утру.

     …сли, руководствуЯсь этими соображениЯми,  мы вернемсЯ к самим себе и к
нашему  человеческому  роду  и  устремим свои  взоры  вперед,  в  отдаленное
будущее;  если мы попытаемсЯ  вообразить  себе грЯдущее  поколение в  чуждой
оболочке их обычаев и одежд и вдруг  спросим себЯ: откуда  же придут все эти
существа?  где они теперь?  где то обильное лоно  чреватого  мирами "ничто",
которое  пока еще скрывает  их  в  себе, эти  грЯдущие  поколениЯ?  - то  на
подобные  вопросы не последует ли из улыбающихсЯ уст  такой правдивый ответ:
"где эти  существа? да где же иначе, как не там, где только и  было и всегда
будет реальное, в настоЯщем  и  его содержании, -  т.е.  в тебе, ослепленный
вопрошатель? ‚ этом  неведении  собственного  существа ты подобен  листу  на
дереве, который осенью, увЯдаЯ и  опадаЯ,  сетует  на свою гибель и не хочет
искать утешениЯ в надежде на свежую зелень, котораЯ  весною  оденет  дерево:
нет, он ропщет и вопиет: "ќто буду уже не Я это будут совсем другие листьЯ!"
Ћ,  глупый  лист! Људа  же  ты думаешь уйти?  € откуда  могут ЯвитьсЯ другие
листьЯ? ѓде то ничто, пасти которого ты боишьсЯ?  Џознай же твое собственное
существо: ведь это именно оно  столь исполнено жажда бытиЯ,  - познай его во
внутренней, таинственной,  зиждительной силе дерева, котораЯ, будучи едина и
тожественна   во  всех  поколениЯх   листьев,  никогда  не  бывает  доступна
возникновению и гибели. Ќо ведь:

     "‹истьЯм древесным подобны сыны человеков".

     ‡аснет ли та муха,  котораЯ теперь  жужжит  надо мною, ввечеру, а утром
снова будет жужжать, или же она вечером умрет и весною зажужжит другаЯ муха,
возникшаЯ  из ее Яйца,  -  это, в сущности,  одно  и то же, поэтому  и  наше
знание, которое представлЯет себе эти  два  ЯвлениЯ совершенно различными, -
не безусловно, а относительно, это - знание ЯвлениЯ,  а не вещи в себе. Њуха
возвратитсЯ поутру,  муха возвратитсЯ весной,  - чем отличаетсЯ длЯ нее зима
от  ночи? ‚ "”изиологии" Ѓурдаха (т. I, ї 275)  мы читаем: "до  десЯти часов
утра еще не видать ни одной "перкарии эфемера" (инфузории), - а в двенадцать
часов ими  кишит уже всЯ  вода. ‚ечером  они  умирают,  а  на следующее утро
ЯвлЯютсЯ другие. ќто наблюдал Ќицше в течение шести дней подрЯд".

     ’ак все живет лишь одно мгновение и спешит навстречу смерти. ђастение и
насекомое умирают  вместе с летом, животное и  человек существуют недолго, -
смерть косит неустанно. € тем не менее, словно бы участь мира была инаЯ, - в
каждую минуту все  находитсЯ на своем месте, все налицо, как будто бы ничего
не  умирало и  не умирает. Љаждый  миг зеленеет  и  цветет  растение, жужжит
насекомое,  сиЯют молодостью человек и животное,  и каждое лето  опЯть перед
нами  черешни,  которые  мы  уже  едали  тысЯчу  раз.  €  народы  продолжают
существовать как  бессмертные  индивидуумы,  хотЯ  порою  они и менЯют  свои
имена; даже  все  их  дела, стремлениЯ  и  страданиЯ всегда  одни  и те  же,
несмотрЯ  на то что историЯ и  делает вид,  будто  она всЯкий раз повествует
нечто другое: на самом деле  историЯ,  это - калейдоскоп, который при каждом
повороте  дает  новую конфигурацию, хотЯ, в сущности,  перед глазами  у  нас
всегда проходит одно  и то  же. ’аким  образом,  ничто не вторгаетсЯ в  наше
сознание  с  такой   неодолимой  силой,  как  мысль,   что  возникновение  и
уничтожение не затрагивает действительной сущности вещей, что последнЯЯ  длЯ
них  недоступна,  т.е.   нетленна,  и   что  поэтому  все,   водЯщее  жизни,
действительно  и продолжает жить  без конца.  € вот  почему в каждый  данный
момент сполна находЯтсЯ налицо все породы животных, от мухи и до  слона. Ћни
возобновлЯлись уже тысЯчи  раз  и при  этом  остались те же. Ћни не  знают о
других, себе  подобных  существах, которые жили до  них, которые  будут жить
после  них;  то,  что  существует  всегда,  это  -  род,  и  в  сознании его
нетленности и своего тожества с ним спокойно живут индивидуумы. ‚олЯ к жизни
ЯвлЯет  себЯ  в бесконечном  настоЯщем, ибо  последнее -  форма жизни  рода,
который  поэтому никогда не стареет, а пребывает в вечной юности. ‘мерть длЯ
него -  то  же,  что  сон  длЯ  индивидуума или  что длЯ  глаз  мигание,  по
отсутствию  которого  узнают  индусских  богов,   когда  они   поЯвлЯютсЯ  в
человеческом облике. Љак с наступлением ночи мир исчезает, но при этом ни на
одно мгновение не перестает существовать, так смерть на вид  уносит  людей и
животных,  - но  при  этом  столь же  незыблемо остаетсЯ  их  действительное
существо.  Ђ   теперь  представьте  себе  эту  смену  рождениЯ  и  смерти  в
бесконечно-быстром  круговороте,  -  и  вы  увидите  пред  собой  устойчивую
объективацию  воли, неизменные  идеи существ, непоколебимые как ; радуга над
водопадом. ќто - бессмертие  во времени. ЃлагодарЯ ему, вопреки тысЯчелетиЯм
смерти и тлениЯ, еще  ничего не  погибло, ни  один атом  материи и, еще того
меньше,  ни  одна  долЯ  той  внутренней  сущности, котораЯ  ЯвлЯетсЯ нам  в
качестве природы. Џоэтому в каждое мгновение нам можно радостно воскликнуть:
"на  зло  времени,  смерти  и  тлению  мы все еще  вместе  живем!"  ђазве не
следовало бы исключить отсюда того, кто хоть раз от всей души сказал об этой
игре: "Я больше не хочу". Ќо здесь еще не место толковать об этом.

     ‡ато надлежит здесь обратить внимание на то, что муки рождениЯ и горечь
смерти  представлЯют собою два неизменных условиЯ, при которых волЯ к  жизни
пребывает в своей объективации, -  т.е.  благодарЯ  которым  наше внутреннее
существо,  возвышаЯсь  над  потоком времени  и  смертью  поколений,  вкушает
беспрерывное настоЯщее и  наслаждаетсЯ плодами утверждениЯ воли к жизни. ќто
аналогично  тому, что  бодрствовать  днем мы  в  состоЯнии  только  при  том
условии,  чтобы  каждую  ночь  проводить во  сне,  и  это представлЯет собою
комментарий,  какой  дает  нам природа к уразумению трудной  загадки жизни и
смерти.   ‘убстрат,  наполненность,  полнота   или  содержание   настоЯщего,
собственно говорЯ: во все времена одно и то же. Ќо именно времЯ, эта форма и
предел  нашего  интеллекта,  - вот что  делает  невозможным непосредственное
познание этого  тождества.  ’о, например, что,  в силу  времени, будущего  в
данный момент еще нет,  зиждетсЯ на иллюзии, которую  мы разоблачаем,  когда
будущее уже наступит. ’о, что присущаЯ нашему интеллекту  столь важнаЯ форма
влечет  за собою  подобную иллюзию,  объЯснЯетсЯ  и оправдываетсЯ  тем,  что
интеллект вышел  из рук  природы вовсе не длЯ постижениЯ  сущности  вещей, а
только длЯ восприЯтиЯ мотивов,  т.е. длЯ  услуг некоторому индивидуальному и
временному проЯвлению воли.

     …сли сопоставить  все соображениЯ,  занимающие нас  здесь,  то  понЯтен
будет  и  истинный смысл парадоксальной  теории элеатов,  по которой нет  ни
возникновениЯ,  ни уничтожениЯ, а целое стоит  незыблемо. "Џарменид и Њелисс
отрицали возникновение и  уничтожение,  так  как  они думали,  что ничто  не
движетсЯ. ’очно так же это проливает свет и на прекрасное место у ќмпедокла,
которое  сохранил длЯ нас Џлутарх в книге "Џротив Љолота", гл.  12. ѓлупые и
недальнозоркие, они воображают, будто  может  существовать  что-либо  такое,
чего раньше не было, или будто может погибнуть то, что прежде  существовало.
Ќикто разумный не подумает, что  люди существуют,  пока они  живут (ведь это
зоветсЯ жизнью)  и  терпЯт  и ту, и другую участь; никто не  подумает, будто
человек ничто до рождениЯ и ничто после смерти.

     Ќе  менее  заслуживает упоминаниЯ  высоко замечательное  и  в контексте
поражающее место  в "†аке-фаталисте"  „идро: "огромный чертог, и на фронтоне
его  надпись: Я не  принадлежу никому и принадлежу всему миру; вы были здесь
прежде, чем  вошли, вы  будете здесь, когда уйдете  отсюда". Љонечно  в  том
смысле, в каком человек  при рождении  возникает  из ничего, он и со смертью
обращаетсЯ в ничто. Ѓлизко познать это "ничто" было бы весьма интересно, так
как  нужно  лишь относительное  остроумие, длЯ  того  чтобы видеть, что  это
эмпирическое ничто вовсе не абсолютно, т.е. не есть ничто  во всЯком смысле.
Љ этому взглЯду приводит уже и то  эмпирическое наблюдение, что все свойства
родителей возрождаютсЯ  в детЯх, - значит, они преодолели смерть. Ќо об этом
Я буду  говорить  в  особой главе.  Ќет большего контраста, чем тот, который
существует между  неудержимым потоком  времени, увлекающим с собою  все  его
содержание,  и  оцепенелой  неподвижностью  реальносущего,  которое  во  все
времена одно и то же. € если с этой точки зрениЯ вполне объективно взглЯнуть
на   непосредственные  событиЯ   жизни,  то  длЯ  всЯкого  станет  Явно  это
"здесь-теперь" в  средоточии колеса времени.  Ђ глазам существа, несравненно
более долговечного, которое одним взглЯдом могло бы окинуть человеческий род
на всем его продолжении, -  вечнаЯ смена рождениЯ и смерти предстала бы лишь
как непрерывнаЯ вибрациЯ, и оттого ему не пришло бы на мысль  видеть в  этом
вечно новое возникновение и переход из ничего в ничто: нет, подобно тому как
быстро вращаемаЯ искра принимает  длЯ нас  вид  неподвижного круга,  подобно
тому  как  быстро  вибрирующее  перо  кажетсЯ неподвижным  треугольником,  а
дрожащаЯ струна  - веретеном, так взорам  этого существа род предстал бы как
нечто сущее и неизменное, а смерть и рождение - как вибрации.

     Њы до  тех  пор будем  иметь ложное представление  о неразрушимости длЯ
смерти   нашего  истинного   существа,  покуда   не  решимсЯ   изучить   эту
неразрушимость  сначала  на  животных   и   отказатьсЯ  от   исключительного
притЯзаниЯ  на особый вид ее - под горделивым именем  бессмертиЯ. €менно это
притЯзание и  ограниченность того  мировоззрениЯ,  из которого оно вытекает,
ЯвлЯютсЯ  единственной   причиной  того,   что   большинство   людей  упорно
отказываютсЯ признать ту  очевидную истину, что  мы в существенном и главном
то же, что и животные, и приходЯт  в ужас от каждого намека на это родство с
последними. Њежду тем отрицание этой истины больше всего другого преграждает
им путь к действительному уразумению неразрушимое нашего существа. €бо когда
ищут чего-нибудь на  ложном пути, то  этим самым  терЯют и  верный путь  и в
конце  концов   на  первом  не  обретают  ничего  другого,   кроме  позднего
разочарованиЯ.  €так, смелее!  Ћтбросим  предрассудки  и по  стопам  природы
двинемсЯ  вослед  истине!  Џрежде  всего  пусть   зрелище  каждого  молодого
животного  говорит  нам  о никогда не стареющей жизни рода,  который всЯкому
индивидууму,  как отблеск  своей вечной юности,  дарит  юность  временную  и
выпускает его таким новым и свежим, точно мир зародилсЯ  сегоднЯ.  Џотребуем
от себЯ честного ответа, действительно ли ласточка нынешней весны совершенно
не та,  котораЯ летала  первой весною мира; действительно  ли  за  это времЯ
миллионы раз повторЯлось чудо созданиЯ из  ничего, длЯ того чтобы столько же
раз сыграть на руку абсолютному уничтожению. - џ знаю, если Я стану серьезно
уверЯть кого-нибудь, что кошка, котораЯ  в эту  минуту играет  на дворе, это
еще - та самаЯ кошка, котораЯ три столетиЯ назад выделывала те же шаловливые
прыжки,  - то  менЯ  сочтут  безумным; но  Я знаю и то, что гораздо безумнее
полагать, будто нынешнЯЯ кошка совсем другаЯ, нежели та, котораЯ жила триста
лет назад. Ќадо только внимательно и серьезно углубитьсЯ в созерцание одного
из этих высших позвоночных, длЯ того чтобы Ясно понЯть, что это необъЯснимое
существо, как  оно  есть,  взЯтое в  целом,  не  может обратитьсЯ в ничто; с
другой  стороны,  мы так  же Ясно  видим, что оно преходЯще. ќто объЯснЯетсЯ
тем, что во всЯком  данном животном  вечность его  идеи (рода)  находит свой
отпечаток  в конечности индивидуума. €бо  в  известном  смысле,  разумеетсЯ,
верно, что во всЯком  индивидууме  мы  имеем каждый  раз  другое существо, -
именно, в том смысле, который зиждетсЯ на законе основаниЯ; под последним же
понимаютсЯ и времЯ, и пространство, составлЯющаЯ принципа индивидуации. Ќо в
другом  смысле это  неверно, - именно  в том,  согласно которому  реальность
присуща только устойчивым формам вещей идеЯм  и который  длЯ Џлатона был так
Ясен, что сделалсЯ его основной  мыслью, центром его философии; и постижение
этого  смысла служило в глазах  Џлатона критерием способности к философскому
мышлению  вообще.  Љак  брызги  и  струи   бушующего  водопада  сменЯютсЯ  с
молниеносной  быстротою, между  тем  как  радуга,  котораЯ повисла  на  них,
непоколебимаЯ в своем покое, остаетсЯ чужда этой беспрерывной смене, - так и
всЯкаЯ идеЯ, т.е.род  живущих существ,  остаетсЯ  совершенно недоступна  длЯ
беспрестанной смены его  индивидуумов.  Ђ именно в  идее, или  роде, и лежат
настоЯщие корни воли к  жизни;  именно  в ней она находит  свое выражение, и
поэтому  волЯ  действительно  заинтересована  только   в   сохранении  идеи.
Ќапример, львы, которые рождаютсЯ и  умирают, это  - все равно, что брызги в
струе водопада; львиность  же, идеЯ  или  форма  льва, подобна непоколебимой
радуге  над  ними. ‚от  почему  Џлатон только идеЯм,  т.е. родам, приписывал
настоЯщее  бытие,  индивидуумам  же  -  лишь  беспрестанное возникновение  и
уничтожение.  €з глубоко  сокровенного  сознаниЯ собственной  нетленности  и
вытекают те уверенность и душевный покой, с какими  всЯкий животный, а равно
и  человеческий  индивидуум  беспечно  проходит  свой жизненный  путь  среди
бесчисленных случайностей, которые всЯкое мгновение могут его уничтожить,  и
проходит, кроме того, по  направлению к смерти,  -  а в глазах его между тем
светитсЯ покой рода,  которого это  грЯдущее  уничтожение не касаетсЯ  и  не
интересует. „а и человеку этого покоЯ не могли бы  дать шаткие и  изменчивые
догмы. Ќо, как Я уже сказал, вид всЯкого животного учит нас, что Ядру жизни,
воле в ее обнаружениЯх смерть не мешает. ЉакаЯ непостижимаЯ тайна кроетсЯ во
всЯком животном! Џосмотрите на первое встречное из них, - посмотрите на вашу
собаку: как спокойно и благодушно стоит она перед  вами! Њногие тысЯчи собак
должны были  умереть,  прежде чем  длЯ этой собаки настала очередь  жить. Ќо
гибель этих тысЯч не нанесла урона идее собаки: ее нисколько не омрачила всЯ
эта полоса смертей. € оттого собака стоит перед вами такаЯ свежаЯ и стихийно
могучаЯ, как будто бы нынче ее  первый день и никогда не может наступить длЯ
нее  день последний,  - ив глазах ее светитсЯ ее неразрушимое начало, архей.
—то же умирало здесь  в  продолжение тысЯчелетий? Ќе собака - вот  она стоит
цела  и  невредима,  а  только  ее  тень,  ее  отражение  в  характере нашей
познавательной способности,  приуроченной  ко  времени. €  как только  можно
думать, будто погибает то, что  существует во  веки веков  и заполнЯет собою
все времена? Љонечно,  эмпирически  это  понЯтно: именно, по мере  того  как
смерть  уничтожала  одни  индивидуумы,  рождение  создавало  новые.  Ќо  это
эмпирическое объЯснение  только кажетсЯ  объЯснением, на  самом же  деле оно
вместо  одной загадки ставит  другую. Њетафизическое понимание  этого факта,
хотЯ оно  покупаетсЯ и  не столь дешевой  ценою, все-таки представлЯет собою
единственно правильное и удовлетворительное.

     Љант,   своим   субъективным  приемом,  выЯснил  ту  великую,  хотЯ   и
отрицательную истину, что вещи  в себе не может  быть присуще времЯ, так как
оно заложено априорной формой в вашем восприЯтии. Ђ  смерть  - это временный
конец временного ЯвлениЯ; поэтому, стоит только отрешитьсЯ от формы времени,
и  сейчас же не окажетсЯ  больше  никакого конца, и даже слово это  потерЯет
всЯкий  смысл.  џ  же  здесь,  на своем  объективном пути,  стараюсь  теперь
выЯснить положительную  сторону дела,  - именно то, что вещь в себе остаетсЯ
неприкосновенной длЯ времени и того процесса, который возможен только в силу
него, т.е. длЯ  возникновениЯ  и исчезновениЯ, и что ЯвлениЯ, протекающие во
времени, не могли бы иметь  даже своего беспрерывно исчезающего,  близкого к
небытию  существованиЯ,  если  бы  в них  не было зерна  вечности.  Љонечно,
вечность - это  такое понЯтие,  в основе которого не лежит никакой интуиции;
поэтому  и  содержание  его  чисто  отрицательно,  -  оно  означает, именно,
вневременное бытие.  ‚ремЯ  же все-таки - это  лишь образ вечности, как учил
Џлотин; оттого и наше временное бытие не  что иное,  как образ, или  символ,
нашей  внутренней сущности. ЏоследнЯЯ  должна  иметь свои  корни в вечности,
потому что времЯ, - это лишь форма нашего  познаниЯ; между тем только в силу
времени _ мы  познаем, что наша сущность  и сущность всех вещей ; преходЯща,
конечна и обречена на уничтожение.

     ‚о второй книге Я выЯснил, что адекватнаЯ объективность воли, как  вещи
в себе, на каждой из  ее ступеней представлЯет собою (Џлатонову) идею; точно
так же  в третьей книге  Я показал, что  идеи существ имеют своим коррелЯтом
чистый субъект познаниЯ и что,  следовательно, познание их возможно только в
виде  исключениЯ - при особенно  благоприЯтных  условиЯх  и  ненадолго.  „лЯ
индивидуального  же познаниЯ,  т.е. во времени, идеЯ представлЯетсЯ в  форме
вида: последний - это идеЯ,  благодарЯ воплощению во  времени раздробившаЯсЯ
на отдельные моменты. Џоэтому вид - самаЯ непосредственнаЯ объективациЯ вещи
в себе, т.е. воли к жизни. ‘окровеннаЯ сущность всЯкого животного, а равно и
человека, лежит, таким образом, в видe: в нем, а не в индивидууме, находЯтсЯ
действительные  корни столь  могучей  воли  к  жизни. ‡ато  непосредственное
осознание заложено исключительно в индивидууме: вот  почему  он  и мнит себЯ
отличным от своего рода и через это боитсЯ смерти. ‚олЯ к жизни по отношению
к индивидууму проЯвлЯетсЯ как  голод и страх  смерти, а по отношению виду  -
как  половой  инстинкт и страстнаЯ забота о потомстве. ‚ соответствии с этим
мы не видим, что природа, свободнаЯ от названной иллюзии индивидуума, так же
печетсЯ  о  сохранении  рода,  как  она  равнодушна  к  гибели индивидуумов:
последние всегда ЯвлЯютсЯ длЯ нее только средством, а первый - целью. Ћтсюда
-  резкий  контраст между ее скупостью  при  оборудовании  индивидуумов и ее
расточительностью  там,  где  дело  идет  о  роде.  ‡десь  часто  от  одного
индивидуума в течение года происходЯт сотни тысЯч зародышей и больше - такой
плодовитостью  отличаютсЯ,  например, деревьЯ,  рыбы,  раки, термиты  и  др.
Ќаоборот, где дело касаетсЯ индивидуума, так  каждой  особи отмерено в обрез
лишь  столько  сил  и органов, что  она может поддерживать свою жизнь только
ценою непрерывного  напрЯжениЯ; оттого всЯкое отдельное животное, коль скоро
оно  искалечено или ослабело, по большей части обрекаетсЯ  этим  на голодную
смерть.  Ђ  где длЯ  природы  случайно  оказываетсЯ  возможность  произвести
экономию и в  крайнем случае обойтись без  какого-нибудь органа, там она это
делала даже в ущерб обычному порЯдку. Ќапример, многие гусеницы лишены глаз,
и  эти бедные насекомые ощупью перебираютсЯ во  тьме с листка на листок; при
отсутствии у  них  щупальцев они  производЯт  это таким образом,  что  тремЯ
четвертЯми своего тела повисают в  воздухе,  качаЯсь  туда и  сюда,  пока не
наткнутсЯ на какой-нибудь устойчивый предмет,  - причем они часто пропускают
свой, тут же лежащий,  корм. Ќо  происходит это в  силу "закона бережливости
природы", и к формуле этого закона, "природа не делает ничего бесполезного",
можно еще прибавить: "и ничего не разбрасывает зрЯ". - ’а же самаЯ тенденциЯ
природы сказываетсЯ и в том, что чем  пригоднее  индивидуум,  в силу  своего
возраста,  к продолжению своего рода, тем сильнее действует  в нем  целебнаЯ
сила  природы,  и раны его поэтому легко заживают, и он  легко исцелЯетсЯ от
болезней. ‚се  это слабеет  вместе с  производительной способностью и совсем
падает после  того, как она угаснет: ибо в глазах  природы индивидуум терЯет
тогда всю свою цену.

     …сли  мы  теперь   бросим  еще  взглЯд  на  лестницу  живых  существ  и
соответствующую  ей градацию сознаниЯ, начинаЯ с полипа и  кончаЯ человеком,
то мы  увидим,  что  хотЯ  эта дивнаЯ  пирамида, ввиду  беспрерывной  смерти
индивидуумов,  находитсЯ  в  постоЯнном колебании,  но  все-таки,  благодарЯ
свЯзующей  силе  рождениЯ,  она,  в  родах  существ, пребывает  неизменной в
бесконечности  времен. ’аким образом, если, как Я показал выше, объективное,
род,  представлЯет  собою  начало  неразрушимое,  то  субъективное,  которое
состоит  лишь  в  самосознании  существ,  по-видимому,  очень  недолговечней
подвергаетсЯ  неустанному разрушению, длЯ того чтобы, непостижимым  образом,
снова  и  снова  возрождатьсЯ  из  ничего.  Ќо  поистине   надо  быть  очень
близоруким, длЯ того  чтобы  дать  ввести  себЯ  в обман этой  иллюзии и  не
понЯть, что хотЯ форма  пребываниЯ во времени и присуща только объективному,
все  же  субъективное,  т.е.  волЯ,  котораЯ  живет  и проЯвлЯетсЯ  во  всех
существах мира, а с нею и субъект познаниЯ, в котором  этот мир находит свое
отражение, - что это субъективное должно быть не  менее неразрушимо. ‚ самом
деле:   долговечность   объективного,  или  внешнего,   может   быть  только
проЯвлением  неразрушимости субъективного, или внутренне-, го, ибо первое не
может  обладать ничем таким,  чего  оно  не  ;•  получило  в распорЯжение от
последнего, - а вовсе дело не  обстоит  так,  чтобы по существу и изначально
было нечто объективное,  Явление, а затем  уже произвольным и акцидентальным
образом  наступало  нечто  субъективное,  вещь  в  себе,  самосознание.  €бо
очевидно, что первое, как Явление, предполагает  нечто ЯвлЯющеесЯ; как бытие
длЯ другого, оно  предполагает бытие длЯ себЯ; как объект,  оно предполагает
субъект, - а не наоборот: ведь  повсюду корни вещей должны лежать в том, что
они  представлЯют сами длЯ себЯ,  т.е. в субъективном,  а не в  объективном,
т.е.  в том, чем они  ЯвлЯютсЯ лишь  длЯ  других, в каком-то чужом сознании.
Ћттого, в  первой  книге,  мы  и  нашли, что правильной исходной точкой  длЯ
философии по существу и необходимо  должна быть  точка зрениЯ  субъективнаЯ,
т.е.  идеалистическаЯ, подобно тому как противоположнаЯ •очка, исходЯщаЯ  от
объективного, ведет к  материализму. Ќо, в  сущности,  мы в  гораздо большей
степени составлЯем  миром  одно,  чем  это  обыкновенно  думают:  внутреннее
существо мира -  это наша  волЯ; Явление мира - это  наше представление. „лЯ
того, кто мог бы Ясно сознать это единство, исчезла бы разница между будущим
существованием  внешнего  мира  после  его личной  смерти  и его собственным
посмертным существованием: и то, и другое предстало бы ему как нечто одно, и
он  смеЯлсЯ  бы над  безумной  мечтою,  котораЯ могла  их  разъединЯть.  €бо
понимание  неразрушимое   нашего  существа   совпадает   с   отождествлением
макрокосма"  микрокосма.  ’о,  что  Я сказал здесь,  возможно поЯснить путем
своеобразного,  осуществимого  фантазией  эксперимента,  который  можно   бы
назвать  метафизическим.  €менно:  попробуйте живо  представить себе то,  во
всЯком случае недалекое, времЯ, когда вас не будет в живых. ‚ы себЯ мысленно
исключаете,  а  мир продолжает  существовать;  но,  к собственному изумлению
вашему, тотчас же оказываетсЯ, что и вы еще  продолжаете существовать вместе
с миром.  „ело  в  том, что вы пытались вообразить  себе мир  без себЯ: но в
сознании непосредственно Я,  - только оно и обусловливает  мир,  только  длЯ
него последний и  существует. “ничтожить  этот центр всЯкого бытиЯ, это Ядро
всЯкой реальности, и в то же времЯ сохранить существование мира - вот мысль,
которую  можно  абстрактно подумать,  но  которой нельзЯ  осуществить.  Ќаши
усилиЯ  сделать  это,  наши  попытки  мыслить  производное  без  первичного,
обусловленное без  условиЯ, носимое  без  носителЯ каждый раз  терпЯт  почти
такую  же  неудачу,  как  попытка  вообразить  равносторонний  прЯмоугольный
треугольник  или  уничтожение  и   возникновение  материи  и  тому  подобные
невозможности. ‚место  задуманного у нас невольно  рождаетсЯ такое  чувство,
что мир не в меньшей степени находитсЯ  в нас, чем мы в нем, и  что источник
всЯкой реальности лежит в нашем внутреннем существе.  €  в результате нашего
эксперимента  получаетсЯ следующее:  времЯ,  когда менЯ не будет, объективно
придет, но субъективно оно  никогда  не  может прийти. Ћтсюда возникает даже
вопрос: насколько всЯкий  из нас в глубине души действительно  верит Я такую
вещь, которую он,  собственно говорЯ,  совершенно не в состоЯнии представить
себе?  Њало  того;  так как  к  этому  чисто интеллектуальному эксперименту,
который, однако,  всЯкий с большей или меньшей отчетливостью уже проделал, -
присоединЯетсЯ глубокое сознание неразрушимости нашего внутреннего существа,
то наша личнаЯ смерть не ЯвлЯетсЯ ли, в конце концов, самой неправдоподобной
вещью в мире?

     ’о  глубокое убеждение в  нашей  неприкосновенности длЯ  разрушительной
смерти, которое всЯкий носит  в глубине души,  как об этом свидетельствуют и
неизбежные тревоги  совести при  приближении смертного часа, - это убеждение
безусловно  свЯзано  с  сознанием  нашей  изначальности  и  вечности; оттого
‘пиноза так  выражает его: чувствуем и  воочию убеждаемсЯ, что мы вечны. €бо
не-,   преходЯщим  разумный  человек  может  мыслить  себЯ  лишь  постольку,
поскольку  он  мыслит  себЯ  не  имеющим  начала,  т.е.  вечным,  -  вернее,
безвременным.  ’от же, кто  считает  , себЯ  происшедшим из  ничего,  должен
думать,   что  он  снова  обратитсЯ   в  ничто:   ибо  думать,  что   прошла
бесконечность, в  течение которой  нас  не было, а затем начнетсЯ  другаЯ, в
течение  которой мы  не перестанем быть,  - это чудовищнаЯ  мысль. Џоистине,
наиболее  прочным  основанием  длЯ   нашей   неуничтожаемое  служит   старое
положение: из ничего не возникает  ничего,  и в [это] ничто не  может  ничто
возвратитьсЯ. Ћчень хорошо поэтому говорит  ’еофраст  Џарацельс  (‘очинениЯ.
‘трасбург, 1603,  т. 2,  стр. б): "„уша во мне сделалась из чего-то, поэтому
она и не обратитсЯ  в  ничто, ибо она произошла из чего-то".  Ћн указывает в
этих  словах  истинное  основание  длЯ бессмертиЯ. Љто  же  считает рождение
человека  за  его  абсолютное  начало, длЯ  того смерть должна казатьсЯ  его
абсолютным  концом. €бо и смерть,  и  рождение представлЯют собою то, что он
есть,  в  одинаковом смысле;  следовательно, каждый  может  признавать  себЯ
бессмертным лишь постольку, поскольку  он признает себЯ также и нерожденным,
- ив одинаковом  смысле. —то есть рождение, то, по своему существу и смыслу,
есть и  смерть: это одна и та же линиЯ, описаннаЯ в  двух направлениЯх. …сли
рождение,   действительно,  -   возрождение   из  ничего,   то   и   смерть,
действительно, - уничтожение. Ќа самом же деле нетленность  нашего истинного
существа можно мыслить только под условием его "кости, и эта  нетленность не
имеет,  таким  образом,  временного характера.  Џредположение,  что  человек
создан из "его, неизбежно ведет к предположению, что смерть - его абсолютный
конец.  ‚   этом   отношении,   значит,  свЯщенные   книги   евреев   вполне
последовательны:  никакое  бессмертие не  совместимо  с творением из ничего.
“чение же о бессмертии проникнуто  индусским духом и поэтому оно, более  чем
вероЯтно, имеет индусское происхождение, хотЯ и через посредничество …гипта.
Ќо с иудейским  стволом, к которому в обетованной стране надо  было  привить
эту индусскую мудрость, последнЯЯ гармонирует так же, как свобода воли с  ее
сотворенностью  или  как  если  бы  художник захотел  к  главе  человеческой
приладить лошадиную выю.

     Ђ это всегда дурно, когда не имеешь смелости быть оригинальным до конца
и  работать  из  цельного  куска.  Ќаоборот,  брахманизм  и  буддизм  вполне
последовательно учат, что, кроме посмертного существованиЯ, есть еще и бытие
до рождениЯ  и  что наша жизнь служит  искуплением за  вину этого бытиЯ. Љак
Ясно  сознают  они  эту  необходимую  последовательность,  можно  видеть  из
следующего места  из  "€стории  индусской философии" Љольбрука,  в "Ћтчетах]
‹ондонского  Ђзиатского  общества",  том   I,   стр.  577:  "против  системы
Ѓхагавадгите, котораЯ  лишь  отчасти еретична,  существует одно  возражение,
которому ‚иаса придает особенную важность, - именно то, что душа не могла бы
быть  вечной, если  бы она  была сотворена и,  следовательно, имела начало".
„алее, в  "„октрине буддизма" Ђпхэма,  стр.  110,  мы читаем: "самый  тЯжкий
жребий в аду  выпадает тем нечестивым, которые  зовутсЯ "деитти": это  люди,
которые,  отвергаЯ свидетельство  Ѓудды, исповедуют  еретическое учение, что
все живые существа берут свое начало в материнском теле и в смерти  обретают
свой конец".

     Љто  видит  в  своем существовании  простую случайность, тот,  конечно,
должен  боЯтьсЯ,  что  он  со смертью потерЯет его. Ќапротив, кто  хотЯ бы в
самых  общих  чертах  усматривает,   что  его  бытие  зиждетсЯ  на  какой-то
изначальной  необходимости,  -  тот не  поверит, чтобы последнЯЯ,  создавшаЯ
столько  дивного  на  свете,  была  ограничена  столь  коротким  промежутком
времени: нет, он будет убежден, что она действует во все времена. Џознает же
свое бытие как необходимое тот, кто сообразит, что до  настоЯщего момента, в
котором он существует,  протекло  уже  бесконечное времЯ,  а  с ним и  целаЯ
бесконечность изменений, - и он, несмотрЯ на это,  все же остаетсЯ  в живых:
другими словами, всЯ возможность всех состоЯний уже исчерпалась, но не могла
уничтожить его существование. …сли бы он мог когда-нибудь не быть, то его не
было  бы  уже теперь. €бо  бесконечность  времени, уже протекшего,  вместе с
исчерпанной  в нем возможностью его событий, ручаетсЯ за  то,  что все,  что
существует, существует по необходимости. Џоэтому всЯкий должен понимать себЯ
как   существо  необходимое,  т.е.  такое,  из  правильной  и  исчерпывающей
дефиниции которого, если бы только  иметь ее, вытекало бы его бытие.  ‚ этом
порЯдке  мыслей  действительно заключаетсЯ  единственно-имманентный, т.е. не
покидающий  эмпирической почвы,  аргумент  в  пользу  неразрушимости  нашего
истинного существа.  ‚ самом деле, именно  последнему  должно  быть  присуще
бытие, так как оно, бытие, оказываетсЯ независимым  от всех состоЯний, какие
только  могут возникнуть  в  силу  причинного сочетаниЯ:  ведь последние уже
сделали  свое  дело,  и  тем не  менее  наше  существование  осталось так же
непоколебимо длЯ  них, как непоколебим солнечный луч длЯ урагана, который он
пронизывает.  …сли  бы  времЯ  могло  собственными  силами  привести  нас  к
благополучному состоЯнию, то мы давно бы уже  достигли  его: ибо позади  нас
лежит бесконечное времЯ. Ќо  и с  другой стороны: если бы оно могло привести
нас к гибели, то нас давно бы уже не  было на свете.  €з того, что мы теперь
существуем, следует, по  зрелому обсуждению, то,  что мы должны существовать
во всЯкое времЯ. €бо мы сами - то существо, которое воспринЯло в себЯ времЯ,
длЯ того  чтобы -  заполнить  его пустоту: оттого мы и  наполнЯем  собою все
времЯ, настоЯщее, прошедшее, будущее,  - в одинаковой мере, и длЯ нас так же
невозможно  выпасть из бытиЯ, как и  из пространства. ‚ сущности, немыслимо,
чтобы то, что в какой-нибудь  данный момент  обладает полнотою реальных сил,
когда-либо превратилось  в ничто  и затем, в  течение бесконечного  времени,
больше  не  существовало.  Ћтсюда -  христианское  учение о возрождении всех
вещей, отсюда - учение индусов о все новом  и новом творчестве мира Ѓрахмой,
отсюда - аналогичные догматы греческих философов. ‚еликаЯ тайна нашего бытиЯ
и небытиЯ,  длЯ разгадки которой  и  придуманы были эти и все родственные им
догматы,  в конечном  счете зиждетсЯ  на том,  что  то самое, что объективно
составлЯет  бесконечный  рЯд  времени,  субъективно есть  точка,  неделимое,
вечное настоЯщее:  но  кто поймет это? ‹учше всего выЯснил это Љант в  своем
бессмертном учении об идеальности времени  и о всеединой  реальности  вещи в
себе. €бо из этого учениЯ следует,  что  истинно-существеннаЯ сторона вещей,
человека, мира неизменно пребывает, незыблемаЯ и твердаЯ, в "здесь-теперь" и
что  смена Явлений  и событий представлЯет собою не что иное,  как результат
нашего  восприЯтиЯ  этого "здесь-теперь" с помощью  формы  вашей  интуиции -
времени.  Џоэтому,  вместо  того  чтобы  говорить  людЯм:  "вы произошли  от
рождениЯ, во вы  бессмертны",  следовало  бы сказать: "вы не ничто", и  надо
разъЯснить им это в  смысле  изречениЯ, приписываемого  ѓермесу ’рисмегисту:
"поистине  что есть, то будет всегда" (‘тоб[ей].  "ќкл[оги]", 43,6). …сли же
это не удастсЯ и робкое сердце опЯть  затЯнет свою старую жалобную песнь: "Я
вижу, как  все существа путем рождениЯ возникают из ничего и спустЯ короткое
времЯ снова обращаютсЯ в ничто: и  мое бытие,  теперь настоЯщее, скоро  тоже
будет  лежать в далеком  прошлом, и Я буду ничто!", - то правильный ответ на
эту  жалобу будет такой: "ђазве ты не существуешь? ђазве ты не живешь в нем,
этом драгоценном  настоЯщем,  к  которому вы  все,  дети  времени, так жадно
стремитесь,  - разве оно  не твое, действительно твое? € разве ты понимаешь,
как ты достиг его? ђазве тебе известны те пути, которые привели тебЯ к нему,
-  чтобы  ты  мог  сознавать,  будто  смерть  замкнет  их  длЯ  тебЯ?  ‘амаЯ
возможность какого бы то  ни было  существованиЯ-твоего Я, после  разрушениЯ
твоего тела,  длЯ тебЯ непостижима. Ќо разве она может  быть  длЯ тебЯ более
непостижима, чем твое нынешнее существование и то, как ты его достиг? Џочему
же ты сомневаешьсЯ,  что  те самые  пути, которые  открылись  пред тобою длЯ
этого настоЯщего, не будут открыты длЯ тебЯ и ко всЯкому будущему?"

     •отЯ  все  подобные  соображениЯ, несомненно, и  могут пробудить  в нас
сознание,  что  в  нас есть нечто, длЯ  смерти неразрушимое, но реально  это
сознание зародитсЯ у  нас  лишь в  том  случае, если мы поднимемсЯ на  такую
точку  зрениЯ, с которой  рождение  не ЯвлЯетсЯ началом  нашего бытиЯ. Ђ  уж
отсюда следует, что то начало в нас, которое представлЯетсЯ неразрушимым длЯ
смерти,  это,  собственно,  не  индивидуум,  -  тем  более,  что  последний,
возникший путем рождениЯ и носЯ в себе свойства отца и матери, служит только
одним из представителей своего  вида  и, в качестве  такого, может быть лишь
конечным.  Љак, соответственно  этому,  индивидуум  не имеет воспоминаний  о
своей жизни  до  своего  рождениЯ,  так  после  смерти  не  может  он  иметь
воспоминаний о своей теперешней жизни. Ќо всЯкий полагает свое Я в сознании,
и  оттого  оно,  это  Я, представлЯетсЯ  нам свЯзанным  с индивидуальностью,
вместе  с  которой,  бесспорно,  погибает все  то,  что  свойственно данному
личному Я и что отличает его от других. € оттого продолжение нашей жизни без
индивидуальности  ничем не  отличаетсЯ в  наших  глазах от продолжениЯ жизни
остальных существ,  - и мы видим, как гибнет наше  Я. Ќо кто  таким  образом
приводит  свое бытие в свЯзь  с тождеством сознаниЯ  и поэтому  требует  длЯ
последнего  бесконечной  посмертной  жизни,  должен бы  сообразить,  что, во
всЯком случае, он  может купить ее только ценою столь же бесконечной прошлой
жизни до рождениЯ. ‚ самом деле:  так как он не имеет никаких воспоминаний о
жизни  до  рождениЯ  и  его  сознание  начинаетсЯ,  следовательно,  вместе с
рождением,  то последнее  и должно ему казатьсЯ возникновением его бытиЯ  из
ничего. Ќо это значит,  что бесконечное времЯ  своего  посмертного бытиЯ  он
покупает ценою столь  же бесконечного бытиЯ до рождениЯ, - а в  таком случае
счета сводЯтсЯ длЯ него без прибылей.  …сли  же  то существование,  которого
смерть не  трогает,  -  иное, чем существование индивидуального сознаниЯ, то
оно должно так же не зависеть и от рождениЯ, как не зависит оно от смерти, и
поэтому  одинаково верны  должны быть  относительно  него два выражениЯ:  "Я
всегда буду"  и  "Я  всегда  был", -  а это  дает  в результате  вместо двух
бесконечностей одну. Ќо,  собственно, в термине  "Я"  заключаетсЯ величайшее
недоразумение,  как  это без  дельных  слов  поймет  всЯкий,  кто  припомнит
содержание нашей  второй книги и  проведенное  там различие  между водЯщим и
понимающим слово Я; Я могу сказать: "смерть - мой полный конец", или же так:
"Љакую бесконечно малую часть мира Я составлЯю, такой же малой  частью моего
истинного  существа  служит  это  мое  личное  Явление". ЌоЯ -  темнаЯ точка
сознаниЯ, подобно  тому как на сетчатке слепа именно та  точка, куда  входит
зрительный нерв, подобно тому как самый мозг совершенно нечувствителен, тело
солнца  темно  и  глаз  видит все,  - только не  себЯ.  Ќаша  познавательнаЯ
способность целиком направлена во вне, соответственно тому, что она ЯвлЯетсЯ
продуктом такой мозговой  функции,  котораЯ  возникла  в  интересах простого
самосохранениЯ, т.е.  длЯ того, чтобы находить пищу и ловить добычу.  Ћттого
всЯкий и  знает о себе лишь как об этом индивидууме, каким он представлЯетсЯ
во внешнем восприЯтии. Ђ если бы он мог сознать, что он такое еще сверх того
и кроме того,  то  он охотно отпустил бы свою индивидуальность на все четыре
стороны, посмеЯлсЯ бы над  своей цепкой привЯзанностью к ней и сказал бы: "к
чему  горевать  мне  об  утрате этой индивидуальности, когда Я ношу  в  себе
возможность бесчисленных  индивидуальностей?" Ћн увидел бы, что  хотЯ ему .и
не предстоит продолжениЯ его индивидуальности, но это все равно, как если бы
оно предстоЯло, ибо он носит в себе его полное возмещение.  Љроме того, надо
принЯть в соображение еще  и следующее: индивидуальность  большинства  людей
так жалка  и  ничтожна, что они поистине  ничего в ней не терЯют, и  то, что
может еще иметь у них некоторую ценность, носит характер общечеловеческий, -
а  последнему  неразрушимость  вполне  обеспечена.  „а  уже  одна оцепенелаЯ
неизменность и роковаЯ ограниченность всЯкой  индивидуальности, как таковой,
в  случае  ее  бесконечного  существованиЯ,  наверное,  своею  монотонностью
породила бы в конце концов такое пресыщение ею,  что люди охотно согласились
бы  превратитьсЯ  в  ничто,  лишь  бы  только  избавитьсЯ от  нее. ’ребовать
бессмертиЯ индивидуальности,  это, собственно говорЯ, все  равно, что желать
бесконечного  повторениЯ одной  и  той  же  ошибки.  €бо,  в существе  дела,
индивидуальность  - это своего рода ошибка,  недосмотр, нечто такое, чему бы
лучше не быть  и  отрешение  от чего  ЯвлЯетсЯ настоЯщей  целью  жизни.  ќто
находит свое подтверждение и  в том, что большинство людей, даже, собственно
говорЯ,  все люди, так созданы, что они не могли бы быть счастливы, в  какой
бы мир  они  ни  попали. …сли бы  какой-нибудь мир освобождал  их от нужды и
скорбей, то они  в  такой же мере  обречены были бы на  скуку;  а если бы он
устранЯл от  них скуку, то они в  такой  же мере подпали бы нужде,  скорби и
страданиЯм.

     ’аким  образом,  длЯ счастиЯ человека  вовсе  недостаточно,  чтобы  его
переселили в "лучший  мир", нет, длЯ  этого  необходимо еще, чтобы произошла
кореннаЯ перемена и в нем самом, чтобы он  перестал быть тем, что он есть, и
сделалсЯ тем, что он не есть. Ђ длЯ этого он, прежде всего, должен перестать
быть тем, что он есть: этому требованию предварительно удовлетворЯет смерть,
моральнаЯ необходимость  которой выЯснЯетсЯ  уже  и  с  этой  точки  зрениЯ.
Џерейти   в   другой   мир   и   переменить  все  свое  существо  -  это,  в
действительности, одно  и то же.  Ќа  этом, в конечном  счете, зиждетсЯ и та
зависимость    объективного    от    субъективного,    которую    разъЯснЯет
идеалистический  принцип нашей  первой книги: именно  здесь поэтому  и лежит
точка соприкосновениЯ между  трансцендентальной  философией  и этикой.  …сли
принЯть это во внимание, то мы поймем, что пробуждение от сна жизни возможно
только потому,  что вместе с  ним  разрываетсЯ и всЯ его основнаЯ ткань, - а
последней служит  самый  орган его,  интеллект со  своими  формами:  если бы
интеллект  оставалсЯ  цел  и невредим,  то  ткань сновидениЯ  продолжала  бы
развиватьсЯ  до бесконечности, -  так прочно сроссЯ  он  с  нею. ’о же,  что
собственно грезилось интеллекту, все-таки еще  отлично от него, и только оно
останетсЯ. ЃоЯтьсЯ же, что со смертью погибает все, - это похоже на то,  как
если бы кто-нибудь думал во сне, что существуют одни только сонные грезы без
грезЯщего человека.  - Ќо  если в смерти чье-нибудь  индивидуальное сознание
находит  себе конец, то  стоит  ли  желать,  чтобы оно опЯть  возгорелось  и
продолжало  существовать  до бесконечности?  ‚едь  его содержание, в большей
своей части,  а обыкновенно  и сплошь  представлЯет собою не  что  иное, как
поток мелочных, земных, жалких мыслей и бесконечных  забот, - дайте же и им,
наконец, успокоитьсЯ! ‘ глубоким смыслом писали древние на  своих гробницах:
"ночной безмЯтежности" или  "благого  покоЯ". ’ребовать же,  как  это  часто
делают,  бессмертиЯ индивидуального сознаниЯ  длЯ того, чтобы свЯзать с  ним
потустороннюю  награду  или  кару,  -  это  значит  только  рассчитывать  на
соединимость  добродетели  и  эгоизма.  Ќо эгоизм и  добродетель никогда  не
подадут  друг  другу  руки:  они составлЯют  полную  противоположность. ‡ато
глубокую основу имеет под собою непосредственное  убеждение, какое рождаетсЯ
у  нас  при созерцании благородных подвигов,  - убеждение,  что  никогда  не
иссЯкнет  и  не обратитсЯ в  ничто  тот дух любви, который  побуждает одного
щадить своих  врагов,  другого -  с  опасностью  длЯ  жизни  заступатьсЯ  за
человека, никогда раньше не виданного.

     ‘амый серьезный ответ на  вопрос о з