собой. Тема у него была одна: проходившие мимо соклубники. Иногда он дремал, а в продолжительные часы бодрствования вел как бы радиорепортаж: "Какой у парня большой подбородок; страховидный малый. Откуда он взялся? Кто его пустил?.. Эй, ноги поднимай лучше. Протрешь все ковры... Молодой Крамбо. Тумба ходячая. Не ест, не пьет, а причина - пустой кошелек. С тощего кошелька как раз и разносит... Старик Нельсворт, бедняга. Мать была шлюха и жена такая же. Теперь, говорят, и дочь туда же..." В широкотерпимой атмосфере Беллами к этому чудаку благоволили. Он уже много лет как умер. Немыслимое дело, думал мистер Пинфолд, чтобы всех пассажиров "Калибана" в одночасье поразил такой же недуг. Все эти пересуды рассчитаны на то, чтобы их услышали. Все это подстроено. Это ничто иное, как хитроумный генеральский план, сменивший подростковое буйство их семени. Лет двадцать пять назад, если не больше, мистер Пинфолд хаживал по сердечным делам в один дом, битком набитый острыми колючими девицами, со своим собственным жаргоном и своими собственными развлечениями. Одним из этих развлечений была школьная шалость, после усовершенствований допущенная в гостиную. Когда среди них оказывался незнакомый человек, они все, придя в соответствующее настроение, показывали ему или ей язык; то есть не все, конечно, а те, которые стояли за спиной. Когда тот поворачивал голову, языки убирались, и тогда их показывала другая группа. Девицы толково поддерживали беседу. Они отменно владели собой. Они никогда не прыскали со смеху. Разговаривая с незнакомцем, они были сама нега. Смысл был в том, чтобы он застал кого-нибудь из них кажущей ему язык. Зрелище было комическое - крутится голова, мелькают малиновые жала, улыбки сменяет гримаса, и скоро наигранность беседы рождала тревогу даже у самого толстокожего гостя, вынуждая его бросить взгляд на пуговицы брюк, поглядеться в зеркало - нет ли какого изъяна в наружности. Примерно такую же игру, только неизмеримо более грубую, полагал мистер Пинфолд, и затеяли себе на потеху, а ему в укор пассажиры "Калибана". Что ж, он не доставит им удовольствия, реагируя на их выходки. Он перестал бросать уличающие взгляды на говоривших. ...Его мать распродала свои ювелирные крохи, чтобы оплатить его долги... - Но хоть когда-нибудь он писал хорошо? - Никогда. Раньше, правда, не так плохо, как сейчас. Он исписался. - Он перепробовал все литературные приемы. Конченый человек, и он это сам понимает. - Но денег, думаю, порядочно загреб? - Больше делает вид. И все спустил. У него чудовищные долги. - И конечно, его вот-вот прижмет фининспектор. - Ну разумеется. Он годами подавал липовые декларации. Там не спешат. От них еще никто не уходил. - Они сцапают Пинфолда. - Ему придется продать Личпол. - Дети отправятся в обычную школу-интернат. - По стопам своего отца. - Отпил он свое шампанское, откурил свои сигары. - Жена, я полагаю, его бросит? - Естественно. Без крыши-то над головой. Ее заберут к себе свои. - Без Пинфолда. - Ну конечно. Без Пинфолда. Мистер Пинфолд не из тех, кто празднует труса. Даже признака слабости они не заподозрят в нем. И в свой срок, изрядно нагулявшись, он вернулся к себе в каюту. - Гилберт, - сказала Маргарет. - Гилберт. Почему вы не разговариваете со мной? Вы прошли совсем близко от меня и даже не взглянули. Ведь я-то вас не обидела, правда? Вы знаете, что это не я говорила все эти гадости про вас, правда? Отвечайте, Гилберт. Я вас услышу. И мистер Пинфолд, мысленно произнося слова, беззвучно сказал: - Я даже не знаю, как вы выглядите. Может быть, нам встретиться? Выпейте со мной коктейль. - Ах, Гилберт, дорогой, вы же знаете, что это невозможно. Есть же правила. - Какие правила? Чьи правила? Вам что, папа не разрешает? - Нет, Гилберт. Это не папины правила, другие. Неужели вы не понимаете? Мы нарушим правила, если встретимся. Говорить с вами я могу, а встречаться нам нельзя. - Как вы выглядите? - Мне нельзя этого говорить. Вы должны сами выяснить. Это входит в правила. - Вы говорите так, как будто мы играем в какую-то игру. - Так оно и есть. Это своего рода игра. Мне пора идти. Только мне надо сказать вам одну вещь. - Да? - Вы не обидетесь? - Думаю, что нет. - Вы уверены, дорогой? - В чем дело? - Сказать? Вы не обидетесь? - Маргарет помедлила и трепетным шопотом сказала: - Подстригитесь. - Черт-те что, - сказал мистер Пинфолд, но Маргарет уже ушла и не слышала его. Он посмотрел в зеркало. Да, оброс. Надо стричься. Но тут возникла новая загадка: каким образом Маргарет услышала не произнесенные вслух слова? Истершиеся, перепутанные провода тут ничего не объяснят. Сквозь его раздумья прорезался голос Маргарет: Не провода, милый. Это беспроволочное, - и ушел окончательно. Вот где, наверное, собака зарыта; вот что, наверное, развеет обставшую его тайну. Со временем мистер Пинфолд дознается; пока же события этого утра совсем сбили его с толку, и на призывные звуки гонга он шел к ленчу, припоминая что-то из телепатии, о которой имел смутные представления. За столом он первым делом одернул Главера, подняв мучивший его вопрос. - Я не учился в Итоне, - сказал он с вызовом в голосе. - Я тоже, - сказал Главер. - Я кончил Мальборо. - Я никогда не говорил, что учился в Итоне, - настаивал мистер Пинфолд. - Естественно. С какой стати, если вы не учились? - Я всячески уважаю эту школу, но сам не сподобился там быть, - и он потянулся через стол к норвежке: - Я никогда не щеголял в черной рубашке в Альберт-холле. - Да-да? - заинтересованно сказала ничего не понявшая норвежка. - В гражданской войне все мои симпатии были на стороне Франко. - Да? Это было так давно, я почти забыла, в чем там дело. В нашей стране не было столько интереса, как у французов и других. - Я никогда не испытывал ни малейшей симпатии к Гитлеру. - Конечно, я думаю, что нет. - Когда-то я возлагал надежды на Муссолини, но я никогда не был связан с Мосли. - Мосли? Что это такое? - Умоляю вас, - воскликнула хорошенькая миссис Скарфилд, - не будем углубляться в политику. Все оставшееся время мистер Пинфолд промолчал за столом. Позже он сходил к парикмахеру, а от него отправился на свой пункт прослушивания в пустой гостиной. Мимо окон, он видел, прошел судовой врач. Он направлялся очевидно к капитану, потому что буквально в следующую минуту мистер Пинфолд услышал его голос. - ...и я решил, что нужно доложить вам, кэп. - Где его видели в последний раз? - У парикмахера. После этого он исчез бесследно. В каюте его нет. - Да зачем ему бросаться за борт? - Я наблюдаю за ним с самой посадки. Вы не заметили за ним никаких странностей? - Я заметил, что он пьет. - Да, он типичный алкоголик. Ко мне подходили пассажиры, просили его обследовать, но я, как вы понимаете, не могу, раз он сам не просит и не буянит. А сейчас они все говорят, что он бросился за борт. - Я не могу застопорить машину и спустить шлюпку на том основании, что пассажира нет в его каюте. Может, он в чьей-нибудь еще каюте, с пассажиркой, и у них свои дела. - Да, другого объяснения, пожалуй, не найти. - А кроме бутылки - какие от него еще могут быть неприятности? - Никаких, если повозиться с ним денек. А самое лучшее - погонять его неделю со шваброй... И пароход вдруг загомонил, как курятник. - ...Он пропал. - ...За бортом. - ...Его никто не видел после парикмахера... - ...Капитан думает, что у него тут женщина... Мистер Пинфолд из последних сил старался не отвлекаться и вникал в книгу. Вдруг тон переменился. - Все в порядке, он нашелся. - ...Ложная тревога. - ...Пинфолд нашелся. - Я рад этому, - сурово сказал капитан. - Я боялся, что мы слишком далеко зашли. И дальнейшее была тишина. Стрижка мистера Пинфолда добавила огня в его отношения с Маргарет. Весь день потом она не закрывала рта, радуясь перемене в облике мистера Пинфолда: - Он помолодел, - говорила она, - подтянулся, невероятно похорошел. Подолгу рассматривая себя в зеркало, так и эдак вращая головой, мистер Пинфолд не видел большой разницы с прежним, не видел причины для этих восторгов. Не его расцветшая красота восхищала Маргарет, высказал он догадку, а свидетельство доверия, которое он ей оказал. Среди похвал она нет-нет и роняла многозначительный намек: - ...подумайте, Гилберт. Парикмахерская. Вам это ни о чем не говорит? - Ни о чем. А должно? - В этом ключ к разгадке, Гилберт. Вам обязательно это знать, вы должны это знать. - Ну так скажите. - Я не могу, дорогой. Это против правил. Я могу только намекнуть. Парикмахерская, Гилберт. Что делают парикмахеры, кроме того, что стригут волосы? - Ну, они пытаются навязать средство для ращения волос. - Нет, нет. - Они завязывают разговор, делают массаж головы. Подвивают усы. Иногда, по-моему, срезают мозоли. - Нет, Гилберт, проще. Подумайте, дорогой. Вот, вот, вот... - Бреют? - Правильно! - Но я брился утром. Вы хотите, чтоб я еще раз побрился? - Ах, Гилберт, вы такой душка. Вы немного колючий сейчас, да? Сколько нужно времени после бритья, чтобы вы стали колючим? Мне очень хочется, чтоб вы кололись... - И она снова разразилась горячечным объяснением в любви. Мистер Пинфолд - а вернее, его образ, встающий со страниц его книг, - неоднократно в прошлом становился предметом страстной юной влюбленности. Пылкие простодушные речи Маргарет напомнили ему письма, возможно, написанные в постели, которые он получал по два в день на протяжении недели-двух. То были признания, заверения в любви без обратного адреса, без расчета на ответ и поощрение, и обрывался этот поток так же неожиданно, как начинался. Как правило, после первого письма он их не читал, но здесь, на борту враждебного "Калибана", бесхитростный пылкий лепет Маргарет проливал бальзам на его душу, и он внимал благосклонно. Больше того, как бы вознаграждая себя за незаслуженные оскорбления, он алкал этих благостных минут. Утром он совсем решил поменять каюту. А вечером ему расхотелось лишать себя весны. Ночь принесла перемены. Мистер Пинфолд не стал переодеваться к столу и не пошел есть. Смертельно усталый, он просидел в одиночестве на палубе, пока из кают-компании не стали подыматься пассажиры. Тогда он отправился к себе в каюту, впервые за три дня надел пижаму, помолился на ночь, забрался в постель, выключил свет, настроился спать и заснул. Его разбудил голос матери Маргарет. - Мистер Пинфолд, мистер Пинфолд. Вы, естественно, не спите? Все уже легли. Вы, естественно, не забыли, что обещали Маргарет? - Мама, он ничего не обещал. - У Маргарет был плачущий и напряженный, с нотками истерики голос. - Это не совсем так. Это не совсем то, что ты называешь обещанием. Неужели ты не понимаешь, какой это будет ужас, если ты его сейчас расстроишь? Он ничего не обещал. - Дорогая, в моей молодости мужчина бы гордился, что его заметила хорошенькая девушка. Он бы не стал отмахиваться и притворяться спящим. - Я это заслужила. Ему, конечно, скучно со мной. Он человек светский. У него сотни девушек, к его услугам самые стильные стервы и распутницы в Лондоне, в Париже, Риме и Нью-Йорке. Что ему во мне? А я так его люблю. - И страдая, она захныкала, к чему мистер Пинфолд стал привыкать на этом пароходе. - Не плачь, милая. Мама поговорит с ним. - Пожалуйста, пожалуйста не надо, мама. Я запрещаю тебе вмешиваться. - Милая, "запрещаю" не очень хорошее слово. Предоставь это мне. Я с ним поговорю. Мистер Пинфолд. Гилберт. Проснитесь. Маргарет должна вам что-то сказать. Он проснулся, милая. Я знаю. Скажите же, что вы проснулись и слушаете нас, Гилберт. - Я проснулся и слушаю, - сказал мистер Пинфолд. - Не отключайтесь (прямо как телефонистка, подумал мистер Пинфолд), Маргарет будет с вами говорить. Давай, Маргарет, говори. - Я не могу, мама. - Гилберт, вы ее расстроили. Скажите, что вы любите ее. Ведь вы ее любите? - Но я ее совсем не знаю, - растерянно сказал мистер Пинфолд. - Я уверен, что она восхитительная девочка, но я ее в глаза не видел. - Ах, Гилберт, Гилберт. Не очень это любезно сказано. Не в вашем духе, то есть духовно вы другой. Вы хотите казаться грубым, земным, да? - тогда не надо корить людей за то, что они судят вас вашими же мерками. На корабле про вас говорят самые невероятные вещи. Но я смею этому не верить. Маргарет хочет прийти и сказать вам спокойной ночи, Гилберт. Она не уверена, что вы ее действительно любите. Скажите Мими, что вы ее любите, Гилберт. - Не могу и не скажу, - сказал мистер Пинфолд. - Я уверен, что ваша дочь - очаровательнейшая девушка, но так получилось, что я ее не знаю, и еще получилось так, что у меня есть жена, я ее люблю. - Ах, Гилберт, какой обывательский разговор! - Он не любит меня, - запричитала Маргарет. - Он больше не любит меня. - Гилберт, Гилберт, вы разбиваете сердце моей дочурке. Мистер Пинфолд стал выходить из себя. - Я собираюсь спать, - сказал он. - Спокойной ночи. - А Маргарет идет к вам. - Да заткнись же ты, старая сука, - сказал мистер Пинфолд. Не надо ему было говорить это. Едва слова слетели с губ, точнее, выпорхнули из его сознания, как он понял, что говорить этого не следовало. Казалось, сотрясся весь основательный корабль. Одиноко взмыл жалобный вопль Маргарет, зашипела оскорбленная мать, полез в амбицию сын: - Помяни мое слово, ты заплатишь за это, Пайнфельд. Если ты думаешь, что с моей матерью можно говорить, как... И совершенно неожиданно отозвался одобрительным хохотком генерал. - Мать честная, он назвал тебя старой сукой. Молодчина, Пайнфельд! А я тридцать лет только собираюсь тебе это сказать. Ты это самое и есть. Теперь, с твоего позволения, я сам займусь этим делом. Все отсюда вон. Я буду говорить с дочкой. Иди ко мне, Мегги-Пегги, много неги у моей Мими. - У размякшего военного загустел голос, а выговор почему-то стал кельтским. - Больше ты не будешь моей крошкой Мими, с сегодняшней ночи не будешь, и этого мне не забыть. Ты теперь женщина и, как положено женщине, отдала свое сердце мужчине. Ты сама сделала выбор, я тебя не неволил. Он стар для тебя, но нет худа без добра. Сколько молодоженов маются поначалу из-за неумелости. А пожилой человек скорее научит тебя, чем молодой. Он будет мягче, добрее, опрятнее, а в положенный срок ты сама сможешь научить молодых - вот так и постигается искусство любви и не переводятся наставники. Я бы сам с великой охотой стал твоим учителем, но ты уже сделала свой выбор, и нечего теперь об этом говорить. - Но папа, он не любит меня. Он сказал, что не любит. - Ерунда. Он обыщется, но не найдет такой прелестной девушки. Тебе же ровни нет на корабле. И если я не заблуждаюсь насчет этого мужчины, он изголодался и не находит себе места. Иди и бери его, девушка. Как, думаешь, заполучила меня твоя мать? Она не ждала, когда ее спросят, поверь мне. Она была дочерью солдата. Она всегда шла напролом. И передо мной не заробела, вот так. Не забывай, что ты тоже дочь солдата. Если тебе хочется этого Пинфолда, иди и бери его. Только, ради Христа, имей выправку, почисть перья, умойся, причешись, сними с себя все. Маргарет послушно отправилась к себе в каюту. Туда же подошла подруга, да не одна, и вся эта капелла затянула эпиталаму, разоблачая невесту и мудря с прической. Мистер Пинфолд разрывался между возмущением и восторгом. Не в его привычках было передоверять кому-то выбор, решать за него. Ему казалось, что родители навязчивы и бесцеремонны, что они беззастенчиво распоряжаются его чувствами. Он и в холостые годы не был записным волокитой. За границей, в какой-нибудь глухомани, как всякий проезжающий испытывая тягу к лакомой экзотике, он, случалось, оказывал внимание борделям. В Англии же он был постоянен и отчасти романтичен в своих привязанностях. В браке он соблюдал верность своей жене. Начав жить по законам церкви, он пришел едва ли не к целомудрию. Ему была противна мысль о согрешении, причем не из страха перед адскими муками. Он так себя поставил, что при нем не пристанет вести речь об этих сугубых запретах. Но поди же, мистера Пинфолда вдруг поманили амурные дела. Его благоприобретенные сдержанность и достоинство за последние несколько дней претерпели весьма сильные искушения. Приход Маргарет волновал. Он стал готовиться к ее приходу. Каюта с парой узких коек плохо подходила для этих целей. Для начала он прибрался в ней, повесил одежду, заправил постель. В результате каюта приобрела вовсе нежилой вид. Вот она входит в дверь. Недопустимо, чтобы она застала его развалившимся, как паша. Он должен быть на ногах. В каюте только один стул. Предложить ей? Надо будет еще как-то уложить ее на койку - легко и не задев ничего. Как это сделать? Как ее перенести? Сколько в ней весу? Надо бы хоть знать ее размеры. Он снял пижаму, повесил ее в гардероб, надел халат, сел на стул лицом к двери и стал ждать под звуки обрядного пения из каюты Маргарет. За время ожидания его настроение переменилось. Сомнение и тревога проникли в его любовные грезы. Что, к черту, он задумал? Во что он дает себя втравить? Он брезгливо вспомнил Клаттон-Корнфельда с его безостановочной вереницей безрадостных, бессмысленных совращений. Он задумался о собственном ослабленном состоянии. "Изголодался и не находит себе места" - скажут же такое. Не утратит ли он всякий интерес, пока будет кропотливо готовить почву? Заглядевшись на аккуратно прибранную койку, он мысленно поместил на ней стройную, стыдливую, податливую, томящуюся нагую плоть, эдакую нимфу Буше или Фрагонара, и снова его настроение переменилось. Пусть приходит. Пусть скорее приходит. Он готов встретить ее во всеоружии. Но Маргарет не спешила идти. Вспомогательные девы выполнили свои обязанности. Теперь она предстала родительскому глазу. - Милая моя, родная. Ты так молода. Уверена ли ты? Совершенно ли ты уверена, что любишь его? Можно отступиться. Еще не поздно. Не видать мне тебя такою уже никогда, невинная дочь моя. - Мама, я люблю его. - Жалейте ее, Гилберт. Меня вы не жалели. Вы сказали мне такое, чего я не ожидала услышать от мужчины. Я не хотела с вами вообще разговаривать, но сейчас не до гордости. В ваших руках счастье моей дочери. Будьте мужем. Я поручаю вам нечто бесценное... Тут же генерал: - Любо-дорого посмотреть. Иди и не зевай. Ты хоть представляешь, что тебя ждет, Пегг? - Мне кажется, да, папа. - Это всегда сюрприз. Можно вроде бы знать головой. Но в жизни все по-другому, когда доходит до дела. Отступать некуда. Зайди ко мне, когда все будет позади. Я буду ждать отчета. Вперед, и помогай тебе Бог. Но девушка медлила. - Гилберт, Гилберт. Я правда вам нужна? - спросила она. - Ну, конечно. Идите же. - Скажите мне что-нибудь ласковое. - В этом не будет недостатка, когда вы придете. - Заберите меня. - Где вы? - Здесь. Около вашей каюты. - Так входите. Я не запер. - Я не могу, не могу. Вы должны забрать меня. - Не дурите. Я уже вечность здесь сижу. Если вы идете - идите. Если нет, я буду спать. Маргарет в ответ захныкала, а ее мать сказала: - Гилберт, у вас нет жалости. Это не похоже на вас. Вы любите ее. Она любит вас. Неужели вы не можете понять? Молодая девушка, впервые - мягче надо, Гилберт, тоньше. Она еще дичок, пташка лесная. - Что, к черту, происходит? - встрял генерал. - Я сижу без сводки. Она еще на рубеже? - Папа, папа, я не могу, не могу, не могу. Думала, что могу, а не могу. - Что-то не выгорело, Гилберт. Выясняйте. Высылайте дозор. - Разыщите ее, Гилберт. Приручите ее лаской, по-мужски. Она ведь ждет вас там. Сдерживая себя, мистер Пинфолд вышел в пустой коридор. Он слышал, как храпел Главер. Он слышал, как совсем рядом хнычет Маргарет. Он заглянул в ванную: никого. Он заглянул во все углы, обошел все сходни: никого. Он даже заглянул в туалеты, мужской и женский: никого. Жалобные всхлипы не смолкали. Он вернулся в каюту, оставил дверь полуоткрытой и опустил занавеску на окне. Он умирал от усталости и скуки. - Извините меня, Маргарет, - сказал он. - Староват я играть в прятки со школьницами. Если вам хочется переспать со мной, приходите и ложитесь. Он надел пижаму и лег, укрывшись одеялом до подбородка. Потом он протянул руку и выключил свет. Потом ему стал мешать свет из коридора, он закрыл дверь. Он повернулся на бок и лежал в полусне. И уже проваливаясь в сон, он услышал, как дверь открылась - и тут же закрылась. Открыв глаза, он успел только заметить полоску света из коридора. Он услышал поспешно удалявшееся шарканье туфель и неутешный плач Маргарет. - Я ходила к нему, я ходила. А когда вошла, он храпел в темноте. - Ах, Маргарет, ах, доченька. Не надо было тебе ходить. Это отец виноват. - Прости, Пегг, - сказал генерал. - Ошибка в расчетах. Последнее, что слышал засыпавший мистер Пинфолд, был голос Гонерильи: - Храпел? Да притворялся он. Гилберт знал, что оплошает. Он же импотент, правда, Гилберт? - Это Главер храпел, - сказал мистер Пинфолд, но никто, похоже, его не слышал. 7. Негодяи разоблачены, но не сокрушены Утром мистер Пинфолд не заспался. Как обычно, он проснулся, когда у него над головой начали швабрить палубу. Проснулся с твердым решением перебраться в другую каюту. Его узы с Маргарет были порваны. Он желал освободиться от них всех и спокойно спать в каюте, не подверженный капризам радио. Он решил также пересесть с капитанского стола. Ему и никогда не хотелось там сидеть. Если кто-то домогается этого места - сделайте одолжение. В оставшееся время мистер Пинфолд намерен был вести сугубо приватное существование. Последние сведения, поступившие к нему в каюту, укрепили его в этом решении. Незадолго перед завтраком его подключили к радиорубке - по его разумению, первопричине всего, что здесь происходило. Он услышал не сведения по маршруту, как обычно, а болтовню радиста, причем этот господин развлекал тот веселый молодняк, читая им телеграммы мистера Пинфолда. "На пароходе всяческое понимание. С любовью. Гилберт". - Отличный текст. - Так-таки всяческое? - Интересно, что сейчас об этом думает бедняга Гилберт? - С любовью. Вот уж осчастливил. Смешно. - Покажите еще. - Строго говоря, не имею права. Это закрытая переписка. - Да ладно тебе, Спаркс. - Ну хорошо. Вот шикарный текст. "Окончательно здоров. С любовью". - Здоров? Ха, ха. - Окончательно причем. - Наш Гилберт окончательно здоров. Да, это восхитительно. Читайте, Спаркс. - Впервые вижу, чтобы человек отправил столько радиограмм. В основном, они по поводу денег, и часто он был такой пьяный, что я не мог разобрать написанное. Жуткое количество отказов на приглашения. А, вот хорошая пара. "Благоволите распорядиться отдельной ванной", "Благоволите разобраться безответственной небрежностию вашей службы". Он послал таких десятки. - Хвалим Господа за Гилберта. Что бы мы без него делали? - А что там за небрежность с отдельной ванной? - Услышать от Гилберта "безответственный" - это хорошо. Что безответственного вытворяет он у себя в ванне? Этот эпизод мистер Пинфолд даже сравнить не мог с прежними неприятностями. Веселая молодежь зашла слишком далеко. Одно дело разыгрывать его, и совсем другое дело нарушать тайну переписки. Они поставили себя вне закона. Мистер Пинфолд вышел из каюты, имея твердую цель: он привлечет их к суду. Он встретил капитана на утреннем обходе корабля. - Могу ли я переговорить с вами, капитан Стирфорт. - Конечно, - капитан остановился. - У вас в каюте? - Да, если хотите. Я освобожусь через десять минут. Тогда и подходите. Или это очень срочно? - Десять минут это подождет. Мистер Пинфолд поднялся в каюту за мостиком. Немногочисленные индивидуальные штрихи разнообразили табельную обстановку: семейные фотографии в кожаных рамках; гравюра английского собора на обшитой панелями стене - может, собственность капитана, а может, компании; трубки на подставке. Невозможно даже вообразить, что здесь устраивались оргии, творилось насилие и плелись заговоры. Вскоре вернулся капитан. - Итак, сэр, чем могу быть полезен? - Прежде всего я хотел бы знать, соблюдается ли тайна переписки в отношении радиограмм, отправленных с корабля? - Простите. Боюсь, я не понимаю вас. - Находясь на судне, капитан Стирфорт, я отправил значительное число депеш сугубо личного характера. А сегодня утром чуть свет целая группа пассажиров читала их вслух в радиорубке. - Это легко проверить. Сколько было радиограмм? - Точно не скажу. Около дюжины. - И когда вы отправили? - Каждую в свое время. В самые первые дни плавания. Капитан Стирфорт был озадачен. - Но мы всего пятый день в пути. - Да? - озадачился мистер Пинфолд. - Вы уверены? - Разумеется, уверен. - А кажется, что дольше. - Ну что ж, давайте пройдем в рубку и разберемся с этим делом. Рубка была через дверь от каюты капитана. - Это мистер Пинфолд, наш пассажир. - Я знаю, сэр. Мы виделись. - Он желает справиться насчет радиограмм, которые отсылал. - Это легко проверить. У нас практически нет личной корреспонденции. - Он открыл записи под рукой и сказал: - Вот, пожалуйста. Позавчерашний день. Получив текст, мы передали его в течение часа. Он показал собственноручную запись мистера Пинфолда: Окончательно здоров. С любовью. - А другие радиограммы? - озадаченно спросил мистер Пинфолд. - Других не было. - Была дюжина, если не больше. - Только эта. Я бы знал, уверяю вас. - Одну я дал в Ливерпуле, вечером, когда всходил на корабль. - Она, должно быть, ушла по. телеграфу из почтового отделения, сэр. - Ее копии у вас нет? - Нет, сэр. - Каким же образом группа пассажиров могла читать ее здесь в 8 часов утра? - Никоим образом не могла. Я в это время дежурил. Здесь не было пассажиров. - Он обменялся с капитаном взглядами. - Вы удовлетворены этими ответами, мистер Пинфолд? - спросил капитан. - Не совсем. Мы можем вернуться к вам в каюту? - Если желаете. Когда они уселись, мистер Пинфолд сказал: - Капитан Стирфорт, я стал жертвой розыгрыша. - Да что-то в этом роде. - И не в первый раз. С самого моего появления на корабле... вы говорите это только пять дней? - Вообще говоря, четыре. - С самого моего появления на корабле я подвергаюсь мистификациям и угрозам. Поверьте, я никого не обвиняю. Я не знаю, как зовут этих людей. Я даже не знаю, как они выглядят. Я не прошу об официальном расследовании - пока. Я знаю только, что заводилами выступает семейка из четырех человек. - По-моему, у нас нет едущих всей семьей, - сказал капитан, беря со стола список пассажиров, - за исключением Ангелов. Я не смею даже подумать, что они способны кого бы то ни было разыгрывать. Очень мирная семья. - Некоторые пассажиры отсутствуют в этом списке. - Это исключено, уверяю вас. - Фоскер, хотя бы. Капитан Стирфорт поворошил страницы. - Нет, - сказал он. - Никакого Фоскера нет. - И еще тот смуглый человечек, что сидел за отдельным столом в кают-компании. - Кто, кто? Я хорошо его знаю. Он часто плавает с нами. Это мистер Мердок - вот он в списке. Сбитый с толку, мистер Пинфолд перешел к другой теме, подсказанной одиночными трапезами мистера Мердока. - И еще одно, капитан. Я воспринимаю как огромную честь, что вы пригласили меня сидеть за вашим столом в кают-компании. Но дело в том, что именно сейчас мне трудно переносить общество. Я принимал пилюли - серые такие, очень сильное средство, от ревматизма, и мне сейчас лучше быть одному. Если вы не сочтете невежливостью с моей стороны... - Сидите, где вам хочется, мистер Пинфолд. Только предупредите главного стюарда. - Но имейте в виду, что я отсаживаюсь не из уступки какому-либо давлению. Просто я нездоров. - Я все понимаю, мистер Пинфолд. - Я оставляю за собой право вернуться, если буду чувствовать себя лучше. - Сидите, где вам только пожелается, мистер Пинфолд. Это все, что вы хотели мне сказать? - Нет. Есть еще одно. Моя каюта. Вам следовало бы проверить в ней проводку. Не знаю, известно ли вам это, но я часто слышу все, что говорится здесь, на мостике, и в других частях на корабле. - Мне это неизвестно, - сказал капитан Стирфорт. - Это что-то совершенно небывалое. - И разыгрывая меня, они пользуются этим повреждением проводки. Это чрезвычайно нервирует. Я бы хотел переменить каюту. - Это нетрудно сделать. У нас есть две-тре свободные. Договоритесь, пожалуйста, с кассиром. У вас все теперь, мистер Пинфолд? - Да, - сказал мистер Пинфолд. - Премного вам благодарен. Чрезвычайно признателен вам. Но вы правильно поняли, почему я отсаживаюсь за отдельный стол? Не считаете меня невежей? - Я ничуть не в претензии, мистер Пинфолд. Всего вам доброго. Мистер Пинфолд вышел из каюты, далеко не удовлетворенный разговором. Ему казалось, что он наговорил лишнего - или наоборот не выговорился до конца. Но определенных целей он добился, и он решительно взял в оборот кассира и главного стюарда. Ему отвели тот самый стол, за которым сидел мистер Мердок. Каюту он себе выбрал с выходом прямо на верхнюю палубу недалеко от бара. Он был уверен, что тут он застрахован от физической расправы. Он вернулся в старую каюту распорядиться насчет переезда. Тут же включились голоса. Но все его силы ушли на англоговорящего стюарда, и он не слушал, пока не упаковали и не унесли все его пожитки. Потом он окинул взглядом эту юдоль страданий и наконец прислушался. Его порадовало, что его утренние хлопоты, хотя и не до конца удавшиеся, внесли смятение в ряды его врагов. - Жалкий трус, - в ненавидящем голосе Гонерильи сквозил страх, - что ты наговорил капитану? Мы тебе это припомним. Забыл ритм три восьмых? Ты назвал ему наши имена? Назвал? Назвал? Брат Маргарет был настроен примирительно. - Послушайте, Гилберт, старина, зачем тянуть других людей в наши дела? Мы сами разберемся между собой, а, Гилберт? В голосе Маргарет звучал укор; не по поводу ночной драмы, нет; вся эта чувственная буря пронеслась без следа и небо по-прежнему оставалось голубым. Общаясь с ним в последующие дни, она никогда не напомнит ему об этом фиаско; она выговаривала ему сейчас за то, что он ходил к капитану. - Это против правил, дорогой, неужели вы не понимаете? Мы все должны играть по правилам. - Я вообще ни во что не играю. - Нет, дорогой, играете. Мы все играем. Не можем не играть - это правило, которое никому, кроме вас, не приходится напоминать. Если вы чего не понимаете, спрашивайте меня. Некому за ней приглянуть, думал мистер Пинфолд. Попала девочка в скверную компанию и испортилась. После ночной сумятицы Маргарет лишилась его доверия, но теплое чувство осталось, и он считал непорядочным делом бросить ее в таком состоянии, хотя раньше он именно так хотел поступить. Вообще это оказалось просто - стать для них недосягаемым. Они слишком полагались на свою механическую игрушку, эти настырные молодые люди. А он взял и все поломал. - Маргарет, - сказал он, - я ничего не знаю о ваших правилах и ни с кем из вас ни во что не играю. Но вас мне хотелось бы увидеть. Подойдите ко мне на палубе, когда захотите. - Вы же знаете, как я хочу, дорогой. Но я не могу. И вы сами это понимаете. - Нет, - сказал мистер Пинфолд, - скажу откровенно, не понимаю. Решайте сами. А сейчас я ухожу. - И он навсегда ушел из этого обиталища призраков. Был полдень - самое людное время, когда объявляются выигрыши на скачках и заказываются коктейли. В его новую каюту, где новый стюард распаковывал вещи, доносился гомон из бара. Он стоял и размышлял о том, как гладко прошел его переезд. Он перебирал про себя разговор в каюте у капитана... "У нас нет на борту семей, кроме Ангелов". Ангел. И тут мистеру Пинфолду открылось если не все, то самая суть тайны. Ангел, тот пересмешник с Би-би-си. "...не провода, дорогой. Это беспроволочное" - у Ангела хватит технических знаний, чтобы использовать барахлившую связь на "Калибане", а то и самому ее разладить. У Ангела есть борода - "Что делают парикмахеры, кроме стрижки?" У Ангела есть тетка неподалеку от Личпола, и он мог слышать от нее безбожно перевранные сплетни. Ангел почти ждал, что Седрик Тори покончит жизнь самоубийством; выставив себя в жалком виде в Личполе, Ангел затаил зло, и вот он случайно встречает мистера Пинфолда, едущего в одиночестве, больного и беззащитного, - как же тут не отомстить? Злодеи выявлены - это Ангел и его зловещая пособница - любовница? коллега? - которую мистер Пинфолд окрестил Гонерильей. И Ангел слишком заигрался. Теперь он боится, что его лондонское начальство может прознать о его художествах. И оно несомненно прознает: мистер Пинфолд позаботится об этом, когда вернется в Англию. А может, стоит написать прямо с парохода. Если он тут при исполнении служебных обязанностей - а похоже, так оно и есть, - Би-би-си найдет, что сказать молодому Ангелу с бородой или без оной. Еще многие страницы свежей истории не прояснил новообретенный свет. У мистера Пинфолда было такое чувство, словно он домучивает хитроумный, по старинке скроенный детективный роман, прочитанный к тому же невнимательно. Зная теперь имя злодея, он стал листать книгу вспять, ища прозеванные намеки. Не впервые на "Калибане" полдень лишь обманчиво поманил безоблачными буднями. Перемена каюты не принесла тактической победы, в которую было уверовал мистер Пинфолд. Он был в положении командира, чья атака ушла в "молоко". Захваченная им позиция, казавшаяся ключевой на вражеском рубеже, оказалась обманкой, оберегавшей продуманную сильную оборону; силы, которые он полагал разбитыми наголову, вдруг возросли числом и готовили контратаку. Не успев еще первый раз вкусить свой ленч в одиночестве, мистер Пинфолд обнаружил, что возможности Ангела не исчерпываются его прежней каютой и углом в гостиной. Благодаря некоему передвижному контрольному пункту он высказывался сам и принимал сообщения в самых разных местах корабля. И все последующие дни, где бы мистер Пинфолд ни находился, он мог слышать, то есть не мог не слышать всего, что говорилось в штаб-квартире Ангела. Обретаясь теперь в полном одиночестве, одиноко гуляя, питаясь, едва раскланиваясь с Главером и с миссис Скарфилд, мистер Пинфолд общался только со своими врагами и час за часом, день за днем, ночь за ночью терпеливо распутывал нити этого новейшего сюжета, перед которым бледнеют ужасы криминальной классики. Переезд мистера Пинфолда в другую каюту посеял замешательство в стане Ангела (их было с полдюжины, юношей и девушек, даже говоривших на три восьмых); больше того, похоже, непритворной была позавчерашняя паника, когда на пароходе распространился слух что он-де упал за борт. Во всяком случае первой заботой Ангела было установить постоянное наблюдение за мистером Пинфолдом. О каждом его шаге немедленно докладывалось в штаб-квартиру. Доклады были четкими и по существу дела. - Гилберт сел за стол... Читает меню... Заказывает вино... Заказал порцию холодной ветчины. - Когда же он перемещался, соглядатаи передавали его из рук в руки. - Гилберт поднимается на верхнюю палубу. Принимай, Второй. - 0'кей, Первый. Гилберт приближается к двери с левого борта, выходит на палубу. Принимай, Третий. - 0'кей, Второй. Гилберт движется по палубе против часовой стрелки. Приближается к главному входу с правого борта. Принимай, Второй. - Сидит с книгой в руках. - 0'кей, Второй. Оставайся дежурить в гостиной, докладывай о каждом шаге. В три я тебя сменю. Обводя взглядом сидевших в гостиной, мистер Пинфолд гадал, кто из них Второй. Позже выяснилось, что к наблюдению за ним Ангел склонил едва ли не каждого второго пассажира. Все они считали себя участниками безобидной салонной игры. Из остальных кто вообще не представлял себе, что происходит - среди них Главер, супруги Скарфилд, а кто видел во всем этом просто глупость. Заводилы же составили своего рода штаб, где сопоставлялись донесения и направлялось дальнейшее дознание. Каждые несколько часов собиралось совещание, на котором Ангел обсуждал поступившие от осведомителей сводки, набрасывал что-то вроде сводного отчета и передавал его девушке перепечатать. Энергия и наплевательский задор его не покинули. - Отлично. Превосходно... Вот тебе на, тут Гилберт себя выявил... Чрезвычайно ценно... На этот счет неплохо бы разживиться подробностями. Что бы ни сказал и ни сделал мистер Пинфолд только что или в прошлой жизни, все представлялось важным. Ангел балагурил, но брал на заметку. Время от времени два господина постарше - не генералы, но тяготеющие, скорее, к ним, чем к шумному молодняку - подвергали мистера Пинфолда форменному допросу. Ради этого расследования, представляется, и была затеяна вся эта история. Всякий раз, когда мистер Пинфолд устраивался в гостиной или ложился у себя в каюте, с него снимался допрос. И его до такой степени заинтриговали мотивы этого мероприятия и сама процедура, что в первые сутки он даже пошел им навстречу. Похоже, следователи располагали колоссальным досье на мистера Пинфолда, однако неполным и с вопиющими ошибками. Их задачей было заполнить пробелы. В их подходе соединились стряпчий и бюрократ. - Где вы были в январе 1929 года, Пинфолд? - Не могу знать. - Тогда я освежу вашу память. Вот у меня письмо, которое вы написали в отеле "Мена-Хаус", в Каире. Вы были в Египте в 1929 году? - Да, наверное, был. - Что вы там делали? - Ничего. - Ничего. Так не пойдет, Пинфолд. Такой ответ меня не удовлетворяет. - Я путешествовал. - Конечно, вы путешествовали. Как бы вы попали в Египет, не путешествуя? Мне нужно знать правду, Пинфолд. Что вы делали в Египте в 1929 году? В другой раз: - Сколько у вас пар обуви? - Не могу знать. - Должны знать. Дюжина есть? - Пожалуй. - А тут записано, что десять. - Может быть. - Тогда почему вы сказали мне: дюжина? Ведь он сказал: дюжина? - Несомненно. - Мне это не нравится, Пинфолд. Вы должны быть искренни. Только правда поможет вам. Иногда они касались более близких событий. - Вы не раз и не два жаловались на скверное действие неких серых пилюль. Откуда они взялись? - От моего врача. - Вы считаете, он их сам делает? - Нет, этого я не считаю. - Так отвечайте же на вопрос. Откуда взялись эти пилюли? - Не могу знать. Из аптеки, я полагаю. - Вот именно. Вас не удивит, если я скажу, что их изготовители Вилкокс и Бредворт? - Не очень. - Не очень, Пинфолд? Будете осмотрительны в своих высказываниях. Разве вам не известно, что "Вилкокс и Бредворт" принадлежит к числу самых уважаемых фирм? - Известно. - А вы обвиняете их в том, что они поставляют опасные снадобья. - Я полагаю, они в огромном количестве производят отраву. - Надо ли вас понимать так, что вы обвиняете "Вилкокс и Бредворт" в намерении отравить вас, сговорившись с вашим врачом? - Разумеется, нет. - Тогда как прикажете вас понимать? Они сурово и внятно бросали ему дикие обвинения, достойные тех хулиганов и палубных болтунов. Они тре