ает  такое
стихотворение в размышлениЯ о смерти, из которых мы узнаем больше об авторе,
чем об умершем.  ‚ стихотворении Ћдена ничего подобного не было; более того,
вскоре  Я  понЯл, что  даже его структура была задумана, чтобы  отдать  дань
умершему   поэту,   подражаЯ  в   обратном   порЯдке   собственным   стадиЯм
стилистического  развитиЯ   великого  ирландца  вплоть   до   самых  ранних:
тетраметры третьей -- последней -- части стихотворениЯ.
     €менно  из-за  этих  тетраметров,  особенно из-за восьми строк  третьей
части, Я  понЯл,  какого  поэта  Я  читал.  ќти  строчки  затмили  длЯ  менЯ
изумительное описание "темного холодного днЯ", последнего днЯ ‰ейтса,  с его
содроганием:

        ђтуть опустилась во рту умирающего днЯ.

     Ћни  затмили незабываемое изображение пораженного тела  подобно городу,
чьи предместьЯ и  площади  постепенно пустеют,  будто  после  разгромленного
восстаниЯ. Ћни затмили даже эпохальное утверждение

        ...поэзиЯ не имеет последствий...

     Ћни,   эти  восемь   строк  в  тетраметре,   составившие  третью  часть
стихотворениЯ, звучат помесью гимна Ђрмии ‘пасениЯ, погребального песнопениЯ
и детского стишка:

        ‚ремЯ, которое нетерпимо
        Љ храбрости и невинности
        € быстро остывает
        Љ физической красоте,

        Ѓоготворит Язык и прощает
        ‚сех, кем он жив;
        Џрощает трусость, тщеславие,
        ‚енчает их головы лавром.
          (Џодстрочный перевод)

     џ помню, как Я сидел в маленькой избе, глЯдЯ через квадратное, размером
с  иллюминатор,  окно  на  мокрую, топкую дорогу с бродЯщими  по ней курами,
наполовину верЯ тому,  что  Я только что  прочел,  наполовину сомневаЯсь, не
сыграло ли со мной шутку мое знание Языка. “ менЯ там был здоровенный кирпич
англо-русского словарЯ, и Я снова и снова листал его, проверЯЯ каждое слово,
каждый оттенок, надеЯсь, что он сможет избавить менЯ от того смысла, который
взирал на менЯ со страницы. Џолагаю,  Я просто отказывалсЯ верить, что еще в
1939 году английский  поэт сказал: "‚ремЯ...  боготворит Язык", -- и  тем не
менее мир вокруг осталсЯ прежним.
     Ќо на этот раз  словарь не победил менЯ. Ћден действительно сказал, что
времЯ (вообще,  а  не  конкретное  времЯ)  боготворит  Язык, и  ход  мыслей,
которому это  утверждение дало толчок, продолжаетсЯ во мне по сей  день. €бо
"обожествление" -- это отношение меньшего  к большему. …сли времЯ боготворит
Язык, это означает, что  Язык больше, или старше, чем времЯ, которое, в свою
очередь, старше и больше пространства. ’ак менЯ учили, и Я действительно так
чувствовал.  ’ак что, если времЯ -- которое синонимично, нет, даже вбирает в
себЯ  божество --  боготворит Язык,  откуда  тогда  происходит Язык? €бо дар
всегда меньше дарителЯ. € не ЯвлЯетсЯ ли тогда Язык хранилищем времени? € не
поэтому ли времЯ его  боготворит? € не ЯвлЯетсЯ ли песнЯ, или стихотворение,
и даже  сама речь с ее цезурами, паузами, спондеЯми и т. д. игрой, в которую
Язык  играет, чтобы реструктурировать времЯ? € не  ЯвлЯютсЯ ли те, кем "жив"
Язык, теми, кем живо и времЯ? € если времЯ  "прощает" их, делает  ли оно это
из великодушиЯ или  по необходимости?  € вообще, не  ЯвлЯетсЯ ли великодушие
необходимостью?
     ЌесмотрЯ  на краткость  и горизонтальность,  эти  строчки  казались мне
немыслимой вертикалью. Ћни были также очень непринужденные, почти болтливые:
метафизика в  обличии  здравого  смысла,  здравый  смысл  в обличии  детских
стишков. ‘амо  число этих обличий сообщало мне,  что такое Язык,  и Я понЯл,
что  читаю  поэта,  который  говорит правду  -- или  через  которого  правда
становитсЯ слышимой. Џо крайней мере, это было больше похоже  на правду, чем
что-либо, что мне  удалось  разобрать в этой антологии. €,  возможно,  такое
чувство  возникало именно из-за налета необЯзательности, который Я ощущал  в
падающей  интонации  "прощает  /  ‚сех,  кем  он  жив; /  Џрощает  трусость,
тщеславие, / ‚енчает их головы лавром". џ полагал, слова эти были там просто
чтобы удержать рвущеесЯ вверх "‚ремЯ ...боготворит Язык".
     џ мог бы распространЯтьсЯ без конца об этих строчках, но только сейчас.
’огда  Я  был  просто  потрЯсен.  Љ  тому  же мне стало  Ясно,  что  следует
прислушиватьсЯ, когда Ћден  делает свои остроумные комментарии и  замечаниЯ,
не  упускаЯ из виду цивилизацию, какова бы ни была его непосредственнаЯ тема
(или  состоЯние).  џ  почувствовал,  что имею  дело  с  новым метафизическим
поэтом,  поэтом  необычайного  лирического   дарованиЯ,   маскирующимсЯ  под
наблюдателЯ общественных нравов. € Я подозревал, что этот выбор маски, выбор
этого  Языка  был меньше  обусловлен  вопросами стилЯ и традиции, чем личным
смирением,  налагаемым  на  него не столько определенной  верой, сколько его
чувством природы Языка. ‘мирение не выбирают.
     Ћднако мне еще предстоЯло прочесть моего Ћдена. €бо после "ЏамЯти “. Ѓ.
‰ейтса" Я понимал, что столкнулсЯ с автором более  смиренным,  чем ‰ейтс или
ќлиот,  с  душой  менее раздраженной,  чем  у них,  хотЯ,  боюсь,  не  менее
трагической.  ЋглЯдываЯсь назад,  сейчас  Я  могу  сказать,  что  не  совсем
ошибалсЯ  и  что  если  была  какаЯ-то  драма  в  голосе  Ћдена,  то не  его
собственнаЯ личнаЯ драма, но общественнаЯ или  экзистенциальнаЯ.  Ћн никогда
не поместил бы себЯ в центр трагической картины; в лучшем случае, он признал
бы  свое присутствие при  этой сцене.  Њне еще  предстоЯло услышать  из  его
собственных уст: "€. ‘. Ѓаху ужасно повезло. Љогда он хотел славить ѓоспода,
он  писал  хорал  или  кантату,  обращаЯсь  непосредственно  к  ‚семогущему.
‘егоднЯ, если  поэт  хочет  сделать то  же самое,  он вынужден прибегнуть  к
косвенной речи". ’о же, по-видимому, относитсЯ и к молитве.

        3

     Џо мере того  как  Я  пишу эти  заметки,  Я  замечаю,  что первое  лицо
единственного   числа  высовывает  свою   безобразную  голову  с  тревожащей
частотой. Ќо человек есть то, что он читает; иными словами, натыкаЯсь на это
местоимение,  Я  обнаруживаю Ћдена  больше,  чем кого-нибудь  еще: аберрациЯ
просто отражает количество прочитанного мною из этого поэта. Љонечно, старые
собаки не выучатсЯ новым трюкам, однако их хозЯева в конце концов становЯтсЯ
похожи  на своих собак.  Љритики  и особенно биографы писателей,  обладающих
характерным стилем, часто, пусть бессознательно, перенимают способ выражениЯ
своего предмета. ѓрубо говорЯ, нас менЯет то, что мы любим, иногда до потери
собственной индивидуальности. џ не хочу сказать, что именно это произошло со
мной; Я лишь пытаюсь сказать, что эти в остальном назойливые "Я" и "менЯ" --
в свою очередь, формы косвенной речи, адресат которой -- Ћден.
     „лЯ тех  из моего  поколениЯ, кто  интересовалсЯ поэзией на  английском
Языке --  не могу сказать, чтоб таковых было слишком много,  -- шестидесЯтые
были  эпохой  антологий. ‚озвращаЯсь  домой, иностранные студенты и  ученые,
приехавшие  в ђоссию  по обмену,  старались избавитьсЯ  от  лишнего веса и в
первую  очередь  оставлЯли  книги  стихов.  Ћни  продавали  их  за  бесценок
букинистам, которые впоследствии заламывали неслыханные цены, если вы хотели
их купить. ЋснованиЯ были весьма просты: удержать местных жителей от покупки
этих западных предметов; что до самого иностранца, он, очевидно, уже уедет и
не сможет увидеть это несоответствие.
     Ћднако, если  вы  знали  продавца, как  неизбежно знает тот, кто  часто
посещает эти  места, вы могли заключить что-то вроде сделки, котораЯ знакома
всем охотникам за книгами: вы менЯли одну книгу на другую, или две-три книги
на  одну, или вы  ее покупали, прочитывали, возвращали в магазин и  получали
свои деньги  назад. Љ тому же когда Я  освободилсЯ и вернулсЯ  в мой  родной
город, Я уже имел  некоторую репутацию, и в нескольких книжных  магазинах со
мной  обращались довольно  любезно. ‚следствие  этой  репутации  менЯ иногда
посещали иностранные студенты, и поскольку не полагаетсЯ переступать  чуждой
порог  с  пустыми   руками,  они  приносили  книги.  ‘  некоторыми  из  этих
посетителей у  менЯ завЯзывалась теснаЯ дружба,  отчего  мои  книжные  полки
заметно выигрывали.
     џ  очень любил  эти  антологии и  не  только за их содержание, но и  за
сладковатый  запах их  обложки,  и  за их  страницы с  желтым  обрезом.  Ћни
выглЯдели очень  по-американски  и  были  карманного формата.  €х можно было
вытащить  из  кармана в  трамвае  или  в  городском  саду, и хотЯ текст, как
правило, был понЯтен  лишь наполовину или на  треть, они мгновенно заслонЯли
местную  действительность.  Њоими   любимыми,  впрочем,  были  книги   ‹уиса
Ђнтермайера  и Ћскара “ильЯмса, поскольку они  были  с фотографиЯми авторов,
разжигавшими  воображение  не  меньше,  чем сами  строчки.  џ часами  сидел,
внимательно изучаЯ черно-белый  квадратик с чертами  того  или  иного поэта,
пытаЯсь угадать,  что он за  человек,  пытаЯсь его одушевить и  привести его
лицо в соответствие  с наполовину или на  треть понЯтыми строчками. Џозже, в
компании друзей мы обменивались нашими дикими догадками и  обрывками слухов,
которые  времЯ  от времени  до нас  доходили,  и, выведЯ  общий знаменатель,
объЯвлЯли свой приговор.  ЋпЯть-таки оглЯдываЯсь  назад, нужно  сказать, что
часто наши домыслы были не слишком далеки от истины.
     ’ак   Я  впервые  увидел  лицо  Ћдена.  ќто  была  ужасно   уменьшеннаЯ
фотографиЯ, несколько искусственнаЯ, слишком дидактическаЯ в своем обращении
с тенью:  снимок  больше  говорил  о фотографе, чем о  его модели.  €з  этой
фотографии можно было заключить, что либо фотограф был наивным эстетом, либо
черты модели были слишком нейтральны длЯ  его занЯтиЯ. Њне больше  нравилась
втораЯ  версиЯ,  отчасти  потому  что  нейтральность  тона  была  во  многом
особенностью оденовской поэзии, отчасти потому что антигероическаЯ поза была
ide`e  fixe нашего  поколениЯ. €деЯ эта состоЯла в том, чтобы выглЯдеть, как
другие:  простые  ботинки,  кепка,  пиджак  и галстук предпочтительно серого
цвета, ни бороды, ни усов. “истан был узнаваем.
     Љак до дрожи узнаваемыми были строчки из "1 сентЯбрЯ 1939 года", внешне
как бы объЯснЯющие начало войны, котораЯ  была колыбелью моего поколениЯ, но
в сущности описывающие и нас самих, примерно как этот черно-белый снимок:

        Њы знаем по школьным азам,
        Љому причинЯют зло,
        ‡ло причинЯет сам.
          (Џеревод Ђ. ‘ергеева)

     ќти   строчки  действительно   выбиваютсЯ   из   контекста,   уравниваЯ
победителей  с  жертвами,   и,  Я   думаю,  они  должны  быть  вытатуированы
федеральным правительством на  груди  каждого новорожденного не только за их
содержание,  но  и  за их интонацию.  …динственным приемлемым доводом против
такой процедуры был бы тот, что у  Ћдена есть строчки и получше. —то делать,
к примеру, с:

        ‹юди за стойкой стремЯтсЯ
        Џо-заведенному жить:
        „жаз должен вечно играть.
        Ђ лампы вечно светить.
        Ќа конференциЯх тщатсЯ
        Ћбставить мебелью доты,
        Џридать им сходство с жильем,
        —тобы мы, как бедные дети,
        ЃоЯщиесЯ темноты,
        Ѓрели в проклЯтом лесу
        € не знали, куда бредем.
          (Џеревод Ђ. ‘ергеева)

     €ли, если вы думаете,  что это  слишком  американское,  слишком  отдает
Ќью-‰орком,  то как  насчет  этого двустишиЯ из "™ита  Ђхилла", которое,  по
крайней мере длЯ менЯ, звучит „антовой эпитафией горстке восточноевропейских
наций:

        ...они потерЯли гордость
        € умерли прежде, чем умерли их тела.

     €ли,  если  вы все же против такого варварства, если вы хотите пощадить
нежную кожу, которую  это  ранит,  в этом же стихотворении  есть семь других
строчек, которые следует  высечь  на  вратах всех существующих государств  и
вообще на вратах всего нашего мира:

        Њаленький оборванец от нечего делать один
        ‘лонЯлсЯ по пустырю, птица
        ‚злетела, спасаЯсь от его метко брошенного камнЯ:
        —то девушек насилуют, что двое могут прирезать третьего,
        Ѓыло аксиомой длЯ него, никогда не слышавшего
        Ћ мире, где держат обещаниЯ.
        €ли кто-то может заплакать, потому что плачет другой.
          (Џодстрочный перевод)

     ’ак  что вновь  прибывший  не  будет обманыватьсЯ  относительно природы
этого мира, а обитатели этого мира не примут демагога за полубога.
     Ќе  надо  быть  цыганом  или  ‹омброзо,  чтобы  верить  в  свЯзь  между
внешностью индивидуума и его поступками:  в конечном счете, на этом основано
наше чувство прекрасного. Ќо как должен выглЯдеть поэт, написавший:

        ‘овсем в другом месте огромные
        ‘тада оленей пересекают
        Њили и мили золотого мха
        Ѓезмолвно и очень быстро.
          (Џодстрочный перевод)

     Љак должен выглЯдеть человек,  который любит переводить  метафизические
истины в прозаический здравый смысл так же, как он любит обнаруживать первые
в последнем?  Љак должен выглЯдеть тот,  кто, тщательно занЯвшись творением,
говорит вам о ’ворце больше,  чем любой  нахальный агонист,  прущий напролом
через  сферы?  ђазве  не  должна  восприимчивость,  уникальнаЯ  в  сочетании
честности, клинического отстранениЯ и  сдержанного лиризма, привести если не
к  уникальному  устройству  черт  лица,  то,  по крайней мере, к особенному,
необщему лица этого выражению? €  можно ли  такие черты или  такое выражение
передать кистью? запечатлеть камерой?
     Њне  очень нравилсЯ  процесс  экстраполированиЯ  фотографии  размером с
марку. Њы всегда ищем лицо, мы всегда хотим, чтобы идеал материализовалсЯ, и
Ћден был в то времЯ очень близок к тому, что,  в общем, складывалось в идеал
(двумЯ другими были Ѓеккет и ”рост, однако Я знал, как они выглЯдЯт; как это
ни  ужасно,   соответствие   их   наружности   поступкам   было   очевидно.)
‚последствии,  конечно,  Я  видел  другие фотографии  Ћдена:  в  провезенном
контрабандой журнале или в других  антологиЯх. Ќо они ничего  не прибавлЯли;
человек ускользал  от  объектива,  или  объектив  отставал от  него. џ начал
задаватьсЯ  вопросом,  способна ли одна форма искусства  изобразить  другую,
может ли визуальное удержать семантическое?
     Ћднажды --  думаю,  это  было зимой 1968  или 1969  года --  в  Њоскве,
Ќадежда  Њандельштам,  которую  Я навестил, вручила  мне еще  одну антологию
современной поэзии, очень  красивую  книгу,  щедро иллюстрированную большими
черно-белыми фотографиЯми, сделанными, насколько Я помню, ђолли Њаккенной. џ
нашел то, что  искал. Ќесколько месЯцев спустЯ  кто-то  позаимствовал у менЯ
эту книгу, и Я никогда больше не видел эту фотографию, но, помню ее довольно
Ясно.
     ‘нимок был  сделан где-то в Ќью-‰орке, видимо,  на какой-то эстакаде --
или той,  что рЯдом с ѓранд-‘ентрал, или же у Љолумбийского университета, на
той,  что перекрывает Ђмстердам-авеню. Ћден  стоЯл там  с видом застигнутого
врасплох при переходе, брови недоуменно поднЯты. €  все же взглЯд необычайно
спокойный  и  острый. ‚ремЯ,  по-видимому,  --  конец сороковых  или  начало
пЯтидесЯтых, до того, как его  черты перешли в знаменитую морщинистую стадию
"смЯтой постели". Њне все стало Ясно, или почти все.
     Љонтраст или, лучше, степень несоответствиЯ между  бровЯми, поднЯтыми в
формальном  недоумении,  и остротой  его  взглЯда,  по  моему  мнению, прЯмо
соответствовала  формальной  стороне  его  стиха (две  поднЯтые  брови = две
рифмы) и ослепительной  точности  их  содержаниЯ. ’о, что взирало на менЯ со
страницы, было лицевым эквивалентом рифмованного двустишиЯ, истины,  котораЯ
лучше познаетсЯ сердцем. —ерты были правильные, даже простые. ‚ этом лице не
было  ничего  особенно поэтического,  ничего байронического,  демонического,
ироничного,  Ястребиного, орлиного, романтического, скорбного и т. д. ‘корее
это  было лицо врача, который интересуетсЯ вашей жизнью, хотЯ знает, что  вы
больны. ‹ицо, хорошо готовое ко всему, лицо -- итог.
     ђезультат.  …го лишенный выражениЯ  взглЯд  был прЯмым производным этой
ослеплЯющей близости  лица  к предмету,  котораЯ  порождает выражениЯ  вроде
"добровольные обЯзанности",  "необходимое убийство", "консервативнаЯ  мгла",
"искусственное запустение" или "тривиальность  песка". Ѓыло ощущение,  будто
близорукий человек  снимает очки, с  той  разницей, что  острота зрениЯ этой
пары глаз не имела отношениЯ ни к близорукости, ни к малости предметов, но к
угрозам, глубоко в них  запрЯтанным. ќто был взглЯд человека, который знает,
что  он не сможет  уничтожить  эти  угрозы,  но который,  однако,  стремитсЯ
описать вам как симптомы, так и самую болезнь.  ќто  не было  так называемой
"социальной критикой" -- хотЯ бы потому, что болезнь не была социальной: она
была экзистенциальной.
     ‚ообще,  Я  думаю, этот  человек  ошибочно  был  принЯт за  социального
комментатора, или диагноста, или что-то в этом роде. —аще всего его обвинЯли
в том, что он не предлагал лечениЯ. Џолагаю, некоторым образом он сам на это
напросилсЯ,  прибегаЯ  к  фрейдистской,  затем  к  марксистской и  церковной
терминологиЯм.  •отЯ  лечение  состоЯло   как  раз   в   использовании  этих
терминологий,  ибо  они  всего  лишь различные  диалекты, на  которых  можно
говорить об одном и том же предмете, который есть любовь. €злечивает как раз
интонациЯ, с  которой мы обращаемсЯ  к  больному.  Џоэт ходил среди  тЯжело,
часто  смертельно  больных  этого  мира, но  не  как  хирург, а  как  сестра
милосердиЯ  -- а каждый  пациент знает, что как раз сиделка, а не  надрез  в
конечном счете ставит человека на ноги. ‚ последней речи Ђлонсо к ”ердинанду
в "Њоре и зеркале" мы слышим именно голос сестры милосердиЯ, то есть любви:

        Ќо если ты не сможешь удержать свое царство
        € придешь, как до тебЯ отец, туда,
        ѓде мысль обвинЯет, и чувство высмеивает,
        ‚ерь своей боли...
          (Џодстрочный перевод)

     Ќи врач, ни  ангел, ни тем более возлюбленный или родственник не скажут
вам этого в  момент вашего полного поражениЯ:  только сиделка  или поэт,  по
опыту, а также из любви.
     €  Я  дивилсЯ этой  любви. џ не знал ничего  о жизни Ћдена:  ни  о  его
гомосексуальности, ни о его браке по расчету (ее) с ќрикой Њанн  и т. д.  --
ничего.  Ћдно  Я чувствовал  совершенно  Ясно:  эта любовь  перерастет  свой
предмет. ‚  моем уме  --  лучше,  в  моем  воображении --  это была  любовь,
увеличеннаЯ или ускореннаЯ Языком, необходимостью ее выразить; а Язык -- это
Я уже знал -- имеет свою собственную динамику и склонен,  особенно в поэзии,
использовать свои  самопорождающие приемы: метры и  строфы,  заводЯщие поэта
далеко  от его  первоначального  назначениЯ.  €  еще  одна  истина о любви в
поэзии,  которую мы  добываем из чтениЯ  ее,  это  то, что  чувства писателЯ
неизбежно подчинЯютсЯ линейному  и  безоткатному  движению  искусства.  ‚ещи
такого рода обеспечивают в искусстве более высокую  степень лиризма: в жизни
его  эквивалент  --  в  изолЯции.  •отЯ  бы  из-за   своего  стилистического
разнообразиЯ этот человек должен был знать необычайную степень отчаЯниЯ, что
и демонстрируют многие  из его  самых  восхитительных, самых  завораживающих
лирических стихов. €бо в искусстве легкость прикосновениЯ чаще всего исходит
из темноты его полного отсутствиЯ.
     € все-таки это была любовь, навсегда сохраненнаЯ Языком, не помнЯщаЯ --
поскольку Язык был  английским -- про пол и усиленнаЯ глубокой болью, потому
что боль, возможно, тоже должна быть высказана. џзык, в  конечном счете, сам
себЯ сознает  по определению, и он хочет освоитьсЯ в каждой новой  ситуации.
Љогда  Я смотрел на  фотографию ђолли Њаккенны, Я испытывал  удовольствие от
того, что лицо  на ней  не обнаруживало  ни  невротического,  ни какого-либо
иного напрЯжениЯ; что оно было бледное,  обыкновенное, ничего не выражало, а
наоборот,  впитывало то, что  творитсЯ  перед его глазами.  Љак замечательно
было бы,  думал Я, иметь такие черты; и пыталсЯ собезьЯнничать  эту  гримасу
перед зеркалом. …стественно,  мне  это не  удалось, но  Я знал, что потерплю
неудачу,  потому  что такое лицо должно быть единственным в своем  роде.  Ќе
было нужды подражать ему:  оно уже  существовало  в этом мире, и мир казалсЯ
мне как-то приЯтней оттого, что в нем где-то было это лицо.
     ‘транное это  дело  -- лица поэтов. ’еоретически облик автора не должен
иметь  значение длЯ  читателей: чтение  --  занЯтие не  длЯ  нарциссов, как,
впрочем,  и писание, однако к моменту,  когда  нам  понравилось  достаточное
число  стихов поэта,  мы начинаем интересоватьсЯ наружностью пишущего.  ќто,
по-видимому,  свЯзано  с  подозредием,  что  любить  произведение  искусства
означает, распознать  истину  или ту  ее  часть, которую искусство выражает.
Ќеуверенные  по   природе,  мы  желаем   видеть   художника,   которого   мы
отождествлЯем с его творением, чтобы в дальнейшем знать, как истина выглЯдит
во плоти. ’олько античные  авторы  избежали  этого  рассматриваниЯ,  почему,
отчасти,  они и  считаютсЯ  классиками,  и их  обобщенные  мраморные  черты,
усеивающие  ниши библиотек,  находЯтсЯ  в  прЯмом соответствии  с  абсолютно
архетипическим значением их произведений. Ќо когда вы читаете:

         ... Џосетить
        Њогилу друга, закатить безобразную сцену,
        ‘осчитать любови, из которых вырос,
        -- •орошего мало, но щебетать, как не умеющаЯ плакать птица,
        Љак будто никто конкретно не умирает
        € сплетнЯ никогда не оказывалась правдой, немыслимо...
          (Џодстрочный перевод)

вы  начинаете чувствовать,  что  за  этими  строчками  стоит  не  белокурый,
черноволосый,  бледный,  смуглый,  морщинистый  или  гладколицый  конкретный
автор, но сама жизнь; и с <i>ней</i> вы хотели бы познакомитьсЯ; к <i>ней</i> вы хотели бы
оказатьсЯ в человеческой  близости. ‡а этим желанием стоит  не тщеславие, но
некаЯ человеческаЯ физика, котораЯ притЯгивает  маленькую частицу к большому
магниту, даже если  дело кончитсЯ тем, что вы повторите вслед за  Ћденом: "џ
знал трех великих  поэтов, и  все они  были первостатейные сукины дети".  џ:
"Љто?"  Ћн: "‰ейтс,  ”рост, Ѓерт Ѓрехт".  (Ќо вот насчет Ѓрехта он ошибалсЯ:
Ѓрехт не был великим поэтом.)

        4

     6 июнЯ  1972 года,  примерно  через  сорок  восемь  часов  после  моего
вынужденно  спешного  отъезда  из  ђоссии,  Я  стоЯл  с моим  другом  Љарлом
Џроффером,   профессором   русской   литературы  Њичиганского   университета
(прилетевшим  в  ‚ену,  чтобы менЯ встретить), перед  летним  домом Ћдена  в
деревушке Љирхштеттен,  объЯснЯЯ  его владельцу  причины  нашего  пребываниЯ
здесь. ќта встреча могла не произойти.
     ‚ ‘еверной Ђвстрии  три Љирхштеттена, и  мы  проехали  все  три  и  уже
собирались повернуть назад,  когда машина въехала в  тихую узкую деревенскую
улочку  и мы  увидели  деревЯнную стрелку-указатель, гласЯщую "Ћденштрассе".
Џрежде она  называлась (если Я правильно помню) "Hinterholz", потому  что за
лесом   эта   улица  выходила   к  местному   кладбищу.  Џереименование  ее,
по-видимому, свЯзано столько  же с  желанием жителей деревни  отделатьсЯ  от
этого "memento, mori", сколько и с их  уважением к великому поэту,  живущему
среди них. Џоэт относилсЯ к этому со смешанным чувством гордости и смущениЯ.
Ћднако  чувства  более  определенные  были у  него  к  местному  свЯщеннику,
которого  звали  икльгрубер.  Ћден  не  мог  отказать  себе  в удовольствии
называть его "Ћтец икльгрубер".
     ‚се  это Я узнал  позже. ’ем  временем  Љарл  Џроффер пыталсЯ объЯснить
причины нашего  пребываниЯ там  коренастому обливающемусЯ  потом  человеку в
красной рубашке и широких подтЯжках,  с пиджаком  в руках и грудой  книг под
мышкой. —еловек  только  что приехал поездом из ‚ены и, поднЯвшись на  холм,
запыхалсЯ и не был расположен к разговору.  Њы  уже собирались отказатьсЯ от
нашей затеи, когда он вдруг уловил, что говорит Љарл Џроффер, воскликнул "Ќе
может быть!" и  пригласил нас в дом. ќто был “истан Ћден, и было  это меньше
чем за два года до его смерти.
     Џозволю себе  объЯснить,  как  все это вышло. …ще в 1969 году „жордж ‹.
Љлайн, профессор философии в Ѓрин-Њоре, посетил менЯ в ‹енинграде. Џрофессор
Љлайн переводил мои стихи на английский длЯ издательства "Џингвин", и, когда
мы  обсуждали содержание будущей книги, он спросил менЯ, кого бы  в идеале Я
желал видеть автором предисловиЯ. џ предложил Ћдена, потому что  в тогдашнем
моем представлении ЂнглиЯ и Ћден были синонимами. Ќо сама перспектива выхода
моей книги в Ђнглии в то времЯ была совершенно нереальной. …динственное, что
сообщало  этому  предприЯтию  сходство  с  реальностью,  --  его   полнейшаЯ
беззаконность по советским нормам.
     ’ем не менее механизм был запущен.  Ћдену дали прочесть рукопись, и она
ему достаточно понравилась, чтобы  написать  предисловие. ’ак  что, когда  Я
попал в ‚ену, Я имел при  себе адрес Ћдена в Љирхштеттене. ЋглЯдываЯсь назад
и думаЯ о разговорах, которые мы вели в  течение трех последующих  недель  в
Ђвстрии и затем  в ‹ондоне и  Ћксфорде, Я слышу больше его  голос, чем свой,
хотЯ, должен сказать, Я допрашивал его с пристрастием на предмет современной
поэзии, особенно о  самих поэтах. ‚прочем,  это было вполне понЯтно,  потому
что единственнаЯ английскаЯ фраза,  в которой Я знал, что  не сделаю ошибки,
была: "Њистер Ћден, что вы думаете о..." -- и дальше следовало имЯ.
     ‚озможно, это было к лучшему, ибо что мог Я сообщить ему  такого, о чем
бы он  не знал уже так  или иначе? Љонечно, Я  мог бы ему рассказать,  как Я
перевел несколько  его  стихотворений на  русский  Язык  и  отнес их  в один
московский  журнал,  но  случилось  это  в  1968  году. ‘оветы  вторглись  в
—ехословакию, и однажды ночью Ѓи-Ѓи-‘и передала его "—удовище делает то, что
умеют чудовища...",  и  это был  конец  данного  предприЯтиЯ. (€сториЯ  эта,
вероЯтно, расположила бы  его ко мне, но Я был не слишком высокого мнениЯ об
этих переводах в любом случае.) —то Я никогда не читал удачного перевода его
стихов ни на один Язык, о котором  имел какое-то представление?  Ћн  сам это
знал, вероЯтно, слишком хорошо. —то  Я обрадовалсЯ,  узнав о его преданности
триаде  Љьеркегора, котораЯ  и длЯ  многих из  нас  была ключом  к пониманию
человеческого вида? Ќо Я опасалсЯ, что не смогу это выразить.
     ‹учше было  слушать. Џоскольку Я был русским, он обычно  высказывалсЯ о
русских писателЯх. "џ бы не хотел жить  под одной  крышей с „остоевским", --
заЯвлЯл он.  €ли:  "‹учший русский писатель --  —ехов". --  "Џочему?" -- "Ћн
единственный из вас, у кого есть здравый смысл". €ли он задавал  мне вопрос,
который,  казалось, больше  всего  озадачивал  его  в моем  отечестве:  "Њне
говорили,  что русские всегда крадут дворники с автомобилей. Џочему?" Ќо мой
ответ -- потому что нет запчастей -- не удовлетворЯл его; он, очевидно, имел
в  виду более непостижимую причину, и, прочитав его, Я почти  начал понимать
это сам. ‡атем он предложил  перевести  некоторые из  моих  стихов. ќто менЯ
сильно  потрЯсло.  Љто  Я такой,  чтобы  менЯ  переводил Ћден? џ  знал, что,
благодарЯ  его  переводам,  стихи некоторых  моих  соотечественников  сильно
выгадали, хотЯ и не заслуживали того; тем не менее Я как-то не мог допустить
мысли,  что  <i>он</i> работает  на <i>менЯ</i>.  Џоэтому  Я сказал:  "Њистер Ћден, что вы
думаете  о... ђоберте ‹оуэлле?" -- "џ не люблю мужчин, --  последовал ответ,
-- которые оставлЯют за собой дымЯщийсЯ шлейф плачущих женщин".
     ‚ течение этих  недель в Ђвстрии он занималсЯ  моими делами с  усердием
хорошей  наседки.  Ќачать  с  того,  что  мне  необъЯснимо  стали  поступать
телеграммы и  другаЯ почта  с указанием "“. X. Ћдену  длЯ  €.  Ѓ.". ‡атем он
отправил в Ђкадемию американских  поэтов  просьбу предоставить мне некоторую
финансовую  помощь.  ’ак Я получил мои первые американские  деньги -- тысЯчу
долларов, если быть  точным, -- на которые Я протЯнул до моей первой получки
в  Њичиганском университете. Ћн поручил менЯ  своему  литературному  агенту,
инструктировал менЯ, с кем встречатьсЯ, а кого избегать, знакомил со  своими
друзьЯми,  защищал от журналистов и с сожалением  говорил о том, что оставил
свою квартиру возле ‘вЯтого Њарка -- как будто Я  собиралсЯ поселитьсЯ в его
Ќью-‰орке.  "„лЯ вас  это было  бы  хорошо.  •отЯ бы  потому, что  там рЯдом
армЯнскаЯ церковь, а службу лучше слушать, когда не понимаешь слов. ‚ы же не
знаете армЯнского? " џ не знал.
     ‡атем из ‹ондона пришло -- “. X. Ћдену длЯ €. Ѓ. -- приглашение принЯть
участие  в  Њеждународном  фестивале  поэзии  в  Љуин-ќлизабет-•олле,  и  мы
заказали билеты на один и тот же рейс Ѓританской авиакомпании. ‚ это времЯ у
менЯ  поЯвилась возможность хотЯ бы  частично отблагодарить  его.  ‘лучилось
так,  что  во  времЯ  моего  пребываниЯ  в  ‚ене  Я  познакомилсЯ  с  семьей
ђазумовских (потомками графа ђазумовского, по заказу которого Ѓетховен писал
квартеты).  Ћдна  из  них,   Ћльга  ђазумовскаЯ,   работала  на  австрийских
авиалиниЯх. “знав о том,  что  Ћден и Я  летим одним  рейсом в  ‹ондон,  она
позвонила в Ѓританскую  компанию  и попросила принЯть  этих двух  пассажиров
по-королевски. —то мы и получили. Ћден был доволен, а Я горд.
     Ќесколько  раз  за это времЯ он требовал,  чтобы Я  звал  его по имени.
…стественно,  Я сопротивлЯлсЯ --  и не только из-за моего  преклонениЯ перед
этим  поэтом, но  и из-за  разницы в возрасте: русские ужасно  щепетильны  в
таких вещах. ‚ конце  концов  в ‹ондоне  он  сказал:  "’ак не пойдет. €ли вы
будете называть  менЯ “истан,  или мне  придетсЯ  обращатьсЯ к  вам:  мистер
Ѓродский".  ќта  перспектива показалась  мне  столь нелепой,  что  Я сдалсЯ.
"•орошо, “истан, -- сказал Я,  -- как скажете, “истан". Џосле чего мы  пошли
на  чтениЯ.  Ћн  облокотилсЯ  на  кафедру  и  добрых  полчаса  наполнЯл  зал
строчками, которые помнил наизусть. …сли Я и желал когда-нибудь, чтобы времЯ
остановилось,  то именно  тогда,  в этом большом темном зале на южном берегу
’емзы. Љ сожалению,  этого не произошло. Ќо годом позже --  за три месЯца до
его смерти в австрийской гостинице -- мы снова читали вместе. ‚ том же зале.

        5

     Љ тому времени ему было почти шестьдесЯт шесть. "Њне <i>пришлось</i> переехать
в Ћксфорд. џ здоров, но мне необходимо, чтобы  за мной кто-то присматривал".
Ќасколько  Я  мог понЯть, посещаЯ  его  там  в  Январе  1973  года,  за  ним
присматривали    лишь   четыре   стены    коттеджа    шестнадцатого    века,
предоставленного ему  колледжем, и одна прислуга. ‚  столовой  преподаватели
оттеснЯли его от стола с едой. џ предположил, что это просто школьные манеры
англичан, мальчишки остаютсЯ мальчишками. Ћднако, глЯдЯ на  них, Я не мог не
вспомнить еще одно из уистановских ослепительных приближений: "тривиальность
песка".
     ќто  дурачество  было  просто одной  из вариаций на тему: "Ћбщество  не
имеет  обЯзательств  перед поэтом",  особенно перед  старым поэтом.  ’о есть
общество охотно прислушиваетсЯ к политику того же возраста, или даже старше,
но  не  к  поэту.  ’ому  есть  разные   причины,  от   антропологических  до
подхалимских.  Ќо  вывод   прост  и  неизбежен:   общество  не  имеет  права
жаловатьсЯ, если  политик  его надует. €бо,  как однажды  это выразил Ћден в
своем "ђембо":

        Ќо в ребенке этом ложь ритора
        ‹опнула, как труба: холод создал поэта.
          (Џодстрочный перевод)

     …сли  ложь  взрываетсЯ  таким  образом в  "этом  ребенке",  то  что  же
происходит  с  нею  в  старике,  который  острее  чувствует  холод?  Љак  бы
самонадеЯнно  это  ни звучало  в  устах иностранца, трагическим  достижением
Ћдена как поэта было именно то, что он освободил  свой стих от обмана любого
вида, будь он риторическим или бардовским. Џодобные вещи отчуждают не только
от коллег-преподавателей, но и от собратьев  по перу, ибо в  каждом  из  нас
сидит прыщавый юнец, жаждущий бессвЯзного пафоса.
     ‡аделавшись критиком,  этот  апофеоз прыщей  видит в  отсутствии пафоса
дрЯблость, нерЯшливость,  болтовню,  распад. ’аким,  как он,  не  приходит в
голову, что стареющий  поэт имеет право писать хуже -- если он действительно
пишет хуже -- что нет ничего менее приЯтного, чем неприличествующие старости
"открытие  любви"  и пересадка  обезьЯньих  желез.  Њежду  шумливым и мудрым
публика всегда  выберет первого (и не потому,  что  такой  выбор отражает ее
демографический состав  или из-за  романтического  обыкновениЯ  самих поэтов
умирать молодыми, но  вследствие присущего виду нежеланиЯ думать о старости,
не  говорЯ  уже  о  ее  последствиЯх).  Џечально  в  этой  приверженности  к
незрелости  то, что сама она есть состоЯние далеко не постоЯнное. Ђх, если б
оно  было таковым! ’огда  все можно было бы объЯснить  присущим виду страхом
смерти.  ’огда  все  эти  "€збранные"  стольких  поэтов  были  бы такими  же
безобидными, как  жители Љирхштеттена,  переименовавшие  свой  "Hinterholz".
…сли бы  это было лишь страхом смерти,  то читатели  и особенно восторженные
критики  должны  были бы безостановочно  кончать с собой, следуЯ  примеру их
любимых молодых авторов. Ќо этого не происходит.
     ЏодлиннаЯ историЯ этой приверженности нашего вида к  незрелости гораздо
печальней. Ћна  свЯзана  не с  неохотой человека  знать  о смерти,  но с его
нежеланием  слышать  о жизни.  Ћднако невинность  --  последнее,  что  может
поддерживатьсЯ  естественно.  ‚от почему поэтов  --  особенно тех,  что жили
долго  --  следует  читать полностью,  а не в избранном. Ќачало  имеет смысл
только  если   существует  конец.  €бо,   в  отличие  от   прозаиков,  поэты
рассказывают нам  всю историю: не  только через  свой действительный  опыт и
чувства, но -- и это наиболее длЯ нас  важно  --  посредством Языка, то есть
через слова, которые они в конечном счете выбирают.
     ‘тареющий человек,  если он все еще  держит  перо, имеет выбор:  писать
мемуары  или вести  дневник. Џо самой природе своего  ремесла,  поэты  ведут
дневник. —асто  против собственной  воли,  они  честно прослеживают  то, что
происходит (а) с  их душами, будь  это расширение души или -- более часто --
ее  усадка  и  (б) с  их  чувством Языка,  ибо  они первые,  длЯ  кого слова
становЯтсЯ скомпрометированными  или  обесцениваютсЯ.  ЌравитсЯ нам  это или
нет, мы здесь длЯ того, чтобы узнать не только что времЯ делает с людьми, но
что Язык делает с  временем. Ђ поэты,  не будем этого забывать, это те, "кем
он (Язык) жив". €менно этот  закон учит поэта большей праведности, чем любаЯ
вера.
     Џоэтому на “.  X.  Ћдене можно создать многое.  Ќе потому, что  он умер
будучи  вдвое  старше  •риста,  и  не  благодарЯ кьеркегоровскому  "принципу
повторениЯ". Ћн просто служил бесконечности большей,  чем та, с  которой  мы
обычно считаемсЯ, и  он Ясно  свидетельствует  о ее  наличии; более того, он
сделал ее гостеприимной.  Ѓез преувеличениЯ, каждый индивидуум должен  знать
по крайней мере одного  поэта от корки до корки:  если не как  проводника по
этому миру, то как критерий Языка. ‚ обеих  областЯх “. X. Ћден  справлЯетсЯ
отлично, хотЯ бы из-за их сходства соответственно с адом и ‹имбом<a href=#fn_19_4><sup>4</sup></a>.
     Ћн был великим поэтом (единственное, что неправильно в этом предложении
-- его  времЯ,  поскольку  Язык  по  своей  природе  ставит  то, что  в  нем
достигнуто, неизменно в настоЯщее  времЯ),  и Я  считаю,  что мне необычайно
повезло, что Я его встретил. Ќо если бы Я вообще его не встретил, все  равно
существовала бы  реальность  его стихов.  ‘ледует быть благодарным судьбе за
то, что  она  свела  тебЯ  с этой реальностью,  за  обилие даров,  тем более
бесценных,  что  они не  были  предназначены  ни длЯ  кого  конкретно. Њожно
назвать это щедростью духа, если бы дух не нуждалсЯ в человеке, в котором он
мог бы  преломитьсЯ.  Ќе  человек  становитсЯ свЯщенным в  результате  этого
преломлениЯ, а дух становитсЯ человечным и внЯтным. Ћдного этого -- вдобавок
к  тому,  что люди конечны,  -- достаточно,  чтобы  преклонЯтьсЯ перед  этим
поэтом.
     Љаковы  бы ни были причины,  по  которым  он пересек  Ђтлантику и  стал
американцем,  итог состоЯл в том,  что он сплавил  оба  английских наречиЯ и
стал   --  перефразируЯ   одну  из   его   собственных   строчек   --  нашим
трансатлантическим ѓорацием.  ’ак  или  иначе,  все путешествиЯ, которые  он
предпринимал -- по  странам, пещерам дущи, доктринам,  верам  --  служили не
столько  длЯ того, чтобы  усовершенствовать его аргументацию,  сколько чтобы
расширить его речь. …сли поэзиЯ когда-нибудь и была длЯ него делом чести, он
жил  достаточно  долго, чтобы она  стала просто средством  к  существованию.
Ћтсюда  его  автономность,   душевное  здоровье,  уравновешенность,  ирониЯ,
отстраненность -- короче, мудрость. —то бы это ни было,  чтение  его -- один
из  очень   немногих  --   если  не  единственный   --   доступных  способов
почувствовать себЯ порЯдочньнм человеком.
     Џоследний раз Я видел его в июле 1973 года за ужином у ‘тивена ‘пендера
в ‹ондоне. “истан сидел за столом, держа сигарету  в правой руке, бокал -- в
левой, и  распространЯлсЯ  о холодной  лососине.  Џоскольку стул был слишком
низким,  хозЯйка-дома  подложила под него два растрепанных тома Ћксфордского
словарЯ.  џ подумал тогда,  что вижу единственного  человека,  который имеет
право использовать эти тома длЯ сидениЯ.

             1983

        Џеревод с английского …лены Љасаткиной


     <a name=fn_19_1></a><sup>1</sup> ‡десь -- взаимно (лат.).

     <a name=fn_19_2></a><sup>2</sup> ‚ антологии -- перевод ‚л. ‡уккау-Ќевского (Џрим. перев.).

     ‚едь не пойдет никто
     „альше вокзала или дальше дамбы,
     ‘ам не пойдет и сына не пошлет...

     <a name=fn_19_3></a><sup>3</sup> Њимоходом (фр.).

     <a name=fn_19_4></a><sup>4</sup> ‹имб -- преддверие ада.

--------
        Ќапутствие

     „амы и господа!

     Џойдете  ли вы по  жизни  дорогой риска или  благоразумиЯ, вы рано  или
поздно столкнетесь с тем, что по традиции принЯто называть ‡лом. џ говорю не
о персонаже готических романов, а как  минимум о реальной общественной силе,
котораЯ  никоим  образом  вам  неподвластна.   €  ни  благие  намерениЯ,  ни
хитроумный расчет не избавлЯют от неизбежного столкновениЯ.  Ѓолее того, чем
осторожнее и расчетливее  вы  будете,  тем  более  вероЯтна  встреча  и  тем
болезненней будет  шок.  †изнь так устроена, что  то, что мы называем  ‡лом,
поистине  вездесуще, хотЯ бы  потому,  что прикрываетсЯ личиной  добра.  Ћно
никогда не входит в дом с приветственным возгласом: "‡дорово, приЯтель! џ --
зло", что, конечно, говорит о его  вторичности, но радости от этого мало  --
слишком уж часто мы в этой его вторичности убеждаемсЯ.
     Џоэтому было бы весьма полезно  подвергнуть как можно более тщательному
анализу  наши представлениЯ  о  добре,  образно говорЯ, перебрать гардероб и
посмотреть,  что  из  одежд приходитсЯ незнакомцу впору. ќто  займет  немало
времени,  но времЯ будет потрачено  отнюдь  не  зрЯ.  ‚ы  будете ошеломлены,
узнав, сколь многое из того, что вы считали выстраданным добром, легко и без
особой  подгонки  окажетсЯ  удобным  доспехом длЯ врага. ‚озможно,  вы  даже
усомнитесь, не есть ли он ваше зеркальное отражение, ибо всего  удивительнее
во ‡ле -- его абсолютно человеческие черты. ’ак, например, нет ничего легче,
чем  вывернуть наизнанку  понЯтиЯ  о социальной  справедливости, гражданской
добродетели, о светлом  будущем и т. п. ‚ернейший признак опасности здесь --
масса  ваших единомышленников, не столько из-за того,  что единодушие  легко
вырождаетсЯ в единообразие, сколько по свойственной большому числу слагаемых
вероЯтности опошлениЯ благородных чувств.
     Ќе  менее   очевидно,   что   самаЯ  надежнаЯ   защита  от  ‡ла   --  в
бескомпромиссном  обособлении  личности,   в  оригинальности  мышлениЯ,  его
парадоксальности  и, если угодно --  эксцентричности. €ными  словами, в том,
что невозможно исказить и подделать, что будет бессилен  надеть на себЯ, как
маску, завзЯтый  лицедей,  в том, что принадлежит вам и  только  вам  -- как
кожа: ее  не разделить ни с другом, ни с братом.  ‡ло  сильно монолитностью.
Ћно расцветает в атмосфере толпы и сплоченности, борьбы за идею, казарменной
дисциплины и окончательных выводов. ’Ягу к подобным условиЯм легко объЯснить
его  внутренней слабостью, но  понимание  этого  не прибавит  силы, если ‡ло
победит. Ђ ‡ло побеждает, побеждает во  многих  частЯх  мира  и в нас самих.
ѓлЯдЯ  на его размах и напор, видЯ --  в особенности!  -- усталость тех, кто
ему  противостоит,  ‡ло   ныне  должно  рассматриватьсЯ   не  как  этическаЯ
категориЯ, а  как  Явление  природы,  и исчислЯть  его впору  не  единичными
наблюдениЯми, а делать  карты по образцу географических. € Я обращаюсь к вам
с этой речью не потому, что вы  полны сил,  молоды и ваши  души  чисты. Ќет,
чистых душ нет среди вас, и врЯд ли вы найдете в  себе силу и стойкость  длЯ
очищениЯ.  ЊоЯ цель  проста. џ расскажу  вам о  способе  сопротивлениЯ  ‡лу,
который, может быть, однажды вам пригодитсЯ; о способе, который поможет  вам
выйти из схватки  если не с большим результатом, то с меньшими потерЯми, чем
вашим  предшественникам. џ,  разумеетсЯ,  буду  говорить  о знаменитом  "Љто
ударит  тебЯ в правую щеку,  обрати к нему и другую". џ исхожу из того,  что
вам известно,  как  толковали этот  стих из Ќагорной проповеди ‹ев  ’олстой,
Њахатма ѓанди, Њартин ‹ютер Љинг и многие другие. ‘ледовательно, Я исхожу из
того,  что  вам  знакома  концепциЯ пассивного  непрот