVI Не его ли пламенным желаньем Было встретить доблестный конец, Радость вечную купить страданьем И стяжать мучения венец? Не мечтал ли дни он молодые Положить к подножию Креста И, как те избранники святые, Пасть за Господа Христа? XVII Но они не ведали печали: Не в тиши безмолвной и глухой, - Посреди арены умирали Пред ликующей они толпой. Нет, в душе их не было кручины, Погибать отрадней было им: В Колизее славной их кончины Был свидетель целый Рим. XVIII Может быть, звучали в утешенье Им слова-напутствия друзей, Их молитвы, их благословенья; Может быть, меж сотнями очей Взор они знакомый различали Иль привет шептавшие уста; Мужества, дивясь, им придавали Сами недруги Христа. XIX А ему досталась доля злая Позабытым здесь, в глуши немой, Одиноко, в муках замирая, Изнывать предсмертною тоской. Никого в последнее мгновенье Не увидит он, кто сердцу мил, Кто б его из мира слез и тленья Взором в вечность проводил. XX А меж тем над спящею столицей, Совершая путь обычный свой, Безмятежно месяц бледнолицый Уж плывет по выси голубой. Просияла полночь; мрак редеет, Всюду розлит серебристый свет, И земля волшебным блеском рдеет Небу чистому в ответ. XXI Там белеет храм Капитолийский, Древний форум стелется под ним; Здесь колонны, арки, обелиски Облиты сияньем голубым; Колизей возносится безмолвный, А вдали, извилистой каймой Тибра мутные струятся волны За Тарпейскою скалой. XXII И любуясь дивною картиной, Позабылся узник молодой; Уж теперь не горем, не кручиной, - Сердце полно сладкой тишиной. Приутихло жгучее страданье, И в душе сомненье улеглось: Этой ночи кроткое сиянье Словно в грудь ему влилось. XXIII Примиренный с темною судьбою, Вспоминает он былые дни: Беззаботной, ясной чередою Пронеслись на севере они. Видит он зеленые равнины, Где блестят сквозь утренний туман Альп далеких снежные вершины, - Видит свой Медиолан. XXIV Видит дом родной с тенистым садом, Рощи, гладь прозрачную озер И себя, ребенком малым, рядом С матерью; ее он видит взор, На него так нежно устремленный... Как у ней был счастлив он тогда, Этим милым взором осененный, В те беспечные года! XXV От нее услышал он впервые Про Того, Кто в мир тоски и слез Нам любви учения святые И грехов прощение принес; Кто под знойным небом Галилеи Претерпел и скорбь, и нищету, И Кого Пилат и фарисеи Пригвоздили ко кресту. XXVI Но года промчалися стрелою... - Детства дней счастливых не вернуть! Он расстался с домом и семьею, Перед ним иной открылся путь: Он, покорный долгу, в легионы Под знамена бранные вступил И свой меч, отвагой закаленный, Вражьей кровью обагрил. XXVII Бой кипел на западе далеком: Там с врагами Рима воевал Юный вождь. Ревнивым цезарь оком На победный лавр его взирал. Против франков, в войске Константина, Острых стрел и копий не страшась, Севастьян и с ним его дружина Храбро билися не раз. XXVIII Но и в грозный час кровавой битвы, Поминая матери завет, Благодатной силою молитвы Соблюдал он в сердце мир и свет. Бедный дух его не устрашали Зной и стужа, раны и нужда; Он сносил без жалоб, без печали Тягость ратного труда. XXIX И властям всегда во всем послушный, Он жалел подвластных и щадил; С ними он, доступный, благодушный, И печаль, и радости делил. Кто был горем лютым иль несчастьем, Или злой невзгодой удручен, Шел к нему, и всякого с участьем Принимал центурион. XXX И за то с любовью беспримерной Подчинялись воины ему, Зная, что своей дружины верной Он не даст в обиду никому, И везде, из всех центурий стана, И в бою, и в пору мирных дней Отличалась сотня Севастьяна Ратной доблестью своей. XXXI И привязан был он к этой сотне Всеми силами души своей; В ней последним ратником охотней Был бы он, чем первым из вождей Всех когорт и легионов Рима. Не желал он участи иной, Не была душа его палима Властолюбия мечтой. XXXII В бранном стане, в Галлии далекой Скромный дорог был ему удел, И его на блеск и сан высокий Променять бы он не захотел. Почесть с властью или роскошь с силой, Или все сокровища земли Никогда ему той сотни милой Заменить бы не могли. XXXIII Что людьми зовется верхом счастья, То считал тяжелым игом он. Но, увы, непрошеною властью Слишком рано был он облечен! О, какою горькою кручиной Сердце в нем исполнилось, когда С этой храброй, доблестной дружиной Он расстался навсегда. XXXIV Никогда доселе сердцем юным Ни тщеславен не был он, ни горд; У преторианцев став трибуном, Во главе блестящих их когорт, Он остался воином смиренным, Ни наград не ждавшим, ни похвал, И горя усердьем неизменным, Честно долг свой исполнял. XXXV Но душе его прямой и нежной Чужд был этот гордый, пышный Рим, Этот Рим порочный и мятежный, С ханжеством, с безверием своим Утопавший в неге сладострастной, Пресыщенный праздной суетой, Этот душный Рим с подобострастной Развращенною толпой. XXXVI Здесь, в тревожной суетной столице, Окружен неправдою и злом, Как в глухой, удушливой темнице, Изнывал он сердцем и умом. Поли отваги, мужества и рвенья, До конца готовый претерпеть, Жаждал он скорей принять мученья И за веру умереть. XXXVII И пришла пора освобожденья: Только ночь прожить еще одну, И настанет час успокоенья. С упованьем глядя в вышину, Он привет читает в блеске ночи: Звезд лучи, пронизывая тьму, С голубых небес, как Божьи очи, Светят радостно ему. XXXVIII Небо залито лазурью нежной, Закатился месяц в облака; Медленно, неслышно, безмятежно Уплывает ночь. Вот ветерка Предрассветная прохлада веет, Край небес, светлея и горя, Заалел с востока... Тьма редеет, - И зарделася заря. XXXIX Узник видит утра пробужденье, Светом солнца обдало его, И за день последнего мученья Он прославил Бога своего. Пробудились стражи. Обступили Севастьяна шумною толпой, Молодое тело обнажили; Высоко над головой XL Подняли беспомощные руки, Притянули к дереву плотней... Лютые принять готовый муки, В ожиданьи участи своей, Он стоял живой пред ними целью В алом блеске утренних лучей, Не внимая дикому веселью Нумидийских палачей. XLI В этот час предсмертного томленья Все земное мученик забыл; Поли восторга, в сладком упоеньи, В небесах мечтою он парил. Перед ним отверзлись двери рая; Озарен сияньем неземным, Звал его, венец ему сплетая, Лучезарный серафим. XLII И не видел узник Нумидийца С длинным луком, с стрелами его; В забытье не видел, как убийца Долго, долго целился в него, Тетива как дрогнула тугая, Не видал, как спущена была И примчалась, воздух рассекая, Смертоносная стрела. XLIII Лишь когда отточенное жало Глубоко в нагую грудь впилось, В ней от боли сердце задрожало, И очнулся он от светлых грез. Шумный говор, крики, взрывы смеха Услыхал он, мукою томим: Зверская, кровавая потеха По душе пришлася им. XLIV Чередуясь, каждый в нетерпенье В грудь стрелу спешил ему послать, Чтобы силу, ловкость и уменье Над бессильной жертвой показать. И стрела вонзалась за стрелою... Он терпел с молитвой на устах; Кровь из жгучих ран лилась струею, И мутилося в глазах. XLV Уж сознанье гасло и бледнело, И молитв мешалися слова; На руках без чувств повисло тело, И на грудь склонилась голова; Подкосились слабые колени... В область тьмы, забвения