ычайной   живости,  что  совершенно
затемнЯет другие представлениЯ или как бы заслонЯет их своей слишком большой
близостью, так  что они не  могут проникнуть в сознание и  воздействовать на
волю,  почему способность оценки, а с нею и  <i>интеллектуальнаЯ  свобода*,</i>  до
известной  степени  подавлЯетсЯ. ’аким образом, аффект относитсЯ  к страсти,
как горЯчечный бред к безумию.
     {sup}*{/sup} ќто понЯтие Я разъЯснил  в приложении к своему конкурсному
сочинению о свободе воли.
     ’ак вот,  нравственное <i>раскаЯние</i> обусловливаетсЯ тем, что до совершениЯ
поступка влечение  к нему не  оставлЯет интеллекту свободной арены и не дает
ему отчетливо  и  в совершенстве рассмотреть  противодействующие  мотивы, а,
наоборот, все  времЯ навЯзывает ему  именно такие  мотивы,  которые  к этому
поступку склонЯют.  Љогда же последний совершитсЯ,  эти настоЯтельные мотивы
самым  поступком  нейтрализуютсЯ,  т.е.  терЯют  свою  силу.  €  вот  теперь
действительность   показывает   интеллекту   противоположные  мотивы,  ввиду
наступивших уже  результатов  поступка,  и интеллект узнает  теперь, что они
оказались  бы сильнее своих соперников, если бы он только надлежащим образом
рассмотрел  и взвесил  их. —еловек убеждаетсЯ таким  образом, что  он сделал
нечто  такое, что собственно не соответствует его воле: это сознание и  есть
раскаЯние. Ћн  поступал прежде не с полной интеллектуальной свободой, потому
что не все мотивы достигли тогда действенной силы. ’о, что  подавило мотивы,
противодействовавшие поступку, это, если последний был поспешен,  -- аффект,
если он  был обдуман,  --  страсть.  —асто бывает  и так, что  разум хотЯ  и
показывает человеку in abstracto противоположные  мотивы, но не находит себе
опоры в достаточно сильной фантазии,  котораЯ в образах  рисовала бы ему всю
их вескость и истинное значение. Џримерами сказанного  могут быть те случаи,
когда   жажда   мести,   ревность,   корыстолюбие   доводЯт   человека    до
смертоубийства; когда же  последнее совершитсЯ, все  эти  мотивы  угасают, и
теперь подымают свой голос  справедливость, жалость, воспоминание о  прежней
дружбе и  говорЯт все  то, что  они сказали бы и раньше, если  бы только  им
предоставили слово. € тогда приходит  горькое раскаЯние и говорит: "если  бы
это уже не случилось,  -- это не случилось, -- это не случилось бы никогда".
Ќесравненное  изображение этого  состоЯниЯ  дает знаменитаЯ старошотландскаЯ
баллада,  переведеннаЯ  [на немецкий] <i>ѓердером</i>: "ќдвард, ќдвард!"*.  ‚  силу
аналогичных причин эгоистическое раскаЯние может возникнуть и  в том случае,
когда мы упустили собственное благо; так бывает, например, когда  влюбленные
вступают в необдуманный брак,  который именно  и  погашает  их страсть, лишь
теперь выЯснЯЯ перед сознанием супругов те противодействующие мотивы личного
интереса, потерЯнной независимости  и т.д., которые и прежде говорили бы  то
же,  что  и ныне,  если бы только им  своевременно предоставили слово. ’аким
образом,  все  подобные  поступки в существе дела вытекают из  относительной
слабости нашего интеллекта, который уступает воле там, где он должен был  бы
без помехи  с  ее  стороны неумолимо  исполнЯть  свою  функцию  предъЯвлениЯ
мотивов.  <i>‘трастность</i>  воли  лишь <i>опосредовано</i>  ЯвлЯетсЯ здесь причиной,  --
именно постольку, поскольку она мешает интеллекту и этим предуготовлЯет себе
раскаЯние.         Џротивоположное         страстности         <i>благоразумие,</i>
&#963;&#969;&#966;&#961;&#959;&#963;&#973;&#957;&#951;,           характера,
сдержанность, заключаетсЯ  собственно в  том, что  воли  никогда не  осилить
интеллекта  настолько,  чтобы  помешать  ему  в  правильном  исполнении  его
функции, т.е.  в отчетливом, законченном и Ясном предъЯвлении  мотивов,  длЯ
разума -- in abstracto,  длЯ фантазии -- in concreto. ќта  власть интеллекта
может иметь своей причиной либо  умеренность и уступчивость воли,  либо силу
самого  интеллекта.  Ќеобходимо только  то, чтобы последний  был  достаточно
силен <i>относительно</i>,  т<i>.</i>е.  по  сравнению  с данной  волей; другими  словами,
необходимо, чтобы  интеллект и волЯ  находились  между  собою  в  надлежащем
соотношении.
     {sup}*{/sup}  Ќа  русский  эта  баллада переведена гр. Ђ.  Љ.  ’олстым.
<i>Џрим</i><i>.</i>ћ. Ђйхенвальда.
     Њне предстоит еще сделать следующие разъЯснениЯ к основным чертам моего
<i>учениЯ о праве,</i>  изложенным мною в § 62 первого тома, а  также  в § 17 моего
конкурсного сочинениЯ о фундаменте морали.
     ’е, которые  вместе  со <i>‘пинозой</i>  отрицают,  что вне  государства может
существовать какое бы то ни было <i>право,</i> смешивают  средства к  осуществлению
права с самим правом. <i>‡ащита (охрана)</i> права, разумеетсЯ, обозначена только в
государстве, но самое право существует независимо от последнего, ибо насилие
может только  подавить его, но не уничтожить. ‚от почему  <i>государство,</i> это--
не что иное,  как  <i>охранительное учреждение,</i> ставшее необходимым  вследствие
тех бесчисленных посЯгательств, которым подвергаетсЯ человек и  которые он в
состоЯнии отражать не в одиночку, а в союзе с другими людьми. ’аким образом,
цель государства такова:
     1) Џрежде всего -- внешнЯЯ охрана,  котораЯ может сделатьсЯ необходимой
как  против неодушевленных сил природы или диких зверей, так и против людей,
т.е.  других  народностей, хотЯ последний случай --  самый частый и  важный,
потому что злейший враг  человека  --  это человек: homo  homini  lupus  est
("человек человеку волк"). ’ак как ввиду этой цели народы, -- правда, только
на словах, а  не на  деле  -- провозглашают принцип,  что  они всегда  будут
относитьсЯ  друг к  другу  только  оборонительно, а не  наступательно, то  и
возникает <i>международное право.</i>  Џоследнее в сущности не что иное, как  право
естественное,  сохранившее  здесь,  т.е.  между  одним  народом  и   другим,
единственную  сферу  своей практической действенности: только в этой области
может  оно   распорЯжатьсЯ,   потому  что   его  более  мощный   сын,  право
положительное, нуждающеесЯ  в судье и исполнителе,  не может приобрести себе
здесь  обЯзательной  и реальной силы. Џоэтому международное право сводитсЯ к
известной  степени  нравственной  воли  во  взаимных отношениЯх  народов,  и
поддержание  этого нравственного правопорЯдка составлЯет  дело  чести  всего
человечества.  ’рибунал,  перед которым разбираютсЯ  процессы, возникшие  на
этой почве, это -- общественное мнение.
     2) ‚нутреннЯЯ охрана, т.е. защита членов какого-нибудь государства друг
от  друга,  иначе  говорЯ  --  обеспечение  <i>частного  права,</i>  осуществлЯемое
поддержанием   <i>законного  правопорЯдка,</i>  который  заключаетсЯ  в  том,   что
сконцентрированные силы всех защищают каждую  отдельную  личность, -- отсюда
возникает такой феномен всеобщего соблюдениЯ прав (законов), как если бы все
были справедливы, и никто друг друга не хотел обижать.
     Ќо так как во всех человеческих делах устранение одного зла обыкновенно
открывает дорогу к новому злу, то обеспечение этой двойной  охраны влечет за
собою потребность в третьей, т.е. оказываетсЯ нужна.
     3)  Ћхрана против охранителЯ,  т.е. против  того или тех, кому общество
поручило блюсти охрану, -- иными словами, обеспечение <i>публичного права.</i>‹учше
всего это обеспечение, по-видимому, осуществлЯетсЯ тогда,  когда раздроблЯют
триединство  охранЯющей власти, т.е. отделЯют и разъединЯют одну  от  другой
власти  законодательную, судебную и  исполнительную,  так что  каждаЯ из них
поручаетсЯ разным лицам и  функционирует независимо одна от  другой. ‚еликаЯ
ценность  и  основнаЯ  идеЯ  королевской  власти  заключаетсЯ,  по-моему,  в
следующем:  так  как  люди  остаютсЯ  людьми,  то  один из  них  должен быть
поставлен  так  высоко, ему  должно  обеспечить  столько  власти, богатства,
безопасности  и абсолютной неприкосновенности, чтобы ему  <i>лично  длЯ себЯ</i> не
оставалось уже ничего больше желать,  боЯтьсЯ и надеЯтьсЯ;  вследствие этого
присущий  ему,  как  и всЯкому другому  человеку,  эгоизм,  как  бы  в  силу
нейтрализации, уничтожаетсЯ,  и  он,  король,  словно бы он  был не человек,
оказываетсЯ способным  творить  справедливость и иметь  в виду  уже не  свое
личное, а только общее благо. ‚ этом источник того как бы сверхчеловеческого
характера,  который везде  сопутствует королевской  власти и так  бесконечно
отличает ее от простой президентуры. Џоэтому также королевскаЯ власть должна
быть  наследственной, а не выборной, -- отчасти длЯ того, чтобы никто не мог
видеть в короле равного себе, отчасти длЯ того, чтобы заботы  королЯ о своем
потомстве  могли  выражатьсЯ только  в  виде  забот о благе  страны, которое
вполне совпадает с благом его семьи.
     Љогда помимо  этой  цели охраны государству  примышлЯют  еще  и  другие
какие-нибудь цели, то  это легко может  сделатьсЯ опасным  длЯ истинной цели
его.
     <i>Џраво  собственности</i>  возникает, на мой взглЯд, только  через обработку
вещей.  ќта  уже  не  раз  высказаннаЯ  истина  находит  себе  замечательное
подтверждение в том,  что  она приобрела  себе даже  практическую силу  -- в
одном  заЯвлении  североамериканского экс-президента <i>Љвинси Ђдамса,</i>  которое
можно найти в No  130 "Љвартерли ђевью"  за 1840 год, как и по-французски во
"Biblioth&eacute;que  universelle  de Gen&egrave;ve"  ("‚сеобщей †еневской Ѓиблиотеке") за
1840  год, июль, No  55. џ предложу  его  в переводе:  "Ќекоторые  моралисты
подвергли сомнению право европейцев селитьсЯ в землЯх американских туземцев.
Ќо  зрело ли обсудили они  этот вопрос?  Џо отношению к большей части страны
право  собственности  самих индейцев имеет  под  собою  сомнительную  почву.
Љонечно,  естественное право  обеспечивает за ними  их возделанные  полЯ, их
жилища, достаточное  количество земли  длЯ  существованиЯ и  все, что  сверх
этого  доставит  каждому его личный труд.  Ќо  какое право  имеет охотник на
громадный лес, который он  случайно обежал, преследуЯ свою добычу?"  и  т.д.
’очно  так  же и  те  лица,  которые  в  наши  дни считали себЯ вынужденными
оспаривать коммунизм логическими доводами (например, парижский архиепископ в
одном из  своих пастырских посланий, в июне 1851  года), эти лица всегда  на
первый план выставлЯли тот  аргумент,  что собственность, это --  прибыль от
труда и не что иное, как воплощенный труд. ќто еще раз показывает, что право
собственности можно обосновать  только на труде, потраченном на вещи; только
в этом качестве оно находит себе свободное признание и приобретает моральную
ценность.
     ‘овершенно своеобразное подтверждение этой же истины дает тот моральный
факт, что в то времЯ как закон так  же строго,-- а в некоторых странах еще и
строже,  --  наказывает  браконьерство,  как и  кражу  денег, тем  не  менее
гражданскаЯ  честь,  последней  навеки  разрушаемаЯ,  от  первого,  т.е.  от
браконьерства,  собственно,  не терпит  значительного  урона,  и  браконьер,
поскольку за ним нет  никакой другой вины, хотЯ и  не считаетсЯ  безгрешным,
но,  в противоположность вору, не  слывет  за бесчестного  и не подвергаетсЯ
всеобщему отвержению. €бо принципы гражданской чести зиждутсЯ на  моральном,
а не на чисто позитивном праве; дичь же не  есть предмет обработки, а потому
не есть  и  предмет  морально-ценного  владениЯ: право на  нее имеет поэтому
совершенно позитивный характер и с моральной точки зрениЯ не действительно.
     ‚  основе  <i>уголовного  права</i>  должен  бы, по  моему мнению,  лежать тот
принцип,  что наказуетсЯ собственно  не человек, а  только <i>поступок,</i> --  длЯ
того чтобы последний не совершилсЯ еще раз: преступник -- это лишь материал,
<i>на котором</i> караетсЯ проступок,  длЯ того чтобы закон, в  результате которого
наступает наказание, сохранил свою устрашающую силу. ќто и надо понимать под
выражением:  <i>"он</i>  подвергсЯ  действию  закона".  Џо  мнению  <i>Љанта</i>,  которое
сводитсЯ к известному  jus talionis{sup}335{/sup},  караетсЯ  не поступок, а
человек.  € пенитенциарнаЯ система стремитсЯ наказать не  столько  поступок,
сколько человека, длЯ того чтобы он  исправилсЯ. ќтим она устранЯет истинную
цель  наказаниЯ -- устрашение перед поступком, -- длЯ  того чтобы достигнуть
очень  проблематической  цели исправлениЯ.  Ќо  вообще никогда  нельзЯ одним
средством  стремитьсЯ к достижению двух разных целей; тем более надо сказать
это о тех  случаЯх,  когда обе цели в том или  другом смысле противоположны.
‚оспитание, это -- благодеЯние; наказание,  это -- страдание: пенитенциарнаЯ
система хочет одновременно осуществить и то, и другое. „алее, как бы ни было
велико то участие, которое грубость и  невежество, в союзе с внешней нуждою,
принимают  во  многих преступлениЯх, все-таки нельзЯ приписывать им  главной
роли,  потому что бесчисленное  множество других  людей,  живущих  в той  же
грубости и в совершенно исходных обстоЯтельствах, не совершают преступлений.
ѓлавную  роль  в  последних  играет поэтому  личный,  моральный  характер, а
последний,  как Я это  выЯснил в своем конкурсном сочинении о свободе  воли,
безусловно  не менЯетсЯ. Џоэтому действительное моральное исправление даже и
невозможно, -- возможно только устрашение  перед  поступком.  ЌарЯду с этим,
конечно,  возможно  достигнуть  и  того,  чтобы преступник просветлел умом и
чтобы в нем  проснулась  любовь к  труду:  результат покажет, насколько  это
возрождение продолжительно. Љроме того, из установленной мною в тексте  цели
наказаниЯ  Явствует,  что, насколько  возможно, мнимаЯ  тЯгость  его  должна
преобладать  над действительною, -- между тем одиночное заключение достигает
обратного. Ћ великой муке  его никто  не  свидетельствует, и тот, кто еще не
испытал ее, совсем не может ее предвосхитить и оттого не страшитсЯ перед ней
—еловеку,  которого  нужда  и  горе   манЯт  к   преступлению,  она   грозит
противоположным  полюсом  человеческого   страданиЯ  --  скукой;   но,   как
справедливо замечает ѓете:
     "…сли ждет нас тЯгостнаЯ мука,
     Ќам желанной гостьей будет скука".
     {sup}335{/sup} праву на адекватное возмездие <i>(лат.)</i>.
     €  длЯ человека,  находЯщегосЯ  в  таком  положении  нужды, перспектива
одиночного заключениЯ  так  же не  страшна, как  и  вид тех  чертогообразных
тюрем, которые честные  люди строЯт  длЯ мошенников. …сли  же  рассматривать
одиночные  тюрьмы  как учреждениЯ воспитательные,  то остаетсЯ сожалеть, что
доступ туда открывает только преступление, -- лучше бы им опережать его...
     …сли,  как  учил  <i>ЃеккариЯ</i>,  наказание  должно  строго  соответствовать
преступлению, то это  основываетсЯ не  на  том,  что  первое должно  служить
искуплением  за  последнее,  а  на  том, что  залог  должен  соответствовать
ценности того,  за  что он оставлен.  ‚ силу этого каждый вправе требовать в
залог безопасности собственной жизни чужую  жизнь; но он не вправе требовать
того  же в залог безопасности  своего имущества,  потому что  длЯ последнего
достаточным залогом ЯвлЯетсЯ чужаЯ свобода. ‚от почему длЯ обеспечениЯ жизни
граждан  смертнаЯ  казнь  безусловно  необходима.  ’ем,  кто  хотел  бы   ее
упразднить,  следует  сказать: "удалите  прежде  из мира убийство, а за  ним
последует  и  смертнаЯ  казнь".  Џо  той же  причине  смертнаЯ  казнь должна
следовать  и за умышленное покушение  на убийство, как и за  самое убийство:
ибо  закон  хочет  карать  поступок,  а  не  мстить  за  его исход.  ‚ообще,
правильным  масштабом  длЯ   грозЯщего   наказаниЯ   ЯвлЯютсЯ   те   вредные
последствиЯ,  которые  желательно  предотвратить,--  а  не  служит  подобным
масштабом  нравственнаЯ несостоЯтельность запрещенного  деЯниЯ.  ‚от  почему
закон имеет право  карать за допущенное падение с окна цветочного  горшка --
исправительной тюрьмой, за курение летом табаку в лесу -- каторгой, разрешаЯ
его,  однако, зимою. Ќо, как  это  существовало в Џольше,  карать смертью за
убийство зубра -- это слишком много,  так  как  за сохранение породы  зубров
нельзЯ платить ценою человеческой жизни. Џри  определении степени  наказаниЯ
нарЯду с размерами предупреждаемых вредных  последствий необходимо приникать
в  расчет и  силу мотивов,  побуждающих к запретному  деЯнию.  ‘овсем другое
мерило длЯ  наказаниЯ надо бы употреблЯть, если бы  истинным  основанием длЯ
него  служили искупление, возмездие,  jus talionis. Ќо уголовный  кодекс  не
должен быть ничем иным, как  перечнем мотивов,  противодействующих возможным
преступным  деЯниЯм; и  оттого каждый  из этих  мотивов  должен  значительно
перевешивать мотивы к таким деЯниЯм,  и тем в большей степени,  чем  сильнее
тот вред,  который может произойти  от  предотвращаемого законом деЯниЯ, чем
сильнее  искушение  к  последнему  и  чем  труднее изобличение  преступника;
конечно,  все это должно опиратьсЯ  на  ту  верную предпосылку,  что волЯ не
свободна,  а  определЯетсЯ мотивами,  -- иначе к  ней  нельзЯ было  бы  даже
подступитьсЯ. ‚от что Я хотел сказать по поводу своего учениЯ о праве.
     ‚ своем конкурсном сочинении о свободе воли (стр. 50  и сл.)  Я выЯснил
изначальность и неизменность  прирожденного характера, из  которого вытекает
моральнаЯ ценность нашей жизненной работы. ќто -- несомненный фактор. Ќо длЯ
того чтобы брать проблемы во всей  их значительности,  необходимо от времени
до времени резко  противопоставлЯть  друг другу противоположные моменты.  Ќа
них  можно  убедитьсЯ,  как  невероЯтно  велико прирожденное  различие между
человеком и человеком, как в моральном, так и в интеллектуальном отношениЯх.
‡десь  -- благородство  и  мудрость, там --  злоба и глупость. ѓлаза  одного
светЯтсЯ добротою сердца, или же  печать  гениЯ царит на его челе. ЌизменнаЯ
физиономиЯ   другого  носит   на   себе   черты   моральной   негодности   и
интеллектуальной  тупости,  неистребимо  и  неоспоримо запечатленные  руками
самой  природы,  --  и человек  имеет такой вид,  точно он должен  стыдитьсЯ
своего  собственного  существованиЯ.  €  этой   внешности   соответствует  и
внутреннее  содержание человека.  Ќевозможно  допустить,  чтобы такие  черты
различиЯ,  которые  изменЯют  всю  сущность человека и ничем  не могут  быть
устранены, которые,  далее,  в конфликте с  обстоЯтельствами определЯют  все
течение его  жизненного пути,-- невозможно, говорю Я, допустить, чтобы такие
черты различиЯ  были присущи их носителю безо  всЯкой вины или заслуги с его
стороны и ЯвлЯлись делом простого случаЯ. “же отсюда Явствует, что человек в
известном  смысле должен  быть своим  собственным произведением.  Џравда,  с
другой  стороны,  источник  этих  различий  мы  можем эмпирически  указать в
свойствах родителей каждого данного субъекта: к тому же самаЯ встреча и союз
этих  родителей  очевидно,  ЯвлЯютсЯ результатом в  высшей степени случайных
обстоЯтельств. ’акие соображениЯ неодолимо при водЯт нас  к сознанию разницы
между  Явлением и внутренней сущностью вещей, -- разницы, котораЯ одна может
заключать  в  себе решение  данной проблемы.  ’олько  через посредство  форм
ЯвлениЯ раскрываетсЯ вещь в себе: поэтому, что вытекает из последней, должно
все-таки принимать  эти формы, а значит, и вступать в цепь причинности.  ‚от
почему  отраженнаЯ в  Явлении вещь  в  себе  и  то,  что  из  нее  вытекает,
представлЯютсЯ в наших глазах делом какого-то непостижимого  и таинственного
длЯ  нас хода вещей, которого  простым орудием  служит внешнЯЯ, эмпирическаЯ
свЯзь, где, однако, все, что совершаетсЯ, имеет свои причины, т.е. наступает
необходимо  и  определЯетсЯ извне;  между  тем  как  истиннаЯ причина  этого
закономерного течениЯ вещей коренитсЯ внутри той сущности, котораЯ выступает
в  этой  форме  ЯвлениЯ.  ђазумеетсЯ,   здесь  открываетсЯ  нам  лишь  очень
отдаленнаЯ  возможность решениЯ  этой  проблемы,  и,  размышлЯЯ  о  ней,  мы
попадаем в целую  бездну мыслей, -- таких  мыслей, которые  ѓамлет  называет
"thoughts beyond the reaches  of our souls"{sup}336{/sup}  . ‘вои  мысли  об
этом таинственном ходе мировых вещей, который мы в состоЯнии вообразить себе
только метафорически, Я изложил в статье "Ћ мнимой преднамеренности в судьбе
отдельного человека", в первом томе своих "Џарерг".
     {sup}336{/sup} "мысли за границами наших душ" <i>(англ.)</i>.
     ‚  §  14  моего конкурсного сочинениЯ  о  фундаменте морали вы  найдете
характеристику <i>эгоизма</i> в  его внутреннем существе; как дополнение к ней надо
рассматривать нижеследующую попытку вскрыть его корни.
     Џрирода противоречит самой себе, смотрЯ по тому, исходит ли она в своих
вещаниЯх от  частного  или  от  общего,  изнутри или извне, от центра или из
периферии. ‚ самом деле, свой центр имеет она в каждом индивиде,  потому что
каждый  индивид, это -- сполна всЯ волЯ к жизни. Џоэтому, будь  этот индивид
хотЯ бы простое насекомое или червь. -- сама природа так говорит из него: "џ
одно,  или  Я  один -- все  во  всем;  важно  только  мое  существование, --
остальное  может  погибнуть:  это собственно ничего не значит". ’ак  говорит
природа  с <i>частной</i> точки  зрениЯ  самосознаниЯ;  и  на этом  зиждетсЯ <i>эгоизм</i>
всЯкого живого существа. ‘ <i>общей</i> же точки  зрениЯ, -- каковой ЯвлЯетсЯ точка
зрениЯ  <i>сознаниЯ о  других вещах,</i> т.е.  с точки зрениЯ объективного  знаниЯ,
которое  на известный момент отрешаетсЯ от  самого  познающего индивида,  --
другими словами, извне, из периферии, природа говорит так: "€ндивид -- ничто
и меньше,  чем  ничто. Љаждый день  длЯ  игры и  забавы уничтожаю Я миллионы
индивидов: их судьбу  отдаю Я на произвол самому шаловливому и капризному из
моих  детей -- случаю,  который себе на потеху гонитсЯ за ними.  Љаждый день
творю  Я миллионы  новых  индивидов, и моЯ  производительнаЯ сила  от  этого
нисколько  не слабеет --  как  не  иссЯкает сила  зеркала  от множества  тех
солнечных бликов, которые оно  один за другим  отражает на стену. €ндивид --
ничто". ‹ишь тот, кто  действительно мог бы примирить и  разрешить это Явное
противоречие природы, сумел бы дать истинный ответ на вопрос о тленности или
нетленности своего собственного <i>Я.</i> Њне думаетсЯ, что в первых четырех главах
этой четвертой книги  моих дополнений Я дал полезное руководство к изысканию
подобного ответа.  ‚прочем,  сказанное выше можно поЯснить  еще  и следующим
образом. ‚сЯкий  индивид, обращаЯ свои  взоры  внутрь  себЯ,  узнает в своем
существе,  которое представлЯет собою его волю, -- вещь в себе, т.е.то,  что
повсюду служит единственной реальностью. ‚от почему он  признает в себе Ядро
и средоточие мира, и он считает себЯ бесконечно важным. Љогда же он обращает
свои  взоры  во  вне,  то он оказываетсЯ  в  сфере  представлениЯ,  простого
ЯвлениЯ, и там он видит себЯ индивидом  среди бесконечного  множества других
индивидов, -- он  видит себЯ  чем-то совершенно  незначительным,  совершенно
ничтожным.  ‘ледовательно, каждый, даже самый незначительный индивид, каждое
Я,  рассматриваемое  изнутри,  есть все  во  всем; рассматриваемое же извне,
каждое <i>Я</i>--  ничто  или почти ничто.  ‚от на  этом,  значит,  и  основываетсЯ
великаЯ  разница  между  тем,   чем  каждый  необходимо   ЯвлЯетсЯ  в  своих
собственных глазах, <i>к</i>  тем, чем  он ЯвлЯетсЯ  в глазах всех других, -- иными
словами, на этом основываетсЯ тот <i>эгоизм</i>, в котором каждый упрекает каждого.
     ‚ силу этого эгоизма основною ошибкою всех нас ЯвлЯетсЯ то, что мы друг
длЯ  друга  составлЯем <i>не-Я</i>. Ђ быть честным, благородным, человеколюбивым --
это значит не что иное, как претворЯть в действие мою метафизику.
     ‘казать,  что  времЯ  и пространство  не  что  иное,  как  формы нашего
познаниЯ, а не определениЯ  вещей в себе,-- это все равно, как если сказать,
что  учение  о  метемпсихозе:  "’ы  когда-нибудь  возродишьсЯ  в  виде  того
существа, которое ты  теперь обижаешь, и потерпишь от него такую  же обиду",
-- что  это учение тожественно с неоднократно упомЯнутой нами брахманистской
формулой "Tat twam asi" -- "ќто -- ты".
     Љак Я не раз уже доказывал, особенно в § 22 моего конкурсного сочинениЯ
о   фундаменте  морали,  из  непосредственного   и   <i>интуитивного</i>   сознаниЯ
метафизической  тождественности  всех  существ  проистекает  всЯкаЯ истиннаЯ
добродетель.   Ќо   отсюда  еще  не  следует,  чтобы  она  была  результатом
какой-нибудь особенной  силы интеллекта: напротив, достаточно самого слабого
рассудка, длЯ  того чтобы  прозреть  в principium  individuationis, --  ведь
именно  в  этом  и  заключаетсЯ  добродетель. ‚от  почему  самый  прекрасный
характер можно встретить в сочетании  даже с очень слабым интеллектом, и длЯ
того чтобы пробудилось наше сострадание, нет  нужды в  каком-либо напрЯжении
со  стороны  нашего  ума.   Ќаоборот,   требуемое   прозрение   в   principi
individuationis могло бы осуществлЯтьсЯ  в каждом человеке, если бы этому не
противилась  <i>волЯ</i> его,  котораЯ в  силу своего  непосредственного, тайного и
деспотического   влиЯниЯ  на  интеллект,  по  большей  части,  мешает  этому
прозрению,  так  что  в  конечном  счете  вина  падает  на  <i>волю,</i> как это  и
естественно.
     “помЯнутое выше учение о метемпсихозе только тем отступает  от  истины,
что оно переносит  в будущее  то, что существует уже теперь. Ћно гласит, что
моЯ внутреннЯЯ сущность будет жить в  других только после моей смерти, между
тем  как на  самом  деле  она живет в  них  уже  и  теперь, и  смерть только
разрушает ту иллюзию, в силу которой Я этого не замечаю, -- подобно тому как
бесчисленные сонмы звезд  всегда  сиЯют над  нашей  головою,  но  становЯтсЯ
видимы длЯ нас лишь тогда, когда закатитсЯ именно одно, близкое к нам земное
солнце. ‘  этой точки  зрениЯ,  мое  индивидуальное  существование,  как  ни
озарЯет оно длЯ  менЯ, подобно этому солнцу, все на свете, -- на самом деле,
однако, представлЯет собою только преграду, котораЯ становитсЯ между мною  и
познанием истинного объема моего существа.  € так как эта преграда возникает
перед  каждым  индивидом   в  его  познавательной  деЯтельности,  то  именно
индивидуациЯ и есть то, что  держит волю  к жизни в заблуждении относительно
ее собственного  существа: она -- <i>ЊайЯ</i>  брахманизма. ‘мерть --  опровержение
этой ошибки,  смерть вскрывает ее. џ  думаю, в момент  смерти  нас проникает
сознание, что  только в  силу  иллюзий  мы  ограничивали  свое  бытие  своею
личностью;   даже   эмпирические   следы  этого  можно  видеть  в  некоторых
состоЯниЯх,  родственных  смерти,  --  при  них  прекращаетсЯ   концентрациЯ
сознаниЯ  в мозгу; из  этих  состоЯний самое  замечательное -- магнетический
сон: когда он достигает высших степеней, наше бытие выходит за пределы нашей
личности и  в разного рода  симптомах оказываетсЯ в других  существах; самые
поразительные из этих симптомов,  это  -- непосредственное участие  в мыслЯх
другого индивида и в конце концов даже  способность познавать отсутствующее,
отдаленное, будущее, т.е. своего роде вездесущее.
     Ќа  этой  метафизической  тожественности воли,  как  вещи в  себе,  при
бесчисленном множестве ее проЯвлений, зиждутсЯ  вообще три феномена, которые
можно объединить под общим понЯтием симпатии: 1) <i>сострадание,</i> которое, как Я
показал,  ЯвлЯетсЯ основой справедливости  и  человеколюбиЯ,  caritatis;  2)
<i>половаЯ любовь,</i> прихотливаЯ в своем выборе, amor, -- в ней заключаетсЯ жизнь
рода,  и  это делает  последнюю  более значительной, чем жизнь индивидов; 3)
<i>магиЯ,</i>  к  которой  относЯтсЯ  животный магнетизм  и симпатическое влечение.
€так, <i>симпатию</i> можно определить следующим образом: эмпирическое  обнаружение
метафизической тожественности  воли, сказывающеесЯ в физическом множестве ее
проЯвлений,  отчего  раскрываетсЯ  такаЯ  свЯзь  вещей,  котораЯ  совершенно
отлична  от свЯзи, обусловленной  формами  ЯвлениЯ  и  мыслимой нами  в виде
закона основаниЯ.
     XLVIII. Љ учению об отрицании воли к жизни

     * ќта  глава  свЯзана  с § 68 первого тома, ср.  также главу 14 второго
тома "Џарерг".
     —еловек  живет  и существует  либо  <i>добровольно,</i>  т.е.  по собственному
согласию, либо <i>помимо</i> своей воли:  в последнем случае  такое  существование,
отравленное многоразличными  и неминуемыми горестЯми, представлЯло  бы собою
вопиющую несправедливость. „ревние,  именно стоики,  а также перипатетики  и
академики, тщетно пытались  доказать, что достаточно одной добродетели,  длЯ
того  чтобы  сделать  жизнь  счастливой.  Ћпыт  резко   противоречит  этому.
‘обственно, в основе этих попыток, не  вполне заведомо длЯ  самих философов,
лежала  предпосылка  справедливости,  такое отношение между  добродетелью  и
счастьем, что на ком нет  вины, тот должен быть свободен от страданий,  т.е.
счастлив.  Ќо  серьезное  и  глубокое решение  этой  проблемы  лежит  в  том
христианском учении, что  дела не  оправдывают. ‘ледовательно,  даже если бы
человек    проЯвлЯл     всЯческую     справедливость    и     человеколюбие,
&#945;&#947;&#945;&#952;&#972;&#957;,   honestum   (т.е.   добродетель),  он
все-таки, вопреки мнению –ицерона, еще  не  culpa  omni carens{sup}337{/sup}
("’уск[уланские беседы]", V, I): нет, величайшаЯ вина человека -- то, что он
родилсЯ, как сказал просветленный христианством поэт <i>Љальдерон</i>, -- познавший
проблему  гораздо глубже, чем названные мудрецы: "El delito mayor del hombre
es haber nacido".  “тверждение, что человек  приходит  в  мир уже  виновным,
может  показатьсЯ  бессмысленным  только тому, кто думает, будто  родившийсЯ
человек только  что произошел  из ничего  и составлЯет  произведение другого
человека.  ’аким образом,  в силу <i>этой</i>  вины, котораЯ неизбежно вытекает  из
собственной  воли  человека,  он  по  справедливости остаетсЯ обреченным  на
физические и духовные страданиЯ, он <i>несчастлив</i>, -- хотЯ бы он и соблюдал все
названные добродетели. ќто вытекает  из  <i>вечной справедливости,</i>  о которой Я
говорил в § 63 первого тома. Ђ тот факт, что, как учат <i>апостол Џавел</i> (Љ ђим.
3:21 и  сл.), <i>Ђвгустин</i> и <i>‹ютер</i>,  дела не  могут оправдывать, ибо  все  мы по
существу своему  вечные грешники,  --  это в конечном счете зиждетсЯ на том,
что так как operari sequintur esse*, то  если бы мы поступали как должно, мы
и были бы тем, чем должно. Ќо тогда  мы не нуждались бы ни в каком <i>спасении,</i>
или <i>искуплении</i> из нашего теперешнего состоЯниЯ, -- в том искуплении, которое
не  только  христианство,  но   и  брахманизм  и  буддизм   (под  названием,
переводимым  на английский Язык  словами  final  emancipation{sup}339{/sup})
полагают высшей целью бытиЯ;  иными словами, мы не нуждались бы тогда в том,
чтобы сделатьсЯ чем-то совершенно другим и даже противоположным тому, что мы
есть теперь. Ќо так как мы -- то, чем мы  <i>не</i> должны бы быть, то мы неизбежно
и делаем  то,  чего  не должны  бы  делать.  ‚от  почему  мы и  нуждаемсЯ  в
совершенном преобразовании  нашего  разума  и  существа, т.е. в возрождении,
вослед которому  наступает искупление. •отЯ  вина и  лежит в действовании, в
operari,  тем  не  менее   корень  вины   находитсЯ  в  наших  essentia   et
existencia**, потому что operari необходимо вытекает из последних, как Я это
выЯснил  в своем сочинении о свободе ноли.  ’аким  образом, наш единственный
настоЯщий  грех --  это собственно  грех  первородный. Џравда, наша  религиЯ
гласит, что  этот  грех  возник лишь тогда, когда человек уже существовал, и
она длЯ этого примышлЯет человеку,  per impossible***, некую свободную волю.
Ќо это -- миф. ‘окровеннейшее  Ядро и дух христианства  тожественны  с духом
брахманизма  и  буддизма:  все эти  религии  одинаково исповедуют,  что  род
человеческий совершает тЯжкое прегрешение  уже самим своим бытием; но только
наша  религиЯ, в противоположность этим двум  более древним  вероучениЯм, не
идет здесь прЯмой дорогой и грех полагает не в самом бытии, как в таковом, а
считает его источником некоего деЯниЯ первой человеческой четы. ’акое учение
возможно     было     только     благодарЯ     фикции     liberi    arbitrii
indifferentiae{sup}286{/sup},  и  необходимо  было оно тольковвиду основного
еврейского  догмата, на почву которого  должно  было быть  пересажено данное
вероучение.  ’ак как,  поистине,  уже  самое возникновение человека ЯвлЯетсЯ
актом его свободной воли и,  следовательно, тожественно с его грехопадением;
поэтому вместе с essentia и existentia** человека возник и первородный грех,
плодами которого ЯвлЯютсЯ все  другие  грехи, -- а между тем основной догмат
иудаизма  не допускал  подобного толкованиЯ, то <i>Ђвгустин</i>, в своих книгах "De
libero arbitrio"{sup}340{/sup},  писал, что человек  только в качестве Ђдама
до  грехопадениЯ   был  невинен   иимел  свободную  волю,  но  затем  подпал
необходимости  греха. ‡акон,  o  &#957;&#972;&#956;&#959;&#962; в библейском
смысле  этого слова,  постоЯнно  требует, чтобы мы  изменЯли свои  поступки,
между тем  как наше  существо должно оставатьсЯ неизменным. Ќо  так как  это
невозможно, то <i>Џавел</i> и  говорит, что  никто  не нрав  перед  ‡аконом: только
возрождение  во  •ристе,  обусловливаемое  благодатью,  от которой возникает
новый  человек  и  совлекаетсЯ   ветхий   (совершаетсЯ   коренное   духовное
обновление), только  оно  может  перенести  нас из состоЯниЯ  греховности  в
состоЯние свободы  и искуплениЯ. ’аково христианское  учение по отношению  к
этике. Ќо, разумеетсЯ, еврейский  теизм, к которому оно было привито, должен
был   воспринЯть  совершенно  удивительные   восполнениЯ,  длЯ   того  чтобы
приспособитьсЯ к нему: при  этом легенда о грехопадении  представлЯла  собою
единственное  место, где  мог быть  привит  черенок древнеиндусского ствола.
ќтой нелегко преодолимой трудности в понимании данного пункта именно  и надо
приписать   то,  что  христианскаЯ   мистериЯ  получила  такой  необычный  и
недоступный   длЯ  обыкновенного  разума   вид,  который   затруднЯет   дело
прозелитизма   и  вследствие  которого  пелагианизм,   как  впоследствии  --
современный  рационализм,  не  будучи  способен понЯть  их  глубокий  смысл,
возрастает против  них и  пытаетсЯ  опровергнуть их своею  экзегезой, чем  и
христианство низводит опЯть к иудейству.
     {sup}337{/sup} свободен от всЯкой вины <i>(лат.)</i>.
     {sup}338{/sup} "‚еличайшаЯ вина человека в том, что он родилсЯ" <i>(исп.)</i>.
     * за действием следует бытие
     {sup}339{/sup} окончательное освобождение <i>(англ.)</i>.
     ** сущность и существование
     *** через невозможное
     {sup}286{/sup}безразличной свободы воли
     {sup}340{/sup} "Ћ свободной воле" <i>(лат.)</i>.
     Ќо оставим мифологический Язык: покуда наша  волЯ остаетсЯ прежней, наш
мир не  может быть  другим. Џравда, все  хотЯт  найти спасение из  состоЯниЯ
печали  и  смерти;  все  хотели   бы,   как  говоритсЯ,  достигнуть  вечного
блаженства, войти  в  царство  Ѓожье,  --  но  войти хотЯт  они  туда  не на
собственных ногах: им хотелось, бы, чтобы  они были  перенесены  туда  самым
течением  природы.  Ќо это невозможно. ‚от почему природа, хотЯ и никогда не
допустит нас упасть и обратитьсЯ в ничто, но не может нас никуда и привести,
кроме как в  ту  же  природу. Ђ  как трудно существовать  в  качестве  части
природы, это на собственном опыте познает всЯкий из своей жизни и смерти..
     €так  на свое  бытие должны  мы смотреть, как  на  некое  блуждание, из
которого вернутьсЯ было бы спасением: такой характер оно  всецело и носит. ‚
этом смысле и понимает человеческое  бытие  древнЯЯ саманейскаЯ религиЯ; так
же,   хотЯ   и  с  некоторыми  уклонениЯми,   понимает  его   и   настоЯщее,
первоначальное христианство; даже само иудейство содержит, по крайней мере в
легенде о грехопадении (этой его  "redeeming fature"{sup}341{/sup}), зародыш
такого взглЯда. ’олько греческое Язычество и  ислам совершенно оптимистичны:
вот почему в первом тенденциЯ, противоположнаЯ оптимизму, должна была искать
себе выхода хотЯ бы в  трагедии; в  исламе  же,  который представлЯет  собою
самую новую  и самую  дурную  из всех  религий,  эта тенденциЯ  выступила  в
качестве  <i>суфизма,</i>  --  прекрасное  Явление,  по  своему  источнику  и  духу
безусловно  индусское и насчитывающее теперь уже больше тысЯчи лет. Ќа самом
деле  нельзЯ указать другой  цели нашего  бытиЯ,  кроме уразумениЯ того, что
лучше бы нас совсем не было.  ќто -- самаЯ важнаЯ  из всех  истин, и надо ее
поэтому высказать, как ни противоречит она мировоззрению современной …вропы;
ведь  представлЯет же  она во всей  немусульманской  Ђзии теперь, как и  три
тысЯчи лет назад, общепризнанную основную истину.
     {sup}341{/sup} характеристике, требующей искуплениЯ <i>(англ.)</i>.
     €так, рассматриваЯ волю к жизни с общей и объективной точки зрениЯ, мы,
согласно  сказанному,  должны  мыслить  ее,  как  объЯтую  некоторой  <i>мечтой</i>
<i>(иллюзией).</i>   ЋсвободитьсЯ  от  этой  мечты,  т.е.  отвергнуть  все   данное
стремление  воли, --  это и  есть  то, что религии  называют самоотречением,
abnegatio sui  ipsius{sup}342{/sup}, ведь наше  истинное  <i>Я,</i> это  --  волЯ к
жизни. Њоральные добродетели, т.е.  справедливость и человеколюбие,  в своем
чистом виде, как Я показал, вытекают из того, что  волЯ к жизни, прозреваЯ в
principium individuationis, узнает  самое  себЯ во  всех  своих проЯвлениЯх;
таким  образом, эти добродетели представлЯют собою прежде всего признак, или
симптом  того,  что  проЯвлЯющаЯсЯ волЯ уже не  находитсЯ  всецело во власти
указанной  мечты,  а  стала  разрушать ее:  говорЯ метафорически,  волЯ  уже
расправлЯет здесь  свои крыльЯ,  длЯ  того чтобы  улететь от  этой  иллюзии.
Ќаоборот,   несправедливость,    злоба,    жестокость   служат    симптомами
противоположного  ЯвлениЯ, т.е. глубочайшего  порабощениЯ воли этой мечты. Ђ
кроме  того, моральные добродетели представлЯют  средство,  споспешествующее
самоотрицанию  и,  следовательно,  отрицанию  воли  к  жизни.  €бо  истиннаЯ
честность, ненарушимаЯ справедливость,  эта  перваЯ и важнейшаЯ кардинальнаЯ
добродетель,  --  это  столь  труднаЯ задача,  что  человек,  отдавшийсЯ  ей
безусловно и  от всей  души, должен приносить  такие жертвы;  которые  скоро
отнимают у жизни всю ее сладость  и очарование и этим отвлекают от нее волю,
т.е. ведут к резигнации. ‚едь именно то, что  вызывает к честности уважение,
-- это и есть жертвы, которых она стоит;  в  мелочах  мы  ей  не удивлЯемсЯ.
‘ущность ее заключаетсЯ собственно в том, что правдивый и честный человек не
сваливает хитростью или  силой на плечи другого тЯгот и страданий, свЯзанных
с жизнью, как это делает нечестный: нет, он сам влачит на себе то, что  ему.
назначено;  и  оттого  ему приходитсЯ носить  на себе сполна все  бремЯ зла,
тЯготеющего над человеческой жизнью. ЃлагодарЯ этому, праведность обращаетсЯ
в  средство,  споспешествующее  отрицанию  воли к  жизни:  ведь  результатом
праведности  служат горе  и  страданиЯ,  --  это истинный  удел человеческой
жизни, -- а они ведут к резигнации. Љонечно, еще скорее ведет к ней же далее
идущаЯ  добродетель человеколюбиЯ,  caritatis: в силу нее  мы берем на  себЯ
даже  те  страданиЯ,  которые  сначала предназначались  длЯ  других, и таким
образом приобщаемсЯ к большей доле страданий, чем та, котораЯ по  ходу вещей
должна  была  бы постигнуть нашу  собственную личность.  Љто  одушевлен этой
добродетелью,  тот  во  всЯком  другом  узнает  свое  собственное  существо.
‚следствие  этого   он  отожествлЯет  свой  собственный  жребий   с  жребием
человеческого рода вообще:  а  это -- жребий труда, страданий и смерти.  Љто
поэтому, отказываЯсь  от всЯкого случайного блага и  преимущества, не  хочет
длЯ  себЯ  никакого  иного  удела, кроме общечеловеческого,  не может  долго
желать и  этого  последнего: привЯзанность к жизни и ее утехам должна вскоре
исчезнуть и  уступить  место  полному отречению,  --  а  с  ним  наступает и
отрицание воли.
     {sup}342{/sup} отвергни самого себЯ <i>(лат.)</i>.
     ’ак как, следовательно, уже полное осуществление моральных добродетелей
влечет за собою бедность, лишениЯ и многообразное страдание, то многие, быть
может, справедливо  отвергают,  как лишнюю, аскезу в строжайшем смысле этого
слова,  т.е.  отказ  от  всЯкой  собственности,  намеренное  искание   всего
неприЯтного и противного, самоистЯзание, пост, железные  вериги и бичевание.
Џраведность сама  --  железные вериги,  которые причинЯют своему  обладателю
постоЯнную муку, и  человеколюбие,  которое  отказывает себе в. необходимом,
само  по  себе -- беспрерывный  пост*. €менно  поэтому  <i>буддизм</i> свободен  от
всЯкой строгой и преувеличенной аскезы, котораЯ  в брахманизме  играет такую
важную  роль,   --   другими  словами,   он  свободен   от   преднамеренного
самоистЯзаниЯ.  Ћн   довольствуетсЯ  безбрачием,   добровольной   бедностью,
смирением и покорностью монахов,  воздержанием от животной пищи  и от всЯкой
мирской утехи. ’ак  как далее цель, к  которой ведут моральные  добродетели,
есть  та,  на  которую мы здесь указали,  то философиЯ ‚еданты** справедливо
говорит, что когда  наступает истинное  познание  и его  спутница  -- полнаЯ
резигнациЯ,  т.е.возрождение,  тогда  делаютсЯ  безразличны  моральность или
аморальность  прежней  жизни;  философиЯ эта  и  здесь  прибегает  к  своему
обычному   изречению:   "Finditur   nodus    cordis,   dissolv