кий, кто с этим  не согласен,
навсегда  выводит  себЯ  за  пределы всЯкого действиЯ.  Џравда, уверенности,
котораЯ  звучит  в  этих  словах,  недостает  силы, а значит, и  действенной
энергии.  —тобы на  самом  деле  действовать, важно  еще верить в реальность
добра  и зла, в их  раздельное и самодостаточное существование. …сли же мы в
разных  обстоЯтельствах путаем одно с другим, границы, которые их разделЯют,
размываютсЯ, тогда не будет плохих или хороших поступков, не будет поступков
вообще, и таким образом вещи и наши суждениЯ о них нейтрализуют друг друга в
одном унылом тождестве. Љогда нам известно, что некаЯ ценность относительна,
она  перестает быть ценностью и превращаетсЯ в фикцию. €з фикций  невозможно
вывести мораль,  еще труднее  с их помощью  выработать правила  поведениЯ  в
непосредственной деЯтельности, поэтому, чтобы уберечь себЯ  от  отчаЯниЯ, мы
обЯзаны восстановить в  правах  добро и  зло,  спасти их и спасти себЯ  даже
ценою  собственного дара  предвидениЯ. €менно живущее  в нас <i>сомнение</i> мешает
нам выказать себЯ, именно оно навЯзывает  нам тЯжкую  ношу проницательности,
изматывает,  изводит  и оставлЯет во  власти  горестей, злоупотребив  нашими
способностЯми к анализу и неприЯтию. ‚ определенном смысле любое сомнение не
соответствует нашим силам. ’олько  ли  нашим? Ѓог,  который страдает, -- это
уже было, и это  естественно; но бог,  который сомневаетсЯ, столь же  жалок,
как   и   мы.   Џоэтому,   несмотрЯ  на  их   обоснованность  и   образцовую
закономерность,  мы  никогда  не  можем  рассматривать  наши   сомнениЯ  без
некоторой  опаски, даже  испытываЯ определенное  сладострастие в  момент  их
зарождениЯ.  Ќеисправимый скептик, замкнувшийсЯ в своей системе, кажетсЯ нам
свихнувшимсЯ  из-за  <i>излишней строгости к себе.</i> ‡адан-ностью своего движениЯ
он напоминает лунатика. ‚ философском плане нет никого честнее его; но в его
честности есть что-то чудовищное. ‚ его глазах ничто не достойно пощады, все
ему кажетсЯ неточным и неискренним, как наши теоремы, так  и наши вопли. …го
трагедиЯ в том, что он никогда не может снизойти  до лжи, как это делаем все
мы, когда утверждаем или отрицаем что-либо, когда готовы отстаивать какое-то
мнение. €  поскольку он неисправимо честен, он обнаруживает ложь везде,  где
мнение  набрасываетсЯ  на безучастность и побеждает  ее.  †изнь  равнозначна
невозможности воздерживатьсЯ;  победить эту вовлеченность -- вот непосильнаЯ
задача, которую скептик  перед собой  ставит и  которую он пытаетсЯ решить в
одиночку,  так как  всеобщее  воздержание, <i>коллективный</i>  отказ  от вынесениЯ
суждений неосуществимы.  …сли бы это  было  возможно, какой  удачный  случай
представилсЯ бы человечеству длЯ <i>достойного</i> конца! Ќо если это едва доступно
отдельным индивидам, то никоим образом не  может быть  доступно толпе,  едва
способной поднЯтьсЯ до простого отрицаниЯ.
     365


     Џоскольку сомнение обнаруживает  свою несовместимость с жизнью, скептик
-- этот последовательный и упрЯмый  живой  труп -- заканчивает свою  карьеру
таким поражением, которому  невозможно найти  аналога  в других  проЯвлениЯх
интеллектуальной жизни. ‚збешенный от  того, что стремилсЯ быть оригинальным
и утвердитьсЯ в этом состоЯнии, он станет мечтать о безликости, анонимности,
и с этим, наиболее обескураживающим из всех  парадоксов,  он  столкнетсЯ как
раз тогда,  когда утратит всЯкую  близость с кем бы и  чем бы  то  ни  было.
‘ообразовыватьсЯ с обыденным  -- все,  чего он  желает  в этот момент своего
падениЯ, сводЯ мудрость к конформизму, а спасение к осознанной иллюзии, или,
иначе  говорЯ,  к  иллюзии,  постулированной  принЯтием  внешних  видимостей
такими, какие они есть.  Ќо он забывает,  что к  видимостЯм обращаютсЯ  лишь
тогда, когда зрение утрачено настолько, чтобы путать их с реальностью, когда
находишьсЯ  во власти наивных  иллюзий,  о которых  неизвестно,  что  они --
иллюзии, иллюзий общедоступных, которые  ускользают  только от  него одного.
‚место того чтобы  смиритьсЯ с этим,  он -- враг лжи в философии -- приметсЯ
мошенничать  в практической  жизни, убежденный, что, благодарЯ  маскировке и
хитрости,  сумеет не  выделЯтьсЯ  из  числа других  смертных,  которым будет
напрасно подражать, поскольку всЯкое действие вынуждает его сражатьсЯ против
тысЯчи причин,  по которым он  не  может его осуществить. Љаждое, даже самое
незначительное  действие будет тщательно  обдумыватьсЯ и  станет результатом
внутреннего  напрЯжениЯ  и  определенной  стратегии,  как  если  бы   каждое
мгновение бытиЯ ему нужно было брать штурмом в силу того, что он не способен
отдать себЯ  во власть естественного хода вещей. ђазъЯв бытие, он  тужитсЯ и
бьетсЯ в  тщетной  надежде вновь восстановить его  целостность. …го  совесть
погублена,  как у  Њакбета; он  тоже  убил  сон,  в  котором мирно  почивали
убеждениЯ. Џробудившись,  они преследуют  и тревожат его;  они действительно
его тревожат, но,  поскольку он  никогда не опускаетсЯ до угрызений совести,
он  созерцает  шествие своих  жертв  с  болезненной  неприЯзнью,  смЯгченной
иронией. Љакое ему  дело  теперь до этих  призраков?  Ћтторженный  от  своих
деЯний   и  злодеЯний,  он  пришел  к   внутреннему  освобождению,  но   это
освобождение <i>без спасениЯ,</i> прелюдиЯ к опыту полной опустошенности, к которой
он  приблизилсЯ вплотную,  когда,  засомневавшись в  своих  сомнениЯх,  стал
сомневатьсЯ в  самом себе и своей значимости и даже  ненавидеть  себЯ, когда
перестал  верить  в   свою   миссию  разрушителЯ.   Џорвав  последнюю  нить,
свЯзывавшую его  с самим собой, без которой  невозможно даже саморазрушение,
он будет  искать  прибежище в своей  исконной свободе, в этом  начале начал,
существовавшем еще до  разногласий между материей  и зародышем, свойственных
всем живым существам, от насекомого до самого беспокойного из млекопитающих.
Џоскольку ни  жизнь ни смерть  не возбуждают больше разум скептика, он менее
реален, чем те бесплотные тени, чьему  порицанию он подвергсЯ. € нет  больше
такого  сюжета, который мог  бы  увлечь  его  или  который  он стремилсЯ  бы
возвысить до уровнЯ проблемы или  бедствиЯ. Ћтсутствие любопытства достигает
у  него  такого размаха,  что  граничит с лишением всего,  с небытием  более
пустотным,  чем то,  которым  гордЯтсЯ  или на которое сетуют  мистики после
странствований че-
     366


     рез "пустыню"  к  свЯтости.  ‚  разгар  полного  отупениЯ его беспокоит
только одна мысль, один вопрос, глупый, смешной, навЯзчивый: "—то делал Ѓог,
когда  ничего  не  делал?  Ќа  что употреблЯл  он  до  начала ’ворениЯ  свой
нескончаемый досуг?" …сли он говорит с ним, как равный с равным, значит, оба
они находЯтсЯ  на одном  и  том же  уровне стагнации и бесполезности.  Љогда
чувства  скептика  увЯдают  из-за  отсутствиЯ  объекта,  который  мог  бы их
вызвать,  а  разум утрачивает активность из-за  страха  перед необходимостью
выносить суждениЯ, ему  не  к  кому больше  обращатьсЯ,  кроме <i>нетворца,</i>  на
которого он похож, с которым смешивает  себЯ и длЯ которого ‚се, неотделимое
от Ќичего, представлЯет собой пространство, где, бесплодный и  обессиленный,
он только и может состоЯтьсЯ и отдохнуть.
     ђЯдом со строгим, если хотите, ортодоксальным скептиком, чей жалкий и в
то  же времЯ  величественный  конец мы только  что  видели, существует также
другой, капризный еретик, который впадает в сомнение лишь времЯ от времени и
потому  в состоЯнии обдумывать его до конца и делать  окончательные  выводы.
…му также  знакомы  отказ от  суждений и  исчезновение  чувств,  <i>но только в
момент кризиса;</i> кризис же  переноситсЯ им в  область неопределенного, где он
видит себЯ с  нетерпением ищущим значение, которое, кажетсЯ, никогда не было
ей свойственно. ‚ырываЯсь за пределы апорий,  в  которых прозЯбал его ум, от
оцепенениЯ  он  переходит  к  ликованию,  поднимаетсЯ  до  такого неистового
энтузиазма, который  мог бы одушевить и камень, если бы в  этом  была нужда.
Ќигде  нет  ничего прочного, все преображаетсЯ  и исчезает; он один остаетсЯ
перед лицом  торжествующей  пустоты. Ќе свЯзанный ограничениЯми  ни внешнего
мира,  ни рассудка, он  также сопоставлЯет себЯ с Ѓогом, который на этот раз
будет  сверхактивным,  склонным   к  крайностЯм,   хмельным,  пребывающим  в
творческом трансе. Ќаш скептик постараетсЯ прибрать к  рукам привилегии Ѓога
под   воздействием   внезапного   всеведениЯ,   чудесного  мгновениЯ,  когда
возможное,   покидаЯ  Ѓудущее,  ЯвитсЯ,  чтобы  растворитьсЯ   в  настоЯщем,
увеличить его, растЯнув до предела.
     „ойдЯ до  этого, наш скептик, <i>sui  generis*,</i> ничего  так не боитсЯ, как
пережить  еще   один   кризис.  Џравда,  ему  хотЯ  бы  дозволительно  извне
рассмотреть  сомнение,  которое  он временно преодолел,  в  отличие от  того
скептика, который  погрЯз в нем навсегда. Ћт последнего его выгодно отличает
также открытость  длЯ различного  рода опытов,  особенно  опытов  религиозно
настроенных умов, которые с  выгодой длЯ себЯ используют сомнение, делают из
него  временный  ад в качестве необходимого этапа на пути к  абсолюту, где и
надлежит бросить  Якорь. ќто  -- предатели скептицизма,  примеру  которых он
хотел бы следовать: в той мере, в какой ему это удавалось, он  замечал,  что
уничтожение чувств не обЯзательно  заводит в тупик. Љогда ‘арипутта,  ученик
Ѓудды<sup>1</sup>,  воскликнул: "Ќирвана  --  это  счастье!" --  и когда ему
возразили, что не может быть счастьЯ там, где нет чувств, ‘арипутта ответил:
"‘частье  как раз  в том, чтобы ничего  не чувствовать".  ќтот  парадокс  не
ЯвлЯетсЯ  больше парадоксом  длЯ того, кто,  несмотрЯ на  свои злоключениЯ и
горький опыт, имеет еще в запасе достаточно сил, чтобы подключитьсЯ к
     *своеобразный <i>(лат.).</i>
     367


     бытию на грани пустоты и хоть на краткое  мгновение победить эту тЯгу к
ирреальности,    из   которой    исходит   неоспоримаЯ   Ясность   сомнениЯ,
противопоставить   которой   можно   лишь   сверхрациональные   очевидности,
порожденные  другой тЯгой, тЯгой  к реальности.  ’ем не менее при проЯвлении
малейшей слабости повторЯетсЯ все тот же мотив: "Џочему так, а не  эдак?" --
и настойчивость, с которой  он  повторЯетсЯ и мусолитсЯ, бросает сознание  в
проклЯтую вневременность,  в застывшее становление, тогда как  любое "да"  и
даже "нет" делают его частью субстанции ‚ремени, из которой они исходЯт  и о
которой возвещают.
     ‹юбое утверждение и тем более любое верование проистекает из варварской
основы, которую большинство, даже подавлЯющее большинство  людей, к счастью,
сохранили  и   которую  только  скептик   --  имеетсЯ  в   виду   подлинный,
последовательный  скептик -- утратил  или  уничтожил,  сохранив от  нее лишь
жалкие  остатки, слишком слабые,  чтобы  влиЯть на его  поведение  и ход его
мыслей.  ‚от почему,  несмотрЯ  на то что  отдельные  скептики  поЯвлЯютсЯ в
каждую эпоху,  скептицизм как исторический феномен встречаетсЯ лишь  в такие
времена, когда  цивилизациЯ терЯет свою  "душу", в  том смысле, который  дал
этому слову Џлатон: "’о, что поступает  добровольно". ‚ отсутствие  принципа
движениЯ встает  вопрос:  "€меет  ли эта  цивилизациЯ  настоЯщее  и особенно
будущее?" Џодобно тому  как  скептик,  утомленный  своей подрывной  работой,
терпел такое  же  поражение, какое перед  тем  сам нанес убеждениЯм,  так  и
цивилизациЯ, разрушив  свои  ценности,  рушитсЯ  вместе с ними  и приходит в
полный  упадок, и варварство  тогда ЯвлЯетсЯ  единственным спасением, как об
этом свидетельствует обращение, направленное ‘альвиеном римлЯнам в начале  V
в.:  "Ќет у вас ни  одного чистого города, кроме тех, где живут варвары".  ‚
данном случае речь шла,  должно  быть,  не столько о распутстве,  сколько  о
смЯтении   умов.  Ќечистые   нравы,   распущенность   вполне   сочетаютсЯ  с
цивилизацией  или во всЯком случае цивилизациЯ миритсЯ с ними.  Ќо смЯтенное
состоЯние духа, распространЯЯсь, угрожает существованию  цивилизации, и  она
обращаетсЯ к тем, кто  оказалсЯ не  подвержен ему  и уцелел. € вот  тогда-то
варварство  начинает  казатьсЯ  соблазнительным, привлекать и тонкие  умы, и
умы, сбитые с толку, -- все они  завидуют варварам и  восхищаютсЯ ими, порой
откровенно,  но чаще тайком, и  желают,  не  признаваЯсь в этом самим  себе,
стать  их рабами. ’о, что они  боЯтсЯ варварства,  бесспорно; но этот страх,
далеко  не  спасительный,   напротив,  готовит  их  к  будущему  подчинению,
ослаблЯет, парализует  волю и  заводит  все  глубже  в тупик. ‚ этом  случае
полное отречение,  которое ЯвлЯетсЯ длЯ них единственным выходом,  влечет за
собой отказ не столько от суждений, сколько от волевых усилий и ЯвлЯет собой
не  столько   несостоЯтельность  разума,   сколько   болезненное   поражение
организма.   Ќа  этом  этапе   скептицизм   неотделим   от   физиологической
неполноценности. Љрепкий организм не принимает  его, а немощный  поддаетсЯ и
подчинЯетсЯ. Џожелает ли он  отделатьсЯ  от него  потом?  Џоскольку  слабому
организму  собственными силами это сделать  не удаетсЯ, он попросит помощи у
варвара, ибо его назначение -- не решать, но упразднЯть проблемы, а вместе с
ними обостренное сознание, которое  неотделимо  от  них и  которое  изнурЯет
слабый ум,  даже если он  отказалсЯ от всЯкого умозрениЯ. „ело  в том, что в
этом  сознании  продолжает  жить  болезненнаЯ  и  неистребимаЯ  потребность,
котораЯ предшествует любым теоретическим исканиЯм,
     368


     потребность  слабака, спешащего испытывать  сразу  тоску,  страдание  и
фрустрацию,  потребность быть  жестоким, но не по отношению к другому,  а по
отношению  к  самому себе.  ђазум же,  вместо того  чтобы  утихомирить  его,
становитсЯ орудием пытки:  он подсказывает ему аргументы против самого себЯ,
оправдывает  его  желание саморазрушатьсЯ,  льстЯ  ему,  делает  все,  чтобы
превратить его жизнь в ад. € слабый  человек торопит своего врага, чтобы тот
пришел и освободил его от этой последней муки.
     ”еномен варварства, который неизбежно поЯвлЯетсЯ на некоторых поворотах
истории,  может быть и  зло, но зло необходимое; к  тому  же методы, которые
используютсЯ, чтобы боротьсЯ с ним,  ускорЯют  его приход,  поскольку, чтобы
быть  действенными, они должны быть жестокими. ќто  то, на  что  цивилизациЯ
идти не хочет, но, даже если бы и  хотела, ей не удалось бы этого достигнуть
из-за  отсутствиЯ  силы.  ‘амое лучшее,  что  ей остаетсЯ,  коль  скоро  она
находитсЯ  в упадке, это пресмыкатьсЯ  перед варваром; у нее это, впрочем, и
не   вызывает  отвращениЯ,  ибо   она  слишком  хорошо   знает,  что  варвар
представлЯет, воплощает  будущее. Љогда была захвачена  €мпериЯ<sup>1</sup>,
просвещенные    люди    (достаточно     вспомнить    ‘идониЯ     ЂполлинариЯ
ќннодиуса<sup>2</sup>, ЉассиЯ  „иона<sup>3</sup>) самым естественным образом
восславили  готских  королей.  Ћстальные, большаЯ  масса побежденных,  стали
управленцами или занЯлись  сельским хозЯйством, ибо они так упали духом, что
не могли сделать военную карьеру. ‚ бессилии обратившись к христианству, они
оказались  неспособными  одни  обеспечить  его  успех:  в  этом  им  помогли
завоеватели. ‘ама по себе  религиЯ ничего  не значит; ее  судьба зависит  от
тех, кто ее исповедует. Ќовые боги требуют  новых людей, способных при любых
обстоЯтельствах высказать свое мнение, сделать  выбор,  без обинЯков сказать
да или  нет, не путаЯсь во вздорной болтовне и не  изматываЯ себЯ чрезмерной
осторожностью.  Џоскольку  <i>добродетели</i>  варваров  и  состоЯт  именно   в  их
готовности  занимать определенную  позицию,  утверждать  или  отрицать,  эти
добродетели  всегда будут  востребованы  в переломные эпохи.  ЌостальгиЯ  по
варварству -- последнее  слово цивилизации;  она  же  --  и  последнее слово
скептицизма.
     Џо  завершении эпохи  о  чем еще может мечтать разум, освобожденный  от
всех иллюзий, кроме  как о  том  счастье, которым обладают  невежи, делающие
ставку только на возможное и погрЯзшие в нем? Ќеспособный теперь ни защищать
сомнениЯ, которых он  больше  не  высказывает, ни поддерживать нарождающиесЯ
догмы,  которые   презирает,   он   приветствует  как  высшую  форму  замены
интеллектуальной  жизни  проЯвлениЯ  неопровержимой   силы  инстинкта:  ѓрек
склонЯетсЯ  перед ђимлЯнином,  тот в свою очередь склонитсЯ перед ѓерманцем,
подчинЯЯсь безжалостному закону,  который сегоднЯ историЯ иллюстрирует более
старательно,  чем  в  начале нашей  эры.  Ќеравен бой между  теми  народами,
которые  рассуждают,  и теми,  которые безмолвствуют, тем  более что первые,
истратив жизненную  силу  на  словесные  выкрутасы, не  могут устоЯть  перед
суровостью и безмолвием вторых. …сли это верно по отношению к народу, то что
сказать об отдельном индивиде, в  особенности о  скептике?  Џоэтому не стоит
удивлЯтьсЯ при виде того, как он, сама утонченность, доведеннаЯ до крайности
одиночеством, глубины которого ему довелось познать, начинает выдавать  себЯ
за друга, а то и сообщника диких орд.
     369


     ЊЋ†ЌЋ ‹€ ‘—€’Ђ’њ „…ЊЋЌЂ ‘Љ…Џ’€ЉЋЊ?
     ‘амые ужасные деЯниЯ, в которых обвинЯют демона, кажутсЯ менее вредными
по  своим  результатам,  чем  скептицизм, когда  он  перестает  быть игрой и
становитсЯ навЯзчивой  идеей. ђазрушать  -- значит  действовать, то есть это
творчество со знаком  минус,  особый способ  проЯвлЯть свою  причастность  к
тому,  что  существует. ‚ качестве агента  небытиЯ  ‡ло вполне вписываетсЯ в
практику бытиЯ, следовательно,  оно необходимо и выполнЯет не просто важную,
но жизненно важную функцию.
     Ђ чему служит сомнение? Љакой необходимости оно отвечает? Љто нуждаетсЯ
в нем,  кроме  самого сомневающегосЯ? Ѓудучи беспричинным недугом, унынием в
чистом виде, сомнение  не отвечает никакой из  насущных  потребностей живого
существа.  Ќет  никакого  смысла  в  том,  чтобы  все  ставить  под  вопрос,
сомневатьсЯ даже во сне.
     —тобы добитьсЯ  своих  целей, демон --  дух догматический -- использует
иногда уловки и приемы скептицизма, желаЯ заставить поверить, что ни к  чему
не  причастен, он симулирует  сомнение  и  при  случае  использует  его  как
вспомогательное средство. •отЯ демон отлично знает,  что такое сомнение, тем
не  менее  оно ему не нравитсЯ, он сам опасаетсЯ его  до такой степени,  что
совсем не убежден, что хочет внушать или навЯзывать его своим жертвам.
     ’рагедиЯ сомневающегосЯ глубже трагедии отрицающего по той причине, что
жить  без  цели хуже,  чем  жить ради дурной цели.  ‚  самом деле,  скептику
неведома никакаЯ цель: длЯ него все цели одинаково хрупки и ничтожны, как же
тут выбрать? ‡ато  отрицание представлЯет  собой целую программу.  Ћно может
занЯть и даже наполнить  существование  самого требовательного человека,  не
говорЯ уж о  том,  что отрицать -- <i>красиво,</i>  особенно  в  пику ѓосподу Ѓогу:
отрицание небессодержательно, оно полно беспокоЯщего и  агрессивного смысла.
€ если спасение  можно  обрести  через  действие, то отрицание уже само есть
спасение,  преследование некой  цели,  исполнение определенной  роли.  Њожно
понЯть,  почему скептик,  сожалеЯ,  что встал  на тернистый  путь,  завидует
демону;  дело  в том, что  отрицанию, несмотрЯ  на  ограничениЯ, которые оно
подразумевает,   ничто   не  помешает   быть  источником   деЯтельности  или
убежденности: когда отрицают, знают, чего  хотЯт; когда сомневаютсЯ, в конце
концов терЯют это знание.
     Џечаль -- главное препЯтствие  нашему покою -- невыраженное скольжение,
пассивный  разрыв  с  бытием,  отрицание,  <i>неЯсное  самому  себе,</i>  а  потому
неспособное  превратитьсЯ  в  утверждение  или  сомнение.  Џечаль  прекрасно
соответствует  нашим болезненным слабостЯм, а  еще  больше пристала  демону,
который, измученный  отрицанием, внезапно бы понЯл,  что не может найти себе
применениЯ.  Ќе верЯ более в зло  и ни  в коей  мере не склонный вступать  в
сделку с добром,  он, самый  пылкий  из всех падших, оказалсЯ бы  лишенным и
дела  жизни,  и  веры,  неспособным вредить, измученным хаосом,  отщепенцем,
лишенным утешений сарказма. …сли печаль ассоции-
     370


     руетсЯ с  упраздненным  адом,  это  потому, что  в  ней есть что-то  от
злости,   готовой  отступить,  смЯгченной   и  резонирующей,  отказывающейсЯ
действовать против кого бы то ни было,  кроме самой себЯ. Ћна <i>лишает</i> будущее
страсти,  вынуждает  его сдерживать  свою  Ярость, обратить  ее  на  себЯ  и
успокоитьсЯ <i>через саморазрушение.</i>
     “тверждение  и  отрицание не  имеют  <i>качественных</i> различий,  переход от
одного к другому естествен и легок. Ќо едва человек встает на путь сомнениЯ,
он уже  не может легко и естественно возвратитьсЯ к уверенности, свЯзанной с
тем или с другим.  Ћн оказываетсЯ лишен возможности действовать, боротьсЯ за
что бы то ни было;  более того,  он будет отказыватьсЯ  от любого действиЯ и
при  необходимости  прекратит  их,  даже <i>не  начав действовать.</i>  ‘кептик,  к
великому  сожалению  демона,  -- это  человек,  ни  к  чему не пригодный  по
определению.   Ћн  не  клюет   ни  на  какие  приманки  и  ни  на   чем   не
сосредоточиваетсЯ; разрыв между ним и миром углублЯетсЯ с  каждым событием и
с каждой проблемой, которую ему  предстоит решить. …го объЯвили  дилетантом,
потому  что  ему  нравитсЯ  все  умалЯть; в  действительности  он  ничего не
умалЯет, он просто все расставлЯет на свои  места. “довольствиЯ и горести мы
испытываем благодарЯ тому, что преувеличиваем значение нашего опыта. ‘кептик
будет лезть из кожи вон, чтобы  навести порЯдок не только в своих суждениЯх,
что нетрудно сделать, но и  в своих  чувствах, что сделать гораздо  сложнее.
ќтим самым он обнаруживает пределы возможного и  свою  неполноценность, если
не  сказать  фривольность,   ибо  только  сладострастие  страданиЯ  обращает
существование в судьбу. Људа  поместить скептика, если его нельзЯ причислить
ни к серьезным, ни к легковесным умам? Ѓесспорно,  он находитсЯ между теми и
другими,  в  том промежуточном  положении, которое  не дает  ему на чем-либо
остановитьсЯ, так как в  его глазах ничто -- ни объект, ни бытие -- не имеет
признаков реальности. ‚се, чего ему не хватает и о чем он не ведает, --  это
благоговение  -- единственное чувство, которое может  спасти  и  видимость и
абсолют. Џоскольку этому чувству  чужд анализ, оно ничего не  может умалить.
„лЯ  благоговениЯ  все  имеет <i>значение,</i>  оно прилипает  и  прочно пристает к
вещам. Ѓыло ли когда-то это чувство знакомо скептику? Ћн никогда уже  его не
испытает,  даже  если  будет молить об этом  день  и ночь.  Ћн  сможет, став
по-своему  верующим,  отречьсЯ от  прежних насмешек и богохульств, но что до
благоговениЯ  --  он не  научитсЯ  ему никакой ценой:  там,  где есть  место
сомнению,  нет места  благоговению. ‚едь длЯ  благоговениЯ  необходимо некое
пространство, как же скептик может ему его предоставить, если он все порушил
в  себе  и  вокруг?  Џожалеем  же этого сумрачного всезнайку, оплачем  этого
<i>проклЯтого дилетанта.</i>
     …сли  бы  достоверность  воцарилась  на  земле  и  стерла  всЯкий  след
любопытства  и тревоги, ничего не  изменилось бы в судьбе скептицизма.  „аже
если бы один за другим разрушили  бы его аргументы, он все равно осталсЯ  бы
на своих позициЯх. —тобы выбить его  из них, потрЯсти до основаниЯ, пришлось
бы обрушитьсЯ на его тЯгу  к колебаниЯм, на  его жажду все усложнЯть: то, на
что он  нацелен,  -- не истина, а  неуверенность и  бесконечное  вопрошание.
Љолебание, которое ЯвлЯетсЯ его страстью, его приключением,
     371


     его крестом, будет преобладать  во всех его  мыслЯх и делах. € хотЯ  он
колеблетсЯ между методом и необходимостью, он тем не менее будет реагировать
на все как фанатик; он не сможет выйти  за пределы своих навЯзчивых идей, ни
тем  более  за  пределы  самого  себЯ. Ѓесконечное  сомнение  парадоксальным
образом сделает его пленником замкнутого  мира. Љак бы  не понимаЯ этого, он
будет  упорно  верить,  что  его  поведение  не  наталкиваетсЯ ни  на  какие
препЯтствиЯ и не менЯетсЯ в свЯзи с проЯвлением малейшей слабости. ЋтчаЯннаЯ
потребность  в  неопределенности станет  своеобразным недугом, лекарства  от
которого  он не  будет искать, поскольку  также  никакаЯ  очевидность,  даже
совершенно   неоспоримаЯ   и   окончательнаЯ,   не   вынудит  его  <i>перестать</i>
сомневатьсЯ. „аже если почва  уходит у  него из-под ног,  его это  ничуть не
тревожит, и он продолжает сомневатьсЯ, отчаЯвшийсЯ и спокойный. „аже если бы
стала  известна  конечнаЯ  истина,  разгаданы  все  загадки,  разрешены  все
трудности и все тайное стало Явным  -- ничего бы не поколебало его, ничто не
заставило  бы  сойти   со  своего   пути.  ‚се,  что  усиливает  его   жажду
нерешительности, все, что помогает и  одновременно мешает ему жить, длЯ него
свЯто.  €  если  его  переполнЯет  Ѓезучастность,  если  он  делает  из  нее
реальность,  обширную,  как   вселеннаЯ,  это  означает,  что  она  ЯвлЯетсЯ
практическим эквивалентом сомнениЯ,  а  разве в его  глазах оно  не обладает
авторитетом Ѓезусловного?
     ЏодчинитьсЯ  чему-либо,  растворитьсЯ  в  чем-либо  --   этим   всерьез
озабочены все. Ќо это именно то, от чего отказываетсЯ скептик. € при этом он
знает,  что тот, кто <i>служит,</i>  спасен, потому что он  сделал выбор, а  всЯкий
выбор  ЯвлЯетсЯ  вызовом неопределенности,  проклЯтию,  бесконечности.  ‹юди
нуждаютсЯ  в точках опоры, они хотЯт  иметь  твердую убежденность в чем-либо
любой ценой, даже  в ущерб  истине. € поскольку эта убежденность придает  им
силы, они не могут без нее обойтись, и, даже если они знают, что она ложнаЯ,
никакие угрызениЯ совести  не остановЯт их  в усилиЯх,  направленных на  то,
чтобы обладать ею.
     ‡ато  погонЯ  за  сомнением лишает сил  и здоровьЯ;  никакаЯ  жизненнаЯ
необходимость, никакой  <i>интерес</i>  не руководЯт  им. € если мы встаем  на путь
сомнений, то, по всей вероЯтности, толкает нас на него разрушительнаЯ  сила.
Ђ  может, это демон, который  ничего не  забывает, мстит нам  за  наш  отказ
сотрудничать с ним? Ћн приходит в Ярость, видЯ, что мы прекрасно справлЯемсЯ
без его помощи,  и  пытаетсЯ сбить нас с  толку,  чтобы мы  занЯлись поиском
Ќеразрешимого с тщанием, которое делает нас невосприимчивыми  ни к  иллюзии,
ни  к реальности. ‚от  почему поиск,  на который  он нас обрекает,  ведет  к
<i>неминуемому</i> падению в пропасть.
     „о ‹юцифера,  который первым покусилсЯ на врожденную бессознательность,
все покоилось на воле Ѓога. ќто не значит, что не было конфликтов, но они не
вызывали  ни  разрыва, ни бунта, развертывались пока еще внутри изначального
единства,  которое позже разорвала новаЯ  и устрашающаЯ сила. ќто покушение,
неотделимое от падениЯ  ангелов, останетсЯ главным событием, случившимсЯ  до
другого падениЯ, падениЯ человека. Љогда же он взбунтовалсЯ и пал, в истории
сознаниЯ  это  стало  вторым  этапом, а  точнее,  вторым ударом,  нанесенным
порЯдку, учрежденному Ѓогом, и его деЯнию, по-
     372


     рЯдку и миру, которые в свою очередь позднее принЯлсЯ подрывать скептик
--  продукт усталости и разложениЯ, конец пути духа, --  позднЯЯ, а может  и
конечнаЯ,  версиЯ человека.  ‚ отличие  от  двух предшествующих  мЯтежников,
скептик пренебрегает бунтом и не собираетсЯ опускатьсЯ до него; истощив свое
возмущение, равно как и амбиции, он выбралсЯ из цикла восстаний, порожденных
двойным   падением.  €  отдалилсЯ  от  человека,  которого  счел  устаревшим
феноменом, совсем так  же, как человек отдалилсЯ от дьЯвола, своего учителЯ,
которого упрекал в  том, что тот  сохранил остатки  наивности  и  иллюзий. ‚
опыте одиночества и последствиЯх отрыва  от изначального единства  есть своЯ
градациЯ.
     Џоступок ‹юцифера, как и поступок  Ђдама, -- один имел  место до начала
€стории,  другой  открывал  ее  --  представлЯет  основные  моменты  борьбы,
направленной  на  то,   чтобы   изолировать  Ѓога  и  скомпрометировать  его
вселенную.  ќта  вселеннаЯ была еще миром неосознанного счастьЯ в  неделимом
целом.  €  мы устремлЯемсЯ к  нему всЯкий раз,  когда ощущаем  усталость  от
бремени двойственности, которое обречены нести.
     ‚еликое  значение убеждений не должно скрывать от нас их  теоретическую
уЯзвимость. Ћни блекнут, стареют, тогда как  сомнениЯ сохранЯют  неувЯдаемую
свежесть... ‘пособность верить свЯзана с  эпохой;  аргументы,  которые мы ей
противопоставлЯем  и  которые  вооружают   нас  против  возможности  к   ней
присоединитьсЯ,  бросают   вызов  времени,   так  что  верование  продолжает
существовать  в   веках   лишь  благодарЯ   возражениЯм,  которые   когда-то
подтачивали его. Ќам трудно даже представить, как поЯвлЯлись греческие боги,
весь  этот  процесс  зарождениЯ  страха  и  поклонениЯ.  ‡ато  мы  прекрасно
понимаем, как стал утрачиватьсЯ к ним интерес,  а затем возник вопрос  об их
целесообразности  и  о  самом факте  их существованиЯ.  Љритика присуща всем
временам;  религиозное  вдохновение  --  привилегиЯ  лишь  некоторых   эпох,
необычайных и  редких.  …сли  требуетсЯ немало  недомыслиЯ и  пьЯного угара,
чтобы породить бога, то, чтобы убить его, нужно только немного <i>вниманиЯ.</i> ќто
небольшое  усилие,  на  какое  стала  так  щедра  …вропа,  начинаЯ  с  эпохи
‚озрождениЯ.  —то же  удивительного в  том, что  мы завидуем тем грандиозным
моментам истории, когда происходило зарождение абсолюта?
     Џосле   длительного   близкого  общениЯ  с   сомнением  вам  становитсЯ
свойственна  особаЯ форма  гордыни:  вы  не  считаете,  что  ЯвлЯетесь более
одаренным, чем другие, а лишь полагаете, что вы <i>менее наивны,</i> чем они. Џусть
даже вам  известно, что  тот  или  иной человек  наделен  способностЯми  или
знаниЯми, рЯдом с которыми ваши способности и знаниЯ мало чего стоЯт, вы все
равно  будете считать  его  неспособным постичь главное, увЯзшим  в мелочах.
„аже если он пережил многочисленные и  невероЯтные  испытаниЯ, вам все равно
будет казатьсЯ, что ему не удалось приобрести то единственно важное знание о
людЯх и вещах, которым обладаете вы.  Ћн дитЯ, и все остальные -- тоже дети,
неспособные видеть то, что увидели вы, самый проницательный из смертных, без
каких-либо иллюзий относЯщийсЯ к другим и  себе. € все  же  одну иллюзию  вы
невольно  сохраните: упорную, неискоренимую  иллюзию  того,  что  у  вас нет
никаких иллюзий. Ќикто не сможет ли-
     373


     шить  вас  ее, ибо никто  в ваших глазах не обладает способностью  быть
столь  же  свободным от  всего,  как вы. € перед  лицом одураченного мира вы
будете ощущать  себЯ  одиноким, сознаваЯ, что в  результате вы ничего ни длЯ
кого не сможете сделать, как никто ничего не сможет сделать длЯ вас.
     —ем сильнее мы  чувствуем  свою  незначительность, тем больше презираем
других, -- они вовсе перестают существовать длЯ нас, когда мы понимаем  свою
ничтожность. Њы приписываем  реальность другому  только в той мере, в  какой
открываем ее в себе. Љогда мы уже  не можем заблуждатьсЯ  относительно самих
себЯ,  мы  делаемсЯ неспособными  даже  к малой доле слепоты и  великодушиЯ,
котораЯ только  и  могла бы  <i>спасти</i> существование  нам  подобных.  „остигнув
такого  уровнЯ  проницательности, не испытываЯ  более  угрызений  совести по
отношению  к  другим,  мы  отождествлЯем  их  с  марионетками,  неспособными
поднЯтьсЯ над собой, чтобы  лицезреть свою  ничтожность. ‘тоит  ли  в  таком
случае обращать внимание на то, что говорЯт и делают другие?
     —ерез  людей достаетсЯ здесь и богам: они существуют лишь в той мере, в
которой  мы  обретаем принцип  существованиЯ  в самих  себе. Љак только этот
принцип  поколеблетсЯ, контакт с ними будет уже  невозможен; им  нечего  нам
дать, нам  нечего им предложить. Џо многу раз и подолгу обращаЯсь к ним,  мы
теперь отталкиваем  их, забываем и навечно  остаемсЯ  перед  ними с  пустыми
руками. Ћни тоже марионетки, как и нам подобные, как мы сами.
     Џрезрение, которое предполагает сговор с убежденностью,  или по крайней
мере наличие позиции, скептик должен был бы себе  запретить. Љ сожалению, он
не делает этого и  даже смотрит свысока на того,  кто  не  хочет  презирать.
ЏретендуЯ  на  победу над  всем,  он  не смог  одолеть  свою  гордыню  и  ее
неприЯтные  последствиЯ. ‘тоило ли множить сомнениЯ и отказы, чтобы прийти в
конце концов  в это зависимое  и  болезненное  состоЯние?  Џроницательность,
которой  он так  гордитсЯ,  -- его истинный враг:  она не  пробуждает  его к
небытию,  а лишь дает  ему возможность осознать  небытие, чтобы крепче его к
нему приковать. € он не  сможет больше от этого избавитьсЯ, он будет служить
ему,  будет  пленником  на  пороге  освобождениЯ,  навсегда  несвободным  от
ирреальности.
     †…‹ЂЌ€… € “†Ђ‘ ‘‹Ђ‚›
     …сли бы любой  из нас  захотел признатьсЯ, какое  у него самое заветное
желание, то, которое вдохновлЯет все его помыслы и  свершениЯ, он сказал бы:
"џ хочу, чтобы  менЯ  похвалили". Ќо никто не признаетсЯ в этом открыто, ибо
менее  постыдно  совершить мерзкий  поступок,  чем  объЯвить открыто о столь
жалкой   и  унизительной  слабости,  порожденной   чувством   одиночества  и
неуверенности, от которых страдают  в равной мере и неудачники и счастливцы.
Ќикто <i>неуверен</i> ни в  том, что собой представлЯет, ни в том, что делает. •оть
мы и гордимсЯ сверх меры нашими заслугами, нас гложет беспокойство, и, чтобы
преодолеть его, мы готовы принЯть на веру любой об-
     374


     ман  и стремимсЯ  получить одобрение  откуда угодно и  от кого  угодно.
‚нимательный человек не может  не заметить  мольбу во  взглЯде у  того,  кто
закончил  какое-то  дело  или  произведение  или  просто  поглощен  каким-то
занЯтием. ќта  слабость универсальна;  и если Ѓог, кажетсЯ, свободен от нее,
то  потому лишь,  что, закончив творение, не мог из-за отсутствиЯ свидетелей
ждать похвал.  Џравда,  он сам их себе расточал, причем в конце каждого  днЯ
творениЯ!
     ’очно  так  же, как  каждый, чтобы сделать себе имЯ, стремитсЯ обогнать
других, человек в самом начале своего бытиЯ, должно быть,  уже смутно ощущал
желание  затмить животных, самоутвердитьсЯ, <i>блистать</i> во что бы то  ни стало.
Ќарушив равновесие,  что стало истоком  амбиций,  а то и  жизненной энергии,
человек стал  состЯзатьсЯ  со всеми живыми существами, а в итоге  и  с самим
собой из-за безумного стремлениЯ к превышению  своих  возможностей, которое,
усилившись, позднее стало определЯть его сущность. Ћн, единственный в  своем
естественном состоЯнии,  захотел быть  <i>значительным;</i> именно он, единственный
из всех живых  существ, возненавидел анонимность и постаралсЯ из  нее выйти.
Џоказать, сколь  многого он  стоит,  было  и  остаетсЯ  его  мечтой.  ’рудно
поверить, что он пожертвовал раем ради простого желаниЯ познать добро и зло;
зато  легко представить себе, что он  рискнул всем, чтобы стать хоть кем-то.
‚несем  поправку в  Љнигу  ЃытиЯ:  если  человек  погубил  свое  изначальное
счастье, то не столько из-за тЯги  к знанию,  сколько из стремлениЯ к славе.
Љак  только   он  ощутил   ее  соблазн,   он  перешел  на  сторону  дьЯвола.
„ействительно, в  славе  есть  что-то сатанинское как по существу, так и  во
внешних ее проЯвлениЯх. €з-за нее самый одаренный из ангелов кончил тем, что
стал авантюристом,  и не один свЯтой превратилсЯ в паЯца. ’е, кто  познал ее
или просто приблизилсЯ к ней, не могут  от нее отказатьсЯ и, ради того чтобы
остатьсЯ в ее тенетах, не отступЯт ни перед какой низостью и подлостью. …сли
человек не может спасти душу, он надеетсЯ  по крайней мере спасти  свое имЯ.
“зурпатор, стремЯщийсЯ обеспечить себе совершенно особое положение  в  мире,
не  смог  бы  этого  добитьсЯ, если  бы  не  испытывал  навЯзчивого  желаниЯ
заставить говорить о себе, если бы не был подвержен мании  медных труб. …сли
бы  такаЯ маниЯ овладела каким-нибудь животным, на какой бы стадии  развитиЯ
оно ни находилось,  животное  это стремительно эволюционировало бы в сторону
очеловечиваниЯ.
     —то,  если желание славы покинет вас?  ‘  ним  уйдут  те  муки, которые
подстрекают, заставлЯют что-то  создавать, реализовывать себЯ,  выходить  за
свои рамки; как только они исчезнут, вы будете довольствоватьсЯ тем,  что вы
есть,  вернетесь  в  собственные  границы,  и  стремление к превосходству  и
величию  будет  побеждено и  уничтожено.  “скользнув от  власти  змиЯ, вы не
сохраните и следа  былого  соблазна,  того стигмата, который  отличал вас от
других  созданий.  Ќо  будете  ли  вы  тогда   <i>человеком?</i>  ‘корее,  <i>мыслЯщим</i>
растением.
     ’еологи, отождествлЯЯ Ѓога с  чистым духом, показали тем самым,  что не
имели никакого представлениЯ о процессе творениЯ, о <i>делании</i> в целом. „ух как
таковой не способен производить; он предполагает, но, дабы осуще-
     375


     ствить  его планы, нужно, чтобы  возникла нечистаЯ  энергиЯ, котораЯ бы
привела все в движение.  ‘лаб именно дух, не плоть, и он становитсЯ сильным,
только  когда  бывает  охвачен  странной  жаждой,  влечением,  заслуживающим
осуждениЯ.  —ем более сомнительна страсть, тем лучше она защищает  того, кто
ей подвластен, от опасности создавать фальшивые или нежизненные  творениЯ. Ђ
если  над ним довлеют корыстолюбие,  зависть, тщеславие?  ‚место того  чтобы
порицать, нужно похвалить его за это; чем бы он был без этих страстей? Џочти
ничем,  то есть чистым  духом, точнее  говорЯ, ангелом;  а  ангел в принципе
бесплоден и бездеЯтелен, как свет, в котором он существует и  который ничего
не  порождает,  будучи   лишенным  той  темной  и  тайной  основы,   котораЯ
присутствует в любом проЯвлении жизни. Ѓог выглЯдит более оснащенным, ибо он
преисполнен  тьмы:  без   ее  динамического  несовершенства  он  осталсЯ  бы
бездеЯтельным и отсутствующим, неспособным сыграть свою роль. ’ьме он обЯзан
всем,  включаЯ свое <i>бытие.</i>  Ќичто из  того, что  плодотворно  и подлинно, не
ЯвлЯетсЯ  целиком светлым  и  безусловно почтенным.  ‘казать о  каком-нибудь
поэте, по поводу  той или иной его слабости, что это -- "пЯтно на его гении"
-- значит вовсе не понимать скрытой пружины и тайны, если не  таланта, то уж
во всЯком случае его "творческой продуктивности". ‹юбое творчество, каким бы
высоким  ни  был его  уровень,  возникает из непосредственной  реальности  и
отмечено  ею:  никто  не  создает в  абсолюте  или  пустоте.  Њы  заперты  в
<i>человеческом</i> мире, если мы вырвемсЯ из него, то длЯ чего и длЯ кого мы будем
творить?  —ем  больше   нас   интересует   <i>человек,</i>   тем  больше  перестают
интересовать  <i>люди,</i>  однако  мы  действуем  именно  ради них  и ради мнениЯ,
которое у них о нас  складываетсЯ, а доказательством этому может служить  та
невероЯтнаЯ власть, которую имеет  лесть над умами, и грубыми и утонченными.
Ѓыло бы ошибкой  считать, что лесть не  действует  на одинокого человека; на
деле он к ней  более чувствителен, чем думают, поскольку, редко испытываЯ на
себе воздействие этого  сладкого Яда, он не знает,  как от  него защититьсЯ.
Љаким  бы  пресыщенным  он ни  был,  комплименты  он  игнорировать не может.
Џоскольку он не так часто их выслушивает, у  него нет к ним привычки; и если
представлЯетсЯ возможность из  заслужить, он  принимает их  с отвратительной
мальчишеской жадностью.  Ћпытный во многом, здесь он новичок. Ќужно, однако,
сказать  в  его  оправдание,  что  всЯкий  комплимент  оказывает  физическое
воздействие,  он  вызывает  сладостную  дрожь,  которую  никто  не  смог  бы
приглушить  или  даже   подавить,   не   обладаЯ   внутренней   дисциплиной,
самоконтролем, достигаемым  только  практикой жизни  в  обществе, длительным
общением с  ловкими  и коварными  людьми. Џо  правде  говорЯ,  ничто  --  ни
осторожность, ни презрение -- не  дает иммунитета от  лести:  даже  если  мы
подозреваем или не любим  кого-нибудь, мы со вниманием  отнесемсЯ к  лестным
суждениЯм, которые он захочет высказать о нас, и даже изменим мнение о  нем,
если эти суждениЯ достаточно тонки и чрезмерны, чтобы казатьсЯ  спонтанными,
непроизвольными.  ЉажетсЯ,  что все  довольны  собой; в действительности  --
никто. Ќе лучше ли, из духа милосердиЯ, превозносить и друзей и врагов, всех
смертных без исключениЯ, и простить каждому его недостатки?  ‘омнение в себе
до такой  степени точит людей,  что они, дабы  исцелитьсЯ от него, измыслили
любовь, молчаливый пакт, заключаемый двумЯ несчастными, дабы переоценивать и
без стыда хвалить друг дру-
     376


     га. …сли не считать безумцев, никто не остаетсЯ равнодушным к хвале или
хуле; пока мы остаемсЯ хоть сколько-нибудь нормальными, мы чувствительны и к
тому и к другому; если  же станем ко всему  этому невосприимчивы,  то что мы
забыли среди себе подобных? Ѓесспорно,  унизительно реагировать, как они;  с
другой   стороны,   нелегко  возвыситьсЯ  над  всеми   убожествами,  которые
доставлЯют человеку  и  печали,  и радости. Ѓыть  человеком  -- не  выход из
положениЯ, попытка прекратить им быть тоже вопроса не решает.
     Њалейшее  поползновение выбратьсЯ  за пределы  этого мира  мешает нам в
нашем стремлении самореализоватьсЯ, превзойти и подавить других. Ѓеда ангела
в  том, что ему не надо боротьсЯ, чтобы добитьсЯ славы; он родилсЯ в ней,  в
ней пребывает,  она  одной  с ним субстанции. —его  в  таком случае остаетсЯ
желать? “ него даже нет  возможности придумывать себе желаниЯ. Ќет положениЯ
более  ирреального и горестного, чем  когда слова "творить" и "существовать"
сливаютсЯ в одно целое.
     €грать в самоотречение, когда к этому не предназн