, измерЯет  и, чуждый пустой самонадеЯнности,
приступает к работе во всеоружии своих сил и умениЯ.
     Ћднажды Я  прочел восторженный рассказ о  твоем приключении,  ѓийоме, и
давно  хочу свести счеты с  этим кривым зеркалом. ’ебЯ  изобразили  каким-то
дерзким, Языкатым мальчишкой, как будто мужество  состоит в том, чтобы в час
грозной опасности или перед лицом смерти унизитьсЯ до зубоскальства!  Ћни не
знали тебЯ,  ѓийоме. ’ебе  вовсе незачем перед боем  поднимать противника на
смех. Љогда надвигаетсЯ бурЯ, ты говоришь: "Ѓудет бурЯ". ’ы видишь, что тебе
предстоит, и готовишьсЯ к встрече. џ хорошо помню, как это было, ѓийоме, и Я
свидетельствую.

     ‡имой  ты ушел в рейс через Ђнды - и исчез, пЯтьдесЯт часов от тебЯ  не
было никаких вестей. џ как раз вернулсЯ из глубины Џатагонии и присоединилсЯ
в  Њендосе к летчику  „еле. ЏЯть дней крЯду мы  кружили над горами,  пытаЯсь
отыскать в  этом хаосе хоть  какой-то след,  но  безуспешно. —то  тут  могли
сделать два самолета! Љазалось, и сотне  эскадрилий за  сто лет не  обшарить
все это неоглЯдное  нагромождение гор, где иные вершины уходЯт ввысь на семь
тысЯч  метров. Њы  потерЯли  всЯкую  надежду.  „аже местные  контрабандисты,
головорезы,  которые  в  долине  ради  пЯти  франков  идут на  любой  риск и
преступление, и те не решились  вести  спасательные  отрЯды  на  штурм  этих
твердынь.  "Ќам своЯ  шкура дороже, -  говорили  они. - ‡имой Ђнды  человека
живым не выпустЯт". Љогда мы  с  „еле  возвращались  в  ‘антьЯго,  чилийские
должностные лица всЯкий раз советовали  нам отказатьсЯ  от поисков.  "‘ейчас
зима.  …сли даже ваш  товарищ и не разбилсЯ  насмерть, до утра он не  дожил.
Ќочь в горах пережить нельзЯ, она превращает человека в кусок льда". Ђ потом
Я снова пробиралсЯ  среди  отвесных стен  и  гигантских  столпов Ђнд,  и мне
казалось - Я уже не ищу тебЯ, а  в безмолвии снежного собора читаю над тобой
последнюю молитву.
     Ђ  на  седьмой  день  Я  между  вылетами завтракал  в  одном мендосском
ресторане, и вдруг кто-то распахнул дверь и крикнул - всего лишь два слова:
     - ѓийоме жив!
     € все, кто там был, даже незнакомые, на радостЯх обнЯлись. —ерез десЯть
минут Я уже поднЯлсЯ в воздух, прихватив с собой двух  механиков - ‹ефевра и
Ђбри. Ђ еще  через сорок минут приземлилсЯ на дороге, шестым чувством угадав
машину, увозившую тебЯ  куда-то к  ‘ан-ђафаэлю. ќто была счастливаЯ встреча,
мы все  плакали, мы душили тебЯ в  объЯтиЯх - ты жив,  ты  воскрес,  ты  сам
сотворил это чудо! ‚от тогда ты сказал - и  эти первые твои слова были полны
великолепной человеческой гордости:
     - …й-богу, Я такое сумел, что ни одной скотине не под силу.

     Џозже  ты  нам рассказал, как все это случилось. „вое суток бесновалась
метель, чилийские склоны Ђнд утопали под пЯтиметровым слоем снега, видимости
не было никакой - и летчики американской авиакомпании повернули  назад. Ђ ты
все-таки  вылетел, ты искал просвет в сером небе. ‚скоре на юге ты нашел эту
ловушку, вышел из облаков - они  кончались на высоте  шести тысЯч  метров, и
над ними  поднимались лишь немногие  вершины,  а ты достиг шести с половиной
тысЯч - и взЯл курс на Ђргентину.
     ‘транное  и  тЯгостное  чувство  охватывает пилота,  которому  случитсЯ
попасть  в  нисходЯщее  воздушное  течение.  Њотор работает  - и  все  равно
проваливаешьсЯ. ‚здергиваешь самолет на дыбы, стараЯсь снова набрать высоту,
но  он  терЯет  скорость  и  силу, и  все-таки проваливаешьсЯ. ЋпасаЯсь, что
слишком круто  задрал нос, отдаешь ручку, предоставлЯешь  воздушному  потоку
снести тебЯ  в  сторону,  ищешь  поддержки у  какого-нибудь  хребта, который
служит ветру трамплином, - и  по-прежнему проваливаешьсЯ. ЉажетсЯ, само небо
падает. ‘ловно  ты  захвачен какой-то вселенской катастрофой. Ћт  нее  негде
укрытьсЯ.  ’щетно поворачиваешь назад, туда, где еще  совсем  недавно воздух
был прочной, надежной опорой. ЋперетьсЯ больше не на что. ‚се разваливаетсЯ,
весь  мир  рушитсЯ,  и  неудержимо  сползаешь  вниз,  а  навстречу  медленно
поднимаетсЯ облачнаЯ муть, окутывает тебЯ и поглощает.
     - џ потерЯл высоту и даже не сразу понЯл, что к чему, - рассказывал ты.
-  ЉажетсЯ,  будто облака  неподвижны,  но  это потому,  что  они  все времЯ
менЯютсЯ  и  перестраиваютсЯ на  одном и том же уровне, и вдруг  над ними  -
нисходЯщие  потоки.  ЌепонЯтные  вещи  творЯтсЯ  там,   в  горах.   Ђ  какие
громоздились облака!..
     - ‚друг машина ухнула вниз, Я  невольно выпустил рукоЯтку  и вцепилсЯ в
сиденье, чтоб менЯ не выбросило из кабины. ’рЯсло так,  что ремни  врезались
мне  в плечи  и чуть  не лопнули. Ђ тут еще стекла залепило снегом,  приборы
перестали показывать горизонт, и  Я кубарем скатилсЯ с шести тысЯч метров до
трех с половиной.
     ’ут  Я увидел под собой  черное плоское  пространство, оно помогло  мне
выровнЯть  самолет. ќто было горное озеро  ‹агуна „иаманте.  џ знал, что оно
лежит в глубокой котловине и одна ее сторона - вулкан Њаипу - поднимаетсЯ на
шесть  тысЯч девЯтьсот метров. •оть Я и вырвалсЯ из облачности, менЯ все еще
слепили снежные вихри, и, попытайсЯ Я уйти от  озера, Я непременно  разбилсЯ
бы о каменные стены котловины. џ кружил  и кружил над ним на высоте тридцати
метров, пока не кончилось горючее. „ва часа крутилсЯ, как цирковаЯ лошадь на
арене.  Џотом  сел - и перевернулсЯ. ‚ыбралсЯ из-под  машины, но бурЯ  сбила
менЯ с  ног. ЏоднЯлсЯ - опЯть сбило. Џришлось  залезть  под кабину, выкопать
Яму в снегу и там  укрытьсЯ. џ обложилсЯ со  всех сторон мешками с  почтой и
высидел так двое суток.
     Ђ потом бурЯ утихла, и Я пошел. џ шел пЯть дней и четыре ночи.

     Ќо  что от тебЯ осталось,  ѓийоме!  „а, мы тебЯ нашли, но как ты высох,
исхудал,  весь  съежилсЯ,  точно  старуха!  ‚  тот же вечер  Я доставил тебЯ
самолетом в Њендосу,  там тебЯ, словно бальзам,  омыла  белизна простынь. Ќо
они не утолили боль. €змученное тело мешало тебе, ты ворочалсЯ, и не находил
себе места,  и никак не мог уснуть. ’вое тело не забыло  ни скал, ни снегов.
Ћни  наложили на  тебЯ  свою  печать.  ‹ицо твое  почернело  и опухло, точно
перезрелый побитый плод.  ’ы  был страшен и жалок,  прекрасные орудиЯ твоего
труда - твои руки - одеревенели и отказывались тебе служить; а когда, борЯсь
с удушьем,  ты  садилсЯ на край кровати, обмороженные  ноги  свисали мертвым
грузом.  Ѓыло  так, словно ты  все еще  в пути - бредешь, и задыхаешьсЯ,  и,
приникнув   к  подушке,  тоже  не  находишь  покоЯ,  -  назойливые  видениЯ,
теснившиесЯ где-то в  тайниках мозга, опЯть и опЯть проходЯт  перед тобой, и
ты  не в силах остановить  это шествие.  € нет ему конца. € опЯть, в который
раз, ты вступаешь в бой с поверженным и вновь восстающим  из пепла врагом. џ
поил тебЯ всЯкими целебными снадобьЯми:
     - Џей, старик!
     - € понимаешь, что было самое удивительное...

     ’очно боксер, который одержал победу, но и сам жестоко избит, ты заново
переживал  свое  поразительное   приключение.   ’ы  рассказывал   понемногу,
урывками, и  тебе становилось легче. Ђ мне  представлЯлось - вот ты идешь  в
лютый сорокаградусный мороз, карабкаешьсЯ через перевалы на высоте четырех с
половиной  тысЯч  метров,  у тебЯ нет  ни  ледоруба, ни  веревки, ни еды, ты
проползаешь  по краю откосов,  обдираЯ  в  кровь  ступни, колени,  ладони. ‘
каждым  часом ты  терЯешь  кровь,  и  силы, и  рассудок и все-таки движешьсЯ
вперед,  упорный,  как  муравей; возвращаешьсЯ,  наткнувшись  на  неодолимую
преграду  или  взобравшись  на крутизну, за  которой разверзаетсЯ  пропасть;
падаешь и вновь поднимаешьсЯ, не даешь себе хотЯ бы краткой передышки - ведь
стоит прилечь на снежное ложе, и уже не встанешь.
     „а, поскользнувшись, ты спешил поднЯтьсЯ, чтобы не закоченеть. ‘ каждым
мигом ты цепенел, стоило позволить себе после падениЯ лишнюю минуту отдыха -
и уже  не слушались омертвелые мышцы,  и так трудно было поднЯтьсЯ. Ќо ты не
поддавалсЯ соблазну.
     - ‚ снегу терЯешь всЯкое чувство самосохранениЯ,  - говорил  ты  мне. -
€дешь два, три, четыре днЯ - и уже ничего больше не хочетсЯ, только спать. џ
хотел спать. Ќо Я говорил себе - если жена верит,  что Я жив, она верит, что
Я  иду. € товарищи  верЯт, что Я иду. ‚се они верЯт  в менЯ.  Џодлец Я буду,
если остановлюсь!
     € ты шел, и каждый  день перочинным ножом расширЯл надрезы на башмаках,
в  которых уже  не умещались  обмороженные распухшие ноги.  ’ы поразил  менЯ
одним признанием:
     - Џонимаешь, уже со второго днЯ всего трудней было не думать.  “ж очень
мне стало худо, и положение самое отчаЯнное. € задумыватьсЯ об  этом нельзЯ,
а то не хватит мужества идти. Ќа беду, голова плохо  слушалась, работала без
остановки, как турбина.  Ќо мне все-таки удавалось управлЯть воображением. џ
подкидывал   ему  какой-нибудь   фильм  или   книгу.   €   фильм  или  книга
разворачивались передо  мной  полным ходом, картина  за  картиной.  Ђ  потом
какой-нибудь поворот опЯть возвращал мысль  к действительности. Ќеминуемо. €
тогда Я заставлЯл себЯ вспоминать что-нибудь другое...
     Ќо  однажды  ты  поскользнулсЯ,   упал  ничком  в  снег  -  и  не  стал
подниматьсЯ.  ќто было как  внезапный нокаут, когда боксер  утратил  волю  к
борьбе и равнодушен к счету секунд, что звучит где-то далеко, в чужом мире -
раз, два, три... а там десЯтаЯ - и конец.
     - џ сделал все, что мог, надежды никакой не осталось - чего ради тЯнуть
эту пытку?
     „овольно  было закрыть глаза  - и в  мире настал  бы покой.  €счезли бы
скалы, льды  и снега. Ќехитрое волшебство: сомкнешь веки, и  все пропадает -
ни ударов,  ни падений, ни острой боли в  каждом мускуле, ни жгучего холода,
ни  тЯжкого  груза жизни, которую  тащишь,  точно  вол -  непомерно  тЯжелую
колымагу.  ’ы уже  ощутил, как  холод  отравой разливаетсЯ по  всему телу и,
словно морфий, наполнЯет  тебЯ блаженством. †изнь отхлынула к сердцу, больше
ей негде укрытьсЯ. ’ам,  глубоко  внутри, сжалось  в  комочек что-то нежное,
драгоценное. ‘ознание постепенно покидало дальние  уголки тела,  которое еще
недавно  было  как  истерзанное  животное,  а  теперь  обретало безразличную
холодность мрамора.
     „аже совесть твоЯ  утихала. Ќаши призывные голоса уже  не доносились до
тебЯ,  вернее,  они звучали как во  сне. € во  сне ты откликалсЯ, ты шел  по
воздуху невесомыми  счастливыми  шагами, и  перед  тобой  уже  распахивались
отрадные  просторы  равнин.  Љак  легко ты  парил в  этом мире,  как он стал
приветлив  и  ласков!  €  ты, скупец, решил  у  нас  отнЯть  радость  своего
возвращениЯ.
     ‚  самых  дальних   глубинах  твоего  сознаниЯ  шевельнулись  угрызениЯ
совести. ‚ сонные грезы вторглась трезваЯ мысль.
     - џ подумал о жене. Њой страховой полис  убережет ее от нищеты.  „а, но
если...
     …сли застрахованный пропадает без вести, по закону его признают умершим
только  через четыре года. Џеред этой суровой очевидностью отступили все сны
и  видениЯ. ‚от  ты  лежишь  ничком,  распластавшись  на заснеженном откосе.
Ќастанет  лето, и  мутный поток  талых вод  снесет твое тело в  какую-нибудь
расселину, которых в  Ђндах  тысЯчи.  ’ы  это  знал. Ќо знал  и  то,  что  в
пЯтидесЯти метрах перед тобой торчит утес.
     - џ подумал - если встану, может, и доберусь до него. Џрижмусь покрепче
к камню, тогда летом тело найдут.
     Ђ поднЯвшись на ноги, ты шел еще две ночи и три днЯ.
     Ќо ты вовсе не надеЯлсЯ уйти далеко.
     - Џо многим признакам Я угадывал близкий конец. ‚от пример. Љаждые  два
часа  или  около того  мне  приходилось  останавливатьсЯ  -  то еще  немного
разрезать башмак, то растереть опухшие ноги, то просто дать отдых сердцу. Ќо
в последние дни памЯть стала мне изменЯть. Ѓывало, отойду довольно далеко от
места остановки, а потом спохватываюсь:  опЯть Я что-нибудь да забыл! ‘перва
забыл перчатку,  а в такой  мороз  это  не шутка.  Џоложил ее  возле себЯ, а
уходЯ, не поднЯл.  Џотом забыл часы. Џотом перочинный нож. Џотом компас. —то
ни остановка, то потерЯ...
     ‘пасенье в том, чтобы сделать первый шаг. …ще один шаг. ‘ него-то все и
начинаетсЯ заново...

     - …й-богу, Я такое сумел, что ни одной скотине не под силу.
     ЋпЯть мне приходЯт на памЯть эти слова  - Я не знаю ничего благороднее,
эти  слова определЯют  высокое место  человека в мире, в  них - его честь  и
слава,  его  подлинное  величие. Ќаконец ты засыпал, сознание угасало,  но с
твоим  пробуждением  и оно  тоже возрождалось и  вновь обретало  власть  над
изломанным, измЯтым, обожженным телом. ’ак, значит, наше тело лишь послушное
орудие, лишь верный слуга. € ты гордишьсЯ им, ѓийоме, и эту гордость ты тоже
сумел вложить в слова:
     - џ  ведь  шел голодный, так что, сам понимаешь,  на третий день сердце
начало сдавать... Ќу и  вот, ползу Я по круче, подо мной  - обрыв, пропасть,
пробиваю  в  снегу  Ямку, чтобы сунуть кулак, и на кулаках повисаю - и вдруг
сердце  отказывает.  ’о замрет, то опЯть  работает. „а неуверенно,  неровно.
—увствую -  помешкай  оно лишнюю секунду,  и  Я  свалюсь. ‡астыл  на  месте,
прислушиваюсь -  как оно там, внутри? Ќикогда, понимаешь, никогда в полете Я
так всем нутром не слушал мотор, как в эти минуты  - собственное сердце. ‚се
зависело от него. џ  его уговариваю -  а ну-ка, еще разок! ЏостарайсЯ еще...
Ќо  сердце  оказалось  первый  сорт.  ‡амрет  -  а  потом  все  равно  опЯть
работает... ‡нал бы ты, как Я им гордилсЯ!

     ‡адыхаЯсь,  ты  наконец  засыпал.  Ђ Я сидел  там,  в Њендосе, у  твоей
постели  и думал: если  заговорить с ѓийоме о его мужестве, он только пожмет
плечами.  Ќо  и восхвалЯть его  скромность  было  бы  ложью.  Ћн  выше  этой
заурЯдной добродетели. Ђ пожмет плечами потому, что умудрен опытом. Ћн знает
- люди, застигнутые катастрофой, уже не боЯтсЯ. Џугает только неизвестность.
Ќо когда человек  уже  столкнулсЯ с нею  лицом к лицу,  она  перестает  быть
неизвестностью. Ђ особенно - если встречаешь ее вот так спокойно и серьезно.
Њужество ѓийоме рождено прежде всего душевной прЯмотой.
     ѓлавное  его  достоинство  не  в   этом.  …го   величие  -  в  сознании
ответственности. Ћн в ответе за самого себЯ, за почту, за товарищей, которые
надеютсЯ на его возвращение. €х горе или радость у него в руках. Ћн в ответе
за все  новое, что  создаетсЯ там, внизу, у живых, он  должен участвовать  в
созидании. Ћн  в ответе за судьбы человечества - ведь они зависЯт  и от  его
труда.
     Ћн  из тех  больших людей,  что подобны большим оазисам, которые  могут
многое  вместить  и укрыть  в  своей  тени.  Ѓыть человеком -  это  и значит
чувствовать, что  ты  за все  в ответе. ‘горать от стыда за нищету, хоть она
как будто существует и не по твоей вине. ѓордитьсЯ победой, которую одержали
товарищи. € знать, что, укладываЯ камень, помогаешь строить мир.
     €  таких  людей  ставЯт на  одну  доску с  тореадорами или с  игроками!
ђасхваливают их  презрение к  смерти. Ђ мне плевать  на презрение  к смерти.
…сли  корни его  не  в  сознании ответственности, оно -  лишь свойство нищих
духом либо чересчур пылких юнцов. Њне вспоминаетсЯ  один молодой самоубийца.
“ж не знаю, какаЯ  несчастнаЯ любовь толкнула его на  это, но он старательно
всадил  себе  пулю  в  сердце.  Ќе знаю,  какому  литературному  образцу  он
следовал,  натЯгиваЯ  перед этим белые перчатки, но помню  -  в  этом жалком
театральном  жесте  Я почувствовал  не благородство,  а убожество. €так,  за
приЯтными чертами  лица, в голове, где должен бы обитать человеческий разум,
ничего  не было, ровно ничего.  ’олько образ какой-то глупой девчонки, каких
на свете великое множество.
     ќта   бессмысленнаЯ  судьба  напомнила  мне   другую  смерть,  поистине
достойную человека. ’о был садовник, он говорил мне:
     -  Ѓывало,  знаете,  рыхлю  заступом землю,  а  сам обливаюсь  потом...
ђевматизм мучит, ноги ноют, клЯну, бывало, эту каторгу на  чем свет стоит. Ђ
вот  нынче  копалсЯ  бы и  копалсЯ  в земле. Ћтличное  это дело! ’ак  вольно
дышитсЯ! € потом, кто теперь станет подстригать мои деревьЯ?
     Ћн оставлЯл возделанную землю. ‚озделанную планету. “зы любви соединЯли
его со всеми полЯми и садами, со всеми деревьЯми нашей земли. ‚от кто был ее
великодушным,  щедрым  хозЯином  и  властелином.  ‚от кто,  подобно  ѓийоме,
обладал истинным мужеством, ибо он боролсЯ со смертью во имЯ ‘озиданиЯ.


        III. ‘ЂЊЋ‹…’

     Ќе в  том  суть,  ѓийоме, что твое ремесло заставлЯет  тебЯ день и ночь
следить  за приборами, выравниватьсЯ по  гироскопам, вслушиватьсЯ в  дыхание
моторов, опиратьсЯ на пЯтнадцать тонн металла; задачи, встающие перед тобой,
в конечном счете - задачи общечеловеческие, и вот ты уже равен благородством
жителю гор.  Ќе  хуже  поэта ты умеешь  наслаждатьсЯ утренней зарей. ‘колько
раз,  затерЯнный в  бездне тЯжких  ночей, ты  жаждал,  чтобы там,  далеко на
востоке, над черной землей возник первый слабый проблеск, первый сноп света.
‘лучалось, ты уже  готовилсЯ к смерти, но во  мраке медленно пробивалсЯ этот
чудесный родник - и возвращал тебе жизнь.

     Џривычка к  сложнейшим инструментам не сделала тебЯ бездушным техником.
Њне кажетсЯ, те, кого приводит в ужас  развитие техники, не замечают разницы
между  средством  и  целью.  „а,  верно,  кто добиваетсЯ лишь  материального
благополучиЯ, тот пожинает плоды, ради которых не стоит жить. Ќо ведь машина
не цель. ‘амолет - не цель, он всего лишь орудие. ’акое же орудие, как плуг.
     Ќам кажетсЯ, будто машина  губит  человека,  -  но, быть  может, просто
слишком стремительно менЯетсЯ  наша  жизнь, и мы еще  не можем посмотреть на
эти перемены со стороны.  Џо сравнению с историей человечества, а  ей двести
тысЯч  лет,  сто  лет  истории  машины  - такаЯ малость!  Њы  едва  начинаем
осваиватьсЯ среди  шахт  и электростанций.  Њы  едва начинаем обживать  этот
новый дом, мы его даже еще не достроили. ‚округ  все так  быстро изменилось:
взаимоотношениЯ  людей, условиЯ  труда,  обычаи.  „а и  наш  внутренний  мир
потрЯсен  до  самого основаниЯ. •оть и остались слова - разлука, отсутствие,
даль,  возвращение,   -  но  их  смысл  стал  иным.  ЏытаЯсь  охватить   мир
сегоднЯшний,  мы черпаем из  словарЯ, сложившегосЯ в мире  вчерашнем. €  нам
кажетсЯ, будто в прошлом жизнь была созвучнее человеческой природе, - но это
лишь потому, что она созвучнее нашему Языку.
     Њы едва успели обзавестись  привычками, а каждый шаг по  пути прогресса
уводил нас все дальше от них, и вот мы - скитальцы, мы еще не успели создать
себе отчизну.
     ‚се  мы - молодые дикари, мы не устали дивитьсЯ новым игрушкам.  ‚едь в
чем  смысл наших авиационных  рекордов? ‚от  он,  победитель,  он летит всех
выше, всех  быстрей. Њы уже не помним, чего ради посылали  его  в  полет. Ќа
времЯ гонка сама по себе  становитсЯ важнее цели. ’ак бывает всегда. ‘олдат,
который покорЯет  земли длЯ империи, видит смысл жизни в  завоеваниЯх.  € он
презирает  колониста. Ќо ведь затем он и воевал, чтоб на захваченных  землЯх
поселилсЯ  колонист!  “пиваЯсь  своими  успехами,  мы  служили  прогрессу  -
прокладывали  железные дороги,  строили заводы,  бурили нефтЯные скважины. €
как-то забыли, что все  это  длЯ того и создавалось, чтобы  служить людЯм. ‚
пору  завоеваний  мы   рассуждали,  как  солдаты.  Ќо  теперь  настал  черед
поселенцев. Ќадо вдохнуть жизнь в новый дом, у которого еще нет своего лица.
„лЯ  одних истина  заключалась в том, чтобы  строить, длЯ  других она в том,
чтобы обживать.

     Ѓесспорно,  понемногу  наш дом станет  настоЯщим  человеческим жилищем.
„аже  машина,  становЯсь  совершеннее,  делает  свое  дело  все  скромней  и
незаметней. ЉажетсЯ,  будто  все труды человека  - создателЯ  машин, все его
расчеты,  все бессонные ночи над чертежами только  и  проЯвлЯютсЯ во внешней
простоте;  словно нужен  был  опыт  многих поколений, чтобы все  стройней  и
чеканней  становились колонна,  киль кораблЯ или фюзелЯж самолета,  пока  не
обрели  наконец  первозданную  чистоту  и  плавность линий груди или  плеча.
ЉажетсЯ,  будто  работа  инженеров,  чертежников,  конструкторов  к  тому  и
сводитсЯ, чтобы шлифовать и сглаживать, чтобы облегчить и упростить механизм
креплениЯ,  уравновесить  крыло,  сделать его  незаметным  -  уже  не крыло,
прикрепленное   к   фюзелЯжу,  но  некое   совершенство  форм,   естественно
развившеесЯ из почки, таинственно слитное  и гармоническое единство, которое
сродни  прекрасному  стихотворению.  Љак видно, совершенство  достигаетсЯ не
тогда, когда уже нечего прибавить, но когда уже ничего нельзЯ отнЯть. Њашина
на пределе своего развитиЯ - это уже почти не машина.
     €так, по изобретению,  доведенному до совершенства, не  видно,  как оно
создавалось.  “  простейших   орудий  труда  мало-помалу  стирались  видимые
признаки механизма,  и  в  руках у нас  оказывалсЯ предмет, будто  созданный
самой природой,  словно галька,  обточеннаЯ морем;  тем  же примечательна  и
машина - пользуЯсь ею, постепенно о ней забываешь.
     ‚начале  мы приступали к ней,  как к сложному заводу. Ќо сегоднЯ мы уже
не помним,  что там  в моторе вращаетсЯ. Ћно обЯзано вращатьсЯ,  как  сердце
обЯзано  битьсЯ, а мы ведь  не прислушиваемсЯ к биению своего сердца. Ћрудие
уже не поглощает  нашего вниманиЯ без  остатка.  ‡а орудием  и через него мы
вновь  обретаем  все ту же вечную природу, которую издавна знают  садовники,
мореходы и поэты.
     ‚ полете  встречаешьсЯ  с водой  и с воздухом. Љогда  запущены  моторы,
когда гидроплан  берет  разбег по морю, гондола его отзываетсЯ, точно  гонг,
как  удары  волн, и  пилот всем  телом  ощущает  эту  напрЯженную  дрожь. Ћн
чувствует, как с каждой секундой машина  набирает скорость и  вместе  с этим
нарастает ее  мощь.  Ћн чувствует, как  в пЯтнадцатитонной громаде  зреет та
сила, что позволит взлететь. Ћн сжимает ручку управлениЯ, и эта сила,  точно
дар, переливаетсЯ ему в ладони. Ћн  овладевает этим  даром,  и металлические
рычаги становЯтсЯ послушными исполнителЯми его воли. Ќаконец мощь его вполне
созрела - и тогда  легким, неуловимым движением, словно  срываЯ спелый плод,
летчик поднимает машину над водами и утверждает ее в воздухе.


        IV. ‘ЂЊЋ‹…’ € Џ‹ЂЌ…’Ђ

        1

     „а, конечно, самолет - машина, но притом какое орудие  познаниЯ! ќто он
открыл  нам истинное лицо ‡емли. ‚ самом деле, дороги веками нас обманывали.
Њы были точно императрица, пожелавшаЯ посетить своих подданных и посмотреть,
довольны  ли  они  ее  правлением.  —тобы  провести  ее,  лукавые царедворцы
расставили вдоль  дороги  веселенькие  декорации и нанЯли  статистов  водить
хороводы. Љроме этой тоненькой ниточки, государынЯ ничего не увидела в своих
владениЯх и не узнала, что  на бескрайних  равнинах люди умирают с  голоду и
проклинают ее.
     ’ак  и мы брели по извилистым дорогам. Ћни обходЯт  стороной бесплодные
земли, скалы и пески; верой и правдой служа человеку,  они бегут  от родника
до родника. Ћни ведут крестьЯнина от гумна  к пшеничному  полю, принимают  у
хлева  едва проснувшийсЯ скот и на рассвете выплескивают его  в люцерну. Ћни
соединЯют  деревню  с  деревней,  потому  что  деревенские жители  не  прочь
породнитьсЯ  с  соседЯми. Ђ  если какаЯ-нибудь  дорога  и отважитсЯ пересечь
пустыню, то в поисках передышки будет без конца петлЯть от оазиса к оазису.
     € мы обманывались их бесчисленными изгибами, словно утешительной ложью,
на пути  нам  то и дело попадались орошенные земли,  плодовые  сады,  сочные
луга, и мы долго видели нашу тюрьму в розовом свете.  Њы верили, что планета
наша - влажнаЯ и мЯгкаЯ.
     Ђ  потом наше  зрение обострилось,  и  мы  сделали  жестокое  открытие.
‘амолет  научил  нас двигатьсЯ по  прЯмой.  …два оторвавшись  от  земли,  мы
покидаем дороги,  что сворачивают к водоемам и хлевам или вьютсЯ от города к
городу.  Ћтныне  мы свободны  от  милого  нам рабства, не зависим больше  от
родников   и  берем  курс  на  дальние  цели.   ’олько  теперь,   с   высоты
прЯмолинейного полета, мы открываем истинную основу нашей  земли,  фундамент
из скал, песка и соли, на котором, пробиваЯсь там  и  сЯм,  словно мох среди
развалин, зацветает жизнь.
     €  вот  мы становимсЯ  физиками,  биологами, мы  рассматриваем  поросль
цивилизаций  - они украшают собою долины  и кое-где чудом расцветают, словно
пышные сады в благодатном климате.  Њы смотрим в  иллюминатор, как ученый  в
микроскоп,  и  судим  человека   по  его  месту  во  ‚селенной.  Њы   заново
перечитываем свою историю.

        2

     Љогда летишь к Њагелланову проливу, немного южнее  ђио-ѓальегос  видишь
внизу  поток  застывшей лавы.  ќти  остатки  давно  отбушевавших катаклизмов
двадцатиметровой  толщей  придавили равнину.  „альше пролетаешь  над  вторым
таким  потоком,  над  третьим, а потом идут горушки, бугры  высотой в двести
метров, и  на каждом зиЯет кратер. Ќичего похожего на гордый  ‚езувий: прЯмо
на равнине разинуты жерла гаубиц.
     Ќо  сегоднЯ  здесь  мир  и тишина.  ‘транным и  неуместным кажетсЯ  это
спокойствие  вставшей дыбом  земли,  где когда-то  тысЯчи вулканов,  изрыгаЯ
пламЯ, перекликались громовым рокотом подземного органа. Ђ сейчас летишь над
безмолвной пустыней, повитой лентами черных ледников.
     „альше идут вулканы более древние, их уже одела золотаЯ мурава. Џорою в
кратере растет дерево, совсем как  цветок в старом горшке. ЋкрашеннаЯ светом
догорающего  днЯ,  равнина больше  похожа на  великолепный  парк с заботливо
подстриженным газоном  и  лишь  слегка вздымаетсЯ вокруг огромных  разинутых
пастей. “лепетывает заЯц, взлетает птица  -  жизнь завладела новой планетой,
небесным телом, которое наконец облеклось доброй плотью земли.
     Ќезадолго  до  Џунта-Ђренас  последние кратеры  сходЯт  на  нет.  ѓорбы
вулканов  почти незаметны под  ровным покровом зелени, все изгибы спокойны и
плавны. Љаждую щель затЯнула эта мЯгкаЯ ткань. Џочва ровнаЯ, склоны пологие,
и уже не помнишь об их  происхождении. ‡елень трав стирает  с холмов мрачные
приметы.
     € вот самый южный город на свете, он возник благодарЯ случайной горстке
грЯзи, что скопилась меж древней застывшей  лавой и  южными  льдами.  ‡десь,
совсем рЯдом с  этими черными  потоками, особенно остро ощущаешь, какое  это
чудо  -  человек.  ђедкостнаЯ удача!  Ѓог  весть  как, бог весть почему этот
странник забрел в сады, которые словно только его и ждали, в сады, где жизнь
возможна  лишь одну геологическую  эпоху - краткий срок, мимолетный праздник
среди нескончаемых будней.

     џ приземлилсЯ  в тихий теплый вечер. Џунта-Ђренас! ЏрислонЯюсь к камнЯм
фонтана и глЯжу на девушек. Ћни прелестны, и в двух шагах от них еще  острее
чувствуешь: непостижимое существо человек. ‚ нашем мире все живое тЯготеет к
себе  подобному, даже цветы,  клонЯсь  под  ветром,  смешиваютсЯ  с  другими
цветами, лебедю знакомы все лебеди - и только люди замыкаютсЯ в одиночестве.
     Љак отдалЯет нас друг от  друга наш внутренний мир! Њежду мною  и  этой
девушкой  стоЯт ее мечты - как  одолеть такую преграду? —то  могу Я  знать о
девушке, котораЯ неспешно возвращаетсЯ  домой, опустив  глаза и улыбаЯсь про
себЯ, поглощеннаЯ  милыми выдумками  и  небылицами? €з невысказанных  мыслей
возлюбленного, из его слов и его молчаниЯ она умудрилась создать собственное
королевство, и отныне длЯ нее  все другие люди - просто варвары. џ знаю, она
замкнулась   в  своей  тайне,  в  своих  привычках,   в  певучих  отголосках
воспоминаний,  она далека  от менЯ, точно мы живем на  разных планетах. ‹ишь
вчера  рожденнаЯ вулканами,  зелеными  лужайками или соленой морской волной,
она уже почти божество.
     Џунта-Ђренас!  ЏрислонЯюсь  к  камнЯм фонтана.  ‘тарухи  приходЯт  сюда
набрать воды; их удел - тЯжелаЯ работа, только  это Я и  узнаю об их судьбе.
Ћткинувшись к стене, безмолвными  слезами плачет ребенок; только это Я о нем
и запомню: славный  малыш, навеки  безутешный. џ  чужой.  џ ничего о них  не
знаю. Њне нет доступа в их владениЯ.

     „о чего  скупы декорации,  среди которых развертываетсЯ многоликаЯ игра
человеческой вражды, и дружбы, и радостей! ‚олей случаЯ люди  брошены на еще
не остывшую лаву,  и уже надвигаютсЯ на них грозные пески  и снега, - откуда
же у  них эта тЯга к  вечности? ‚едь их цивилизациЯ - лишь хрупкаЯ позолота:
заговорит  вулкан,  нахлынет море, дохнет песчанаЯ бурЯ  -  и они сгинут без
следа.
     ќтот город, видно, раскинулсЯ на щедрой земле, полагают, что слой почвы
здесь  глубокий, как в Ѓос. € люди забывают, что здесь, как и повсюду, жизнь
- это роскошь, что нет на планете такого места, где землЯ у нас под ногами и
впрЯмь  лежала  бы толстым  слоем. Ќо в десЯти километрах от  Џунта-Ђренас Я
знаю пруд, который наглЯдно это показывает. Ћкаймленный чахлыми деревцами  и
приземистыми домишками, он неказист, точно лужа посреди крестьЯнского двора,
но вот что непостижимо  - в нем  существуют приливы и отливы. ‚се вокруг так
мирно  и  обыденно,  шуршат  камыши,  играют дети,  а пруд  подчинЯетсЯ иным
законам,  и ни  днем ни  ночью не замирает его медленное дыхание.  ЌедвижнаЯ
соннаЯ гладь, единственнаЯ ветхаЯ  лодка, а под всем  этим  - воды, покорные
влиЯнию луны. €х черные глуби живут одной жизнью с морем. Ћкрест, до  самого
Њагелланова  пролива,  под  тонкой пленкой  трав  и  цветов  все  причудливо
свЯзано, все смешиваетсЯ и переливаетсЯ. € вот - город, кажетсЯ, он  надежно
построен на обжитой земле, и здесь ты  дома, -  а  у самого порога,  в  луже
шириной едва в сотню метров, бьетсЯ пульс морЯ.

        3

     Њы  живем  на  планете-страннице. Џорой  благодарЯ  самолету мы  узнаем
что-то новое о ее прошлом: свЯзь лужи с луной  изобличает скрытое родство  -
но Я встречал и другие приметы.
     ЏролетаЯ над побережьем ‘ахары, между Љап-„жуби и ‘иснеросом, тут и там
видишь  своеобразные  плоскогорьЯ  от   нескольких  сот  шагов  до  тридцати
километров в поперечнике, похожие  на усеченные  конусы. Џримечательно,  что
все  они одной высоты - триста метров. Ћдинаковы их уровень, их окраска (они
состоЯт из тех же пород), одинаково круты их склоны. ’очно колонны, которые,
возвышаЯсь над  песками,  еще  очерчивают  тень  давно рухнувшего храма, эти
столбы свидетельствуют, что  некогда  здесь простиралось, соединЯЯ  их, одно
огромное плоскогорье.
     ‚оздушное сообщение между Љасабланкой и  „акаром только еще начиналось,
наши машины были в те годы хрупки и ненадежны - и, когда  мы терпели  аварию
или вылетали на  поиски товарищей или на  выручку, нередко  нам  приходилось
садитьсЯ  в  непокоренных  районах.  Ђ песок  обманчив:  понадеешьсЯ  на его
плотность -  и увЯзнешь. —то до древних  солончаков, с виду они тверды,  как
асфальт, и гулко звенЯт под ногой, но зачастую не выдерживают тЯжести колес.
ЃелаЯ корка соли проламываетсЯ - и оказываешьсЯ  в черной зловонной трЯсине.
‚от почему, когда было возможно, мы  предпочитали  гладкую  поверхность этих
плоскогорий - здесь-то не скрывалось никакой западни.
     Џорукой тому был слежавшийсЯ крупный и тЯжелый песок - громадные залежи
мельчайших ракушек. Ќа поверхности плоскогорий они сохранились в  целости, а
дальше  вглубь  -  это  видно  было  по  срезу  -  все  больше  дробились  и
спрессовывались.  ‚  самых   древних  пластах,   в  основании  массива,  уже
образовалсЯ чистейший известнЯк.
     € вот в ту пору, когда надо было выручать из плена наших товарищей ђена
и ‘ерра, захваченных  непокорными племенами, Я доставил на такое плоскогорье
мавра, посланного длЯ переговоров, и, прежде чем улететь, стал вместе с  ним
искать,  где  бы ему  сойти  вниз. Ќо  со всех сторон наша  площадка отвесно
обрывалась  в  бездну круто  ниспадающими складками, точно  тЯжелый каменный
занавес. ‘пуститьсЯ было немыслимо.
     Ќадо было лететь, искать более подходЯщее  место, но Я замешкалсЯ. Ѓыть
может, это ребЯчество, но так радостно ощущать под ногами  землю, по которой
ни  разу еще  не ступали ни  человек, ни животное. Ќи один  араб не взЯл  бы
приступом  эту  твердыню.  Ќи один  европейский исследователь еще  не  бывал
здесь. џ  мерил  шагами девственный, с начала  времен  не  тронутый песок. џ
первый  пересыпал  в  ладонЯх,  как бесценное золото, раздробленные  в  пыль
ракушки. Џервым Я нарушил  здесь  молчание. Ќа этой полЯрной льдине, котораЯ
от века не взрастила ни  единой былинки,  Я, словно занесенное ветрами семЯ,
оказалсЯ первым свидетельством жизни.
     ‚ небе уже мерцала звезда, Я поднЯл к ней глаза. ‘отни тысЯч лет, думал
Я, эта белаЯ  гладь открывалась  только  взорам светил.  ЌезапЯтнанно чистаЯ
скатерть, разостланнаЯ под чистыми небесами. €  вдруг сердце у менЯ замерло,
словно  на  пороге  необычайного открытиЯ: на этой  скатерти, в каких-нибудь
тридцати шагах от менЯ, чернел камень.
     Џод ногами лежала  трехсотметроваЯ толща  спрессованных  ракушек.  ќтот
сплошной гигантский пласт был как самый неопровержимый довод: здесь нет и не
может быть никаких камней. …сли и дремлют там, глубоко под землей, кремни  -
плод  медленных превращений, совершающихсЯ в недрах  планеты,  - каким чудом
один из них могло вынести на  эту нетронутую поверхность? ‘ бьющимсЯ сердцем
Я подобрал находку  - плотный  черный камень величиной с кулак, тЯжелый, как
металл, и округлый, как слеза.
     Ќа  скатерть, разостланную под Яблоней,  может упасть только Яблоко, на
скатерть,  разостланную  под звездами, может падать только  звезднаЯ пыль, -
никогда ни один метеорит не показывал так Ясно, откуда он родом.
     € естественно,  поднЯв голову, Я  подумал,  что небеснаЯ ЯблонЯ  должна
была уронить и еще плоды. € Я найду их там, где они упали,  -  ведь  сотни и
тысЯчи лет ничто не могло их потревожить. € ведь не могли они растворитьсЯ в
этом песке. џ тотчас пустилсЯ на поиски, чтобы проверить догадку.
     Ћна оказалась верна. џ подбирал камень за камнем, примерно по одному на
гектар. ‚се они  были точно  капли  застывшей лавы.  ‚се тверды,  как черный
алмаз.  €  в  краткие  минуты,  когда  Я  замер на вершине своего  звездного
дождемера, предо  мною  словно  разом  пролилсЯ этот  длившийсЯ  тысЯчелетиЯ
огненный ливень.

        4

     Ќо всего  чудесней, что  там,  на  выгнутой  спине нашей планеты, между
намагниченной  скатертью и звездами, поднЯлсЯ человеческий разум, в  котором
мог  отразитьсЯ,  как  в  зеркале,  этот  огненный   дождь.  ‘реди  извечных
напластований мертвой материи человеческое раздумье - чудо. Ђ они приходили,
раздумьЯ...

     Ћднажды авариЯ  забросила менЯ в сердце песчаной пустыни, и Я дожидалсЯ
рассвета. ‘клоны дюн, обращенные к луне, сверкали золотом, а противоположные
склоны  оставались  темными  до  самого  гребнЯ, где  тонкаЯ,  четкаЯ  линиЯ
разделЯла  свет и тень. Ќа этой пустынной  верфи,  исполосованной  мраком  и
луной,  царила  тишина  прерванных на  час  работ,  а быть может,  безмолвие
капкана, - и в этой тишине Я уснул.
     Ћчнувшись, Я увидел  один лишь водоем ночного неба,  потому что лежал Я
на гребне  дюны, раскинув руки, лицом к этому живозвездному садку. џ  еще не
понимал, что  за глубины  мне открылись, между ними и мною не было ни корнЯ,
за который  можно бы ухватитьсЯ, ни  крыши, ни ветви дерева, и уже во власти
головокружениЯ Я чувствовал, что неудержимо падаю, стремительно погружаюсь в
пучину.
     Ќо нет, Я не падал. Ћказалось, весь Я с головы до пЯт привЯзан к земле.
€, странно  умиротворенный,  Я  предавалсЯ  ей  всею  своей  тЯжестью.  ‘ила
тЯготениЯ показалась мне всемогущей, как любовь.
     ‚сем телом  Я  чувствовал - землЯ  подпирает  менЯ, поддерживает, несет
сквозь бескрайнюю ночь. Ћказалось - моЯ собственнаЯ тЯжесть прижимает менЯ к
планете,  как  на  крутом вираже  всей  тЯжестью  вжимаешьсЯ  в  кабину, и Я
наслаждалсЯ  этой  великолепной  опорой, такой  прочной,  такой  надежной, и
угадывал под собой выгнутую палубу моего кораблЯ.
     џ так Ясно ощущал  это движение в пространстве, что ничуть не  удивилсЯ
бы,  услыхав  из  недр земли жалобный голос вещества,  мучимого  непривычным
усилием, стон  дрЯхлого  парусника, входЯщего в  гавань, пронзительный скрип
перегруженной баржи.  Ќо земные толщи хранили безмолвие. Ќо плечами Я ощущал
силу притЯжениЯ - все ту же, гармоничную, неизменную, данную на  века. „а, Я
неотделим от  родной планеты  -  так гребцы затонувшей галеры, прикованные к
месту свинцовым грузом, навеки остаютсЯ на дне морском.
     ‡атерЯнный в  пустыне, окруженный опасностЯми, беззащитный среди песков
и  звезд,  отрезанный  от  магнитных  полюсов   моей  жизни  немыми  далЯми,
раздумывал  Я  над своей судьбой. џ знал: на  то, чтоб  возвратитьсЯ  к этим
животворным полюсам,  если только менЯ не разыщет какой-нибудь самолет  и не
прикончат завтра  мавры, уйдут долгие дни, недели и месЯцы.  ‡десь у менЯ не
оставалось ничего. ‚сего  лишь смертный, заблудившийсЯ среди песков и звезд,
Я сознавал, что обладаю только одной радостью - дышать...
     ‡ато вдоволь было снов наЯву.
     Ћни прихлынули неслышно, как воды родника, и  сперва Я не понЯл, откуда
она, эта  охватившаЯ менЯ нега.  Ќи голосов, ни видений, только чувство, что
рЯдом кто-то есть,  близкий и родной друг, и вот сейчас, сейчас Я его узнаю.
Ђ потом Я понЯл - и, закрыв глаза, отдалсЯ колдовству памЯти.
     Ѓыл  где-то  парк, густо заросший темными елЯми и липами, и старый дом,
дорогой моему сердцу. —то за важность, близок он или далек, что за важность,
если  он и не может ни укрыть менЯ, ни обогреть, ибо здесь он только  греза:
он существует -  и этого довольно, в ночи Я  ощущаю его достоверность. џ уже
не безымЯнное тело, выброшенное на берег, Я обретаю себЯ  -  в этом  доме  Я
родилсЯ,  памЯть  моЯ  полна его запахами, прохладой его прихожих, голосами,
что звучали в его  стенах. „аже кваканье лЯгушек в лужах - и то донеслось до
менЯ. Њне так нужны были эти бесчисленные приметы, чтобы вновь узнать самого
себЯ,  чтобы  понЯть,  откуда,  из  каких утрат  возникает в пустыне чувство
одиночества, чтобы постичь смысл ее  молчаниЯ, возникающего  из бесчисленных
молчаний, когда не слышно даже лЯгушек.
     Ќет, Я уже не витал меж  песков и звезд. ќта застывшаЯ декорациЯ больше
ничего  мне не  говорила. € даже  ощущение вечности,  оказываетсЯ,  исходило
совсем  не от нее. Џередо мною вновь предстали почтенные шкафы старого дома.
‡а  приоткрытыми дверцами  высились снеговые  горы  простынь. ’ам  хранилась
снеговаЯ прохлада. ‘тарушка домоправительница семенила, как мышь, от шкафа к
шкафу,  неутомимо  проверЯла  выстиранное  белье,  раскладывала, складывала,
пересчитывала.  "‚от несчастье!" -  восклицала она, заметив малейший признак
обветшаниЯ,  -  ведь это грозило  незыблемости  всего дома!  -  и  сейчас же
подсаживалась к лампе  и, не  жалеЯ  глаз,  заботливо  штопала и латала  эти
алтарные покровы,  эти  трехмачтовые  паруса, неутомимаЯ  в  своем  служении
чему-то великому - уж не знаю, какому богу или кораблю.
     „а, конечно, Я должен посвЯтить тебе страницу, мадемуазель. ‚озвращаЯсь
из первых  своих путешествий, Я всегда заставал тебЯ с иглой в  руке, год от
года у  тебЯ прибавлЯлось морщин и седин, но ты все так же утопала по колена
в белых покровах, все так же своими руками готовила простыни без складок длЯ
наших постелей  и  скатерти без  морщинки  длЯ нашего  стола, длЯ праздников
хрусталЯ и света. џ приходил в бельевую,  усаживалсЯ напротив и пыталсЯ тебЯ
взволновать, открыть  тебе  глаза  на огромный мир,  пыталсЯ совратить  тебЯ
рассказами  о своих приключениЯх, о смертельных опасностЯх.  Ђ  ты говорила,
что  Я  ничуть не  переменилсЯ. ‚едь Я и мальчуганом вечно  приходил домой в
изорванной  рубашке  ("‚от  несчастье!")  и с  ободранными  коленками, и  по
вечерам  надо было  менЯ  утешать,  совсем  как  сегоднЯ. „а  нет  же,  нет,
мадемуазель!  џ возвращаюсь уже не из дальнего уголка парка, но с краЯ света
и приношу с собой  дыхание  песчаных вихрей, терпкий  запах нелюдимых далей,
ослепительное  сиЯние тропической  луны!  Ќу конечно,  говорила ты, мальчики
всегда  носЯтсЯ  как угорелые,  ломают  руки и  ноги  и  еще воображают себЯ
героЯми. „а нет же, нет, мадемуазель,  Я заглЯнул далеко  за  пределы нашего
парка!  ‡нала  бы ты, как мала, как ничтожна его сень. …е и  не  заметишь на
огромной планете, среди песков  и скал,  среди болот и девственных  лесов. Ђ
знаешь ли  ты, что есть краЯ, где  люди при встрече  мигом вскидывают ружье?
‡наешь ли  ты, мадемуазель, что есть на свете пустыни, там ледЯными ночами Я
спал под открытым небом, без кровати, без простынь...
     - ‚от дикарь! - говорила ты.

     Љак Я ни старалсЯ, она оставалась тверда и  непоколебима в  своей вере,
точно  церковный служка. € мне грустно  было, что  жалкаЯ  участь делает  ее
слепой и глухой...
     Ќо в ту ночь в ‘ахаре, беззащитный среди песков и звезд, Я оценил ее по
достоинству.
     Ќе  знаю, что  со  мной творитсЯ. ‚ небе столько звезд-магнитов, а сила
тЯготениЯ  привЯзывает  менЯ  к  земле.  €  есть  еще  иное  тЯготение,  оно
возвращает менЯ к самому себе. џ чувствую, ко  многому притЯгивает  менЯ моЯ
собственнаЯ  тЯжесть! Њои грезы куда  реальнее, чем эти  дюны, чем луна, чем
все эти достоверности. „а, не в том чудо, что дом укрывает нас  и греет, что
эти стены  - наши. —удо в том, что незаметно он передает нам запасы нежности
- и она образует в сердце, в самой его глубине, неведомые пласты, где, точно
воды родника, рождаютсЯ грезы...

     ‘ахара моЯ, ‘ахара, вот и тебЯ всю заворожила стараЯ прЯха!

        V. ЋЂ‡€‘

     џ уже столько говорил вам  о  пустыне, что, прежде чем заговорить о ней
снова, хотел бы описать оазис. ’от, что встает сейчас у менЯ пере