огда раздававшиесЯ из келий,  ибо в  нас живет
волЯ  к  страданию  нисколько  не  меньшаЯ,  чем у  монахов  в пору расцвета
монастырей.  •отЯ  церковь и  утратила монополию на ад, она все-таки  успела
приковать нас к цепи вздохов, насадить культ испытаний, внедрить червоточины
в наши радости и сделать печали ликующими.
     €здержки за "напрЯженную жизнь" несет как тело, так и дух. Ќаставники в
искусстве  мыслить против себЯ -- Ќицше, Ѓодлер и „остоевский -- научили нас
делать  ставку  на   наши   опасности,  расширЯть   сферу   наших   недугов,
ополовинивать наше существование путем отделениЯ его от  нашего бытиЯ. € то,
что  на  взглЯд  великого  китайца  было  символом  падениЯ,  свидетельством
несовершенства, стало  длЯ нас единственным способом приблизитьсЯ к познанию
своей сущности, единственным способом самоидентификации.
     "„а   не   возлюбит  человек   ничего  и   так  останетсЯ   неуЯзвимым"
("—жу-ан-цзы"<sup>3</sup>)   --   максима   столь   же   глубокаЯ,  сколь  и
бесполезнаЯ. Љак  поднЯтьсЯ на  вершину безразличиЯ, если  даже наша  апатиЯ
несет  в  себе напрЯжение,  конфликт,  агрессию? ‘реди наших предков нет  ни
одного  рассудительного и  очень  много  неудовлетворенных,  слабовольных  и
неистовых,   вслед   за   которыми   нам   приходитсЯ    перенасыщать   себЯ
разочарованиЯми.
     Љак утверждают все те же китайцы, лишь отрешенному духу дано проникнуть
в  сущность  дао;  горЯчный  же  человек  воспринимает  только  его  внешнюю
оболочку: проникновение  в глубины требует тишины, длЯ чего  в  свою очередь
нужно отрешитьсЯ от своих способностей.  Ќо разве  не показательно,  что длЯ
описаниЯ   нашего  устремлениЯ  к  абсолюту  мы  прибегаем  к  военным   или
производственным терминам, что  Љьеркегор<sup>4</sup> присваивает себе титул
"рыцарЯ веры", а Џаскаль оказываетсЯ всего  лишь памфлетистом? Њы атакуем, и
мы защищаемсЯ; следовательно,  нам знакомы только  внешние  проЯвлениЯ  дао.
Љстати,  провал  квиетизма,  европейского  эквивалента  даосизма, достаточно
красноречиво характеризует наши возможности и перспективы.
     145


     џ  не  вижу ничего  более  не совместимого  с  нашими  привычками,  чем
обучение пассивности. (‘овременнаЯ  эпоха начинаетсЯ  с двух истериков:  „он
Љихота и  ‹ютера.)  €зобретаЯ времЯ, создаваЯ его, мы  делаем  это только из
отвращениЯ  к  гегемонии  сущности   и  вытекающей  из   нее  созерцательной
покорности. „аосизм  представлЯетсЯ мне первым и последним словом  мудрости,
но во  мне  живет  внутреннее  неприЯтие  его;  мои  инстинкты  отказываютсЯ
признавать его, как они отказываютсЯ <i>терпеть</i> что бы то ни было, -- настолько
тЯготеет над нами бунтарскаЯ наследственность. ‚ чем же состоит наш недуг? ‚
столетиЯх  вниманиЯ  ко времени и  поклонении будущему.  ‚  состоЯнии ли  мы
избавитьсЯ от этого с помощью китайской или индийской мысли?
     …сть формы мудрости и внутренней свободы, которые мы не в  состоЯнии ни
постичь  изнутри,  ни превратить в  нашу  неотъемлемую  субстанцию, ни  даже
заключить  в рамки  теории. …сли мы действительно  хотим добитьсЯ внутренней
свободы,  то  она  должна  проистекать  из нас  самих; не  следует искать ее
где-либо в ином месте, скажем в готовых  системах или восточных доктринах. Ђ
ведь  как  раз  нечто  подобное  нередко   происходит  со  многими  учеными,
жаждущими, как говоритсЯ, абсолюта.  Ќо мудрость в таких случаЯх оказываетсЯ
подделкой,  а  освобождение --  надувательством.  џ  обвинЯю тут  не  только
теософию' и  ее адептов, но и всех  тех, кто кичитсЯ обладанием истинами, не
совместимыми  с   их   природой.  Њногие,  заполучив   "облегченную  €ндию",
воображают,  что разгадали  ее секреты, хотЯ ничто --  ни  их  характер,  ни
воспитание,  ни  заботы  --  не  предрасполагает  их  к  этому.  ‘колько их,
"лжеосвобожденных", которые взирают на  нас с высоты своего спасениЯ! “  них
чистаЯ  совесть;  разве  они  не притЯзают  на  то,  что  стоЯт  <i>выше</i>  своих
поступков? Ќестерпимый подлог.  Љ тому же они метЯт столь высоко, что всЯкаЯ
обычнаЯ   религиЯ   кажетсЯ   им  "семейным  предрассудком",  не   способным
удовлетворить  их "метафизический дух". ‘сылатьсЯ на €ндию  -- это, конечно,
лучше. Ќо они забывают, что €ндиЯ требует согласиЯ между мыслью и поступком,
совпадениЯ  спасениЯ   и   отрешенности.  Ћднако   длЯ   наших   обладателей
"метафизического духа" все это пустЯки, не стоЯщие вниманиЯ.
     Џосле   такого   мошенничества   и   самозванства   отрадно   лицезреть
какого-нибудь  нищего!  Ћн,  по  крайней  мере,  не  лжет  и  не  занимаетсЯ
самообманом; если у  него и  есть кредо, то именно его он и воплощает. Ћн не
любит  труда  и  честно  подтверждает  это,  а  поскольку  он  не выказывает
стремлениЯ чем-либо  владеть, то культивирует свою  обездоленность,  условие
собственной свободы. Њысль превращаетсЯ  у него в  бытие, а бытие в мысль. “
него ничего  нет,  он  существует сам по  себе,  он длитсЯ: жить с ощущением
вечности --  это жить изо  днЯ в  день. ‚от почему все остальные  люди в его
глазах  ЯвлЯютсЯ  пленниками иллюзии.  …сли он  зависит от них, то мстит  за
себЯ,  изучаЯ их  и  специализируЯсь при этом  на подоплеках  так называемых
"благородных"   чувств.  …го   редкостнаЯ  лень  делает  его   по-настоЯщему
"свободным", оказавшимсЯ в мире наивных простофиль. Ћб отрешенности он знает
больше  многих  ваших  эзотерических  книг.  —тобы  в  этом  убедитьсЯ,  вам
достаточно  просто  выйти   на   улицу...  ’ак   нет  же!  ‚ы  предпочитаете
превозносЯщие нищенство тексты.  Љоль скоро ваши медитации не имеют  никаких
практических последствий, нечего удивлЯтьсЯ, что самый последний бродЯ-
     146


     га даст вам сто очков вперед. ‚ы можете себе представить Ѓудду хранЯщим
верность  одновременно и  своим  истинам,  и  своему дворцу?  ЌельзЯ обрести
внутреннюю  свободу,  оставаЯсь собственником. џ  восстаю  против нагнетаниЯ
лжи, против тех, кто выставлЯет напоказ свое мнимое "спасение", подпираЯ его
учениЯми, не идущими из глубин души. ђазоблачить их, заставить их спуститьсЯ
с пьедестала, на  который они вскарабкались, поставить их к позорному столбу
-- вот кампаниЯ,  в которой должны  участвовать все,  тут нельзЯ  оставатьсЯ
безразличным. €бо любой ценой следует помешать тем, у кого слишком спокойнаЯ
совесть, жить и умереть в мире.
     Љогда вы по каждому поводу суете нам под нос "абсолют", у  вас на  лице
поЯвлЯетсЯ такой  глубокий  и  неприступный вид,  будто  вы  подвизаетесь  в
каком-то отдаленном мире, где вам, владыкам царства, куда никому, кроме вас,
нет  хода, принадлежат и  свет, и тьма. Ќашему брату, простым  смертным,  вы
оставлЯете разве что кое-какие обрывки  сделанных вами там великих открытий,
кое-какие  отходы  ваших исследований. Ћднако плоды всех  ваших стараний, по
сути, сводЯтсЯ  к этому незатейливому словечку, венчающему ваши  рысканиЯ по
книгам, вашу суетную образованность, ваши взЯтые у кого-то взаймы тревоги.
     ‚се  наши  усилиЯ сводЯтсЯ к тому, чтобы притупить  ту восприимчивость,
котораЯ делает  человека  чувствительным  к  абсолюту.  Ќаша  мудрость  или,
точнее,   наша   не-мудрость  отвергает   его;  будучи  релЯтивистской,  она
предлагает  нам  равновесие,  но  отнюдь  не   в  вечности,  а  во  времени.
<i>ђазвивающийсЯ</i>  абсолют,  эта   ересь   ѓегелЯ,  стал  нашей   догмой,  нашей
трагической ортодоксией, <i>философией  наших  рефлексов.</i> €  тот, кто полагает,
будто   ему  удастсЯ  от  этого  увильнуть,  ЯвлЯетсЯ   всего  лишь  жертвой
собственного  фанфаронства или  ослеплениЯ.  ђабы  видимостей,  мы вынуждены
довольствоватьсЯ  неполной  мудростью,  представлЯющей  собой смесь  грез  и
притворства.  …сли €ндиЯ,  согласно  ѓегелю,  ЯвлЯетсЯ  "мечтой бесконечного
духа",  то закрепившаЯсЯ  в  нашем интеллекте и механизме нашего  восприЯтиЯ
привычка сбивает нас на образ духа воплощенного, ограниченного историческими
блужданиЯми -- словом, на образ духа,  охватывающего не мир, а <i>моменты</i> мира,
дробное  времЯ,  от которого нам удаетсЯ ускользать лишь эпизодически, когда
мы изменЯем нашим видимостЯм.
     Џоскольку сфера сознаниЯ в  действии  сужаетсЯ, действующий  человек не
может  притЯзать  на  универсальное, ибо  действовать означает цеплЯтьсЯ  за
свойства бытиЯ  в  ущерб  самому бытию,  за форму  реальности  во вред самой
реальности.  ‘тепень  нашей  свободы  измерЯетсЯ  количеством  действий,  от
которых мы освобождаемсЯ, да  еще нашей способностью превращать любой объект
в не-объект. •отЯ нет  вообще смысла  говорить об освобождении,  когда  речь
идет  о спешащем  людском  роде, который  забыл,  что  невозможно ни обрести
по-настоЯщему жизнь, ни наслаждатьсЯ ею, предварительно не упразднив ее.
     Њы слишком  учащенно  дышим, чтобы воспринимать вещи  такими, какие они
есть, или обратить внимание  на их хрупкость.  Ќаша одышка взывает  к  ним и
деформирует, создает  и  искажает их,  привЯзываЯ нас к ним. џ  двигаюсь  и,
следовательно,  созидаю  некий  мир, столь же подозрительный,  сколь  и  мое
оправдывающее его умозрение; Я сливаюсь в единое целое с
     147


     движением,  каковое  превращает  менЯ  в  генератора  бытиЯ,  в  творца
фантазий, тогда как мой космогонический пыл заставлЯет  менЯ  забывать, что,
вовлеченный в вихрь поступков, Я  ЯвлЯюсь  всего  лишь приспешником времени,
всего лишь агентом одрЯхлевших вселенных.
     Ќапичканные ощущениЯми и их следствием, будущим,  мы  так и не получаем
искомого освобождениЯ,  не получаем  по собственной охоте  и  из принципа  и
остаемсЯ обреченными  делать выбор, мучимыми лихорадкой види-мостей и в меру
своего  уныниЯ  или  своей суетливости  выискивающими  длЯ  себЯ  загадки  с
лежащими на поверхности ответами.
     “ж если  мы хотим  обрести свободу,  то нам следует  снЯть с себЯ  груз
ощущений,   перестать   реагировать   на  мир  органами  чувств,   разорвать
свЯзывающие  нас  узы.  ‚едь все наши ощущениЯ  ЯвлЯютсЯ узами независимо от
того, удовольствие это или боль, радость или печаль. Ћсвободит дух лишь тот,
кто,  отдалившись  от  людей  и  от  вещей,   сосредоточитсЯ  на  созерцании
собственной пустоты.
     Ѓольшинству  людей  без труда  удаетсЯ сопротивлЯтьсЯ  счастью,  а  вот
несчастье оказываетсЯ  куда более коварным!  ‚ы это испытали?  Ќесчастьем вы
никогда не насытитесь, вы жадно ищете его, причем более охотно там,  где его
вообще нет,  но вы его  туда  проецируете, так как без него все  вам кажетсЯ
бесполезным и тусклым. ѓде бы оно ни находилось,  оно гонит тайну прочь либо
просто  выводит ее на  свет. Џикантность  и  разгадка вещей,  происшествие и
наваждение, каприз и необходимость, оно заставит  вас любить видимость вещей
в  том, что есть в ней  наиболее могущественного,  наиболее  долговечного  и
наиболее истинного, и крепко привЯжет к ней навсегда, ибо,  "интенсивное" по
своей  природе,  несчастье,  подобно любой  иной  "интенсивности",  ЯвлЯетсЯ
рабством, зависимостью. ђазве может до этого возвыситьсЯ душа безразличнаЯ и
пустаЯ,  душа, освободившаЯсЯ  от  пут?  Ђ как  суметь  покорить отсутствие,
свободу отсутствиЯ? ’акаЯ свобода, равно  как и "грезы беспредельного духа",
никогда не войдет в наши нравы.
     —тобы  проникнутьсЯ  пришедшим издалека  учением,  его следует  принЯть
целиком. Ђ то как можно соглашатьсЯ с истинами буддизма и при этом отвергать
метемпсихоз,  основу  буддийской отрешенности?  ЏодписыватьсЯ  под ‚едантой,
соглашатьсЯ  с концепцией ирреальности вещей и  вести себЯ так, как  если бы
они существовали? ќто  неизбежнаЯ непоследовательность длЯ любого мыслителЯ,
воспитанного  в  почтении  к  феноменам.  ‚едь  следует  признать:   <i>феномен</i>
находитсЯ буквально у нас в крови. Њы можем презирать или ненавидеть его, но
от  этого он не  перестает быть нашим  достоЯнием, сущностью  наших  гримас,
символом наших кривлЯний и судорог. ЌаходЯсь в центре буквально космического
по  своим  масштабам фарса,  мы,  раса конвульсирующих людей, запечатлели на
вселенной следы  нашей  истории,  лишив  себЯ  навеки  той  просветленности,
котораЯ позволЯет тихо угаснуть.  Њы предпочли раз и  навсегда погибать не с
помощью нашего молчаниЯ, а с  помощью наших деЯний,  и наше будущее нетрудно
узнать по насмешливому выражению наших  лиц,  по нашим чертам истерзанных  и
суетливых пророков. “лыбка Ѓудды, эта простершаЯсЯ над всем миром улыбка, не
озарЯет наших лиц. ‚ лучшем случае мы способны понЯть, что такое счастье, но
никогда  --  что такое  блаженство,  удел цивилизаций,  основанных  на  идее
спасениЯ, на нежелании смаковать собственную боль и упиватьсЯ страдани-
     148


     ем.  Љто из нас,  сибаритов скорби  и отпрысков мазохистской  традиции,
стал  бы колебатьсЯ между Ѓенаресской проповедью  и рассуждениЯми "Ќаедине с
собой" Њарка  ЂврелиЯ?  "џ  есмь рана и кинжал"  --  вот наш  абсолют и наша
вечность.
     —то  же касаетсЯ наших  искупителей, ЯвившихсЯ  к нам к великому нашему
несчастью,  то  нам  любы вредоносность  их упований  и снадобий, усердие, с
каким они торопЯтсЯ содействовать нашим недугам и усугублЯть их, Яд, который
вливают они  в нас  своими словами о жизни.  Њы обЯзаны  им  тем, что  стали
специалистами по безысходным страданиЯм. „о каких только искушений, до каких
только крайностей не доводит нас Ясность  ума! Ќо готовы ли  мы расстатьсЯ с
ней,  готовы ли  предпочесть ей бессознательное  состоЯние? ‚едь  любой, кто
захочет, находит в сне спасение,  каждый <i>во сне</i>  может стать гениальным: нет
ни малейшей разницы между сновидениЯми мЯсника и сновидениЯми поэта. Ќо наша
проницательность не желает, чтобы это чудо длилось слишком долго, не желает,
чтобы вдохновение стало доступно всем:  день  отбирает у  нас  дары, которые
жалует нам ночь. ’олько  сумасшедший  обладает привилегией плавно переходить
от ночного  существованиЯ к дневному:  нет никакой разницы между его снами и
его  бодрствованием.  Ћн  отказалсЯ  от  нашего  разума,  подобно  тому  как
бездомный нищий отказалсЯ  от наших достатков. Ћба они нашли путь, выводЯщий
человека за  пределы  страданиЯ,  они  решили  длЯ  себЯ  все  мучающие  нас
проблемы; таким образом,  они ЯвлЯютсЯ своего рода образцами, но нам не дано
воспользоватьсЯ их примером, они -- спасители без последователей.
     ‚ нашу падкую до биографий  эпоху мы, копаЯсь в собственных несчастьЯх,
не  без   алчности  присматриваемсЯ  и  к   страданиЯм   других.  ‡априметив
кого-нибудь  бинтующего свои  раны, мы норовим  разбинтовать их  и выставить
напоказ; если  нам этого  не удаетсЯ,  то мы разочарованно отворачиваемсЯ от
них.  €  даже  тот, кто закончил свои дни  на кресте, имеет  кое-какой вес в
наших глазах  вовсе не  потому,  что он пострадал <i>за нас,</i> а потому,  что  он
просто пострадал и, страдаЯ, издал несколько криков, столь же пронзительных,
сколь  и  бесполезных. €бо в  наших богах мы  почитаем наши  же  собственные
поражениЯ, только <i>приукрашенные.</i>
        <i>*</i>
     Ћбреченные практиковать выродившиесЯ формы мудрости, больные от течениЯ
жизни, постоЯнно восстающие  против этой нашей немощи,  отвратительной нам и
одновременно  притЯгательной,  восстающие  против  времени,  мы  состоим  из
стихий,  которые  соревнуютсЯ  друг  с  другом,  стараЯсь превратить  нас  в
бунтарей, раздираемых между мистическим  зовом, не  имеющим никакой  свЯзи с
историей,  и кровавой  грезой,  олицетворЯющей и  символизирующей последнюю.
…сли  бы  у нас  был  собственный мир,  длЯ нас  не имело бы  значениЯ,  мир
благочестиЯ  это или мир зубоскальства! “ нас никогда его не будет, ибо наша
жизненнаЯ  позициЯ  складываетсЯ  на  пересечении  наших  молений  и   наших
сарказмов, в нечистой зоне, где смешиваютсЯ вздохи и провокационные выходки.
’от, у кого  достаточно Ясное сознание,  чтобы поклонЯтьсЯ, будет с такой же
Ясностью  в голове  и  истреблЯть,  ибо  в  противном случае он  истребил бы
только... собственный бунт; ведь какой толк бунтовать, если в результате мир
окажетсЯ целым и невредимым. —то
     149


     за  смехотворный  монолог!  Њы  восстаем  против   несправедливости   и
правосудиЯ, против мира и  войны, против себе подобных и против богов. Џорой
нам  приходит в голову мысль, что, может  быть, немощный  из немощных мудрее
ЏрометеЯ. Ќо нам все равно не удаетсЯ подавить в себе бунтарский вопль, и мы
продолжаем  бушевать  по  любому  поводу:  прискорбный  автоматизм,  который
объЯснЯет, почему мы все ЯвлЯемсЯ статистическими ‹юциферами.
     ‡араженные суеверием  действиЯ, мы полагаем, что  наши  идеи непременно
должны  быть <i>реализованы.</i>  ‘уществует ли что-либо  более  не  совместимое  с
пассивным  миросозерцанием?  Ќо  таков  уж  наш  жребий:  быть  неисцелимыми
<i>протестантами,</i> памфлетистами вплоть до последнего издыханиЯ.
     Ќаши знаниЯ и наш опыт должны были бы парализовать  нас, должны были бы
пробудить  в  нас  снисходительность по отношению к самой тирании, поскольку
она  ЯвлЯетсЯ  непреодолимой.  Њы  достаточно  прозорливы, чтобы  испытывать
искушение  сложить оружие, однако бунтарский рефлекс  берет верх над  нашими
сомнениЯми. •оть мы и мастера изображать из себЯ  завзЯтых стоиков, анархист
в нас, противЯщийсЯ нашему смирению, постоЯнно остаетсЯ начеку.
     "‚от  что мы никогда  не  примем, так это историю" -- такой мне кажетсЯ
присказка,   отражающаЯ   наше  бессилие  стать  подлинными   мудрецами  или
настоЯщими  безумцами.  Ќеужели  мы  просто  лицедеи,  ломающие  комедию  то
мудрости,  то  безумиЯ?  —то  бы  мы ни  делали,  мы  обречены  на  глубокую
неискренность наших поступков.
     ‹юбой верующий, похоже, до  определенной степени отождествлЯет  себЯ  с
тем,  что  он  делает,  и  с  тем,  во  что  он  верует.  “ него  не  бывает
существенного  зазора между трезвостью  ума, с одной стороны, и действиЯми и
мыслЯми  --  с  другой. “  псевдоверующего, то  есть  у  того, кто  щеголЯет
какими-либо  убеждениЯми,  не  вполне  разделЯЯ их,  этот  разрыв  чрезмерно
увеличиваетсЯ.  Џредметом  его веры  ЯвлЯетсЯ  некий  суррогат.  ’ак, скажем
прЯмо:  мой бунт есть вера, под которой  Я подписываюсь, хотЯ  и не разделЯю
ее. џ  никогда не устану  поражатьсЯ глубине  мысли,  заключенной  в  словах
Љириллова, сказавшего о другом персонаже "Ѓесов": "‘таврогин если верует, то
не  верует,  что  он  верует.  …сли же  не верует, то  не верует,  что он не
верует".
        *
     ‚ еще большей степени, чем  стиль нашей жизни,  <i>респектабельность</i> бунта
определЯет ее  ритм.  Џоскольку  мы отвергаем  всеобщую тождественность,  мы
полагаем  индивидуализацию и гетерогенность  в качестве первичного феномена.
‘тало быть, бунтовать означает постулировать эту гетерогенность, смотреть на
нее,  как  на  своего  рода  предшественницу   людей  и  предметов.  …сли  Я
противопоставлЯю …динство, как единственную достоверность,  неизбежно лживой
множественности,  то  есть, если Я уподоблЯю <i>другого  человека</i>  фантому, мой
бунт  терЯет смысл, так как,  чтобы  существовать, ему  следует исходить  из
нередуцируемости  индивидуумов,  из  их  удела  монад,  из  четко очерченных
сущностей. ‚сЯкое действие устанавливает  и реабилитирует множественность и,
сообщаЯ личности  реальность  и  автономию, имплицитно признает деградацию и
раздробленность абсолюта. Ђ ведь  это на нем, на действии, и на свЯзанном  с
ним культе основываетсЯ
     150


     напрЯжение нашего  духа  и наша  потребность взрыватьсЯ,  разрушаЯ себЯ
<i>внутри длительности.</i> ‘овременнаЯ философиЯ, превратив наше "џ" в нечто вроде
суевериЯ, сделала его пружиной наших драм  и стержнем наших  тревог.  ’щетно
стали  бы мы сожалеть  о  покое  среди  неразличимости и о  блеклом  видении
существованиЯ  без свойств;  мы сами  пожелали  стать  <i>субъектами,</i> а  всЯкий
субъект оказываетсЯ разрывом с покоем …динства. ‹юбой,  кто беретсЯ смЯгчить
наше одиночество или наши душевные муки, действует против  наших интересов и
нашего призваниЯ.  Њы измерЯем  ценность  индивида по  сумме его  разладов с
вещами, по  его неспособности стать безразличным, по  его отказу  тЯготеть к
объекту. Ћтсюда деградациЯ идеи „обра, отсюда мода на „ьЯвола.
     „о  тех пор,  пока  мы жили  посреди  изысканных  ужасов, мы  прекрасно
удовлетворЯлись Ѓогом.  Љогда  же  нас взЯли  под  свою  опеку  иные,  более
гнусные, ибо более сильные ужасы, нам понадобились другаЯ система ориентиров
и  другой <i>покровитель.</i> €  тут как нельзЯ лучше подошла фигура „ьЯвола. ‚ нем
все согласуетсЯ с природой событий, агентом и регулирующим принципом которых
он  ЯвлЯетсЯ: <i>его  атрибуты совпадают  с атрибутами  времени.</i> ’ак  будем  же
взывать   к   нему,  поскольку  он  ЯвлЯетсЯ  отнюдь   не   продуктом  нашей
субъективности,  не порождением  нашей  потребности  в  богохульстве  или  в
одиночестве, а скорее наставником, подсказывающим нам наши вопросы, сеющим в
наши  души панику, вводЯщим нас в заблуждениЯ. …го  протест и его горЯчность
не  лишены  двойственности, ибо этот "гений  Џечали" на поверку  оказываетсЯ
сомневающимсЯ бунтарем. …сли бы он был существом  простым, цельным,  он врЯд
ли  получил бы  над нами  такую власть,  но его парадоксы,  его противоречиЯ
ЯвлЯютсЯ  нашими парадоксами и противоречиЯми: он накапливает симптомы нашей
несостоЯтельности  и   на  собственном  примере  показывает  нам,  как  надо
бунтовать против  самих себЯ,  как нужно ненавидеть  самих себЯ.  ‚  чем  же
состоит формула ада? Ђ именно в этой  форме бунта и ненависти она и состоит,
в муках низвергнутой гордыни, в ощущении <i>ужасающей</i> собственной ничтожности и
в страданиЯх нашего "Я", того "Я", с которого начинаетсЯ наш конец...
     €з всех вымыслов миф о ‡олотом веке больше всего сбивает нас с толку: и
как только он сумел  зародитьсЯ в человеческом воображении? € вот ради того,
чтобы  изобличить  его из враждебности  к  нему,  возникла  и  обрела  форму
историЯ,  <i>агрессиЯ человека  против  самого себЯ;</i>  поэтому  получаетсЯ,  что
посвЯщать  себЯ истории означает учитьсЯ бунту  и подражанию „ьЯволу. Џричем
лучше всего  мы  подражаем  ему  именно  тогда,  когда в ущерб  нашему бытию
созидаем  времЯ, проецируем его вовне и позволЯем ему  обращатьсЯ в событиЯ.
"‚ремени    уже    не    будет"   --   так    Ђнгел    Ђпокалипсиса,    этот
метафизик-импровизатор,  возвещает о  конце  „ьЯвола, об окончании  истории.
‘тало быть, правы мистики, когда они ищут Ѓога в  себе самих  или где-нибудь
еще, но только не  в этом мире, который  они воспринимают как "tabula rasa",
однако  не унижаЯсь до бунта.  Ћни  выскакивают  из своего века: безумие, на
какое редко  бываем способны мы, пленники длительности. …сли бы  при этом мы
еще были столь же достойными
     „ьЯвола, сколь они достойны Ѓога!
     *
     151


     —тобы    убедитьсЯ,    что    бунтарство    пользуетсЯ    незаслуженной
респектабельностью,  достаточно  присмотретьсЯ  к  тому,  как  квалифицируют
мыслителей, на него неспособных.  €х называют слабовольными. Ѓолее или менее
Ясно: путь  к любой форме мудрости нам закрыт именно потому, что  мы видим в
ней  преображенное слабоволие.  Љакой  бы несправедливой  ни  была  подобнаЯ
реакциЯ,  она  у менЯ  возникает  даже  по  отношению  к даосизму. Џрекрасно
понимаЯ, что он рекомендует безликость  и недеЯние не из  трусости, а во имЯ
абсолюта, Я отказываюсь от него в тот самый момент, когда мне кажетсЯ, что Я
уже принЯл его;  и, даже тысЯчекратно признав правоту  ‹ао-цзы,  Я все равно
лучше  понимаю  убийцу. Џри  выборе между безмЯтежностью и кровопролитием мы
<i>естественно</i>  склонЯемсЯ  в  сторону кровопролитиЯ.  “бийство  предполагает и
венчает собой бунт: тот, кто не ведает желаниЯ убивать, может сколько угодно
выражать   свои   "подрывные"  мнениЯ,   он  все   равно  навеки   останетсЯ
конформистом.
     Њудрость  и бунтарство --  вот два  Яда.  Ќеспособные  просто и  наивно
усвоить  их, мы не обнаруживаем ни в одном из них  формулы спасениЯ.  ’ем не
менее в сатанинских опытах мы приобрели сноровку, какой никогда не достигнем
в упражнениЯх с мудростью. „лЯ нас уже само <i>восприЯтие</i> ЯвлЯетсЯ возмущением,
ЯвлЯетсЯ началом  транса  или  апоплексии.  Ћно  -- потерЯ  энергии, желание
растратить собственные резервы. Ѓунтарство по  любому поводу говорит о некой
непочтительности  человека  к  самому  себе,  к  своим  силам.  Љак  тут нам
переключитьсЯ на  созерцание, переключитьсЯ на <i>статические</i> траты  своих сил,
на концентрацию  в  неподвижности?  Ќет ничего более чуждого  течению  нашей
мысли, чем  оставлЯть вещи  как  они есть,  лишь  созерцаЯ  их, постигаЯ  их
сущность,  не пытаЯсь  моделировать  их; мы просто  одержимы жаждой  мЯть  и
истЯзать их,  придаваЯ им новую форму и привносЯ в них наше неистовство. ’ак
оно и должно быть: идолопоклонники поступка и игры,  рабы собственных маний,
мы  любим  ставить на карту все, как  в поэзии, так и в  философии. "„ао  дэ
цзын"<sup>1</sup> -- книга более глубокаЯ, чем книги "‘квозь ад"<sup>2</sup>
и  "…ссе  Homo"<sup>3</sup>.   Ќо   ‹ао-цзы   не   предлагает   нам   ничего
головокружительного, а вот ђембо и Ќицше, акробаты, выступающие  с  опасными
длЯ  жизни  номерами, готовы  поделитьсЯ  с  нами  ощущением опасности.  Ќас
прельщают лишь те мыслители, которые на всех парусах неслись навстречу своей
гибели, чтобы придать смысл своей жизни.
        *
     Џоложение того,  кто опережает времЯ и одновременно увЯзает  в нем, кто
урывками добиваетсЯ  длЯ себЯ полной уединенности, но в то же времЯ остаетсЯ
рабом видимостей,  безысходно. Ќерешительный, раздираемый противоречиЯми, он
влачит  свое  существование,  пораженный  недугом  длительности,  искушаемый
одновременно и будущим, и вечностью. …сли мы поверим Њайстеру ќкхарту, что у
времени есть "запах", то еще  с  большим  основанием можно предположить  его
наличие у истории. Љак  можно не ощущать его? ‚ непосредственной  близости Я
различаю  иллюзорность,  никчемность и  гниль  "цивилизации";  между  тем  Я
чувствую  себЯ сопричастным этой гнили: <i>Я ЯвлЯюсь фанатом падали.  џ</i> зол  на
наше столетие за то, что оно поработило нас до такой степени, что продолжает
присутствовать  в нас даже  тогда, когда  мы  от него  отрешаемсЯ.  Ђ ничего
жизнеспособного из размышлениЯ о конкретных обстоЯтельствах, из
     152


     дум о текущих событиЯх выйти не может. ‚ другие, более счастливые эпохи
мыслители могли непринужденно нести вздор, как если  бы они  не принадлежали
ни  к какой эпохе. Џогруженные в  текущий момент мира, который совпадал  длЯ
них  с самим миром, они были избавлены от террора хронологии. Ќе задумываЯсь
об  относительном  характере  своего  творчества,  они  посвЯщали  себЯ  ему
целиком. Ћ, канувшее в ‹ету гениальное неразумие, о,  животворЯщий порыв, не
подпорченный   разбитым   на   части   сознанием.   Џродолжать   разгадывать
вневременное,  знаЯ, что  мы <i>ЯвлЯемсЯ</i>  временем, что  мы  производим  времЯ,
вынашивать  идею  вечности и  бережно хранить нашу ничтожность  --  вот  он,
парадокс, порождающий  и наши бунты, и сомнениЯ, возникающие у нас в свЯзи с
ними.  ’ЯнутьсЯ к страданиЯм, чтобы избежать искуплениЯ, идти, пЯтЯсь задом,
по  пути  избавлениЯ  -- таков  наш  вклад  в  дело  религии, вклад  желчных
визионеров,  вклад  доморощенных  будд  и  христов,  враждебных  спасению  и
объЯснЯющих несчастным людЯм  прелесть  их скорбей. Ќас можно назвать  расой
поверхностных людей. Ќе следует также забывать,  что наш самый первый предок
оставил нам в качестве наследства  всего лишь  отвращение к раю. Ќазвав вещи
по имени, он подготовил и свое, и  наше падение.  € даже если бы мы захотели
исправить   положение   вещей,   нам  пришлось  бы   начинать  со  всеобщего
переименованиЯ и  содрать  все  Ярлыки,  которые,  будучи  прикрепленными  к
каждому  Явлению, придают им значимость и подобие смысла. ’ем временем в нас
буквально все, вплоть до нервных клеток, противитсЯ раю. ‘традать -- это длЯ
нас  единственный способ  обрести ощущение  существованиЯ;  существовать  --
единственный способ запечатлеть нашу погибель. €  так будет  продолжатьсЯ до
тех пор, пока вечность не вылечит нас от будущего, пока мы не  приблизимсЯ к
такому  состоЯнию, когда, по словам некоего китайского  буддиста, "мгновение
стоит десЯти тысЯч лет".
        *
     ђаз уж  абсолют  соответствует чувству,  которое мы  не  смогли  у себЯ
развить, будем бунтовать, а все  бунты в конце концов обернутсЯ против самих
себЯ, обернутсЯ против нас... ‚озможно, именно тогда мы и обретем вновь наше
превосходство   над   временем;  если,   конечно,   желаЯ   ускользнуть   от
катастрофичности  познаниЯ, мы  не опустимсЯ до  уровнЯ животных,  растений,
вещей, если не придем к первоначальной глупости, о которой у нас не осталось
ни единого воспоминаниЯ.
     II. Ћ ‚›„Ћ•…‰‘џ –€‚€‹€‡Ђ–€€
     ’от, кто органически принадлежит к определенной  цивилизации,  не может
установить  природу  терзающего  ее   недуга.  …го  диагноз  нельзЯ  считать
объективным:  ведь выносимое им о  ней  суждение касаетсЯ его лично и он  из
эгоизма щадит ее.
     —еловек со стороны, более свободный, более естественный, смотрит на нее
непредвзЯто и скорее подмечает у нее проЯвлениЯ слабости. …сли она погибнет,
он при необходимости согласитсЯ и сам погибнуть, дабы понаб-
     153


     людать  в  непосредственной  близости,  как  <i>фатум</i> наносит свои  удары.
‘пособов предотвратить  гибель у него нет, и  он их не предлагает. Ћн знает,
что  от  судьбы  не  <i>лечат,</i>  и  поэтому  не  выдает  себЯ  за  доктора.  …го
единственное стремление -- оказатьсЯ на высоте Ќеисцелимого...
     ‘транам  ‡апада,  продемонстрировавшим  многочисленные  достижениЯ,  не
составило труда представить  историю в  ореоле славы, наделить ее смыслом  и
целесообразностью. €сториЯ принадлежала им, они были  ее движущими силами, а
раз так, то она непременно должна  была идти разумным  путем...  Џоэтому они
помещали ее  под покровительство поочередно ЏровидениЯ, ђазума  и Џрогресса.
Џрежде им  всегда  недоставало чувства  фатальности, и только  сейчас, когда
перед  ними  все  Яснее  вырисовываетсЯ перспектива  собственного  заката  и
полного  исчезновениЯ,   оно  стало  у  них  поЯвлЯтьсЯ.  Џрежде  они   были
субъектами,  а теперь стали объектами,  навсегда лишившимисЯ своего  сиЯниЯ,
своей восхитительной мании величиЯ,  котораЯ до сих пор  отгораживала  их от
непоправимого. ‘ейчас это стало длЯ них настолько очевидной истиной, что они
определЯют  степень  глупости  мыслителЯ  по  степени  его  привЯзанности  к
событиЯм.  —то может быть естественнее, коль скоро событиЯ происходЯт <i>в иной
сфере!</i>  €дти  на жертвы имеет смысл лишь тогда, когда сохранЯешь инициативу.
Ќо, хранЯ воспоминаниЯ о прежнем верховенстве,  мы  продолжаем отдавать дань
мечтам о бурной деЯтельности, пусть даже посреди разброда.
     “  ”ранции,  Ђнглии  и  ѓермании  были  в прошлом  периоды экспансии  и
безрассудства. Ќо  вот наступил <i>конец неразумиЯ,</i>  пришла пора оборонительных
войн. “шли в прошлое коллективные приключениЯ, не осталось  больше  граждан,
их  место занЯли тусклые, утратившие  иллюзии  индивидуумы,  хотЯ и  готовые
по-прежнему откликатьсЯ  на  утопию, но только при условии,  что она  придет
извне, что ее не нужно будет  изобретать. …сли в прежние  времена  они гибли
ради  суетной славы, то нынче им не дает  покоЯ зуд притЯзаний. €х  искушает
"счастье";  таков  их  последний предрассудок,  в  котором  грех  оптимизма,
каковым  ЯвлЯетсЯ марксизм, черпает свою энергию. Ћни уже неспособны безумно
и слепо,  не  боЯсь  оказатьсЯ в смешном  положении, служить какому-то делу.
Љогда  нациЯ начинает обнаруживать  признаки старениЯ, она обращает внимание
на положение масс. Ѓудь у нее хоть тысЯча Ќаполеонов, она не станет нарушать
ни  собственного  покоЯ, ни покоЯ  других. Љого  и как терроризировать, если
терЯют силу рефлексы?  …сли бы все народы одновременно достигли  одинакового
уровнЯ окостенениЯ  или  трусости, они легко бы  пришли  к  взаимопониманию:
вместо нестабильности воцарилось бы постоЯнство договора, заключенного между
собой  трусами...  „елать  ставку  на  исчезновение  воинственных аппетитов,
верить в наступление  всеобщей  дрЯхлости или идиллии  -- значит заглЯдывать
далеко,   слишком   далеко:  это   утопиЯ,  дефект  зрениЯ,   дальнозоркость
постаревших народов. Ќародам молодым претит  искать длЯ себЯ лазейки  в виде
разных  средств отвлечениЯ, они смотрЯт на вещи с точки зрениЯ действиЯ:  их
перспективы соразмерны их  начинаниЯм. †ертвуЯ удобствами ради приключениЯ и
счастьем ради действенности,  они не  допускают  равноправиЯ  противоречащих
друг другу идей, не принимают сосуществованиЯ антиномичных позиций. €м хо-
     154
        I


     четсЯ излечить нас от наших тревог, но с помощью... террора. Ћни жаждут
укрепить  нашу  волю, но ломаЯ нас.  ‘воих успехов  они добиваютсЯ благодарЯ
своей  дикости,  ибо  руководствуютсЯ  в  своих  действиЯх  не  грезами,   а
импульсами.   Ѓывает,  что   они   склонЯютсЯ   к  какой-то  идеологии.  Ћна
растравливает их  Ярость, обнажает их  варварскую суть и  заставлЯет их быть
все времЯ начеку. Љогда же  идеологией обзаводЯтсЯ  одрЯхлевшие народы,  она
вызывает у  них  оцепенение, хотЯ в то же времЯ, слегка повышаЯ температуру,
позволЯет им считать себЯ в некотором роде живыми: легкаЯ вспышка иллюзий...
        *
     –ивилизациЯ существует и самоутверждаетсЯ лишь с помощью провокационных
актов.  Ђ  что  происходит,  когда  она начинает  остепенЯтьсЯ?  Ћна тут  же
начинает рассыпатьсЯ  на части. …е кульминационные моменты  --  это  моменты
опасности, когда она не накапливает силы, а расточает их. ’ерзаемаЯ желанием
доводить себЯ до изнеможениЯ,  ”ранциЯ поставила  себе  целью промотать свои
ресурсы; она в этом преуспела благодарЯ своей гордыне и агрессивному  рвению
(разве  она  не побила в этом тысЯчелетии рекорд участиЯ в  войнах, опередив
все другие страны?). ЌесмотрЯ на присущее ей чувство  равновесиЯ --  даже ее
эксцессы пошли ей на пользу,  -- она смогла добитьсЯ верховенства лишь ценой
утраты  части своей субстанции.  €знурЯть  себЯ стало длЯ нее  делом  чести.
‚любленнаЯ в формулы, подрывные идеи, идеологическую возню, она ставила свой
гений  и  свое тщеславие  на  службу буквально всем событиЯм, случившимсЯ на
протЯжении последних десЯти столетий. Ќе раз побывав на первых ролЯх, сейчас
она покорилась судьбе  и, отдыхаЯ от  своего блестЯщего  прошлого,  боЯзливо
перебирает  в  уме сожалениЯ  и разные  дурные  предчувствиЯ. …й  не слишком
приЯтно  разглЯдывать собственное лицо,  она содрогаетсЯ  перед  зеркалом...
Њорщины нации не менее заметны, чем морщины отдельного человека.
     “ кого  получилась одна великаЯ  революциЯ, тому нечего рассчитывать на
другую столь  же  крупную революцию. Џобыв в течение длительного  времени  в
роли  блюстителЯ хорошего  вкуса  и  затем утратив эту  роль, врЯд ли  стоит
пытатьсЯ вернуть себе ее вновь. “став служить  образцом, которому следуют  и
бездумно подражают,  люди  начинают  стремитьсЯ  к безвестности: какой  прок
продолжать держать салон на потеху всему миру?
     ”ранциЯ  слишком  хорошо  знает эти прописные истины, и  ей не нужно их
повторЯть. ЌациЯ жеста, театральнаЯ нациЯ, она любила и  собственную игру, и
свою публику. Ќо она устала от всего этого и хочет покинуть сцену; ей теперь
нужны только <i>декорации забвениЯ.</i>
     ЌельзЯ сомневатьсЯ в том, что она израсходовала свое вдохновение и свои
таланты, но было бы несправедливо упрекать ее за  это.  ‘  таким  же успехом
можно  обвинЯть  ее  за  то,  что  она  самореализовалась  и  выполнила  все
задуманное. “ нее  поизносились  добродетели,  делавшие ее привилегированной
нацией;  это  произошло потому, что она пользовалась  ими,  привлекала к ним
внимание, а вовсе не оттого, что этим стало негде и некогда заниматьсЯ. …сли
нацией овладевает,  становЯсь своего  рода  навЯзчивой  идеей, исключительно
забота  о   собственном  комфорте  (маниЯ  клонЯщихсЯ  к  закату  эпох),  то
происходит это  потому, что в таком случае она превращаетсЯ просто в имЯ длЯ
некой совокупности индивидуумов, представлЯющих собой
     155


     скорее общество, а  не  историческую волю.  …е отвращение к собственным
былым  притЯзаниЯм  на   универсальность   и  вездесущность  достигло  таких
размеров, что от провинциальной судьбы ее может спасти лишь чудо.
     Џосле  того  как  она  рассталась  со  своими намерениЯми  завоевать  и
господствовать,  на  нее  напал  сплин,  нечто вроде  всепроникающей  тоски.
Ѓолезнь наций, вошедших в "оборонительную" стадию, эта тоска отнимает  у них
жизненную  силу. ‚место  того чтобы стрЯхнуть с себЯ  болезнь, они поддаютсЯ
ей,  причем  привыкают  к ней  до такой степени, что  уже не могут  без  нее
обойтись. Ћни всегда находЯт достаточно пространства между жизнью и смертью,
чтобы  увильнуть  от  той и  другой,  чтобы и  не жить,  и не  умирать.  Љак
реагировать этим  нациЯм,  впавшим  в  каталепсию при трезвом уме, мечтающим
вечно сохранЯть статус-кво,  когда на них  со  всех сторон наплывает тьма  и
надвигаютсЯ непонЯтные им цивилизации?
        *
     Љогда возникает потребность узнать, чем был тот или иной народ и почему
он  стал  недостойным  собственного  прошлого,  достаточно  приглЯдетьсЯ   к
внешности  наиболее  известных  исторических  персонажей. Ћ  том,  чем  была
ЂнглиЯ,  красноречиво  свидетельствуют  портреты  ее  великих  людей.  Љакое
потрЯсение испытываешь, глЯдЯ  в Ќациональной  галерее на  эти мужественные,
энергичные, иногда изЯщно очерченные, но чаще всего чудовищные лица, отмечаЯ
про себЯ  своеобразие  их черт,  высокомерие  и твердость взглЯда! ђазмышлЯЯ
потом о робости, здравомыслии  и корректности нынешних англичан, мы начинаем
понимать, почему они разучились играть експира, почему они выхолащивают его
и  делают  таким пресным.  Ћни  столь  же далеки  от него, как греки поздней
античности   --   от   ќсхила<sup>1</sup>.   ‚   них   не  осталось   ничего
елизаветинского<sup>2</sup> -- того, что  сохранилось  у них от "характера",
их  хватает  лишь  на  то,  чтобы  не  потерЯть лица,  чтобы поддерживать  в
надлежащем виде фасад. Њы всегда чересчур дорого платим за то, что принимаем
"цивилизацию" всерьез и слишком основательно усваиваем ее.
     Љто способствует возникновению империй? Ђвантюристы, негодЯи, прохвосты
-- одним  словом, люди,  лишенные  предрассудков относительно "человека". €з
‘редневековьЯ  ЂнглиЯ  вышла  полной жизненных  сил, жестокой,  невеселой, и
никакие заботы  о добропорЯдочности не  стоЯли на пути  ее экспансионистских
устремлений.  …й была свойственна тогда своеобразнаЯ меланхолиЯ силы,  столь
характернаЯ  длЯ шекспировских  персонажей. ‚зЯть того  же  самого  ѓамлета,
этого   мечтательного  пирата:   его  сомнениЯ  нисколько   не   вредЯт  его
порывистости, в нем нет никакой резонерской вЯлости. …го колебаниЯ? ’ак ведь
они же возникают у него из разгула энергии, из любви к успеху, из напрЯжениЯ
<i>неисчерпаемо</i>  болезненной воли. Ќе  было в  истории  литературы героЯ  более
либерального,   более   щедрого,   более  расточительного   по  отношению  к
собственным терзаниЯм. —то за изобилие переживаний!  Ќу разве же в состоЯнии
современные  англичане  возвыситьсЯ  до  них?  ‚прочем,  они  на  это  и  не
притЯзают.  €х  идеал  --  это джентльмен  <i>комилъфо,</i>  и  они  опасно к  нему
приближаютсЯ. ‚от, можно сказать, единственнаЯ нациЯ, упорно настаивающаЯ на
своем праве иметь собственный "стиль" в нашем безалаберном мире.  Ћтсутствие
вульгарности принимает там  тревожные  размеры: обезличенность  превращаетсЯ
длЯ англичанина в императив,
     156


     стремление  вызывать  у  ближнего  зевоту  -- в  закон.  ‚  силу  своей
благовоспитанности   и   бесцветности   англичанин  становитсЯ   все   более
непроницаемым  и  озадачивает нас таинственностью, которой  мы  его наделЯем
вопреки очевидности.
     „ействуЯ вопреки собственной  натуре,  вопреки  своим прежним  манерам,
снедаемый  благоразумием  и  скромностью,  англичанин  придумал  себе  образ
действиЯ  и  правила  поведениЯ,  которые   могли  лишь  отвратить  его   от
собственного гениЯ.  Људа  только  подевались  его подчеркнутые  наглость  и
спесь, куда исчезли  бравада  и  надменность былых времен? ђомантизм  ЯвилсЯ
последним всплеском его  гордыни. ‘ тех пор, бесцветный и добродетельный, он
успел промотать  доставшеесЯ ему от предков  наследие  цинизма и нахальства,
которым  он раньше вроде бы  так гордилсЯ. Ќапрасно  было  бы  искать в  нем
что-то   от   варвара,  каким   он   был:   все   его   инстинкты   обузданы
благопристойностью.  ‚место   того  чтобы  заставить  его   побезумствовать,
отечественные философы направили его в тупик счастьЯ. ђешив быть счастливым,
он стал им. € вот из этого  счастьЯ, лишенного полноты, риска  и какого-либо
намека на трагедию,  он  скроил себе  свою обволакивающую заурЯдность,  коей
будет  теперь довольствоватьсЯ всегда. ‘тоит ли удивлЯтьсЯ тому, что он стал
любимым  во  всех  северных  странах  персонажем,  образцом  и  идеалом  длЯ
захиревших викингов? Џока  он был могуч, его ненавидели и боЯлись; теперь же
его понимают,  а  вскоре  и полюбЯт...  Ћн ни длЯ кого  больше  не  ЯвлЯетсЯ
кошмаром.  Ќе  позволЯЯ  себе ни эксцессов  чрезмернос-тей, ни психозов,  он
видит в  них отклонение от  нормы  или  неучтивость. Љакой все-таки контраст
между  его прежним  разгулом  и  нынешним  благоразумием!  Ќарод  становитсЯ
<i>нормальным</i> лишь це