
морем, между ними и небом ќллады -- никого и ничего.
     Љак  и  почти  всюду  в …вропе,  здесь  побывал Ѓайрон,  вырезавший  на
основании одной из колонн свое имЯ. Џо его стопам автобус привозит туристов;
потом он их увозит. ќрозиЯ, от которой поверхность  колонн заметно страдает,
не имеет никакого  отношениЯ к  выветриванию.  ќто  --  оспа  взоров,  линз,
вспышек.
     Џотом спускаютсЯ сумерки,  темнеет.  ‚осемнадцать колонн,  восемнадцать
вертикальных белых тел,  на равном  расстоЯнии  друг от  друга,  на  вершине
скалы, под открытым небом встречают ночь.
     …сли  бы они  считали  дни,  таких  дней  было бы шестьдесЯт миллионов.
€здали, впрочем, в вечерней  дымке, благодарЯ равным между собой интервалам,
белые их вертикальные тела и сами выглЯдЯт как орнамент.
     €деЯ порЯдка? Џринцип симметрии? —увство ритма? €долопоклонство?

        40

     Ќаверное, следовало взЯть рекомендательные письма, записать, по крайней
мере, два-три телефона, отправлЯЯсь в ‘тамбул.  џ этого не сделал. Ќаверное,
следовало  с кем-то познакомитьсЯ,  вступить  в контакт, взглЯнуть на  жизнь
этого места изнутри, а не сбрасывать  местное население со счетов как чуждую
толпу, не отметать людей, как лезущую в глаза психологическую пыль.
     —то ж, вполне возможно, что мое отношение к людЯм, в свою очередь, тоже
попахивает  ‚остоком.  ‚  конце концов,  откуда  Я  сам? Ќо  в  определенном
возрасте  человек  устает от себе  подобных, устает засорЯть свои сознание и
подсознание. …ще один -- или десЯток --  рассказ о жестокости? …ще  один  --
или   сотнЯ   --  пример  человеческой   подлости,  глупости,  доблести?   “
мизантропии, в конце концов, тоже должны быть какие-то пределы.
     „остаточно поэтому, взглЯнув  в словарь,  установить, что "каторга"  --
тоже турецкое слово. Љак и достаточно обнаружить на турецкой карте --то ли в
Ђнатолии, то ли в €онии -- город, называющийсЯ "Ќигде".

        41

     џ  не   историк,  не  журналист,  не  этнограф.  џ,  в  лучшем  случае,
путешественник,  жертва географии. Ќе истории, заметьте себе, географии. ќто
то, что роднит менЯ до сих пор  с державой, в которой мне выпало родитьсЯ, с
нашим печально,  дорогие друзьЯ,  знаменитым  ’ретьим ђимом. Џоэтому менЯ не
слишком  интересует политический курс нынешней ’урции, реформы Ђтатюрка, чей
портрет украшает  засаленные обои самой  последней кофейни, равно  как  и не
поддающуюсЯ никакому  конвертированию и ЯвлЯющуюсЯ нереальной формой  оплаты
реального труда турецкую лиру.
     џ  приехал сюда  взглЯнуть  на  прошлое, не  на будущее, ибо последнего
здесь нет: оно, какое оно ни есть, тоже ушло  отсюда  на  ‘евер.  ‡десь есть
только  незавидное,  третьесортное  настоЯщее трудолюбивых,  но  ограбленных
интенсивностью истории этого места людей. Ѓольше здесь уже никогда ничего не
произойдет,  кроме разве  что уличных  беспорЯдков или  землетрЯсениЯ. Њожет
быть,  впрочем,   здесь   еще   откроют  нефть:  уж   больно  сильно  вонЯет
сероводородом  ‡олотой ђог,  с  маслЯнистой поверхности которого открываетсЯ
такой  шикарный вид на панораму ‘тамбула. ‚прочем,  врЯд  ли, и вонь эта  --
вонь  нефти,  проливаемой  проходЯщими через пролив  ржавыми,  только что не
дырЯвыми  танкерами.  Ќа  ней  одной,  по-моему,  можно  было  бы  сколотить
состоЯние.
     ‚прочем, подобный проект покажетсЯ, наверно, местному человеку чересчур
предприимчивым. Њестный человек по натуре скорей консервативен, даже если он
делец или негоциант,  не говорЯ  уже  о рабочем классе, невольно, но наглухо
запертом в  традиционности,  в консервативности нищенской  оплатой труда.  ‚
своей  тарелке местный  человек  выглЯдит  здесь  более  всего  под  сводами
бесконечно переплетающихсЯ, подобно узору ковра или арабской  вЯзи, мечетей,
галерей местного базара, который и есть сердце, мозг и душа ‘тамбула. ќто --
город в городе: это и выстро ено на века. ќтого ни на ‡апад, ни на ‘евер, ни
на  ћг не перенести. ѓ“Њ,  Ѓонмарше, •аррод,  Њэйси, вместе взЯтые  и  в куб
возведенные, суть детский  лепет  в сравнении с  этими катакомбами. ‘транным
образом, но  благодарЯ  горЯщим везде гирлЯндам желтых стоваттных лампочек и
бесконечной россыпи бронзы, бус, браслетов, серебра и золота под стеклом, не
говорЯ уже о собственно коврах, иконах, самоварах, распЯтиЯх и прочем, базар
этот   в   ‘тамбуле  производит  впечатление   именно  православной  церкви,
разветвлЯющейсЯ  и извивающейсЯ, впрочем,  как  цитата  из  Џророка. Џлоский
вариант ЂйЯ-‘офии.

        42

     –ивилизации  двигаютсЯ в меридиональном направлении. Љочевники (включаЯ
войны новейшего  времени,  ибо  война суть  эхо  кочевого  инстинкта)  --  в
широтном.  ќто, видимо, еще один вариант креста, привидевшегосЯ Љонстантину.
Ћба движениЯ  обладают естественной  (растительной  или  животной)  логикой,
учитываЯ которую, нетрудно  оказатьсЯ  в состоЯнии, когда никого и  ни в чем
нельзЯ   упрекнуть.  ‚   состоЯнии,  именуемом  меланхолией   или  --  более
справедливо -- фатализмом.  …го можно приписать  возрасту,  влиЯнию ‚остока;
при некотором усилии воображениЯ -- христианскому смирению.
     ‚ыгоды этого состоЯниЯ очевидны,  ибо  они эгоистичны. €бо оно -- как и
всЯкое,  впрочем,  смирение -- достигаетсЯ всегда  за счет  немого  бессилиЯ
жертв истории -- прошлых, настоЯщих, будущих; ибо оно ЯвлЯетсЯ эхом бессилиЯ
миллионов. € если вы уже не в  том возрасте, когда можно  вытащить  из ножен
меч  или  вскарабкатьсЯ  на  трибуну,  чтобы  проорать морю  голов  о  своем
отвращении к прошедшему,  происходЯщему и  имеющему произойти, если  таковаЯ
трибуна отсутствует или если таковое море  пересохло, --  все-таки  остаетсЯ
еще лицо и губы, по которым может еще скользнуть вызваннаЯ открывающейсЯ как
мысленному, так и ничем не вооруженному взору картиной улыбка презрениЯ.

        43

     ‘ ней, с этой улыбкой на устах, можно взобратьсЯ на паром и отправитьсЯ
пить чай в  Ђзию. —ерез  двадцать минут можно сойти в —ингельчее, найти кафе
на самом берегу Ѓосфора, сесть на стул, заказать чай и, вдыхаЯ запах гниющих
водорослей, наблюдать, не менЯЯ выражениЯ лица, как  авианосцы ’ретьего ђима
медленно плывут сквозь ворота ‚торого, направлЯЯсь в Џервый.

             ‘тамбул -- Ђфины, июнь 1985

--------
        Џолторы комнаты

          ЏосвЯщаетсЯ ‹. Љ.

        1

     ‚  полутора  комнатах (если  вообще по-английски эта мера  пространства
имеет смысл), где мы жили втроем,  был  паркетный пол, и моЯ мать решительно
возражала против того,  чтобы  члены  ее семьи, Я в частности, разгуливали в
носках.  Ћна  требовала  от нас,  чтобы  мы  всегда  ходили  в ботинках  или
тапочках.  ‚ыговариваЯ  мне  по  этому  поводу,  вспоминала  старое  русское
суеверие. "ќто дурнаЯ примета, -- утверждала она, -- к смерти в доме".
     Њожет  быть,  конечно, она просто  считала эту  привычку  некультурной,
обычным неумением  себЯ вести. Њужские ноги пахнут, а эпоха дезодорантов еще
не наступила. €  все же Я думал, что в самом деле можно легко поскользнутьсЯ
и упасть на до блеска натертом паркете, особенно если ты в шерстЯных носках.
€ что если ты хрупок и стар, последствиЯ  могут быть ужасны. ‘вЯзь паркета с
деревом,  землей  и т.  д. распространЯлась в  моем  представлении на всЯкую
поверхность под ногами близких и  дальних  родственников,  живших  с  нами в
одном городе. Ќа любом расстоЯнии поверхность была все той же. „аже жизнь на
другом берегу реки,  где впоследствии  Я снимал  квартиру  или  комнату,  не
составлЯла исключениЯ,  в  том городе слишком  много  рек и каналов. €  хотЯ
некоторые  из них достаточно глубоки длЯ морских судов, смерти, Я думал, они
покажутсЯ мелкими, либо  в своей подземной стихии она может проползти под их
руслами.
     ’еперь ни матери, ни  отца нет в живых. џ  стою на побережье Ђтлантики:
масса воды  отделЯет менЯ от двух  оставшихсЯ теток  и двоюродных братьев --
настоЯщаЯ пропасть, столь великаЯ, что ей впору смутить саму  смерть. ’еперь
Я  могу  расхаживать в носках  сколько  душе  угодно,  так  как у  менЯ  нет
родственников  на  этом континенте.  …динственнаЯ смерть в доме,  которую  Я
теперь  могу  навлечь,  это,  по-видимому,  моЯ  собственнаЯ,  что,  однако,
означало бы  смешение приемного и передаточного устройств. ‚ероЯтность такой
путаницы мала, и  в этом отличие электроники от суевериЯ. …сли Я все-таки не
расхаживаю в носках по широким, канадского  клена половицам,  то не  потому,
что   такаЯ  возможность   тем  не   менее  существует  и  не  из  инстинкта
самосохранениЯ, но потому, что моЯ мать этого не  одобрила бы. ‚ероЯтно, мне
хочетсЯ хранить привычки  нашей семьи теперь, когда Я -- это все, что от нее
осталось.

        2

     Ќас было трое  в  этих наших полутора комнатах: отец, мать  и Я. ‘емьЯ,
обычнаЯ советскаЯ  семьЯ  того  времени.  ‚ремЯ  было  послевоенное, и очень
немногие  могли позволить себе  иметь больше чем одного ребенка. “ некоторых
не  было возможности даже  иметь  отца  --  невредимого  и  присутствующего:
большой террор и война  поработали  повсеместно, в моем  городе -- особенно.
Џоэтому следовало полагать,  что нам повезло,  если учесть к тому же, что мы
--  евреи. ‚троем мы пережили  войну  (говорю  "втроем",  так  как и Я  тоже
родилсЯ до нее, в 1940 году); однако родители уцелели еще и в тридцатые.
     „умаю,  они  считали,  что им  повезло, хотЯ никогда  ничего  такого не
говорилось.  ‚ообще  они  не  слишком прислушивались  к  себе, только  когда
состарились и болезни начали осаждать их. Ќо и тогда  они не говорили о себе
и о смерти в той манере, что  вселЯет ужас в  слушателЯ или побуждает  его к
состраданию.  Ћни  просто   ворчали,  безадресно   жаловались  на  боли  или
принимались обсуждать  то или  иное лекарство. Ѓлиже всего мать  подходила к
этой теме, когда, указываЯ на  очень хрупкий китайский сервиз, говорила: "Ћн
перейдет к тебе, когда ты женишьсЯ или..." -- и обрывала фразу. € еще как-то
помню  ее говорЯщей  по телефону с одной своей  неблизкой подругой, котораЯ,
как мне  было  сказано, болела: помню,  мать вышла  из телефонной  будки  на
улицу, где Я поджидал  ее, с каким-то непривычным  выражением таких знакомых
глаз  за стеклами очков в черепаховой  оправе. џ склонилсЯ  к  ней (уже  был
значительно выше ростом) и спросил, что же такое сказала та  женщина, и мать
ответила, рассеЯнно глЯдЯ перед  собой: "Ћна знает, что умирает, и плакала в
трубку".
     Ћни  все принимали как данность: систему, собственное бессилие, нищету,
своего  непутевого сына. Џросто  пытались  во всем добиватьсЯ  лучшего: чтоб
всегда на столе была еда -- и чем бы еда эта ни оказывалась,  поделить ее на
ломтики; свести концы с концами и, невзираЯ на то, что мы вечно перебивались
от  получки  до получки,  отложить рубль-другой на детское  кино,  походы  в
музей,  книги,  лакомства. ’е посуда, утварь,  одежда,  белье, что мы имели,
всегда блестели чистотой, были  отутюжены, заплатаны, накрахмалены. ‘катерть
-- всегда безупречна и хрустела, на  абажуре над  ней -- ни  пылинки, паркет
был подметен и сиЯл.
     Џоразительно,  что  они  никогда  не  скучали.  “ставали  -- да,  но не
скучали. Ѓольшую  часть  домашнего  времени они проводили на ногах:  готовЯ,
стираЯ, крутЯсь  по  квартире между  коммунальной кухней  и  нашими полутора
комнатами, возЯсь с  какой-нибудь мелочью по хозЯйству. ‡астать сидЯщими их,
конечно, можно  было во  времЯ еды, но  чаще всего  Я помню  мать  на стуле,
склонившуюсЯ  над  зингеровской швейной  машинкой  с  комбинированным ножным
приводом, штопающую наши трЯпки, изнанкой пришивающую обтрепанные воротнички
на  рубашках,  производЯщую починку или  перелицовку старых пальто.  Ћтец же
сидел, только когда читал газету или за письменным столом. €ногда по вечерам
они смотрели фильм или концерт по нашему телевизору образца 1952 года. ’огда
они, бывало, тоже сидели. ‚от так год назад сосед нашел сидЯщего  на стуле в
полутора комнатах моего отца мертвым.

        3

     Ћн пережил свою жену на тринадцать месЯцев. €з семидесЯти восьми лет ее
жизни и восьмидесЯти его Я провел с ними только тридцать два года. Њне почти
ничего не известно о том, как они встретились, о том, что предшествовало  их
свадьбе; Я даже не знаю, в каком году они  поженились. €  Я не знаю, как они
жили  без менЯ свои последние одиннадцать или двенадцать  лет. Џоскольку мне
никогда  не проникнуть в  это,  лучше  предположить,  что распорЯдок  хранил
обыденность, что они, возможно, даже остались в выигрыше в  смысле  денег  и
свободы от страха,  что менЯ  опЯть арестуют. …сли  бы не то,  что Я не  мог
поддержать их в  старости, что  менЯ не оказалось рЯдом,  когда они умирали.
ѓоворю это  не столько  из чувства  вины,  сколь  из эгоистического  отчасти
стремлениЯ ребенка  следовать за родителЯми  в течение  всей  их  жизни; ибо
всЯкий ребенок так  или иначе повторЯет  родителей  в  развитии.  џ  мог  бы
сказать, что  в  конечном счете  желаешь узнать от них  о своем  будущем,  о
собственном  старении;  желаешь  взЯть  у  родителей  и последний урок:  как
умереть. „аже если никаких уроков брать не  хочетсЯ, знаешь, что  учишьсЯ  у
них,  хотЯ  бы  и  невольно. "Ќеужели  Я  тоже  буду  так  выглЯдеть,  когда
состарюсь?.. ќто сердечное -- или другое -- недомогание наследственно?"
     џ не знаю и уже не узнаю, что они чувствовали  на протЯжении  последних
лет своей  жизни. ‘колько раз их  охватывал страх, сколько  раз были они  на
грани смерти, что  ощущали, когда  наступало облегчение, как  вновь обретали
надежду,  что  мы втроем опЯть окажемсЯ вместе. "‘ынок, -- повторЯла мать по
телефону, -- единственное, чего Я хочу от жизни, -- снова увидеть тебЯ. -- €
сразу:  -- —то  ты  делал  пЯть минут  назад,  перед тем  как позвонил?"  --
"Ќичего, мыл посуду". --  "Ђ, очень хорошо,  очень правильно: мыть посуду --
это иногда полезно длЯ здоровьЯ".

        4

     Ќаши полторы комнаты были  частью обширной,  длиной  в  треть квартала,
анфилады,  тЯнувшейсЯ  по  северной  стороне  шестиэтажного  зданиЯ, которое
смотрело на три улицы и площадь одновременно. ‡дание представлЯло собой один
из громадных  брикетов в так называемом мавританском стиле, характерном  длЯ
‘еверной …вропы  начала века. ‡аконченное в 1903 году,  в год рождениЯ моего
отца, оно  стало  архитектурной  сенсацией ‘анкт-Џетербурга того  времени, и
Ђхматова однажды  рассказала  мне, как  она  с родителЯми ездила в  пролетке
смотреть на это чудо. ‚ западном  его крыле,  что обращено к  одной из самых
славных в российской словесности улиц -- ‹итейному проспекту, некогда снимал
квартиру Ђлександр  Ѓлок. —то  до  нашей анфилады, то ее занимала чета,  чье
главенство было  ощутимым  как  на  предреволюционной  русской  литературной
сцене, так и позднее в Џариже  в интеллектуальном климате  русской эмиграции
двадцатых и тридцатых годов: „митрий  Њережковский и ‡инаида ѓиппиус. €  как
раз   с   балкона  наших   полутора  комнат,  изогнувшись  гусеницей,  ‡инка
выкрикивала оскорблениЯ революционным матросам.
     Џосле революции, в соответствии  с  политикой  "уплотнениЯ"  буржуазии,
анфиладу  поделили  на кусочки, по  комнате на семью.  Њежду  комнатами были
воздвигнуты стены  -- сначала  из фанеры.  ‚последствии,  с  годами,  доски,
кирпичи и  штукатурка  возвели эти перегородки в  ранг  архитектурной нормы.
…сли  в  пространстве  заложено  ощущение  бесконечности,  то  --  не в  его
протЯженности, а в сжатости. •отЯ бы потому, что сжатие пространства, как ни
странно, всегда понЯтнее. Ћно  лучше организовано, длЯ него больше названий:
камера, чулан, могила. „лЯ просторов остаетсЯ лишь широкий жест.
     ‚ ‘‘‘ђ  минимальнаЯ норма жилой  площади  9  м^2 на человека. ‘ледовало
считать, что нам повезло, ибо в  силу  причудливости нашей части анфилады мы
втроем  оказались в помещении общей площадью  40  м^2. ‘ей излишек  свЯзан с
тем,  что  при  получении нашего  жилища  мои  родители  пожертвовали  двумЯ
отдельными  комнатами в разных частЯх города, где они жили до  женитьбы. ќто
понЯтие о квартирном  обмене -- или лучше просто обмене (ввиду несомненности
предмета) -- нет способа передать  постороннему,  чужестранцу. €мущественные
законодательства окутаны тайной повсюду, но иные из них таинственней других,
в особенности когда недвижимостью  владеет государство. „еньги,  к  примеру,
тут  ни  при  чем,  поскольку в  тоталитарном государстве доходы граждан  не
слишком дифференцированы, говорЯ иначе, все равны  в нищете. ‚ы не покупаете
жилье;  если  вас,  допустим,   двое   и  вы  решили  съехатьсЯ,   то   вам,
следовательно, положено помещение, равное общей площади ваших прежних жилищ.
Ќо  именно  чиновники  в районной  жилконторе решают,  что вам  причитаетсЯ.
‚зЯтки бесполезны, ибо иерархиЯ  этих чиновников, в свою  очередь, чертовски
таинственна,  а их первое  побуждение  --  дать  вам поменьше. Ћбмены длЯтсЯ
годами, и единственный ваш союзник -- усталость, то есть вы можете надеЯтьсЯ
взЯть их измором, отказываЯсь от  всего,  размером  уступающего тому, чем вы
располагали  прежде.  Џомимо  абстрактной арифметики,  на их  решение  также
влиЯет  уйма  разнородных  допущений,   никогда  не  оговариваемых  законом,
свЯзанных  с   вашим  возрастом,  национальной  и  расовой  принадлежностью,
профессией, возрастом и полом  вашего ребенка, социальным  происхождением  и
местом рождениЯ, не  говорЯ уж  о производимом вами личном впечатлении и пр.
’олько  чиновники  знают,   что  есть  в  наличии,  лишь  они  устанавливают
соответствие  и вольны отнЯть или  накинуть пару  квадратных метров.  Ђ  как
много  эти два  метра  значат! Њожно  разместить на  них книжный шкаф, а еще
лучше -- письменный стол.

        5

     Џомимо  излишка  в тринадцать квадратных метров, нам неслыханно повезло
еще и  в том, что коммунальнаЯ  квартира,  в которую мы  въехали, была очень
мала,   часть   анфилады,   составлЯвшаЯ  ее,   насчитывала  шесть   комнат,
разгороженных таким  образом,  что они давали  приют  только четырем семьЯм.
‚ключаЯ нас,  там  жило всего одиннадцать человек. ‚  иной коммуналке  число
жильцов  могло запросто  достигать  и сотни.  ‘ередина,  однако,  колебалась
где-то между двадцатью пЯтью и пЯтьюдесЯтью. Ќаша была почти крошечной.
     ђазумеетсЯ, мы все  делили один  клозет, одну ванную  и  одну кухню. Ќо
кухню весьма просторную, клозет  очень приличный и уютный. —то до ванной  --
гигиенические  привычки   были  таковы,  что  одиннадцать   человек  нечасто
сталкивались, принимаЯ ванну или  стираЯ белье. Ћно висело в двух коридорах,
соединЯвших  комнаты  с  кухней,  и  каждый из  нас  назубок знал  соседское
исподнее.
     ‘оседи были  хорошими соседЯми -- и как люди, и  оттого,  что  все  без
исключениЯ ходили на  службу и,  таким образом, отсутствовали  лучшую  часть
днЯ.  ‡а  исключением одной из них,  они не  были доносчиками; не плохое длЯ
коммуналки  соотношение. Ќо даже  она, приземистаЯ, лишеннаЯ талии  женщина,
хирург  районной поликлиники, порой  давала  врачебный  совет,  подменЯла  в
очереди  за  какой-нибудь съестной редкостью, приглЯдывала за вашим  кипЯщим
супом. Љак там в "ђасщепителе звезд" у ”роста? "Ћбщительность склонЯет нас к
прощенью".
     Џри всех неприглЯдных  сторонах этой формы бытиЯ, коммунальнаЯ квартира
имеет,  возможно,  также и сторону, их искупающую. Ћна обнажает самые основы
существованиЯ: разрушает любые иллюзии относительно человеческой природы. Џо
тому, кто как пернул, ты можешь опознать засевшего в клозете, тебе известно,
что у него (у нее) на ужин, а также на завтрак. ’ы знаешь звуки, которые они
издают в  постели,  и когда у женщин менструациЯ. Ќередко  именно тебе сосед
поверЯет свои печали, и это он (или она) вызывает  "скорую", случись с тобой
сердечный приступ или что-нибудь похуже. Ќаконец, он (или она) однажды могут
найти тебЯ мертвым на стуле -- если ты живешь один -- и наоборот.
     Љакими  колкостЯми  или  медицинскими  и  кулинарными  советами,  какой
доверительной  информацией  о  продуктах,  поЯвившихсЯ  вдруг   в  одном  из
магазинов, обмениваютсЯ  по вечерам на  коммунальной  кухне  жены, готовЯщие
пищу! €менно тут учишьсЯ житейским основам -- краем уха,  уголком глаза. —то
за  тихие  драмы открываютсЯ взору, когда кто-то с кем-то внезапно  перестал
разговаривать!  ЉакаЯ  это  школа мимики! Љакую бездну чувств может выражать
застывший, обиженный позвоночник или ледЯной профиль! Љакие запахи,  ароматы
и  благоуханиЯ плавают в воздухе вокруг  стоваттной желтой слезы, висЯщей на
растрепанной косице электрического шнура. …сть нечто племенное в этой тускло
освещенной пещере, нечто изначально эволюционное,  если угодно; и кастрюли и
сковородки свисают над газовыми плитами подобно тамтамам.

        6

     ‚споминаю их не от тоски, но  оттого, что  именно тут моЯ  мать провела
четверть жизни. ‘емейные люди редко едЯт не дома; в ђоссии -- почти никогда.
џ не помню ни ее, ни отца за столиком в ресторане или даже в кафетерии.  Ћна
была лучшим поваром, которого  Я  когда-либо знал,  за исключением, пожалуй,
—естера Љаллмана,  однако у  того  в  распорЯжении было больше ингредиентов.
Ћчень  часто вспоминаю ее на кухне в переднике -- лицо раскраснелось и  очки
слегка  запотели --  отгонЯющей менЯ  от  плиты, когда  Я  пытаюсь  схватить
что-нибудь прЯмо с огнЯ. ‚ерхнЯЯ губа  блестит от пота;  коротко стриженные,
крашенные  хной  седые волосы беспорЯдочно вьютсЯ. "Ћтойди! -- она сердитсЯ.
-- —то за нетерпение!" Ѓольше Я этого не услышу никогда.
     € Я  не  увижу отворЯющуюсЯ  дверь  (как с латкой  или двумЯ  огромными
сковородками  в  руках она проделывала это?  использовала  их тЯжесть, чтобы
нажать на дверную ручку?) и ее, вплывающую в комнату с обедом, ужином, чаем,
десертом.  Ћтец читает газету, Я не  двигаюсь с места,  пока мне  не  скажут
отложить  книгу, и  ей  известно, что  та  помощь,  на  которую  она  вправе
рассчитывать, навернЯка  была бы запоздалой и  неуклюжей. ‚ ее семье мужчины
скорее знали  об учтивых  манерах, нежели владели ими. „аже  проголодавшись.
"ЋпЯть ты  читаешь своего „ос Џассоса? -- она скажет, накрываЯ на стол. -- Ђ
кто будет читать ’ургенева?" -- "—то ты  хочешь от него, --  отзоветсЯ отец,
складываЯ газету, -- одно слово -- бездельник".

        7

     ‘транно, что Я вижу самого себЯ в этой сцене. € тем не  менее Я вижу --
так же отчетливо, как вижу их.  € опЯть-таки это  не  тоска по молодости, по
прежнему месту  жительства.  Ќет, скорее всего теперь, когда  они умерли,  Я
вижу их жизнь такой, какой она была прежде,  а прежде она включала менЯ.  ’о
же,  Я  думаю, они  могли бы помнить обо  мне. …сли, конечно, сейчас  они не
обладают даром всеведениЯ и не наблюдают менЯ  сидЯщим на кухне  в квартире,
которую Я снимаю у колледжа,  пишущим эти строки  на Языке, которого  они не
знают,  хотЯ, если  на  то  пошло,  теперь  они  должны  быть всеЯзычны. ќто
единственнаЯ возможность длЯ  них  повидать менЯ и Ђмерику. ќто единственный
способ длЯ менЯ увидеть их и нашу комнату.

        8

     Ќаш  потолок,  приблизительно  четырнадцати,  если  не  больше,   футов
высотой, был украшен гипсовым, все в  том же  мавританском стиле орнаментом,
который, сочетаЯсь с  трещинами  и  пЯтнами протечек от временами лопавшихсЯ
наверху труб,  превращал его в  очень  подробную карту некой  несуществующей
сверхдержавы или архипелага. €з  трех  высоких сводчатых окон  нам ничего не
было  видно, кроме школы напротив; но  центральное окно одновременно служило
дверью балкона.  ‘  этого балкона нам открывалась длина всей улицы,  типично
петербургскаЯ безупречнаЯ перспектива,  котораЯ  замыкалась силуэтом  купола
церкви св. Џантелеймона или -- если взглЯнуть направо -- большой площадью, в
центре  которой находилсЯ  собор  Џреображенского  полка  ее  императорского
величества.
     Љ  тому времени, как мы перебрались  в это мавританское чудо, улица уже
носила имЯ  ЏестелЯ, казненного вождЯ декабристов.  €значально, однако,  она
называлась  по  церкви,  что  маЯчила в ее дальнем конце: ЏантелеймоновскаЯ.
’ам, вдалеке, улица огибала церковь и бежала к ”онтанке, пересекала мостик и
приводила  вас  в ‹етний  сад.  ‚  этой  части  улицы  некогда  жил  Џушкин,
сообщавший в одном  из писем  к жене: "„а  ведь ‹етний сад  мой  огород.  џ,
вставши от сна, иду туда в халате и туфлЯх. Џосле обеда сплю в нем,  читаю и
пишу. џ в нем дома".
     …го  дом  был,  если  не ошибаюсь,  одиннадцатым,  наш  --  номер  27 и
находилсЯ  в конце улицы, впадающей  в соборную площадь. Ќо поскольку здание
стоЯло на пересечении с легендарным ‹итейным проспектом, наш  почтовый адрес
выглЯдел  так: ‹итейный  пр.,  д. 24, кв.  28. Џо  нему  мы получали письма,
именно его Я писал на конвертах, которые  отправлЯл  родителЯм. “поминаю его
здесь не потому, что это имеет  какое-то значение, но потому, что  моЯ  рука
никогда больше не выведет этого адреса.

        9

     ‘транным образом наша мебель оказалась  под стать обличью и внутреннему
виду  зданиЯ.  Ћна  была  так  же  массивна  и  перегружена  завитками,  как
штукатурнаЯ лепка на  фасаде или  выступавшие  на стенах  изнутри пилЯстры и
панно,  опутанные гипсовыми гирлЯндами  каких-то  геометрических фруктов.  €
внешний облик,  и внутренний орнамент  -- светло-коричневые,  цвета какао  с
молоком. Ќаши  два огромных собороподобных буфета были,  однако,  из черного
лакированного дуба, но все-таки принадлежали той же эпохе,  началу века, как
и само  здание.  ‚озможно,  именно это,  хотЯ  и невольно,  с самого  начала
расположило к  нам соседей. € возможно, по  той же причине,  едва  проведЯ в
этом  здании  год,  мы  чувствовали себЯ так, как  будто  жили здесь всегда.
Ћщущение, что буфеты  обрели дом  или, может быть, наоборот, как-то дало нам
понЯть, что и мы обосновались прочно, что переезжать нам более не суждено.
     ќти трех с  половиной  метров  высотой  двухэтажные  буфеты  (чтобы  их
сдвинуть,  приходилось снимать  верхнюю,  с карнизом, часть  со  стоЯщей  на
слоновьих ножках нижней) вмещали практически все, накопленное  нашей  семьей
за  времЯ  ее  существованиЯ.  ђоль,  отведенную  повсеместно  чердакам  или
подвалам, в нашем случае  играли буфеты. ђазличные  отцовские  фотоаппараты,
принадлежности  длЯ  проЯвлениЯ  и  печатаниЯ снимков, сами  снимки, посуда,
фарфор, белье, скатерти, обувные коробки  с ботинками, которые уже малы ему,
но  еще  велики  мне,  инструменты,  батарейки,  его  старые морские  кители
бинокли, семейные  альбомы, пожелтевшие  иллюстрированные журналы,  шлЯпы  и
платки  моей  матери,  серебрЯные бритвы  "‡олинген", испорченные  карманные
фонарики, его  награды,  ее  разноцветные  кимоно,  их письма  друг к другу,
лорнеты,  веера,  прочие сувениры памЯти  --  все это  хранилось в  пещерных
недрах  буфетов, преподносЯ,  когда  открываешь дверцу, букет  из нафталина,
старой  кожи  и  пыли.  Ќа  нижней  части  буфета,  как на  каминной  полке,
красовались  два  хрустальных  графина   с   ликерами  и  покрытаЯ  глазурью
фарфороваЯ парочка  подвыпивших  китайских  рыбаков, тЯнущих свой улов. Њать
вытирала с них пыль два раза в неделю.
     ‡адним  числом   содержимое  этих  буфетов  можно  сравнить   с   нашим
коллективным подсознательным;  в  то времЯ  такаЯ мысль не пришла  бы мне  в
голову. Џо крайней мере все те вещи были  частью сознаниЯ родителей, знаками
их памЯти -- о  временах и  местах, как правило, мне предшествующих,  об  их
совместном и отдельном прошлом, о юности и  детстве, о другой эпохе, едва ли
не о  другом столетии. ‡адним числом опЯть-таки Я бы добавил: об их свободе,
ибо  они  родились  и  выросли  свободными,  прежде чем  случилось  то,  что
безмозглаЯ сволочь именует революцией, но что длЯ них, как и  длЯ нескольких
поколений других людей, означало рабство.

        10

     џ пишу о них по-английски, ибо хочу даровать им резерв свободы; резерв,
растущий вместе с числом тех, кто пожелает прочесть это. џ хочу, чтобы ЊариЯ
‚ольперт   и  Ђлександр  Ѓродский  обрели  реальнось  в  "иноземном  кодексе
совести", хочу, чтобы глаголы движениЯ английского Языка повторили их жесты.
ќто не воскресит их,  но  по крайней мере английскаЯ грамматика в  состоЯнии
послужить   лучшим   запасным  выходом   из   печных  труб  государственного
крематориЯ,  нежели  русскаЯ.  Џисать  о  них  по-русски  значило бы  только
содействовать   их    неволе,    их   уничижению,   кончающимсЯ   физическим
развоплощением. Џонимаю, что  не следует отождествлЯть государство с Языком,
но двое  стариков, скитаЯсь  по многочисленным государственным канцелЯриЯм и
министерствам  в надежде добитьсЯ  разрешениЯ  выбратьсЯ за  границу,  чтобы
перед смертью повидать своего единственного сына, неизменно именно по-русски
слышали  в ответ двенадцать лет крЯду, что государство считает такую поездку
"нецелесообразной".  Џовторение этой  формулы  по  меньшей мере обнаруживает
некоторую  фамильЯрность  обращениЯ  государства с  русским Языком.  Ђ кроме
того, даже напиши  Я  это по-русски, слова  эти  не увидели бы света днЯ под
русским небом. Љто б тогда прочел их? ѓорстка эмигрантов, чьи родители  либо
умерли,  либо умрут  при сходных обстоЯтельствах? €сториЯ, слишком хорошо им
знакомаЯ. Ћни знают, что  чувствуешь, когда не  разрешено  повидать мать или
отца  при  смерти; молчание, воцарЯющеесЯ вслед за  требованием срочной визы
длЯ выезда  на  похороны  близкого.  Ђ затем становитсЯ слишком  поздно,  и,
повесив телефонную  трубку, он или она бредет из дому в иностранный полдень,
ощущаЯ нечто,  длЯ чего ни в одном  Языке нет слов  и что никаким стоном  не
передать  тоже... —то мог бы  Я  сказать им? Љаким образом исцелить? Ќи одна
страна   не   овладела   искусством   калечить   души   своих   подданных  с
неотвратимостью ђоссии, и  никому с пером в руке их не вылечить: нет, это по
плечу  лишь  ‚севышнему,  именно  у  него на это достаточно  времени.  Џусть
английский  Язык  приютит моих мертвецов.  Џо-русски  Я готов читать, писать
стихи или письма. Ћднако Њарии  ‚ольперт  и Ђлександру Ѓродскому  английский
сулит лучший  вид  загробной жизни, возможно,  единственно  существующий, не
считаЯ заключенного во мне  самом. —то же  до менЯ самого, то писать на этом
Языке -- как мыть ту посуду: полезно длЯ здоровьЯ.

        11

     Њой отец был  журналистом  -- говорЯ точнее,  фотокорреспондентом, хотЯ
пописывал  и статейки. Џоскольку  писал он  по преимуществу  длЯ  ежедневных
многотиражек,  которых   все  равно  никто  не  читает,  большаЯ  часть  его
репортажей обыкновенно начиналась  так: "’Яжелые штормовые тучи повисли  над
Ѓалтикой..."  --  в  надежде  на  то,  что  погода  в  наших  широтах всегда
подстроитсЯ к такому началу. “ него было два диплома: географа, полученный в
‹енинградском  университете, и журналиста -- в коле Љрасной журналистики. ‚
последнюю он поступил, когда стало очевидно, что намерениЯ путешествовать, в
особенности за границей,  не стоит расценивать всерьез: как еврею,  как сыну
книгоиздателЯ и беспартийному.
     †урналистика (в  известной степени)  и  война  (значительно)  исправили
положение. Ћн повидал шестую часть  суши (обычное количественное определение
территории ‘‘‘ђ)  и немало воды.  •отЯ его прикомандировали к  флоту,  война
началась длЯ него в 1940 году в ”инлЯндии,  а закончилась  в 1948-м в Љитае,
куда он  был послан с группой  военных советников  содействовать притЯзаниЯм
Њао  и откуда прибыли  те фарфоровые  рыбаки  под мухой и сервизы,  что мать
хотела подарить мне, когда Я  женюсь. ‚ промежутке он эскортировал  конвои в
Ѓаренцевом море, отстаивал и сдал ‘евастополь на —ерном,  примкнул --  когда
его корабль пошел ко дну -- к морской пехоте. Ѓыл отправлен на ‹енинградский
фронт, сделал  лучшие  из  виденных мной  фотографий  осажденного  города  и
участвовал  в прорыве блокады. („умаю,  этот отрезок войны оказалсЯ длЯ него
самым важным благодарЯ соседству семьи и дома. ‚се же вопреки близости к ним
он потерЯл  квартиру  и единственную  сестру: следствие бомбежек и  голода.)
‡атем он снова был послан на —ерное море, высадилсЯ  на  печально  известной
Њалой  земле,  защищал ее;  по мере продвижениЯ фронта  на запад оказалсЯ  в
ђумынии  и  короткое  времЯ  был  даже военным  комендантом  Љонстанцы.  "Њы
освободили  ђумынию", -- иногда  хвасталсЯ он  и  принималсЯ вспоминать свои
встречи с королем  Њихаем, единственным  королем,  увиденным им воочию; Њао,
—ан Љайши, не говорЯ уж о ‘талине, он считал выскочками.

        12

     ‚ каких  бы там военных играх в Љитае он ни был замешан, наша маленькаЯ
кладовка,  наши  буфеты  и стены  сильно  выгадали  от этого.  ‚се  предметы
искусства,  их   украсившие,  были  китайского  происхождениЯ:  пробковые  с
акварелью  рисунки,  мечи  самураев,  небольшие шелковые экраны. Џодвыпившие
рыбаки оставались  последними от  оживленного многолюдьЯ фарфоровых фигурок,
куколок и пингвинов в шлЯпах, которые исчезали постепенно -- жертвы неловких
жестов или необходимости подарков ко дню рождениЯ  разным  родственникам. Ћт
мечей тоже  пришлось  отказатьсЯ в пользу  государственной  коллекции как от
потенциального оружиЯ,  хранение которого  рЯдовым гражданам было запрещено.
Џодумать только! -- какаЯ разумнаЯ предусмотрительность -- ввиду последующих
милицейских вторжений, навлеченных  мной  на полторы  комнаты.  —то касаетсЯ
фарфоровых сервизов, потрЯсающе  изысканных на мой  неискушенный  взглЯд, --
мать и слышать не хотела о том, чтобы  хоть одно  изЯщное  блюдечко украсило
наш стол. "Ћни не длЯ жлобов, -- терпеливо объЯснЯла она нам, -- а вы жлобы.
‚ы очень неуклюжие жлобы". Љ тому же посуда, из которой мы  ели, была вполне
красива, да и прочна тоже.
     џ  помню  темный,  промозглый  ноЯбрьский  вечер   1948   года,  тесную
шестнадцатиметровую комнату, где мы во времЯ и сразу после войны жили вдвоем
с матерью. ‚ тот вечер отец вернулсЯ из ЉитаЯ. Џомню звонок в дверь и как мы
с матерью бросаемсЯ к выходу на  тускло освещенную  лестничную клетку, вдруг
потемневшую  от морских  кителей:  отец,  его друг  капитан ”.  Њ.  и с ними
несколько военных, вносЯщих  в  коридор  три  огромных  деревЯнных  Ящика  с
китайским уловом, разукрашенных с боков гигантскими,  похожими на осьминогов
иероглифами.  ‡атем мы  с  капитаном  ”.  Њ. сидим за столом,  и,  пока отец
распаковывает Ящики, мать, в желто-розовом крепдешиновом  платье, на высоких
каблуках,   всплескивает  руками  и  восклицает:  "<i>Ach!  Oh  wunderbar!</i>"  --
по-немецки, на Языке ее латвийского детства и нынешней службы переводчицей в
лагере  длЯ  военнопленных, --  и капитан  ”.  Њ.,  высокий  и  стройный,  в
незастегнутом  темно-синем   кителе,  наливает   себе  из  графина  рюмочку,
подмигиваЯ  мне как взрослому. ђемни с ЯкорЯми  на прЯжках  и  парабеллумы в
кобурах лежат  на подоконнике,  мать  ахает при виде кимоно. ‚ойна окончена,
наступил мир, Я слишком мал длЯ того, чтоб подмигнуть в ответ.

        13

     ‘ичас мне в  точности столько  лет, сколько было в тот ноЯбрьский вечер
отцу: мне сорок пЯть, и  вновь Я вижу эту  сцену  с неестественной Ясностью,
словно  сквозь мощную  линзу, хотЯ все ее  участники, кроме менЯ,  мертвы. џ
вижу ее  так  Ясно,  что могу  подмигнуть капитану  ”.  Њ.  ...  Ќе  это  ли
предвиделось   уже  тогда?  Ќет   ли   здесь,  в  этом  перемигивании  через
пространство  почти  в  сорок  лет, какого-то  значениЯ,  какого-то  смысла,
ускользающего  от менЯ?  Ќе всЯ ли  жизнь -- об  этом?  …сли нет, откуда эта
Ясность, зачем  она?  …динственный  ответ,  приходЯщий  в  голову: чтобы  то
мгновение  жило, чтоб  оно не было  забыто, когда все  актеры, менЯ включаЯ,
сойдут  со  сцены. ‚озможно, таким  образом  понимаешь по-настоЯщему,  каким
драгоценным оно  было -- воцарение мира.  ‚  одной  семье.  €  чтобы попутно
выЯснилось, <i>что</i> такое мгновение. Ѓудь то возвращение чьего-то отца, вскрытие
Ящика.  Ћтсюда эта месмерическаЯ Ясность. €ли, возможно, оттого, что ты  сын
фотографа и твоЯ памЯть всего лишь проЯвлЯет пленку. ЋтснЯтую твоими глазами
почти сорок лет назад. ‚от почему тогда ты не смог подмигнуть в ответ.

        14

     Ћтец  носил морскую форму приблизительно  еще два года. € как раз тогда
мое детство началось всерьез. Ћн  был офицером,  заведующим фотолабораторией
‚оенно-морского музеЯ,  расположенного в  самом  прекрасном  во  всем городе
здании. Ђ значит, и во всей империи.  ’о было здание бывшей  фондовой биржи:
сооружение несравненно более греческое, чем любой Џарфенон, и к тому же куда
удачней  расположенное -- на стрелке  ‚асильевского  острова, врезавшейсЯ  в
Ќеву в самом ее широком месте.
     ђанними  вечерами  после  уроков  Я  пробиралсЯ  через  город  к  реке,
пересекал „ворцовый мост, с тем чтобы забежать в музей за отцом  и  вместе с
ним  пешком  вернутьсЯ  домой.  ‹учше всего  бывало,  когда  он  по  вечерам
оказывалсЯ дежурным и музей был уже закрыт. Ћн поЯвлЯлсЯ в длинном мраморном
коридоре  во всем великолепии, с сине-бело-синей повЯзкой  дежурного офицера
на левой руке и парабеллумом в  кобуре, болтающимсЯ на ремне на правом боку;
морскаЯ фуражка с  лакированным козырьком и  позолоченным "салатом" скрывала
его безнадежно  лысую голову.  "‡дравиЯ  желаю, капитан", --  говорил Я, ибо
таков  был  его  чин;  он  усмехалсЯ  в  ответ  и,  поскольку дежурство  его
продолжалось еще около часа, отпускал менЯ шлЯтьсЯ по музею в одиночестве.
     Џо глубокому  моему  убеждению,  за вычетом  литературы  двух последних
столетий и,  возможно, архитектуры  своей бывшей столицы, единственное,  чем
может гордитьсЯ ђоссиЯ, это  историей собственного флота. Ќе из-за эффектных
его  побед,  коих  было  не  так  уж  много,  но  ввиду  благородства  духа,
оживлЯвшего сие предприЯтие. ‚ы скажете  -- причуда,  а то и вычура;  однако
порождение  ума  единственного  мечтателЯ  среди  русских императоров, Џетра
‚еликого,  воистину представлЯетсЯ  мне гибридом вышеупомЯнутой литературы с
архитектурой.   ‘оздававшийсЯ   по    образцу   британского   флота,   менее
функциональный,  скорее  декоративный,  проникнутый  духом  открытий,  а  не
завоеваний, склонный  скорее к героическому жесту и самопожертвованию, чем к
выживанию любой ценой,  этот  флот действительно был  мечтой о  безупречном,
почти отвлеченном порЯдке,  державшемсЯ на водах мировых морей, поскольку не
мог быть достигнут нигде на российской почве.
     ђебенок  -- это прежде  всего  эстет: он  реагирует  на  внешность,  на
видимость, на очертаниЯ  и формы.  …два ли  что-либо  мне нравилось  в жизни
больше, чем те гладко выбритые  адмиралы -- анфас и в профиль -- в золоченых
рамах,  которые  неЯсно  вырисовывались сквозь лес  мачт  на моделЯх  судов,
стремЯщихсЯ  к   натуральной   величине.   ‚   мундирах   восемнадцатого   и
девЯтнадцатого веков, с жабо или высокими стоЯчими воротниками, в похожих на
лопухи эполетах  с  бахромой, в париках и бегущих  через  всю грудь  широких
голубых  лентах,   они  очень  сильно  смахивали   на  орудиЯ  совершенного,
отвлеченного идеала, не менее точные,  чем  отороченные  бронзой астролЯбии,
компасы,  бинокли и  секстанты, поблескивающие  вокруг. Ћни могли  вычислить
место человека  под звездами с меньшей  погрешностью, чем  их  повелители! €
можно  было  только  пожелать,  чтобы  они  правили  житейским  морем  тоже:
подвергатьсЯ  суровостЯм   их   тригонометрии,   а  не  дешевой  планиметрии
идеологий, быть  творением мечты, пусть даже миража, а не частью реальности.
Џо сей день Я  полагаю,  что страна  только  выиграла  бы, имей она символом
нации не двуглавую подлую имперскую птицу или полумасонский серп  и молот, а
флаг русского флота --  наш славный, поистине  прекрасный Ђндреевский  флаг:
косой синий крест на девственно белом фоне.

        15

     Џо пути домой мы с  отцом  заглЯдывали  в магазины, с  тем чтобы купить
продукты или фотопринадлежности (пленку,  реактивы, бумагу), останавливались
у  витрин. Џока мы проходили через центр города, он рассказывал  мне историю
того  или  иного фасада: что находилось здесь до войны или до 1917 года, кто
был архитектором, кто  владельцем, кто жильцом, что с ними  произошло и,  на
его взглЯд, почему. ќтот морской  капитан шести футов  ростом знал немало  о
гражданской жизни, и  постепенно Я стал воспринимать его форму как камуфлЯж;
сказать  точнее, идеЯ различиЯ между формой  и содержанием пустила  корни  в
моем школьническом  уме. ЋтцовскаЯ форма имела к этому следствию  не меньшее
отношение, чем  современное  содержание, кроющеесЯ  за  фасадами  домов,  на
которые   он  указывал.  ‚   разумении  школьника   подобное  несоответствие
преломлЯлось, конечно, как приглашение  ко лжи (хотЯ нужды особой  в ней  не
было); в  глубине  души,  однако,  мне кажетсЯ, это  научило  менЯ  принципу
сохранениЯ внешнего благополучиЯ независимо от происходЯщего внутри.
     ‚ ђоссии военные редко носЯт штатское, даже дома. Ћтчасти это свЯзано с
их  гардеробом, всегда  не  слишком  обширным, хотЯ  главным  образом  имеет
отношение к понЯтию значительности, соотносимому  с формой и, следовательно,
с  вашим  общественным  положением.  ‚  особенности  если  вы  офицер.  „аже
демобилизовавшиесЯ  и пенсионеры норовЯт еще какое-то времЯ  носить и дома и
на  людЯх ту или иную часть своего  служебного  нарЯда -- китель без  погон,
сапоги с  голенищами, фуражку, шинель, дающие понЯть всем (и напоминающие им
самим) об  их воинской принадлежности:  ибо  командовавший однажды командует
всегда. Љак  протестан