-то искаженными, неподлинными формами данных
феноменов человеческого  бытиЯ, их розыгрыш -- вовсе не обманчивое действие,
с помощью которого  человек вводит других в заблуждение, притворЯетсЯ, будто
на  самом  деле  трудитсЯ,  боретсЯ,  любит.  ќту  неподлинную  модификацию,
лицемерную   симулЯцию   подлинных   экзистенциальных   актов,   часто,   но
неправомерно, зовут "игрой". ‚ столь же малой  мере это игра,  в какой  ложь
ЯвлЯетсЯ  поэзией.  ‚едь  произвольным  все   это  оказываетсЯ   только  длЯ
обманывающих, но  никак  не  длЯ  обманутых.  ‚  игре же  не  бывает  лживой
подтасовки  с намерением обмануть.  €грок  и зритель  игрового представлениЯ
знают  о  фиктивности  игрового мира.  Ћб игре  в строгом смысле слова можно
говорить лишь там, где воображаемое осознано и открыто признано как таковое.
ќто  не  противоречит тому, что игроки иногда попадают  под чары собственной
игры,  перестают  видеть реальность,  в  которой они играют  и  имагинативно
строЯт  свой игровой мир. Ћт погруженности в игру можно очнутьсЯ.  ‘ыграннаЯ
борьба, сыгранный  труд и  т.д.--  опЯть-таки весьма  двусмысленные понЯтиЯ.
€ной раз имеют в виду  притворную  борьбу, притворный  труд, в другой раз --
подлинную  борьбу  и подлинный труд, но в качестве  событий внутри  игрового
мира.  “  человеческой  игры  нет  каких-то  иных  возможностей  длЯ  своего
выражениЯ,  кроме  жизненных  сфер  нашего существованиЯ. Ћтношение  игры  к
другим основным феноменам --  не просто  соседство  и соотнесенность,  как в
случае с трудом и борьбой или любовью и смертью. .€гра охватывает и объемлет
все другие феномены, представлЯет их в непривычном элементе воображаемого  и
тем  самым  дает  человеческому   бытию   возможность  самопредставлениЯ   и
самосозерцаниЯ в зеркале чистой видимости. ‘ледует еще поразмыслить над тем,
что это означает.


        ‚сеобъемлющаЯ структура человеческой игры.
     €гра объемлет  все. Ћна вершитсЯ человеческим действованием, окрыленным
фантазией,  в чудесном промежуточном пространстве  между действительностью и
возможностью,  реальностью  и  воображаемой  видимостью  и  представлЯет  на
учиненной ею идеальной  сцене  -- в себе самой -- все другие феномены бытиЯ,
да  вдобавок  самое  себЯ.  ЏодобнаЯ  всеобъемлющаЯ структура  необыкновенно
сложна  в своем  интенциональном строе и предполагает  не  только сообразную
переживанию классификацию пережитых игровых миров  различных ступеней,  но и
взаимопроникновение "возможного и действительного", становЯщеесЯ  прЯмо-таки
проблемой  калькулЯции.  Љ  сказанному  следует  еще  добавить,  что игровые
элементы  присутствуют во  множестве форм неигровой жизни, зачастую  в  виде
маленьких  увеселений  в  лощинах  серьезного  жизненного ландшафта, так что
посреди   сурового,   мрачного  и   отЯгченного   страданиЯми  человеческого
существованиЯ  всплывают  "острова"  игрового  блаженства.  —то  было  бы  с
влюбленными с их  поистине  бесконечной  задачей без  разыгранной шутки, без
радостных сердечных арабесок? —ем была  бы война без авантюры,  без  игровых
правил  рыцарственности, чем был бы  труд без игрового гениЯ,  чем  была  бы
политическаЯ сцена без добровольного или недобровольного  фарса властителей?
€ногда выказываемаЯ во всех этих сферах серьезность есть не более чем хорошо
сидЯщаЯ  маска  скрытой  игры.  €менно  потому,  что  игра  способна  менЯть
облачениЯ, ее присутствие  не  всегда  легко установить. Џорой люди  застают
друг друга  за игровыми действиЯми, которые совсем  и не выглЯдЯт  таковыми.
”еноменологиЯ  шутки  как конституирующего социальность  фактора  все еще не
разработана.  Ћт всЯкой игры, открытой  и скрытой,  как бы  замаскированной,
следует  строго  отличать  лицемерие  с  целью  обмана,  подложную  "как бы"
модификацию   чувств,   умонастроений   и   действий,    в   которой    люди
"представлЯютсЯ"  друг  перед  другом,  обманывают не  только словами,  но и
образом поведениЯ, поступками, когда, например, "играют в любовь", не ощущаЯ
ее, когда,  как говоритсЯ, устраивают "спектакль".  ‹ожь, котораЯ может быть
не  только  словесной, но  и ложью  жестов,  мимики,  даже  "молчаниЯ", есть
жуткаЯ,  зловещаЯ тень, ложащаЯсЯ на межчеловеческие отношениЯ и  угрожающаЯ
им. —еловеческаЯ ложь -- это не мимикриЯ животных, но хитрость, притворство,
коварство зверей в  борьбе  за  добычу, человеческаЯ ложь  лишена невинности
хищника. Џо сравнению с животным человек оснастил поведение, имеющеесЯ уже в
животном  мире,  средствами  своего  интеллекта,  когда  из  доисторического
собирателЯ превратилсЯ в охотника, преследующего дичь с помощью всевозможных
уловок  -- Ям, приманок и тому подобного.  ђафинированные обманные  средства
охоты затем были перенесены в сферу охоты на людей -- в военную борьбу и  ее
продолжение в  политической риторике,  вторглись во взаимное  приманивание и
вечную  войну полов. Ћхота  как  область  хитрости и обмана есть  поведение,
характеризующее  животный  и  человеческий  мир,  это  область  своего  рода
естественной лжи. Ќо человек  отличаетсЯ от  животного среди прочего и  тем,
что  понимает истину как  таковую, что он открыт смыслу и способен разделЯть
понЯтый  смысл  с  другими людьми.  Њежчеловеческое сообщение --  будь  то в
мимике,  жесте  или слове -- есть нечто  большее, чем  сигнал, и существенно
отличаетсЯ  от предупреждающего свиста серны или же призывного  рева  оленЯ.
’ак как человек знает об истине, об истине смыслового и  о смысле истины, он
знает и о мучительной  потаенности сущего, может спрашивать и высказыватьсЯ,
знает о неистинности как проходЯщей  замкнутости вещей,  о неистинности  как
следствии  притворства, способность  к  которому  он постигает  как  власть.
€менно потому,  что  человек определЯетсЯ через  свое отношение к истине, он
обладает возможностью лжи. ќто опаснаЯ,  злаЯ возможность -- злаЯ не потому,
что  непрестанно учинЯет  вред,  отравлЯЯ  Ядом  недовериЯ  отношениЯ  между
людьми,   но  потому,   что  делает   само   отношение  человека   к  истине
двусмысленным, неверным и ненадежным.  Џритворное знание хуже незнаниЯ, ложь
хуже  заблуждениЯ. ‹егче примиритьсЯ с тем, что  -- как существо конечное --
мы можем  познать  лишь весьма ограниченный круг вещей, чем  вынести  ложь и
обман  со  стороны  других  людей.  ‹ицемернаЯ неподлинность  в  нагруженных
смыслом словах и поступках часто зоветсЯ "игрой", а игра противопоставлЯетсЯ
подлинному и правдивому, истинному. Љонечно, это неправильное толкование зла
и злоупотребление понЯтиЯм игры. € все  же между обманом и игрой есть свЯзь.
‘ама игра  -- это не обман,  но она  пользуетсЯ  иллюзионистскими эффектами,
которыми обычно  оперирует  и обман, игра воспринимает элементы показного --
не длЯ того, чтобы выдать показное за реальность, а чтобы использовать его в
качестве  средства выражениЯ. Њаски  в игре не должны вводить в заблуждение,
они   должны  зачаровывать,  это  --  реквизит   практики  волшебства.  €гра
развертываетсЯ внутри  условной  "видимости",  она  ее не отрицает, но  и не
выдает  за   неподдельно  реальное.   ‚сЯкаЯ  игра  свЯзана   с  иллюзорной,
воображаемой "видимостью", но не затем, чтобы обмануть, а с целью  завоевать
измерение  магического.   Љогда  в  игровом  мире  представлениЯ  "ЯвлЯютсЯ"
внеигровые феномены  бытиЯ, когда в  игре  борютсЯ, трудЯтсЯ, любЯт, а  то и
вовсе умирают, это не значит, что игра, с целью обмана, устроила неподлинный
спектакль.  ќто  как раз  подлинный  театр,  подмостки  зрелища,  выводЯщего
человеческую  жизнь  перед  ней   самой.   €гра   --  исключительный  способ
длЯ-себЯ-бытиЯ.   ќто   не  длЯ-себЯ-бытие,   происходЯщее  от   рассудочной
рефлексии,  не сознательное  обращение  представлЯющей жизни на  себЯ самое.
‚едь игра есть  действие, практика  общениЯ  с  воображаемым. ‚ человеческой
игре наше бытие действенно отражаетсЯ в себе  самом, мы показываем себе, чем
и  как   мы  ЯвлЯемсЯ.  €гровое  длЯ-себЯ-бытие  человека  прагматично.  Ћно
существенно отличаетсЯ от чисто интеллектуального длЯ-себЯ-бытиЯ, идущего от
рефлексии.  €гра принадлежит к элементарному, дорефлективному бытию.  Ћднако
она  не "непосредственна".  Ћна обладает структурой "опосредствованиЯ",  она
проста, пока остаетсЯ  игрой, двойственна -- когда выступает как действие  в
реальном мире и одновременно -- в мире игровом. „еЯтельный характер игрового
действиЯ,  выделЯющий  игру в сравнении с рефлексией сознаниЯ,  очевидно, не
дан  в  игровом сообществе. Ќе есть ли это характернаЯ черта  "созерцаниЯ" в
широком смысле слова?  Љак мы  сказали, игровое  сообщество включает  в себЯ
игроков и свидетелей игры,  ограниченную  сцену  игрового мира и людей перед
подмостками.  Џоследние  включены в игру постольку,  поскольку они очарованы
игрой. Џри этом они не "действуют" сами, они погружены в созерцание, которое
их захватывает  или  забавлЯет.  Ќо  "со-зерцатели"  игрового  представлениЯ
"идентифицируют"   себЯ   с   игроками   имагинативным   образом.  Ќа   этой
идентификации,   наверное,    и   основываетсЯ   в    значительной   степени
зачаровывающаЯ  силы игры. ‚ обесцвеченной  и ослабленной форме  этот момент
"идентификации  зрителей и  игроков" сказываетсЯ  и  на  всЯких  цирцеевских
представлениЯх,  на  развлекательных  играх, устраиваемых длЯ масс  большого
города.  Ќаверное,  неправильно  насмехатьсЯ  над  тем,  что  в  современных
футбольных состЯзаниЯх 22 человека бегают по полю,  а сотни  тысЯч наблюдают
за  ними.  Ћставив в стороне  значение  подобных грандиозных  представлений,
определЯемое  социологически (например, как "содержание сознаниЯ" или  "тема
разговора" масс), укажем на  то, что быть зрителем -- это само по  себе есть
род сильной эмоциональной причастности, способ идентифицирующего соучастиЯ в
игре, поднимающий множество интересных  проблем. €гровое сообщество  зрелища
объединено  и собрано в  общеколлективной иллюзии, которую могут сознавать и
признавать  "нереальной"  и  в  то  же  времЯ  понимать  как  место  ЯвлениЯ
"сверхреальной"  сущности. ‘цена представлЯет,  подмостки ее  --  весь  мир.
Џрежде всего это,  наверное,  "человеческий мир", совокупность человеческого
бытиЯ,  а  сверх  того, вероЯтно, и  совокупность всего  бытиЯ,  к  которому
человек  постоЯнно   себЯ  относит.  ‡релище,  по   существу,  есть   пример
(Bei-Spiel), образец,  парадигматическое представление  того, что мы  есть и
каковы  мы.  ќтот  имеющийсЯ  в  человеческой  игре  образец  заключаетсЯ  в
осмысленном  представлении бытиЯ во всех его жизненных  измерениЯх  длЯ него
самого. ‚ладеЯ  способностью играть, человек может созерцать себЯ,  обретать
образ собственной жизни во всей его высоте  и глубине, задолго  до того, как
он начинает размышлЯть и  понЯтийно  постигать  истину своего существованиЯ.
€гроваЯ рефлексиЯ образна, игра выводит сущность в Явление до всЯкого Явного
размышлениЯ.  —еловек как  человек по  своему бытию  есть отношение.  Ћн  не
сходен с вещью, котораЯ сначала есть в самой себе и только потом относитсЯ к
чему-либо.  ЉатегориальнаЯ  модель  "субстанции"  не  подходит  к  человеку.
—еловек  существует  как  отношение,  отношение  к себе, вещам  и  миру,  он
существует в пространстве  и относит себЯ к родине и  чужбине, существует во
времени и относит себЯ  к собственному прошлому, обусловлен родом и  полом и
относит себЯ к собственному  полу  в стыде  и  институциональных  отношениЯх
(брак, семьЯ).  Љульт умерших,  труд, господство, любовь -- все это ключевые
способы  самоотнесениЯ человека.  €гра же  есть  отношение к  относительному
бытию человека.  ‚се основные  феномены  бытиЯ сплетены друг с  другом, игра
отражает  в себе  их  все, в  том  числе и  саму себЯ.  ќто и  придает  игре
исключительный статус.  ‘ представлЯющей способностью игры свЯзано и то, что
она  может  иначе наполнЯть  времЯ,  нежели остальные феномены человеческого
существованиЯ.  ЏредстоЯние  смерти  бросает  тень  на  всЯкий  человеческий
поступок. Њера времени нам  установлена,  пусть даже мы и не знаем  о ней. ‚
свете  последнего мгновениЯ все часы, дни и годы как бы  даны  нам взаймы. ‚
труде и  борьбе  человеческое времЯ заполнено нужными, необходимыми  делами:
времЯ  всегда  у нас  отнимают. ’о  же можно сказать  и  о  любви,  котораЯ,
наверное, есть самое трудное, менее всего осваиваемое занЯтие  нашего бытиЯ,
постоЯнно терпЯщее крушение.
     ‹ишь  у  игры  есть "свободное  времЯ".  ‘лишком часто проблему игры  и
свободного времени  рассматривали  поверхностно,  брали преимущественно  как
проблему   заполнениЯ   имеющегосЯ   в   распорЯжении   свободного   времени
всевозможными играми, чтобы оно оказалось осмысленным  и дарило  бы счастье.
€граем ли  мы  потому,  что у нас есть  свободное  времЯ,  или же у нас есть
свободное времЯ как раз потому,  что мы  играем? ’акаЯ формулировка проблемы
-- не простое переворачивание. ‚ том и другом случае слова "свободное времЯ"
имеют  разный смысл. ‚ первом  случае свободное времЯ идентично с  жизненным
временем,  не заполненным  и не  блокированным  неотложными  задачами. ‚ремЯ
нужно  нам, чтобы  спать, есть, производить средства  к жизни,  поддерживать
общественные   установлениЯ    исполнением   самых    различных    служебных
обЯзанностей. ‘вободное времЯ  -- тот  промежуток, который "остаетсЯ"  после
того,  как  мы сделали все  насущные  длЯ жизни дела.  ’реть 24-часового днЯ
используетсЯ  на сон,  треть --  на  труд,  треть  на  жизнь,  ради  которой
трудЯтсЯ, то есть на семью, исполнение гражданских обЯзанностей, развлечениЯ
и  наслаждение  жизнью,  занЯтиЯ  любовью, отдых и  т.д.  ‘вободным временем
человек обладает в той степени, в какой он освобожден  от нужды естественных
потребностей и  давлениЯ  общественных  необходимостей. Њожно, например,  по
своему усмотрению и  произвольно распорЯжатьсЯ  свободным  временем,  можно,
говорЯ вместе  с  ранним Њарксом, "охотитьсЯ,  рыбачить", быть  "критическим
критиком", человек извлекаетсЯ из-под гнета необходимости и беспрепЯтственно
передвигаетсЯ  в  "царстве  свободы".  ‘вободное  времЯ  --  комплементарнаЯ
оппозициЯ  "рабочего   времени"   (или  служебного).  Љогда   рабочее  времЯ
сокращаетсЯ,  свободное  времЯ расширЯетсЯ.  ‚ прежние  времена  большинство
людей должно  было  трудитьсЯ  большую часть  времени  своего бодрствованиЯ,
отдаваЯ   все   силы   длЯ   производства   средств   жизни   длЯ   себЯ   и
привилегированного  слоЯ  господ,   которые   не   "трудились",  а,  скорее,
"правили",   владели    землей,    оружием,    военной   мощью.   ‚месте   с
индустриализацией  человеческаЯ рабочаЯ сила  и прежде  всего  рабочее времЯ
высвобождаютсЯ за счет машин в никогда не предполагавшихсЯ прежде масштабах:
свободное времЯ  во  всех  индустриальных  странах  значительно  возрастает.
‚озникли  совершенно  новые,  насущные  и  требующие  немедленного   решениЯ
проблемы. “рбанизациЯ сконцентрировала в разных местах земного шара огромные
массы людей,  чьЯ  занЯтость в свободное времЯ не формируетсЯ  "естественно"
врожденными  склонностЯми   и   интересами,   но,  скорее,   ее   необходимо
организовывать,  направлЯть,   ею   нужно  руководить.   ‚  век   техники  и
человеческое свободное времЯ  приобретает технократический оттенок.  Ѓыло бы
интеллигентской спесью романтически-анахронистического толка разделЯть людей
на  две  категории:  тех, которые  сами могут  распорЯдитьсЯ своим свободным
временем,  потому что ими  движут собственные и самостоЯтельные интересы,  и
тех, которые  растерЯнно  и  беспомощно  стоЯт  перед  данным  им  свободным
временем,    не    знаЯ,    что    им    предпринЯть,    которые    остаютсЯ
"несовершеннолетними" в формировании собственной жизни, которые нуждаютсЯ  в
руководстве, в поводе и месте длЯ развлечениЯ. ‡начительный размах индустрии
развлечений  подверг  наличную  здесь  потребность  инфлЯции  нормированию и
нивелировке. ѓигантский аппарат современного технического оснащениЯ жизни не
мог  бы  развиватьсЯ   и   функционировать,  если  бы  речь  шла  только  об
удовлетворении элементарных естественных потребностей в пище, одежде, жилье.
—еловеку нужно  не  столько "необходимое",  сколько  как  раз  "избыточное".
€ндустриальнаЯ  экспансиЯ  неизбежно  должна  была  распространитьсЯ  и   на
поведение человека в свободное времЯ; и, как Я полагаю, она все больше будет
формировать содержание сознаниЯ людей.
     "€деологическаЯ война",  крупномасштабнаЯ обработка сознаниЯ делаетсЯ в
преуспевающей  экономике  условием  "полной  занЯтости".   „ругими  словами,
технизациЯ не может ограничитьсЯ воздействием на "экономическое" и "военное"
поведение людей,  как  его  понимали  до  сих  пор,  она  все  больше  будет
вторгатьсЯ  в  резервацию индивидуального произвола, производЯ  "промышленно
изготовленные patterns  of life". ќтим  процессом врЯд  ли  будут  затронуты
только не-, полу-  и  едва  образованные люди: так называемаЯ элита также не
избежит вовлечениЯ  в  этот "trend". ‚  прежние  времена  люди, эпизодически
сбрасывавшие с себЯ тЯготы труда, не  нуждались длЯ  своего  услаждениЯ ни в
чем другом, кроме природы, ее мира и красоты. Ћднако эта мирнаЯ и прекраснаЯ
природа была  все  же  "Ђркадией  человеческой  души",  как  культ  природы,
исполненный пантеистического чувства и  во  многом обЯзанный  антикизирующей
учености,   она  возникла   в  эпоху  ‚озрождениЯ.  ‚  отношении  к  природе
современного человека  меньше этого  возвышающего душу почитаниЯ, дивЯщегосЯ
вселенской  гармонии,  математической  и  органической  красоте,  толкующего
природные законы  как истечение сверхъестественной  мудрости. —еловек нашего
времени  относитсЯ  к  природе  практически-технически,  подходит к  ней как
завоеватель  или  по  крайней  мере  как  разведчик.  ’уризм,  который  стал
возможным  благодарЯ современным транспортным средствам и был ими вызван, во
много раз превосходит по своим  масштабам великое  переселение  народов. ’о,
что  преподноситсЯ человеческому  любопытству  из  увиденного  и услышанного
благодарЯ  кино, радио и  телевидению,  -- вовсе  не суррогат  естественного
опыта,  не предложение консервированной духовной пищи, но совершенно новые и
оригинальные   источники  переживаниЯ,   которые   нацелены  на  планетарную
тотальность информации, подобно тому как экономика развиваетсЯ с расчетом на
мировой рынок.  ‘ледует  оставить излюбленный "критиками  культуры"  плач по
"утрате почвы". ’ехническаЯ регламентациЯ свободного времени -- вовсе не зло
априори, даже если  учитывать  и признавать,  что  часто  она  оборачиваетсЯ
уродством. Џока  свободное  времЯ  рассматриваетсЯ как времЯ,  не занЯтое ни
трудом,   ни   политическими   делами  и   обЯзанностЯми,   оно   продолжает
контрастировать с трудом и политической деЯтельностью. —ем в большей степени
труд берут на себЯ машины, тем больше человек получает
     времени  длЯ  себЯ   самого,  однако  оно  оказываетсЯ  "опустошенным",
незаполненным  временем, которое может  быть употреблено длЯ любых  целей  и
занЯто  всем,  чем угодно. Џустое времЯ  легко  обращаетсЯ  в пустыню скуки,
которую  приходитсЯ  разгонЯть.  ’аким   образом,  когда  у  нас  поЯвлЯетсЯ
свободное времЯ просто потому, что мы должны трудитьсЯ, после удовлетворениЯ
потребности в  отдыхе оказываетсЯ,  что этот  промежуток  времени совершенно
стерилен и может  быть произвольно заполнен каким угодно содержанием.  €наче
обстоит  дело, когда мы говорим, что у нас есть свободное времЯ, поскольку и
пока мы играем. ‘вобода времени теперь  означает не "пустоту", а  творческое
исполнение  жизни,  а  именно  --  осуществление  воображаемого  творчества,
смысловое  представление  бытиЯ,  в  известной  мере  освобождающее  нас  от
свершившихсЯ ситуаций нашей жизни. ’акое освобождение, конечно, не реально и
не истинно, мы не избегаем последствий своих поступков. —еловеческаЯ свобода
не  в силах  перескочить свои последствиЯ. Ќо у нас есть выбор, в  сделанном
выборе   соустановлена  цепочка  следований.  ‚  игре  у  нас  нет  реальной
возможности  действительно  возвратитьсЯ к  состоЯнию  перед выбором,  но  в
воображаемом игровом  мире мы можем все еще или снова быть тем, кем мы давно
и  безвозвратно  перестали  быть  в  реальном  мире.  ‚сЯкий  акт свободного
самоосуществлениЯ осуществлЯет горизонт заранее готовых возможностей. €граЯ,
человек может отстранить от себЯ ("как бы") все свое  прошлое и вновь начать
с  точки отсчета.  Џрошлое, которым мы не располагаем,  вновь  оказываетсЯ в
нашем распорЯжении. ‚озможна аналогичнаЯ позициЯ по  отношению  к  будущему:
реальные шансы  не взвешиваютсЯ,  не питаетсЯ никаких ограниченных надежд, в
игре  мы способны к самому свободному  предвосхищению,  длЯ нас  нет никаких
препЯтствий,   мы   можем  из-мыс-лить  их  прочь,  убрать  все  оказывающее
сопротивление, можем создать себе на арене игрового мира желанную декорацию.
‡адержанный временем человек терЯет  свЯзь с течением времени, в  которое он
обычно  неизменно  вступает или  в которое  он вовлечен. ЌельзЯ против этого
возразить,   что  речь  все  же  идет  только  об   иллюзорном,  утопическом
"освобождении":  эта игроваЯ  свобода  есть свобода длЯ "не-реального"  и  в
нереальном. ‚ игровой  "видимости"  упразднЯетсЯ историчность человека, игра
уводит  его  из  состоЯний,  закрепленных необратимыми решениЯми,  в простор
вообще  никогда не фиксированного  бытиЯ,  где все  возможно.  ‚ игре  жизнь
представлЯетсЯ  нам  "легкой",  лишенной  тЯгостей: с нас словно сваливаетсЯ
бремЯ обЯзанностей, знаний и забот, игра приобретает черты грезы, становитсЯ
общением  с  "возможностЯми",   которые   скорее  были  из-обретены,  нежели
обретены.   …сли  свести  воедино  все   указанные  характеристики  игры  --
магическое  созидание  видимости   игрового  мира,  завороженность  игрового
сообщества, идентификацию  зрителей с игроками, самосозерцание человеческого
бытиЯ в  игре как  "зерцале  жизни", до-рациональную осмысленность игры,  ее
символическую  силу,  парадигматическую функцию и освобождение времени ввиду
обратимости всех решений в игре, игровое облегчение бытиЯ и способность игры
охватывать в себе все другие основные феномены  человеческого существованиЯ,
включаЯ  самое себЯ,  то есть способность играть  не только в  труд, борьбу,
любовь и смерть, но и в игру, -- если мы сведем это  воедино,  то раскроетсЯ
праздничный характер игры как общий ее строй. —еловек играет тогда, когда он
празднует бытие. "Џраздник"  прерывает  череду отЯгченных заботами  дней, он
отграничен  от серого  однообразиЯ  будней, отделен  и  возвышен  как  нечто
необычное, особенное, редкое. Ќо совершенно недостаточно определЯть праздник
только через противопоставление его буднЯм,  ибо  праздник имеет значение  и
длЯ будней, которым необходимы возвеселение, радость и про-Яснение. Џраздник
извлечен из потока будничных событий, чтобы служить им маЯком, чтобы озарЯть
их.  Ћн  обладает  репрезентативной,  замещающей   функцией.  ‚  архаическом
обществе Яснее видна сущность  праздника, нежели в нивелированной  временной
последовательности  нашей  действительности.  ’ам,   где  верх  берут  часы,
хронометры,  точные  механизмы  длЯ   измерениЯ  времени,  там  человечеству
остаетсЯ все меньше  времени  длЯ настоЯщего праздника. ’ам, где  дни и годы
все  еще измерЯютсЯ  по  ходу солнца  и звезд,  там  празднуют солнцевороты,
времена  года,  различные  космические событиЯ,  от  которых зависит  земнаЯ
жизнь,  там  празднуют также  урожай,  который принесло  обработанное  поле,
победу  над врагом отчизны, брачные торжества и роды, даже смерть празднично
справлЯетсЯ как  поминовение предков. ‚ праздничном  хороводе  переплетаютсЯ
музыка   и   танец,   в  хороводе,   который  есть  нечто   большее,  нежели
непосредственное выражение радости. ‘ музыкой и танцем смыкаетсЯ  мимический
жест   --  все  это  на  праздничном  игрище,  где   сообщество  празднующих
преображаетсЯ  в   сообщество   созерцающих,  которые  осмысленно  созерцают
отраженный  образ  бытиЯ и приходЯт  к предчувственному прозрению того,  что
есть. Љак коллективное действие игра, наверно, изначально существует  в виде
праздника.
     Ќа заре истории праздник украшалсЯ боевыми играми воинов, благодарением
за  урожай  земледельцев, жертвой,  приносимой  мертвым, танцевальной  игрой
юношей и девушек и маскарадом, который ставил все бытие в зримое присутствие
сценического  представлениЯ.  “крашение   праздника,  которое  могло  далеко
превосходить будничную потребность в украшении, стало существенным импульсом
длЯ  возникновениЯ искусства.  Љонечно, есть много веских оснований выводить
искусство  и  из  мастерства  ремесленного  умениЯ. Ќо праздник  был могучим
прорывом  творческих  игровых сил  человеческого  существа. ЏраздничнаЯ игра
стала  корнем  и  основанием  человеческого  искусства.   €гра  и  искусство
внутренне свЯзаны.  Љонечно,  не  все игры  --  искусство, но искусство есть
наиболее  оригинальнаЯ   форма   игры,  она  есть   высочайшаЯ   возможность
посредством "видимости" Явить  сущность. Њогут возразить: разве искусство не
оканчиваетсЯ на произведении  искусства, на реальном образе, который лучитсЯ
собственной  непотаенной  красотой? ЌельзЯ этого отрицать,  но способ  бытиЯ
произведениЯ  искусства  как  такового все же  остаетсЯ проблемой.  —то есть
произведение искусства:  неподдельно реальнаЯ вещь или  же вокруг  этой вещи
всегда   есть   некаЯ  аура  --   как   бы  незримаЯ   сцена?  џвлЯетсЯ   ли
микельанджеловский "„авид" мастерски высеченной мраморной глыбой на одной из
площадей  ”лоренции  или  же он стоит  в собственном "воображаемом" мире  --
спокоен,  в  сознании  своей  силы,  праща  закинута  через плечо,  холодный
испытующий взглЯд устремлен на превосходЯщего мощью врага? "„авид"  -- и то,
и другое; искусно высеченнаЯ мраморнаЯ  глыба, но и юноша, приготовившийсЯ к
борьбе  не  на  жизнь,   а  на  смерть.  ЏроизведениЯ  искусства   озарЯютсЯ
собственным  сиЯнием,  они  стоЯт  словно  в   "просвете",  к  которому  мы,
созерцающие и рассматривающие, направлЯем свой взор и который "раскрываетсЯ"
нам. ‡десь  мы не  пытаемсЯ дать философскую  теорию произведению искусства.
ђечь идет  исключительно  о сжатом указании на соотношение игры и искусства.
€гра  есть  корень  всЯкого человеческого  искусства.  ђебенку  и  художнику
наиболее Ясно открываетсЯ контур игры как творчески-созидательного общениЯ с
раскрывающимисЯ возможностЯми. Џраздник как собирание  и  представление всех
бытийных отношений имеет также  и еще  одно  важное значение.  ‚ архаическом
обществе праздник понималсЯ как волшебное заклЯтие  сверх-человеческих  сил,
как призыв  добрых  демонов, изгнание  злобных кобольдов,  как исключительно
благоприЯтнаЯ  возможность   длЯ  эпифании   богов.  Џраздничное   пиршество
превращаетсЯ   в   культовое  жертвенное  пиршество,  на  котором   смертные
смешиваютсЯ  с бессмертными, вкушают в хлебе  земную плоть, в вине -- земную
кровь.   ‡релище  объединЯет   культовое   сообщество  в   мироозначающей  и
мироистолковывающей  игре,  в замаскированных персонажах сцены игрового мира
указывает  воочию  богов и  полубогов, обычно  ускользающих от человеческого
глаза. ђепрезентирующаЯ функциЯ игры исполнЯетсЯ тут двоЯко: фигура игрового
мира замещает  нечто,  что обладает сверхреальностью сущности,  а  декорациЯ
замещает всю вселенную. Џо отношению к богам человек здесь выступает не так,
как  по  отношению  к себе или  себе  подобным: он относит, себЯ,  веруЯ,  к
существу,  которому  принадлежит  управление  миром.  ‚  человеческой  игре,
очевидно,  легче  символизировать  человеческое,   нежели  то  умозрительное
существо, которое не трудитсЯ и не боретсЯ, не любит и  не умирает,  как мы.
Ѓог  всегда сведущ во всем, без усилий проникает он своим ЯсновидЯщим взором
от  одного  конца света до  другого и силой своего помысла,  по  Ђнаксагору,
сотрЯсает все. …сть ли подобное существо, мы не можем знать с уверенностью и
подлинной надежностью. ’о, что в человеческой игре, с тех пор, вероЯтно, как
человек играет, имеютсЯ роли и образы богов, еще не доказывает, что они есть
на самом деле. ‚ Явление игрового мира игра может выводить не только то, что
имеетсЯ вне игры  в  жизненных сферах  труда, господства и т.д.  €гра  -- не
всегда и не исключительно  осмысленное зерцало действительности. Ќе все, что
может  быть  сыграно,  обЯзано  поэтому и  существовать.  €граЯ,  игра может
воспроизводить  собственную   силу   вымысла  и   выводить   в  воображаемое
присутствие  творениЯ грезы.  ”антазиЯ  поэтов создала вымышленные  существа
различного  рода,  сирен   и  лемуров;   химера  существует  в  воображении.
—еловеческаЯ  игра, --  нечто  большее,  нежели  "самоизмышление"  различных
химер,   больше,   нежели   только   представлЯемое   поведение.   ‚   своем
прагматическом  и  опредмечивающем видении сцен игрового мира игра открывает
возможности, которые мы созерцаем именно в качестве ЯвлЯющей себЯ видимости.
Ѓоги  приходЯт  в  человеческую  игру  и  "пребывают" в  ней,  захватываЯ  и
завораживаЯ   нас.  Љульт,  миф,   религиЯ,  поскольку   они   человеческого
происхождениЯ, равно  как  и искусство,  уходЯт  своими  корнЯми в  бытийный
феномен  игры.  Ќо  кто сможет  недвусмысленно  утверждать,  что  религиЯ  и
искусство лишь  отражаютсЯ  в игре или что они как  раз произошли из игровой
способности  человеческого рода? Љак бы то ни было,  человеческую игру,  это
глубоко двусмысленное экзистенциальное  состоЯние, кажетсЯ,  озарЯет милость
небожителей и, уж конечно, -- улыбки муз.

     Џеревод с нем. Ђ. ѓараджи


        ЏримечаниЯ

     [1] "Џир", 207с -- 209а.

     [2] ЂналогиЯ сущего (лат.).

     [3] удел человеческий, человеческаЯ природа (фр.).

     [4] ‘р. "”еноменологиЯ духа". -- ѓегель. ‘оч., т. 4, Њ., 1959.

     [5] Nietzsche F. Werke (Colli/Montinari). Berlin, 1969, Bd. VI, 3.

     [6]  Nietzsche  F. Werke  (Colli/Montinari) Berlin, 1968,  Bd.  VI.  2,
99,150.

     [7]  Hegel  G.W.G.  Einleitung  in   die  Geschichte  der  Philosophiе,
Heidelberger Niederschrift (Hoffmeister). Hamburg, 1.966, S. 6.


     ђаспознавание текста -- …лена Ђндреевна Ђйол