

     многострадальную  жизненную   силу,   выздоравливает  и  распрЯмлЯетсЯ.
‘лишком долго обуздываемаЯ, она взрываетсЯ, и он становитсЯ опасным калекой,
который  обращаетсЯ  к  небу, чтобы прогнать оттуда узурпатора.  ’акого рода
милость,  достающаЯсЯ в удел тем, кто благодарЯ  своим  мукам познает  тайну
’ворениЯ,  встречаетсЯ  лишь  в  эпохи,  когда на здоровье  смотрЯт  как  на
проклЯтье.
     *
     ‚се   вдохновенные   состоЯниЯ   души   возникают   от   намеренного  и
культивируемого голоданиЯ. ‘вЯтость -- состоЯние непрерывного вдохновениЯ --
ЯвлЯетсЯ искусством обрекать себЯ на голодную смерть  не... умираЯ, ЯвлЯетсЯ
вызовом  утробе и  как бы демонстрацией  того,  что экстазы не  совместимы с
пищеварением. €з  упитанных людей получаютсЯ скептики, но никоим образом  не
свЯтые. —то такое абсолют? ‚опрос этот относитсЯ к  режиму питаниЯ. Ќикакого
"внутреннего огнЯ", никакого "пламени" не может возникнуть без почти полного
отказа от еды. “мерим же наши аппетиты, и наши органы загорЯтсЯ, материЯ, из
которой мы  сделаны, вспыхнет. ‹юбой  человек, до конца  утолЯющий  голод, в
духовном плане обречен.
     „вижимые необузданными  порывами,  свЯтые научились их укрощать и таким
образом в тайне сохранили их. Ћни знали, что  милосердие черпает свою силу в
наших  физиологических  драмах и что привЯзатьсЯ к другим людЯм можно,  лишь
объЯвив войну  своему телу,  извратив,  измучив и подчинив  его. ‚се  свЯтые
похожи на агрессора, который, внезапно обратившись к любви, ненавидит самого
себЯ.  Ћни  ненавидели  себЯ  безудержно; однако,  израсходовав  весь  запас
ненависти к себе, они освобождались, лишались всех пут: аскеза раскрывала им
смысл и пользу  разрушениЯ, становившегосЯ предвестием чистоты и избавлениЯ.
€менно к  ним нужно обращатьсЯ,  чтобы узнать, через какие смертные  муки мы
должны пройти, если хотим стать свободными.
     Ќа  каком бы  уровне ни  развертывалась  наша  жизнь, она сможет  стать
подлинно  нашей   лишь  пропорционально   нашим  усилиЯм,  направленным   на
сокрушение ее внешних форм.  ‡десь нам помогут  и скука, и отчаЯние,  и даже
безволие, при том, однако, условии, что мы испытываем их до конца, проживаем
до того момента, когда, уже рискуЯ им поддатьсЯ, воспрЯнем и преобразим их в
помощников нашей жизненной силы.  …сть  ли  что-либо более плодотворное, чем
наихудшее длЯ того, кто умеет  вызывать его на себЯ? €бо освобождает не само
страдание, но <i>желание</i> пострадать.
     *
     Ќе  будем  смеЯтьсЯ  над  истерией,  какой  она  выглЯдела  во  времена
‘редневековьЯ.  ‚ы, например, вздыхали или завывали в своей келье, а  другие
вас за это почитали... ‚аши недуги не заставлЯли вас обращатьсЯ к психиатру.
€з страха  перед  излечением вы  их усугублЯли,  а  здоровьЯ  стыдились  как
чего-то   позорного,  как  будто  это  был  порок.  Ѓолезнь  была   всеобщим
прибежищем, была прЯмо  великим лекарством. ‚последствии она  потерЯла  свой
былой  престиж, но тем не менее продолжает  царить, хотЯ теперь ее уже никто
не любит и не добиваетсЯ. ‡аболев, мы уже не знаем, что нам  делать с нашими
недугами. €з-за этого немало наших безумий навсегда останетсЯ не у дел.
     230


     ‘уществуют  и  другие,  не  менее  замечательные виды истерии,  те,  из
которых возникали  гимны ‘олнцу,  Ѓытию,  Ќеведомому. ‡арЯ  …гипта,  ѓреции,
буйство  мифологий,  звуки,  рождающиесЯ  при   первом   соприкосновении  со
стихиЯми!  Ђ вот мы неспособны вибрировать от  созерцаниЯ  первопричин: наши
вопросы не скачут в ритмах, а ползут по  низинам понЯтий или гримасничают от
ухмылок наших систем. Људа подевалась гимническаЯ восприимчивость, куда ушло
упоение изначальным,  кому теперь  светЯт  зори  наших изумлений? „авайте же
повергнемсЯ  к  стопам  Џифии<sup>1</sup>,  вернемсЯ  к   нашим  стародавним
трансам,  ибо  только  философию <i>единственных  в своем роде моментов</i> и можно
назвать философией.
        *
     Џерестав делитьсЯ  своими тайнами  с  Ѓогом, мы  сможем возвыситьсЯ  до
экстазов не менее действенных, чем экстазы мистиков, сможем восторжествовать
в  этом мире,  не  обращаЯсь к  потустороннему.  Ђ если  нас все  же  начнет
неотступно преследовать образ иного мира, то нам не составит труда построить
таковой,  спроецировать нечто приуроченное  к  конкретному  случаю, хотЯ  бы
просто   длЯ  того,   чтобы  удовлетворить  нашу  потребность  в   незримом.
…динственное,  что стоит  принимать  во внимание,  -- это  наши ощущениЯ, их
интенсивность и их действенность, а  также нашу  способность предаватьсЯ  не
освЯщенному религией безумию. ‚ неведомом мы можем идти так же далеко, как и
свЯтые, не прибегаЯ к их средствам. Ќам достаточно просто принудить рассудок
к длительному молчанию. Љогда мы  будем предоставлены самим себе, нам больше
ничто  не  сможет помешать  наслаждатьсЯ чудодейственным отречением от  всех
наших способностей. ’от, кто хотЯ бы мельком испытал такие состоЯниЯ, знает,
что наши  чувства  и  эмоции  от  них становЯтсЯ непривычными: мы взмываем в
бездну   и  падаем  в  небо.  ѓде  же  мы  находимсЯ  сейчас?   ‚опрос  этот
беспредметен, потому что у нас больше нет <i>места...</i>
     X. џђЋ‘’њ € Ѓ…‡ђЋЏЋ’ЌЋ‘’њ
        ‘удьба слов
     €сториЯ  идей  --  это  всего  лишь  вереница  слов, преобразованных  в
соответствующее количество абсолютов,  и, чтобы в этом убедитьсЯ, достаточно
проанализировать наиболее значительные событиЯ в философии  за последние сто
лет.
     Ќам  известен  триумф  "точных  наук"  в эпоху  позитивизма.  ’от,  кто
ссылалсЯ  на  их данные,  мог спокойно нести любую  чушь: стоило упомЯнуть в
работе про "логическую последовательность"  или  про "эксперимент", как  все
становилось дозволенным. —уть позже на сцене поЯвились ЊатериЯ и ќнергиЯ, но
обаЯние  их   прописных  букв  продержалось  недолго.  ‚скоре  бестактнаЯ  и
вкрадчиваЯ  ќволюциЯ  серьезно  потеснила  их.  “ченый синоним  "прогресса",
оптимистическаЯ имитациЯ судьбы, она надеЯлась упразднить
     231


     все тайны и стать единоличной повелительницей умов. ‚озник настоЯщий ее
культ, сравнимый с  культом  "народа".  •отЯ ей и удалось  пережить  моду на
себЯ, в наше  времЯ она  уже не  порождает никаких лирических  настроений, и
тот, кто начинает превозносить ее, компрометирует себЯ, выглЯдит  безнадежно
старомодным.
     ‚ начале  нашего [XX]  столетиЯ доверие к  понЯтиЯм  пошатнулось.  ќтим
воспользовалась  €нтуициЯ, поцарствовавшаЯ некоторое времЯ вместе  со свитой
своих категорий вроде "длительности", "порыва", "жизни". ‡атем потребовалось
нечто  новое,  и  наступила  очередь   ќкзистенции.   ќто  магическое  слово
воодушевило и  специалистов,  и дилетантов. Ќаконец-то  был  найден  ключ. €
человек из индивида превратилсЯ в ‘уществующего.
     Љто составит нам  словарь распределенных  по эпохам слов, кто  проведет
инвентаризацию философских  мод? ‚  результате  мы  бы  увидели, что  всЯкаЯ
система начинаетсЯ с терминологии и что изнашиваетсЯ в первую  очередь форма
системы. …сть такие мыслители, которые могли бы заинтересовать нас и сейчас,
но  мы  отказываемсЯ  перечитывать  их  из-за  того,  что  не  можем вынести
словесных  одеЯний, в  которые  они  облекали  свои  идеи.  ‡аимствованиЯ  у
философии вредЯт литературе.  (‚спомним  хотЯ бы  кое-какие фрагменты  прозы
Ќовалиса<sup>1</sup>,  испорченные  фихтеанскими оборотами.)  ‚  философских
учениЯх  умирает прежде всего  то, благодарЯ  чему они добиваютсЯ успеха, то
есть стиль. „лЯ того чтобы оживить их, нам нужно переосмыслить их, пользуЯсь
нашим жаргоном, или  же представить  их в  сыром  виде, в их первозданной  и
аморфной реальности.
     ‘реди  важных единиц словарЯ есть и  такаЯ, чьЯ необычайно долгаЯ жизнь
навевает  грустные  мысли.  Ќапример,  слово  „уша.  Љогда смотришь  на  его
нынешнее состоЯние, на его жалкий конец, испытываешь что-то вроде оторопи. Ђ
ведь   какое  хорошее  было  <i>начало.</i>  ‚спомним,  какое  место  отводил  душе
неоплатонизм<sup>2</sup>:    космический   первопринцип,    соотнесенный   с
умопостигаемым  миром.  Ќа  нее  опирались  все древние  учениЯ,  отмеченные
печатью мистицизма.  •ристианство,  озабоченное  не  столько  выЯснением  ее
природы, сколько  определением того,  как верующим  следует ею пользоватьсЯ,
сделало  ее  соразмерной  человеку.  ‘  какой  же  тоской  она  должна  была
вспоминать  о  тех  временах, когда  ей удавалось,  охватываЯ  всю  природу,
пользоватьсЯ привилегией быть одновременно и необъЯтной действительностью, и
ее  объЯснЯющим   принципом!  ‚  современном  мире  ей  мало-помалу  удалось
отвоевать потерЯнное и  укрепить  свои  позиции.  €  верующим, и  неверующим
приходилось ссылатьсЯ на нее, обхаживать ее и даже кичитьсЯ ею. „аже в эпоху
торжества материализма ее постоЯнно призывали в  свидетели -- пусть  хотЯ бы
длЯ того, чтобы дискредитировать ее; и философы, как ни сдержанны он  были в
своем отношении к ней, находили длЯ нее местечко в своих системах.
     Ђ  сегоднЯ,  кому она нужна  сегоднЯ?  …е  имЯ упоминают разве  что  по
недосмотру; теперь ей место только в песнЯх, только  в сочетании  с мелодией
ее еще можно терпеть, забываЯ, как безнадежно она обветшала. ЌормальнаЯ речь
сейчас чураетсЯ ее:  оттого,  что ей  приписывали  слишком много  смыслов  и
заставлЯли  выполнЯть слишком  много функций, она  помЯлась,  истрепалась  и
обесценилась. …е распорЯдитель, психолог, так долго ее  мусолил, что в конце
концов доконал. Џоэтому теперь она пробуждает в нашем
     232


     сознании лишь ностальгию по ее давно канувшим в  ‹ету удачам и успехам.
Џредставить  только,  что были  такие времена,  когда  ей поклонЯлись весьма
мудрые  люди,  ставЯ  ее  выше  богов  и предлагаЯ  ей  вселенную, дабы  она
распорЯжалась ею по своему усмотрению.
        ‹овкость ‘ократа
     …сли бы он рассказал поподробнее о  природе своего  демона, славы бы  у
него  значительно  поубавилось.  …го  мудраЯ  предусмотрительность  породила
любопытство на его счет как среди древних, так  и  в наше времЯ; кроме того,
она позволила историкам философии досконально изучить случай, в общем обычно
совершенно  не входЯщий в их компетенцию. ‚ этом отношении случай с ‘ократом
напоминает  случай  с Џаскалем. <i>„емон-бездна</i>  -- это нужно рассматривать как
привнесение в  философию сразу  двух ущербных элементов или как своего  рода
пируэт  обращениЯ  в  свою  веру...  ‘ледует  признать,  что бездна  ‘ократа
озадачивает   в  меньшей  степени.  ‚полне  естественно,   когда  мыслитель,
вступивший в открытую борьбу  с  разумом,  ощущает ее и на нее ссылаетсЯ; но
разве   естественно,   когда   первооткрыватель    понЯтиЯ,   основоположник
рационализма ссылаетсЯ на "внутренние голоса"?
     ’акого рода двусмысленности весьма плодотворны длЯ мыслителЯ, жаждущего
славы в веках. Ќам мало дела до последовательных рационалистов:  мы  заранее
видим,  куда  они клонЯт, и  предоставлЯем им  заниматьсЯ своими  системами.
ђасчетливый и одновременно  полагающийсЯ на вдохновение  ‘ократ знал,  какой
оборот надо придать  своим противоречиЯм, чтобы  они удивлЯли и озадачивали.
Ѓыл  ли  его  демон  чисто  психологическим   феноменом  или  же,  напротив,
соответствовал некой глубинной  действительности?  Ѓожественного  ли он  был
происхождениЯ  или же представлЯл  собой  ответ на некое  требование морали?
‘лышал ли ‘ократ и  в самом  деле его голос, или то была  лишь галлюцинациЯ?
ѓегель  считал   его   оракулом,   сугубо   внутреннего,   а   не   внешнего
мира<sup>1</sup>,    а    Ќицше    подозревал    его    в   трюкачестве    и
комедиантстве<sup>2</sup>.
     Ќо можно ли всю  жизнь играть роль "человека,  который  слышит голоса"?
‚ыдержать  до конца  такую роль -- даже длЯ  ‘ократа задача труднаЯ, а то  и
невозможнаЯ.  ‚ сущности, не так уж важно, находилсЯ ли он во  власти своего
демона или же  просто ссылалсЯ  на него ради пользы дела. …сли тот демон был
от начала до  конца выдуман, значит,  ‘ократу  пришлось это  сделать хотЯ бы
ради того, чтобы выглЯдеть непроницаемым длЯ других. Ћтшельник в гуще людей,
он испытывал настоЯтельнейшую потребность  ускользнуть от своего  окружениЯ,
укрытьсЯ за выдуманной  или настоЯщей тайной. Љак отличить подлинного демона
от фальшивого,  истинную тайну от кажущейсЯ? Љак выЯснить,  бредил ли ‘ократ
или хитрил?
     Љак бы там ни было, если его нравоучениЯ оставлЯют нас равнодушными, то
начатаЯ им дискуссиЯ о самом  себе все еще интересует нас: и потому, что  он
был  первым мыслителем, сделавшимсЯ  философским феноменом,  и  потому,  что
именно он впервые выдвинул неразрешимую проблему искренности.
     233


        ЋбратнаЯ сторона сада
     Љогда проблема счастьЯ вытеснЯет проблему познаниЯ, философиЯ  покидает
собственную  епархию, дабы  занЯтьсЯ  сомнительной деЯтельностью:  проЯвлЯет
интерес к человеку... ’еперь она беретсЯ  отвечать, причем с самым серьезным
видом,  на вопросы,  которые  прежде не удостоила бы  своим вниманием.  "Љак
избежать страданиЯ?" --  таков  один  из  вопросов, беспокоЯщих ее  в первую
очередь.  ‚ойдЯ   в   фазу  утомленности,   все  больше  чураЯсь  безличного
вопрошаниЯ, все менее  склоннаЯ удовлетворЯть  жажду познаниЯ, она  покидает
сферу   умозрениЯ   и  обескураживающим  истинам  противопоставлЯет   истины
утешающие.
     €менно  такого  рода  истин  ожидала  от  ќпикура  полуразвалившаЯсЯ  и
порабощеннаЯ ѓрециЯ, искавшаЯ формулу  покоЯ и снадобье от тревожных мыслей.
„лЯ  своего времени  он  был тем,  чем  психоаналитик  ЯвлЯетсЯ  длЯ  нашего
времени:   ведь  и  он   тоже   на   свой  лад  определЯл   формы   "болезни
цивилизации"<sup>1</sup>.  (‚о все смутные и  рафинированные эпохи были свои
”рейды,  пытавшиесЯ очищать от  мусора души.)  ”илософиЯ ќпикура еще  больше
походила на своего рода терапию, чем философиЯ ‘ократа. €сцелЯть, а главное,
исцелитьсЯ самому -- такова была  его  цель: он стремилсЯ избавить людей  от
страха перед смертью  и страха перед богами,  потому что испытывал  его сам.
ЂтараксиЯ,  то   есть  ЯвлЯвшаЯсЯ  предметом  его  гордости  невозмутимость,
давалась  ему самому  очень тЯжело;  его  "впечатлительность"  не составлЯла
тайны  длЯ его современников. —то же касаетсЯ презрениЯ к наукам, за которое
его стали упрекать впоследствии,  то мы знаем, что зачастую  оно свойственно
"ранимым душам". ќтот теоретик счастьЯ был больным человеком: похоже, дважды
в день его  мучили  приступы тошноты.  Љак же много  у  него  в  жизни  было
неприЯтностей,  коль  скоро  он  прониксЯ  такой   ненавистью  к   "душевным
тревогам"! Ђ те крохи безмЯтежности, которых  ему удавалось добиватьсЯ,  он,
скорее всего, приберегал длЯ  своих последователей; признательные и наивные,
они создали ему репутацию  мудреца. Џоскольку у нас иллюзий гораздо  меньше,
чем  у его  современников, нам легче представить себе обратную  сторону  его
‘ада...
        Ђпостол Џавел
     …му никогда  не искупить  свою вину перед нами за  то, что он сделал из
христианства  такую неизЯщную  религию,  за  то,  что он  ввел туда наиболее
отвратительные   традиции    ‚етхого    ‡авета:   нетерпимость,    грубость,
провинциализм. ‘  какой бестактностью  суетсЯ  он не в свои дела, в  которых
абсолютно  ничего  не  смыслит!  …го соображениЯ  по  поводу  девственности,
воздержаниЯ и брака просто  омерзительны! Ћтветственный за наши предрассудки
в  вопросах  религии  и морали,  он  учредил  нормы идиотизма  и  приумножил
ограничениЯ, и по сей день парализующие наши инстинкты.
     Ћт  ветхозаветных  пророков  он  не  унаследовал   ни  их  лиризма,  ни
элегической и космической тональности, но зато позаимствовал у них их дурной
вкус, в частности болтливость,  их разглагольствованиЯ на потребу сограждан.
…го в высшей степени занимала нравственность. ‘тоит ему заговорить
     234


     о  нравах, как его  начинает  буквально  трЯсти от злобы. Њучимый идеей
ѓрада,  как того, который  ему хотелось  разрушить, так и  того,  который он
собиралсЯ   воздвигнуть,  апостол  Џавел  уделЯет  гораздо  меньше  вниманиЯ
взаимоотношениЯм между  человеком и  Ѓогом,  чем межчеловеческим отношениЯм.
‚читайтесь в его знаменитые ЏосланиЯ: вы не обнаружите там ни усталости,  ни
какого-либо такта, ни сосредоточенности, ни благовоспитанности; все в них --
Ярость,  срывающеесЯ  дыхание,   низкопробнаЯ  истериЯ,  нежелание  что-либо
понимать,  неприЯтие  уединенного  постижениЯ  истины.  Људа ни глЯнь, всюду
посредники,  узы  родства, дух семейного  очага: Ћтец,  Њать,  ‘ын,  ангелы,
свЯтые;  ни  малейшего  следа  интеллектуальности, ни  одного  определенного
понЯтиЯ, никого,  кто хотел бы <i>понимать.</i> ѓрехи,  вознаграждениЯ, бухгалтериЯ
пороков и добродетелей. ђелигиЯ без вопросов: полный разгул антропоморфизма.
џ буквально краснею за Ѓога,  которого она  нам предлагает; развенчание  его
ЯвлЯетсЯ просто нашим долгом, да и к тому же ситуациЯ его сейчас такова, что
он в любом случае обречен.
     Ќи ‹ао-цзы, ни Ѓудда не ссылаютсЯ на какую-либо  определенную ‹ичность.
ЏрезираЯ ухищрениЯ веры, они  приглашают нас к медитациЯм, а чтобы медитации
не  прошли  впустую,  кладут  им  некий предел  в  виде  „ао<sup>1</sup> или
Ќирваны<sup>2</sup>. “ них совершенно иное представление о человеке.
     Љак  можно  предаватьсЯ  медитациЯм,  если нам  предписываетсЯ обо всем
докладывать  некоему  верховному  индивидууму?  ђаспеваЯ псалмы и  произносЯ
молитвы, невозможно  ни искать, ни открывать что-либо новое. Џерсонифицируют
божество, а затем начинают что-то у  него просить, обычно  от лени. “ греков
интерес  к  философии   пробудилсЯ   в  тот  момент,   когда  их   перестали
удовлетворЯть  боги.  ђациональные понЯтиЯ  начинаютсЯ  там,  где  кончаетсЯ
Ћлимп. Њыслить  --  значит перестать  поклонЯтьсЯ,  значит  восстать  против
таинств и провозгласить их несостоЯтельность.
        *
     ЏринимаЯ какую-нибудь  новую  доктрину,  новообращенный воображает, что
сделал  шаг к самому себе, но в  действительности он  просто увиливает таким
образом от трудностей. —тобы избежать неуверенности -- превалирующего своего
ощущениЯ,  --  он  хватаетсЯ за  первую  удобную  возможность,  которую  ему
предоставлЯет случай. Ђ стоит ему овладеть "истиной", как он тут же начинает
мстить другим людЯм за свою былую неуверенность, за свои былые страхи. ’аков
был  случай  типичного  новообращенного, каковым ЯвлЯетсЯ апостол  Џавел. ‡а
своей напыщенностью он  без особого успеха  пыталсЯ скрыть  беспокойство, от
которого ему так никогда и не удалось окончательно избавитьсЯ.
     Џодобно  всем  неофитам,  он  надеЯлсЯ  с  помощью новой веры  в  корне
изменитьсЯ,  надеЯлсЯ преодолеть свои  колебаниЯ, о которых благоразумно  не
сообщал ни адресатам своих посланий,  ни своим  слушателЯм.  ‘ейчас  мы  без
особого  труда  распознаем  его трюки. Ќо в прошлом на  эту  удочку попались
многие  мыслители. Џравда,  происходило  это  в  ту эпоху,  когда все искали
"истину", а <i>актами</i> никто не интересовалсЯ.  ‚ Ђфинах нашего апостола принЯли
плохо,  там на его  досужие вымыслы  никто не  поддалсЯ  просто потому,  что
афинЯне все  еще  <i>дискутировали</i>  и  скептицизм все  еще держалсЯ,  с успехом
отстаиваЯ свои позиции. ‚ Ђфинах почва длЯ христианских рос-
     235


     сказней оказалась неблагоприЯтной, а  вот в Љоринфе, городе, населенном
не восприимчивой к диалектике чернью, их слушали разинув рот.
     Џлебсу  нравЯтсЯ  поношениЯ,  угрозы,  разоблачениЯ,  он  вообще  любит
всЯкого рода шумные речи и обожает горлопанов. Ћдним из таких горлопанов как
раз  и был апостол Џавел, самый вдохновенный,  самый даровитый, самый хитрый
во всем  античном мире. Њы  еще и по  сей день  слышим отзвуки  поднЯтого им
шума. Ћн умел взбиратьсЯ на подмостки и давать волю своим чувствам. ђазве не
он ввел в греко-римский  мир балаганную  тональность?  Њудрецы  его  времени
предписывали  молчание,  покорность  судьбе, самозабвение -- вещи достаточно
непрактичные. Ћн  перехитрил  тех  мудрецов, придЯ с  заманчивыми рецептами,
несущими  благо  подонкам  и деморализующими людей деликатных. …го реванш за
поражение  в  Ђфинах  был  полным. Ђ если  бы там он победил,  возможно, это
смЯгчило бы его гнев. ‚ истории не было другого такого провала, который имел
бы столь  же  тЯжкие  последствиЯ. €менно афинской неудаче апостола Џавла мы
обЯзаны тем, что превратились в Язычников-инвалидов, в Язычников, пораженных
молнией и распЯтых  на кресте, в Язычников, переживших долгую, растЯнувшуюсЯ
на две тысЯчи лет пошлость, пошлость глубокую и незабываемую.
        *
     …врей, переставший  быть иудеем, еврей,  сошедший с пути  истинного, то
есть  предатель. Ћтсюда  впечатление неискренности, с  которым воспринимаешь
его  призывы, его увещеваниЯ и  его  приступы  бешенства.  Ћн  подозрителен:
слишком уж <i>убежденным</i> он выглЯдит. ЌепонЯтно,  как к  нему подступитьсЯ, как
его определить;  оказавшись на  перекрестке  истории,  он  испытал множество
влиЯний:  ‘начала  он колебалсЯ, размышлЯЯ, какой  путь  избрать, но в конце
концов выбрал один из них, <i>благой</i> путь. „еЯтели его  типа играют  навернЯка,
стараЯсь не  рисковать: они ведь неустанно  думают о  том, как  отзоветсЯ их
слово  и  их  поступки  в  потомстве,  и  если  уж  посвЯщают  себЯ  всецело
какому-либо делу, то их жертвенность оказываетсЯ <i>эффективной.</i>
     Љогда Я  не знаю,  на  кого бы мне рассердитьсЯ, то открываю ЏосланиЯ и
вскоре  успокаиваюсь. ‚от он, мой враг.  џ просто впадаю от него  в транс, Я
весь дрожу. —тобы ненавидеть его <i>с близкого</i>  расстоЯниЯ, как современника, Я
вычеркиваю двадцать столетий и отправлЯюсь с ним в путь. …го успехи приводЯт
менЯ в уныние,  муки,  которым его подвергали, наполнЯют  менЯ восторгом.  џ
обращаю против  него неистовство,  сообщаемое им мне.  †алко вот только, что
ђимскаЯ империЯ поступала иначе.
     ‡агнивающаЯ  цивилизациЯ  вступала  в  сделку  с  собственным  недугом,
проникалась любовью к  разъедающему  ее  вирусу  и, перестав  себЯ  уважать,
позволЯла  апостолу Џавлу ходить и ездить  куда тому вздумаетсЯ... ’ем самым
она  как  бы объЯвила  себЯ  побежденной,  призналась в своей трухлЯвости, в
своей конченности.  Ђ запах падали, как  известно,  привлекает и  возбуждает
апостолов, этих алчных и говорливых могильщиков.
     Њир  роскоши  и  света уступил  агрессивности этих  "врагов Њуз",  этих
одержимых,  которые  еще и  сегоднЯ  вызывают у  нас  панику  и  отвращение.
џзычники  встретили  их   иронией,  оружием  слишком  безобидным  и  слишком
благородным  и  бесполезным в борьбе с  не  понимающей  тонких оттенков речи
ордой. ђассуждающий тонкий ум бессилен перед грубым беотий-
     236


     цем, бормочущим свои молитвы. „инамизм, ЯвлЯющийсЯ привилегией отребьЯ,
всегда приходит снизу и  без труда  торжествует над застывшими высокомерными
улыбками презрениЯ.
     Ђнтичные  мерзости  были  во много раз  более  сносными,  чем  мерзости
христианские.  ‚едь христиане  --  это просто разрушители с  воспламененными
мозгами  и дурацкими угрызениЯми  совести,  разрушители, ополчившиесЯ против
прекраснодушиЯ   умирающего   античного  общества,  дабы   поиздеватьсЯ  над
сознанием, превратив его  в "сердце". Ќаиболее компетентные из них принЯлись
за дело  с извращенностью, котораЯ поначалу вызвала отвращение у мыслителей,
но  впоследствии  постепенно  поколебала их  устои,  наложила  на  них  свой
отпечаток и приобщила их к этой неслыханной затее.
     Ђ надо сказать,  осень  греко-римской эпохи  была достойна иного врага,
иной  перспективы,  иной  религии.  Љак  вообще  можно говорить  о  каком-то
прогрессе,  имеЯ перед глазами  этот пример,  пример  того, как христианским
баснЯм удалось  без труда задушить стоицизм!  Њежду тем,  если  бы последний
распространилсЯ повсюду  и овладел миром, человек <i>состоЯлсЯ бы,</i> состоЯлсЯ бы
полностью или  хотЯ-бы  частично. ‘мирение, ставшее обЯзательным, научило бы
нас  достойно переносить  наши  несчастьЯ,  научило  бы  нас  помалкивать  и
хладнокровно смотреть  на  собственную  никчемность.  Њожет быть,  из  наших
обычаев исчезла бы поэзиЯ? Љ черту поэзию! ‚замен мы получили бы способность
безропотно  переносить  наши испытаниЯ. ‘пособность никого  не  обвинЯть, не
снисходить ни  до печали, ни до радости, ни до сожалениЯ, способность свести
наши  взаимоотношениЯ с  мирозданием  к  гармоничной игре поражений,  жить с
безмЯтежностью приговоренных,  способность  не  умолЯть  богов,  а,  скорее,
посылать им предупреждениЯ... ќто оказалось неосуществимо.  ’еснимый на всех
флангах, стоицизм осталсЯ верен своим принципам и элегантно умер без борьбы.
Ќа руинах мудрости обосновываетсЯ религиЯ,  котораЯ навЯзывает  свои правила
игры. ‹юди никогда не избавЯтсЯ от своей склонности предаватьсЯ  отчаЯнию на
коленЯх,  а  не  стоЯ.  Ћни стремЯтсЯ  к  спасению  из-за  своей трусости  и
усталости,   равно  как   и   из-за  своей  неспособности   возвыситьсЯ   до
безутешности, дабы черпать в ней основаниЯ длЯ гордости. “мираЯ с надеждами,
которые давали ему силы длЯ того, чтобы жить, человек лишь позорит себЯ. ќто
ведь удел черни и болтунов -- ползти к "идеалу" и в нем увЯзать. Ћдиночество
--  это  не столько данность,  сколько миссиЯ: возвыситьсЯ до него и принЯть
его  --  значит  отказатьсЯ от  опор  низости, котораЯ  гарантирует  успех и
религиозного,  и  любого другого предприЯтиЯ.  Џроанализируйте историю идей,
поступков, взглЯдов, и вы увидите, что <i>будущее</i> всегда было сообщником черни.
Ќикто не проповедует от имени Њарка ЂврелиЯ: ведь он обращалсЯ лишь к самому
себе, у него не было  ни учеников,  ни  последователей. ‡ато сколько  храмов
продолжает по сей день  вырастать на цитатах из Џосланий апостола  Џавла.  €
пока  так  будет  продолжатьсЯ, Я  буду  без устали  обличать того,  кто так
коварно сумел заинтересовать нас своими мучениЯми.
     ‹ютер
     €меть веру  --  это еще  не все; важно,  помимо этого,  претерпеть  ее,
словно проклЯтие,  важно  увидеть в  Ѓоге врага, палача,  монстра и  все  же
возлюбить …го, проецируЯ в него всю  нашу бесчеловечность, как реальную, так
и
     237


     ту, что живет в наших мечтах. –ерковь сделала из Ѓога существо нелепое,
ущербное и чересчур любезное, и ‹ютер возмутилсЯ. ѓосподь, заЯвил он, -- это
не "простак", не  "кроткий  дух" и не  "рогоносец",  но  "огнь  пожирающий",
Ярость  во  плоти, существо "страшнее дьЯвола", которое  с удовольствием нас
пытает. € не то чтобы он почитал ѓоспода с робостью. Џри случае он может его
и одернуть, может поговорить с ним на равных: "…сли  ѓосподь менЯ не защитит
и не спасет моей чести, стыд ему за это и позор". Ћн умеет преклонЯть колени
и унижатьсЯ, но умеет и дерзить, молитьсЯ в вызывающем  тоне, переходить  от
вздоха к выговору, умолЯть <i>полемически.</i> Џо его мнению, длЯ поклонениЯ, как и
длЯ проклЯтиЯ, любое слово  хорошо,  даже самое  что ни на  есть  обыденное.
ЏризываЯ Ѓога  к порЯдку,  он по-новому взглЯнул  на смирение, объЯснил, что
оно обЯзательно не только длЯ людей, но  и длЯ их творца. “ него мы не видим
ни   благоговениЯ,  ни  безосновательного  беспокойства.  Ќекоторый  минимум
агрессивности  лишь подчеркивает  веру:  Ѓог  глух  к  кротким  мольбам.  Ћн
предпочитает, чтобы его грубо окликали,  подталкивали, и ему нравитсЯ, когда
между ним и  присными происходЯт  недоразумениЯ, которые  церковь  стараетсЯ
всеми силами сгладить. ЌадзираЯ за <i>стилем</i> верующих, она отсекает их от неба,
которое реагирует исключительно на проклЯтиЯ,  на  ругательства, на утробные
звуки, на выражениЯ, бросающие вызов не только  теологии или хорошему вкусу,
но даже и... разуму.
     Ќе спрашивайте у философов, чего стоит этот разум, -- ведь их профессиЯ
требует лелеЯть и  защищать его.  —тобы проникнуть  в  его тайну, обратитесь
лучше к тем, кто познал его на собственной шкуре и плоти.  ‹ютер не случайно
обвинЯл его в  блудливости. Ћн блудлив и  по природе своей,  и по  повадкам.
Џреисполненный  притворства,  непостоЯнства,  бесстыдства,  он ни  к чему не
испытывает привЯзанности. Џоскольку он  <i>не  ЯвлЯетсЯ</i>  ничем, разум  отдаетсЯ
кому  не лень, и все могут ссылатьсЯ  на него: и праведные, и неправедные, и
мученики, и тираны. Ќет такого дела, которому бы он ни служил; он мерит всех
одним  аршином,  не  колеблЯсь, никому не  оказываЯ  предпочтениЯ, и  первый
встречный   может    снискать   его   благорасположение.   ’олько   простаки
провозглашают его нашим величайшим достоЯнием.  Ђ ‹ютер сорвал с него маску.
•отЯ верно и то, что не всем доводитсЯ встречатьсЯ с „ьЯволом.
        *
     Ћх уж эти  умы,  поддающиесЯ  искушению, живущие  на  дружеской  ноге с
лукавым и  бегающие  от него лишь затем, чтобы с  еще большим  успехом вновь
обрести его...  "џ  носил его,  -- пишет ‹ютер, --  на своей шее... он  спал
рЯдом  со мной в  моей постели чаще, чем моЯ жена".  ‚ конце концов он  даже
задает себе вопрос, "не ЯвлЯетсЯ ли дьЯвол самим ѓосподом Ѓогом".
     ‚ера  отнюдь не была длЯ  него  тихим пристанищем,  а была  намеренным,
искомым  кораблекрушением, опасностью, льстившей  ему и  возвышавшей  его  в
собственных глазах. —истой религии суждено было бы остатьсЯ стерильной: все,
что  есть  в  ней глубокого  и животрепещущего,  имеет  не  божественное,  а
дьЯвольское происхождение.  €  стремление избавить ее от общениЯ с  „ьЯволом
ослаблЯет  ее, делает ее  анемичной и пресной. —тобы  поверить  в реальность
спасениЯ, необходимо предвари-
     238


     тельно поверить в  реальность падениЯ: любой религиозный акт начинаетсЯ
с восприЯтиЯ ада  как первичной  материи веры, а рай возникает лишь <i>потом,</i> в
виде  поправки  и  утешениЯ, ибо это уже  роскошь, излишество,  случайность,
ответ  на  нашу  любовь к  равновесию  и  симметрии. <i>Ќеобходим</i>  лишь „ьЯвол.
ђелигиЯ,   обходЯщаЯсЯ  без  него,  слабеет,   распылЯетсЯ,  превращаетсЯ  в
расплывчатое и резонерствующее благочестие. ’от, кто ищет спасениЯ во что бы
то ни стало, никогда не сделает большой религиозной карьеры.
     ‡аслуга  ђеформации  заключаетсЯ в  том, что она  нарушила сон совести,
отказалась  от  наркотиков ђима  и  противопоставила образу  доброго  Ѓога и
непонЯтно  какого ‘атаны  концепцию  неоднозначного  божества  и всемогущего
беса.  €деЯ предопределениЯ  аморальна, и  ‹ютер  знал  это.  Ћтчасти именно
поэтому он ее и поддерживал,  активно  внедрЯЯ ее в жизнь. ‚едь  его задачей
было шокировать и возмущать умы,  усугублЯть их страданиЯ, пресекать надежды
-- словом, <i>уменьшать  количество избранных.</i>  …му хватило честности признать,
что  в некоторых вопросах он прислушалсЯ к голосу Ќечистого. ќтим, например,
объЯснЯетсЯ смелость, с которой он порицал большинство верующих. Њожет быть,
он пыталсЯ сбить их с толку? ‚не всЯкого сомнениЯ. –инизм пророков примирЯет
нас с их учениЯми и даже с их жертвами...
        *
     ЌесмотрЯ  на   свою  неспособность  надеЯтьсЯ,  он  все-таки  смотритсЯ
освободителем: немало освободительных движений восходит прЯмо к нему. „ело в
том,  что он провозгласил  абсолютный суверенитет Ѓога  лишь длЯ того, чтобы
эффективнее умалить  все остальные формы власти. "Џочти невозможно, -- пишет
он,  --  быть  кнЯзем,  и  при  этом  не  быть  разбойником".  …го  максимы,
призывающие к мЯтежу, великолепны, но еще более  великолепны его еретические
максимы. —ередой расколов и триумфальным шествием инакомыслиЯ …вропа обЯзана
именно  ему.  Џредтеча  множества  новаторов,  он  все-таки имел перед  ними
неоспоримое преимущество в том, что  не  предавалсЯ оптимизму, этому пороку,
позорЯщему  революции. ЌаходЯсь ближе, чем мы, к истокам ѓреха, он не мог не
знать, что освободить человека вовсе еще не значит спасти его.
     ‘тоЯ   между    ‘редневековьем   и   ‚озрождением,   разрываЯсь   между
противоречащими  друг  другу убеждениЯми и  влечениЯми, этот ђабле от  тоски
лучше, чем кто бы то ни  было, подходил длЯ того, чтобы  оживить слабевшее и
поблекшее христианство. ’олько он один знал, как надо взЯтьсЯ за дело, чтобы
сделать  христианство  более  мрачным.  …го  благочестие  было  <i>черным.</i> „аже
благочестие ЏаскалЯ и Љьеркегора  бледнеет по  сравнению с его благочестием:
первый -- чересчур  писатель,  второй --  слишком  философ. ‹ютер был  силен
своей  крестьЯнской  неврастенией и  обладал  тем  самым инстинктом, который
позволЯет  противостоЯть и силам  „обра,  и  силам  ‡ла.  …го безыскуснаЯ  и
смачнаЯ грубость  не отталкивает. ‚ нем  нет  ничего наигранного, ничего  от
классического  апостола: ни ученой  ненависти,  ни  актерского пыла.  ‘квозь
бесцеремонность  его страстей пробиваетсЯ нотка юмора, которой очень и очень
не хватало пропагандистам Љреста. ’ак кто же такой ‹ютер? ќто апостол Џавел,
научившийсЯ человечности.
     239


        Ќачала
     Џримирившись  с  бессонницей   от  жизненных  соков   и   тока   крови,
примирившись с  паникой, владеющей всеми живыми существами,  мы, наверное, в
конце  концов должны были бы вернутьсЯ в  забытье и  в  неведение  исконного
нашего одиночества? € пока предшествующий бдению мир занимает наше внимание,
мы  успеваем  позавидовать  безразличию  и  полной  неподвижности  минерала,
свободного от терзаний, которые  подстерегают  живых, обреченных иметь душу.
Љамень  уверен в  себе и  ни на что  не  притЯзает, тогда  как немаЯ просьба
дерева  и  пронзительный вопль животного  -- это  уже выражение муки, хотЯ и
бессловесное.  –елые эры молчаниЯ и крика  тщетно ждут,  чтобы мы помогли им
освободитьсЯ,  чтобы  мы  стали  их  переводчиками... Ћтступники  ‘лова,  мы
тЯнемсЯ теперь  только к царству  безразличиЯ, к мраку,  к  хмельной пелене,
заволакивающей горизонт до поЯвлениЯ  света,  к  непрерывному экстазу в лоне
той  первозданной замутненности,  следы  которой  нам  изредка  еще  удаетсЯ
обрести  в  сокровеннейших  глубинах нас самих или  же на  периферии ѓоспода
Ѓога.
        Џо ту сторону жалости к себе
     Ќе принимайте за побежденного  того, кому жалко самого себЯ: у него еще
достаточно  энергии, чтобы защититьсЯ от угрожающих ему опасностей. Џусть же
он сетует! ’ак он  маскирует  свою жизненную силу. Ћн  самоутверждаетсЯ  как
может, и за его слезами зачастую скрываютсЯ агрессивные намерениЯ.
     Ќе  принимайте также за знаки слабости ни его лиризм, ни его  цинизм: и
лиризм,  и  цинизм  проистекают  из  скрытой  силы,  из  способности  как  к
экспансии, так и неповиновению.  Ћн пользуетсЯ то первым, то  вторым, смотрЯ
по обстоЯтельствам: он прекрасно вооружен. Љ  тому  же он вполне отдает себе
отчет,  насколько  приЯтно  существование,   лишенное  цели,  существование,
осознающее свой  тупиковый  характер и гордо шествующее к своему  поражению.
’ак предоставьте ему жить в свое удовольствие! Ђ взамен обратите внимание на
того, кто  уже не может жалеть  себЯ, кто отворачиваетсЯ  от  своих невзгод,
отказывает им  в праве влиЯть на его характер  и на его голос. “тратив повод
жаловатьсЯ и насмехатьсЯ, он перестает общатьсЯ  и со своей жизнью,  которую
отныне воспринимает просто как объект.  „аже его несчастьЯ  теперь  проходЯт
мимо его "Я", и даже если он их фиксирует, то лишь длЯ того, чтобы перевести
их в низший разрЯд, сделав их вещами, оставив их материи. Ќикто, в том числе
и  он сам, не знает, на что  он  еще будет реагировать. Њудрецы в недоумении
отворачиваютсЯ от него...  но,  может,  он  пробудил  бы жалость  или вызвал
зависть у сумасшедших, если  бы те  заметили, что  он, не потерЯв  рассудка,
пошел дальше их.
        ‘ладость бездны
     Љогда верующий  преисполнен  нетерпимости  к  любым попыткам остановить
процесс познаниЯ, когда он испытывает отвращение к определенности, то думает
лишь о том, чтобы наказать себЯ за то, что поддалсЯ чарам
     240


     спасениЯ. Џотому он  и  изобретает  понЯтие  "греха" или  обращаетсЯ  к
собственным  "сумеркам",   которые,  будучи   слишком   действенными,  чтобы
считатьсЯ попросту  выдуманными,  овладевают  его  верой,  потрЯсают  ее  и,
становЯсь ‘ветом, наносЯт ей поражение.
     џ не могу удержатьсЯ от чтениЯ религиозных  мыслителей, не могу  лишить
себЯ удовольствиЯ понежитьсЯ в их растерЯнности или просто  полюбоватьсЯ ею.
Љогда Я  читаю ЏаскалЯ, то постоЯнно  восхищаюсь тем,  до какой же  все-таки
степени    он   наш.   ђомантики   только   разжижали   паскалевские   темы:
‘енанкур<sup>1</sup>  --  это  Џаскаль многословный,  атобриан  --  Џаскаль
напыщенный.  ‚  современной  психологии  почти  нет  таких мотивов,  которых
Џаскаль  не коснулсЯ или которые  он не  предвосхитил.  Њало того.  Ќаполнив
религию сомнениЯми, уподобив ее намеренному  ступору, он реабилитировал ее в
глазах неверующих.  —естолюбивый, раздираемый  противоречиЯми,  на свой  лад
бестактный,  этот  хроникер  неба  и  ада,  должно быть, завидовал свЯтым  и
досадовал на  то, что не равен им и может противопоставить их цельности лишь
свою истерзанную  сомнениЯми веру.  Ћднако то были благостные сомнениЯ,  ибо
без них все его наследие свелось бы  к  каким-нибудь пошловатым "–веточкам",
как у ”ранциска Ђссизского<sup>2</sup>, или к какому-нибудь навевающему  сон
"ђуководству к благочестивой жизни".
     ‘кука,  занимавшаЯ его мысли, пожалуй, даже  больше,  чем благодать, --
это сама наша  субстанциЯ,  "Яд" нашего духа,  первопринцип, гнездЯщийсЯ "во
глубине сердца". Њожно ли назвать эту скуку наигранной? ќто было бы в высшей
степени ошибочно: мы  можем играть  в  милосердие  и благочестие, молитьсЯ с
целью убедить самих себЯ (он, собственно, так и поступал), складывать ладони
и принимать подобающую обстоЯтельствам позу (он как раз это и рекомендовал),
но  ни одна религиознаЯ практика, ни  одна религиознаЯ традициЯ или методика
не  настраивает  на  скуку. Ќи  одно учение не  призывает скучать,  ни  одно
верование  не занимаетсЯ ею,  дабы отпускать  ее, подобно греху. ќто чувство
сопрЯжено с  обреченностью. Џаскаль отвечал  на приступы скуки,  потому  что
находил  ее  в себе, возможно любЯ  ее "Яд". Ћна  неотступно  маЯчила у него
перед  глазами, так же, впрочем, как и "слава", о которой он говорил с таким
знанием дела, что как-то даже  не  веритсЯ, будто она была длЯ него не более
чем предлогом длЯ изобличениЯ нашей суетности. Ћн описывает нашу потребность
в  ней,  анализируЯ ее во всех подробностЯх, с подозрительной симптоматичной
тщательностью.  Ћно  и неудивительно: разговорами о скуке нередко прикрывают
жажду славы.
     Ќеоднозначный, как и  все моралисты,  стремЯщийсЯ привЯзать нас к нашим
мукам и ранам, он научил нас  ненавидеть самих себЯ, научил нас наслаждатьсЯ
отвращением к самим себе. ’ак что ответственность за гноЯщиесЯ Язвы на нашей
совести, за наш  чумной экстаз,  за наше  фанатичное  любование  собственным
гниением лежит всецело на нем.
     Ѓесплотный   и  одновременно  чувственный,  он  буквально  трепещет  от
удовольствиЯ,   взираЯ   на  нашу   незначительность.  Ћн   упиваетсЯ  нашим
ничтожеством.  „рожа  при  виде  всего,  что  нас   уничтожает,  восторгаЯсь
контрастом  между  бесконечно большим и  исчезающе малым, он со знанием дела
смакует  наше  гниение.  Љто,  как не он,  возвел в  ранг  искусства  умение
извлекать наслаждение из наших несчастий?
     241


     ‘ладость  ненависти  к  самому себе:  сладость бездны! ’ак не будем  же
жалеть того,  кто  ощущал  такую  бездну рЯдом с собой. Ћн,  надо  полагать,
черпал  в ней  наслаждение, а ужас симулировал  длЯ того,  чтобы не потерЯть
престиж. Љогда  речь заходит об их сладострастии, то  даже  самые величайшие
умы  начинают лгать, а  ведь  разглЯдывание бездны -- одна из разновидностей
сладострастиЯ.  —тобы  признать  это  безо  всЯкого   стыда,   потребовалось
бесстыдство  двадцатого  века  и  то  любопытство,  которое  каждый  из  нас
испытывает  по  отношению   к  собственным  секретам.  Љопание  в  "глубинах
собственного  сердца",  как и  следовало ожидать,  привело  нас  к  открытию
Ѓессознательного, новейшего варианта паскалевских "сумерек".
        Џервый шаг к избавлению
     „лЯ того чтобы жизненный опыт стал действительно важным и перестал быть
простой   видимостью,  не  нужно  ставить  перед   собой  великие  проблемы:
разглагольствовать  о Ѓоге и  приобрести  метафизический глЯнец может любой,
почитываЯ книжки, занимаЯсь разговорами и имеЯ достаточно досуга. Ќет ничего
более  банального,  чем наигранное беспокойство,  поскольку  научитьсЯ можно
всему, в том числе и беспокойству.
     Ћднако  при  этом  на   свете  существует  и  подлинное   беспокойство,
беспокойство  в чистом виде. Џо-настоЯщему  беспокойного человека вы узнаете
по тому, как он реагирует на слова. Ћщущает ли он их скудость? ‚ызывает ли у
него  их фиаско вначале  муку, а затем  --  ликование? …сли да, то  вы,  вне
всЯкого  сомнениЯ,   видите   перед  собой  человека,  освободившегосЯ   или
находЯщегосЯ в процессе  освобождениЯ.  Џоскольку  с  вещами  нас  свЯзывают
слова,  мы  не в  силах  отказатьсЯ от вещей,  предварительно  не порвав  со
словами.  ЏолагающийсЯ на  них,  обрети он хоть  всю  мудрость  мира,  так и
останетсЯ рабом и  невеждой. ‡ато  близок к  освобождению  тот, кто восстает
против  них  или  отворачиваетсЯ  от них  с  неприЯзнью.  ќта  неприЯзнь  не
преподаетсЯ и не передаетсЯ, она созревает в сокровенных глубинах наших душ.
€  какой-нибудь  несчастный  душевнобольной,  который  испытал ее  благодарЯ
случайной  игре своих недомоганий,  находитсЯ  ближе  к подлинному знанию  и
"освобождению", нежели  неспособный  ощутить ее философ. „ело тут в том, что
философиЯ, отказываЯсь о