обет отказатьсЯ от мести,  мы ощущаем, что  она еще больше, чем прежде, жжет
нас  изнутри и  готова  к  атаке.  "Џрощенные"  было  обиды  вдруг  начинают
требовать  удовлетворениЯ, заполонЯют наши  бессонные ночи, а  еще больше --
наши мечты, превращаютсЯ в кошмары и  так глубоко погружаютсЯ в наши бездны,
что  в конце концов становЯтсЯ их субстанцией. …сли  так  обстоЯт  дела,  то
зачем   разыгрывать   комедию   благородных   чувств,   делать   ставку   на
метафизическое приключение или
     316


     рассчитывать на искупление?  Ћтомстить за себЯ,  пусть  даже  мысленно,
означает  застолбить  свое место  в  абсолюте.  ђечь идет  действительно  об
абсолюте!  Ќе только "забытые" или перенесенные молча  оскорблениЯ,  но даже
те, на которые мы прореагировали, подтачивают нас, докучают  нам, неотступно
преследуют до конца наших дней, и эта маниЯ,  котораЯ должна была бы уронить
нас в собственных глазах, напротив, льстит нам и  делает  нас воинственными.
Њы  ни  за  что не простим ни одному живому  человеку ни малейшей  обиды, ни
словечка,  ни взглЯда с какой-нибудь внутренней  оговоркой. Ѓыло бы  неверно
полагать,  что  мы  простим  их  кому-то после  его смерти. ‚ид трупа нашего
обидчика  в общем-то  нас успокаивает  и  располагает  к  снисходительности.
Ћднако с момента, когда мы перестаем его лицезреть и лицо живого  постепенно
одерживает  в нашей памЯти победу над лицом покойника, встает на его  место,
злоба возрождаетсЯ, начинает бушевать с  новой  силой и ведет за  собой весь
кортеж  позора  и   унижений,  который  будет  тЯнутьсЯ  всю  нашу  жизнь  и
воспоминание  о  котором  было  бы  вечным,  если  бы  нам  на  долю  выпало
бессмертие.
     ђаз уж  все так ранит нас, то почему бы нам не замкнутьсЯ в скептицизме
и не попытатьсЯ  найти в нем средство  длЯ  исцелениЯ наших  ран? Ќо  в этом
заключалсЯ бы еще один обман, так как ‘омнение, продукт нашего раздражениЯ и
ущербности,   ЯвлЯетсЯ  чем-то   вроде   инструмента,   которым   пользуетсЯ
чувствительный  человек длЯ того, чтобы страдать и причинЯть страданиЯ. …сли
мы  и  стараемсЯ  разрушать  непреложные  истины,  то  делаем это  не  из-за
чрезмерной нашей научной скрупулезности и не  ради  игры, а от отчаЯниЯ  при
виде того, как они исчезают, да еще оттого, что нам очень не хочетсЯ,  чтобы
они принадлежали  кому-нибудь  другому,  коль скоро они ускользнули  от нас.
„ействительно, по какому праву другим ее может быть дано больше, чем  нам? ‚
силу какой несправедливости она оказалась открыта тем, кто стоит меньше, чем
мы? ’ак ли уж они упорно  трудились, не спали по  ночам, чтобы заслужить ее?
Џока мы надрываемсЯ, чтобы добратьсЯ  до нее, они задирают нос, будто истина
зарезервирована за ними и им  даровал ее  приговор провидениЯ. Њежду тем она
не может  считатьсЯ  их  вотчиной,  и,  стремЯсь  показать  незаконность  их
претензий на нее, мы  убеждаем их, что, хотЯ они и думают, будто владеют ею,
на самом деле они держатсЯ за иллюзию. „лЯ  того чтобы усыпить нашу совесть,
нам приЯтно различать в их счастье хвастовство и  надменность, что позволЯет
нам преследовать их без стеснениЯ и, заразив их своей озадаченностью, делать
их  столь  же уЯзвимыми и  несчастными, как и мы сами.  ‘кептицизм -- садизм
уЯзвленных душ.
     —ем  больше  мы  думаем о  наших ранах,  тем  сильнее  они  кажутсЯ нам
неотделимыми от  нашей участи людей несвободных.  Њаксимум отрешенности,  на
которую  мы можем  притЯзать,  заключаетсЯ  в умении  держатьсЯ  в  позиции,
равноудаленной и от мщениЯ, и от прощениЯ, в центре меж одинаково дрЯблыми и
выхолощенными  злобой и великодушием, ибо их функциЯ  состоит в  том,  чтобы
нейтрализовывать друг друга. Ћднако  нам так никогда и не удастсЯ сбросить с
себЯ  кожу изначального человека, даже если бы  от ужаса перед  самими собой
нам пришлось  навсегда отказатьсЯ от какого  бы то ни  было места в иерархии
живых существ.
     317


     V. Њ…•ЂЌ€‡Њ “’ЋЏ€€<sup>1</sup>
     ‚ какой  бы  из  больших городов  ни заносил менЯ  случай, Я  буквально
восхищаюсь тем, что  там не возникают ежедневно восстаниЯ,  не развЯзываютсЯ
бойни,  не  происходЯт  массовые  драки  со  смертоубийствами,  не случаетсЯ
достойный конца света хаос. Љаким образом на столь ограниченном пространстве
могут сосуществовать столько  людей, не истреблЯЯ  друг друга и не испытываЯ
друг  к  другу смертельной ненависти? Џо правде говорЯ,  они  ненавидЯт друг
друга, просто им не удаетсЯ быть  на высоте  собственной ненависти. ќта наша
хилость и это  бессилие  спасают  общество, обеспечиваЯ ему долгую  жизнь  и
стабильность.  ‚ремЯ от  времени случаютсЯ  потрЯсениЯ,  которыми пользуютсЯ
наши  инстинкты. Џотом  мы продолжаем  смотреть  друг другу в глаза,  словно
ничего не случилось, и жить рЯдом, избегаЯ терзать друг друга  слишком Явно.
‚се возвращаетсЯ к  порЯдку,  к  штилю свирепости, в конечном счете столь же
опасному, как и нарушивший его хаос.
     Ќо  еще больше Я восхищаюсь тем,  что, глЯдЯ  на  это  общество, такое,
какое  оно   есть,  нашлись   люди,  которые  умудрились  придумать  другое,
совершенно на него непохожее. Ћткуда такаЯ наивность,  откуда такое безумие?
…сли  вопрос  этот сам  по  себе как  нельзЯ более естествен и  банален,  то
любопытство, побудившее менЯ его поставить, извинЯет его банальность.
     ‚ поисках новых испытаний, в тот самый момент,  когда Я уже отчаЯлсЯ их
встретить,  мне  пришло  в  голову  наброситьсЯ  на  утопическую литературу,
полистать ее  "шедевры",  погрузитьсЯ в  них и  пропитатьсЯ  ими. Љ большому
своему  удовлетворению, там Я  нашел чем насытить мое желание покаЯниЯ и мое
страстное  стремление  к  умерщвлению  плоти.  Џровести  несколько  месЯцев,
классифицируЯ грезы  о лучшем будущем,  об "идеальном"  обществе,  потреблЯЯ
неудобочитаемое:  это  ли  не  вздор!  ‘пешу  добивать,  что   эта  зануднаЯ
литература богата полезными сведениЯми и что потраченное на нее времЯ нельзЯ
считать  абсолютно потерЯнным. Џрежде всего  нам бросаетсЯ в  глаза  та роль
(плодотворнаЯ либо  зловещаЯ,  как  вам будет  угодно), которую  в  генезисе
событий играет не счастье, а <i>идеЯ</i> счастьЯ,  идеЯ, котораЯ объЯснЯет, почему,
несмотрЯ на  то что железный  век  по  протЯженности как раз равен  истории,
каждаЯ эпоха  норовит  поразглагольствовать  о  золотом веке. Ћстановите эти
бредни, и за  ними  последует полный  застой.  Њы  действуем,  только будучи
зачарованными  невозможным:  иными словами, обществу, неспособному  породить
утопию и посвЯтить себЯ ей, угрожают склероз и гибель. ЌормальнаЯ, не сбитаЯ
с толку мудрость рекомендует воспринимать  счастье как <i>данность,</i>  как  нечто
существующее. —еловек от этого отказываетсЯ, и уже этот отказ превращает его
в историческое животное, то есть в любителЯ <i>воображаемого</i> счастьЯ.
     "€ увидел  Я новое небо  и новую  землю" --  читаем мы в  Ђпокалипсисе.
“берите небо,  оставьте только "новую  землю", и вы получите тайну и формулу
утопических систем. ђади большей точности следовало бы, возможно,
     318


     поставить слово "город" вместо слова "землЯ", но это лишь деталь. ‡десь
важна   прежде  всего  перспектива  нового  пришествиЯ,  лихорадка  главного
ожиданиЯ,   представление   о  втором   пришествии  •риста,   искаженное   и
осовремененное,  из   которого   возникают   эти  системы,   столь   дорогие
обездоленным.  Ќищета  ЯвлЯетсЯ  великой помощницей утописта;  материЯ,  над
которой   он  трудитсЯ,  субстанцией,   которой   он   питает   свои  мысли,
покровительницей  его навЯзчивых идей.  Ѓез нее ему нечего  было  бы делать.
Ћднако она занимает его, привлекает или стеснЯет -- сообразно тому, беден он
или  богат.  ‘ другой стороны, она  тоже  не  может  без  него  обойтись, ей
необходим этот теоретик, этот приверженец будущего,  тем более что она сама,
нескончаемое   раздумье   над   возможностью  ускользнуть   от  собственного
настоЯщего, с трудом  вынесла  бы  печаль,  если  бы  за  ней  не  следовала
неотступнаЯ  мысль  об <i>иной</i> земле.  ‚ы сомневаетесь? ќто потому, что  вы  не
изведали полной нужды. …сли вы дойдете до нее,  то увидите, что чем более вы
будете обездолены, тем больше  времени и энергии  вы  будете расходовать  на
переустройство  всего  и  всеЯ,  мысленное  переустройство,   следовательно,
несбыточное.  <i>џ</i>  имею  в  виду  не только  общественные институты, дело  рук
человеческих,  -- ибо их вы,  само собой разумеетсЯ, с  ходу и  бесповоротно
приговорите, -- но также и предметы, все предметы, какими бы незначительными
они  ни  были.  Ѓудучи не  в  силах  принЯть  их такими, какие  они есть, вы
захотите навЯзать им ваши законы и ваши капризы, поработать в этой области в
качестве  законодателЯ  или  тирана.  Ђ  еще вы  захотите вмешатьсЯ в  жизнь
природных стихий, чтобы  преобразить  их лики  и  структуру. ‚ас  раздражает
воздух:  так пусть же он  изменитсЯ!  € камни тоже.  € растениЯ, и  человек.
‘пуститьсЯ  ниже  устоев бытиЯ, до  самых  основ хаоса,  чтобы овладеть ими,
чтобы поселитьсЯ  в них! Љогда у нас в  кармане нет ни  гроша, мы  суетимсЯ,
сумасбродствуем, мечтаем всем обладать, и, пока длитсЯ у нас эта горЯчка, мы
действительно обладаем этим  всем, мы становимсЯ равными  Ѓогу, но никто  об
этом  не  подозревает,  ни Ѓог,  ни  даже наше "Я". Ѓред  неимущих  ЯвлЯетсЯ
генератором событий и источником истории: утопиЯ -- толпа безумцев, желающих
иного мира на этом свете, и немедленно. €менно они вдохновлЯют утопии, и длЯ
них эти утопии  пишут.  Ћднако не стоит забывать, что слово  "утопиЯ" значит
<i>нигде.</i>
     <i>Ћткуда</i> же еще и могут взЯтьсЯ города, которые не посещает зло, где труд
благословен  и где никто не страшитсЯ смерти? ’ам  все  обречены на счастье,
сотканное из геометрических идиллий и регламентированных экстазов, из тысЯчи
тошнотворных  чудес, таких, какими они должны быть,  чтобы  из них составить
сконструированный   <i>совершенный</i>    мир.    ‘о    смехотворной    дотошностью
Љампанелла<sup>1</sup>  описывает нам  жителей ѓорода  ‘олнца, у которых нет
"ни подагры, ни ревматизма,  ни катаров,  ни ишиаса, ни коликов, ни водЯнки,
ни газов в кишечнике..." ‚ <i>ѓороде ‘олнца</i> всего в избытке, "потому что каждый
очень хочет отличитьсЯ в  том,  что делает. Ќачальник, чем-либо управлЯющий,
называетсЯ  <i>королем...</i>  ђазделенные на  отрЯды женщины и  мужчины  предаютсЯ
труду,  никогда не  нарушаЯ приказов своих королей  и никогда,  в отличие от
нас, не выказываЯ усталости. Ћни относЯтсЯ к своим начальникам,  как к отцам
или старшим братьЯм. Џодобные пошлости можно отыскать  и в  других  утопиЯх,
особенно  у  Љабе<sup>2</sup>,   ”урье<sup>3</sup>  и   Њорриса<sup>4</sup>,
начисто  лишенных  юмора   и   колкости,  столь   необходимых  не  только  в
литературных сочинениЯх.
     319


     „лЯ того чтобы придумать <i>подлинную</i> утопию, чтобы убедительно нарисовать
картину  идеального общества, необходима известнаЯ долЯ  простодушиЯ  и даже
глупости,  котораЯ,  когда  она   чересчур  очевидна,  приводит  читателЯ  в
отчаЯние. …динственные  удобочитаемые утопии -- это  псевдоутопии,  которые,
будучи написанными ради игры,  развлечениЯ или из мизантропии, предвосхищают
или напоминают "ЏутешествиЯ ѓулливера", эту Ѓиблию трезвомыслЯщего человека,
квинтэссенцию  нехимерических  видений,   утопию,  <i>лишенную  надежды.</i>  ‘воим
сарказмом ‘вифт образумил этот жанр до такой степени, что уничтожил его.
     —то легче сочинить: утопию или апокалипсис? “ того и другого жанра свои
принципы и  шаблоны. Џоскольку общие места утопии лучше согласуютсЯ с нашими
глубинными инстинктами, она породила  гораздо более обширную литературу, чем
апокалипсис.  Ќе  каждому  дано делать  ставку  на вселенскую катастрофу, не
каждому дано  любить Язык и способ, какими ее возвещают и  провозглашают, но
тот, кто принимает ее идею и приветствует ее, обнаружит в …вангелиЯх, не без
греховного    злорадства,   обороты   и   клише,   которые   станут    столь
распространенными на  Џатмосе<sup>1</sup>:  "...‘олнце померкнет, и луна  не
даст света своего, и звезды падут с неба... и тогда воспла-чутсЯ все племена
земные...  не  прейдет   род  сей,  как  все  сие   будет"<sup>2</sup>.  ќто
предчувствие неслыханного, судьбоносного событиЯ, это роковое ожидание может
обернутьсЯ и иллюзией, тогда оно превратитсЯ в надежду на возможность раЯ на
земле или где-либо еще;  а может  выплеснутьсЯ  и в тревогу, котораЯ породит
образ идеального Ќаихудшего, катаклизма, вызывающего сладострастный ужас.
     "€з уст  …го  выходил  острый с  обеих  сторон  меч, чтобы  поражать им
народы".  ‚се  это  скорее  всего   стилистические  условности,  традиционно
применЯвшиесЯ  при описании ужасов. €оанн впал  в эти  условности, поскольку
сделал выбор в пользу этой роскошной галиматьи, этого  парада крушений, что,
конечно, предпочтительнее, если вдуматьсЯ, чем  описаниЯ островов и городов,
где  вас  удушает  безличное  счастье, где  "всеобщаЯ  гармониЯ"  сжимает  и
перемалывает  вас.  Њечты  об  утопии по  большей  части  осуществились,  но
совершенно не так, как это было задумано. ’о, что  длЯ утопии представлЯлось
совершенством,   длЯ  нас  обернулось  изъЯном;  ее  химеры   стали   нашими
несчастьЯми.  ’ип общества, который она так  лирически представлЯет, кажетсЯ
нам на  деле нестерпимым.  Ћб этом  можно  судить по следующему  примеру  из
"ЏутешествиЯ в  €карию":  "„ве  тысЯчи  пЯтьсот  молодых  женщин  (модисток)
работают  в  мастерской,  одни  --  сидЯ,  другие  --  стоЯ,  почти все  они
прелестны...  привычка  всех  работниц  делать  одно  и  то  же  увеличивает
производительность  труда,  привносЯ  в  него  совершенство.   ќлегантнейшие
головные  уборы  выходЯт  каждое   утро   тысЯчами  из  рук  их  хорошеньких
создательниц..."  Џодобные  досужие вымыслы  обличают слабоумие  или  дурной
вкус. € все-таки взглЯд Љабе с материальной точки зрениЯ оказалсЯ верным; он
ошибсЯ лишь в главном. ‘овершенно неосведомленный  о том, что отделЯет <i>бытие</i>
от  <i>производства</i>  (мы существуем, в полном  смысле  слова, лишь за пределами
того, что делаем, лишь по ту сторону наших поступков), он не смог разглЯдеть
фатальности,  присущей  любой  форме  труда: ремесленной, индустриальной или
какой-либо иной. ‚ утопи-
     320


     ческих   россказнЯх    больше   всего   поражает    отсутствие   чутьЯ,
психологического  инстинкта. ѓерои  в них -- автоматы,  фикции  или символы:
среди  них нет реальных, ни  один из них не  выходит  за  рамки своего удела
марионетки, удела  идеи, затерЯнной в  мире, лишенном  ориентиров. „аже дети
становЯтсЯ в  них  неузнаваемыми.  ‚  "социетарном  государстве"  ”урье  они
настолько  чисты,  что  им неведомо  искушение украсть, искушение "сорвать с
дерева Яблоко". Ќо ребенок, который не ворует, -- это не ребенок. Љакой толк
измышлЯть  общество  марионеток? Ћписание ”аланстера Я  рекомендую как самое
эффективное рвотное средство.
     ЌаходЯщийсЯ на противоположном  полюсе от ‹арошфуко изобретатель утопий
--  это  моралист, не  замечающий  в нас  ничего, кроме  бескорыстиЯ,  жажды
самопожертвованиЯ  и самозабвениЯ.  Ѓезжизненные,  совершенные и  ничтожные,
пораженные  „обром,  лишенные грехов  и пороков, плотности и  очертаний,  не
приобщенные  ни  к жизни,  ни  к  искусству  краснеть  за себЯ,  не  умеющие
разнообразить свои терзаниЯ и стыд, они и  не  подозревают об  удовольствии,
которое внушает нам деградациЯ ближних, не подозревают о нетерпении, с каким
мы ожидаем их  падениЯ  и наблюдаем за  ним.  ќти нетерпение и  удовольствие
порой могут возникать из  здорового любопытства и не содержат в себе  ничего
дьЯвольского. Џока человек возвышаетсЯ, процветает и продвигаетсЯ вперед, мы
не знаем, кто он такой,  ибо, поскольку  его восхождение удалЯет его от него
самого, этому человеку недостает реальности; его нет. Џодобным же образом мы
узнаем себЯ лишь тогда, когда начинаетсЯ наше падение, когда всЯкий успех  с
обычной   человеческой   точки    зрениЯ    оказываетсЯ   невозможным:   это
способствующее  Ясновидению  поражение,  посредством  которого мы овладеваем
своей  сущностью  и отмежевываемсЯ  от всеобщего оцепенениЯ.  „лЯ того чтобы
лучше  уловить  смысл собственного  или чужого  вырождениЯ,  следует  пройти
сквозь зло, а то и добровольно погрузитьсЯ в него: разве можно этого достичь
в  городах и на островах, где зло исключено в  соответствии с принципами и в
соответствии  с интересами  ѓосударства? ’ам  запрещены  сумерки  и разрешен
только    свет.   Ќикаких   следов   дуализма:    утопиЯ   по   сути   своей
антиманихеична<sup>1</sup>.     ‚раждебнаЯ    аномалиЯм,    уродливому     и
беспорЯдочному,  она  тЯготеет  к  утверждению  однородного,   типичного,  к
повторению и ортодоксии. Ќо жизнь -- это  разрыв, это ересь, это отступление
от норм  материи. Ђ человек  по отношению к жизни --  это  ересь в квадрате,
победа  индивидуального, каприза, нелепый призрак,  схизматическое животное,
которое общество -- эта совокупность спЯщих монстров -- стремитсЯ вывести на
<i>путь   истинный.</i>  …ретик   в  полном  смысле  слова,   проснувшийсЯ  монстр,
воплощенное одиночество, нарушение вселенского порЯдка, человек обнаруживает
удовольствие   в   собственной   исключительности,   обособлЯетсЯ  в   своих
обременительных преимуществах, но  зато  <i>продолжительностью жизни</i> оплачивает
то,  чего  добиваетсЯ  по  сравнению  с  "себе  подобными":  чем  больше  он
выделЯетсЯ  на  их  фоне,  тем  более  опасным  и  одновременно  хрупким  он
становитсЯ,  ибо  именно  ценой собственного долголетиЯ  он  нарушает  покой
других и обретает в городе статус "нежелательного".
     "Ќаши надежды  на будущее состоЯние рода человеческого  можно свести  к
следующим  трем  важным  пунктам: уничтожение  неравенства  между  народами,
развитие  равенства  в   рамках  одного  и  того  же  народа,  и,   наконец,
совершенствование человека" (Љондорсе<sup>2</sup>).
     321


     ‘вЯзаннаЯ с описанием <i>реальных</i> городов, историЯ, котораЯ везде и всегда
констатирует скорее крушение,  нежели свершение наших надежд, не подтвердила
ни один из этих прогнозов. „лЯ ’ацитов не может быть <i>идеального</i> ђима.
     €згонЯЯ иррациональное  и  непоправимое, утопиЯ противопоставлЯет  себЯ
еще  и  трагедии,  котораЯ  ЯвлЯетсЯ  вершиной и квинтэссенцией  истории.  ‚
совершенном  обществе  все  конфликты  прекратились   бы.  †еланиЯ  были  бы
обузданы, успокоены или  чудесным  образом у всех бы совпали. ’ам  бы царило
чистое единство, без примеси случайности и противоречиЯ. “топиЯ представлЯет
собой смесь наивного рационализма и секулЯризованной ангелологии.
     Њы  утонули  во  зле. Ќе то чтобы все наши  поступки  были дурными, но,
когда нам случаетсЯ совершать <i>добрые</i> поступки, мы от этого страдаем, так как
противодействуем   таким   образом  нашим   спонтанным   эмоциЯм:   практика
добродетели сводитсЯ к  упражнениЯм в покаЯнии, к навыкам умерщвлениЯ плоти.
Џадший  ангел, превратившийсЯ в  демиурга,  приставленный к  ’ворению ‘атана
воздвигсЯ перед ликом  Ѓожьим, и оказалось, что  на этом свете он  чувствует
себЯ  непринужденнее и даже могущественнее ѓоспода. Ћн вовсе не узурпатор, а
наш  господин, учитель и законный  властелин, который  одолел бы ‚севышнего,
если бы ‚селеннаЯ сводилась к человеку. ’ак давайте же мужественно признаем,
кому мы подчинЯемсЯ!
     ‚еликие религии здесь не ошибались: Њара -- Ѓудде, Ђриман -- ‡оро-астру
и искуситель -- €исусу  предлагали  землю и владычество на земле, -- то, что
действительно подвластно ЉнЯзю мира сего. € желать устроениЯ нового царства,
всеобщей  утопии  или  всемирной  империи  означает  играть   ему  на  руку,
соучаствовать  в  его затеЯх  и доводить их до конца,  ибо  больше  всего он
желает,  чтобы мы  скомпрометировали себЯ общением  с ним и  отвратились  от
света, от скорби по нашему достопамЯтному блаженству.
     ‡акрытый  пЯть тысЯч  лет назад  рай открылсЯ снова,  согласно  свЯтому
€оанну ‡латоусту,  в  тот  миг, когда  умер  •ристос:  туда  смог проникнуть
разбойник, за ним -- наконец-то вернувшийсЯ на родину Ђдам и небольшое число
праведников, прозЯбавших в аду в ожидании "часа искуплениЯ".
     ‚се заставлЯет верить, что  он вновь  закрыт  на все засовы  и  что так
будет  продолжатьсЯ еще  долго. Ќикто не  может  взломать его врат: немногие
привилегированные, пользующиесЯ  им, скорее  всего  забаррикадировались там,
воспользовавшись  той  же системой,  чудеса которой они  могли  наблюдать на
земле. ђай  этот,  похоже, самый  настоЯщий: именно о нем мы  грезим в самом
глубоком  унынии, именно в таком раю нам хотелось бы растворитьсЯ. ‚незапный
импульс гонит нас к  нему и  в него погружает: неужели мы в  один миг  хотим
вернуть себе то, что потерЯли  в  незапамЯтные времена, и  исправить ошибку,
состоЯщую в том, что мы родились? Ќичто не раскрывает метафизического смысла
ностальгии лучше, чем невозможность длЯ нее совпасть с каким  бы то ни  было
моментом  во  времени.  Џотому-то  она  и  ищет  утешениЯ  в  отдаленном,  в
незапамЯтном прошлом, которое с  пренебрежением  относитсЯ к  векам и как бы
предшествует  становлению.  ЌостальгиЯ  как недуг -- следствие восходЯщего к
истокам  разрыва,  который  не позволЯет  ей  спроецировать  ‡олотой  век  в
будущее. ’от, который естествен в
     322


     ее глазах,  осталсЯ в  незапамЯтной  древности; ностальгиЯ стремитсЯ  к
нему не  ради того,  чтобы  им  упиватьсЯ, сколько  длЯ  того, чтобы  в  нем
исчезнуть,  поместив  в него  бремЯ  познаниЯ.  Ћна  возвращаетсЯ к  истокам
времен,  чтобы  обрести подле них  истинный  рай,  предмет  ее  сожалений. Ђ
ностальгии,  котораЯ  исходит  из раЯ земного,  скорбь  не свойственна:  это
ностальгиЯ перевернутаЯ, искаженнаЯ и  поддельнаЯ, устремленнаЯ в  будущее и
ослепленнаЯ "прогрессом". Ћна  всего лишь  копиЯ, всего  лишь гримасничающаЯ
метаморфоза изначального  раЯ.  Ќеизвестно  в  силу  чего  --  инфекции  ли,
автоматизма  ли  -- эта метаморфоза в конце  концов произошла  и в каждом из
нас. ‚олей-неволей мы нацеливаемсЯ на будущее, превращаем  его в  панацею и,
уподоблЯЯ  возникновению <i>совершенно иного</i> времени в недрах времени обычного,
начинаем  считать  его  неисчерпаемой и,  однако, завершенной длительностью,
чем-то  вроде <i>истории  вне времени.</i> ќто противоречие в  терминах от рождениЯ
присуще надежде на новое  царство, победе неразрешимого  в лоне становлениЯ.
Ќаши  грезы о лучшем мире  основаны на  том, что теоретически  невозможно. €
разве   удивительно,   что   ради  их  оправданиЯ  приходитсЯ   прибегать  к
<i>фундаментальным</i> парадоксам?
     Џока христианство удовлетворЯло умы,  утопиЯ не могла  их совратить;  с
тех пор  как оно  стало  их  разочаровывать, она  попыталась их  завоевать и
обосноватьсЯ  в  них. “топиЯ стремилась к  этому уже в эпоху ‚озрождениЯ, но
преуспела в том лишь два  столетиЯ спустЯ,  в эпоху "просвещенных" суеверий.
’ак  родилось Ѓудущее, видение бесповоротного  блаженства, управлЯемого раЯ,
где нет места случайности,  где малейшаЯ  оригинальность воспринимаетсЯ  как
ересь  или  провокациЯ.  Ћписывать  его  --  значит  входить  в  подробности
невообразимого. ‘ама идеЯ идеального города -- это  пытка длЯ разума, затеЯ,
котораЯ делает честь сердцу и позорит интеллект. (Љак  мог  снизойти  до нее
Џлатон?  ‚едь  Я  чуть  было  не  забыл  сказать,  что  именно  он  ЯвлЯетсЯ
прародителем всех  этих заблуждений,  взЯтых  у него  и  отЯгченных  ’омасом
Њором,  <i>основоположником</i>  иллюзий  Ќового времени.)  Џостроить  общество,  в
котором наши поступки каталогизированы и упорЯдочены по устрашающим рубрикам
--  где  из милосердиЯ, доведенного  до неприличиЯ, власти интересуютсЯ даже
нашими задними  мыслЯми, --  значит перенести муки  ада  в ‡олотой век  или,
скажем, при содействии дьЯвола  создать филантропическую организацию. †ители
ѓорода ‘олнца -- утопий-цы, гармонийцы, -- их отвратительные имена похожи на
их судьбу, и этот кошмар обетован и нам, раз мы тоже возвели его в идеал.
     „лЯ  того  чтобы превознести  преимущества труда, утопиЯм  понадобилось
занЯтьсЯ опровержением <i>Љниги ЃытиЯ.</i> ‚ этом вопросе они больше всего выражают
интересы  человечества, погрЯзшего в  тЯжелой работе, гордого за то, что оно
находит  удовольствие в последствиЯх падениЯ, из которых наиболее  тЯгостным
остаетсЯ зачарованность производительностью.  ‘  показной гордостью мы несем
стигматы племени, демонстрирующего "пот  лица", превратившего  его  в символ
благородства, суетЯщегосЯ  и  изнурЯющего  себЯ  <i>восторженно.</i>  Ћтсюда  ужас,
внушаемый нам, нашей породе  отверженных избранником,  который  отказываетсЯ
вкалывать либо преуспевать в какой бы то  ни было области. Ќа отказ, который
мы  ставим  ему  в  упрек,  способен  только  он,  хранЯщий  воспоминание  о
незапамЯтном блаженстве.
     323


     Ќе находЯ себе места  среди других людей, он подобен им и, однако,  как
бы не сообщаетсЯ с ними; куда бы он ни взглЯнул, он не ощущает себЯ <i>здешним;</i>
все, что он замечает, кажетсЯ ему узурпацией  -- даже сам факт,  что у  него
есть имЯ...  …го начинаниЯ терпЯт крах, и  он занимаетсЯ  делами безо всЯкой
веры: длЯ него это лишь подобиЯ, от которых его отвращает <i>четкий</i> образ иного
мира. —еловек, вытолкнутый из раЯ, чтобы он больше  не мечтал  о  нем  и  не
страдал, обретает  в качестве компенсации  способность  хотеть,  тЯнутьсЯ  к
действию, погружатьсЯ в него с энтузиазмом и блеском. Ќо какое усилие должен
предпринимать и к какому объекту должен приставлЯть себЯ человек безвольный,
с его отрешенностью  и  сверхъестественным  маразмом?  Ќичто  не побудит его
выйти из состоЯниЯ отсутствиЯ. Ђ между тем и ему самому не удаетсЯ полностью
избежать всеобщего проклЯтиЯ: он <i>изнурЯет  себЯ</i>  сожалениЯми  и расходует на
них больше энергии, чем мы тратим на все наши подвиги.
     Љогда •ристос уверЯл,  что  "царство Ѓожие" находитсЯ  не "здесь"  и не
"там", а внутри нас, он заранее осуждал утопические конструкции, длЯ которых
всЯкое "царство" неизбежно ЯвлЯетсЯ <i>внешним</i> и не имеет никакого отношениЯ ни
к нашему глубинному  "Я", ни к нашему личному спасению. ќти схемы оставили в
нас такой  отпечаток, что избавлениЯ мы теперь ожидаем только извне, от хода
событий или  от шествиЯ  масс людей.  ’аким образом, недавно наметилсЯ ‘мысл
истории, который стал новой модой, не добавив, однако, ничего нового к тому,
что  было  в  прежней  моде, моде на  Џрогресс.  ’ем не менее  следовало  бы
забраковать не  само  понЯтие, а одно  из  словесных его воплощений, которым
злоупотреблЯют. ‚  области идеологии  не так-то  просто  было бы производить
обновлениЯ без помощи синонимов.
     ‘коль   бы   разнообразно   ни   маскировалась   идеЯ   способности   к
совершенствованию,  она проникла в наши  обычаи: согласились  с ней даже те,
кто ставЯт  ее  под сомнение. Ќикто не  хочет допустить  того,  что  историЯ
развертываетсЯ -- <i>и только,</i> независимо от какого бы то ни было направлениЯ и
цели. "Ђ  ведь цель-то у нее  есть,  она к ней стремитсЯ, она почти достигла
ее", --  провозглашают наши  желаниЯ и теории. —ем больше  какаЯ-нибудь идеЯ
наполнена   безотлагательными   обещаниЯми,   тем   больше   у  нее   шансов
восторжествовать. Ќеспособные  обрести  "царство  Ѓожие"  в  самих себе или,
скорее,  слишком лукавые, чтобы желать там его  искать,  христиане поместили
его  внутри  становлениЯ:  они извратили заповеданное, чтобы обеспечить свой
успех. ‚прочем,  и  сам •ристос произнес двусмысленность: с  одной  стороны,
отвечаЯ  на инсинуации  фарисеев, он ратовал за внутреннее,  избавленное  от
времени царство, а с другой -- сообщил ученикам, что  спасение близко  и они
вместе с  "нынешним  поколением"  узрЯт  завершение всего.  ЏонЯв,  что люди
пойдут на  мученичество за несбыточную мечту,  но не за истину, он  заключил
сделку с их слабостью. …сли бы  он действовал иначе, он подверг бы опасности
свое дело.  Ќо то, что  длЯ  него было уступкой  или тактикой, длЯ утопистов
стало непреложным законом или страстью.
     Ћгромный шаг вперед был сделан в тот  день, когда люди  понЯли, что длЯ
того, чтобы лучше друг друга мучить, им следует собратьсЯ и организоватьсЯ в
общество. …сли верить утопиЯм, им это удалось лишь наполовину,
     324


     и поэтому утопии предложили людЯм помочь, предложили им создать условиЯ
длЯ  осуществлениЯ  полного  счастьЯ,  но  взамен   потребовали,   чтобы  те
отказались от  своей свободы или -- если они пожелают ее сохранить  -- чтобы
они пользовались ею исключительно,  дабы  кричать о  своей  радости  посреди
страданий, которые они  наперебой друг другу обеспечивают.  ’аким  предстает
запечатленный в утопиЯх смысл их дьЯвольской заботы. Љак в таких условиЯх не
замыслить  утопию  наоборот: ликвидацию  ничтожного блага и безмерного  зла,
свЯзанных  с существованием какого бы то  ни было социального строЯ?  Џроект
заманчив, а  искушение  непреодолимо.  Љак  положить конец  такой  громадной
совокупности  аномалий?  „лЯ   этого  потребовалось  бы  нечто  сравнимое  <i>с
универсальным  растворителем,</i>  который   искали  алхимики  и   действенность
которого  можно  было  бы  проверить  не  на  металлах,  а  на  общественных
институтах. Џока ищут его формулу, мимоходом заметим, что своими позитивными
сторонами алхимиЯ и  утопиЯ схожи:  пытаЯсь делать  былью  в разных областЯх
мечту  о родственной, если  не тождественной  трансмутации, перваЯ  винит  в
своих неудачах не подлежащее  изменению  в природе, втораЯ --  не подлежащее
изменению в истории. € эликсир жизни, и идеальный город вырастают  из одного
и того же порока духа или из одной и той же надежды.
     Џодобно  тому как народ, стремЯщийсЯ  выделитьсЯ среди  других народов,
унизить их и подавить  или попросту  обрести оригинальное лицо,  нуждаетсЯ в
какой-нибудь безумной идее, котораЯ повела бы его  и поставила бы перед  ним
цели, не  соизмеримые с его реальными возможностЯми, общество эволюционирует
и  самоутверждаетсЯ  лишь в  тех  случаЯх, когда  ему внушают или  прививают
идеалы, совершенно не соответствующие его сущности. ‚ жизни общностей утопиЯ
выполнЯет  такую  же  функцию, какую  мессианскаЯ  идеЯ  выполнЯет  в  жизни
народов.  €деологиЯ  --   это  имитациЯ   и  как  бы   вульгарное  выражение
мессианского или утопического визионерства.
     ЌикакаЯ идеологиЯ не  бывает сама по  себе  ни хорошей,  ни плохой. ‚се
зависит от  момента, в который ее  принимают. €деЯ коммунизма, к примеру, на
мужественный  народ   действует  стимулирующе;   она   благоприЯтствует  его
продвижению вперед и  экспансии. Ќа народ нестойкий она может  оказать менее
благоприЯтное  влиЯние.  Ќе будучи ни  истиной,  ни  ложью, идеЯ  коммунизма
ускорЯет  ход  истории,  и  ђоссиЯ  приобрела свое  нынешнее  могущество  не
<i>благодарЯ</i> ей,  а <i>через</i> нее. ‘могла бы она сыграть  ту же самую роль, если бы
ей следовали на территории остальной  …вропы? ‘тала бы принципом обновлениЯ?
•отелось  бы надеЯтьсЯ. ‚о всЯком  случае,  вопрос допускает  лишь навеЯнный
аналогиЯми  исторического  порЯдка непрЯмой и произвольный ответ. „остаточно
поразмыслить над тем, что делало христианство в первые его века: оно нанесло
смертельный удар по античному обществу,  парализовало и добило его. ‡ато длЯ
варваров, чьи  инстинкты  от  соприкосновениЯ  с  ним  оживились, оно  стало
благословением. Ќе обновив  одрЯхлевший  мир,  оно  возродило  к  жизни лишь
возрожденных.  Ђналогичным  образом в <i>ближайшем будущем</i>  коммунизм  принесет
спасение лишь тем, кто  и так  спасен.  Ћн  не сможет дать ощутимую  надежду
обреченным на смерть, а тем более -- воскресить трупы.
     325


     “казав на смехотворные стороны утопии,  обратимсЯ к ее заслугам  и, раз
люди вполне  довольствуютсЯ  существующим обществом,  врЯд ли  подозреваЯ об
угрожающем им зле, возьмем с них пример и присоединимсЯ к их незнанию.
     Ќевозможно   переоценить   вклад    утопий   в   обличение    злодеЯний
собственности, в обличение той  мерзости, которую она собой представлЯет,  и
тех бедствий, причиной  которых она стала.  €  мелкий, и крупный собственник
осквернен  и  развращен  уже  по  своей  сути: его испорченность  передаетсЯ
всЯкому предмету, которого он касаетсЯ или  который  он  присваивает.  ‘тоит
возникнуть угрозе  его "состоЯнию", стоит  лишить его богатств, и  он  будет
вынужден проЯвить  такую  сознательность, на  какую обычно врЯд ли способен.
—тобы вновь обрести человеческий облик и вернуть себе "душу", ему необходимо
разоритьсЯ  и смиритьсЯ с разорением. € революциЯ поможет ему. ‚озвратив его
к изначальной наготе, она уничтожает его на ближайшее будущее и спасает  длЯ
абсолюта, ибо освобождает (разумеетсЯ, внутренне)  именно тех, кого поражает
в первую очередь, то есть имущих. Ћна их  <i>реклассирует,</i> водворЯет в  прежнее
состоЯние и  вновь приводит  к преданным ими ценностЯм. Ќо даже еще  до того
как обрести средство или  воспользоватьсЯ удобным  случаем длЯ их поражениЯ,
революциЯ  поддерживает  в них исцелЯющий страх: она тревожит их сон, питает
их кошмары,  а кошмар -- это начало метафизического пробуждениЯ. ‘тало быть,
революциЯ  оказываетсЯ полезной именно в качестве  фактора разрушениЯ.  Ѓудь
она даже зловещей, ее в любой случае оправдает одно: только она знает, какой
разновидностью   террора    воспользоватьсЯ,   чтобы   потрЯсти   этот   мир
собственников,  наиболее  жуткий  из  всех   возможных  миров.  Ќе  побоимсЯ
напомнить лишний раз, что любаЯ форма собственности портит, опошлЯет, льстит
монстру, спЯщему в душе каждого из нас. ‚ладеть хотЯ бы даже метлой, считать
что  угодно  <i>своим</i> имуществом означает быть сопричастным всеобщей гнусности.
Љакое  чувство  гордости  вы  испытываете,  обнаружив,  что  вам  ничего  не
принадлежит, какое это вдруг  длЯ вас откровение!  ‚ы считали себЯ последним
из людей,  и вот, внезапно, вы изумлены и как бы озарены вашей бедностью. ‚ы
от  этого не страдаете,  напротив, бедность наполнЯет вас гордостью.  € все,
чего вам  еще  хочетсЯ,  --  это  стать  таким же неимущим,  как свЯтой  или
безумец.
     Љогда  человек   устает  от   традиционных  ценностей,   он  непременно
повернетсЯ к отрицающей их идеологии. € соблазнЯет она именно и прежде всего
отрицанием, а  отнюдь не  своими позитивными  формулами. †елание  опрокинуть
общественный  порЯдок означает  готовность пройти  через  кризис,  в  основе
которого в большей  или меньшей мере  лежат коммунистические идеи. ќто верно
сегоднЯ, как было верно вчера, как будет верно и завтра. ‚се происходит так,
словно,   начинаЯ  с  ђенессанса,  умы  испытывали  поверхностное  увлечение
либерализмом,  а  глубинное  --  коммунизмом,  который  вовсе  не   ЯвлЯетсЯ
результатом  стечениЯ  обстоЯтельств  и  исторической  случайностью.  Ћн  --
наследник утопических  систем, пожинающий  плоды долгого  и скрытого  труда.
Ѓудучи  вначале капризом или результатом  раскола, впоследствии он обрел все
признаки судьбы и  сделалсЯ  ортодоксией.  ‚  нынешнее времЯ сознание  может
проЯвлЯтьсЯ лишь в двух формах бунта: ком-
     326


     мунистической и антикоммунистической. Ћднако как можно не заметить, что
антикоммунизм   равнозначен   Яростной   и   проникнутой   ужасом   вере   в
коммунистическое будущее?
     …сли   пробил  час  какой-нибудь  идеологии,  все  --  даже   враги  --
способствует  ее  успеху. Ќи  диспуты,  ни полициЯ не  могут  остановить  ее
распространение или отсрочить ее триумф. Ћна хочет и  может осуществлЯтьсЯ и
воплощатьсЯ; но чем лучше ей это удаетсЯ, тем сильнее она подвергаетсЯ риску
себЯ  исчерпать.  “твердившись, она  лишитсЯ своего  идеального  содержаниЯ,
растратит ресурсы и в конце концов, скомпрометировав идею  спасениЯ, которое
она Якобы несет, выродитсЯ в болтовню или в жупел.
     ‘удьба,  уготованнаЯ коммунизму, зависит от темпа, в  котором он  будет
расходовать свои резервы утопии. Џока он  ими обладает,  он  неизбежно будет
искушать не испробовавшие его общества. Ќаделенный свойствами, каких  нет ни
у  одной из других  идеологий,  он,  отступаЯ  здесь, наступаЯ там, совершит
кругосветное путешествие, заменит собой отжившие  и  пошатнувшиесЯ религии и
повсюду будет предлагать современным толпам абсолют, достойный их небытиЯ.
     ‚зЯтый сам по себе, он предстает единственной  реальностью, которую еще
можно  принЯть,  если  сохранЯть  хоть  малую  толику  иллюзий  относительно
будущего: вот  почему все мы  в той или иной  мере коммунисты... Ќо разве не
бесплодны  попытки  судить  о теории,  не  учитываЯ  аномалий,  присущих  ее
практическому осуществлению? —еловек всегда будет рассчитывать на пришествие
справедливости;  ради  того, чтобы  она  восторжествовала,  он откажетсЯ  от
свободы,  но впоследствии пожалеет об этом. —то бы он ни  предпринимал,  его
действиЯ  и  мысли  подстерегает  тупик: будто  справедливость  ЯвлЯетсЯ  не
итогом,  а отправной точкой, условием  и  ключом к происходЯщему.  Ќет такой
новой общественной формы, котораЯ была бы в состоЯнии сохранЯть преимущества
старой формы:  примерно  одна и та же  сумма  неудобств встречаетсЯ  во всех
типах общества.  ЏроклЯтое  равновесие,  непоправимый  застой,  от  которого
одинаково  страдают  индивиды  и  общности...  ’еории здесь  бессильны,  ибо
глубины  истории непроницаемы  длЯ теорий, поЯвлЯющихсЯ  на  ее поверхности.
•ристианскаЯ  эра  была  чем-то  совершенно   иным,  чем  христианство;  эра
коммунистическаЯ, в  свою  очередь, не дает представлениЯ  о  коммунизме как
таковом. Ќе  существует  ни  чисто  христианских, ни чисто  коммунистических
событий.
     …сли утопиЯ была иллюзией, рассматриваемой  как абсолютнаЯ  реальность,
то  коммунизм   пошел   еще  дальше:  он   стал  иллюзией   декретированной,
предписанной.  ќто  -- вызов,  брошенный  вездесущности  зла, <i>принудительный</i>
оптимизм.  Љ  нему  с трудом приспособитсЯ тот, кто в силу опыта и испытаний
живет  в упоении утраченными иллюзиЯми и кто, по примеру автора <i>Љниги ЃытиЯ,</i>
не  захочет  ассоциировать  ‡олотой  век  со  становлением.  Ќе то чтобы  он
презирал маньЯков "неопределенного  прогресса"  и их усилиЯ, направленные на
то,  чтобы  справедливость  восторжествовала на  этом свете; но он, к своему
несчастью, знает,  что справедливость физически невозможна, что она ЯвлЯетсЯ
грандиозным нонсенсом,  единственным  идеалом,  о  котором можно  говорить с
уверенностью, что он никогда не  осуществитсЯ,  и против которого природа  и
общество, похоже, мобилизовали все свои законы.
     327


     ќта раздерганность, эти конфликты присущи не одним только  отшельникам.
‘ большей или меньшей  интенсивностью их переживаем и мы:  разве мы не дошли
до  того,  что желаем  разрушить вот  это общество, знаЯ  о  разочарованиЯх,
уготованных  нам  обществом, которое  его  заменит?  ’отальное,  пусть  даже
бесполезное потрЯсение,  революциЯ  <i>без  веры</i>  -- это все, на что  еще можно
рассчитывать  в  эпоху, когда  ни  у  кого  больше  не  осталось  наивности,
достаточной  длЯ  того,  чтобы  быть  настоЯщим  революционером.  Љогда  же,
оказавшись во  власти  неистовства интеллекта, человек предаетсЯ неистовству
хаоса,  он  начинает действовать,  словно  безумец,  не утративший,  однако,
умственных   способностей;   как   сумасшедший,   возвышающийсЯ   над  своим
сумасшествием, или  как  бог,  который  в  приступе  трезвой  Ярости находит
удовольствие в уничтожении как своего творениЯ, так и самого себЯ.
     Ћтныне наши  утопические мечты о  будущем  неотделимы от наших страхов.
“топическаЯ  литература  в  годы   своего  возникновениЯ  восставала  против
‘редневековьЯ, против  того почета,  каким тогда пользовалсЯ  ад,  и  против
исповедуемой  людьми  того  времени  любви  к видениЯм  конца  света.  Њожно
подумать,  что столь оптимистические системы  были  созданы  Љампанеллой или
Њором с  единственной  целью подорвать веру в галлюцинации, например, свЯтой
•ильдегарды<sup>1</sup>.  ‘егоднЯ  же,  примирившись  с  ужасным,  мы  имеем
возможность  лицезреть  контаминацию  утопии  и апокалипсиса: "новаЯ землЯ",
которую нам обещают, все больше обретает очертаниЯ нового ада.  „а мы и сами
ждем этого ада и даже  считаем своим  долгом ускорить его приход. „ва жанра,
казавшиесЯ нам  столь  не схожими,  утопический  и апокалипсический,  теперь
взаимопроникают  и оказывают влиЯние друг  на  друга, формируЯ третий  жанр,
удивительным  образом способный к отображению того типа  реальности, который
нам  грозит  и которому  мы тем не менее говорим "да",  вежливое  и лишенное
иллюзий. ’аков наш способ оказатьсЯ <i>безупречными</i> перед лицом рока.
     VI. ‡Ћ‹Ћ’Ћ‰ ‚…Љ
     I
     "†или те люди, как  боги, со спокойной и Ясной душою, горЯ не знаЯ,  не
знаЯ  трудов.  €  печальнаЯ  старость  к ним приближатьсЯ  не смела.  ‚сегда
одинаково  сильны  были их  руки  и  ноги.  ‚  пирах  они жизнь проводили. Ђ
умирали,  как  будто объЯтые сном.  Ќедостаток  был им ни в чем не известен.
Ѓольшой урожай и обильный  сами  давали собой  хлебодарные  земли.  Ћни  же,
сколько хотелось, трудились, спокойно сбираЯ богатство..."*
     ќтот портрет ‡олотого века перекликаетсЯ с описанием библейского ќдема.
Ћба как нельзЯ более условны:  нереальность не умела быть драматичной. Ќо по
крайней мере  им принадлежит  заслуга  в определении образа статичного мира,
где личность непрерывно созерцает самое себЯ, где царит
     <i>*ѓесиод.</i> ’руды и дни. Џер. ‚. ‚. ‚ерес