ами   лихо
несущаЯсЯ  тройка  с  замахнувшимсЯ кнутом Ямщиком и с облаками
под полозьЯми. џ раскрыл было и только начал листать внутренние
страницы, которые  были  позолочены  на  ободках  и  из  такого
массивного  картона,  что  при  переворачивании  щелкали друг о
друга, словно деревЯнные, -- как  в  это  времЯ  Њик  оживленно
позвал  менЯ в другой конец комнаты. -- ‚от, полюбуйтесь-ка, --
сказал он, не оглЯдываЯсь на менЯ и  подзываЯ  ближе  вытЯнутой
назад  рукой.  --  ‚ы  только посмотрите на этого байструка, вы
поглЯдите только на этот ужас. € он указал мне на бронзового  и
голого   младенца,   пухленькой   ручкой   державшего  на  весу
громаднейший канделЯбр. -- ‚едь страшно подумать, вскричал Њик,
прижимаЯ кулак ко лбу, -- в какой идиотической  теме  пребывали
люди,  которые  это  работали,  и  еще  те, которые такую штуку
покупали. Ќет, милый, вы посмотрите (он схватил менЯ за плечи),
вы посмотрите только на его физию. Џодумайте (он  прижал  кулак
ко  лбу),  ведь  этот  младенец поднимает вытЯнутой рукой такую
тЯжесть, котораЯ превышает в пЯть раз его собственный вес, ведь
это чудовищно, ведь это как длЯ нас с вами двадцать пудов.  Ќу?
Ђ между тем что выражает его личико. ‚идите-ли вы в нем хотЯ бы
малейший  отголосок  борьбы, усилиЯ или напрЯжениЯ? „а отпилите
вы от его ручонки этот канделЯбр, и, уверЯю вас, что даже самаЯ
чувствительнаЯ кормилица, глЯдЯ  на  его  мордашку,  не  сумеет
угадать,  хочет-ли  этот младенец спать, или он будет сейчас...
“жас, ужас.

  -- Ќу, какого тебе  рожна  опЯть  надо,  --  весело  закричал
‡андер  с  другого конца комнаты и пошел было, обходЯ кресла, в
нашу сторону, но в этот момент в комнату вошел •ирге. Ћн был  в
халате, прижимаЯ руки к груди что-то с осторожностью нес, и как
только он вошел, нет, как только он отворил коленкою дверь, все
--  Њик,  ‡андер  и  Ќелли, пошли ему навстречу и так как он не
остановилсЯ, то опЯть обратно за ним к  лакированному  столику,
где под висЯщей лампой было светлее. Џодошел и Я.

  Ќа  столике уже стоЯла небольшаЯ жестЯнаЯ коробка, похожаЯ на
те, в которых у Ђбрикосова продавали соломку, только  меньше  и
короче.  Ќа  ее  блестЯщей,  словно  нечищеной  жести,  кое-где
виднелись приклеившиесЯ лохматки сорванной бумаги. ђЯдом лежало
еще что-то вроде циркулЯ с ниточкой, и еще  тут  же  деревЯннаЯ
коробочка. -- Ќу, валЯй, валЯй, ждать-то нечего, -- сказал Њик,
-- посмотри-ка на нашу красавицу, ей уже совсем невтерпеж. € он
кивнул   на   Ќелли,  котораЯ,  с  лицом  внезапно  заболевшего
человека, в нетерпении то опускалась локтЯми на стол, то  снова
выпрЯмлЯлась,   при  этом  не  спускаЯ  глаз  с  •ирге,  словно
прицеливалась, откуда лучше откусить: сверху или  снизу.  •ирге
устало  потер  лоб  и,  с  отвращением ворочаЯ Языком и губами,
сказал: -- сегоднЯ  грамм  стоит  семь  пЯтьдесЯт,  вам  значит
сколько.  Џоследние слова относились ко мне и, видЯ, как ‡андер
возмущенно моргал мне глазми, будто еще раньше разучил со  мною
роль, которую теперь, когда нужно ее произнести, Я запамЯтовал,
-- Я сказал, что у менЯ имеетсЯ без какой-то малости пЯтнадцать
рублей.  --  Ђ  мне  один  грамм,  -- вдруг и совсем неожиданно
сказала Ќелли, и прикусила  нижнюю  губу  до  белого  пЯтнышка.
•ирге,  прикрыв  глаза,  в  виде  согласиЯ дал чуть-чуть упасть
голове, положил на борт стола зажженную папиросу  и,  нисколько
не  обращаЯ  вниманиЯ  на  Њика,  который, с шумным нетерпением
выпыхнув  воздух,  зашагал  по  комнате,  несЯ   (как   кувшин)
запрокинутыми  руками свою голову, -- раскрыл жестЯную коробку.
-- ‚ам, значит,  два  грамма,  --  сказал  мне  •ирге,  пытаЯсь
осторожно вытащить то синее, что лежало в жестЯнке. -- Ќет, как
же,  --  вмешалсЯ  ‡андер,  останавливаЯ  его, -- это ведь надо
разделить. €  подрожав  головой  еще  раз:  --  это  ведь  надо
разделить. Ќо к столу уже подбежал Њик и, поднимаЯ указательный
палец (будто ему пришла замечательнаЯ мысль), радостным голосом
предложил  разделить  все  три  грамма поровну на четыре части,
чтобы на каждого пришлось бы по три четверти. ‘о зло опущенными
глазами Ќелли сказала: -- нет, уж мне целый грамм;  целый  день
за эти деньги работаешь, работаешь. Ћна опЯть прикусила губу, а
глаза  не  поднимала.  --  •орошо,  хорошо,  -- примирительно и
злобно махнул  на  нее  Њик,  --  тогда  сделаем  иначе.  €  он
предложил  разделить  мои  два грамма, дав ему и ‡андеру по три
четверти, мне же, как начинающему, половину. -- ‚едь можно, да,
-- спросил он, ласково глЯдЯ мне в глаза. € только  ‡андер  еще
вмешалсЯ,  высказав  сомнениЯ, составлЯют-ли две три четверти и
одна половина -- два целых.

  ‚идЯ, что общее согласие наконец достигнуто, •ирге,  стоЯвший
до того с опущенной головой и руками, принЯл от менЯ и от Ќелли
деньги,  пересчитал  их,  положил в карман, и еще раз отодвинув
папиросу,  чтобы  она  не  сожгла  стола,  взЯлсЯ  за  жестЯную
коробочку,  в  которой  виднелось  что-то синее. ’олько теперь,
когда •ирге вытащил это синее из  коробки,  Я  понЯл,  что  это
кулек  из  синей  бумаги, и что рЯдом с пустой теперь жестЯнкой
лежат аптекарские весы, принЯтые ранее за циркуль. €з жилетного
кармана •ирге вытащил костЯную  лопатку  и  несколько  бумажек,
сложенных  как в аптеке длЯ порошков. ђазвернул одну из них, --
она была пуста, -- •ирге вложил ее в чашечку весов, и бросив на
другую крошечный металлический обрезок, взЯтый из Ящичка (в нем
лежали гирьки), -- приподнЯл коромысло весов  настолько,  чтобы
ниточки   натЯнулись,   чашечки   же   весов  оставались  бы  в
соприкосновении со столом. ЏродолжаЯ так  одной  рукой  держать
весы,  •ирге  другой  рукой,  в  которой была костЯнаЯ лопатка,
раскрыл отверстие пакета  и  опустил  в  него  лопатку.  Ѓумага
застрекотала и Я заметил, что в синем кульке находитсЯ вдетый в
него   вплотную   еще   другой   кулек,   из  белой  (она-то  и
застрекотала) словно бы вощеной бумаги. Ќа осторожно вытащенной
затем костЯной лопатке горбиком лежал  белый  порошок.  Ћн  был
очень бел и сверкал кристаллически, напоминаЯ нафталин. •ирге с
очень большой осторожностью сбросил в пакетик на весах и другой
рукой  приподнЯл  выше  коромысло.  —ашечка с гирькой оказалась
тЯжелее. ’огда, не опускаЯ приподнЯтых над столом весов,  •ирге
снова  воткнул  костЯную  лопатку  в синий пакет, но видимо это
было очень неудобно и тЯжело  руке.  --  Џодержи-ка  пакет,  --
сказал  он  Њику,  стоЯвшему  к  нему ближе других, -- и только
теперь, когда он сказал  эти  слова,  Я  понЯл,  какаЯ  ужаснаЯ
тишина была в комнате. -- ќ, да тут почти ничего нет, -- сказал
Њик,  в  то  времЯ  •ирге,  не  отвечаЯ и достав лопаточкой еще
кокаина,  сбрасывал  его  с  лопатки  на  весы  тем   движением
ударЯющего  пальца,  которым сбрасывают пепел с папиросы. Љогда
коромысло  весов  выровнЯлось,  •ирге,  осторожным   и   точным
движением  сбросив  обратно  в пакет остаток с лопатки, опустил
весы, снЯл порошок и,  закрыв  его  и  примЯв  кокаин,  который
тотчас   приобрел  уплотненно  сверкающую  гладкость,  протЯнул
порошок Ќелли.

  Џока •ирге взвешивал и готовил следующий порошок, (обычно  он
продавал  готовые  порошки,  но Њик еще по дороге, боЯсь, как Я
потом узнал, что •ирге подмешает хинину,  поставил  непременным
условием  свое  присутствие  при развесе), итак, пока готовилсЯ
следующий порошок, Я смотрел на Ќелли.  Ћна  тут  же  на  столе
раскрыла   свой  порошок,  достала  из  сумочки  коротенькую  и
узенькую стеклЯнную трубочку и  концом  ее  отделила  крошечную
кучку  сразу  разрыхлившегосЯ  кокаина. ‡атем приставила к этой
кучке кокаина конец трубочки, склонила голову, вставила верхний
конец трубочки в ноздрю и потЯнула в себЯ. ЋтделеннаЯ ею  кучка
кокаина,   несмотрЯ  на  то,  что  стекло  не  соприкасалось  с
кокаином, а  было  только  надставлено  над  ним,  --  исчезла.
Џроделав то же с другой ноздрей, она сложила порошок, вложила в
сумочку, отошла в глубь комнаты и расселась в кресле.

  Њежду  тем  •ирге  успел  уже  свешать  следующий  порошок, к
которому теперь тЯнулсЯ ‡андер.  --  Ђх,  не  закрывай  ты  его
пожалуйста,  -- говорил он в то времЯ как •ирге, склонЯЯ голову
на бок, словно любуЯсь своей работой,  заканчивал  порошок,  --
ах,  да  не  придавливай, не дави ты его, не надо. € трЯсущейсЯ
рукой принЯв из спокойной руки •ирге раскрытый порошок,  ‡андер
высыпал  на  тыловую  сторону  ладони  горку кокаина, однако-же
много большую, чем это  делала  Ќелли.  ‡атем,  вытЯгиваЯ  свою
волосатую   шею   так,  чтобы  оставатьсЯ  над  столом,  ‡андер
приблизил к горке кокаина нос и не соприкасаЯсь им с  порошком,
перекосив  рот,  чтобы  замкнуть  другую  ноздрю, шумно потЯнул
воздух. ѓорка с руки исчезла. ’оже самое он проделал и с другой
ноздрей,  с  той   однако   разницей,   что   порциЯ   кокаина,
предназначавшаЯсЯ длЯ нее, была так ничтожно мала, что была еле
заметна.  --  ’олько  в левую ноздрю могу нюхать, -- поЯснил он
мне с лицом человеком, который, рассказываЯ об исключительности
своей натуры, смЯгчает хвастовство  --  видом  недоумениЯ.  Џри
этом  с  отвращением  морщась он, шибко высунув Язык, несколько
раз облизал  то  место  руки,  на  которое  ссыпал  кокаин,  и,
наконец,  заметив,  что  из  носа  выпала  на  стол пушинка, он
склонилсЯ и лизнул стол, оставив  на  лакированной  поверхности
мокрое, быстро сбегающее, матовое пЯтно.

  ’еперь  и  мой  порошок был уже взвешен и лежал аккуратненько
передо мною, между тем как  Њик,  затворив  за  вышедшим  •ирге
дверь,  с  большой осторожностью высыпал свой порошок в вынутый
из кармана крошечный стеклЯнный пузырек. Џонюхав  кокаина  (Њик
тоже  нюхал  как-то  по  своему,  на  иной  лад, чем другие, --
опускал в пузырек, в котором кокаин игольчато  облепил  стенки,
тупую  сторону  зубочистки  и,  вытащив  на ее выгнутом кончике
пирамидку порошка, подносил  к  ноздре,  ничего  не  просыпаЯ),
понюхав он увидал мой еще нетронутый пакетик. -- Ђ вы-то что же
не  нюхаете? -- спросил он менЯ тоном укора и недоумениЯ, будто
Я читал газету в фойе театра, в  то  времЯ  как  спектакль  уже
началсЯ.  џ объЯснил, что собственно не знаю как, да и у менЯ и
нечем. -- Џойдемте, Я вам все сделаю, -- сказал  он  совершенно
так,  словно у менЯ не было билета, и он выражал готовность мне
его дать. -- ѓоспода, -- крикнул он ‡андеру и Ќелли, которые  в
углу  раскрывали  ломберный столик и уже достали мелки и карты,
-- вы  что  же  там,  идите  же  смотреть,  тут  ведь  человека
ноздревой  невинности  лишают.  Њик раскрыл мой порошок (кокаин
был в нем приплюснут, в середине лежал более толстым слоем,  по
краЯм  кончалсЯ волнистой линией, и раскрытый Њиком дал в толще
трещину и будто весь подпрыгнул), концом зубочистки набрал в ее
выемку немного порошка и, обнЯв менЯ за плечи, слегка  притЯнул
к  себе.  Ѓлизко перед собой Я видел теперь его лицо. ѓлаза его
были  горЯчи,  влажны   и   блестЯщи,   губы   не   раскрываЯсь
безостановочно ходили, будто он сосал леденец. -- џ поднесу эту
понюшку  к  вашей ноздре и вы дернете носом, это все, -- сказал
Њик, осторожно приподнимаЯ зубочистку. € только Я, почувствовав
приблизившуюсЯ зубочистку, хотел потЯнуть в  себЯ  воздух,  как
Њик, сказав -- эх, черт, -- опустил ее. Ћна была пуста.

  -- —то  же ты сделал, -- разволновалсЯ ‡андер (он с Ќелли уже
стоЯли у стола), -- ты же  сдул.  Њне  и  на  самом  деле  было
страшно,  что  мое  дыхание,  которое  Я  даже сдерживал, могло
снести этот белый порошок,  и  заметив,  что  тужурка  моЯ  под
подбородком  обсыпана,  невольно, как это делал с пудрой, начал
счищать рукавом. -- „а что же ты делаешь, сволочь, --  закричал
‡андер  и,  вскинувшись и глухо грохнув коленЯми о пол, вытащил
там свой порошок и стал в него собирать пушинки. —увствуЯ,  что
Я  сделал  какую-то ужасную неловкость, и просительно посмотрел
на Ќелли. -- Ќет, нет, вы не умеете,  --  тотчас  успокоительно
ответила  она,  перенЯла  через стол от Њика зубочистку (обходЯ
ползавшего по полу ‡андера, шепнула совсем по бабьему, всасываЯ
в себЯ воздух -- господи) -- и подошла ко мне.  --  ‚идите  ли,
миленький   мой,  понимаете  ли  менЯ,  --  махаЯ  зубочисткой,
заговорила она немного невнЯтно, словно ей что сжимало зубы, --
кокаин, или как мы его называем, кокш, понимаете, просто  кокш,
ну,  так вот значит кокш... -- €ли, как мы его называем кокаин,
-- вставил Њик, но Ќелли махнула на него  зубочисткой.  --  Ќу,
так  вот  кокш,  --  продолжала  она,  --  он необычайно, он до
волшебства, легкий. Џонимаете. Њалейшего дуновениЯ  достаточно,
чтобы  его распылить. Џоэтому, чтобы его не сдуть, вы не должны
от себЯ дышать, или -- должны заранее выпустить воздух.  --  €з
легких,  разумеетсЯ,  --  мрачно  заметил Њик. -- €з легких, --
ворковала Ќелли, и сразу на Њика,  --  ах,  да  убирайтесь  вы,
мешаете  только,  --  и снова ко мне, -- ну, так понимаете, как
только Я поднесу понюшечку, так вы от себЯ не должны дышать,  а
сразу в себЯ тЯнуть. ’еперь понЯли, да, -- сказала она, набираЯ
на зубочистку кокаин.

  Џослушно,  так, как она приказала, Я не дышал и потом в себЯ,
как только  почувствовал  щекотание  зубочистки  у  ноздри.  --
Џрекрасно,  -- сказала Ќелли, -- теперь еще раз, -- и ковырнула
снова  зубочисткой  в  порошке.  Ћт   первой   понюшки   Я   не
почувствовал  в  носу  ничего,  разве  только,  да  и то лишь в
мгновение, когда потЯнул носом, своеобразный, но не  неприЯтный
запах  аптеки,  тотчас-же  улетучившийсЯ, лишь только Я вдохнул
его в себЯ. ‘нова почувствовал зубочистку у  другой  ноздри,  Я
опЯть потЯнул в себЯ носом, на этот раз осмелев, много сильнее.
Ћднако, видимо, перестаралсЯ, почувствовал как втЯнутый порошок
щекочуще  достиг  носоглотки  и,  невольно  глотнув,  Я  тут же
почувствовал, как от гортани  отвратительнаЯ  и  остраЯ  горечь
разливаетсЯ слюной у менЯ во рту.

  ‚идЯ   на  себе  испытующий  Ќеллин  взглЯд,  Я  старалсЯ  не
поморщитьсЯ. …е обычно грЯзно голубые глаза были теперь  совсем
черны,  и  только узенькаЯ голубаЯ полоска огибала этот черный,
страшно расширенный и огневой зрачок. ѓубы же, как  и  у  Њика,
ходили  в беспрерывном, облизывающемсЯ движении, и Я хотел было
уже спросить, что же они такое сосут, но как раз в этот  момент
Ќелли отдав зубочиску Њику и приведЯ уже в порЯдок мой порошок,
быстро  пошла  к  двери,  обернувшись, сказала -- Я на минутку,
сейчас вернусь -- и вышла.

  ѓоречь во рту у менЯ почти совсем прошла и осталась только та
промерзлость гортани и десен,  когда  на  морозе  долго  дышишь
широко  раскрытым  ртом,  и когда потом, закрыв его, он кажетсЯ
еще  холоднее  от  теплой  слюны.  ‡убы  же   были   заморожены
совершенно,  так что надавливаЯ на один зуб, чувствовалось, как
за ним безболезненно тЯнутсЯ, словно друг с дружкой сцепленные,
все остальные.

  -- ‚ы должны теперь дышать только через нос,  --  сказал  мне
Њик  и  действительно  дышать  стало так легко, будто отверстие
носа расширилось до  чрезвычайности,  а  воздух  стал  особенно
пышен  и  свеж. -- ќ-те-те-те, -- остановил менЯ Њик испуганным
движением руки, завидЯ, что Я достал платок. -- ќто вы бросьте,
это нельзЯ, -- строго сказал он.  --  Ќо  если  мне  необходимо
высморкатьсЯ, -- упорствовал Я. -- Ќу что вы такое говорите, --
сказал  он,  выдвигаЯ  голову  и  прижимаЯ ко лбу кулак. -- Ќу,
какой же дурак сморкаетсЯ после понюшки. ѓде  же  это  слыхано.
ѓлотайте. Ќа то ведь это кокаин, а не средство против насморка.

  ‡андер,  между  тем, держа в руке свой порошок, сел на кончик
стула, посидел  так  молча,  подрожал  головой,  и  словно  что
надумал,  пошел  к двери. -- Џослушай, ‡андер, -- остановил его
Њик, -- ты там постучи Ќельке, скажи чтоб поскорее.  „а  и  сам
поторапливайсЯ, Я ведь тоже еще не умер.

  Љогда  ‡андер,  с  какими-то  странными  движениЯми  пугливой
предосторожности, притворил за собой дверь, Я спросил  Њика,  в
чем  дело  и куда это они все выходЯт. -- ќ, пустое, -- ответил
он (он говорил уже тоже как-то странно, сквозь зубы), -- просто
после первых понюшек портитсЯ желудок, но сейчас же проходит  и
уже  больше  до  конца  понюха не действует. “ вас этого еще не
может быть, -- как бы успокаиваЯ, добавил он,  прислушиваЯсь  у
двери.  --  џ  думаю,  что кокаин-то на менЯ не подействует, --
вдруг сказал Я, совсем неожиданно длЯ  себЯ,  и  испытываЯ  при
этом  от  очищенного  звука  своего голоса такое удовольствие и
такой подъем, будто сказал что-то  ужасно  умное.  Њик  нарочно
перешел  через всю комнату, чтобы снисходительно похлопать менЯ
по плечу. -- ќто вы можете рассказать вашей бабушке, --  сказал
он.  €  улыбнувшись мне нехорошей улыбкой, снова пошел к двери,
отворил и вышел.

        4

  ’еперь в комнате никого нет, и Я подхожу и сажусь у камина. џ
сажусь у черной решетчатой дыры камина и совершаю  внутри  себЯ
работу,  которую  делал  бы  всЯкий  на  моем  месте  и  в моем
положении: Я напрЯгаю свое сознание, заставлЯЯ его наблюдать за
изменениЯми в моих ощущениЯх. ќто  самозащита:  она  необходима
длЯ  восстановлениЯ  плотины между внутренней ощущаемостью и ее
наружным проЯвлением.

  Њик, Ќелли и ‡андер возвращаютсЯ в комнату. џ развертываю  на
ручке  кресла  свой  порошок, прошу у Њика зубочистку, внюхиваю
еще две понюшки. „елаю Я это, конечно, не длЯ себЯ, а длЯ  них.
Ѓумажка  хрустит,  кокаин  на  каждом хрусте подпрыгивает, но Я
проделываю все и ничего не просыпаю. ‹егкий,  радостный  налет,
который  Я при этом чувствую, Я воспринимаю, как следствие моей
ловкости.

  џ разваливаюсь в кресле. Њне хорошо. ‚нутри менЯ  наблюдающий
луч  внимательно светит в мои ощущениЯ. џ жду в них взрыва, жду
молний, как следствие принЯтого наркоза,  но  чем  дальше,  тем
больше  убеждаюсь, что никакого взрыва, никаких молний нет и не
будет. Љокаин значит и вправду  на  менЯ  не  действует.  €  от
сознаниЯ  бессилиЯ передо мною такого шибкого Яда, радость моЯ,
а вместе с ней сознание  исключительности  моей  личности,  все
больше крепнет и растет.

  ‚  глубине  комнаты ‡андер и Ќелли сидЯт за ломберным столом,
бросают друг другу карты. ‚от Њик хлопает по карманам,  находит
спички, зажигает в высоком подсвечнике свечу. ‹юбовно Я смотрю,
с  какой  бережностью  он закругленной ладонью закрывает свечу,
несет ее пламЯ на своем лице.

  Ђ мне становитсЯ все лучше, все радостнее.  џ  уже  чувствую,
как  радость  моЯ  своей  нежной головкой вползает в мое горло,
щекочет его. Ћт радости (Я  слегка  задыхаюсь)  мне  становитсЯ
невмоготу,  Я уже должен отплеснуть от нее хоть немножко, и мне
ужасно хочетсЯ что-нибудь порассказать  этим  маленьким  бедным
людишкам.

  ќто  ничего,  что  все шикают, машут руками, требуют, чтобы Я
(как было еще раньше строжайше между всеми обусловлено) молчал.
ќто ничего, потому что Я на них не в обиде. Ќа миг,  только  на
коротенький миг Я испытываю как бы ожидание чувства обиды. Ќо и
это  ожидание обиды, как и удивление тому, что никакой обиды не
чувствую, -- все это уже не переживаниЯ, а как бы теоретические
выводы о том, как мои чувства должны были бы на  такие  событиЯ
отвечать.  ђадость  во  мне  уже настолько сильна, что проходит
неповрежденной сквозь всЯкое оскорбление: как облако, ее нельзЯ
поцарапать даже самым острым ножом.

  Њик берет аккорд. џ дергаюсь. ’олько теперь Я ловлю  себЯ  на
том,  как напрЯжено мое тело. ‚ кресле Я сижу не откинувшись, и
желудочные мускулы неприЯтно напрЯжены. џ опускаюсь  на  спинку
кресла,  но  это не помогает. Њышцы распускаютсЯ. Џомимо воли Я
сижу  в  этом  удобном  мЯгком   кресле   в   такой   натЯнутой
напрЯженности, будто вот-вот оно должно подо мной подломитьсЯ и
рухнуть.

  Ќа  пианино свеча горит над Њиком. џзык пламени колышетсЯ, --
и в обратном направлении у Њика под носом качаетсЯ усатаЯ тень.
Њик еще раз берет аккорд, потом повторЯет его совсем тихо:  мне
кажетсЯ, он уплывает вместе с комнатой.

  Ђ ну, теперь скажи, что такое музыка, -- шепчут мои губы. Џод
горлом всЯ радость собираетсЯ в истерически прыгающий комок. --
Њузыка  --  это есть одновременное звуковое изображение чувства
движениЯ  и  движениЯ  чувства.  --   Њои   губы   бесчисленное
количество  раз повторЯют, вышептывают эти слова. џ все больше,
все глубже вступаю в их смысл и изнываю от восторга.

  џ пытаюсь вздохнуть, но настолько шибко весь Я натЯнут,  весь
напрЯжен, что, потЯнув в себЯ воздух глубже -- вдыхаю и выдыхаю
его коротенькими рывками. џ хочу снЯть с ручки кресла порошок и
понюхать,  но хотЯ Я натуживаю всю силу воли и приказываю рукам
двигатьсЯ быстро, руки не слушаютсЯ, движутсЯ туго, медленно, в
какой-то пугливой окаменелости  сдерживаемые  боЯзнью  разбить,
рассыпать, опрокинуть.

  “же  долго  Я  сижу, с ногой на ногу, слегка на одном боку. €
нога и бок, на которых Я сижу всей тЯжестью, устали,  мурашечно
затекли,  желают смены. џ натуживаю свою волю, хочу сдвинутьсЯ,
повернутьсЯ, сесть иначе, сесть на другой бок, но тело пугливо,
мерзло, сковано, словно и ему достаточно  только  сдвинутьсЯ  и
все   загрохочет,   упадет.  †елание  разорвать,  нарушить  эту
пугливую  окаменелость,  и  одновременнаЯ   неспособность   это
сделать  рождают  во  мне  раздражение.  Ќо  и  раздражение это
безмолвное, глубоко нутрЯное, ничем не разрЯдимое и потому  все
растущее.

  -- Ђ  ‚адим-то  наш  уже  совсем занюхан. -- ќто говорит Њик.
Џотом проходит какой-то промежуток времени, в течение которого,
Я знаю, все на менЯ смотрЯт. џ сижу окаменело,  не  поворачиваЯ
головы.  ‚  шее  у менЯ все то же чувство: если поверну голову,
так опрокину комнату. -- € вовсе он не занюхан. Џросто  у  него
реакциЯ и ему надо дать скорее понюшку. -- ќто говорит Ќелли.

  Њик приближаетсЯ. џ слышу, как над моим ухом он разворачивает
порошок,  но  Я  не  смотрю туда. џ отворачиваю, опускаю глаза,
делаю все -- только бы он их не видел. џ  боюсь  показать  свои
глаза.  ќто  новое  чувство.  ‚  этой  боЯзни показать глаза не
стыдливость, не застенчивость, нет,  --  это  боЯзнь  унижениЯ,
позора и еще чего-то совсем ужасного, что в них сейчас открыто.
џ чувствую зубочистку у ноздри и тЯну. Џотом еще раз.

  џ  хочу  сказать спасибо, но голос застрЯл. -- Ѓлагодарю вас,
-- говорю Я, наконец, но до того, как сказать эти слова, крепко
кашлЯю, кашлем достаю голос. Ќо это не  мой  голос.  ќто  чтото
глухое, радостно трудное, сквозь сжатые зубы.

  Њик  все еще стоит подле. -- Ѓыть может, вам что-нибудь надо,
-- спрашивает он. џ киваю головой, чувствую, что  движениЯ  уже
легче,  развЯзаннее.  ѓлухого  раздражениЯ уже нет, есть свежий
налет радости.

  Њик берет менЯ за руку, Я  встаю,  иду.  ‘перва  это  немного
трудно. ‚ ногах у менЯ боЯзнь поскользнутьсЯ, опрокинутьсЯ, как
у  очень  иззЯбшего  человека,  ступившего  на скользкий лед. ‚
коридоре менЯ сразу шибко зазнобило.

  Џо дороге в уборную в коридоре сильный запах  капусты  и  еще
чего-то   съедобного.   Џри  воспоминании  о  еде  Я  испытываю
отвращение, но отвращение это особое. ЊенЯ воротит от  еды,  не
от  сытости, а от душевной потрЯсенности. Њое горло кажетсЯ мне
таким стЯнутым и нежным, что даже маленький кусок  пищи  должен
застрЯть в нем или порвать его.

  Ќа  пианино  у Њика стоит стакан воды. -- ‚ыпейте, -- говорит
он тоже сквозь зубы и тоже прЯчет глаза, -- будет еще лучше.  џ
натуживаюсь,  Я  хочу  быстроты, но рука моЯ медленномедленно и
как-то пугливо округло тЯнетсЯ  к  стакану.  џзык  и  небо  так
черствы  и сухи, что вода совсем их не мочит, только холодит. ‚
момент  глотка  Я  и  к  воде  чувствую  отвращение,  пью,  как
лекарство. -- ‘амое лучшее, это черный кофе, говорит Њик, -- но
его нет. Љурите, это тоже хорошо. -- џ закуриваю.

  Љаждый  раз,  когда  Я подношу папиросу к губам, Я ловлю свои
губы  в  беспрестанном,  сосущем  движении.  €м,  этим  сосущим
движением,    выбрасываетсЯ    непереносимый    излишек   моего
наслаждениЯ. џ знаю, что при необходимости мог  бы  сдержатьсЯ,
но это было бы так же неестественно, как во времЯ быстрого бега
держать руки по швам.

  Ћт   воды   ли,   от  папиросы,  или  от  новых  понюшек  уже
кончающегосЯ  кокаина,  но  Я  чувствую,  что  мое   боЯзливое,
оледенелое  и расшатанно двигающеесЯ, как бы чего не опрокинуть
и не повалить, тело, -- что  иззЯбшие  ноги,  нащупывающие  пол
словно  по  льду,  -- что все мое странное, похожее на болезнь,
состоЯние, -- что все это тоже жалкаЯ оболочка, в которую влито
тихо буйствующее ликование.

  џ иду к столу. Џока Я делаю шаг, пока сгибаю в колене и снова
в тугой боЯзни ставлю ногу,  мне  мое  движение  кажетсЯ  столь
мучающе  длительным,  будто оно никогда не закончитсЯ. Ќо когда
шаг уже сделан, когда движение уже закончено, то  оно,  --  это
свершившеесЯ  движение,  кажетсЯ  мне в моем воспоминании столь
призрачно мгновенным, словно  ни  его,  ни  сопровождавших  его
усилий,  совсем  и  не  было.  €  Я  уже  знаю: в этой мучающей
длинности свершаемого,  и  в  этом  призрачном  пропадании  уже
свершившегосЯ,  --  в  этой большой двойственности проходит всЯ
эта ночь.

„олгим    и    некончающимсЯ   кажетсЯ    мне   это
одевание,  это  дрожащее  влезание  в  рукава  моей
шинели,   после   того   как   Я,  срывающимсЯ   от
ликованиЯ  голосом,  предлагаю   Њику   поехать  ко
мне  домой,  взЯть  там  ценную  вещь и выменЯть на
новые  порошки.  Ќо  вот  уже  шубы  одеты, и  мы в
коридоре  и  будто  и  не  было  этих  трудных уси-
лий,  затраченных  на  одевание.  „олгим  и   муча-
юще    некончающимсЯ    кажетсЯ    это    гибельное
схождение  с  лестницы,  словно   покрытой   сколь-
зким  льдом,  на  которой  ноги мои  едва сдержива-
ютсЯ,  чтобы  не  поскользнутьсЯ,  и  в то же времЯ
дергающе  торопЯтсЯ,  будто  позади   их   грозитсЯ
укусить  собака.  Ќо  вот  мы  уже внизу, и будто и
не  было  ни  этих  усилий,  мучающих  и  дрожащих,
ни  этой  лестницы,  --  словно  мы  из комнаты прЯ-
миком  вышли  на  улицу.  „олгими   и   некончающи-
мисЯ  кажутсЯ  и  эта  езда  по  пустому  визжащему
от  мороза  городу,  и  этот  донимающий  спину оз-
ноб, и  эти  лохмотьЯ  пара, и эта золотаЯ проволо-
ка  фонарей,  мокро  вьющаЯсЯ  в  слезЯщихсЯ   гла-
зах  и  отпрыгивающаЯ,  когда  моргаю.  Ќо  вот  мы
уже  у  ворот  и  будто  ничего  этого  и  не было,
словно  из  комнаты  •ирге   Я   прЯмиком  вошел  в
эти   ворота.   „олгим   и   некончающимсЯ  кажетсЯ
мне   это   дрожание  в  морозе  перед   сверкающей
зеленой  луной  дверью,  пока  вспыхивает   за  нею
желтый  свет   с   сонно  чухающимсЯ  Њатвеем,  это
восхождение  по  лестнице,  это   отмыкание   квар-
тиры,  это  прокрадывание  по  черной  передней   и
столовой  в  тихую  спальню  матери, и это сладост-
ное  дрожание  при  этом   любви  к  матери,  такой
любви,  такой  любви,  какой  никогда  и  не знал и
не чувствовал, и  в  такой радости, в  таком обожа-
нии,  будто  и  крадусь-то  Я  только за тем, чтобы
сделать  ей,  --   маме,  что-то   доброе,  хорошее,
спасительное.  Ѓесконечным  кажетсЯ   это   подкра-
дывание  к  зеркальному   бельевому   шкапу,  кото-
рый,  чтобы  он  не  скрипел,  Я  раскрываю не мед-
ленно,  не  осторожно  (от  этого  он  скрипит  еще
больше), --  а рывком,  сразу, так что  в  распахну-
тую   зеленую   дверцу   влетает   спЯщаЯ    голова
матери  под  лампадой  и  потом  качаетсЯ. Ѓесконе-
чным,   мучающим,   некончающимсЯ,  а   под   конец
призрачным  и  словно  небывшим   кажетсЯ   все:  и
поиски  в  белье  с  запахом  дешевой  карамели,  и
нахождение   броши,  и   возвращение   обратно   по
лестнице,  котораЯ  опЯть  из  скользкого  льда,  и
сразу   угроза  собаки,  и  прохождение  мимо  Њат-
веЯ,  который  будто  нарочно  стараетсЯ  заглЯнуть
в  мои  страшные  глаза,  и  странно  трудное шага-
ние  по  длинному  заснеженному  двору  (Я только у
саней  замечаю,  что  все  еще  иду на цыпочках), и
влезание  в  сани  в  дрожащей  пугливости, что они
дернут,  и  Я  сЯду  мимо,  и  возвращение  обратно
сюда, в эту нагретую тишину комнаты.

  ‚ затылке у менЯ чувство закованной сжатости. ѓлаза  моргающе
напрЯжены,  как  при  быстрой  ходьбе  в  темноте, когда мучает
ожидание наткнутьсЯ на что-то острое. Ќи  частое  моргание,  ни
ЯснаЯ видимость предметов нс облегчают. џ закрываю глаза, но их
напрЯженность перенимают веки: они ноют, словно ждут удара.

  џ  стою  у  стола.  —ем дольше Я стою, тем шибче каменею, тем
труднее мне сдернуть себЯ с места. ‚ эту кокаинную ночь все мое
тело то каменеет в неподвижности, и мне трудно  сдернутьсЯ,  то
устремлЯетсЯ  к  дергающемусЯ  движению,  и  тогда  мне  трудно
остановитьсЯ: по улице с Њиком трудны были только первые  шаги,
но   потом   все   во  мне  дергающе  заходило,  ноги  зашагали
электрически, и  безумно,  безумно  росло  глухое  раздражение,
когда  впереди  случалсЯ прохожий; обойти боюсь, то ли опрокину
прохожего,  то  ли  задену  за  дом  и  опрокинусь  сам,  --  а
приутишить шаги не в моей власти.

  ‚от  в  комнату  входит  Њик.  ‚  руках  у него новые порошки
кокаина, и он странными движениЯми прикрывает дверь, точно  она
может  на  него  свалитьсЯ.  ‚ерхнЯЯ  лампа потушена. ‚ комнате
почти мрак. ‚ осеннем качающем свете свечи, между  портьерой  и
шкапом  втиснулись Ќелли и ‡андер. €х головы на вытЯнутых шеЯх.
“ Ќелли криваЯ шеЯ, ее голова вытЯнута вбок, и кажетсЯ как  раз
с  этой стороны движутсЯ на нас грозные шорохи ночной квартиры.
ѓлаза безумно стоЯт. ‚  комнате  все  останавливаетсЯ,  у  всех
движутсЯ  только губы. -- ’иштиштиштиш, -- быстрым, сливающимсЯ
шепотом высвистывает Ќелли. -- Љто-то идет, --  шепчет  ‡андер,
--  кто-то  идет  сюда,  -- шепотом выкрикивает он и голова его
безостановочно трЯсетсЯ. € Я уже заражен. џ уже тоже  боюсь.  џ
уже  тоже не могу вообразить ничего более страшного, как именно
то, что сюда, в эту тихую, темную комнату придет шумный, бодрый
и дневной человек и увидит наши  глаза  и  всех  нас  в  этаком
состоЯнии.   €   Я   чувствую:  достаточно  сейчас  выстрелить,
пронзительно закричать или дико залаЯть -- и нежнаЯ ниточка, на
которой держитсЯ мой тихо бушующий мозг, -- порветсЯ. ‘ейчас  в
этой ночной тишине, Я особенно боюсь за эту ниточку.

  џ  сижу  в кресле. ѓолова моЯ так напрЯжена, что мне кажетсЯ,
будто она  колышетсЯ.  Њое  тело  захолодало,  застыло,  словно
отпало  от  головы: чтобы почувствовать ногу или руку, Я должен
двинуть ими.

  ‚округ менЯ  люди,  много,  очень  много  людей.  Ќо  это  не
галлюцинациЯ:  Я  вижу  этих людей не вне, а внутри себЯ. ‡десь
студенты, учащиесЯ женщины и другие, но все какие-то  странные:
косые,   кривые,   безносые,   волосатые,   бородатые.  --  Ђх,
профессор, -- восторженно кричит курсистка (профессор это Я) --
ах, профессор, пожалуйста, сегоднЯ о спорте. Ћна об одном глазу
и  протЯгивает  мне  издали  руки.  Љривые,  косые,  бородатые,
волосатые,  все  такие,  которым нельзЯ и страшно раздетьсЯ, --
вопЯт: -- да, профессор, да, о спорте -- да, про спорт -- дайте
определение, что такое спорт. џ  небрежно  улыбаюсь  и  кривые,
косые,  бородатые,  волосатые круто стихают. -- ‘порт, господа,
это есть затрата  физической  энергии  в  непременных  условиЯх
взаимного   соревнованиЯ  и  совершенной  непроизводительности.
Ѓезрукие, кривые, косые дико орут -- "дальше"  --  "ещееще"  --
"дальше". “ченаЯ женщина об одном глазу локтЯми бьет по мордам,
приговаривает  --  простите,  коллега,  -- и продираетсЯ к моей
кафедре. џ поднимаю руку. ’ишина. -- „лЯ нас, господа, -- шепчу
Я,  --  важен  не  спорт,  не  его  сущность,  а  степень   его
воздействиЯ,  его  влиЯние на общество, и даже, если угодно, не
государство.  ‚от  почему,  в  ознаменование  намеченной  темы,
позвольте  мне сказать несколько слов, относЯщихсЯ не к спорту,
а  к  спортсменам.  Ќе  думайте,  что  Я  имею  в  виду  только
спортсменов профессионалов, таких, которые берут деньги за свои
выступлениЯ  и  от  этого  живут.  Ќет. ‚едь важно не только от
чего, но во имЯ чего живет человек. Џоэтому под спортсменами, о
которых Я говорю, Я  разумею  решительно  всех  нам  известных,
независимо  от  того,  ЯвлЯетсЯ ли длЯ них спорт профессией или
призванием, средством  к  существованию  или  целью  их  жизни.
„остаточно   только   обратить   внимание   на   все   растущую
популЯрность таких спортсменов,  чтобы  признать,  что  уже  не
просто  успех,  а  уже истинное обожание этих людей захватывает
все большие круги общества. Ћб этих людЯх пишут газеты, их лица
фотографируютсЯ, -- (при  чем  здесь  лицо),  --  поЯвлЯютсЯ  в
журналах,  и,  кажетсЯ, уже очень немного недостает, чтобы люди
эти стали национальной гордостью. Њожно еще понЯть, если  нациЯ
гордитсЯ  своими  Ѓетховенами, ‚ольтерами, ’олстыми (хотЯ и то,
при чем здесь нациЯ), -- но  чтобы  нациЯ  гордилась  тем,  что
лЯжки  у  €вана –ыбулькина здоровее, чем у ѓанса Њюллера, -- не
кажетсЯ ли вам, господа, что подобнаЯ гордость  свидетельствует
не  столько  о  силе  и здоровье –ыбулькина, сколько о немощи и
болезни нации. ‚едь если €ван  –ыбулькин  имеет  успех,  --  то
Ясно,  что  каждый,  кто  этому  €вану  с  таким подозрительным
обожанием апплодирует, уже одними  своими  хлопками  всенародно
заЯвлЯет   свою   восторженную   готовность   поменЯтьсЯ  своей
жизненной ролью с тем, к кому относЯтсЯ  его  апплодисменты,  и
что  чем  больше таких апплодирующих людей, тем ближе ведет все
это к повороту в общественном  мнении,  и  тем  самым  во  всей
нации,  котораЯ  выберет  своим  идеалом и захочет стать €ваном
–ыбулькиным, единственной и  общепризнанной  заслугой  которого
будут его ужасно здоровые лЯжки.

  Ѓесчисленное  множество  раз шепчу Я эти слова. € мне хочетсЯ
сдержать эту ночь, мне так хорошо и так  Ясно  во  мне,  Я  так
неномерно влюблен в эту жизнь, мне хочетсЯ все замедлить, долго
откусывать   обожание   каждой   секунды,   но   уж   ничто  не
останавливаетсЯ, и всЯ эта ночь неудержимо и быстро уходит.

  ‘квозь щели портьер Я вижу рассвет. Џод глазами  и  в  скулах
пустота  и  тЯжесть.  ‚се  как-то грузно останавливаетсЯ вокруг
менЯ и во мне. ‚ носу все жадно  раскрыто,  тоскующе  пусто  до
самого горла, и дыхание больно царапает -- не то воздух слишком
жесток,  не то внутренность носа стала слишком нежна. џ пытаюсь
отогнать эту все тЯжче наваливающуюсЯ на менЯ тоску, Я  пытаюсь
вернуть   мои   мысли,   мои   восторги  и  восторги  бородатых
слушателей, но в памЯти моей возникает  всЯ  эта  ночь,  и  мне
делаетсЯ  так  стыдно,  так  срамно,  что  впервые  правдиво  и
искренно Я чувствую, что не хочу больше жить.

  Ќа столе, где разбросаны игральные карты,  Я  начинаю  искать
пакет  с кокаином. ‚се карты лежат рубашками вверх. Ћсторожно Я
раздвигаю их, опрокидываю одну, начинаю разбрасывать,  наконец,
бессмысленно рвать, от отсутствиЯ кокаина испытываЯ все больший
ужас  от  этой  страшной  тоски.  Ќо кокаина, конечно, нет. …го
унесли Њик и ‡андер. ‚ комнате никого нет. џ не сажусь, Я падаю
на диван. Џригнутый Я  страшно  дышу,  --  вдыхаЯ,  поднимаюсь,
выдыхаЯ  опадаю,  словно  этим вонзающимсЯ столбом воздуха могу
остудить огонь отчаЯниЯ. € только хитрый бесенок  в  дальнем  и
глубоком тайничке моего сознаниЯ, тот самый, который продолжает
светить  и  не тухнет даже при самом страшном урагане чувств --
только  этот  хитрый  бесенок  говорит  мне  о  том,  что  надо
смиритьсЯ,  что  не  надо думать о кокаине, что думаЯ о нем и в
особенности о возможности его наличиЯ здесь в  комнате,  Я  еще
только больше раздразниваю, только еще ужаснее мучаю себЯ.

  ‚  страшной, в никогда еще небывалой тоске, Я закрываю глаза.
€ медленно и плавно комната начинает  поворачиватьсЯ  и  падать
одним  углом.  “гол  опускаетсЯ  глубже,  проползает подо мной,
лезет подо мной, лезет позади менЯ вверх, поЯвлЯетсЯ надо  мной
и снова, но уже стремительно падает. џ раскрываю глаза, комната
вонзаетсЯ  на  место, сохранив свое кружение в моей голове. еЯ
не  держит,  голова  моЯ  обваливаетсЯ  на  грудь,  повертывает
комнату  вверх  ногами.  -- —то они сделали, что они сделали со
мной, -- шепчу Я и потом, бессмысленно помолчав, еще говорю: --
что ж, Я пропал. Ќо уже хитрый бесенок, тот самый,  который  --
(если  только  к  нему  прислушатьсЯ)  --  даже самые радостные
чувства  отравлЯет  сомнением,  --  а  самое  ужасное  отчаЯние
облегчает  надеждой,  --  этот  хитрый,  ни  во  что не верЯщий
бесенок мне говорил: -- все  твои  слова  это  театр,  все  это
только  театр;  пропасть  ты  не пропал, а ежели тебе худо, так
одевайсЯ и иди на воздух: здесь тебе сидеть нечего.

        5

  Ќа улице было еще сумеречно. Ќебо, грЯзно  малиновое,  висело
низко.  ЊенЯ  обогнал трамвай, -- сквозь его заснеженные стекла
расплющенными  апельсинами  просвечивало  горевшее   в   вагоне
электричество.  Џозади  трамваЯ опавшаЯ сетка бороздила и белой
струей снега била верх. Њне представилось, как в вагоне, звонко
потрескивающем от мороза, где кисло пахнет мокрым сукном, тесно
сидЯт и стоЯт люди и опыхивают друг друга густыми парами своего
утреннего, гнилью пахнущего дыханиЯ. ‚переди менЯ шел старик  с
палкой.  Ћн  часто  останавливалсЯ, подпиралсЯ палкой в живот и
подолгу и хрипло харкал. ѓлаза его, когда он  останавливалсЯ  и
кашлЯл,  смотрели на снег так, словно видели там нечто ужасное.
€ каждый раз, когда он выхаркивал зеленое, -- мое горло  делало
глоток,  и  мне  представлЯлось,  что Я глотаю то самое, что он
сплевывает. Ќикогда не думалось мне, что человек, что все  люди
могли  бы  внушать  такое  непомерное  отвращение,  как  Я  это
чувствовал в это утро.

  Ќа углу ветер трепыхал афишей на театральном столбе. Љогда  Я
вошел  в  его  полосу,  то  мимо гремевшего цепЯми грузовика --
через улицу перебежала девочка. Ќа другой стороне тротуара мать
видимо закаменела в страхе, но когда ребенок невредимо  добежал
до  нее,  то  она  больно схватила его за руку и тут же побила.
‘делав глаза щелками и рот четырехугольником -- ребенок  ревел.
‚се  было Ясно: мать скверно мстит своему ребенку за тот страх,
который она по его вине  перечувствовала.  Ќо  если  таково  то
лучшее, чем хвастаетсЯ человек, -- мать, то каковы же остальные
люди.

  Ќа улице посветлело и уже стало утро, когда Я вошел к себе во
двор.  Ќа  дорожке  был  свеже посыпан Яркий желтый песочек, на
котором чьито новые калоши вдавили оспенные  следы.  ‘адик  длЯ
господ был запущен и грЯзен. Ћт сброшенного туда со всего двора
снега  он приподнЯлсЯ над двором и в нем укоротились деревьЯ. ‚
снегу этом беспорЯдочно лежали мокрые черные доски и  только  с
трудом  можно  было  признать  в  них,  затонувшие  в сугробах,
сиденьЯ скамеек.

  Њатвей чистил мелом дверную  ручку,  свободной  рукой  дергаЯ
совершенно  так  же, как и той, что совершал работу, но когда Я
приблизилсЯ, -- зазвонил  телефон,  и  он  сбежал  в  будку.  џ
поднЯлсЯ по лестнице и отпер дверь. Ѓросив фуражку на подставку
висЯчего  зеркала, которое закачало обеденный стол с неубранным
с вечера самоваром, --  стараЯсь  ступать  тише,  Я  прошел  по
корридору и вошел к себе в комнату.

  ‚  первое мгновение менЯ удивило, что у окна еще горит лампа,
и Я даже попыталсЯ припомнить -- когда же Я ее забыл  потушить.
Ќо уже из кресла, руками тЯжко опираЯсь на ручки, мне навстречу
поднЯлась  моЯ мать. ѓлЯдЯ мне пристально в глаза, она медленно
приближалась. џ посмотрел в ее глаза и сразу вокруг менЯ  стало
ужасно  тихо.  ‚ кухне, лопающимисЯ струнами, капал водопровод.
-- ‚ор, -- едва шевельнув  губами  на  желтом  личике,  сказала
мать.  Ћна сказала это страшное слово отчетливым шепотом и даже
не  зажмурилась,  когда,   --   подчинЯЯсь   какой-то   внешней
необходимости действий, одновременно выполнЯЯ и ужасаЯсь ею, --
размахнулсЯ  и ударил ее по лицу. -- Њой сын вор, -- спокойно и
горестно, словно рассуждала сама с собой,  прошептала  мать,  и
страшно  трЯсЯ  седой головой и помедлив точно ожидаЯ, не ударю
ли Я еще раз, медленно с жалко висЯщими плечами и руками, пошла
к двери.

  Џод каменным подоконником в трубах отоплениЯ что-то  щелкало,
шипело,  лилось.  Ћттуда шла душнаЯ теплота. Ќа столе, не даваЯ
света, в  лампе  желто  тлела  проволока.  Ќос  мой  запух,  не
пропускал дыханиЯ. Ђ за окном соседний дом начал морщитьсЯ; его
труба  оторвалась и мокро расползалась в металлических небесах.
Ќо Я не старалсЯ сморгнуть заливавшие глаза слезы.

        6

  —ерез полчаса Я подходил к дому, где жил џг. “ подъезда стоЯл
извозчик, нагруженный чемоданами. ђЯдом, одетый  по  дорожному,
суетилсЯ  џг  со  своей  "испанкой".  ‡авидЯ  менЯ  и путаЯсь в
огромной своей дохе, он подбежал мне навстречу и обнЯл менЯ.  ‚
двух   словах   Я   рассказал,   что   дома  у  менЯ  случилась
неприЯтность, что Я, можно сказать, осталсЯ без крова, и  џг  с
бодрой возбужденностью человека, торопЯщегосЯ в отъезд, даже не
дав  мне  досказать до конца, и восклицаЯ, что это прекрасно, и
даже, вот истинный ѓосподь, очень  даже  кстати  предложил  мне
немедленно же поселитьсЯ в его комнате.

  Љрепко  сжимаЯ  мою  руку,  он  потащил  менЯ  в дом, на ходу
буркнул выносившей баул горничной, что все три месЯца,  которые
он  пробудет  в Љазани, в его комнате буду жить Я, -- все также
бегом протащил менЯ по лестнице и потом сквозь  залу  до  своих
дверей,  вставил  ключ, с сердитым видом сунул мне в руку пачку
денег, повторЯЯ при этом ни-ни-ни, и  еще  раз  поспешно  обнЯв
менЯ  и извинившись, что боитсЯ опоздать на поезд, махнув рукой
убежал.

  Ћставшись один и отперев дверь, Я со странным чувством  вошел
в  свое  новое  жилище.  ‚се  произошло  слишком  быстро  и  от
бессонной ночи менЯ гадко мутило.