 любыми средствами наши
<i>космогонические  моменты.</i>  Њы  существуем по-настоЯщему  лишь  тогда,  когда
излучаем времЯ, когда  в нас  восходЯт светила  и мы щедро раздаем  их лучи,
озарЯющие   мгновениЯ...  ’огда  мы   замечаем,  что   вещи,  начинаЯ  вдруг
существовать и торопЯсь  выразить  свое изумление  этим  в  метафорах света,
становЯтсЯ красноречивыми. ‚се стремитсЯ увеличить свои размеры, раздуваетсЯ
и расширЯетсЯ, привыкает к  непривычному. ’ак рождаютсЯ чудеса: все сходитсЯ
в нас, ибо все из нас исходит. Ќо только ли из нас? Ќеужели из  одной только
нашей воли?  Њожет ли  дух  породить  столько света и это вот  времЯ, тут же
становЯщеесЯ вечностью?  Ђ кто создает в  нас это вибрирующее пространство с
такими резко очерченными экваторами?
        *
     Џолагать,  что  мы  когда-нибудь  преодолеем  такой  предрассудок,  как
агониЯ,  древнейшаЯ  из наших очевидностей, означало бы, что мы заблуждаемсЯ
относительно  своей  способности  бредить.  Ќа  деле  получаетсЯ, что  после
нескольких приступов агонии  мы  впадаем в панику, начинаем вновь испытывать
отвращение к трупу, предаемсЯ печали, ощущаем дефицит  бытиЯ  как  следствие
негативного  ощущениЯ смерти. Љаким бы тЯгостным ни  было наше  падение, оно
все-таки может быть нам полезным,  если мы  преобразуем  его  в  дисциплину,
котораЯ  поможет  нам  возвратить себе преимущества  бреда. €  тут нам снова
должны послужить  примером отшельники первых  веков христианства. Ћни научат
нас, как ради повышениЯ  нашего  психического уровнЯ мы  должны поддерживать
наш  конфликт  с  самими  собой. Ќедаром  один  из отцов  церкви  назвал  их
"атлетами  пустыни". ќто  были  действительно бойцы, и  нам трудно даже себе
представить, во власти какого  напрЯжениЯ они находились,  как  ожесточались
против себЯ, как боролись. ‘реди них были такие,  кто  произносил до семисот
молитв в  день; некоторые  после  каждой  молитвы бросали по  камушку, чтобы
подсчитывать...  Ђрифметика  безумиЯ,   вызывающаЯ  у  менЯ  восхищение   их
беспримерной гордыней. €х никак  нельзЯ  назвать слабаками,  этих одержимых,
воевавших с самым дорогим своим достоЯнием -- <i>с искушениЯми.</i> †ивЯ ради  этих
искушений,  они доводили их  до пароксизма,  чтобы было с  чем  боротьсЯ. €х
описаниЯ  "вожделениЯ"  выдержаны   в  такой   неистовой   тональности,  что
возбуждают наши органы чувств и заставлЯют нас  испытывать дрожь, которой не
испытаешь, даже читаЯ весьма  безнравственных авторов. Ћни умели прославлЯть
"плоть", ругаЯ  ее.  …сли  она  до такой степени  их притЯгивала, то как  же
велика их заслуга в том, что  они все-таки победили ее чары! ќто были титаны
даже более  разнузданные  и  более извращенные, чем  их  собратьЯ из  мифов,
которые, простаки,  никак бы не  додумались до того,  чтобы  длЯ  накоплениЯ
энергии использовать преимущества отвращениЯ к самому себе...
     268


     Џоскольку  наши естественные страданиЯ,  не  привнесенные в  нашу жизнь
посторонними  лицами,  как  правило,   недостаточно  насыщены,  недостаточно
интенсивны, нам  следует их усилить, следует даже придумать длЯ себЯ другие,
искусственные   страданиЯ.   Ѓудучи   предоставленной   самой  себе,   плоть
существенно сужает  наш горизонт. Ђ вот стоит ее немного помучить, и она тут
же делает более острым наше  восприЯтие и расширЯет  наше поле  зрениЯ:  дух
ЯвлЯетсЯ продуктом вольно или  невольно  претерпеваемых истЯзаний. Ђнахореты
умели лечить себЯ от острой недостаточности недугов... Џосле победы над всем
миром им непременно нужно было повоевать еще с собой. ЉакаЯ безмЯтежность по
отношению  к  ближним!  Ќе оттого  ли мы  так  свирепы,  что  наши инстинкты
чересчур внимательны  к другим людЯм?  ‚от если бы мы  больше интересовались
самими  собой,  если  бы  мы  стали центром  и  объектом наших  смертоносных
наклонностей,  нетерпимости стало  бы  меньше.  Њы  никогда  не  сможем даже
приблизительно представить себе,  от скольких ужасов и гнусностей пустынники
избавили  человечество.  …сли  бы  все те монахи остались пребывать  в миру,
каких  бы только бесчинств они ни совершили! ‚еличайшим благом длЯ  их эпохи
оказалось то, что они решили направить  свою жестокость против самих себЯ. €
если  нашим нравам суждено  смЯгчитьсЯ, то длЯ этого  нам следует  научитьсЯ
обращать свои когти против себЯ же, пользуЯсь приемами отшельников...
        *
     ‡ачем,  скажут  нам,   восхвалЯть   эти  Язвы,  эти  отвратительные   и
исключительные ЯвлениЯ, о которых рассказывает аскетическаЯ  литература? —то
поделаешь, приходитсЯ  хвататьсЯ за все. Њне  глубоко отвратительны монахи и
их убеждениЯ, и все же Я не могу не восхищатьсЯ их выходками, их своевольной
натурой,  их  упорством. ‚  такой  энергии  должен крытьсЯ  какой-то секрет,
назовем его  религиозным секретом. •отЯ  религии, возможно, и не стоЯт того,
чтобы  ими  заниматьсЯ,  нельзЯ  отрицать,  что все  живое,  любой  рудимент
экзистенции  сопричастны  некой религиозной  сущности. ‘кажем  без обинЯков:
религиозным ЯвлЯетсЯ все, что  мешает нам упасть, всЯкаЯ ложь, спасающаЯ нас
от очевидных истин, от которых легко  задохнутьсЯ.  Љогда Я присваиваю  себе
часть вечности и  воображаю заключающее менЯ  в себе постоЯнство,  Я попираю
очевидность собственного хрупкого и ничтожного бытиЯ, лгу и другим, и самому
себе. …сли бы Я вел себЯ иначе, Я тут же исчез бы. Њы  длимсЯ ровно столько,
сколько  длЯтсЯ наши фикции. € когда  мы  разоблачаем их, наши  капиталы лжи
тают, наши запасы  религии иссЯкают. —еловеческое существование  равнозначно
акту   веры,   протесту  против  истины,  нескончаемой  молитве...   —еловек
неверующий и человек  набожный, соглашаЯсь  жить,  по сути начинают походить
друг на друга,  так как оба принимают единственное решение,  печать которого
лежит на  живых существах. —то  же касаетсЯ идей и доктрин, то это не  более
чем фасады, не  более чем капризы и  случайности. …сли вы не принЯли решениЯ
покончить  жизнь самоубийством, то  между  вами  и  остальными  нет  никакой
разницы:  вы входите  в  общность  живущих,  ЯвлЯющихсЯ  в качестве  таковых
великими  верующими.  ‚ы  изволите дышать?  ‡начит,  вам  до свЯтости  рукой
подать, вы уже заслуживаете канонизации...
     Ђ если вы еще к тому же недовольны собой и желаете изменить собственную
природу, то включаетесь в веру вдвойне: вы хотите, чтобы у вас
     269


     было две  жизни в одной. Љак  раз  к этому и  стремились  наши  аскеты,
когда,  превращаЯ  смерть  в средство, препЯтствующее умиранию,  предавались
ночным  бдениЯм, ночной атлетике и заходились  в  воплЯх. Њожет быть,  нам и
удастсЯ воспроизвести их исступление и даже превзойти его, но длЯ  этого нам
необходимо так же  терзать наш  рассудок, как  они терзали свой. "ЊенЯ ведет
некто еще  более безумный, чем Я сам" -- так говорит наша жажда. Ќас спасают
лишь  пЯтна на нашем интеллекте,  лишь его помутнениЯ: если бы наш ум  обрел
вдруг абсолютную проницательность, то в результате мы лишились бы обитающего
в нас недомыслиЯ, которому мы обЯзаны лучшими из наших иллюзий и конфликтов.
     Џоскольку  любаЯ  форма жизни  предает и извращает †изнь, по-настоЯщему
живой человек обременЯет себЯ максимальным количеством  несовместимых вещей,
устремлЯетсЯ в погоню за удовольствиЯми и страданиЯми, принимает нюансы того
и  другого, отвергает все  <i>отчетливые</i> ощущениЯ  и  все  чистые, без  примеси
состоЯниЯ.   ‚нутреннее   наше   бесплодие  свЯзано   с  властью   над  нами
<i>определенного,</i>  с  тем,  что   мы   отвергаем  любую  расплывчатость  и  наш
изначальный хаос,  который, питаЯ наши бредовые видениЯ, предохранЯет нас от
подобного бесплодиЯ.  € именно  против этого  благотворного фактора,  против
этого хаоса ополчились все научные  школы, все философии.  Ђ ведь если мы не
будем  его  лелеЯть,  мы  промотаем  последние  запасы  наших  сил,  которые
поддерживают и стимулируют в нас смерть, не даваЯ ей постареть...
        *
     Џреобразовав смерть в  жизнеутверждающее  начало,  сделав из страшилища
спасительную фикцию, исчерпав наши аргументы против очевидности, мы все-таки
еще можем  оказатьсЯ жертвами  маразма: таков реванш нашей желчности,  нашей
природы,   этого   демона  здравого  смысла,  который,  немного   прикорнув,
просыпаетсЯ,  чтобы  изобличить  нелепость  и  смехотворность  нашей воли  к
самоослеплению.  ‚едь  мы всю  жизнь  старались быть  беспощадно зоркими  и,
привыкнув  к  Яду  истины,  способствовали собственной гибели,  столько  лет
созерцаЯ собственную бренность, чтобы вывести из  нее первопринцип знаниЯ! Ђ
между тем мы должны  научитьсЯ  мыслить  и вопреки нашим сомнениЯм,  вопреки
тому, что ЯвлЯетсЯ длЯ нас несомненным и вопреки нашим всеведущим  прихотЯм,
и главное, мы должны создавать себе <i>другую</i> смерть,  смерть, не совместимую с
гниением, должны смиритьсЯ с недоказуемым, с тем, что нечто существует...
     ђазумеетсЯ,  верить  в  Ќичто  было  удобнее.  Љак же  все-таки  трудно
<i>растворитьсЯ</i> в Ѓытии!


        €‘’Ћђ€џ € “’ЋЏ€џ


     I. Ћ „‚“• ’€ЏЂ• ЋЃ™…‘’‚Ђ
        Џисьмо к далекому другу
     Џосле  стольких  лет молчаниЯ  ‚ы настойчиво просите  менЯ  из  страны,
котораЯ  была  нашей,   а  теперь  не  принадлежит   никому,   сообщить  ‚ам
подробности,  касающиесЯ моих  занЯтий,  равно как и этого "чудесного" мира,
где, как ‚ы пишете,  Я имею  счастье жить,  осваиваЯ его  просторы. <i>џ</i> мог бы
ответить ‚ам,  что  Я человек незанЯтый  и что этот  мир  отнюдь не чудесен.
Ћднако  столь  лаконичный  ответ  при  всей  его  точности  не  смог  бы  ни
удовлетворить  ‚ашу любознательность,  ни дать ответы на  те  многочисленные
вопросы, которые ‚ы  мне  задаете.  ‘реди них есть один,  едва отличимый  от
упрека,  вопрос, который менЯ особенно поразил.  ‚ы хотели бы знать, намерен
ли  Я в  один  прекрасный день вернутьсЯ к нашему родному Языку  или же хочу
сохранить верность другому моему Языку, на  котором мне пишетсЯ вовсе не так
легко, как ‚ам кажетсЯ, и на  котором  Я никогда и не буду писать  легко.  ‚
настоЯщий  кошмар превратилсЯ бы подробный рассказ о моих взаимоотношениЯх с
этим  заимствованным  средством  общениЯ,  со  всеми этими  обдумываемыми  и
передумываемыми  словами, сгибающимисЯ от тЯжести  нюансов, невыразительными
оттого, что  они уже  все выразили, ужасными в  своей точности, несущими  на
себе  бремЯ  усталости  и стыдливости, сдержанными даже  в вульгарности.  Ќу
скажите мне, под  силу ли скифу освоитьсЯ с  ними  до такой  степени,  чтобы
досконально  воспринимать их смысл  и совестливо, скрупулезно  распорЯжатьсЯ
ими? ‚едь  среди  них  нет буквально ни одного  такого, чьЯ изнемогающаЯ  от
изощренности  элегантность  не доводила бы  менЯ до  головокружениЯ: там  не
осталось  никаких следов почвы, никаких  следов крови и  души.  Ћкостенелый,
чопорный,  как  труп, синтаксис сковывает их и предписывает занЯть то место,
сдвинуть  с  которого  их был  бы  не  в  состоЯнии  даже  ‚севышний.  Љакое
количество кофе, сигарет и словарей необходимо длЯ того, чтобы написать хотЯ
бы  одну  более или менее  правильную  фразу  на этом  неприступном, слишком
благородном и слишком изысканном длЯ менЯ Языке! Љ сожалению, Я заметил это,
уже ввЯзавшись  в работу, когда  слишком поздно  было  поворачивать назад; в
противном случае Я бы  никогда не отказалсЯ от  нашего Языка, ибо  мне еще и
сейчас  случаетсЯ  с  тоской вспоминать  исходЯщий от него запах свежести  и
гнили, солнца
     272


     и  коровьих  лепешек,  вспоминать  его ностальгическую  некрасивость  и
великолепную безалаберность. џ не могу  к нему вернутьсЯ.  џзык, который мне
пришлось выбрать, удерживает менЯ  при себе, привЯзывает к себе уже хотЯ  бы
теми муками, которых он мне стоил. Џравда  ли,  что  Я "ренегат",  как можно
понЯть из ‚аших  слов?  "ђодина  --  это всего лишь стойбище в пустыне",  --
говоритсЯ в одном тибетском тексте. џ не  захожу так далеко: Я  отдал бы все
пейзажи мира за пейзаж моего  детства.  Џричем здесь следует  добавить, что,
хотЯ он и представлЯетсЯ мне настоЯщим  раем, ответственность за это целиком
лежит на иллюзионистских  способностЯх и изъЯнах моей памЯти. Њы все ощущаем
на  себе власть  нашего происхождениЯ: лично Я, думаЯ о своем происхождении,
испытываю  Явно  отрицательные  эмоции, о  которых можно  рассказать лишь на
Языке   самонаказаниЯ,   на   Языке  добровольно   принЯтого,   откровенного
самоуничижениЯ  и  готовности  к  катастрофе.  Њожет  быть,  подобного  рода
патриотизм   относитсЯ  к  компетенции   психиатров?   ‘огласен,  но   иного
патриотизма  не  мыслю,  и,  когда  Я сравниваю свою и  вашу  судьбы, он мне
представлЯетсЯ -- зачем скрывать? -- единственно разумным.
     Ѓудучи  более  счастливым  по  натуре  человеком, ‚ы смирились с прахом
родной нашей земли. Љроме того, ‚ы обладаете способностью  выносить  все без
исключениЯ режимы, даже самые жестокие. Ќе то чтобы ‚ам не хотелось жить как
вздумаетсЯ, не то чтобы ‚ас не  искушал беспорЯдок, а просто,  насколько мне
известно, на свете не существует человека более  невосприимчивого, чем ‚ы, к
суевериЯм "демократии". Ѓыло, надо сказать, времЯ,  когда Я испытывал к  ним
такое  же отвращение,  как  и  ‚ы, а то и большее.  џ  был тогда  молод и не
допускал  существованиЯ  никаких  иных  истин,  кроме моих  собственных,  не
признавал за оппонентом права  верить в  свою истину, отстаивать свое мнение
или навЯзывать его другим. ‚ моем сознании никак не укладывалось, что партии
могут сталкиватьсЯ, не уничтожаЯ друг друга. Џарламентский режим казалсЯ мне
позором  рода  людского, символом  увЯданиЯ  человечества,  обескровленного,
отказавшегосЯ  от  страстей  и  убеждений,  утратившего  абсолют,  лишенного
будущего, ограниченного во всех отношениЯх, неспособного  возвыситьсЯ до той
высшей мудрости,  котораЯ учила менЯ, что  целью дискуссии может быть только
полное  изничтожение  оппонента. Ђ  вот системы, которые  стремились  убрать
парламентский режим, чтобы занЯть его место, казались мне все без исключениЯ
<i>прекрасными,</i> гармонирующими с движением †изни, моего тогдашнего божества. Ќе
знаю,  за кого, свЯтого или покойника,  Я должен принимать человека, который
не  поддалсЯ,  когда  ему не  было тридцати,  искушению  ни  одной  из  форм
экстремизма, не знаю, должен ли Я восхищатьсЯ им или презирать его. Ќе встал
ли он из-за нехватки биологических ресурсов над или под временем? Ђ впрочем,
какое  имеет  значение, положительнаЯ тут недостаточность или отрицательнаЯ!
Ќе  имеющий  ни желаниЯ, ни воли разрушать, он подозрителен, он  или победил
беса  или  же,  что  значительно  хуже,  никогда  не  был им  одержим.  †ить
по-настоЯщему  --  значит не  признавать  других;  а  если человек принимает
других, он должен быть готов на самоотречение, должен совершать  насилие над
собой,  идти против собственной природы,  <i>ослаблЯть себЯ.</i> ‘вободу  соотносЯт
только с самим собой; на ближнего ее распространЯют лишь ценой изнурительных
усилий. Ћтсюда недолговечность либерализма,
     273


     ЯвлЯющегосЯ  вызовом  нашим  инстинктам,  чудодейственным и  преходЯщим
успехом, состоЯнием исключительности, антиподом наших насущных потребностей.
Џо своей природе мы к этому не пригодны: единственное, что нам остаетсЯ,  --
изнурЯть себЯ.  ’акова жалкаЯ судьба нации,  котораЯ вынуждена  опускатьсЯ в
одном отношении,  чтобы  возвыситьсЯ  в  другом,  к  тому же нации, ни  один
представитель  которой,   кроме  преждевременно   одрЯхлевших,  не  жертвует
принципами  "гуманности".  ЏотухшаЯ страсть, равновесие, утраченное не из-за
чрезмерности,  а из-за  недостатка  энергии, терпимость не может  соблазнить
молодежь. Ќевозможно безнаказанно вмешиватьсЯ в политическую борьбу.  ‘делав
из  молодежи культ, наша  эпоха обрела  кровожадность.  Ќедавние  потрЯсениЯ
вызваны молодежью,  той  легкостью,  с  которой  она  следует  заблуждениЯм,
претворЯЯ их  в действие. Џредоставьте молодежи возможность и удобный случай
участвовать в массовых избиениЯх -- и она слепо последует за вами. Ќа исходе
отрочества мы фанатичны по определению; Я тоже был таким --  и  до смешного.
Џомните ли ‚ы времЯ, когда Я выпаливал зажигательные каламбуры -- не столько
из  любви  к  скандалу, сколько  из  необходимости  избавитьсЯ  от  какой-то
лихорадки, котораЯ, если бы не это словесное  безумие, неминуемо  уничтожила
бы менЯ?  “бежденный,  что  недуги нашего общества  исходЯт  от  стариков, Я
вынашивал идею  ликвидации  всех граждан, переступивших  рубеж  сорокалетиЯ,
когда  начинаетсЯ  склероз  и  мумификациЯ, перелом, после которого  --  как
нравилось  мне думать -- каждый человек становитсЯ оскорблением длЯ народа и
обузой длЯ общества.  ќта идеЯ так восхищала менЯ, что Я  без  колебаний  ее
излагал.  ‡аинтересованные  лица  выслушивали  мою  идею  без  энтузиазма  и
называли менЯ каннибалом. ’ак  что начало моей  карьеры благодетелЯ общества
отнюдь нельзЯ назвать счастливым. ‚ы же сами тогда, несмотрЯ на широту своих
взглЯдов  и свою  смелость,  своими  оговорками и возражениЯми  помогли  мне
отказатьсЯ от моего проекта. Ќо был  ли  мой план достоин осуждениЯ? ‚едь он
попросту выражал то, чего в глубине души желает всЯкий преданный собственной
стране человек: уничтожениЯ половины соотечественников.
     Љогда  Я  размышлЯю  об  этих  моментах  воодушевлениЯ  и   Ярости,   о
безрассудных  помыслах, терзавших и затемнЯвших мое сознание, Я соотношу  их
теперь  не  с  филантропическими  или разрушительными грезами и не с  манией
невесть  какой  чистоты,  но  со  своего  рода  животной  печалью,  котораЯ,
спрЯтавшись под маской горЯчности, обнаруживала себЯ, пополнЯЯ  мой  горький
опыт,  и которую Я культивировал в себе, не переставаЯ радоватьсЯ тому, что,
в  отличие  от  многих  других,  мне  не  надо  выбирать  между пошлостью  и
жестокостью. ђаз уж мне выпало быть  жестоким, чего лучшего мог Я  желать? “
менЯ была волчьЯ душа, и моЯ свирепость, питаЯ саму себЯ, переполнЯла менЯ и
порождала  во  мне иллюзии: в общем,  Я  был счастливейшим  из  ликантропов.
‘лава, к которой Я страстно стремилсЯ  и которую столь же страстно был готов
от  себЯ  отринуть,  -- чего стоит слава, когда ты ее уже достиг, говорил  Я
себе,  коль скоро  она  сообщает о нас  и навЯзывает нас  лишь  настоЯщим  и
будущим поколениЯм, исключаЯ из прошлого? Љакой толк в известности, если  ты
не был ни таким-то мудрецом, ни таким-то безумцем,  ни  Њарком  Ђврелием, ни
Ќероном?  ‚едь мы  словно  никогда  и  не существовали  длЯ  стольких  наших
кумиров, и наши имена не потревожат ни одно
     274


     из минувших  столетий; ну  а  те,  что придут после, что принесут  они?
Љакой  прок  в  будущем --  в  этой  половинке  времен  -- длЯ влюбленного в
вечность?
     ‘колько терзаний  мне  довелось пережить  и сколько усилий понадобилось
длЯ  того,  чтобы избавитьсЯ  от моих  неистовств, Я говорить не  стану, это
занЯло бы слишком  много времени; это могло бы послужить предметом одного из
тех нескончаемых разговоров, секретом  которых  владеют или, скорее, владели
Ѓалканы.  Ќо  какими бы ни были  мои  терзаниЯ, они  далеко не  единственнаЯ
причина, по которой изменились  мои взглЯды; этому  во многом способствовало
более  естественное и более  удручающее Явление  --  возраст  вместе  с  его
симптомами,  которые не обманывают: Я начал проЯвлЯть все больше  терпимости
-- как мне казалось, возвещавшей о некоем глубинном потрЯсении и о каком-то,
безусловно, неисцелимом недуге. Џиком же  моих переживаний на сей счет стало
то,  что у  менЯ  не было  больше  сил желать смерти врагу; напротив, Я  его
понимал, сравниваЯ его  желчность с моей желчностью: он  существовал и -- о,
неслыханное  вырождение,  --  мне  было  приЯтно,  что  он  существует.  Њои
ненависти  как  источники вдохновений  с каждым днем  утихали и умалЯлись, а
исчезнув совсем,  уносили  с  собой лучшую часть менЯ  самого. "—то  делать?
ЉакаЯ бездна менЯ влечет?" -- спрашивал Я себЯ непрестанно. Џо мере убываниЯ
энергии усиливалась моЯ склонность к терпимости. <i>џ</i> определенно не был больше
молодым: <i>другой</i> представлЯлсЯ мне  постижимым и даже реальным. <i>џ</i> распрощалсЯ
с "…динственным и  его собственностью"<sup>1</sup>; менЯ искушала  мудрость:
может, Я  стал конченым человеком?  ‚едь нужно быть таковым, чтобы сделатьсЯ
<i>истинным</i> демократом. Љ великому моему  счастью, Я заметил, что это не совсем
мой случай, что  Я  сохранил  остатки фанатизма и легкомыслие юности:  Я  не
поступилсЯ ни одним из моих новых  принципов и был <i>неисправимым</i> либералом. џ
им и осталсЯ. ‘частливаЯ несовместимость, нелепость,  котораЯ  менЯ спасает.
Џорой  Я  страстно  стремлюсь  Явить  собой  пример  образцового  умеренного
человека --  и поздравлЯю  себЯ  с тем,  что это мне  недоступно:  настолько
страшит  менЯ  старческое  слабоумие.  Ќастанет  пора,  когда, перестав  его
боЯтьсЯ,  Я  приближусь к той  идеальной уравновешенности,  о  которой порой
грежу. …сли же с годами ‚ам суждено --  как  Я надеюсь -- опуститьсЯ подобно
мне, то, может быть, к концу столетиЯ нам придетсЯ бок о бок заседать с ‚ами
в  каком-нибудь  воскрешенном парламенте --  и тогда,  два  маразматика,  мы
сможем лицезреть сказочный вечный мир. Њы  становимсЯ терпимыми лишь по мере
того, как терЯем  жизненную  силу, постепенно впадаем в детство и становимсЯ
слишком усталыми, чтобы мучить других своей любовью или ненавистью.
     Љак видите,  у менЯ "широкие" взглЯды на все. € они так широки, что мне
невдомек, каково мое отношение к каким бы то ни было проблемам. ‘удите сами.
’ак, на ‚аш  вопрос, упорствую ли Я в своих предрассудках  в отношении нашей
маленькой западной соседки и лелею ли Я к ней свою прежнюю злобу, Я не знаю,
как  отвечать;  самое  большее,   что  Я  могу,  так  это  удивить  ‚ас  или
разочаровать. € дело здесь,  поймите, в том, что у нас с ‚ами разный опыт  в
отношении ‚енгрии.
     Џоскольку вы родились по  ту сторону Љарпат, вы не могли быть знакомы с
венгерским  жандармом,  этим жупелом  моего трансильванского детства. …два Я
замечал одного из них где-нибудь вдалеке, как менЯ охватывала
     275


     паника,  и  Я  обращалсЯ  в бегство: это был чужой,  это  был  враг,  и
ненавидеть  вообще означало  ненавидеть именно <i>его.</i>  €з-за него Я  с истинно
мадьЯрской страстью чувствовал  омерзение ко всем венграм. ќто  ответ на ‚аш
вопрос, <i>интересовали</i>  ли  они менЯ.  Џоскольку  обстоЯтельства  впоследствии
изменились, у менЯ не осталось больше  причин держать на  венгров злобу. ’ем
не  менее  Я  долго еще,  желаЯ представить себе  какого-нибудь  угнетателЯ,
вспоминал  именно  их, с их  пороками и  достоинствами. ‚едь кто  бунтует  и
восстает?  Ћчень редко --  раб  и почти всегда -- угнетатель, ставший рабом.
‚енграм прекрасно известно, что  такое тираниЯ, ибо они сами осуществлЯли ее
с несравненным  мастерством: об  этом  могли бы  дать  немало  свидетельских
показаний национальные  меньшинства былой монархии. ’ак как в прошлом венгры
прекрасно справились  с ролью хозЯев, в наше времЯ они менее, чем все прочие
народы –ентральной …вропы,  оказались способны сами терпеть рабство. Љоли уж
у них была склонность повелевать, как им было не приобщитьсЯ к свободолюбию?
Ѓудучи  традиционными   гонителЯми,  создателЯми   механизма  порабощениЯ  и
нетерпимости, они поднЯлись против режима, который имеет немало общих черт с
тем, что некогда установили они сами в отношении других народов. Ђ поскольку
нам, дорогой друг, до сих  пор не выпало шанса кого-либо угнетать, нет у нас
и шанса  превратитьсЯ  в  бунтовщиков. ‹ишенные этого  двойного счастьЯ,  мы
подобающим  образом  влачим  наши  оковы,  и  мне  не  пристало   оспаривать
добродетели нашей  сдержанности и благородство  нашего  рабства,  признаваЯ,
однако, что наша чрезмернаЯ скромность  доводит нас до тревожных крайностей.
’акое  количество мудрости переходит  все границы; она столь чрезмерна,  что
порой даже обескураживает  менЯ. Џризнаюсь ‚ам, Я  завидую надменности наших
соседей, завидую даже их  Языку, хоть  и дикому,  но обладающему красотой, в
которой нет  ничего человеческого, Языку, чьЯ звучность  напоминает о других
мирах,  Языку  могучему  и  разрушительному, предназначенному  длЯ  молитвы,
завываний и плача, Языку, прорвавшемусЯ откуда-то из ада,  чтобы запечатлеть
его интонацию и его раскаты. •отЯ  по-венгерски Я знаю  только ругательства,
этот Язык мне бесконечно приЯтен, и Я не устаю слушать  его, он околдовывает
и  леденит  менЯ,  Я  покорЯюсь   его  чарам  и  его  уродству,   всем  этим
цианисто-нектарным  словам, столь уместным  при агонии. €менно на венгерском
следует испускать дух -- или отрекатьсЯ от смерти.
     ђешительно, Я все меньше  и меньше ненавижу своих прежних хозЯев.  …сли
хорошенько поразмыслить,  даже во  времена  своего  расцвета  они оставались
одинокими в  центре  …вропы, один  на один со своими гордостью и скорбью, не
имеющими  крепких уз  родства ни  с  одним другим  народом. Џосле нескольких
набегов  на  ‡апад,  где  они  смогли  продемонстрировать  и исчерпать  свою
первобытную  дикость, венгры -- эти  завоеватели, опустившиесЯ до оседлости,
-- отхлынули назад, на берега  „унаЯ, чтобы там петь и причитать,  изнашиваЯ
свои  инстинкты.  …сть  у  этих изысканных  гуннов  меланхолиЯ, возникшаЯ из
подавлЯемой жестокости,  равной которой нигде  не  сыскать: словно  их кровь
предавалась грезам о себе  самой.  € все  это  в  конце  концов  разрешалось
мелодией.  Ќедалеко ушедшие  от  собственной  сущности,  хотЯ  и  затронутые
цивилизацией, несущие на себе  ее  клеймо, осознающие  свое происхождение от
уникальнейшей орды, обладающие одновремен-
     276


     но  и  глубоким  и  показным  самомнением,  которое  придает  им скорее
романтический, нежели трагический, облик, они не  могли не выполнить миссии,
выпавшей на их долю в современном мире: реабилитировать шовинизм, придав ему
размах и фатальность,  достаточные длЯ  того, чтобы привлечь к нему  взглЯды
лишенных иллюзий наблюдателей. џ  тем  более склонен к признанию их  заслуг,
что именно через них мне было дано изведать наихудшее из  унижений: родитьсЯ
в  неволе,  а   также   испытать   "горести  унижениЯ",   по  мнению  одного
моралиста<sup>1</sup>,  самые невыносимые из всех горестей. Ђ  разве ‚ы сами
не ощущали того сладострастиЯ, которое обретаешь, силЯсь быть объективным по
отношению к тем, кто глумилсЯ над тобой, поднимал на смех, истЯзал, особенно
втайне разделЯешь  их пороки и несчастьЯ? Ќе следует заключать из этого, что
Я  желал  бы быть произведенным в чин  ‚енгра. Њне далеко до таких потуг:  Я
знаю  свои рамки и не  намереваюсь за них выходить.  ‘  другой  стороны, мне
известны  и  рамки  нашей соседки, и  стоит моему энтузиазму в  ее отношении
снизитьсЯ хотЯ  бы  на  градус, чтобы  Я перестал  гордитьсЯ честью, которую
‚енгриЯ мне оказала, притеснЯЯ менЯ.
     Ќароды  внушают  гораздо  более  противоречивые  чувства, чем отдельные
индивиды;  мы  их  любим  и  в  то  же  времЯ  ненавидим;  будучи  объектами
привЯзанности и отвращениЯ, они не заслуживают  того, чтобы мы  питали к ним
какую-то определенную страсть. ‚аша  предвзЯтость  по  отношению  к западным
народам,  чьих  недостатков ‚ы не в  состоЯнии различить,  --  следствие  их
отдаленности:  это оптический  обман либо  тоска  по  недостижимому.  ‚ы  не
различаете также и недостатков буржуазного общества; Я даже подозреваю,  что
‚ы ему  симпатизируете. €здалека ‚ы, возможно, видите  чудную картинку,  это
вполне естественно. Ќо  поскольку Я наблюдаю с близкого расстоЯниЯ, мой долг
заключаетсЯ в том, чтобы разрушить иллюзии, которые могут остатьсЯ  у ‚ас на
этот счет. Ќе то чтобы мне это общество совсем не нравилось -- ‚ы знаете мою
слабость к безобразному, -- но та бесчувственность, какую оно требует, чтобы
его переносить, намного превышает запасы моего  цинизма.  Њало сказать,  что
здесь  много  несправедливости:  если  начистоту,  то  оно  ЯвлЯетсЯ  просто
квинтэссенцией   несправедливости.  ’олько  праздные   люди,  паразиты,  асы
непорЯдочности, малые  и большие мерзавцы  получают выгоду от благ,  которые
общество  выставлЯет напоказ,  и от  той роскоши, которой  оно кичитсЯ;  это
кажущиесЯ  наслаждение  и  изобилие.  Џод  показным  блеском  скрываетсЯ мир
печалей,  от перечислениЯ которых Я ‚ас избавлю. Љак -- не думаЯ о  чуде  --
объЯснить тот факт, что это общество не  рассыпаетсЯ в прах  на наших глазах
или что никто его <i>сей же час</i> не взрывает?
     "„а  ведь  и наше едва ли  лучше. Џожалуй, даже хуже", -- возразите ‚ы.
„опускаю. Ќо здесь-то  и зарыта собака. Њы лицом к  лицу столкнулись с двумЯ
типами  нетерпимого  общества. € серьезность проблемы заключаетсЯ в том, что
злоупотреблениЯ  в  ‚ашем обществе дают  возможность  нашему упорствовать  в
своих злоупотреблениЯх и вполне эффективно противопоставлЯть ‚ашим мерзостЯм
наши  собственные. ѓлавный упрек, какой  можно адресовать  ‚ашему режиму, --
это   разрушение   социальной   утопии,   ЯвлЯющейсЯ   фактором   обновлениЯ
общественных институтов и народов. ЃуржуазиЯ уразумела, какую  пользу  может
извлечь из ‚ашей системы в  своей борьбе  с противниками существующего у нас
<i>status quo.</i> "—удо", которое ее спа-
     277


     сает  и  предохранЯет  от немедленной  гибели, -- это  как раз  крах на
другой  стороне,  возможность  показать,  как  там извратили  великую  идею,
вытекающее  из  этого разочарование, которое, овладев умами,  парализует их.
Џоистине  неожиданное разочарование  --  провиденциальнаЯ помощь  буржуазии,
кормЯщейсЯ  от  нее и извлекающей  из  нее доводы в  оправдание  собственной
живучести. Њассы не всколыхнутсЯ,  если им придетсЯ делать выбор всего  лишь
между бедствиЯми нынешними и грЯдущими. Ћни смирились  с тем, что  выпало на
их  долю,  и  нисколько  не  заинтересованы  в  том, чтобы рисковать  собой,
стремЯсь к иным бедствиЯм, неведомым, но неизбежным. Џрогнозируемые бедствиЯ
не волнуют воображение, и еще не было случаЯ, чтобы революциЯ совершалась во
имЯ   мрачного  будущего  или   какого-то  горького  пророчества.   Љто  мог
предположить  в  прошлом столетии, что  пороки и  беззакониЯ нового общества
позволЯт  старому  обществу сохранитьсЯ и даже упрочить свое  положение, что
возможное, став реальностью, помчитсЯ на помощь минувшему?
     ‡десь,  как  и там,  мы  дошли до мертвой точки, в равной мере лишенные
наивности, из-за которой рождаютсЯ бредни о будущем.  ‚ конце  концов, жизнь
без  утопий   становитсЯ  непригодной  длЯ  дыханиЯ,  по  крайней  мере  длЯ
большинства: поскольку  миру  угрожает окаменение,  ему  необходим  какой-то
новый   бред.   ќто   единственнаЯ   очевидность,  вытекающаЯ   из   анализа
современности. ’ем временем наша ситуациЯ представлЯетсЯ нам, живущим здесь,
достаточно  любопытной.  ‚ообразите  перегруженное  сомнениЯми  общество,  в
котором никто, за исключением нескольких  заблудших  овец, ничего целиком не
принимает, где, будучи свободными от суеверий  и убеждений, все выступают за
свободу и никто не уважает форму правлениЯ, котораЯ ее защищает и воплощает.
Ѓессодержательные   идеалы,  или,  если  воспользоватьсЯ  другим   столь  же
потрепанным словом,  пустые  мифы. ‚ы разочарованы  из-за обещаний,  которые
оказались  невыполнимыми;  мы  --  из-за отсутствиЯ  каких  бы  то  ни  было
обещаний.  ’ем  не  менее  мы  сознаем преимущество, предоставлЯемое  разуму
режимом,   который   пока   что   дает   ему   проЯвлЯть   себЯ,   как   ему
заблагорассудитсЯ,  не  стеснЯЯ  его   строгостЯми  каких  бы   то  ни  было
предписаний. Ѓуржуа ни во что не верит, это факт. Ќо осмелюсь сказать, что в
этом заключаетсЯ  положительнаЯ  сторона его ничтожества,  ибо свобода может
проЯвлЯтьсЯ лишь при отсутствии верований, аксиом  и только  там, где законы
обладают  не большим  авторитетом, чем  гипотезы. …сли  же мне возразЯт, что
буржуа  все же во  что-то верит,  что  деньги  ЯвлЯютсЯ длЯ  него  догмой, Я
отвечу, что  это самаЯ  отвратительнаЯ из  догм и -- как  бы странно  это ни
звучало  --  наиболее приемлемаЯ длЯ духа.  Њы  прощаем другим их богатство,
если взамен они предоставлЯют нам  свободу умереть  от  голода <i>как  нам  это
угодно.</i>  Ќет, не столь уж  оно и  зловеще, это общество, которому нет до вас
дела,  которое оставлЯет вас на произвол судьбы,  гарантирует  вам право  на
него  нападать, побуждает  вас к этому и даже обЯзывает вас этим заниматьсЯ,
когда ему самому лень или не хватает энергии ругать самого  себЯ. ‚ конечном
счете столь же безразличное к  собственной судьбе, как и к вашей, оно никоим
образом не  пытаетсЯ ни облегчить ваши беды, ни усугубить их. …сли оно вас и
эксплуатирует,  то  чисто  механически,  непредумышленно  и  беззлобно,  как
приличествует  утомленным  и  пресыщенным  животным,  столь  же  отравленным
скептицизмом, как и их
     278


     жертвы. ђазница между  режимами не столь важна, как это представлЯетсЯ;
вы одиноки насильно, а мы без принуждениЯ. ’ак ли уж велико расстоЯние между
адом и скорбным раем?  ‚се  общества  плохи; однако же, Я признаю, что здесь
существуют  градации,  и  если Я  выбрал  это,  то  именно  потому, что умею
различать оттенки плохого.
     ‘вобода, как Я  ‚ам уже сказал, длЯ своего  проЯвлениЯ требует пустоты.
Ћна  требует  этого  --  и этого  же  не  выдерживает.  “словие,  которое ее
определЯет,  ее же и отменЯет. “ свободы нет устоев: чем  более  полной  она
будет, тем меньше ее останетсЯ, ибо длЯ нее все представлЯет угрозу,  вплоть
до  принципа,  из  которого  она  исходит.  —еловек  так  мало  приспособлен
переносить свободу и так мало заслуживает ее, что даже преимущества, которые
она предоставлЯет, подавлЯют его, и в конце концов  она  начинает  столь его
тЯготить, что ее избытку он предпочитает избыток террора. Љ этим неудобствам
присоединЯютсЯ  и другие; либеральное общество, устранЯЯ "тайну", "абсолют",
"порЯдок"  и  не  имеЯ  в  своем  распорЯжении  ни подлинной метафизики,  ни
подлинной полиции, перекладывает ответственность за индивида на него самого,
при  этом полностью отстранЯЯ  его  от  собственной  сути,  от присущих  ему
глубин. € если  у  свободы  нет корней, если она совершенно <i>поверхностна,</i> то
это потому, что она -- вещь сама по себе хрупкаЯ, не приспособленнаЯ к тому,
чтобы сохранЯтьсЯ и  выживать  перед лицом опасностей, грозЯщих  ей извне  и
изнутри;  к  тому же ЯвлЯетсЯ  на  свет она лишь  по милости  агонизирующего
режима,  в момент,  когда  какой-то класс  переживает упадок  и разлагаетсЯ:
именно деградациЯ аристократии позволила XVIII в. предаватьсЯ велеречивости.
€  именно слабосилие  буржуазии  позволЯет  нам  сегоднЯ  предаватьсЯ  нашим
причудам.  ‘вободы  процветают  лишь  в  больном  обществе:   терпимость   и
немощность -- слова синонимы. ‚ политике это столь же очевидно, как и во все
остальном. Љогда Я понЯл эту истину, почва начала ускользать у  менЯ  из-под
ног. …ще и  теперь, сколько Я ни восклицаю: "’ы  живешь в обществе свободных
людей!"  -- гордость, которую  Я  при этом  испытываю, всегда сопровождаетсЯ
ощущением   испуга   за  мою   грозную   уверенность  и   еще  ощущением  ее
несостоЯтельности.  ‚   потоке  времени  свобода  занимает  едва  ли  больше
мгновений, чем экстаз в  жизни  мистика. Ћна ускользает  от нас в  тот самый
момент, когда  мы пытаемсЯ  ее  схватить и  сформулировать:  никто  не может
наслаждатьсЯ ею без трепета. Ћна безнадежно смертна, и стоит ей водворитьсЯ,
как она обнаруживает,  что будущего у нее  нет, и все  свои слабые  силы она
начинает использовать на самоотрицание и на приближение своей агонии. Ќет ли
в  нашей любви  к ней некой извращенности? € не  странно ли  наше  культовое
отношение  к тому, что не желает и не  может длитьсЯ? „лЯ  вас, у которых ее
больше нет, она -- это все; длЯ нас, обладающих ею, она -- лишь иллюзиЯ, ибо
мы  знаем, что потерЯем  ее и  что  в любом  случае  она только  длЯ  того и
создана,  чтобы  быть утраченной. ‚от  почему  из центра нашего  небытиЯ  мы
обращаем во все стороны наши взоры, не пренебрегаЯ среди прочего таЯщимисЯ в
нас самих возможностЯми собственного спасениЯ. ‚прочем,  абсолютного небытиЯ
в истории  быть не может. ‘ ‚ашей стороны было бы неправильным предположить,
что в той  немыслимой пустоте, в  которой  мы  оказались  и которую  Я  имею
удовольствие и  несчастье Явить  ‚ашему  взору, ничего не  вырисовываетсЯ. џ
смутно вижу -- предчувствие или галлюцинациЯ? --
     279


     нечто напоминающее ожидание поЯвлениЯ <i>иных  богов.</i> Љаких? Ќикто не смог
бы  ответить. Њне, как  и  всем остальным, известно  лишь то,  что ситуациЯ,
подобнаЯ нашей,  не может длитьсЯ бесконечно. ‚ самых дальних уголках нашего
сознаниЯ  надежда  терзает  нас,  а  дурные предчувствиЯ воодушевлЯют.  …сли
отбросить предположение, что они готовы  добровольно принЯть смерть, дрЯхлые
народы, как бы далеко  они ни зашли  в своем гниении, не могли  обойтись без
новых кумиров.  …сли ‡апад  еще не находитсЯ во власти неизлечимой  болезни,
ему следует вновь вернутьсЯ к идеЯм, которые у него похитили и использовали,
в другом месте, исказив: Я имею в виду, что если  он хочет вновь обратить на
себЯ внимание,  сделав рывок или же собрав остатки чести, то он должен вновь
обратитьсЯ к утопиЯм,  которые  в  силу своей привычки к комфорту он оставил
другим, предаваЯ тем самым и  собственный  гений, и свою миссию. ‚ то  времЯ
как  долгом ‡апада  могло бы стать  осуществление  коммунизма  на  практике,
приспособление его к собственным традициЯм, его гуманизациЯ и либерализациЯ,
с тем  чтобы  впоследствии  его можно было предложить  остальному  миру,  он
оставил ‚остоку привилегию осуществить неосуществимое и черпать могущество и
уважение из самой прекрасной иллюзии Ќового времени. ‚ борьбе  идеологий  он
проЯвил свою робость и неагрессивность.  Љое-кто  его за  это  приветствует,
хотЯ следовало бы  порицать, ибо в  нашу  эпоху  гегемонию не заполучить, не
прибегаЯ  к лживым возвышенным принципам,  которыми  пользуютсЯ мужественные
народы, скрываЯ свои инстинкты и  намерениЯ. Џокинув реальность ради идеи, а
идею  --  ради  идеологии,  человек  соскользнул  в   какую-то  параллельную
вселенную,  в  некий эрзац-мир,  где вымысел обретает  качества  изначальной
данности. ќто смещение -- плод всех западных бунтов и ересей, и тем не менее
‡апад отказываетсЯ сделать из этого последние выводы: он так и  не  совершил
революции,  которой был чреват и  которой требовало все  его  прошлое, и  не
довел до конца потрЯсениЯ, зачинщиком  которых он был. ‹ишаЯ себЯ наследства
в пользу  своих  врагов, он рискует сорвать развЯзку собственной  истории  и
упустить благоприЯтнейший случай. Џредав всех собственных первооткрывателей,
всех этих схизматиков, подготовивших и сформировавших его, начинаЯ от ‹ютера
и кончаЯ  Њарксом, он рассчитывает,  что откуда-то  из  других земель придет
некто делать  <i>его</i> революцию и вернет  ему его утопии и  грезы. Џоймет ли он,
наконец, что и роль в политике, и влиЯние  будут у него лишь  в том  случае,
если он в самом себе обретет собственные давешние  грезы и утопии, равно как
и  ложь, порожденную  его прежней гордыней? Џока что именно  его противники,
превратившись  в  теоретиков  долга,  от  исполнениЯ которого  он увиливает,
воздвигают свои империи  на  его  робости и бездеЯтельности. Љакое проклЯтие
поразило его, если  в  период своего расцвета  он  создает лишь бизнесменов,
лавочников  и  пройдох с  пустым взглЯдом и  бессмысленной  улыбкой, которых
можно встретить повсюду, как в €талии, так и во ”ранции, как в ѓермании, так
и  в  Ђнглии?  Ќеужели  итогом  развитиЯ столь  тонкой и сложной цивилизации
должно  было  стать  поЯвление  этой  мрази?  Џравда,  возможно,  через  эту
гнусность стоило  пройти  хотЯ  бы ради того, чтобы представить  себе другую
разновидность человека. Ѓудучи добрым либералом, Я не  хочу ни доводить свое
негодование  до   нетерпимости,  ни  позволЯть   себе  поддаватьсЯ   дурному
настроению, хотЯ нам всем было бы приЯтно нарушить принципы, которые обЯзаны
своим поЯвлением на свет лишь широте нашей души. џ по-
     280


     просту хотел бы обратить  ‚аше внимание на то, что этот  никоим образом
не  чудесный мир  мог  бы  стать таковым,  если бы  он  дал  согласие  не на
самоупразднение (он и так к этому чересчур склонен), но  на ликвидацию своих
отбросов,  тем самым возлагаЯ  на себЯ  <i>невыполнимые</i>  задачи, противостоЯщие
этому чудовищному здравому смыслу, который искажает и губит его.
     —увства, внушаемые мне западным миром, не менее смешаны, нежели те, что
Я испытываю по отношению  к своей  родине,  к ‚енгрии,  или  к нашей <i>великой</i>
соседке, чью навЯзчивую близость ‚ы в состоЯнии оценивать более компетентно,
нежели Я. Љак выразить, не впадаЯ в неправдоподобные преувеличениЯ,  то, что
Я  думаю  о ней хорошего и плохого, как передать впечатление, которое она на
менЯ производит, когда Я раздумываю о ее судьбе? џ вовсе не претендую на то,
чтобы заставить ‚ас изменить ‚аше мнение, Я просто хочу, чтобы ‚ы знали, что
она представлЯет собой длЯ менЯ и  какое  место занимает в моих наваждениЯх.
—ем  больше  Я о ней думаю, тем чаще нахожу,  что на протЯжении столетий она
формировалась   не  так,  как  формируетсЯ  нациЯ,  а  так,  как  образуетсЯ
вселеннаЯ,  поскольку   ее  эволюциЯ  кажетсЯ  соотносЯщейсЯ  не  столько  с
историей, сколько  с какой-то мрачной и  ужасающей космогонией.  ќти цари  с
повадками  порочн