Оцените этот текст:






     ---------------------------------------------------------------------
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3.
     Л.: Дет. лит., 1984.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 8 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------




     Мне  двенадцать лет  было.  Подружки мои  еще в  куклы играли да  через
веревочку прыгали, а уж я хозяйкой была.
     Сама и  белье стирала,  и по воду ходила,  и кухарила,  и полы мыла,  и
хлебы пекла...
     Нелегко было, только я не жаловалась.
     Мама у  нас умерла.  Папа второй год с белыми воевал.  Жили мы вдвоем с
братом. Ему уж тогда пятнадцатый год пошел, он в комсомоле состоял. А меня в
комсомол не брали. Говорят - маленькая.
     А мне обидно было.  Какая же я, помилуйте, маленькая, когда я не только
обед сготовить или что, - я даже корову доить не боялась.




     Корова у  нас была хорошая,  красивая,  во  всем городе такой второй не
сыскать.  Сама вся черная, как ворона, и только на лбу белая звездочка. Зато
и кличка у нее была подходящая - Ночка.
     Это еще мама ее так назвала,  еще теленочком. Я, может, за это и любила
ее так, нашу Ночку, что она мамина воспитанница была.
     Ухаживала я за ней - сил не жалела.
     Бывало,  встану чуть свет,  сама не  поем,  а  Ночке воды согрею,  сена
натаскаю: "Ешь, - говорю, - Ноченька, поправляйся". Потом доить сяду.
     А как подою, Васю разбужу и скорей гоню Ночку в стадо.
     А для меня это самое милое дело -  корову в стадо гонять.  Бывало, меня
соседки просят:
     - Верочка, возьми и нашу заодно.
     - А что ж, - говорю, - давайте!
     Прихвачу штуки три-четыре - мне еще веселее.
     Иду, кричу:
     - Гоп! Гоп!
     А коровы мычат, стучат, колокольчиками брякают.
     Так через весь город и топаем.
     А потом - река. А на реке - мост.
     Мы через мост идем:
     "Туп! Туп! Туп!"
     А потом уж луга пошли. А за лугами лес. Ну, тут и прощаемся.
     Я,  правда,  никогда сразу из  лесу не  уходила.  Утром в  лесу хорошо.
Другой  раз  возьму  с  собой  шить  или  починить что-нибудь и  сижу  себе,
ковыряюсь до самого обеда. А рассидишься если, так и уходить не хочется.




     Правда,  меня пугали, будто в лесу бандиты орудуют. Только я сначала не
верила. Мало ли что девочки брешут. Но потом и Вася мне однажды говорит:
     - Ходи осторожнее.  В  заречных,  -  говорит,  -  хуторах действительно
орудуют...
     А потом уж и по всему городу слухи пошли о бандитах.
     Такие о них ужасы рассказывали, будто они и живых в землю закапывают, и
маленьких детей режут, и даже кошкам и собакам - и тем пощады не дают.
     А у нас в городе в то время никакого войска не было.  И некому было его
защищать.  Одни комсомольцы остались, вроде Васи нашего. Им на всякий случай
оружие выдали.  И Вася мой тоже какой-то наган завалящий получил.  Но только
на них не надеялись. Какие же это защитники - мальчишки желторотые!
     Все  ожидали,  что  вот-вот  Красная Армия подойдет.  Богунская дивизия
тогда подступала от Киева.
     Эту дивизию у  нас в  городе все ночью и  днем ждали.  А  я больше всех
ждала. Потому что в одном из полков этой дивизии служил наш папа.
     А уж я о нем так соскучилась,  так соскучилась,  что и сказать не могу.
Бывало,  ночью проснусь,  лежу и слушаю: не идут ли, не слышно ли? А потом в
подушку забьюсь и  плачу тихонько,  чтобы Вася не слышал.  А  то ведь,  если
услышит, задразнится. Он и так меня плаксой называл. А я - ничего не скажу -
любила поплакать.




     Дело осенью было.  Я уж давно с хозяйством управилась,  обед сготовила,
на стол накрыла, - сижу, дожидаюсь Васю. А Васи моего чего-то все нет и нет.
А мне уж за Ночкой пора - уж доить время.
     Вдруг слышу: за окном где-то - бах! бах!
     Я думала - это бочки с водой по улице катятся.
     А потом, как еще раз бабахнуло, - "нет, - думаю, - это не бочки... это,
пожалуй, скорее всего с винтовок стреляют".
     "Ох, - думаю, - не папина ли это дивизия подходит?"
     Только подумала,  слышу:  в  сенях со  всего размаху дверь как хлопнет.
Вася  вбегает.  Сам  бледный,  рубаха  на  шее  расстегнута,  козырек  набок
свернулся.
     Я испугалась даже. На скамеечку даже присела.
     - Что, - говорю, - Васенька? Что такое? Что с тобой?
     А он на меня дико так посмотрел и говорит:
     - Банда идет!
     - Какая банда?
     - Такая  вот...  Соколовского  атамана  банда.  С  Богуславского хутора
хлопчик сейчас прискакал. Богуславку сожгли, сюда идут.
     - Ой, - говорю, - что же это будет?
     - Ничего не будет,  -  говорит Вася.  -  Защищаться будем. Я за наганом
пришел. У нас в комитете сбор.
     Я не подумала, вскочила. Говорю:
     - Я тоже пойду.
     Рассердился Вася.
     - Ну да! - говорит. - Только тебя там и ждали, Матрена Ивановна!..
     Обиделась я, еле слезы сдержала. Но не сказала ему ничего, отвернулась.
     А Вася наган из-под подушки достал,  почистил,  подул на него зачем-то,
сунул за пояс и побежал.
     А я посидела, подождала, да и за ним следом.




     Прибегаю в комитет, а там уж народу - не протолкаться. Там комсомольцам
- мальчишкам и девчонкам -  оружие выдают.  Кому - наган, кому - винтовку, а
кому - только один штык от винтовки.
     Я потолкалась да и тоже в очередь стала.
     Подошла очередь, я говорю:
     - Дайте и мне.
     Оттолкнули меня. Говорят:
     - Иди, не мешай!
     Я говорю:
     - Дайте, пожалуйста! Я ж тоже хочу город защищать.
     - Иди, - говорят, - не путайся.
     Я говорю:
     - Вы  думаете,  я  маленькая?  Я  же не маленькая.  Я  -  сильная.  Во,
посмотрите, какие мускулы у меня...
     Тогда этот паренек, который оружие выдавал, говорит:
     - Ну, на, попробуй.
     И винтовку мне подает.
     Я винтовку взяла - и чуть на пол не села. Действительно, хоть мускулы у
меня и крепкие, а тяжело.
     Я говорю:
     - Вы мне дайте -  знаете,  бывают такие маленькие...  карабинчики,  что
ли...
     - Эва, - говорит, - чего! Может, тебе еще игрушечный пугач выдать? Иди,
не задерживай, некогда...




     Я в сторону отошла, слышу: ребята судачат о чем-то.
     - Мост, - говорят, - сейчас взрывать будут.
     Все говорят:
     - Правильно! Пусть через реку сунутся - без моста-то.
     А один говорит:
     - А что толку-то?  Мост!  Они, если захотят, и по плотине у Стахеевской
мельницы переберутся.
     - Ну, это положим. Кто им, интересно, покажет эту плотину! О ней ведь и
в городе не всякий знает.
     Я  сразу и  не  поняла,  о  чем  они  там говорят.  Какой мост?  Почему
взрывать?  А  потом,  как вспомнила,  что у нас в городе всего один мост,  -
догадалась.  Значит,  они хотят бандитов от города отрезать. Ведь если моста
не будет, им сюда не попасть.
     "Ловко,  -  думаю.  -  Молодцы ребята!  Хоть  и  мальчишки,  а  ничего,
соображают..."
     Подумала так,  и  вдруг меня за плечо кто-то как схватит.  Оглянулась -
Вася.
     - Ты что? - говорит. - Тебе кто позволил?
     Я хоть и не боялась его ни капельки, а все-таки испугалась.
     - Я, - говорю, - не зачем-нибудь пришла. Я - просто так, поглядеть.
     - А ну, домой сию же минуту!
     Рассердился.
     - Мне, - говорит, - перед отцом за тебя отвечать!
     - Да? - говорю. - А за тебя, интересно, кому отвечать?
     - Еще рассусоливать?! Пигалица!.. Марш!!
     Ну, я спорить не стала больше, поглядела на него как следует и пошла.




     До угла не успела дойти - как бахнет! В ушах зазвенело. И даже в глазах
темно стало.
     Оглянулась - все небо черное. И сразу на улице дымом запахло.
     Я думаю:
     "Что это? Откуда?"
     А потом вспомнила:
     "Мост!"
     Очень мне захотелось на реку побежать,  поглядеть,  как этот взорванный
мост гореть будет. Но не пошла.
     "Нет,  -  думаю.  - Надо и правда домой спешить. А то я даже и дверь на
замок не закрыла. Да и поздно уж - пора за Ночкой в стадо бежать..."
     Подумала так и похолодела.
     - Ой, батюшки! Милые мои! Ночка-то! Ночка-то ведь моя - за рекой?!
     "Что же мне делать? - думаю. - Миленькие!.."
     У меня даже слезы из глаз брызнули.
     Закричала я тут, как сумасшедшая:
     - Ноченька моя! Ночка!
     И побежала к реке.




     Я думала, - может, еще проскочить успею.
     Да нет, где уж тут проскочишь... Еще издали, за две улицы, слышно было,
как трещали в огне сухие сосновые балки.
     Люди бежали к реке с баграми.  Наверное,  не знали, в чем дело. Думали,
что пожар.
     А на берегу уж весь город собрался. Я еле протискалась.
     Все шумят,  кричат -  радуются,  что бандитов обманули.  А я стою,  как
дура, и плачу.
     Тут уж и думать нечего было,  чтобы на ту сторону пробиться. Из-за дыма
да из-за огня даже не видно было, что на той стороне делается.
     Вдруг мне послышалось,  будто на том берегу теленочек закричал. А потом
колокольцы как будто звякнули. Потом слышу: коровы мычат.
     А уж в толпе кто-то кричит:
     - Стадо идет!  Стадо идет!  Куда  они?  Гоните их!  Ведь сгорят!  Живые
сгорят...
     А я хоть и на цыпочки встала и шею вытянула,  а никакого стада не вижу.
Только дым и огонь вижу и только слышу все ближе и ближе:  "Му-у-у-у! М-у-у!
М-у-у-у!"
     Да так жалобно, так печально, что и не хочешь плакать, а заплачешь.




     "Ну, - думаю, - пропала моя Ноченька".
     И тут я вспомнила о Стахеевской мельнице.
     "А что? - думаю. - Попробовать разве?"
     Я  даже не подумала о  том,  что Стахеевская мельница далеко,  что туда
полчаса бежать надо.
     "Ничего, - думаю. - Как-нибудь добегу. Через плотину переберусь, корову
найду и обратно. Бандиты еще и подойти не успеют".
     Но до мельницы мне добежать не пришлось.
     Только  я  из  толпы  выбралась,  не  успела на  дорогу выйти,  вижу  -
навстречу Вася идет. А с ним еще человек пять комсомольцев.
     Вася и рта раскрыть не успел, а уж я ему говорю:
     - Не ругайся, Васенька! У нас беда.
     - Что такое?
     - Ночка у нас на той стороне осталась.
     Он побледнел. Потом говорит:
     - Плевать. Ничего с ней не будет.
     Я говорю:
     - Как это так ничего не будет? А если ее подстрелят?
     - Ну и пусть, - говорит, - подстрелят. Не в этом счастье... Беги домой.
Сейчас у них тут стрельба начнется. Бандиты подходят.
     Тут я не выдержала и говорю:
     - Нет, ты как хочешь, Васька, а я домой не пойду. Я лучше к Стахеевской
мельнице побегу.
     - Это зачем еще? - говорит.
     А один комсомолец языком прищелкнул и говорит:
     - Опоздала, девочка!
     - Как это опоздала?
     - Да  так.  Опоздала трошки.  Наши  ребята только что  побежали плотину
взрывать.




     Что же мне делать было?  Домой бежать?  Нет,  не могла я домой бежать -
ноги не шли.
     На берегу уж никого не осталось, все куда-то попрятались. Только я одна
сидела у  самой воды и смотрела на тот берег.  А мост все еще горел.  И вода
вокруг него  была красная,  огненная,  блестящая.  Пар  над  водой клубился.
Что-то шипело,  ломалось,  трещало... И мне все чудилось, что на той стороне
коровы мычат. А может быть, и не чудилось, может быть, они и правда мычали.
     Вдруг где-то близко-близко захлопали по воде весла.
     Я голову подняла - вижу: лодка плывет. А в лодке знакомый старик - дядя
Федор, охотник.
     Он меня тоже заметил, положил весла и кричит:
     - Эй! Кто там? На берегу! Тетенька!
     А я и ответить не могу. Отвернулась и поскорей слезы глотаю.
     Тогда он к берегу пристал, поглядел и узнал меня.
     - О! - говорит. - Тетенька-то знакомая. Ты чего ревешь, тетка?
     Ну, я ему все рассказала - сквозь слезы-то. Он помолчал, веслом поиграл
и говорит:
     - Жалко корову.
     Потом еще подумал, в затылке почесал, крякнул и говорит:
     - Э, была не была! Давай садись поскорей в лодку. Поедем твою буренушку
спасать...
     У меня сразу и слезы высохли. Я сама лодку от берега отпихнула, на ходу
вскочила;  дядя Федор ударил по воде веслами,  и  наша лодочка на всех парах
полетела на тот берег.




     Я все думала:
     "Успеем или не успеем?"
     И  все на  тот берег поглядывала.  А  там у  самого берега очень густой
кустарник рос. И вот, я помню, думаю:
     "Если мы там,  у этих кустов пристанем, - это хорошо. Там можно и лодку
спрятать и самим притаиться, если надо будет".
     Дядя Федор изо  всех сил  веслами работал.  А  мне все казалось -  тихо
плывем. Я, помню, даже подгоняла его:
     - Дядя Федор, давай нажмем! Дядя Федор, поскорей, пожалуйста...
     А он только покряхтывал да головой кивал:  дескать, ладно, не торопись,
успеем...
     Вот уж до того берега совсем близко осталось. Вот уж травой запахло. Уж
листики на кустах видно стало.
     Я на носу сидела.  Мне не стерпелось,  я встала; думаю - сейчас соскочу
на берег. Уж и место себе глазами выбираю посуше.
     Вдруг что-то как хрустнет. Я думала - это днище о песок задело. А потом
слышу:
     - Стой! Кто такие?
     Дядя Федор лодку с разгону как повернет. Зубами как заскрипит.
     - Садись, - говорит, - девка! Живо! Назад!
     А я -  не знаю,  что со мной сталось,  откуда у меня храбрость взялась.
"Нет, - думаю, - уж коли так случилось, назад не поеду".
     Взяла да и прыгнула в воду.
     И - бегом к берегу.
     А уж над головой у меня пули свистят. Одна, другая, третья.
     Оглянулась, вижу: дядя Федор далеко. Саженей двадцать уж отмахал. Лодка
у  него,  как  моторная,  бежит.  Пена вокруг.  А  весла над  головой так  и
мелькают, так и мелькают, будто крылышки стрекозиные...




     Я  когда в  воду прыгала,  мне  не  страшно было.  А  как  увидела этих
бандитов, - ноги затряслись.
     Их там не много было:  человек пять или шесть. Но я хоть и раньше о них
слыхала, а все-таки не думала, что эти бандиты такие страшенные.
     Все  они  с  ног  до  головы  оружием  обвешаны:   бомбами,  кинжалами,
револьверами.  Одеты не  по-военному,  а  как-то  чудно,  будто на  маскарад
вырядились.  Кто в офицерской шинели,  кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У
одного на голове фуражка без козырька,  у  другого -  папаха,  у  третьего -
этакий,  как у нас говорят,  бриль соломенный. У одного - косынка шелковая в
полосочку, а еще у одного - так целая дамская шляпа с пером и с вуалькой.
     У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
     Мне бы бежать надо,  пока они там в дядю Федю стреляли.  А я - не могу.
Ноги не  двигаются.  Стою по  колено в  воде и  смотрю,  как наша лодочка от
бандитов удирает.
     Дядя Федор так и ушел от них невредимый.
     Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на меня накинулись.
     - Ты кто, - говорят, - такая? Тебе что здесь требуется?
     А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
     - Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
     - Ты зачем врешь? - говорят. - За какой дочкой? Какая у тебя может быть
дочка?
     Я говорю:
     - Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так называется...
     Который в шляпе с пером, приставил к моему носу наган и говорит:
     - А это вот нюхала? А ну, говори правду, а не то зараз дух вышибу...
     И так наганом нажал, что носу больно стало.
     Я еще громче заплакала и говорю:
     - Я вам правду сказала.
     - Нет, ты не правду говоришь! Ты врешь! Отвечай: кто тебя сюда послал?
     Я говорю:
     - Никто  меня  не  посылал.   Я  за  коровой  приехала.  Пустите  меня,
пожалуйста, у меня корова с утра недоенная ходит.
     Они друг на дружку посмотрели, головами покачали и говорят:
     - Ловко придумано. Ничего не скажешь...
     А потом этот,  который в шляпе,  взял меня за плечо, сдавил его со всей
силы и говорит:
     - А ну, пошли к атаману. Разберемся...




     Я всю дорогу плакала.  Да так еще плакала,  так орала, что даже бандиты
не вытерпели.  Один какой-то с  бородой,  в бриле соломенной,  остановился и
говорит:
     - Тьфу! Не могу. Все уши заложило от ее крика.
     Тут и другие остановились. Говорят:
     - А ну ее! Таскаться с ней... Может, она, и верно, за коровой приехала!
     А тот, который в шляпе, ногой топнул и говорит:
     - Бросьте!  Знаем мы,  какие тут у них коровы.  Никаких тут коров нема!
Тут...
     И только сказал "тут" - будто назло ему где-то впереди как загудит:
     - М-у-у-у-у!..
     Я сразу очухалась и плакать перестала.
     Вижу:  навстречу нам из лесу на лужок выходят коровы.  Впереди - белая,
за ней - пегая, потом еще какие-то, а потом - кто вы думаете? А потом вижу -
Ноченька, красавица наша идет!
     Я как закричу:
     - Вот она!  Вот она,  моя корова!  Видите - черная, которая с беленькой
звездочкой!
     И бежать уж хотела. А бандит в шляпе схватил меня за плечо и говорит:
     - Стой!
     Потом говорит:
     - Вот я тебе что скажу.  Это твоя корова? Да? Так ты ее позови. Кликни.
Если она отзовется,  если пойдет,  -  значит,  правда.  А если не пойдет,  -
значит, неправда, значит, ты брешешь, значит, ты - красный разведчик.




     Я обрадовалась. Говорю:
     - Ладно!
     А сама думаю:
     "А вдруг не пойдет Ночка?  Вдруг не откликнется?"  Ведь все-таки,  сами
понимаете, это корова, а не собака...
     Вздохнула я тихонечко и говорю:
     - Ноченька! Ночка!..
     Она -  хоть бы что.  Даже головы не повернула.  Идет, не спешит, травку
жует.
     Тогда я погромче говорю:
     - Ночь, Ночь, Ноченька!
     Вижу -  Ноченька голову подняла, губами шевелит, будто воздух нюхает. А
потом в мою сторону посмотрела и пошла. А я - к ней навстречу.
     За шею схватила и - целовать. И опять чуть не плачу.
     - Ноченька ты  моя,  Ноченька!  -  говорю.  -  Бедная ты  моя,  бедная!
Вымечко-то у тебя как разбухло. Пить ты, наверное, хочешь, бедняжечка!..
     А Ночка меня узнала,  трется об меня и локоть мне своим шершавым языком
лижет.
     Тут уж, конечно, бандитам пришлось поверить, что я за коровой приехала,
а не за чем-нибудь. Даже этот, который в дамской шляпе, и тот поверил.
     - Ну что ж,  - говорит. - Твое счастье. Шут с тобой! Забирай свою дочку
или бочку и - катись отсюдова.
     А я думаю:
     "Куда же мне катиться?"
     Потом думаю:
     "Ясно -  куда.  К Стахеевской мельнице. Сейчас, как они только уйдут, я
потихонечку по кустикам да по залескам и погоню мою Ночку к плотине.  Может,
успею еще.  Может,  еще  наши ребята,  на  счастье,  не  взорвут ее  к  тому
времени..."




     Но и тут мне не повезло.
     Только мы с бандитами разговор кончили,  не успели попрощаться,  слышу:
копыта стучат. Вижу: из лесу на лужайку всадники скачут.
     Мои бандиты, как увидели их, испугались чего-то, побледнели.
     - А ну, - говорят, - ребята, сторонись! Атаман едет!
     А он, атаман этот, к ним подскакал, плеткой взмахнул и кричит:
     - Вы чего тут треплетесь?.. Варнаки!..
     Сам он усатый,  в папахе,  седло у него шелком вышито,  а на боку целых
две сабли -  одна с  золотой рукояткой,  а другая с серебряной.  Бандиты,  я
вижу, еще больше испугались, потемнели все и говорят:
     - Да ты не ругайся, Соколовский. Чего там. Мы же в разведке тут.
     А он их не слушает. Кричит:
     - Какая разведка?  Какие вы  к  черту разведчики?  Пока вы  тут баклуши
бьете, красные черти мост успели спалить!..
     Бандиты ему говорят:
     - Мы же не виноваты.
     А он им:
     - Не виноваты?!
     Раскраснелся весь, зубами залязгал.
     - Я вот, - говорит, - вас всех сейчас постреляю за такое дело.
     Потом меня увидел и говорит:
     - А это кто такая?
     - А это, - говорят, - девочка. За коровой пришла.
     Он еще больше покраснел, даже позеленел и говорит:
     - Видали?  Красные там оборону готовят, мосты жгут, а они тут, черти, с
грудными младенцами прохлаждаются!
     Я не обиделась, правда, что он меня грудным младенцем назвал, но только
думаю -  надо сматывать удочки.  А  то,  глядишь,  и  тебе попадет от такого
бешеного.
     Их  уж  там полная лужайка набилась,  этих бандитов.  Кто на коне,  кто
пеший... Коляска еще какая-то приехала.
     Шумят, орут, ругаются на чем свет стоит.
     Я думаю: "Ну, до свидания. Я пошла".
     Подняла какую-то хворостинку, огляделась и под шумок погнала свою Ночку
в кусты.




     До кустов не дошла - слышу за спиной:
     - Эй, дивчина!..
     Оглянулась - вижу: ко мне атаман подъезжает.
     У меня сердце захолонуло.  "Что еще? - думаю. Этак, я думаю, - с вами и
через час до плотины не доберешься".
     А он на меня зверем посмотрел и говорит:
     - Ты тутошняя?
     Я говорю:
     - Да, тутошняя.
     Тогда он пониже ко мне нагнулся, по сторонам посмотрел и говорит:
     - Скажи, далеко отсюда будет Стахеевская мельница?
     У  меня сразу и  хворостинка на землю полетела.  Меня будто кирпичом по
голове стукнули. Даже губы затряслись. Я говорю:
     - Какая мельница? Не знаю я никакой мельницы. Никакой мельницы тут нет.
     А он:
     - Как это нет? Ты зачем брешешь? Нам же хорошо известно, что тут где-то
есть мельница, и около мельницы - плотина.
     У меня в голове мысли, как колесики в часах, завертелись. Я думаю:
     "Как же  это?  Откуда они  узнали?  Ведь если они,  раньше чем  плотину
взорвут,  до нее доберутся,  это ж - городу крышка. Это же значит, что они у
нас всех перережут.  Вы посмотрите -  их сколько?  Вона - у них и пулемет, и
второй пулемет из коляски торчит...  А  у наших мальчишек -  только ружья да
наганы заржавленные..."
     Я думаю:
     "Нет,  нет. Надо что-то такое придумать. Надо их обязательно задержать,
обмануть.  Давай,  - думаю, - покажу им не в ту сторону. Пускай-ка побегают.
Пока они  там разберутся,  пока догадаются,  а  уж  от  плотины одни щепочки
останутся!"
     Все это я в одну секунду обдумала.
     Атаман говорит:
     - Ну что? Вспомнила?
     А я перед ним дурочкой представилась и говорю:
     - А-а!  Это вы про плотину спрашиваете?  Так это ж далеко.  Это -  в ту
сторону. Это - за мостом...
     Он говорит:
     - А ну, проводи нас.




     Уж этого я никак не ожидала.
     "Вот, - думаю, - влипла, девочка!"
     Ну, сами подумайте, - что мне делать было?
     Отказываться?  Попробуй откажись - он тебя так плеткой погладит, что от
шкуры ничего не останется.  А если не откажусь -  тоже хорошего мало. Куда ж
их вести?  Не в ту сторону? Так они тебя после в куски разорвут, из пулемета
застрелят.
     Да,  ничего не скажу,  испугалась я  в  эту минуту.  Даже подумала:  не
сказать ли им правду?
     А  потом,  как  вспомнила,  что  в  городе  одни  мальчишки да  женщины
остались, - стыдно мне стало.
     "Э,  -  думаю. - Ладно! Чего там! Уж коли назвалась груздем - полезай в
кузов".
     Думаю:
     "Так и быть! Поведу их не в ту сторону".




     А уж Соколовский командует:
     - Построиться!..
     Вот  они  все построились кое-как -  конные на  коней позалезли,  пешие
ремни на винтовках подтянули, - и вся эта банда, вся орава двинулась за мной
следом.
     Впереди у нас,  за самого главного командира,  Ночка моя выступает.  За
ней - я с хворостинкой. Со мной рядом - атаман Соколовский на кауром коне, а
за ним следом - его есаулы, помощники и вся шайка.
     Идут они как попало: где у них конные, где пешие - не разберешь. Атаман
на них кричит. Сами они ругаются. И на меня тоже все время покрикивают.
     - Эй,  - говорят, - босоногая! Чего спишь? Гони свою тварь, а то сейчас
ее на говядину пустим...
     А я не спешу,  не тороплюсь. Думаю: "Куда мне спешить? Пока я веду вас,
голубчики,  ничего вы со мной не сделаете.  А вот потом что будет - это дело
другое".
     "Ох, - думаю, - лучше об этом сейчас и не думать..."




     Я только об одном думаю:  скоро ли взрыв-то будет? "Что ж они, - думаю,
- черти, копаются там?" Ведь рано ли, поздно ли бандиты очухаются, вернутся.
Тогда уж поздно будет плотину взрывать.  Неужели они,  косолапые, до сих пор
до мельницы не могли добраться?
     А уж мы из лесу вышли. Опять по реке идем.
     Над рекой туман.  Уж темнеть стало.  В городе,  на той стороне,  желтые
огоньки замигали.  И я как увидела эти огоньки, - мне до того худо стало, до
того невесело, так мне домой захотелось, что прямо хоть в воду кидайся...
     Я даже плакать опять потихоньку принялась.
     Мне  и  себя-то  до  смерти жалко.  И  Ночку  жалко.  Бедняжка за  день
набегалась, нагулялась - теперь еле бредет, еле ногами переступает...
     Да и бандиты, я вижу, тоже чего-то приуныли маленько.
     Атаман уж сердиться стал. То и дело спрашивает:
     - Ну, что? Скоро ли?
     Я говорю:
     - Скоро. Скоро.
     Он говорит:
     - Да знаешь ли ты, где плотина-то? Может, ты путаешь чего-нибудь?
     Я говорю:
     - Нет, не путаю.
     - Ты сама-то была на мельнице? Какая она - плотина? Широкая?
     Я говорю:
     - Очень широкая.
     - Тачанка пройдет?
     - Нет, - говорю, - тачанка, пожалуй, не пройдет.
     Это я  нарочно сказала.  Я  думала,  может,  они испугаются и не поедут
дальше,  если тачанка-то у них не пройдет.  Но,  вижу, - нет, не испугались.
Едут.
     Они  меня по  дороге много о  чем  расспрашивали.  И  сколько в  городе
красных,  и какие части,  и много ли у них при себе оружия. А я хоть и знаю,
что мало, а говорю:
     - Ох, до чего много! И винтовки, и пулеметы, и револьверы.
     Они только посмеиваются.
     - Да ну? - говорят. - Неужели не врешь? Неужели даже револьверы?
     Я говорю:
     - А что вы думаете?  Даже пушка есть.  Я своими глазами видела: у самой
плотины стоит. Вот такая пушища - с колесами.
     Думаю: может быть, они хоть пушки-то испугаются. Нет. Опять смеются.
     - Ну, что ж, - говорят. - Пойдем побачим, що це за пушка с колесами...




     А потом и смеяться перестали. Не до смеху им.
     Только и слышу:
     - Ну что? Скоро ли мельница?
     А я им только одно говорю:
     - Скоро. Скоро. Успеете.
     А сама думаю:
     "До коих же  пор я  им  головы морочить буду?  Ведь этак,  -  думаю,  -
пожалуй, я могу их до самого синего моря довести".
     И только подумала - слышу:
     "Бах! Трах! Трах!"
     Три раза подряд как грохнет.
     "Ну, - думаю, - слава тебе, господи, - плотину взорвали..."
     А бандиты остановились, перепугались. Кричат:
     - Що це таке?
     - Что такое?
     Лошади у  них все в одну кучу сбились.  Зафыркали,  захрипели.  Коляска
куда-то в канаву въехала. Такой шум поднялся - хоть уши пальцами затыкай.
     Атаман Соколовский наган из кобуры выхватил. Кричит:
     - Эй, вы!.. Тихо там! Не наводи панику...
     Потом ко мне повернулся и говорит:
     - А я думал - ты врешь.
     Я думаю:
     "Ну что ж. Правильно. Вру. А в чем дело?"
     А он уже не мне, а своим есаулам говорит:
     - А ведь девчонка-то правду сказала. И верно, оказывается, семидюймовка
у них.
     Я думаю:
     "Какая семидюймовка?"
     Посмотрела за реку. А там в эту минуту что-то как вспыхнет, как ухнет.
     И  почти  сразу  же  где-то  совсем рядом,  в  кустах за  моей  спиной,
взорвался орудийный снаряд.
     Меня даже воздухом в сторону откинуло.




     Я помню, еще успела подумать:
     "Что такое?  Так,  значит,  это не плотина была?  Значит,  это из пушек
стреляют? Откуда же, - думаю, - пушки у наших?"
     Но  тут меня чуть не задавили.  Бандиты от страха прямо с  ума спятили.
Такой у них поднялся галдеж, такая свалка, что и рассказать не могу.
     Атаман Соколовский кричит:
     - Стой! Стрелять буду!
     А  они и  не  слушают его -  гонят куда попало.  Коляска у  них трещит.
Лошади спотыкаются, падают...
     Ночка моя,  бедняжка,  мычит,  мечется между ними.  А они и внимания не
обращают, дуют себе напролом.
     А тут еще,  как нарочно,  пулемет затрещал из-за реки. Так уж тут и сам
Соколовский не выдержал. Стегнул коня, крикнул: "За мной!" - и вперед ходу.
     И мы с моей Ночкой тоже бежать припустили.  Только мы не вперед,  а - в
кусты.




     Я думаю:
     "Откуда же пушки взялись? Ведь не было! Ни одной не было".
     И вдруг мне как будто подсказал кто-то:
     "Так это же папа! Папина дивизия подошла!"
     У меня даже голова закружилась, как только я подумала об этом.
     "Ну,  конечно же,  -  думаю,  - папина дивизия в город пришла. Потому и
плотину,  наверно,  не  взрывали.  Теперь их  там много,  теперь им  бояться
нечего... Теперь уж небось бандитам не поздоровится..."
     И вдруг я вспомнила,  что ведь бандиты уходят, что ведь я сама увела их
подальше от города...
     Меня будто крапивой стегнули...
     "Что же я наделала? Дура! Ведь их потом не найдешь. Ведь они если в лес
уйдут, их полгода потом ловить придется!"
     А  уж из города,  вижу,  и стрелять перестали.  Думают,  наверно:  ушли
бандиты...
     "Как же, - думаю, - их задержать? Что бы такое придумать?"
     И придумала все-таки.
     - А ну, - говорю, - Ноченька, до свидания, беги-ка ты домой одна.
     Подхлестнула ее хворостинкой,  а сама повернулась и -  бегом,  догонять
бандитов.




     Они еще далеко не успели уйти.
     Чего у  них  там случилось -  не  знаю,  только вижу:  стоят,  окружили
атамана своего, кричат, руками размахивают.
     Я еще до них добежать не успела, а уж атаман как будто ждал меня:
     - Вот, - говорит, - она! Здесь она!
     Потом говорит:
     - Ну! Где ж плотина-то?
     А я задрожала вся, руки перед ним ладошками сложила и говорю:
     - Ой, дяденьки, миленькие!.. Вы только не сердитесь, не ругайтесь...
     - Ну, что еще, - говорит, - такое?
     - А я, - говорю, - ошиблась маленько. Плотина-то ведь в той стороне.
     - Как, - говорит, - в той стороне?
     - Да так,  -  говорю.  -  Вы уж давеча больно громко орали на меня. Я с
перепугу-то все и перепутала.
     Он свою серебряную саблю выхватил и говорит:
     - Ты что?!
     Потом говорит:
     - На обман взяла? Издеваешься над нами?
     Тут из толпы этот, в шляпе который, выскочил и говорит:
     - Рубай ее, атаман! А ну, рубай ее, красную гадину!
     Тут и другие, слышу, тоже кричат:
     - Обманщица!
     - Обдурила нас!
     - Застрелить ее надо!
     - Стреляй в нее, атаман!
     Я думаю: "Ну, что ж! Сейчас застрелят".
     Зажмурилась даже. Потом говорю:
     - Я ж не нарочно.
     И заплакала.
     Атаман меня за плечо схватил, в глаза посмотрел и говорит:
     - Так, значит, ты говоришь, плотина - там, в той стороне?
     - Там, - говорю. - Вот честное слово - там.
     Он говорит:
     - А ну, становись на колени.
     Я не подумала - стала.
     - Перекрестись, - говорит.
     Я и перекрестилась.
     Тогда он саблю обратно вложил, по рукоятке ладошкой похлопал и говорит:
     - Если обманешь, сам на месте тебя вот этой саблей зарублю.
     Потом на коня вскочил и кричит:
     - Эй,  вы,  черти окаянные,  поворачивай!..  Конные вперед,  переменным
аллюром - за мной!..
     Гикнул,  свистнул и  вдруг коня придержал,  нагнулся,  схватил меня под
мышки и - к себе в седло.
     - А ну, - говорит, - показывай нам дорогу.
     Потом еще раз свистнул, лошадь рванула, и я чуть из седла не вылетела.




     Я даже кричать не могла.  Я будто вся деревянная стала.  Лошади в холку
вцепилась, зажмурилась и глаз не разжимаю.
     А меня так и кидает, так и подкидывает.
     Соколовский орет:
     - Гей! За мной! Вперед! Не отставай!..
     Сзади свистят, улюлюкают, плетки щелкают, копыта стучат.
     Я глаза приоткрыла - вижу: мы уже лесом несемся.
     Над головой только темные ветки мелькают.
     Я думаю:
     "Куда же мы едем?  В  город?  Ведь там же красные.  Ведь папина дивизия
пришла.  А может быть,  - думаю, - и не пришла никакая? Может быть, я дурака
сваляла? Может быть, я в безоружный город бандитов веду?"
     Подумала об  этом,  и  даже холодно стало,  будто мне снегу за  шиворот
насыпали.




     Но до города мы так и  не доехали.  Не успели.  Только,  я помню,  мы с
бандитами из лесу выскочили, - у меня над головой что-то как засвистит.
     И не успела я голову наклонить, а уж слышу - Соколовский кричит:
     - Стой!..
     Лошадь под  ним на  дыбы взвилась.  Удилами зазвенела.  Задние на  него
налетели. Все смешались.
     А уж где-то впереди слышу:
     - Ура-а! Ура-а! Ура-а-а!
     Я лошадь за шею обхватила, высунулась и вижу: бегут нам навстречу люди.
И хоть они и далеко еще,  а уж вижу,  что это не просто люди,  а военные:  в
шинелях,  с винтовками со штыками... И столько их там бежит, что и сосчитать
нельзя.
     А впереди на коне командир скачет и наганом над головой размахивает...
     Я его еще и разглядеть не успела,  а уж у меня дух захватило и сердце в
груди заколотилось.
     Я,  как угорь какой-нибудь, из седла выскользнула, на землю спрыгнула и
- бегом навстречу.
     - Папа! - кричу. - Папочка! Папка!
     А за спиной слышу:
     - Стой! Гадина!
     Оглянулась - несется ко мне атаман Соколовский.
     Весь изогнулся,  чуть из  седла не  валится.  Лицо у  него злое.  Глаза
горят. Оскалился.
     - Стой! - кричит.
     И вижу, саблю надо мной поднимает.
     Я  съежилась.  Присела.  Потом у  меня что-то в ушах затрещало.  Что-то
грохнуло. Ноги у меня подкосились. И я память потеряла.




     Очнулась - кто-то мне голову гладит.
     А голове больно. В голове шумит.
     Где-то как будто стреляют. Где-то "ура" кричат.
     А  я  даже и вспомнить не могу,  что со мной,  где я...  Носом поглубже
дохнула:  папоротником пахнет.  Глаза приоткрыла -  что такое?  Кто это надо
мной?
     Я даже головой замотала.
     - Уйди! - говорю.
     Страшно мне стало.
     А  потом  посмотрела получше и  узнала:  Ноченька это,  корова  наша...
Нагнулась ко мне, сопит и тепленьким своим языком плечо мне вылизывает.
     Я у нее, помню, спрашиваю:
     - Ноченька! Милая! Где это мы с тобой? А?
     А  потом голову повыше подняла и вижу:  поляна или опушка лесная.  Луна
светит. Елочка растет. Около елочки конь какой-то гуляет, уздечкой звенит. А
рядом со мной вижу:  лежит человек. Лежит на спине, руки раскинул. На правой
руке кровь. А в руке сабля с золотой рукояткой.
     Я тут и вспомнила все. И Соколовского - атамана - узнала.
     Думаю:
     "Вот оно что. Значит, не убил ты меня? Значит, самого убили!.."
     А в голове больно-пребольно. Прямо трещит голова.
     Встать хотела -  не могу.  Все крутится, качается, будто я целый час на
одной ножке вертелась.
     Легла я и голову уронила.
     Вдруг, будто сквозь сон, слышу, кричат:
     - Вот она!
     Я опять голову через силу подняла, вижу: люди бегут на полянку. Впереди
Вася,  братишка,  бежит.  За ним дядя Федор,  охотник.  А  за ними с конем в
поводу - папа!
     Я  только "папа,  миленький" и  успела сказать.  А  уж  он меня на руки
подхватил, обнимает, целует и в лоб, и в нос, и в глаза, и куда попало...
     - Живая? - говорит.
     - Живая, - говорю.
     - Ну и молодец. Нам больше ничего и не надо.
     А что дальше было, я уж не помню. Потому что я опять память потеряла. И
как меня в  город везли -  не  знаю.  Говорят,  меня папа сам на  своем коне
довез. А Вася и дядя Федор будто бы сзади бежали...




     Ну, а дальше и рассказывать нечего.
     Бандитов, конечно, всех переловили. В тюрьму посадили.
     Мост новый построили.
     А я только три денька всего и повалялась в постели.
     У меня ведь ничего страшного не было. Ведь Соколовский меня зарубить не
успел. Папа, когда увидел, что он на меня с саблей летит, выстрелил и пробил
ему руку.  Сабля только тупым концом и ударила меня по затылку.  Зато у меня
до сих пор лысинка на этом месте осталась на память.
     А  я  лежала -  не жаловалась.  Чего мне жаловаться?  Со мной ведь папа
рядом сидел!
     Правда,  нам с папой даже и поговорить как следует не дали.  Уж столько
народу,  столько людей меня навещать в  эти дни приходило,  что даже неловко
было.
     Все  они  на  меня глядели,  удивлялись:  вот,  дескать,  храбрая какая
девочка - бандитов не испугалась!
     А я хоть и молчала, а сама думаю:
     "А вы почем знаете, что не испугалась? Еще как испугалась-то".
     Папа у нас неделю только и погостил. А потом опять воевать уехал.
     А через день или через два меня в комсомол приняли.
     Как-то  вечером возвращаюсь с  Ночкой из  стада  -  вижу,  ребята идут.
Комсомольцы. И с ними наш Вася.
     Увидели меня - честь отдают.
     - Здорово, - говорят, - товарищ военный инвалид. Мы к вам.
     Я говорю:
     - Ну что ж, милости просим.
     Привела, усадила, спрашиваю:
     - В чем дело?
     - Дело, - говорят, - такое. В комсомол хочешь?
     А  я  хоть  и  обрадовалась до  полусмерти,  а  сама и  виду не  подаю.
Отвернулась даже. Говорю:
     - Я же - маленькая...
     Тут Вася мой подскочил, кулаком по столу ударил и говорит:
     - Ну, ну! Не фасонь! Ты! Матрена Ивановна! Маленькая, да удаленькая...
     Ребята смеются...
     - Правильно, - говорят. - Об чем разговор? Пиши заявление.
     Тогда я подумала и говорю:
     - Ну, хорошо, ладно. Вот с коровой управлюсь и сяду писать...
     А сама думаю:
     "Чего мне писать? У меня уж все написано и переписано".
     У  меня ведь заявление-то  месяца три  уж  под  подушкой лежало.  Уж  и
пожелтело небось... Все дожидалось, пока я вырасту.








     Эти  рассказы давно уже  стали классикой,  на  них воспиталось не  одно
поколение читателей.  Они издавались в сериях "Библиотека пионера", "Золотая
библиотека",  в  сборниках,  представляющих советскую детскую  литературу за
рубежом.  Дети,  их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из
ребят,  независимо от возраста,  Л.Пантелеев видит личность,  с  уважением и
пониманием относится к  трудностям,  с которыми они сталкиваются на нелегком
пути  взросления.  Какими  же  представляет  своих  героев  Л.Пантелеев?  Он
считает,  что  самые  лучшие человеческие качества -  честность,  храбрость,
достоинство - проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в
самой  обычной,  будничной обстановке.  Вот  почему написанный в  мирные дни
рассказ  "Честное слово"  о  верности маленького мальчика данному слову  так
актуально прозвучал в  первые дни войны.  Его не  только опубликовали,  но и
читали по радио.
     Осень  и   зиму   1941-1942  годов  Л.Пантелеев  провел  в   осажденном
Ленинграде.  Наряду  со  взрослыми судьбу  блокадного города разделяли дети.
Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше,  тушил зажигалки, дети окружали
его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего
истощения.  "Присутствие детей,  - пишет Л.Пантелеев, - подчеркивало великий
человеческий смысл нашей борьбы". О мужестве ленинградских детей в дни войны
и блокады написано большинство рассказов этого раздела.



     Первая публикация:  "Ночка",  журнал "Костер",  1940,  Э  6.  Отдельное
издание: "Ночка". М.- Л.: Детгиз, 1948.

                                                      Г.Антонова, Е.Путилова

Last-modified: Tue, 11 Mar 2003 09:32:49 GMT

Оцените этот текст: