а
который никак не может претендовать современный обыватель, читающий своего
     217


     романиста.  …сли мне возразЯт,  что  даже  если  такой  мудрец  не  был
обманщиком-самозванцем,    то    все    равно    крутилсЯ    он   в    своих
разглагольствованиЯх вокруг таких избитых тем, как судьба, удовольствие  или
горе,   Я   отвечу,   что  подобнаЯ  посредственность   мне   кажетсЯ  более
предпочтительной, чем наша  посредственность, и  что  в  самом  шарлатанстве
древней мудрости все-таки  больше истины, чем  в написании романов. Ђ  кроме
того, раз  уж мы заговорили о  шарлатанстве, то давайте не будем забывать об
одном еще более реальном шарлатанстве: о поэзии.
     Џоэзию ведь  не сделаешь из  чего угодно.  Ћтнюдь не все превращаетсЯ в
поэзию.  …й   присущи   сомнениЯ   и...  ей  нужен   определенный   уровень.
Џодворовывать у  нее  рискованно: нет  ничего  более  несостоЯтельного,  чем
поэзиЯ, пересаженнаЯ  в  трактат. Ќам известен  гибридный  характер  романа,
ориентировавшегосЯ на романтизм, символизм или  сюрреализм.  „ело в том, что
роман,  узурпатор по призванию, не моргнув  глазом,  присвоил себе средства,
присущие  сугубо   поэтическим   движениЯм.  Ќечистый   уже  в  силу  своего
приспособленчества, он жил раньше и продолжает жить сейчас  мошенничеством и
плагиатом и  продает себЯ  кому только не лень.  ‹итературу он  превратил  в
проституцию. …го не волнует никакаЯ забота о благопристойности, и нет ничего
сокровенного,  что  он ни придал бы огласке.  ‘ одинаковой  развЯзностью  он
шарит  и  в мусорных  урнах, и  в человеческой совести. ђоманист,  искусство
которого складываетсЯ  из  подслушиваний  и пересудов, преобразовывает  наше
молчание  в  сплетни.   „аже  будучи  мизантропом,  он  страстно  любит  все
человеческое и отдаетсЯ ему без остатка. Ќо как же жалко он выглЯдит рЯдом с
мистиками, несмотрЯ  на их "негуманность",  несмотрЯ на  их  безумие! „а и к
тому  же у  Ѓога  все-таки  иной класс.  €м  можно заниматьсЯ, это  понЯтно.
ѓораздо труднее мне понЯть,  как можно привЯзыватьсЯ  к людЯм. џ предпочитаю
мечтать  о <i>Ѓездне,</i>  о  том  предшествовавшем  времени  с  его грЯзью,  когда
одиночество,  превосходЯщее  одиночество Ѓога,  навсегда отделило бы менЯ от
менЯ самого,  от мне  подобных, от Языка  любви, от многословиЯ, ЯвлЯющегосЯ
следствием  интереса к другим  людЯм.  џ ведь собственно оттого и нападаю на
писателЯ, что,  обрабатываЯ  какой-то материал,  наблюдаЯ  за всеми нами, он
оказываетсЯ, он должен был стать  многословнее  всех  нас. € все же воздадим
ему должное в одном: ему хватает храбрости на словоблудие. €менно такую цену
он обЯзан  платить за свою  плодовитость и  свою  силу. Ќе бывает эпического
таланта    без   знаниЯ   банальностей,   без   инстинкта   несущественного,
второстепенного,  незначительного.  ‘траницы  за  страницами:  нагромождение
пустЯков. …сли безмерное стихотворение ЯвлЯетсЯ извращением, то безразмерный
роман  вполне отвечает  законам жанра. <i>‘лова, слова, слова...</i>  ѓамлет  читал
скорее всего роман.
     Џодробно описывать жизнь,  низводить изумлениЯ  до уровнЯ  анекдотов --
какаЯ пытка длЯ духа! Џисатель  не отдает себе отчета, что это пытка, как не
отдает  себе  отчета  и  в  ничтожности  или  в  наивности   "необычайного".
‘уществует ли на свете хотЯ  <i>бы</i> одно-единственное событие,  о котором стоило
бы  рассказать? ‚опрос  этот  не имеет  смысла, так  как Я прочел не  меньше
романов,  чем  кто-либо другой.  Ќо  одновременно  вопрос  этот  преисполнен
смысла, поскольку  времЯ ускользает от нашего сознаниЯ, а  нам остаетсЯ лишь
молчание, отгораживающее  нас от остальных людей и от обволакивающего каждый
момент Ќепостижимого, благодарЯ которому человеческое существование обретает
значимость.
     218


     <i>‘мысл</i>  начинает  устаревать. Њы недолго  разглЯдываем  картину, замысел
которой  понЯтен;  музыкальнаЯ  пьеса  с  внЯтной  мелодией,  с  конкретными
очертаниЯми нас утомлЯет; слишком прозрачное и недвусмысленное стихотворение
кажетсЯ нам...  непонЯтным. ЏриближаетсЯ конец царства очевидности: стоит ли
формулировать  и без  того уже Ясную  истину?  ’о, что ЯвлЯетсЯ  всего  лишь
сообщением, не заслуживает пристального  вниманиЯ. ‘ледует  ли из этого, что
нас должна притЯгивать только "тайна"? Ќет, от нее  у нас такаЯ же оскомина,
как  от очевидности. џ имею в виду  <i>полную</i> тайну, такую,  как  ее понимали в
былые  времена.  „ело  в  том,  что  сейчас  тайна  -- это нечто  совершенно
формальное, всего  лишь прибежище  умов,  разочаровавшихсЯ  в  Ясности,  это
псевдоглубина, присущаЯ определенному этапу развитиЯ  искусства,  когда всем
все  Ясно,  когда  и  в  литературе,  и в музыке, и  в живописи мы оказались
современниками всех стилей. Ѓудучи вредным длЯ вдохновениЯ, эклектизм все же
расширЯет наш кругозор и позволЯет нам извлекать пользу из всех традиций. Ћн
освобождает теоретика, но парализует творца, перед которым открывает слишком
обширные  перспективы. ‚едь  произведение создаетсЯ где-то вне рамок знаниЯ,
помимо  него. …сли современный художник убегает во  тьму, то  происходит это
потому, что  он  больше не  в состоЯнии  предложить ничего нового, исходЯ из
<i>того, что он  знает.</i>  Њасса  его  знаний превратила  его в  комментатора,  в
разочарованного  Ђристарха<sup>1</sup>.  —тобы  хоть  как-то сохранить  свою
оригинальность,  он   вынужден   предпринимать  рискованное   путешествие  в
невразумительное.  ‘тало быть, ему приходитсЯ отказыватьсЯ от  очевидностей,
навЯзываемых  ученой  и бесплодной эпохой. Џоэт, он сталкиваетсЯ со словами,
из которых ни  одно в его  узаконенном значении не несет в себе  будущего. €
если ему хочетсЯ сделать их жизнеспособными,  он  должен разрушать их смысл,
гонЯЯсь за <i>неправильным словоупотреблением.</i>  Њы наблюдаем сейчас капитулЯцию
‘лова в ‹итературе как таковой, поскольку, как это  ни странно, оно даже еще
более изношено и изнурено, чем мы сами. ’ак будем же спускатьсЯ вместе с ним
по нисходЯщей  кривой  его  жизненной силы,  согласуем  степень  собственной
усталости с его степенью  усталости и дрЯхлости и будем агонизировать вместе
с ним. Џричем любопытнаЯ вещь: никогда еще слово не было столь свободно; его
поражение превратилось  в  его триумф: избавившись  наконец от  реального  и
жизненного,  оно  позволЯет   себе  роскошь   не   выражать   ничего,  кроме
двусмысленностей собственной  игры. € в жанре, который нас сейчас  занимает,
не могли не отразитьсЯ и эта агониЯ, и этот триумф.
     ЏоЯвление   романа,  лишенного  предмета,  нанесло   смертельный   удар
романному   жанру.    ‚    нем   не   осталось   больше   ни   фабулы,    ни
причинно-следственной свЯзи, ни персонажей, ни интриги. Љогда исчез  предмет
повествованиЯ  и  оказалось  упраздненным   событие,   осталось  одно   "Я",
припоминающее, что оно когда-то существовало, "Я", которое <i>не имеет будущего</i>
и цеплЯетсЯ за Ѓесконечное, крутит его и вертит, преобразуЯ его в напрЯжение
ради   напрЯжениЯ,  в  экстаз  где-то  на  границе   ‘ловесности,  в  шепот,
неспособный перейти  в  крик, в заунывное  бормотанье, в монолог ‚акуума,  в
отвергающий эхо шизофренический зов, в дошедшую до  крайности и ускользающую
метаморфозу,  котораЯ  не стремитсЯ  ни  к лиризму  инвективы,  ни к лиризму
молитвы. ЏытаЯсь добратьсЯ до самых корней Ѓеспредметного,
     219


     романист становитсЯ археологом отсутствиЯ  и исследует слои  того, чего
нет и быть не может, вгрызаетсЯ в неуловимое и развертывает его перед нашими
сообщническими и озадаченными взглЯдами.  Њистик, не знающий, что он мистик?
ђазумеетсЯ, нет. ‚едь,  хотЯ  мистик  и  описывает трансы  своего  ожиданиЯ,
ожидание это  в конце концов получает  свой предмет и в нем укоренЯетсЯ. …го
напрЯжение  направлено  во  внешний мир или  же остаетсЯ  в неизменном  виде
внутри Ѓога, находЯ в нем  опору и самооправдание. Ђ  когда оно  сводитсЯ  к
самому  себе,  не  имеЯ   под  собой  фундамента  действительности,  к  нему
волей-неволей относишьсЯ  с  подозрением,  и оно в  таком случае  интересует
только  психологию.  Џравда,   нельзЯ  не  признать,  что  поддерживающаЯ  и
преображающаЯ его действительность иллюзорна,  что в моменты уныниЯ признает
и сам мистик. Ќо таковы уж его возможности, таков автоматизм его напрЯжениЯ,
что, вместо  того  чтобы  поддатьсЯ искушению Ѓесконечного  и растворитьсЯ в
нем,  он  делает  из  него  субстанцию,  сообщает ему некоторую плотность  и
наделЯет  его  лицом. Ћтвергнув свои грехопадениЯ  и  превратив  свои ночи в
путь, а не в субстанцию, он проникает в такую сферу, где избавлЯетсЯ  навеки
от самого мучительного из ощущений -- от ощущениЯ, что <i>бытие</i> вам недоступно,
что с  ним  уже  никогда нельзЯ будет  иметь никаких дел.  Џри  этом удаетсЯ
кинуть взглЯд лишь на периферию, лишь на пограничные области этого бытиЯ  --
на  то вы и писатель. Џисателю в лучшие его  мгновениЯ удаетсЯ побывать лишь
на <i>безлюдной  территории,</i> простирающейсЯ между рубежами бытиЯ и  литературы.
ЏсихологиЯ же на этой территории из-за  отсутствиЯ  материала и предметности
исчезает, так как оказываетсЯ в зоне, не совместимой со своими проЯвлениЯми.
Џредставьте  себе  роман,  персонажи которого перестают взаимодействовать  с
другими  героЯми, представьте себе констановского Ђдольфа<sup>1</sup>, €вана
Љарамазова<sup>2</sup> или  ‘вана<sup>3</sup>  без  партнеров, и вы поймете,
что дни  романа сочтены и что если он упорно желает продолжать существовать,
то ему придетсЯ смиритьсЯ с существованием в виде трупа.
     ‚ероЯтно,  следует  пойти  еще  дальше  и, желаЯ смерти  одному  жанру,
пожелать, чтобы почили вместе с ним  все  остальные, да и искусство  вообще.
‹ишившись всех своих уловок, человек обнаружил бы свой хороший вкус, сообщив
о  банкротстве искусства  и приостановив  его бег  хотЯ бы  на  времЯ  жизни
нескольких  поколений.  Џеред  тем  как возобновить  свое существование, ему
пришлось  бы  возродитьсЯ через оцепенение,  то  есть через то,  на  что нас
настраивает любое современное искусство в той мере, в  какой оно сознательно
идет на самоуничтожение.
     Ќе то  чтобы  Я  верил  в  будущее  метафизики  или еще в  какое-нибудь
будущее.  џ  не  настолько безумен.  ’ем не  менее всЯкий конец  сопрЯжен  с
надеждой и открывает новый  горизонт. Љогда на витринах книжных магазинов мы
не увидим  больше никаких  романов,  первый  шаг будет сделан,  может  быть,
вперед, а может быть, и назад... ‚о всЯком случае, рухнет целаЯ цивилизациЯ,
покоЯщаЯсЯ на копании в пустЯках.  “топиЯ? ‚арварство? Ќе знаю. Ќо Я не могу
удержатьсЯ от мыслей о последнем романисте.
     Љогда   в  конце  ‘редневековьЯ  эпос   стал  хиреть,  а  затем  исчез,
современники  этого упадка,  должно быть, испытали облегчение: им  навернЯка
стало легче дышать. ‘тоило христианской и рыцарской мифологии исчерпать свои
возможности,  как   эпическаЯ   героика,   соответствующаЯ   космическому  и
божественному уровню, уступила место трагедии: человеку в эпоху ‚озрож-
     220


     дениЯ стали Ясны границы его возможностей  и  он стал  до такой степени
хозЯином собственной  судьбы, что едва от этого не  взорвалсЯ. ‡атем, будучи
не  в  силах долго  терпеть гнет возвышенного, он опустилсЯ до романа, эпоса
буржуазной эры, заменившего собой подлинный эпос.
     Џеред нами  сейчас открываетсЯ пространство, которое заполнЯт суррогаты
философии, космогонии с сумбурными символами,  сомнительные видениЯ.  „ух от
этого будет развиватьсЯ  и включит в себЯ множество ранее несвойственных длЯ
него вещей. ‚спомним об эллинистической эпохе,  когда буйным цветом расцвели
различные гностические секты: благодарЯ своему неуемному любопытству €мпериЯ
усвоила заведомо непримиримые системы и, принЯв в свое лоно восточных богов,
узаконила  множество  доктрин  и  мифологий.  Џодобно  тому  как  изнемогшее
искусство воспринимает новые, ранее ему чуждые формы  выражениЯ, религиозный
культ, исчерпав свои ресурсы, позволЯет вторгатьсЯ на свою  территорию любым
другим культам. “ современного синкретизма тот же смысл, что и у синкретизма
античного.   Ќаш  вакуум,  заполнЯемый  нагромождением  разношерстных  видов
искусства  и  религий,  призывает  кумиров  из  иных  мест,  поскольку  наши
собственные  идолы  слишком одрЯхлели  и  не  могут  уже обслуживать нас как
прежде. ‘пециализируЯсь теперь на иных небесах, мы  не получаем,  однако, от
них  никакого  проку, ведь  наше  знание  возникает  из  наших пробелов,  из
отсутствиЯ   жизненного   первопринципа,   оно   чрезвычайно   поверхностно,
фрагментарно, и поэтому  формирующийсЯ сейчас  с его помощью новый мир будет
однообразно  грубым и ужасным.  Њы знаем, каким  образом в античности  догма
положила конец  гностическим фантазиЯм;  мы  догадываемсЯ, каким достоверным
фактом  завершитсЯ  наша  энциклопедическаЯ  безалаберность.  Љогда  историЯ
искусства   заменЯет  собой   искусство,  а  историЯ  религий   --  религию,
банкротство эпохи неизбежно.
        *
     Ќе  надо напрасно горевать: некоторые банкротства бывают плодотворными.
’акие,  например,  как  крах  романа.  ’ак  поприветствуем  же  его  и  даже
отпразднуем: наше одиночество от  этого усилитсЯ и  укрепитсЯ. Ћтрезанные от
открытого  пространства, загнанные,  наконец, в  самих себЯ, мы теперь более
успешно  сможем задавать  себе  вопросы о  наших  функциЯх и  границах наших
возможностей,  о  бесполезности  жизни,  о  суетности попыток  стать  самому
персонажем или создавать оного в произведении.  Ђ что же такое  роман? ‚ето,
противостоЯщее краху наших видимостей,  наиболее удаленнаЯ от  наших истоков
точка, уловка, помогающаЯ нам увильнуть от  наших подлинных  проблем; экран,
поставленный  между нашими  исконными реальностЯми и нашими психологическими
фикциЯми.  Њы должны просто преклонЯтьсЯ перед всеми, кто, навЯзываЯ  роману
не  совместимые с  ним  приемы,  разрушаЯ его  атмосферу, предъЯвлЯЯ к  нему
чрезмерные  требованиЯ, способствует  его  краху  и  краху  нашего  времени,
символом, квинтэссенцией  и гримасой которого он ЯвлЯетсЯ. ‚ нем воплощаютсЯ
все  лики  нашего времени  со всеми  их  выразительными  возможностЯми.  …го
принимают даже те, чьЯ натура не слишком к  нему расположена. ‘егоднЯ „екарт
был бы,  вероЯтно,  романистом, а уж Џаскаль --  вне  всЯкого сомнениЯ. †анр
становитсЯ универсальным, когда привлекает к себе симпатии людей, совер-
     221


     шенно не склонных ему симпатизировать. Ћднако  ирониЯ здесь в  том, что
именно они его и подрывают: они вводЯт в него чуждые  его  природе проблемы,
привносЯт  в  него  разнообразие,  извращают  его   и  перегружают   чуждыми
элементами настолько,  что  начинает  трещать  все  здание  жанра.  …сли  не
принимаешь  близко к сердцу будущее романа,  нужно только  радоватьсЯ, когда
видишь, что романы пишут философы. ‚сЯкий раз, когда  они  проникают в жизнь
‹итературы, они  делают  это длЯ  того, чтобы воспользоватьсЯ царЯщей в  ней
неразберихой или приблизить ее крах.
     *
     ’о, что литература должна будет погибнуть, возможно и даже  желательно.
‡ачем  растЯгивать  этот  фарс,  состоЯщий  из наших  вопрошаний,  из  наших
проблем, из наших  тревог? Ќе предпочтительнее ли в конечном счете  нацелить
нас на существование в  качестве автоматов?  Ќа смену нашим личным, чересчур
тЯгостным  печалЯм   пришли  бы  печали  серийные,  единообразные  и   легко
переносимые.   ‚едь   чем   больше   поЯвлЯетсЯ   оригинальных   и  глубоких
произведений,  тем  больше высвечиваетсЯ сокровенного,  а значит, тем меньше
остаетсЯ места длЯ грез и длЯ тайн.  ‘частье  и несчастье утратили бы всЯкий
смысл, потому что  им <i>неоткуда</i> было  бы возникать; все мы, наконец, стали бы
идеально совершенными и  бесцветными -- <i>никакими.</i> „обравшись до сумерек,  до
последних дней ‘удьбы...  посмотрим на наших потерЯвших устойчивость  богов:
эти беднЯги стоили не  больше, чем мы сами. Њожет, мы их переживем, а может,
они к нам еще вернутсЯ украдкой --  ослабевшие и переодетые в другие одежды.
‘праведливости  ради признаем, что  если  раньше они  стоЯли  между  нами  и
истиной, то теперь, когда  они ушли,  мы нисколько к ней  не приблизились по
сравнению с тем временем, когда они заслонЯли ее от нас и мешали смотреть ей
в лицо. ’акие же  жалкие, как и они, мы продолжаем жить фантазиЯми и, как  и
следовало ожидать,  менЯть  одну  иллюзию  на  другую:  наши  самые  твердые
убеждениЯ не более чем ложь -- <i>в действии...</i>
     Џри всем при  этом  предмет  литературы мельчает с  каждым  днем, а  уж
предмет  романа,  еще более зыбкий, исчезает буквально у  нас на глазах. ’ак
умер  все-таки роман или умирает сейчас?  ЊоЯ некомпетентность не  позволЯет
мне высказыватьсЯ чересчур категорично.  џ много раз  высказывал мнение, что
он  умер, но Я не могу избавитьсЯ от угрызений  совести: а вдруг он жив? € в
таком  случае  пусть  другие, более  сведущие люди,  решают, в  какой стадии
агонии он находитсЯ.

     IX. ђ…Њ…‘‹Ћ Њ€‘’€ЉЂ
     Ќичто  не раздражает так, как труды, авторы которых пытаютсЯ привести к
единому знаменателю идеи философа, стремившегосЯ к чему угодно, но только не
к системе.  ‡ачем, например, придавать  подобие свЯзности  мыслЯм Ќицше  под
предлогом,  что они вращаютсЯ вокруг некоего центрального мотива?  Ќицше  --
это совокупность его  позиций, а потому те, кто ищет у него волю к порЯдку и
заботу о единстве, принижают его. Џленник своих
     222


     настроений,  он  лишь  фиксировал   их  переменчивость.  …го  философиЯ
представлЯет собой череду  размышлений о его  капризах,  и  напрасно эрудиты
пытаютсЯ выЯвить в ней несвойственные ей константы.
     ЊаниЯ  систематизации  не  менее  подозрительна  и   тогда,  когда  она
обнаруживаетсЯ при изучении мистиков. ‹адно еще когда  это  Њайстер  ќкхарт,
заботившийсЯ о  дисциплине  своей мысли: на то  он и проповедник. Џроповедь,
даже самаЯ вдохновеннаЯ, все равно ЯвлЯетсЯ отчасти <i>лекцией,</i> поскольку в ней
присутствует какой-нибудь  тезис, обоснованность коего  следует доказать.  Ђ
что можно сказать об Ђнгелусе ‘илезиусе<sup>1</sup>, двустишиЯ которого то и
дело  противоречат  друг другу и  имеют  лишь одну общую тему: Ѓога, который
представлен в стольких лицах, что распознать подлинное его лицо -- задача не
из легких. "•ерувимский странник" -- эта  череда  не  свЯзанных между  собой
весьма туманных  высказываний  -- выражает лишь субъективные состоЯниЯ  души
автора, и  стремитьсЯ  обнаружить  в нем единство, найти  систему  -- значит
разрушать  значительную часть его прелести.  Ђнгелус ‘илезиус занимаетсЯ  не
столько Ѓогом  как таковым,  сколько своим  собственным богом.  ‚ результате
образуетсЯ  скопище  поэтических   нелепостей,  от  которых  эрудитам  впору
схватитьсЯ за голову, а  теологам  -- ужасатьсЯ. Ћднако ничего  подобного не
происходит. € те и другие пытаютсЯ навести  порЯдок в его словах,  упростить
их, выЯвить  в  них четкую  идею.  Ћдержимые  строгостью мысли,  они  желают
узнать, что  автор  думал о вечности и смерти. Ђ что он о  них думал? „а <i>что
попало!</i>  ќто  всего  лишь  его  собственные  переживаниЯ,  сугубо  личные  и
абсолютные. —то  же  касаетсЯ  его  вечно  <i>незавершенного,</i> несовершенного  и
переменчивого Ѓога, то Ђнгелус ‘илезиус выхватывает  моменты его становлениЯ
и сообщает свои мысли о них, столь же несовершенные и  переменчивые. ’ак что
не будем слишком доверЯть окончательным суждениЯм, не будем слушать тех, кто
претендует на точное знание чего бы то ни было.  Ќе будем же расписыватьсЯ в
своей нечестности  и отсутствии юмора, удивлЯЯсь тому, что в одном двустишии
Ђнгелус  ‘илезиус  уподоблЯет  смерть  злу,  а в  другом -- благу. Џоскольку
смерть в нас находитсЯ  в состоЯнии  постоЯнного <i>становлениЯ,</i> давайте  будем
рассматривать ее этапы и метаморфозы; заключив ее в формулу, мы приостановим
ее, лишим ее части ее средств и возможностей.
     €спытываемые  мистиком  экстазы приЯзни и  неприЯзни  не  вписываютсЯ в
категориальные рамки: он стремитсЯ ублажить не свою  мысль, а свои ощущениЯ.
Џричем ощущениЯми он  дорожит  даже больше,  чем  поэт,  потому  что  именно
благодарЯ им он соприкасаетсЯ с Ѓогом.
     ’репета,  идентичного другому  трепету,  не бывает, и его невозможно по
желанию  пережить  заново:  за  одним  и тем  же  словом  кроетсЯ  множество
различных переживаний. ‘уществует тысЯча способов восприЯтиЯ небытиЯ  и лишь
одно-единственное слово, их  выражающее: убожество словарЯ  делает вселенную
понЯтной...  “  Ђнгелуса   ‘илезиуса  промежутки,  разделЯющие  между  собой
двустишиЯ,  смЯгчаютсЯ, а  то и затушевываютсЯ  благодарЯ привычному рисунку
повторЯющихсЯ  слов,  благодарЯ  бедности  Языка,   из-за  которой  терЯетсЯ
индивидуальность  и  вздохов,  и ужасов,  и экстазов. Џоэтому, выражаЯ  свой
опыт,  мистик  извращает  его  примерно  в такой же  мере,  в  какой  ученый
извращает мистика, комментируЯ его.
     *
     223


     Њнение, будто  мистика берет начало  в  расслаблении инстинктов,  когда
иссЯкают жизненные соки,  глубоко ошибочно. €  ‹уис  ‹еонский<sup>1</sup>, и
•уан  де  ла  Љрус  украсили  собой эпоху  великих  начинаний и  органически
оказались современниками Љонкисты.
     Ћни  отнюдь  не  были ущербными людьми  и, сражаЯсь  за  свою  веру, не
боЯлись идти против Ѓога, не боЯлись отвоевывать у него небо. €х преклонение
перед  безволием,  перед  кротостью  и  пассивностью  защищало их  от  почти
невыносимого напрЯжениЯ, от  той <i>чрезмерной</i> истерии, из  которой проистекала
их  нетерпимость,  их прозелитизм, их власть над  этим и  иным мирами. —тобы
разгадать  их, нужно  представить  себе  ќрнана  Љортеса<sup>2</sup> посреди
невиданных земель.
     Ќемецкие  мистики  были  конкистадорами  не   в  меньшей  степени.   €х
склонности к ересЯм, к самоутверждению, к протесту выражали в духовном плане
волю  всей  нации  к  индивидуализации.  ’аково  было  значение  ђеформации,
придавшей ѓермании определенный  исторический смысл.  ‚ разгар ‘редневековьЯ
ќкхарт  порывает с традицией и находит свой собственный  путь: его жизненный
порыв предвосхитил жизненный порыв ‹ютера. Ћн также намечает направление, по
которому пойдет затем немецкаЯ мысль. Ќо что делает его ситуацию уникальной,
так  это то, что он, отец парадоксального мышлениЯ в области религии, первым
придал взаимоотношениЯм между человеком и Ѓогом вид  интеллектуальной драмы.
ќто напрЯжение чрезвычайно соответствовало эпохе, когда  весь народ пребывал
в брожении и поисках собственной сущности.
     ‚ этих  мистиках  было нечто  рыцарское.  ‡акованные  в  тайную  броню,
неукротимые до страсти  к самоистЯзанию,  они  и в стенаниЯх не  поступались
своей  гордыней,  заразительной  и  взрывоопасной,   переходЯщей  в  безумие
гордыней. ‘узо<sup>3</sup> до  такой степени мог  варьировать свои  мучениЯ,
что  не  уступал  в  этом  самым  сумасбродным  анахоретам.  ђыцарский  дух,
обращаЯсь к вневременному, увековечивает  в  нем  любовь к приключениЯм. €бо
мистика ЯвлЯетсЯ приключением, приключением вертикальным: устремлЯЯсь ввысь,
она  овладевает   иной   формой   пространства.   ќтим  она  отличаетсЯ   от
упадочнических доктрин, отличительной чертой которых ЯвлЯетсЯ то, что они не
вытекают из естественного источника,  а приходЯт <i>из иных мест</i>  --  наподобие
тех учений,  которые были пересажены с ‚остока  на римскую почву. ‚от почему
они  отвечали  лишь  маразматическим  чаЯниЯм  цивилизации,  неспособной  ни
создать новую религию, ни  продолжать  поклонЯтьсЯ прежней мифологии. ’ак же
обстоит  дело и  с современными мистиками, с их <i>заимствованными</i>  абсолютами,
предназначенными длЯ простофиль и слабаков.
     Ќаглый вздох  твари -- благочестие неотделимо от  энергии  и  бодрости.
Џор-ђоЯль, вопреки своей  идиллической  внешности, ЯвилсЯ выражением  бьющей
через  край духовности.  ‚  этом аббатстве  ”ранциЯ ощутила последний момент
своего погружениЯ в глубины духа. ‚последствии она  обнаруживала  энергию  и
силу  лишь  в  мирской  жизни:  она  совершила  ђеволюцию.  Џосле  того  как
католицизм лишилсЯ своей остроты, у нее получилось только это. Ћсвободившись
от искушениЯ  ересЯми,  ”ранциЯ  утратила  всЯкое вдохновение в  религиозной
сфере.
     224


     Ќепокорные  по  призванию  и  одержимые в молитвах,  мистики,  <i>трепеща,</i>
играли с Ѓогом. –ерковь низвела их до  уровнЯ попрошаек сверхъестественного,
дабы, слегка цивилизовав, использовать их в  качестве "образцов". Ћднако  мы
знаем, что  и в жизни, и в своих сочинениЯх они были ЯвлениЯми природы и что
пуще всех зол они боЯлись попасть в руки свЯщенников. €  наша задача состоит
в том, чтобы вызволить их из этих рук: лишь такой ценой  христианство сумеет
еще хоть сколько-нибудь просуществовать.
     џ  называю  мистиков "ЯвлениЯми природы", но  при этом  вовсе  не  хочу
сказать, что  они обладали безукоризненным  "здоровьем".  €звестно,  что они
были больными. Ќо болезни действовали на них подобно стрекалу, как стимулы к
безудержности. ‘ помощью  болезней они добивались жизненной силы иного рода,
чем наша жизненнаЯ сила.  ’ак, Џедро из  Ђлькантары удавалось спать не более
часа  за  ночь --  разве это  не признак силы? Ћни все были сильны,  так как
разрушали   собственные   тела  лишь   длЯ  того,  чтобы   извлечь  из   них
дополнительную  мощь. €х считают кроткими,  но  на  самом деле  нет на свете
существ   крепче   их.    —то   же   они    нам   предлагают?    <i>„обродетели
неуравновешенности.</i>  Ћхочие до всевозможных  Язв,  завороженные необычайным,
они занЯлись покорением единственной фикции,  стоЯщей  подобного  труда: Ѓог
обЯзан им всем -- своей славой, своей таинственностью, своей  вечностью. Ћни
вызывают к жизни непостижимое, силой оживлЯют  Ќичто:  ну как кротость могла
бы совершить такой подвиг?
     Ќаперекор  философскому  небытию,   абстрактному   и  лживому,  небытие
мистиков поражает своей наполненностью. €х немирские наслаждениЯ сопрЯжены с
более острым ощущением времени, со светозарностью далеко за пределами мысли.
ЋбожествлЯть  себЯ,  разрушать  себЯ ради  самообретениЯ, умерщвлЯть себЯ  в
собственном свете  -- длЯ  этого  нужно больше энергии  и отваги,  чем  того
требуют наши обыденные поступки.  €спытывать экстаз -- пограничное состоЯние
в  области ощущений, свершение,  достигаемое <i>ценой гибели сознаниЯ,</i>  -- дано
лишь тем, кто, решаЯсь выйти за пределы своей  личности, менЯют все иллюзии,
на которых  покоилась их жизнь, на иную, высшую иллюзию, где все оказываетсЯ
никчемным,  превзойденным. ђабота  духа там приостанавливаетсЯ,  а рефлексиЯ
вместе  с сопровождающей ее логикой  растерЯнности упразднЯютсЯ.  …сли бы мы
могли, как мистики,  пренебречь очевидностью и открывающимсЯ за ней тупиком,
превратившись в помраченное божественное заблуждение; если бы мы могли,  как
они,  добратьсЯ  до  истоков  <i>подлинного</i>  небытиЯ!  ‘  какой  ловкостью  они
раздевают  Ѓога, обворовывают  его,  похищают его  атрибуты, примериваЯ их к
себе... чтобы затем сотворить его заново! Ќичто не в силах сопротивлЯтьсЯ их
кипЯщему безумию, экспансии их душ, готовых постоЯнно изобретать  новое небо
и новую  землю. ‚се,  к чему  бы они  ни прикасались,  окрашиваетсЯ в  цвета
бытиЯ. ЏонЯв, сколь неудобно видеть вещи такими, какие они есть, и оставлЯть
их в  нетронутом виде, они приложили немало сил  к тому, чтобы их извратить.
Љак  тщательно  добивались  они   оптического  обмана!  Ћни  знали,  что  их
Ясновидение  сметает  все  на   своем  пути,  не   оставлЯЯ  никаких  следов
реальности. <i>"Ќичего нет"</i> -- вот их отправнаЯ точка, вот очевидность, которую
им удалось преодолеть, отвергнуть длЯ того, чтобы прийти к утверждению: <i>"‚се
есть".</i> Ќе проследив весь тот путь, который привел их к столь  поразительному
выводу, мы никогда не поймем их.
     *
     225


     …ще в ‘редние века некоторые мыслители,  устав от пережевываниЯ одних и
тех же  тем и выражений и стремЯсь оживить свое  благочестие, очистив его от
официальной терминологии, должны  были прибегать к парадоксам, к грубым либо
утонченным  формулам обольщениЯ. ’ак  поступал Њайстер ќкхарт.  ЌесмотрЯ  на
свою пунктуальность и заботу  о  свЯзности, он был все же в  слишком большой
степени писателем, чтобы не попасть под подозрение теологов: даже не столько
его идеи, сколько его стиль подсказывали им, что тут есть нечто еретическое.
Љогда  перечитываешь  тезисы  в его трактатах и проповедЯх, вызвавшие в свое
времЯ  неодобрение, то  невольно  удивлЯешьсЯ  стремлению автора  выражатьсЯ
изЯщно: в этих тезисах  обнаруживаетсЯ гениальнаЯ  сторона его веры. Љак все
еретики,  он  грешил  формой. ђелигиознаЯ  и политическаЯ  ортодоксиЯ обычно
бывает  враждебно  настроена к  Языку  и требует предсказуемости  выражений.
Џочти у всех мистиков  были конфликты с –ерковью именно оттого, что они были
слишком талантливы.  Ђ –еркви  талант не  нужен, ей нужны  лишь покорность и
подчинение ее <i>стилю.</i> ђади  сохранениЯ затвердевших, утративших гибкость слов
она  и  сооружала  свои  костры. —тобы  избежать  костра,  еретик  мог  лишь
попытатьсЯ  поменЯть формулировки  и  выразить свои  мысли иначе, прибегаЯ к
<i>общепринЯтым</i>  выражениЯм.  ‚озможно,  €нквизициЯ  не возникла  бы,  если  бы
католицизм  с большими  снисходительностью  и  пониманием относилсЯ к  жизни
Языка, к отклонениЯм от Языковой нормы, к разнообразию и изобретательности в
Языке. Љогда парадоксы запрещены, мученичества можно избежать лишь с помощью
молчаниЯ и банальностей.
     Њистик становитсЯ еретиком и в силу иных причин. …му противно не только
то, что  его взаимоотношениЯ с  Ѓогом регламентирует некаЯ внешнЯЯ  властнаЯ
структура;  он  не принимает  вмешательства в  свои  дела  и  более  высоких
инстанций;  даже €исуса  он, можно  сказать, лишь терпит.  ЌесмотрЯ на  свою
строптивость,  он  все  же  иногда вынужден  идти на  компромиссы,  вынужден
бубнить  рекомендованные  и предписанные  молитвы,  будучи  не  в  состоЯнии
импровизировать все новые и  новые. Џростим же ему эту слабость. Њожет быть,
он делает эту уступку лишь длЯ того, чтобы показать, что способен опуститьсЯ
до  простых  обывателей  и  говорить  на  их  Языке,  а  может,  из  желаниЯ
продемонстрировать  нам, что и ему не чужд  искус смирениЯ. Ќо мы знаем, что
он нечасто поддаетсЯ такому искусу, что, молЯсь, он любит обновлЯть молитву,
что, стоЯ на коленЯх, он изобретает и  таким образом как бы порывает с богом
заурЯдных людей.
     Ѓудучи  закадычным и  провиденциальным  врагом веры,  он  несет в  себе
угрозу  ей, подрывает ее,  но одновременно реабилитирует и оживлЯет  ее. Ѓез
него  она  увЯла бы.  ‘тало быть,  не так уж трудно понЯть причину  угасаниЯ
христианства, понЯть, почему –еркви, лишенной апологетов и хулителей, больше
некого  превозносить  и   преследовать.  ‡а   неимением   еретиков,  она   с
удовольствием  отказалась  бы  требовать повиновениЯ, если  бы взамен  нашла
среди своих приверженцев  хотЯ бы одного экзальтированного человека, который
соблаговолил бы обрушитьсЯ на нее, принЯть ее всерьез и тем самым дал  бы ей
хоть  какую-то надежду, какой-то повод длЯ  беспокойства. ђасполагать  таким
количеством кумиров и  не видеть на горизонте ни одного иконоборца! ‚ерующие
больше не соперничают между собой, как, впро-
     226


     чем, и неверующие: никто не стремитсЯ обогнать всех остальных в гонке к
спасению или проклЯтию...
     —резвычайно симптоматично,  что два  величайших  поэта  Ќового времени,
експир и ѓельдерлин, прошли <i>мимо</i> христианства. …сли бы они не устоЯли перед
его соблазнами,  то сотворили бы из  него собственную  мифологию, и  –ерковь
была бы счастлива видеть в своих рЯдах еще  двух ересиархов. Ќе сочтЯ нужным
выступать  против  Љреста и уж тем  более  не пожелав  поднЯть его до уровнЯ
своего роста,  один из  них вообще не обратил  вниманиЯ  на богов,  а другой
воскресил небожителей ѓреции. Џервый возвысилсЯ над  молитвой, второй взывал
к небу, знаЯ, что оно немощно, и любЯ его мертвым. Џервый ЯвлЯетсЯ предтечей
нашей  религиозной  индифферентности, второй  -- предтечей  наших  скорбей и
сетований.
     *
     Ћтшельник, будучи на свой лад  бойцом,  ощущает необходимость заполнить
свое одиночество  борьбой с врагами,  реальными  или  воображаемыми. …сли он
верующий,  он  заселЯет  его   бесами,  зачастую  не  слишком  верЯ   в   их
существование.  Ѓез них он заскучал бы,  и это отрицательно сказалось бы  на
его  духовной  жизни.  Ќеспроста  џкоб   Ѓеме<sup>1</sup>   назвал   дьЯвола
"кулинаром природы", искусство которого придает всему вкус и изЯщество. „а и
сам ѓосподь, провозгласив, что ему необходим враг, тем самым признал, что не
может обойтись без борьбы, без взаимного обмена ударами.
     €з того, что мистик чаще всего своих врагов измышлЯет, следует, что его
мысль  утверждает  существование  других  по расчету,  искусственно,  а  это
тупиковаЯ стратегиЯ. ‚ конечном счете получаетсЯ, что его мысль полемизирует
сама с  собой.  Ћн желает  превратитьсЯ в толпу и  действительно  становитсЯ
толпой,  хотЯ  бы за  счет того, что  непрестанно придумывает себе все новые
лица, приумножаЯ количество собственных лиц, уподоблЯЯсь здесь своему творцу
и увековечиваЯ его комедиантское кривлЯнье.
     *
     Њистическому  феномену  не  хватает поступательности:  он  развиваетсЯ,
достигает   апогеЯ,  потом   вырождаетсЯ,   превращаЯсь  в  конце  концов  в
карикатуру.  ’акаЯ  судьба  постигла  религиозные  движениЯ  в  €спании,  во
”ландрии, в ѓермании. …сли в искусстве эпигон еще может  преуспеть и внушить
к  себе уважение, то  "вторичный"  мистик, паразит  возвышенного и плагиатор
экстазов,  достоин  лишь жалости. Њожно, например,  играть в  поэзию и  даже
создать  при  этом  иллюзию  оригинальности:  длЯ  этого достаточно  постичь
секреты  ремесла. Ђ  вот  в  глазах  мистика,  чье  искусство ЯвлЯетсЯ  лишь
<i>средством,</i>  подобные секреты не  имеют  никакой  ценности. Џоскольку  он  не
стремитсЯ  понравитьсЯ людЯм и  хочет, чтобы его тексты читали <i>в  ином мире,</i>
мистик   обращаетсЯ   к  публике   достаточно  немногочисленной,  достаточно
разборчивой  и требующей  от  него  чего-то гораздо большего,  нежели просто
талант  или  гений. Ќа  что  он  тратит свои  усилиЯ?  Ќа  поиски того,  что
ускользает,  или,  напротив,  того,  что  остаетсЯ  после  выветриваниЯ  его
переживаний: остатка вневременного  под  вибрациЯми  его "Я".  ‚  отличие от
поэта, который использует свои органы чувств, чтобы прикасатьсЯ  к бренному,
мистик пользуетсЯ ими длЯ соприкосновениЯ с непреходЯщим: если мистик
     227


     почти  физически  погружаетсЯ  в  высшие  субстанции  (мистика  --  это
<i>физиологиЯ   сущностей),</i>  то   поэт  предаетсЯ  поверхностным  усладам.  „ва
гедониста  на  двух  далеко отстоЯщих друг  от  друга уровнЯх.  "‚кусив"  от
внешней стороны вещей, поэт  не может забыть их  прелести. Ћн тоже  ЯвлЯетсЯ
своего  рода   мистиком,   который,  будучи   не   в  силах  возвыситьсЯ  до
сладострастиЯ молчаниЯ, ограничиваетсЯ сладострастием слова. € упиваетсЯ им,
высококлассный, <i>возвышенный</i> болтун.
        *
     Љогда мы  читаем "ЋткровениЯ" Њаргариты  ќбнер<sup>1</sup> и доходим до
описаниЯ  ее  припадков,  ее восхитительного  ада,  нас охватывает ревность.
–елыми днЯми она упорно молчала, а когда наконец раскрывала рот, то издавала
вопли, от которых трепетал и содрогалсЯ весь монастырь. Ђ что тогда говорить
об Ђнджеле из ”олиньо. „авайте лучше послушаем ее саму: "џ  смотрю и вижу  в
бездне, куда Я упала, превеликое множество моих греховных поступков и тщетно
пытаюсь открыть их,  Явить их миру, хотЯ мне хотелось бы ходить по городам и
площадЯм со свисающими с шеи моей рыбой и мЯсом и кричать: посмотрите, какаЯ
Я мерзкаЯ тварь!"
     Ќаделенные  сангвинистическим  темпераментом, находЯщие удовольствие  в
крайностЯх  как чистоты, так и  падениЯ, как на головокружительных  высотах,
так и в зиЯющих безднах, свЯтые не желают приспосабливатьсЯ к доводам нашего
рассудка  и  к  нашему малодушию. ‚идеть в  них  задумчивых  созерцателей --
значит ошибатьсЯ  на сто процентов. ‘лишком  безудержные,  слишком Яростные,
длЯ того чтобы остановитьсЯ на медитации (котораЯ предполагает самоконтроль,
а следовательно, изначальную  хилость), они порой все же пытаютсЯ докопатьсЯ
до сущности вещей, но их приводит туда отнюдь не избыток рефлексии. Ќикак не
склонные  к сдержанности,  лишенные какого бы то  ни было  стоицизма в своих
словах и делах, они считают, что им все позволено, бесцеремонно вносЯт смуту
в чужие сердца, потому что покой  им отвратителен и потому что <i>благополучнаЯ</i>
душа им  все  равно что кость поперек горла. ‘ами они скорее обрекли бы себЯ
на вечные муки, чем принЯли бы  такое благополучие. Џослушаем еще Ђнджелу из
”олиньо: "Љогда  бы все мудрецы  мира и все свЯтые раЯ  осыпали  менЯ своими
утешениЯми и обещаниЯми, а сам  ѓосподь  --  своими  дарами,  если бы  он не
изменил менЯ, если  бы он  не начал внутри менЯ некоего преобразованиЯ,  то,
вместо  того чтобы помогать мне, и свЯтые, и ѓосподь лишь вызвали бы  во мне
отчаЯние, Ярость, навели бы на менЯ печаль и ослепление". Ќе следовало ли бы
и нам,  внимаЯ  таким  заЯвлениЯм и  требованиЯм,  уничтожить  в самих  себе
последние  остатки  здравого  смысла  и,  уподоблЯЯсь варварам,  ринутьсЯ  в
"сумерки  света"? Љак нам  решитьсЯ  на это, если мы  скованы немощью  нашей
скромности? Љровь наша слишком прохладна,  а аппетиты -- слишком укрощены. “
нас нет никакой возможности выйти за пределы самих себЯ.  „аже наше безумие,
и  то рискует  оказатьсЯ чересчур умеренным.  Ќам  нужно  снести перегородки
духа, потрЯсти его, желаЯ ему гибели,  и это станет источником обновлениЯ! ‚
нынешнем своем состоЯнии дух противитсЯ незримому и  воспринимает  лишь  то,
что ему  уже  известно.  —тобы открытьсЯ  длЯ  подлинного знаниЯ,  ему нужно
расшататьсЯ,   преодолеть   собственные   границы,   пройти  через   буйство
самоуничтожениЯ. Ќевежество перестало бы
     228


     быть  нашим  уделом, если бы мы осмелились поднЯтьсЯ над очевидностью и
робостью, которые мешают  нам творить чудеса  и  из-за которых  мы вЯзнем  в
самих себе. Ќу почему бы нам не заразитьсЯ гордыней свЯтых!
     ‘вЯтые предаютсЯ  ночным бдениЯм  и  молЯтсЯ длЯ того, чтобы выведать у
Ѓога тайну его могущества. ЊолениЯ  у этих  бунтарей  полны  вероломства,  и
вокруг них любЯт рыскать бесы. Ћни  настолько ловки,  что выманивают секреты
даже у демонов, принуждаЯ  тех работать на  себЯ.  Ћни умеют извлечь  пользу
даже из своих  дурных начал, опираЯсь на них, дабы возвыситьсЯ.  ’е  из них,
кого при этом постигал крах, находЯт в своем падении некоторое удовольствие,
видЯ себЯ не в роли жертв, а  в роли компаньонов  „ьЯвола. Ќо как спасенные,
так и пропащие,  все они  отмечены печатью чего-то  нечеловеческого, всем им
претит любое  ограничение их  действий. Ђ  когда  они  отступаютсЯ от  своих
начинаний? ’огда  их  отступление  абсолютно.  Ќо  только  они от  этого  не
выглЯдЯт  ослабевшими  и  страдающими,  они  от  этого  выглЯдЯт  еще  более
сильными, в отличие  от нас, хранЯщих добро, от которого они  отреклись. ќти
гиганты с истерзанными  душами и телами  внушают нам свЯщенный трепет. ѓлЯдЯ
на них, мы стыдимсЯ того, что мы не более чем люди. Ђ если  они тоже, в свою
очередь, посмотрЯт на нас, то при виде нашей посредственности их  милосердиЯ
хватит  лишь на  то, чтобы  сказать нам: "Ѓедные созданиЯ,  вам  не  хватает
мужества,  чтобы стать единственными  в своем  роде, не хватает  духу  стать
монстрами". ђешительно, „ьЯвол работает на них,  и не без его участиЯ вокруг
их головы поЯвлЯетсЯ нимб. Њы же, вот ведь незадача, вступаем в сделку с ним
без какой-либо пользы длЯ себЯ.
        *
     ђазрушитель на службе у жизни,  демон,  <i>расположенный ко  благу,</i> свЯтой
ЯвлЯетсЯ великим мастером самомучительства. „абы превозмочь свои склонности,
равно как и из страха перед самим собой, он принуждает себЯ творить добро и,
вообразив, что у него есть ближние и долги по отношению к ним, утомлЯет себЯ
милосердием.  Ћн страдает и  любит  страдать, но в конце своих  страданий он
превращает людей  в  свои игрушки,  бросает взглЯды в будущее,  читает мысли
других, исцелЯет неизлечимых больных,  безнаказанно нарушает законы природы.
€менно ради обретениЯ такой свободы и такого могущества он молитсЯ и боретсЯ
с  искушениЯми.  Ћн  ведь  понимает,  что  удовольствиЯ  притуплЯют  остроту
ощущений   и   что,   предаваЯсь   им,   он  перекрыл  бы  себе   доступ   к
сверхъестественному даже в  помыслах  своих,  лишилсЯ  бы значительной части
своих  сил и способностей:  энергиЯ желаний  сошла бы  на  нет и  у  амбиций
сломалась  бы пружина.  Ћн  находит удовлетворение в занЯтиЯх иного порЯдка,
ибо  его  сладострастие --  уподобитьсЯ  Ѓогу- …го отвращение  к чувственной
реальности  основано на расчете  и корысти. Ћн глумитсЯ над  своими органами
чувств, отвергаЯ  их показаниЯ, знаЯ, что обретет их  преображенными в  иной
реальности.
     ‘ того момента, как в нем просыпаетсЯ  вожделение занЯть место Ѓога, он
назначает за это цену: столь высокаЯ цель оправдывает любые средства. “бедив
себЯ  в том, что вечность  достаетсЯ в награду за увечное  тело, он начинает
изыскивать   разнообразные  немощи,  стремЯсь  ухудшить  свое  самочувствие,
надеЯсь через болезнь прийти к спасению и триумфу. …сли бы он поддалсЯ своей
природе, то погиб бы, а подвергаЯ испытаниЯм свою
     229