тетьсЯ, мы сумеем и на этот  раз  прикрыть  нашу  игру  соответствующею
личиною и решительными словами, хотЯ душа наша и уходит при этом в пЯтки.  €
многие,  располагай  они  платоновским  перстнем  [34],  делающим  невидимым
каждого, у кого он на пальце и кто обернет его камнем  к  ладони,  частенько
скрывались бы с его помощью от людских взоров - и именно там, где им  больше
всего подобало бы быть на виду, - горестно сожалеЯ о том, что  они  занимают
столь почетное место, заставлЯющее их быть храбрыми поневоле.

     Falsus honor iuvat, et mendax infamia terret
     Quem, nisi mendosum et mendacem?.

     {Љто, кроме лжецов и негодЯев, гордитсЯ  ложной  почестью  и  страшитсЯ
ложных наветов [35]? (лат. ).}

     ‚от почему суждениЯ, составленные на  основании  одного  лишь  внешнего
облика той или иной вещи, крайне поверхностны и сомнительны: и нет свидетелЯ
более верного, чем  каждый  в  отношении  себЯ  самого.  €  скольких  только
обозников не насчитываетсЯ среди сотоварищей нашей  славы!  ђазве  тот,  кто
крепко засел в вырытом  другими  окопе,  совершает  больший  подвиг,  нежели
побывавшие тут до  него,  нежели  те  полсотни  горемык-землекопов,  которые
проложили ему дорогу и за пЯть су в день прикрывают его своими телами?

     Non, quidquid turbida Roma
     Elevet, accedas, examenque improbum in illa
     Castiges trutina: nec tu quaesiveris extra.

     {Ќе следуй за тем, что возвеличивает взбудораженный ђим,  не  исправлЯй
неверную стрелку этих весов и не ищи себЯ нигде, кроме как в себе самом [38]
(лат. ).}

     Њы говорим, что, делаЯ наше имЯ известным всюду и  влагаЯ  его  в  уста
столь многих людей, мы тем самым возвеличиваем  его;  мы  хотим,  чтобы  оно
произносилось с благоговением и чтобы это окружающее его сиЯние пошло ему на
пользу - и это все, что можно привести  в  оправдание  нашего  стремлениЯ  к
славе. Ќо в исключительных случаЯх эта болезнь приводит к тому, что иные  не
останавливаютсЯ ни перед чем, только бы о них говорили. ’рог Џомпеи сообщает
о ѓерострате, а ’ит ‹ивии о Њанлии Љапитолийском,  что  они  жаждали  скорее
громкого, чем доброго имени [37]. ќтот порок, впрочем, обычен: мы  заботимсЯ
больше о том, чтобы о нас говорили, чем о том, что именно о нас  говорЯт;  с
нас довольно того, что наше имЯ у всех на устах, а почему - это  нас  отнюдь
не заботит. Ќам кажетсЯ, что если мы пользуемсЯ известностью, то это значит,
что и наша жизнь, и сроки ее находЯтсЯ под охраною знающих нас. —то до менЯ,
то Я крепко держусь за себЯ самого. € если вспомнить о  другой  моей  жизни,
той, котораЯ существует в представлении моих добрых друзей, то, рассматриваЯ
ее как нечто совершенно самостоЯтельное и замкнутое в себе, Я сознаю, что не
вижу от нее никаких плодов и никакой радости, кроме, быть может, тщеславного
удовольствиЯ, свЯзанного со столь фантастическим мнением обо  мне.  Љогда  Я
умру,  Я  лишусь  даже  этого  удовольствиЯ  и  начисто  утрачу  возможность
пользоватьсЯ той  осЯзательной  выгодой,  которую  приносЯт  порой  подобные
мнениЯ, и, не соприкасаЯсь больше со славою, Я не смогу удержать ее,  как  и
она не сможет затронуть или осенить менЯ. €бо Я не могу рассчитывать,  чтобы
мое  имЯ  приобрело  ее,  хотЯ  бы  уже  потому,  что  у  менЯ  нет   имени,
принадлежащего  исключительно  мне.  €з  двух  присвоенных  мне  имен   одно
принадлежит всему моему роду и, больше того, даже другим родам; есть семьЯ в
Џариже и Њонпелье, именующаЯ себЯ Њонтень, другаЯ - в Ѓретани и  ‘ентонже  -
де ‹а Њонтень; утрата одного только слога поведет к смешению наших гербов  и
к тому, что Я стану наследником принадлежащей им славы, а они,  быть  может,
моего позора; и если мои предки звались некогда ќйкем, то это же  имЯ  носит
один известный род в Ђнглии [38]. —то до второго присвоенного мне имени,  то
оно принадлежит всЯкому, кто бы ни пожелал им назватьсЯ; таким образом, и Я,
быть может, окажу в свою очередь честь какому-нибудь портовому  крючнику.  €
даже  имей  Я  свой  опознавательный  знак,  что,  собственно,  мог  бы   он
обозначать, когда менЯ больше не будет? Њог ли  бы  он  отметить  пустоту  и
заставить полюбить ее?

     Nunc levior cippus non imprimit ossa?
     Laudat posteritas; nunc non e manibus illis,
     Nunc non e tumulo, fortunataque favilla,
     Nascuntur violae.

     {Ќе легче ли теперь надгробный камень давит на мои кости? ѓоворЯт,  что
потомство хвалит умершего: не родЯтсЯ ли от этого ныне фиалки из духов  его,
из надгробного холма и блаженного праха [39]? (лат. ).}

     Ќо об этом Я говорил уже в другом месте  [40].  €так,  после  битвы,  в
которой было  убито  и  изувечено  десЯть  тысЯч  человек,  говорЯт  лишь  о
каких-нибудь пЯтнадцати видных ее участниках. Ћтдельный подвиг, даже если он
совершен не простым стрелком, а кем-нибудь из военачальников, может обратить
на себЯ  внимание  только  в  том  случае,  если  это  деЯние  действительно
выдающейсЯ  доблести  или  счастливо   повлекшее   за   собой   значительные
последствиЯ. € хотЯ убить одного врага или двоих, или десЯтерых длЯ  каждого
из нас и впрЯмь не безделица, ибо тут ставишь на карту все до последнего,  -
длЯ мира, однако, все эти вещи настолько привычны и он наблюдает их изо  днЯ
в день в таком несметном количестве,  что  их  нужно  по  крайней  мере  еще
столько же, чтобы произвести на него заметное впечатление. ‚от почему мы  не
можем рассчитывать на особую славу,

               casus multia hic cognitus ac iam
     Tritus, et e medio fortunae ductus acervo.

     {ќто случай многим знакомый, даже избитый, одна из многих превратностей
судеб [41] (лат. ).}

     ‘реди множества отважных людей, с оружием в руках павших за  пЯтнадцать
столетий во ”ранции, едва ли найдетсЯ сотнЯ таких, о ком мы хоть  что-нибудь
знаем. ‚ нашей памЯти изгладились не только имена полководцев,  но  и  самые
сражениЯ и победы; судьбы большей половины мира из-за отсутствиЯ  поименного
списка его обитателей остаютсЯ безвестными и не оставлЯют по  себе  никакого
следа.
     …сли бы Я располагал знанием неведомых доселе  событий,  то,  какой  бы
пример мне ни потребовалсЯ, Я мог бы заменить ими известные нам. „а что  тут
говорить! ‚едь даже о римлЯнах и  о  греках,  хотЯ  у  них  и  было  столько
писателей и свидетелей, до нас дошло так немного!

     Ad nos vix tenuis famae perlabitur aura.

     {‘лабый отзвук их славы едва донессЯ до нашего слуха [42] (лат. ).}

     € еще хорошо, если через какое-нибудь столетие будут помнить,  хотЯ  бы
смутно, о том, что в наше времЯ во ”ранции бушевали гражданские войны.
     ‹акедемонЯне имели обыкновение устраивать перед битвой жертвоприношениЯ
музам с тем, чтобы  деЯниЯ,  совершаемые  ими  на  поле  брани,  могли  быть
достойным образом и красноречиво описаны; они считали, что если  их  подвиги
находЯт свидетелей, умеющих  даровать  им  жизнь  и  бессмертие,  то  это  -
величайшаЯ и редкостнаЯ милость богов.
     Ќеужели же  мы  и  в  самом  деле  станем  надеЯтьсЯ,  что  при  всЯком
произведенном в нас выстреле из аркебузы  и  всЯкой  опасности,  которой  мы
подвергаемсЯ, вдруг  неведомо  откуда  возьметсЯ  писец,  дабы  занести  эти
происшествиЯ в свой протокол? € пусть таких писцов оказалась бы целаЯ сотнЯ,
все равно их протоколам жить не дольше трех дней,  и  никто  никогда  их  не
увидит. Њы не располагаем и тысЯчной долей сочинений,  написанных  древними;
судьба определЯет им жизнь - одним покороче, другим подольше, в  зависимости
от своих склонностей и пристрастий; и, не знаЯ всего остального,  мы  вправе
задатьсЯ вопросом: уж не худшее ли то, что находитсЯ в  нашем  распорЯжении?
€з таких  пустЯков,  как  наши  дела,  историй  не  составлЯют.  Ќужно  было
возглавлЯть завоевание какой-нибудь империи или царства; нужно было, подобно
–езарю, выиграть пЯтьдесЯт два крупных сражениЯ, неизменно имеЯ дело с более
сильным противником. „есЯть тысЯч  его  соратников  и  несколько  выдающихсЯ
полководцев, сопровождавших его в походах, храбро и  доблестно  отдали  свою
жизнь, а между тем имена их  сохранЯлись  в  памЯти  лишь  столько  времени,
сколько прожили их жены и дети:

     quos fama obscura recondit.

     {... те, кто умерли в безвестности [43] (лат. ).}

     € даже о тех, большие дела которых мы сами видели, даже о  них,  спустЯ
три месЯца или три года после их ухода от нас, говорЯт не больше,  чем  если
бы они никогда не существовали на свете. ‚сЯкий, кто,  пользуЯсь  правильной
меркой и подобающими соотношениЯми, призадумаетсЯ над тем, о каких делах и о
каких людЯх сохранЯютсЯ в книгах слава и памЯть, тот найдет, что в  наш  век
слишком мало деЯний и слишком мало людей, которые  имели  бы  право  на  них
притЯзать. Њало ли знали мы доблестных и достойных мужей,  которым  пришлось
пережить собственную  известность,  которые  видели  -  и  должны  были  это
стерпеть, - как на их глазах угасли почет и слава,  справедливо  завоеванные
ими в юные годы? Ђ ради каких-то трех лет  этой  призрачной  и  воображаемой
жизни расстаемсЯ мы с живой, не воображаемой,  но  действительной  жизнью  и
ввергаем себЯ в вечную смерть! Њудрецы ставЯт перед этим столь важным  шагом
другую, более высокую и более справедливую цель:

     Recte facti fecisse merces est.

     {Ќаградой за доброе дело служит свершение его [44] (лат. ).}

     Officii fructus, ipsum officium est.

     {‚ознаграждением за оказанную услугу ЯвлЯетсЯ сама  услуга  [45]  (лат.
).}

     „лЯ живописца или другого художника, или также ритора,  или  грамматика
извинительно  стремитьсЯ  к  тому,  чтобы   завоевать   известность   своими
творениЯми; но деЯниЯ доблести и добродетели  слишком  благородны  по  своей
сущности, чтобы домогатьсЯ другой награды, кроме  заключенной  в  них  самих
ценности, и в особенности - чтобы домогатьсЯ этой награды  в  тщете  людских
приговоров.
     €  все  же  это  заблуждение  человеческого  ума  имеет  заслуги  перед
обществом. ќто оно побуждает людей быть верными своему долгу; оно пробуждает
в народе доблесть; оно дает возможность властителЯм  видеть,  как  весь  мир
благословлЯет памЯть ’раЯна и с омерзением отворачиваетсЯ  от  Ќерона  [46];
оно заставлЯет их содрогатьсЯ, видЯ,  как  имЯ  этого  знаменитого  изверга,
некогда столь  грозное  и  внушавшее  ужас,  ныне  безнаказанно  и  свободно
проклинаетсЯ и подвергаетсЯ поношению любым  школьником,  которому  взбредет
это в голову; так пусть же это заблуждение укоренЯетсЯ все глубже и  глубже;
и пусть его насаждают в нас, насколько это возможно.
     Џлатон, применЯвший решительно все, лишь  бы  заставить  своих  граждан
быть добродетельными, советует [47]  им  не  пренебрегать  добрым  именем  н
уважением прочих народов и  говорит,  что  благодарЯ  некоему  божественному
внушению даже плохие люди часто умеют как на словах, так и  в  мыслЯх  своих
отчетливо различать, что хорошо и что дурно. ќтот  муж  и  его  наставник  -
поразительно  ловкие  мастера  добавлЯть  повсюду,   где   им   не   хватает
человеческих доводов, божественные наставлениЯ и откровениЯ,  -  ut  tragici
poetae confugiunt ad deum, cum explicare argumenti exitum  non  possunt  {Џо
примеру трагических поэтов, которые, не умеЯ  найти  развЯзки,  прибегают  к
богу [48] (лат. ).}.  ‚озможно,  что  именно  по  этой  причине  ’имон  [49]
называет его в насмешку "великим чудотворцем".
     Џоскольку  люди  в  силу  несовершенства   своей   природы   не   могут
довольствоватьсЯ доброкачественной монетой, пусть между  ними  обращаетсЯ  и
фальшиваЯ. ќто средство применЯлось решительно всеми законодателЯми,  и  нет
ни одного государственного устройства, свободного  от  примеси  какой-нибудь
напыщенной чепухи или лжи, необходимых,  чтобы  налагать  узду  на  народ  и
держать  его  в  подчинении.  ‚от  почему  эти  государственные   устройства
приписывают себе, как правило, легендарное происхождение и начала  их  полны
сверхъестественных тайн. €менно это и придавало вес даже порочным религиЯм и
побуждало разумных людей делатьсЯ их  приверженцами.  ‚от  почему,  стремЯсь
укрепить  верность  своих  подданных,  Ќума  и  ‘ерторий  [50]  пичкали   их
несусветным вздором, первый - будто нимфа ќгериЯ, второй - будто  его  белаЯ
лань сообщали им внушениЯ богов, которым они и следовали.
     €  если  Ќума  поднЯл  авторитет  своего  свода  законов,  ссылаЯсь  на
покровительство этой богини, то  то  же  сделали  и  ‡ороастр,  законодатель
бактрийцев и персов, ссылаЯсь на бога Ћрмузда, и  ’рисмегист  египтЯн  -  на
ЊеркуриЯ, и ‡алмоксис скифов - на ‚есту, и •аронд халкидЯн - на  ‘атурна,  и
Њинос критЯн - на ћпитера, и ‹икург лакедемонЯн - на Ђполлона, и  „раконт  и
‘олон афинЯн -  на  Њинерву;  и  вообще  любой  свод  законов  обЯзан  своим
происхождением  кому-нибудь  из  богов,  что  ложно  во  всех  случаЯх,   за
исключением лишь тех законов, которые Њоисей дал иудеЯм по выходе из  …гипта
[51].
     ђелигиЯ бедуинов, как рассказывает  †уанвиль  [52],  учит  среди  всего
прочего и тому, что душа  павшего  за  своего  владыку  вселЯетсЯ  в  новую,
телесную оболочку - более удобную,  более  красивую  и  более  прочную,  чем
предыдущаЯ, и он говорит,  что  из-за  этого  представлениЯ  они  с  большей
готовностью подвергают свою жизнь опасностЯм:

     In ferrum mens prona viris, animaeque capaces
     Mortis, et ignavum est rediturae parcere vitae.

     {€ стремитсЯ воин навстречу мечу и с готовностью  приемлет  смерть,  не
щадЯ возвращаемой жизни [53] (лат. ).}

     ‚от весьма полезное верование, сколь бы вздорным оно ни было. “ каждого
народа можно встретить похожие  вещи;  этот  предмет,  впрочем,  заслуживает
отдельного рассуждениЯ.
     —тобы добавить еще  словечко  к  сказанному  вначале  -  Я  не  советую
женщинам именовать своей честью  то,  что  в  действительности  ЯвлЯетсЯ  их
прЯмым долгом: ut enim consuetudo loquitur, id solum dicitur  honestum  quod
est populari fama  gloriosum  {‚едь,  согласно  обычному  словоупотреблению,
честью (honestum) называетсЯ только то, что признает славным народнаЯ  молва
[54] (лат. ).}; их долг - это, так сказать,  сердцевина,  их  честь  -  лишь
внешний покров. € Я также не советую им оправдывать  свой  отказ  пойти  нам
навстречу ссылкою на нее, ибо Я наперед  допускаю,  что  их  склонности,  их
желаниЯ и их волЯ, к которым, пока они не обнаружат себЯ, честь не имеет  ни
малейшего отношениЯ, еще более скромны, нежели их поступки:

     Quae, quia non liceat, non facit, illa facit.

     {’а, котораЯ отказывает лишь потому, что ей нельзЯ  уступить,  уступает
[55] (лат. ).}

     †елать этого - не меньшее оскорбление бога и собственной  совести,  чем
совершить самый поступок. € поскольку дела такого рода прЯчутсЯ ото  всех  и
творЯтсЯ тайно, то, не чти женщины своего долга и не уважай они  целомудриЯ,
длЯ них не составило бы большого труда начисто скрыть какое-нибудь из них от
постороннего взора и сохранить, таким  образом,  свою  честь  незапЯтнанной.
—естный человек предпочтет скорее расстатьсЯ со своей честью, чем  с  чистой
совестью.


       ѓлава XVII

        Ћ ‘ЂЊЋЊЌ…Ќ€€

     ‘уществует и другой вид стремлениЯ к славе, состоЯщий  в  том,  что  мы
создаем себе преувеличенное  мнение  о  наших  достоинствах.  Ћснова  его  -
безотчетнаЯ любовь, которую мы питаем к себе  и  котораЯ  изображает  нас  в
наших глазах иными, чем мы есть в действительности. ’ут  происходит  то  же,
что бывает с влюбленным, страсть  которого  наделЯет  предмет  его  обожаниЯ
красотой  и  прелестью,  приводЯ  к  тому,  что,  охваченный  ею,   он   под
воздействием обманчивого и смутного чувства видит того, кого любит, другим и
более совершенным, чем тот ЯвлЯетсЯ на самом деле.
     џ вовсе  не  требую,  чтобы  из  страха  перед  самовозвеличением  люди
принижали себЯ и видели в себе нечто меньшее, чем они есть; приговор во всех
случаЯх должен быть равно справедливым. Џодобает,  чтобы  каждый  находил  в
себе только то, что соответствует истине; если это –езарь, то пусть он смело
считает себЯ величайшим полководцем в мире. Ќаша жизнь - это сплошнаЯ забота
о приличиЯх; они  опутали  нас  и  заслонили  собой  самую  сущность  вещей.
–еплЯЯсь за ветви, мы забываем о существовании ствола и корней.  Њы  научили
женщин краснеть при малейшем упоминании о всех тех вещах, делать которые  им
ни в какой мере не зазорно; мы не смеем называть своим именем  некоторые  из
наших органов, но не постыдимсЯ пользоватьсЯ ими,  предаваЯсь  худшим  видам
распутства. ЏриличиЯ запрещают нам обозначать соответствующими словами  вещи
дозволенные и совершенно естественные  -  и  мы  беспрекословно  подчинЯемсЯ
этому; разум запрещает нам творить недозволенное и то, что дурно, - и  никто
этому  запрету  не  подчинЯетсЯ.  џ  очень   Явственно   ощущаю,   насколько
стеснительны длЯ менЯ в данном случае законы, налагаемые приличиЯми, ибо они
не дозволЯют нам говорить о себе ни что-либо хорошее, ни что-либо дурное. Ќо
довольно об этом.
     ’е, кому их судьба (назовем ее доброю или злою, как вам  будет  угодно)
предоставила прожить  жизнь,  возвышающуюсЯ  над  общим  уровнем,  те  имеют
возможность показать своими поступками, которые у всех на виду, что  же  они
представлЯют собой. ’е, однако, кому  она  назначила  толкатьсЯ  в  безликой
толпе и о ком ни одна душа не обмолвитсЯ ни  словечком,  если  они  сами  не
сделают этого, - тем извинительно набратьсЯ смелости и  рассказать  о  себе,
обращаЯсь ко всЯкому, кому  будет  интересно  послушать,  и  следуЯ  в  этом
примеру ‹уцилиЯ [1]:

     Ille velut fidis arcana sodalibus olim
     Credebat libris, neque, si male cesserat, usquam
     Decurrens alio, neque si bene: quo fit, ut omnis
     Votiva pateat veluti descripta tabella
     Vita senis.

     {‚сЯкие тайны свои он поверЯл книгам,  как  верным  друзьЯм:  какое  бы
благо или зло с ним ни приключалось, он прибегал только к ним; таким образом
старик начертал в своих сочинениЯх всю свою жизнь как  на  обетных  дощечках
[2] (лат. ).}

     Љак видим, он отмечал в своих записЯх и дела, и мысли свои, рисуЯ  себЯ
в них таким, каким представлЯлсЯ себе самому: Nec id Rutilio et Scauro citra
fidem aut obtrectationi fuit {ќто  [то,  что  они  описали  свою  жизнь]  не
вызвало ни недовериЯ к ђутилию и ‘кавру, ни порицаниЯ их [3](лат. ).}.
     ‚от и Я припоминаю, что еще в дни моего раннего детства во мне отмечали
какие-то особые, сам не знаю какие, повадки и замашки, говорившие о пустой и
нелепой надменности. Џо  этому  поводу  Я  прежде  всего  хотел  бы  сказать
следующее: нет ничего удивительного, что нам присущи  известные  свойства  и
наклонности, вложенные в нас при рождении и настолько укоренившиесЯ, что  мы
не можем уже ни ощущать, ни распознавать  их  в  себе;  под  влиЯнием  таких
естественных склонностей мы, сами того не замечаЯ,  непроизвольно  усваиваем
какую-нибудь привычку. ‘ознание своей красоты и свЯзанное с  этим  некоторое
жеманство  Явились  причиной  того,  что  Ђлександр  стал  склонЯть   голову
несколько набок; они же придали речи  Ђлкивиада  картавость  и  шепелЯвость;
ћлий –езарь почесывал голову пальцем, а это,  как  правило,  жест  человека,
одолеваемого тЯжкими думами и заботами; –ицерон, кажетсЯ,  имел  обыкновение
морщить нос,  что  ЯвлЯетсЯ  признаком  врожденной  насмешливости.  ‚се  эти
движениЯ могут совершатьсЯ неприметно длЯ нас самих. Ќо нарЯду с  ними  есть
другие, которые мы производим совершенно сознательно  и  о  которых  излишне
распространЯтьсЯ; таковы, например, приветствиЯ и поклоны, с помощью которых
нередко добиваютсЯ чести, обычно незаслуженной, почитатьсЯ человеком учтивым
и скромным, причем многих побуждает к  этому  честолюбие.  џ  очень  охотно,
особенно летом, снимаю в знак приветствиЯ шлЯпу и всЯкому, кроме находЯщихсЯ
у менЯ в услужении, кто подобным образом поздороваетсЯ со  мной,  неизменно,
независимо от его званиЯ, отвечаю тем же. € все  же  Я  хотел  бы  высказать
пожелание, обращенное к некоторым известным мне принцам, чтобы  они  были  в
этом  отношении  более  бережливыми  и  расточали  свои  поклоны  с  большим
разбором, ибо, снимаЯ шлЯпу перед каждым, они не достигают того, чего  могли
бы достигнуть. …сли это приветствие не выражает особого благоволениЯ, оно не
производит  должного  действиЯ.  ѓоворЯ  о  манере  держатьсЯ,   сознательно
усваиваемой иными людьми, вспомним о  величавой  осанке,  которой  отличалсЯ
император Љонстанций [4]. ЏоЯвлЯЯсь перед  народом,  он  держал  голову  все
времЯ в одном положении: закинув ее немного назад, он не  разрешал  себе  ни
повернуть ее, ни наклонить, чтобы посмотреть на людей, стоЯвших на его  пути
и приветствовавших его с обеих сторон; тело его  при  этом  также  сохранЯло
полнейшую неподвижность, несмотрЯ на толчки от  движениЯ  колесницы;  он  не
решалсЯ ни плюнуть, ни высморкатьсЯ, ни отереть пот с лица. Ќе знаю, были ли
те замашки, которые когда-то отмечали во мне, вложены в менЯ самой  природой
и была ли мне действительно свойственна некаЯ тайнаЯ склонность к указанному
выше пороку, что, конечно, возможно, так  как  за  движениЯ  своего  тела  Я
отвечать не могу. Ќо что касаетсЯ движений души, то Я хочу рассказать  здесь
с полной откровенностью обо всем, что на этот счет думаю.
     ‚ысокомерие складываетсЯ из чересчур высокого мнениЯ о себе и  чересчур
низкого о других. —то до первого из этих слагаемых, то, поскольку речь  идет
обо мне, необходимо, по-моему, прежде всего принЯть во внимание следующее: Я
постоЯнно чувствую на  себе  гнет  некоего  душевного  заблуждениЯ,  которое
немало огорчает менЯ отчасти потому, что оно совершенно необоснованно, а еще
больше  потому,  что  бесконечно  навЯзчиво.  џ  пытаюсь  смЯгчить  его,  но
полностью избавитьсЯ от  него  Я  не  могу.  ‚едь  Я  неизменно  преуменьшаю
истинную  ценность  всего  принадлежащего  мне  и,  напротив,  преувеличиваю
ценность  всего  чужого,  отсутствующего  и  не  моего,  поскольку  оно  мне
недоступно. ќто чувство уводит менЯ весьма далеко. Џодобно тому как сознание
собственной власти порождает в мужьЯх, а порой и в отцах достойное порицаниЯ
пренебрежительное отношение к женам и детЯм, так и Я, если передо  мной  два
приблизительно равноценных творениЯ, всегда более  строг  к  своему.  €  это
происходит не столько от стремлениЯ к совершенству и желаниЯ  создать  нечто
лучшее, не позволЯющих мне судить беспристрастно, сколько в силу  того,  что
обладание чем бы то ни было само по себе вызывает в нас презрение ко  всему,
чем  владеешь  и  что  находитсЯ  в   твоей   власти.   ЊенЯ   прельщают   и
государственное устройство, и  нравы  дальних  народов,  и  их  Языки.  €  Я
заметил, что латынь, при  всех  ее  несомненных  достоинствах,  внушает  мне
почтение  большее,  чем  заслуживает,  в   чем   Я   уподоблЯюсь   детЯм   и
простолюдинам. Џоместье, дом,  лошадь  моего  соседа,  стоЯщие  столько  же,
сколько мои, стоЯт в моих глазах дороже моих именно потому, что они не  мои.
Ѓольше того, Я  совершенно  не  представлЯю  себе,  на  что  Я  способен,  и
восхищаюсь самонадеЯнностью и самоуверенностью, присущими  в  той  или  иной
мере каждому, кроме менЯ. ќто приводит к тому,  что  мне  кажетсЯ,  будто  Я
почти ничего толком не знаю и что нет ничего такого, за  выполнение  чего  Я
мог бы осмелитьсЯ взЯтьсЯ. џ не отдаю себе отчета  в  моих  возможностЯх  ни
заранее, ни уже приступив к делу и  познаю  их  только  по  результату.  Њои
собственные силы известны мне столь же мало, как  силы  первого  встречного.
Ћтсюда проистекает, что если мне случитсЯ справитьсЯ с каким-нибудь делом, Я
отношу это скорее за счет удачи, чем за счет собственного умениЯ. € это  тем
более, что за все, за что бы Я ни взЯлсЯ, Я берусь со страхом душевным  и  с
надеждой, что мне повезет. ђавным образом мне  свойственно,  вообще  говорЯ,
также и то, что из  всех  суждений,  высказанных  древними  о  человеке  как
таковом, Я охотнее всего принимаю те - и их-то Я крепче всего и  держусь,  -
которые наиболее непримиримы к нам и презирают, унижают  и  оскорблЯют  нас.
Њне  кажетсЯ,  что  философиЯ  никогда  в  такой  мере  не  отвечает  своему
назначению, как тогда, когда она обличает в нас наше самомнение и тщеславие,
когда она искренне признаетсЯ в  своей  нерешительности,  своем  бессилии  и
своем невежестве. € мне кажетсЯ, что корень самых  разительных  заблуждений,
как общественных, так и личных, это - чрезмерно высокое мнение людей о себе.
’е, кто усаживаетсЯ верхом  на  эпицикл  [5]  ЊеркуриЯ,  чтобы  заглЯнуть  в
глубины неба,  ненавистны  мне  не  меньше,  чем  зубодеры.  €бо,  занимаЯсь
изучением человека и сталкиваЯсь с таким бесконечным разнообразием  взглЯдов
на этот предмет, с таким  неодолимым  лабиринтом  встающих  одна  за  другой
трудностей,  с  такой  неуверенностью  и  противоречивостью  в  самой  школе
мудрости, могу ли  Я  верить  -  поскольку  этим  людЯм  так  и  не  удалось
постигнуть самих себЯ и познать свое естество, неизменно пребывающее  у  них
на глазах и заключенное в них самих, раз они не знают  даже,  каким  образом
движетсЯ то, чему они  сами  сообщили  движение,  или  описать  и  изъЯснить
действие тех пружин, которыми они располагают и  пользуютсЯ,  -  могу  ли  Я
верить их мнениЯм о причинах приливов и  отливов  на  реке  Ќил?  ‘тремление
познать сущность вещей дано человеку, согласно Џисанию, как  бич  наказующий
[6].
     Ќо возвращаюсь к себе. ‘ великим трудом, мне  кажетсЯ,  можно  было  бы
найти кого-нибудь, кто ценил бы себЯ меньше - или, если угодно, кто ценил бы
менЯ меньше, - чем Я сам ценю себЯ. џ считаю  себЯ  самым  что  ни  на  есть
посредственным человеком, и единственное мое отличие от других - это то, что
Я отдаю себе полный отчет в своих  недостатках,  еще  более  низменных,  чем
общераспространенные, и нисколько не отрицаю их и не стараюсь придумать  длЯ
них оправданиЯ. € Я ценю себЯ только за то, что  знаю  истинную  цену  себе.
…сли во мне и можно обнаружить высокомерие, то лишь самое  поверхностное,  и
происходит оно лишь от порывистости моего характера. Ќо этого высокомериЯ во
мне такаЯ безделица, что оно неприметно даже  длЯ  моего  разума.  Ћно,  так
сказать, слегка окроплЯет менЯ, но отнюдь не окрашивает [7].
     € действительно, что касаетсЯ порождений моего ума, то, в чем бы они ни
состоЯли, от менЯ  никогда  не  исходило  чего-либо  такого,  что  могло  бы
доставить мне истинное удовольствие; одобрение же других нисколько не радует
менЯ. ‘уждениЯ мои робки и прихотливы, особенно когда касаютсЯ менЯ  самого.
џ без конца порицаю  себЯ,  и  менЯ  всегда  преследует  ощущение,  будто  Я
пошатываюсь и сгибаюсь от слабости. ‚о мне нет ничего, способного  доставить
удовлетворение моему разуму. џ обладаю достаточно острым и  точным  зрением,
но, когда Я сам принимаюсь за дело, оно начинает мне изменЯть в том,  что  Я
делаю. ’о же  самое  происходит  со  мной  и  тогда,  когда  Я  предпринимаю
самостоЯтельные попытки в поэзии. џ бесконечно люблю ее и достаточно  хорошо
разбираюсь в произведениЯх, созданных кем-либо другим, но Я становлюсь сущим
ребенком, когда менЯ охватывает желание приложить к ней свою  руку;  в  этих
случаЯх Я бываю несносен  себе  самому.  Џростительно  быть  глупцом  в  чем
угодно, но только не в поэзии,

                         mediocribus esse poetis
     Non di, non homines, non concessere columnae.

     {Ќи боги, ни люди, ни книготорговцы не прощают  поэту  посредственности
[8] (лат. ).}

     •орошо было бы прибить это  мудрое  изречение  на  дверЯх  лавок  наших
издателей, дабы преградить в них доступ такой тьме стихоплетов!

                         verum
     Nil securius est malo poeta.

     {Ќет никого наглее бездарного поэта [9] (лат. ).}

     Џочему нет больше народов, понимающих это так, как тот, о котором будет
рассказано ниже? „ионисий-отец [10] ценил в себе больше всего поэта. Ћднажды
он отправил на Ћлимпийские игры вместе с колесницами, превосходившими  своим
великолепием все остальные, также певцов и поэтов, повелев им исполнЯть  там
его поэтические произведениЯ; отправлЯЯ их, он  дал  им  с  собой  по-царски
роскошные, раззолоченные и увешанные коврами шатры и  палатки.  Љогда  дошла
очередь до его стихов, изысканность и красота декламации поначалу  привлекли
к себе внимание слушателей, но, раскусив, насколько  беспомощны  и  бездарны
эти стихи, народ исполнилсЯ к ним презрениЯ, а затем, проникаЯсь все  больше
и больше досадой, устремилсЯ  в  Ярости  на  шатры  и  сорвал  свою  злость,
разметав их и изодрав в клочьЯ. € то, что его колесницы также не показали на
состЯзаниЯх ничего стоЯщего, и то,  что  корабль,  на  котором  возвращались
домой его люди, не достиг ‘ицилии и был выброшен на  берег  и  разбит  бурей
близ  ’арента,  тот  же  народ  счел  достовернейшим  знаком  гнева   богов,
разъЯренных, так же как он, плохими стихами. € даже морЯки,  избежавшие  при
кораблекрушении  гибели,  и  те  держались  того  же  мнениЯ,  которое,  как
казалось, подтверждалось также и оракулом,  предсказавшим  „ионисию  близкую
смерть в таких выражениЯх: "„ионисий приблизитсЯ  к  своему  концу,  победив
тех, кто лучше его". ‘ам „ионисий эти слова истолковал таким образом,  будто
тут подразумеваютсЯ карфагенЯне, которые превосходили его  своей  мощью,  и,
ведЯ  с  ними  войны,  он  нередко  умышленно  упускал  из  рук   победу   и
останавливалсЯ на полпути, дабы не попасть в положение, на  которое  намекал
оракул. Ќо он неправильно истолковал предсказанное,  ибо  бог  имел  в  виду
особые  обстоЯтельства,  а  именно  ту  победу,  которую   он   впоследствии
несправедливо и при помощи подкупа одержал над более одаренными, нежели  он,
трагическими поэтами, поставив  свою  трагедию  "‹енейцы"  на  драматическом
состЯзании, происходившем в Ђфинах. ’отчас же после этой победы он  умер,  и
это произошло отчасти от охватившей его безмерной радости.
     ’о, что Я нахожу в себе извинительным, не ЯвлЯетсЯ таковым само по себе
и не заслуживает, говорЯ по  справедливости,  оправданиЯ;  оно  извинительно
лишь в сравнении с еще худшим, что Я вижу  перед  собой  и  что  принимаетсЯ
всеми с одобрением. џ завидую счастью тех, кто умеет  радоватьсЯ  делам  рук
своих и испытывать от этого приЯтное удовлетворение. ‚едь это весьма  легкий
способ доставлЯть себе удовольствие, ибо его извлекаешь из  себЯ  самого,  в
особенности если обладаешь известным упорством в своих оценках.  Њне  знаком
некий поэт, которому и стар и млад,  все  вместе  и  каждый  в  отдельности,
словом, и небо и землЯ, в один голос кричат, что он ровно ничего не  смыслит
в поэзии. Ђ он тем не менее продолжает мерить себЯ той  же  меркой,  которую
себе назначил. Ћн все снова  и  снова  беретсЯ  за  старое,  перекраивает  и
перерабатывает, и трудитсЯ, и упорствует,  тем  более  неколебимый  в  своих
суждениЯх, тем более несгибаемый, что твердостью  их  он  обЯзан  лишь  себе
самому.
     Њои произведениЯ не только не улыбаютсЯ  мне,  но  всЯкий  раз,  как  Я
прикасаюсь к ним, вызывают у менЯ досаду:

     Cum relego, scripsisse pudet, quia plurima cerno, Me quoque, qui  feci,
iudice, digna lini.

     {ЏеречитываЯ, Я стыжусь написанного, ибо  вижу,  что,  даже  по  мнению
самого сочинителЯ, большую часть следовало бы перечеркнуть [11] (лат. ).}

     Џред моим мысленным взором постоЯнно витает идеЯ,  некий  неотчетливый,
как во сне, образ формы, неизмеримо превосходЯщий ту, которую Я применЯю.  џ
не могу,  однако,  уловить  ее  и  использовать.  „а  и  сама  эта  идеЯ  не
поднимаетсЯ, в сущности, над посредственностью. € это дает  мне  возможность
увидеть воочию, до чего же далеки  от  наиболее  возвышенных  взлетов  моего
воображениЯ и от моих чаЯний творениЯ, созданные столь  великими  и  щедрыми
душами древности. €х писаниЯ не только удовлетворЯют и заполнЯют  менЯ;  они
поражают и пронизывают менЯ восхищением; Я Явственно ощущаю  их  красоту,  Я
вижу ее, если не полностью, не до конца, то во всЯком случае в  такой  мере,
что мне невозможно и думать о достижении чего-либо похожего. ‡а что бы Я  ни
бралсЯ, мне  нужно  предварительно  принести  жертвы  грациЯм,  как  говорит
Џлутарх об одном человеке [12], дабы снискать их благосклонность:

                    si quid enim placet,
     Si quid dulce hominum sensibus influit,
     Debentur lepidis omnia Gratiis.

     {…сли  что-нибудь  нравитсЯ,  если  что-нибудь   приЯтно   человеческим
чувствам, то всем этим мы обЯзаны прелестным грациЯм [13] (лат. ).

     Ћни ни в чем не сопутствуют мне; все у  менЯ  топорно  и  грубо;  всему
недостает изЯщества и красоты. џ не умею придавать вещам ценность свыше той,
какой они обладают на деле: моЯ обработка не идет на пользу моему материалу.
‚от почему он должен быть у менЯ лучшего  качества;  он  должен  производить
впечатление и блестеть сам по себе. € если  Я  берусь  за  сюжет  попроще  и
позанимательнее, то делаю это ради себЯ, ибо мне вовсе не по нутру  чопорное
и унылое мудрствование, которому предаетсЯ весь свет.  џ  делаю  это,  чтобы
доставить отраду себе самому, а не моему стилю, который предпочел бы  сюжеты
более  возвышенные  и  строгие,  если  только  заслуживает  названиЯ   стилЯ
беспорЯдочнаЯ и  бессвЯзнаЯ  речь  или,  правильнее  сказать,  бесхитростное
просторечие  и  изложение,  не  признающее  ни  полагающейсЯ  дефиниции,  ни
правильного членениЯ, ни  заключениЯ,  путаное  и  нескладное,  вроде  речей
ЂмафаниЯ и ђабириЯ [14]. џ не умею ни угождать, ни веселить, ни  подстрекать
воображение. ‹учший в мире рассказ становитсЯ под моим пером сухим,  выжатым
и безнадежно тускнеет. џ умею говорить только  о  том,  что  продумано  мною
заранее, и начисто лишен той способности,  которую  замечаю  у  многих  моих
собратьев по ремеслу и котораЯ состоит в уменье заводить разговор  с  первым
встречным, держать в напрЯжении целую толпу людей или развлекать без  устали
слух государЯ, болтаЯ о всЯкой всЯчине, и при этом не испытывать  недостатка
в темах длЯ разглагольствованиЯ - поскольку люди этого  сорта  хватаютсЯ  за
первую подвернувшуюсЯ им, - приспосабливаЯ эти темы к настроениЯм  и  уровню
тех, с кем приходитсЯ иметь дело. Џринцы не любЯт серьезных бесед,  а  Я  не
люблю побасенок. џ не умею приводить первые пришедшие в  голову  и  наиболее
доступные доводы, которые и бывают обычно самыми убедительными; о  каком  бы
предмете Я ни высказывалсЯ, Я охотнее всего вспоминаю  наиболее  сложное  из
всего, что знаю о нем. –ицерон считает, что в философских трактатах наиболее
труднаЯ часть - вступление [15]. Џрав он  или  нет,  длЯ  менЯ  лично  самое
трудное - заключение. € вообще  говорЯ,  нужно  уметь  отпускать  струны  до
любого потребного тона. Ќаиболее высокий - это как  раз  тот,  который  реже
всего употреблЯетсЯ при игре. —тобы поднЯть легковесный  предмет,  требуетсЯ
по меньшей мере столько же ловкости, сколько необходимо,  чтобы  не  уронить
тЯжелый. €ногда следует  лишь  поверхностно  касатьсЯ  вещей,  а  иной  раз,
наоборот, надлежит углублЯтьсЯ в них. Њне хорошо известно,  что  большинству
свойственно копошитьсЯ у самой земли, поскольку люди, как  правило,  познают
вещи по их внешнему облику, по коре, покрывающей их, но Я знаю также  и  то,
что величайшие мастера, и среди них Љсенофонт и Џлатон, снисходили нередко к
низменной и простонародной манере говорить и обсуждать  самые  разнообразные
вещи, украшаЯ ее изЯществом, которое свойственно им во всем.
     ‚прочем, Язык  мой  не  отличаетсЯ  ни  простотой,  ни  плавностью;  он
шероховат и небрежен, у  него  есть  свои  прихоти,  которые  не  в  ладу  с
правилами; но каков бы он ни был, он все же  нравитсЯ  мне,  если  и  не  по
убеждению моего разума, то по душевной склонности. Ћднако Я хорошо чувствую,
что иной раз захожу, пожалуй, чересчур далеко и, желаЯ избегнуть ходульности
и искусственности, впадаю в другую крайность;

                brevis esse laboro,
     Obscurua fio.

     {‘тараЯсь быть кратким, Я становлюсь непонЯтным [16] (лат. ).}

     Џлатон  говорит  [17],  что  многословие  или  краткость  не   ЯвлЯютсЯ
свойствами, повышающими или снижающими достоинства Языка. Ћтмечу, что всЯкий
раз, когда Я  пробовал  держатьсЯ  чуждого  мне  стилЯ,  а  именно  ровного,
единообразного и упорЯдоченного, Я всегда терпел  неудачу.  €  добавлю,  что
хотЯ каденции и цезуры ‘аллюстиЯ [18] мне более по душе,  Я  все  же  считаю
–езарЯ и более  великим  и  менее  доступным  длЯ  подражаниЯ.  €  если  мои
склонности влекут менЯ скорее к воспроизведению  стилЯ  ‘енеки,  то  это  не
препЯтствует мне гораздо выше ценить стиль Џлутарха. Љак в поступках, так  и
в речах Я следую, не мудрствуЯ, своим  естественным  побуждениЯм,  откуда  и
происходит, быть может, то, что Я говорю лучше,  чем  пишу.  „еЯтельность  и
движение воодушевлЯют слова, в особенности у тех,  кто  подвержен  внезапным
порывам, что свойственно мне, и  с  легкостью  воспламенЯетсЯ;  поза,  лицо,
голос, одежда и настроение духа  могут  придать  значительность  тем  вещам,
которые сами по себе лишены ее, - и даже пустой болтовне. Њессала  у  ’ацита
[19] жалуетсЯ на то, что узкие  одеЯниЯ,  принЯтые  в  его  времЯ,  а  также
устройство  помоста,  с  которого  выступали  ораторы,  немало  вредили  его
красноречию.
     Њой французский Язык сильно испорчен и в смысле произношениЯ и во  всех
других отношениЯх варварством той области, где Я вырос; Я не  знаю  в  наших
краЯх ни одного человека, который не чувствовал бы сам своего косноЯзычиЯ  и
не продолжал бы тем не менее оскорблЯть им чисто французские уши. €  это  не
оттого, что Я так уж силен в своем перигорском наречии, ибо Я сведущ  в  нем
не более, чем в немецком Языке, о чем нисколько не сожалею. ќто наречие, как
и другие, распространенные вокруг в той или иной области, -  как,  например,
пуатвинское, сентонжское, ангулемское,  лимузинское,  овернское  -  тЯгучее,
вЯлое,  путаное;  впрочем,  повыше  нас,  ближе  к  горам,  существует   еще
гасконскаЯ речь, на мой взглЯд,  выразительнаЯ,  точнаЯ,  краткаЯ,  поистине
прекраснаЯ; это Язык действительно мужественный  и  воинственный  в  большей
мере, чем какой-либо другой из доступных моему пониманию, Язык настолько  же
складный, могучий и точный, насколько  изЯщен,  тонок  и  богат  французский
Язык.
     —то до латыни, котораЯ в детстве была длЯ менЯ родным Языком [20],  то,
отвыкнув употреблЯть ее в живой речи, Я утратил беглость,  с  какою  некогда
говорил на ней; больше того, Я отвык и писать  по-латыни,  а  ведь  в  былое
времЯ Я владел ею с таким совершенством, что менЯ прозвали "учителем †аном".
‚от как мало стою Я и в этом отношении.
     Љрасота - великаЯ сила в общении между людьми;  это  она  прежде  всего
остального привлекает людей друг к другу, и нет человека, сколь бы  диким  и
хмурым он ни был, который не почувствовал  бы  себЯ  в  той  или  иной  мере
задетым ее прелестью. ’ело составлЯет значительную часть нашего существа,  и
ему принадлежит  в  нем  важное  место  [21].  ‚от  почему  его  сложение  и
особенности заслуживают самого пристального вниманиЯ. Љто хочет  разъединить
главнейшие составлЯющие нас части и отделить  одну  из  них  от  другой,  те
глубоко неправы; напротив, их нужно свЯзать тесными  узами  и  объединить  в
одно целое; необходимо повелеть нашему духу, чтобы он не  замыкалсЯ  в  себе
самом, не презирал и не оставлЯл в одиночестве нашу плоть (а он и не мог  бы
сделать это иначе, как из смешного притворства), но сливалсЯ с нею в  тесном
объЯтии, пексЯ о ней, помогал ей во всем,  наблюдал  за  нею,  направлЯл  ее
своими советами, поддерживал, возвращал на правильный путь, когда она с него
уклонЯетсЯ, короче говорЯ, вступил с нею в брак и был  ей  верным  супругом,
так чтобы в их действиЯх не было  разнобоЯ,  но  напротив,  чтобы  они  были
неизменно едиными и согласными.
     •ристиане имеют особое наставление относительно  этой  свЯзи,  ибо  они
знают, что правосудие господне предполагает это единение и сплетение тела  и
души настолько тесным, что и тело, вместе с душой, обрекает на  вечные  муки
или вечное блаженство; они знают также,  что  бог  видит  все  дела  каждого
человека и хочет, чтобы он во всей своей цельности получал по заслугам своим
либо кару, либо награду.
     кола перипатетиков, из  всех  философских  школ  наиболее  человечнаЯ,
приписывала мудрости одну-единственную заботу, а именно -  печьсЯ  об  общем
благе  этих  обеих  живущих  совместною  жизнью  частей  нашего  существа  и
обеспечивать  им  это  благо.  Џерипатетики  полагали,  что  прочие   школы,
недостаточно углубленно занимаЯсь рассмотрением вопроса об  этом  совместном
существовании, в равной мере впадали в ошибку,  уделЯЯ  все  свое  внимание,
одни - телу, другие - душе, и упускаЯ из виду свой предмет, человека, и  ту,
кого они, вообще говорЯ, признают своей наставницей, то есть природу. ‚есьма
возможно, что преимущество, даруемое нам природой в виде красоты, и повело к
первым отличиЯм между людьми и к тому неравенству среди них, из  которого  и
выросло преобладание одних над другими:

               agros divisere atque dedere
     Pro facie culusque, et viribus ingenioque:
     Nam facies multum valuit viresque virebant.

     {Ћни поделили полЯ, одарЯЯ всех согласно их красоте, дарованиЯм и силе,
ибо красота тогда много значила и сила ценилась [22] (лат. ).}

     —то до менЯ, то Я немного  ниже  среднего  роста.  ќтот  недостаток  не
только вредит красоте челове