исту, благодарить за спасение князя... И теперь хорошо Балле на сердце, госпожа, Бэлла теперь ничего не боится... Твой Спаситель Христос отогнал черного ангела смерти от ложа Израила, и Бэлла хочет быть Его служанкой, его рабой, как и сестра Марием. - Что ты говоришь, Бэлла! - вскричала я вне себя от волнения. - Ты... - Тише, госпожа, не погуби Бэллу, - остановила она меня в испуге, - услышит отец - беда будет. Молчи и слушай: Бэлла хочет быть христианкой-уруской, как и сестра Марием... И Израил тоже... Мы давно думаем о том... С тех пор думали, как наиб и мулла захотели разлучить нас... Здесь в ауле и в поместье наиба нам трудно было... очень трудно... А все за то, что Аллах не дал нам детей... Бэлла не раз говорила Израилу: "Мой повелитель, хочешь взять другую жену?.. Бэлла на все пойдет, лишь тебе не было бы горя"... А он, знаешь, госпожа, что отвечал мой Израил? Он отвечал, что скорее солнце упадет в бездну и гора обрушится на аул Бестуди, чем он возьмет себе другую жену... И знаешь, что мы решили, когда бек-наиб и мулла сказали, что силой разлучат нас?.. Мы решили тогда же бежать в Мцхет и просить приюта у брата Георгия... Брат Георгий любит Бэллу и Израила, как сестру и брата, и поможет нам... Но магометанам не дело жить между урусами... Надо стать урусами, как и они... Бэлла долго не решалась, госпожа, на это, но когда черный ангел смерти подошел близко-близко к ложу Израила, Бэлла сказала себе: если Израил уйдет в селения Аллаха, Бэлла бросится в бездну, если же темный ангел не поразит его мечом, то Бэлла станет христианкой... И Бэлла долго-долго, много молилась твоему Христу, госпожа... - А Израил?.. Согласен ли он будет променять свою веру на новую, Бэлла? Ведь христианская женщина не может быть женой мусульманина. Значит, и ему придется креститься? - сказала я. - О госпожа, - с гордостью произнесла татарка, - ты не знаешь Израила! Он смотрит на все глазами Бэллы, слышит ее ушами, говорит ее языком... За это джигиты не любят бека и дразнят его, что он слуга у своей жены... Правда, Израил мягок и кроток сердцем, как горная голубка, и любит меня больше всего... Законы отцов ему тягостны, госпожа, и он уйдет из аула с легким сердцем, потому что не дело жить оленю между шакалами. - И ты не пожалеешь твоих родных гор, Бэлла? Твоего отца? - спросила я ее с участием. - О госпожа, не говори так... Бэлла родилась горянкой и умрет ею... Бэлла много прольет слез, пока не привыкнет к долинам Грузии... Но Бог христиан поможет Бэлле... Она сказала это убежденно, с твердой верой в свою новую святыню, потом она приложила палец к губам и зашептала, со страхом оглядываясь по сторонам: - Слушай, госпожа... пройдет еще ночь... еще ночь и еще ночь... Израил встанет с ложа... потому что Христос поможет ему... Тогда придет снова мулла и увезет его в дом свой... и даст ему новую жену, свою внучку Эйше! А бедняжка Бэлла будет плакать, горько плакать в отцовской сакле... Но не будет так! - грозно вскричала она, и глаза ее заметали молнии. - Не будет, потому что Бэлла и Израил и ты, госпожа, мы убежим все вместе из аула... - Как, Бэлла, а больной? - указала я глазами на спавшего Израила. - Будет ли твой князь в состоянии сесть на коня? - О госпожа, мы соберем все силы, чтобы помочь ему... - произнесла она голосом, полным надежды, - только бы отец не узнал... Он не простит своей Бэллы, как долго не прощал Марием. - Успокойся, Бэлла, никто ничего не узнает... Только достаточно ли твердо решила ты покинуть навеки старого отца и родной аул? - спросила я серьезно. - Слушай, госпожа! - произнесла она торжественно и строго. - Аллах сказал: муж да будет повелителем и господином жены своей. Мой господин - Израил, и я должна жить для него одного, с тех пор как Аллах отдал меня ему в жены... Отец любит меня и будет скучать обо мне, но ему станет гораздо легче, когда он увидит Бэллу счастливой на чужой стороне, нежели одинокой и печальной в родном ауле. - Ты хорошо обдумала все, Бэлла, но одно упустила из виду: если тебя настигнут, что будет с вами? - напомнила я ей. Она вздрогнула всем телом, но не от моих слов, нет. Ее глаза устремились к двери, и вдруг, вся побелев, как белая стена ее сакли, она зашептала, в страхе указывая вперед дрожащей рукой: - Ради Аллаха, тише, госпожа! Там - Эйше! Я быстро взглянула в указанном ею направлении и увидела два черных сверкающих глаза в просвете между стеной сакли и ковром, служившим ей дверью. - Это Эйше, внучка муллы, которую прочат в жены Израилу... Храни нас Аллах, если она подслушала хоть малость из того, что говорила Бэлла. Я быстро подошла к двери и отдернула тяжелую ткань ковра. Кто-то отпрянул от стены, и я увидела полную, высокую фигуру девушки-лезгинки, удалявшуюся чуть не бегом от нашей сакли вдоль улицы аула. - Она ничего не могла слышать, успокойся, Бэлла, - произнесла я убежденно, - мы говорили слишком тихо, да и потом едва ли она понимает по-русски. - О, храни, Аллах, от этого несчастья! - вскричала она в волнении. - Эйше все подслушивает и передает своему деду мулле! Она хитра и пронырлива, как змея, и зла, как горная волчица, - эта Эйше! Ей хочется быть женой Израила, потому что он сын одного из богатых беков нашей страны! О, знала бы госпожа, как Бэлла ее ненавидит, как Бэлла призывает на голову Эйше всякие злейшие несчастья и проклятья! - Не говори так, Бэлла! - произнесла я с укором. - Пусть Эйше враг твой, но закон Иисуса учит прощать своим врагам! - О добрая госпожа! - вскрикнула пылко Бэлла. - Я боюсь, что никогда не буду доброй христианкой, какой была моя тихая, кроткая сестра Марием, потому что не умеет прощать врагам бедная Бэлла!.. ГЛАВА XV Бегство Бэлла сказала правду. Через три дня, когда Израил сидел уже, обложенный подушками, на своей низкой тахте, в саклю вошел мулла в сопровождении Хаджи-Магомета и старого наиба. - Сын мой, - сказал важно наиб, - мы пришли спросить тебя в последний раз, хочешь ли ты взять Эйше в жены? Они говорили по-лезгински, но Бэлла, забившаяся в темный угол сакли, передала мне потом весь разговор ее мужа с отцом и муллой. - Я слишком еще слаб, отец, - тихо отвечал Израил, - чтобы говорить с тобой, отложи твое дело до следующего раза! - Не отнекивайся немощью, Израил! Только женщины и дети предаются болезням, - сурово отвечал ему старый наиб. - Ты джигит, а джигит должен быть выносливым и сильным, несмотря на недуг. Ты знаешь мое желание, мой сын: ты войдешь в мое поместье не иначе, как за руку с новой женой, Эйше! Израил встрепенулся. Бледное лицо его вспыхнуло горячим румянцем. - Ты знаешь мое решение, отец, - сказал он твердо. - Я говорил тебе его не раз, повторю еще, если надо: Израил имеет уже одну жену и не хочет иной жены, кроме Бэллы! - Помни же, сын, что если твое решение не изменится, то ни одного коня из моих табунов, ни одной овцы из моего стада, ни одного червонца от моих богатств не получишь ты от меня... - разом вспылил наиб. - Одумайся, Израил, пока еще не поздно! Все равно я не допущу тебя оставаться с Бэллой и вырву тебя силой из ее рук! И разгневанный наиб вышел из кунацкой вместе с муллой, который во все время разговора не переставал метать на меня пронизывающие, злые взгляды. Хаджи-Магомет приблизился к больному. - Кунак Израил, - сказал он тихо, - благословение Аллаха да будет над тобой за мою Бэллу! И он подал ему свою смуглую, твердую руку, которую молодой горец почтительно пожал. С этой минуты наш побег был окончательно решен в следующую же ночь. Весь день мы просидели с Бэллой около больного, который чувствовал себя много лучше уже от одной мысли о скором спасении. Я не переставала давать ему крепкое вино и другие подкрепляющие силы средства. С трудом мы дождались ночи. Я никогда не забуду ее. Уже с вечера слышались громовые раскаты, предвещающие грозу, но она должна была, по нашим предположениям, разразиться не раньше утра. Черные тучи со всех сторон обложили небо. Орлы и коршуны с пронзительными криками носились над уступами гор. Вечер давно наступил, а луна еще не показывалась. Черная мгла окутала Бестуди и соседние с ним горы. Эта мгла не позволяла различать предметы в двух шагах расстояния от себя. Старый Хаджи ушел к мулле для совершения предпраздничного намаза. На следующий день мусульмане должны были праздновать один из постов Магомета, и старейшие горцы селения отправились в мечеть для ночной молитвы. Кривые улицы аула мирно спали. Кое-где только слышался плач ребенка да с минарета неслись слова молитвы, возвещающие правоверным начало предпраздничной службы. Я и Израил чутко прислушивались к ним в ожидании Бэллы. Мое сердце било тревогу за моих новых друзей. В сакле было темно. Мы умышленно в ней не зажигали огня в эту ночь. - Вот она, - шепотом произнес Израил и протянул вперед руки. В ту же минуту на пороге показалась темная фигура жены. - Ради Аллаха, тише... Лошади ждут на дворе... Идем, Израил... Мы обе помогли ему подняться и, взяв его под руки, вывели на двор. Он шел тяжело, опираясь на нас, слабый, почти бессильный, как ребенок. - Еще... еще немного - и мы у цели... - ободряла я его тихо. В ту минуту, как Израил занес уже ногу в стремя, поданное ему Бэллой, я заметила знакомую высокую фигуру девушки, отделившуюся от стены сакли и быстро скользнувшую за уступ горы. "Это Эйше! - мелькнуло в моих мыслях. - Она подглядывает за нами, чтобы выдать нас с головой!" Боясь испугать моих друзей, я ничего не сказала им о появлении Эйше и только молила их торопиться... Слава Богу, Израил был в седле. Мы обмотали его стан шелковым поясом Бэллы и привязали концы к луке седла, также и руки его мы обернули поводьями, чтобы он не выпустил их в минуту слабости, и, вскочив на двух других лошадей, подаренных молодому беку его матерью, тихонько выехали со двора. Я оглянулась не без тревоги назад. Белая фигура рельефно выделялась среди ночного мрака у стены сакли. Теперь сомнений уже быть не могло: это была она - Эйше. Едва мы достигли склона горы, спускающегося вниз по уступам в ущелье, как позади нас раздались отчаянные крики женского голоса. - Это Эйше, я узнаю ее!.. Нас хватились!.. - вскричала Бэлла. - За нами будет сейчас погоня!.. Положитесь на скорость коня, и айда! Скорее!.. И резким, почти незнакомым мне голосом Бэлла крикнула что-то по-татарски и понеслась вперед, схватив за повод коня Израила. Я помчалась за ними, стиснув каблуками крутые бока горной лошадки, предназначенной мне Бэллой. Умное животное не требовало понукания. Оно неслось, не отставая ни на шаг, вслед за конями моих друзей. Это была бешеная скачка, которой я не предвидела конца... Я не могу понять, как мы не сверзились в бездну все трое, потому что черная мгла ночи мешала нам видеть, что было впереди нас. Зато позади - мы знали это отлично - собиралась погоня... Внезапно мертвая тишина горной ночи нарушилась выстрелами из винтовок и топаньем копыт нескольких десятков коней. Замелькали огни фонарей, казавшихся хищными, страшными глазами шакалов. Вот она уже близко, страшная погоня... Я не могла различить во мраке, велика ли была толпа всадников, следовавшая за нами, но шум голосов и выстрелы, раздававшиеся поминутно, говорили за то, что Эйше не теряла времени даром и созвала чуть ли не всех джигитов аула Бестуди, чтобы преследовать нас. - Нас настигают, мы погибли! - произнес полный отчаяния голос Израила. - О, проклятье шайтану, поразившему меня болезнью!.. Я слаб, как дитя, и не могу с кинжалом в руках защищать вас, женщин! - Я убеждена, Израил, что ваши одноплеменники не причинят вам зла! - попробовала я успокоить его. - О, ты не знаешь их, госпожа! - подхватил с возрастающим волнением молодой бек. - Что прикажет мулла, то они и сделают с нами. А мулла никогда не простит мне, что я не пожелал иметь женой его внучку Эйше. - А ваш отец, наиб? - перебила я бека. - Разве он не заступится за вас? - Отец! - произнес он с горечью. - Разве ты не слышала, госпожа, что сказал отец? Он отрекся от Израила с той минуты, как Израил отказался повиноваться требованию муллы! Погоня между тем все приближалась и приближалась. Я уже могла различать ржанье коней и отдельные голоса преследовавших нас всадников. Мы неслись теперь как вихрь мимо поместья наиба, где несколько лет тому назад молоденькая княжна Бэлла наслаждалась безмятежным счастьем. В доме наиба еще не спали. В окнах горели огни. Должно быть, жена и дочери бека ожидали возвращения их повелителя из мечети. - Быть может, ваша мать, Израил, на время укроет вас от погони? - высказала я вслух пришедшую мне разом в голову мысль. - Моя мать, - отвечал молодой горец со вздохом, - тоже не любит Бэллу за то, что Аллах не дал ей сына для продолжения знатного рода Меридзе! И она к тому же побоится идти наперекор отцу. Мы замолкли, подавленные безысходностью положения, и только скакали все вперед и вперед... Через минуту поместье наиба, лежавшее в долине, осталось далеко позади нас, и мы снова стали подниматься на горную кручу. Голоса погони мало-помалу стали стихать. Очевидно, преследующие потеряли нас из виду, сбившись с тропинки. Копыта наших лошадей были предусмотрительно обмотаны паклей, и вследствие этого путь наш совершался бесшумно. - Слава Богу, мы спасены! - хотела я было уже сказать, как вдруг громкое ржание послышалось навстречу нам из-за утеса и черный силуэт коня и всадника преградил мне дорогу. Я вскрикнула от неожиданности и страха, но в ту же минуту знакомый голос произнес над моей головой: - Не бойся, госпожа, это я, Хаджи-Магомет. - Бэлла! Бэлла! - вырвалось у меня радостным криком. - Твой отец здесь, с нами! Она быстро повернулась в седле, и я услышала ее восторженно-радостный шепот, говоривший что-то по-татарски. Хаджи-Магомет отвечал ей на том же непонятном для меня наречии. Голос его дрожал при этом от волнения. Должно быть, крепко любил старый Хаджи свою Бэллу. Потом он внезапно пришпорил коня и, обернувшись к нам, произнес быстро: - Спасайтесь, дети, погоня близко... я слышу, она уже настигает нас. Действительно, погоня, отставшая было на время, снова появилась из-за ближайшего утеса, наперерез нашему пути. От быстроты коней зависело теперь спасение четырех всадников. И умные животные, казалось, понимали это; они несли нас быстрее ветра, не ослабляя, не прекращая ни на минуту бешеной скачки. Я ясно слышала близко-близко от нас голос наиба, кричавшего нам что-то. Но как бы в ответ на его слова мы пронеслись мимо него с быстротой вихря... Джигиты с гиканьем и криками помчались за нами... Я ударила лошадь нагайкой, чтобы не отставать от Хаджи-Магомета, скакавшего впереди меня. Еще минута - и быстрые горные лошадки вынесут нас как на крыльях далеко от преследователей... Но вдруг что-то неожиданно загрохотало где-то очень близко от меня, мой конь споткнулся сначала, потом осел как-то странно на задние ноги и со всего размаху грохнулся на землю, увлекая меня за собой. Я увидела белое облачко, рассеявшееся в минуту во мраке, и поняла, что моя лошадь сражена выстрелом из винтовки. Удар от падения ошеломил меня, но не лишил сознания. Я почувствовала адскую боль в виске, и что-то липкое и теплое заструилось по моему лицу. И в тот же миг, освещая меня ручным фонарем, надо мной склонился усатый джигит с бронзовым от загара лицом. Он что-то сказал, обращаясь к другому, по-татарски, чего я, конечно, не могла понять. Потом предо мной вырос другой горец, такой же усатый и черный. Они подняли меня с земли и посадили на лошадь, крепко привязав к седлу поводами. Это было совершенно лишнее, так как я и не думала о бегстве... Голова моя точно разламывалась от боли, в ушах звенело... Я едва держалась в седле от усталости и слабости, охватившей меня. ГЛАВА XVI Пленница муллы Я очнулась или, вернее, проснулась в маленькой красной комнатке со странным изображением месяца и какими-то таинственными непонятными надписями на стенах... Я лежала на ковре из оленьей шкуры, разостланном посреди красной комнаты... Голова моя по-прежнему ныла... Не без удивления оглядывала я странную, незнакомую мне обстановку, стараясь припомнить во что бы то ни стало, как я попала сюда... Но память положительно отказывалась мне служить. Наконец ковер, прикрывавший вход, зашевелился, и ко мне вошла высокая девушка-горянка с красивым, но недобрым лицом и мрачными глазами. Я не без труда узнала в ней Эйше. Она взглянула на меня взглядом, полным ненависти и вражды, и сказала мне что-то по-татарски, затем приблизилась ко мне вплотную и грубо дернула меня за руку, принуждая подняться. Я повиновалась. Потом она сделала мне знак следовать за ней. Мы вышли из красной комнаты и очутились в большом полутемном помещении, посреди которого на мягких подушках сидело несколько старых лезгин, в том числе мулла и наиб, отец Израила. - Слушай, девушка, - произнес мулла, лишь только я вошла и остановилась у порога, - мы позвали тебя, чтобы ты сказала мне правду... Ты теперь в нашей власти, и от твоего ответа будет зависеть твоя участь. Тут он перевел глаза на внучку и обратился к ней с вопросом по-татарски. Эйше что-то долго и пространно отвечала мулле. Когда она наконец замолчала, сидевшие на подушках горцы разом заговорили, перекрикивая один другого. Они долго спорили, размахивая руками, бесцеремонно указывая на меня пальцами, сердясь и волнуясь. Наконец они замолчали, утомленные долгим спором. Тогда мулла обратил ко мне свои пронизывающие, острые глазки и сказал: - Эйше говорила нам, что ты, девушка, уговорила бежать из аула бека Израила и Бэллу, дочь Хаджи-Магомета Брека, жену бека Израила Меридзе. Правда ли это? Я объяснила, что почти до последнего дня ничего не знала о бегстве, которое давно уже было порешено между ними. Мулла перевел мой ответ старейшинам аула. Бледное лицо стоявшей рядом со мной Эйше теперь вспыхнуло ярким заревом румянца. Глаза ее дико сверкнули, и она опять что-то скоро-скоро заговорила на своем непонятном мне языке, поминутно обращая ко мне взоры, исполненные злобы. - Эйше говорит, - снова обратился ко мне мулла, когда она замолкла, - что ты, девушка, уговаривала Бэллу Израил Меридзе и ее мужа креститься. Правда ли это? - Эйше права отчасти, - отвечала я, не колеблясь ни минуты. - Я хвалила Бэлле нашу веру и рассказывала ей о Христе Спасителе, хотя и без моего вмешательства Бэлла сделалась бы христианкой. - А-а! - почти простонал мулла, и маленькие глазки его засверкали такой ненавистью и угрозой, что мне стало жутко от этого взгляда. Он передал мои слова лезгинам. Услышав мой ответ из уст муллы, бек наиб сделал угрожающее движение рукой, но мулла удержал его и сказал по-русски, для того, должно быть, чтобы я могла понять его: - Бек Меридзе! Эта девушка принадлежит мне - ее участь в моих руках. - Скажи, девушка, - обратился он ко мне снова, - куда держали путь твои друзья? Последний вопрос муллы заставил мое сердце радостно забиться: значит, Бэлла и Израил не настигнуты и продолжают свой путь! Значит, погоня не догнала их и они продвигаются теперь уже к Мцхету! Я смело взглянула в лицо муллы и, будучи не в силах сдержать торжествующей улыбки, отвечала: - Они далеко... И как бы ни была быстра твоя погоня, ага, она их не настигнет уже теперь. Поздно! - Где они? Куда лежит их путь? Отвечай, девушка! - грозно прокричал мулла, рассвирепевший от моего уклончивого ответа и торжествующей улыбки. - Не кричи так, я тебе не унаитка* и не служанка, - произнесла я насмешливо, - не кричи! Или ты забыл, что перед тобой подданная великого русского царя?!. ______________ * Крепостные служанки в прежние века. - Вот как! - прошипел старик с отвратительной гримасой, исказившей все его лицо. - Вот как! И смела же ты, девушка! Мы, горцы, любим смелость и хвалим за нее... Только ты ошибаешься, думая, что русский царь будет тебе защитой... Теперь ты в нашей власти... Аул Бестуди далеко от столицы русского царя, а горы и бездны умеют свято хранить свои тайны... Поняла ли ты меня, девушка? Он разразился бешеным смехом, потрясшим меня всю с головы до ног и разом напомнившим мне весь ужас моего положения. Я поняла его слишком хорошо, чтобы не задрожать всеми членами от охватившего меня страха! - А-а, наконец-то ты согласна со мной, - словно угадывая мои мысли, продолжал старик, - и теперь-то уж ты, наверное, скажешь нам, куда делись наши беглецы? Выдать Баллу и ее мужа значило бы погубить их. Бог знает, далеко ли успели они отъехать от Бестуди и от преследовавшей их погони! Я молчала. А горцы снова заговорили, шумно споря и крича во весь голос. - Слушай ты, презренная уруска, - внезапно в приливе бешенства вскричал мулла, - слышишь ли ты, что говорят эти знатные уздени и беки? Они говорят, что ты совратила Баллу и Израила бека Меридзе от веры их отцов, ты уговорила их бежать, чтобы не дать исполниться нашему приговору над ними. Они, уздени и беки, требуют немедленно возмездия, потому что ты пришла к нам, в наш тихий аул, как служительница шайтана и смутила души правоверных нечестивыми речами. По закону Аллаха нет тебе прощения! Однако я спасу тебя, если ты скажешь сейчас, где беглецы, где их убежище... Но я не сказала. - Я вижу, в тебе сидит шайтан, девушка, - продолжал мулла. - Но и шайтан подвластен воле Аллаха. И да вразумит тебя Аллах и дарует тебе новые мысли. Даю тебе время на размышление... Иди в молельню, и да просветит Аллах твой омраченный мозг. Он сделал знак рукой Эйше, и она, схватив меня за руку, увела обратно в красную комнатку, носившую название молельни. Я отлично понимала, что они - эти закоренелые фанатики - могли расстрелять меня из винтовок, сбросив в какую-нибудь бездну, изрубить меня, сжечь живую и никто-никто не придет мне на помощь, никто даже не узнает, где я и что сталось со мной... Ведь если даже власти нагрянут в аул с допросом, мулла и его приверженцы сумеют объяснить им, что я, по моей же вине, сделалась жертвой горных душманов в роковую ночь бегства молодых Меридзе. И никому в голову не придет, что горцы разделались со мной и что я исчезла, как исчезает былинка с лица земли, от руки жестоких мстителей. Сознавая, что жизнь моя, может быть, висит на волоске, я старалась, однако, успокоить себя, как могла. "Рано или поздно, - рассуждала я, - каждый человек должен умереть... Все мы подвластны неизбежному человеческому року, и если мне суждена смерть здесь, в ауле, то я умру с сознанием своей правоты - умру за правое дело, как умирали тысячи миссионеров в дальних странах, которых убивали дикие фанатики за смелое распространение веры..." Я утешала себя этим, а в то же время смертельная тоска просасывалась мне прямо в сердце... Никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, такой светлой и радостной, как теперь!.. Эйше принесла в молельню кувшин с водой и круглый пшеничный хлебец и поставила то и другое у моих ног. Я видела во взгляде ее горящих словно уголья глаз, как ей неудержимо хотелось броситься на меня, выцарапать мне глаза, всячески избить и измучить меня, но она только ограничивалась тем, что грозила мне своими смуглыми кулаками, приговаривая поминутно единственную фразу, которую знала по-русски: - У-у, собака-уруска, собака! Я понимала, что Эйше не могла не ненавидеть меня. Она, как и все другие, считала меня виновницей бегства Израила и Бэллы, главным образом Израила, который, по желанию наиба и муллы, должен был назвать ее, Эйше, своей женой. Она села передо мной на корточки и смотрела, смотрела на меня не отрываясь своим жгучим, враждебным взглядом. Так прошел день и наступил вечер... Солнце уже пряталось за горами (я видела это в узкое отверстие кровли над моей головой), когда наконец в молельню вошел старый мулла. На нем было белое одеяние, прикрытое такой же мантией. Чалма на голове тоже сверкала снежной белизной. Движением руки он выслал Эйше из комнаты и, подойдя ко мне, сказал сурово: - Ну что же, девушка, надумала ли ты наконец сказать нам всю правду про беглецов? - Я сказала вам все, что могла сказать, и вы не узнаете от меня ничего больше того, что я уже сказа... Он не дал мне кончить. - Ничего? - вскричал мулла в бешенстве. - Если так, то ты получишь заслуженную кару за твое молчание. С утренней зарей ты узнаешь, что значит противиться слуге Аллаха!.. Я помертвела... В свирепом взгляде муллы я прочла, что участь моя решена и что жестокий старик решил покончить со мной навсегда... Что-то мучительно сжало мне горло... слезы обожгли глаза... Я застонала... Холод смерти, казалось, уже пронизывает меня... О, как хотелось мне жить, дышать, особенно теперь, в эти минуты! Смерть казалась мне такой нелепой и дикой... Смерть - теперь, в полном расцвете моей молодости и сил! И какая смерть: где-то в забытом ауле, вдали от людей, от руки жестокого муллы!.. Молить, просить о пощаде этого закоренелого фанатика было бы бесполезно. Я оскорбила его, поколебала его значение в глазах целого племени, и это, по его убеждению, требовало возмездия. Никакие просьбы, никакие мольбы не смягчили бы его сердца... Я была твердо убеждена, что ни бегство Израила и его жены, ни их намерение креститься - все это не так еще восстановило против меня главу аула, как моя победа над ним в деле выздоровления молодого бека. То, что я развеяла его пророчество как дым и показала его ничтожество горцам, этого он никогда не простит мне, и ждать от него пощады бесполезно. Между тем, позвав Эйше, мулла быстрыми шагами вышел из молельни, закрыв двери на ключ и оставив меня одну в мрачном состоянии смертельного ужаса, одну - молиться и подготавливаться к смерти... К смерти! Да неужели это так? Неужели правда? Как это странно! Как чудовищно! Как невероятно! Уже одно это слово "смерть" леденило мне душу адским холодом и страхом... Смерть! Смерть! Смерть!.. Вот что выстукивало мое мучительно бившееся сердце, что повторял с поразительной ясностью мой пылающий мозг, что, казалось, было начертано на потолке и стенах молельни огненными исполинскими кровавыми буквами... О, какое это было мучительное время!.. Часы тянулись бесконечно долго... Мне казалось, что ночь продолжается целую вечность, эта черная длинная горная ночь... Я начинала молиться и не могла... Мысли путались, голова горела. А ночь прояснялась понемногу... Чем ближе подходило утро, тем страшнее становилось мне. Я взглянула на небо... Оно было алое, как пурпур, со стороны востока... И вдруг брызнул целый сноп солнечных лучей, прорвавшись через яркую полосу зари, и рассеялся, разбился на тысячу искр, заигравших на стенах моей красной комнаты, казавшейся теперь кровавой в этом фантастическом освещении утра. В ту же минуту тяжелый ковер, служивший дверью, приподнялся, и мулла появился на пороге молельни. Он был в том же белом одеянии, с той же белоснежной чалмой, окутывавшей его старую голову. Сморщенное лицо его носило следы бессонной ночи. Он схватил мою руку и, дрожа всем телом, повел или, вернее, потащил меня из молельни... Но вдруг он разом остановился на пороге, словно прислушиваясь к чему-то. Его острый не по летам слух уловил топот нескольких коней, несущихся во весь опор по улицам аула... Громкое проклятие сорвалось с его уст. Он оттолкнул меня в глубь молельни и бросился со всех ног в другую комнату. Я замерла на месте, охваченная тоской ожидания... Вот топот все ближе и ближе... Вот всадники подскакали к самой сакле муллы, вот они спешились... говорят, смеются... Я ясно слышу их голоса, родной, милый русский говор... Один голос показался мне знакомым. Из-за тяжелой ковровой двери я едва могла уловить то, что говорится на дворе... Но вот кто-то из приезжих вошел в саклю. Я услышала ясно бряцание шпор и сильный, гортанный, хорошо мне знакомый голос, говорящий приветствие по обычаю Востока: - Будь благословен, мулла, в твоем доме. Сомнений не оставалось: этот голос принадлежал князю Георгию Джавахе. - Я был сейчас в сакле Хаджи-Магомета, - продолжает голос, - но никого не нашел там. Кунак Магомет в отсутствии? А где больной Израил, сестра Бэлла и русская девушка, которую я отпустил с Хаджи в горы? - О, ты опоздал, ага, - произнес мулла слащаво, - все они - и Хаджи, и молодой бек с женой, и девушка-уруска, все уехали в Грузию двое суток тому назад. - Значит, бек Израил выздоровел теперь? - живо спросил князь. - Слава Аллаху, он здоров, ага, - отвечал мулла дрожащим голосом. - Какая досада, что я не застал их, - продолжал Джаваха. - Что делать, авось догоню в дороге. Надо только немедля пуститься в обратный путь. Как! Он исчезнет сейчас же так же внезапно, как и появился! И никогда, никогда не узнает он, что был так близко от бедной Люды, обреченной на гибель?!. Я хотела крикнуть ему, что мулла лжет, хотела позвать его на помощь, но волнение мое было так велико, что язык решительно отказывался служить и только легкий стон, которого, разумеется, он не мог услышать, вырвался из моей груди. Но если стон мой не достиг слуха князя, то его услышала ненавистная Эйше, невидимо караулившая меня все время... Она неожиданно появилась в молельне, бледная как смерть, с зловеще сверкающими глазами и, красноречиво погрозив мне кинжалом, выхваченным из-за пояса, встала у дверей, не упуская ни одного моего движения из виду. Я слышала между тем, как голос князя снова говорил: - Очень сожалею, ага, но не могу на этот раз вкусить под твоей кровлей ни пшена, ни баранины, ни хлеба... Но необходимо догнать своих... Князь Кашидзе просил меня как можно скорее доставить в его дом русскую девушку. И снова звякнули шпоры. Еще минута, и он выйдет, сядет на коня и, сопровождаемый своими казаками, голоса которых я слышала на дворе, ускачет из аула. И тогда уже нет спасенья... Я никогда не увижу ни солнца, ни дали, ни розового Гори, ни милой княжны Тамары, ожидающей меня!.. Отчаяние придало мне силы... В два прыжка я бросилась к двери. Но Эйше, ожидавшая этого, предупредила мое намерение... Она с ловкостью кошки прыгнула ко мне, зажала мне рот рукой и, бросив на пол, придавила меня всей тяжестью своей сильной, крупной фигуры... В сравнении с Эйше я казалась ребенком. Но страх прибавил мне силы, и я вступила с нею в борьбу, глухую и упорную борьбу насмерть. Мы бесшумно катались по полу, стискивая друг друга до боли, до ломоты в костях. Эйше, зажавшая мой рот рукою, не давала мне проронить ни звука, но зато руки мои оставались свободными и я сжимала изо всей силы крепкую, смуглую шею тагарки. Понемногу она стала ослабевать... Она задыхалась под моими цепкими пальцами... Глаза ее налились кровью. Она сделала отчаянное усилие освободиться и правой рукой, вооруженной кинжалом, взмахнула над моей головою. В эту минуту другая ее рука нечаянно сползла с моих губ... Собрав последние усилия, я крикнула отчаянно и громко на всю саклю: - Я здесь, князь Георгий, спасите меня! В тот же миг что-то холодное и страшное как смерть прошло по моей груди у левого плеча, и я потеряла сознание. ГЛАВА XVII Горячка. Снова в старом гнезде Темная ночь спустилась надо мной, и я уже ничего не видела, кроме этой темной ночи вокруг себя. Иногда, впрочем, мгла, окутывавшая меня, чуть-чуть как будто прояснялась, и какие-то странные картины выплывали предо мной... Я видела, как теснились темные великаны горы, уходя в голубые небеса... Мы скакали со скоростью ветра, ни на минуту не останавливаясь, точно за нами гналась погоня... Моя голова лежала на чьей-то сильной груди... Знакомый голос шептал мне что-то ласковое, родное, чего, однако, я не могла разобрать. Я не понимала или, вернее, не могла вспомнить, кто говорил со мною... А когда я начинала вдумываться, стараясь припомнить, моя грудь и голова тяжелели и ныли, точно налитые свинцом. Потом я видела, как мы проезжали чужим, незнакомым городом, где навстречу нам выехали какие-то всадники в мохнатых шапках. Везущий меня человек приказал им снять меня с седла. Потом снова потянулась дорога, но я уже не чувствовала тряски от скачки, потому что лежала на мягкой перине, в громадной, крытой холстом арбе... Сколько мы проехали так, я не помню... Чье-то коричнево-бронзовое лицо по временам склонялось надо мною, одним своим видом приводя меня в трепет; я кричала от страха, принимая это лицо за лицо моего врага муллы: "Он пришел за мною вести меня на смерть! Спасите меня, уведите меня! Я хочу жить... жить... жить!.." И я снова теряла сознание... И опять мрак, тьма и непроглядная ночь застилала мои мысли, зрение... Наконец я впервые сознательно открыла глаза и огляделась. Незнакомая комната была полна солнца и света. Кусты пурпуровых роз протягивали в окна свои отягченные цветами ветви, словно приветствуя меня... Крохотная птичка чирикала на дереве, прыгая с ветки на ветку громадного каштана, растущего под самыми окнами. Сбоку со стены мне улыбалась на портрете молоденькая джигитка дивной красоты в пестром, дорогом национальном костюме. А сверху в окно, смеясь, заглядывало небо... Оно было синее-синее и глубокое, как взгляд молящегося ангела... Ни облачка... ни тучки... Одна синева, светлая, чистая и дивно прекрасная кругом... И незнакомая комната, и кусты роз под окном, и портрет красавицы джигитки над моей постелью поразили меня. - Где я? - произнесла я, оглядываясь вокруг. - У друзей! - послышался незнакомый голос, и я увидела то же коричневое от загара лицо и длинные усы незнакомого мне человека. - Вы у друзей, Людмила Александровна, - повторил тот же голос. - Вы были больны, но теперь, слава Богу, вам лучше. По крайней мере, я свидетельствую вам это, я - ваш покорнейший слуга и доктор. Я взглянула на говорившего. Решительно в нем не было никакого сходства с муллой, и я удивляюсь, почему я пугалась его в бреду. - Где я? - повторила я, все еще озираясь. - В Гори, барышня, в доме князя Джавахи, - отвечал поспешно все еще стоявший у моей постели доктор. - Не хотите ли видеть кого-нибудь из ваших друзей? - прибавил он. Я, разумеется, хотела видеть их всех разом и заявила об этом доктору. Он вышел из комнаты, и я осталась одна. Безумный восторг охватил все мое существо... "Я спасена, я жива, я избегла смерти! - кричало и пело что-то, ликуя, внутри меня. - Я жива! Я могу двигаться, говорить, думать и радоваться. О, что это за огромное, за чудесное счастье!" Только тот, кто стоял на краю могилы, тот может понять меня и мою бешеную радость, необъяснимую словами!.. Я захлебывалась от восторга... Я жадно глотала чистый воздух, дивный, ароматичный воздух Гори, и плакала счастливыми, радостными слезами... В этом состоянии и застала меня вошедшая Бэлла. На ней был ее богатый наряд лезгинки, с массой ожерелий и запястий на груди и руках. Ее громадные глаза смеялись мне так же радостно, как смеялось небо и солнце и самый воздух ласкового Гори. Я не узнавала прежней Бэллы, измученной нравственной пыткой. И никогда хорошенькая лезгинка не казалась мне такой красавицей, как в этот счастливый день. - Бэлла! - вскричала я все еще в том же состоянии блаженной радости. - Вы красавица, Бэлла! Вы прелесть! - Вот что выдумала, пригоженькая госпожа, - засмеялась она детским смехом. - Бэлла старуха, гадкая Бэлла... Вот кто красавица - так уж это верно! И движением руки она указала на молодую женщину, изображенную на портрете. - Сестра Марием это! - печально зазвучал ее голосок. - Она умерла двенадцать лет тому назад... умерла христианкой... И Бэлла также будет скоро креститься, и Израил с ней, - добавила она мечтательно и тихо. - О, как это хорошо, Бэлла! Вы не забыли вашего решения... - обрадовалась я. - Бэлла никогда ничего не забывает, - торжественно произнесла молодая женщина, - и то, что ты сделала для нее, госпожа, тоже до самой смерти не забудет Бэлла! И прежде чем я успела произнести слово, она стремительно опустилась на пол и приникла губами к моим ногам. - Что вы, что вы, Бэлла! - взволновалась я. - Я ничего ровно не сделала для вас! Бог с вами! - Ты должна была умереть за меня! И не подоспей вовремя брат Георгий, тебе бы не видеть уже ни светлого дня, ни горийского неба! - И, сказав это, она присела на край моей постели и стала рассказывать мне, как они испугались во время их бегства, когда я исчезла у них из виду, как долго плутали потом в горах, ища меня, и как, потеряв всякую надежду, помчались в Мцхет поднять на ноги полицию и власти. Князя Георгия они не застали в Мцхете. Он, не подозревая о случившемся, отправился уже в Бестуди за мной в сопровождении нескольких казаков. - Брат Георгий, - продолжала рассказывать Бэлла, - попал в ту самую минуту, когда они решили погубить тебя... Он и не догадывался, что ты находилась в доме муллы. И только когда ты позвала на помощь, брат Георгий бросился в молельню и нашел тебя истекающую кровью на полу и рядом Эйше с кинжалом в руках... Бедная госпожа занемогла опасно... Госпожа бредила смертью и убийством всю дорогу... Госпожа говорила, что ее хотят убить за то, что она помогала Бэлле и Израилу бежать и познать веру Христа. И если б на немного опоздал брат Георгий, тело госпожи давно бы клевали горные коршуны... Но Бог христианский, добрый Бог не допустил тебя до гибели. Теперь и мулла, и наиб, и Эйше, и все приговорившие тебя к смерти схвачены и сидят в тифлисской тюрьме... Мулла даже и не запирался от своей вины. Он ненавидит урусов и хвастался тем, что хотел разделаться хоть с одним человеком из их народа. - А Хаджи-Магомет? Где он - ваш отец, Бэлла? - Он здесь, с нами, в Гори... хочешь, я позову его к тебе? Но вошедший в эту минуту доктор строго запретил новые разговоры и расспросы. Я была слишком еще слаба после болезни, да и рана в плече, еще не вполне зажившая, чувствительно давала себя знать. Я закрыла усталые веки и лежала спокойная и счастливая, как никогда. Уже перед самым наступлением ночи я услышала, как кто-то на цыпочках вошел в мою комнату и участливо склонился надо мной. - Она спит? - послышался милый, хорошо знакомый мне голос князя Георгия Джавахи. - Кажется, уснула... Не разбуди ее! - отвечала Бэлла. - Нет же, нет! Я не сплю вовсе! - вскричала я, радуясь его приходу. Он молча обнял меня. - Бедная моя Люда! Чего только вы не натерпелись! - произнес он с чувством, заставившим меня расплакаться на его груди. - Это ничего... ничего, - лепетала я сквозь слезы. - Это было испытание только... теперь все кончилось... все забыто... я нашла друзей, и мне хорошо и радостно, как было хорошо и радостно когда-то в раннем детстве. - Ты нашла не только друзей, но и отца! - взволнованно произнес князь Георгий. - Хочешь ли, я буду отныне твоим отцом, моя Люда? Хочу ли я? И он мог это спрашивать! Он, отец моей Нины, моей сестры по сердцу, он предлагал быть и моим отцом!.. О, такое счастье мне было не п