учае, что-то такое, что нужно преодолеть. Ћ первых ростках сомнениЯ
и  критического  духа, посеЯнных в нем  речами Џлинио,  он рассказал  своему
другу ”ерромонте, но тот не  обратил на  это  особого вниманиЯ,  он  объЯвил
Џлинио  зазнайкой  и  воображалой  и  тотчас  же  снова  погрузилсЯ  в  свои
музыкальные упражнениЯ. Љакое-то чувство говорило €озефу, что  заведующий --
та  инстанциЯ, куда  ему  следовало  бы  податьсЯ  со  своими  сомнениЯми  и
тревогами; но после упомЯнутого маленького столкновениЯ у него уже  не  было
сердечного и непредубежденного отношениЯ  к –биндену:  он боЯлсЯ, что тот не
поймет его, и еще больше боЯлсЯ, что разговор о мЯтежнике Џлинио  заведующий
воспримет,   чего   доброго,   как  некий   донос.  ‚  этой   растерЯнности,
становившейсЯ  из-за  попыток  дружеского сближениЯ  со  стороны Џлинио  все
мучительнее, он обратилсЯ наконец  к  своему  покровителю и доброму гению  с
очень длинным письмом,  которое  до  нас дошло. ’ам среди  прочего он писал:
"Њне еще неЯсно, единомышленника или только  собеседника надеетсЯ обрести во
мне Џлинио. Ќадеюсь на второе, ведь заставить менЯ стать на его точку зрениЯ
значило  бы подбить менЯ  на  измену  и  погубить  мою  жизнь,  котораЯ  уже
неотделима от Љасталии, у менЯ нет за ее пределами ни родителей, ни  друзей,
к которым Я  мог бы вернутьсЯ, если бы у  менЯ действительно возникло  такое
желание. Ќо  даже если непочтительные  речи Џлинио не имеют  целью кого-либо
переубедить  или на кого-либо повлиЯть, они  все равно смущают  менЯ. Ѓуду с
‚ами,  глубокоуважаемый мастер, совсем  откровенен;  в образе  мыслей Џлинио
есть что-то, на  что Я не могу просто ответить "нет", он взывает к какому-то
голосу во  мне, порой очень склонному  признать  его правоту.  ‚озможно, это
голос  природы, и он резко противоречит моему воспитанию и привычному у  нас
взглЯду на вещи.  …сли Џлинио  называет наших учителей  и наставников кастой
жрецов, а нас,  учеников,  --  их покорной, кастрированной паствой, то  это,
конечно, грубость и преувеличение,  но  какаЯ-то долЯ  правды  в его  словах
все-таки, может быть, есть, иначе ведь они  менЯ так не тревожили бы. Џлинио
говорит порой  удивительные и обескураживающие  вещи. Ќапример,  что  игра в
бисер  --  это возврат  к  фельетонной эпохе,  безответственное баловство  с
буквами, на  которые  мы разложили  Языки разных искусств  и  наук;  что она
состоит  из  сплошных  ассоциаций  и играет  сплошными  аналогиЯми. €ли  что
доказательством  малоценности  всего нашего  духовного  склада  служит  наше
смиренное бесплодие. Њы, например, анализируем, говорит он, законы и технику
всех стилей и эпох музыки, а сами никакой новой музыки не создаем. Њы читаем
и комментируем, говорит он, Џиндара или ѓЈте, но сами стыдимсЯ писать стихи.
ќто упреки, смеЯтьсЯ над которыми Я не могу. Ђ они еще не самые страшные, не
те,  что  ранЯт менЯ  больше всего.  ‘трашно  бывает,  когда  он,  например,
говорит,  что  мы,  касталийцы,  ведем   жизнь  комнатных  певчих  птиц,  не
зарабатываЯ себе на хлеб, не знаЯ  жизненных трудностей и борьбы, не имеЯ  и
не желаЯ иметь ни малейшего понЯтиЯ о той  части человечества, на чьем труде
и  на чьей нищете основано наше роскошное существование". ‡аключалось письмо
такими  словами:  "џ,  может быть,  злоупотребил  ‚ашей  дружеской добротой,
Reverendissime  („осточтимый  <i>(лат.)</i>),  и  Я  готов  к  тому,  что  ‚ы  менЯ
отчитаете. Ћтчитайте менЯ, накажите, Я буду только благодарен. Ќо в совете Я
крайне нуждаюсь. ’еперешнее состоЯние Я  могу еще некоторое времЯ выдержать.
Ќо выйти из него к чему-то настоЯщему и плодотворному Я не могу, длЯ этого Я
слишком слаб и неопытен, и, что, может быть, хуже всего,  не могу доверитьсЯ
господину заведующему, разве что ‚ы мне прикажете. Џоэтому Я и обременил ‚ас
тем, что менЯ очень тревожит".
     „лЯ нас было бы чрезвычайно ценно  располагать и письменным, черным  по
белому,  ответом мастера  на этот призыв о помощи. Ќо ответ  его  последовал
устно.  ‚скоре  после  кнехтовского  письма magi-ster musicae  сам прибыл  в
‚альдцель, чтобы руководить  экзаменом по  музыке, и  в  дни пребываниЯ  там
проЯвил большую заботу о своем молодом друге. Њы знаем об этом из позднейших
рассказов Љнехта. Џоблажки мастер ему не дал. Ћн начал с того, что тщательно
проверил школьные отметки  Љнехта и  особенно его факультативные  занЯтиЯ и,
найдЯ их  слишком односторонними,  согласилсЯ  с вальдцельским заведующим  и
настоЯл  на том, чтобы Љнехт признал это перед заведующим. Ќасчет  отношениЯ
Љнехта к „езиньори он дал точные  указаниЯ и не уехал, пока и этот вопрос не
был обсужден с заведующим  –бинденом. ‘ледствием всего этого  было не только
поразительное,  незабываемое  длЯ  всех  присутствовавших  состЯзание  между
„езиньори  и  Љнехтом, но и  совершенно  новые  отношениЯ  между  Љнехтом  и
заведующим.  ЋтношениЯ  эти  не стали  задушевными  и  таинственными, как  с
мастером музыки, но проЯснились и утратили напрЯженность.
     ђоль, выпавшаЯ теперь Љнехту, определила его жизнь на долгое времЯ. …му
было разрешено принЯть дружбу  „езиньори, открыть  себЯ  его  влиЯнию и  его
атакам  без  вмешательства  или  опеки   со  стороны  учителей.  ‡адача  же,
поставленнаЯ перед ним его ментором, состоЯла в том, чтобы защитить Љасталию
от ее критиков и поднЯть столкновение взглЯдов на самый высокий уровень; это
значило  среди  прочего,  что €озефу  следовало  хорошенько  усвоить  и Ясно
представлЯть себе  основы царившего в  Љасталии  и Ћрдене порЯдка. ‘ловесные
битвы между двумЯ друзьЯми-противниками стали вскоре знамениты, от охотников
их послушать отбоЯ не было.  Ђгрессивный и  иронический  тон „езиньори  стал
тоньше,  его   формулировки  --  строже  и  ответственнее,  его  критика  --
объективнее.  „о  сих  пор Џлинио имел  преимущества в  этой борьбе; он  был
пришельцем  из  "мира",  владел  его  опытом,  его  методами,  его  тактикой
нападениЯ, даже долей его непоколебимости, из разговоров  со  взрослыми дома
он  знал  все, что "мир" мог сказать против Љасталии. ’еперь  реплики Љнехта
вынуждали  его  понЯть, что, довольно хорошо, лучше  любого касталийца, знаЯ
"мир", он вовсе не  знал Љасталию  и  ее дух так же хорошо,  как те, кто был
здесь у  себЯ дома  и длЯ кого  ЉасталиЯ была отечеством и судьбой.  Ћн стал
понимать, а  постепенно и  признавать, что  он здесь гость,  а  не  коренной
житель и  что не  только в  "миру", но и здесь, в педагогической  провинции,
существуют  вековой опыт  и само собой разумеющиесЯ вещи,  что и  здесь есть
своЯ традициЯ, даже "природа", которую он знал лишь отчасти и котораЯ теперь
через своего представителЯ €озефа Љнехта заЯвлЯла о своем праве на уважение.
Љнехт  же,  чтобы  справитьсЯ со  своей ролью апологета, вынужден  был путем
учениЯ, медитации и самодисциплины  все Яснее и  проникновеннее  усваивать и
осознавать  то, что  он  защищал. ‚  красноречии превосходство оставалось за
„езиньори  --  кроме  природных  пылкости  и  честолюбиЯ,  ему  помогала тут
какаЯ-то светскаЯ сноровка, он умел, даже проигрываЯ, думать о слушателЯх  и
обеспечивать себе  достойное или хотЯ  бы остроумное  отступление, тогда как
Љнехт,  если противник загонЯл его в угол,  мог  сказать, например: "Ћб этом
мне еще нужно будет подумать, Џлинио. Џодожди несколько дней, Я тебе об этом
напомню".
     •отЯ  их  отношениЯ  приобрели  достойную  форму  и  длЯ  участников  и
слушателей   диспутов   стали   даже   неотъемлемым   элементом    тогдашней
вальдцельской школьной жизни, длЯ самого Љнехта эта коллизиЯ не упростилась.
‚ысокаЯ мера  довериЯ, оказанного  ему,  и  ответственность,  возложеннаЯ на
него, помогали ему справлЯтьсЯ  с  задачей,  и то,  что выполнЯл  он ее  без
видимого вреда длЯ себЯ, свидетельствует о  силе и  доброкачественности  его
натуры. Ќо втайне ему приходилось много страдать. ЏитаЯ приЯзнь к Џлинио, он
питал ее  не  только  к  этому  обаЯтельному,  остроумному,  красноречивому,
знающему свет однокашнику, но в не меньшей мере и к тому неведомому  "миру",
который представлЯл его друг и противник,  миру, который он,  Љнехт, узнавал
или чувствовал в его облике, словах, жестах, так называемому реальному миру,
где были  нежные  матери и  дети, голодающие и приюты  длЯ бедных,  газеты и
предвыборнаЯ борьба, тому примитивному и в  то  же  времЯ  хитроумному миру,
куда  возвращалсЯ на каждые  каникулы  Џлинио,  чтобы  навестить  родителей,
сестер и  братьев,  ухаживать  за  девушками,  присутствовать  на  собраниЯх
рабочих или быть гостем в фешенебельных клубах, тогда  как Љнехт оставалсЯ в
Љасталии,  ходил  в  походы  и  плавал  с  товарищами,  разучивал  ричеркары
”робергера или читал ѓегелЯ.
     „лЯ  €озефа не подлежало сомнению, что  его место -- в Љасталии и он по
праву ведет касталийскую  жизнь,  жизнь без  семьи, без каких-либо сказочных
развлечений,  жизнь без газет, но жизнь  без нужды  и без голода,  -- кстати
сказать, и Џлинио, так настойчиво коривший  элитных учеников  за то, что они
живут трутнЯми, никогда до сих пор не голодал и не зарабатывал себе на  хлеб
сам. Ќет, мир Џлинио не был лучше и правильнее. Ќо он был, он существовал на
свете, существовал, как Љнехт знал из всемирной истории, всегда и всегда был
похож на  сегоднЯшний,  и многие  народы никакого  другого  мира  не  знали,
понЯтиЯ не имели ни об элитных школах, ни о  педагогической провинции, ни об
Ћрдене, ни о мастерах, ни об игре в бисер.  ЏодавлЯющее большинство людей на
всей земле  жило  иначе, чем жили  в Љасталии, проще, примитивнее,  опаснее,
незащищеннее,  беспорЯдочнее. € этот  примитивный  мир  был  дан каждому  от
рождениЯ,  что-то  от него  ты  чувствовал  в собственном  сердце,  какое-то
любопытство к  нему, какую-то тоску  о нем, какое-то сочувствие  ему. Ѓыть к
нему справедливым, сохранить за ним какое-то право гражданства в собственном
сердце, но все-таки не вернутьсЯ  в него  -- вот в  чем состоЯла задача. €бо
рЯдом с ним и  над  ним существовал второй мир, касталийский, духовный,  мир
искусственный,  более  упорЯдоченный,  более защищенный,  но  нуждавшийсЯ  в
постоЯнном надзоре и  упражнении, мир иерархии. ‘лужить ему, не пороча  тот,
другой мир и  уж  подавно  не презираЯ  его, но и не поглЯдываЯ  на него  со
смутными желаниЯми или тоской, -- вот как, по-видимому, было правильно. ‚едь
маленький  касталийский  мир  служил  другому, большому миру, он  давал  ему
учителей, книги, методы, он заботилсЯ о чистоте  его духовной деЯтельности и
нравственности, и  он, как школа и как  убежище,  был открыт тому небольшому
числу людей, которым назначено  было,  казалось, посвЯтить свою жизнь духу и
истине.  Џочему же двум этим мирам не дано было жить  в  гармонии и братстве
рЯдом друг с другом и друг в друге, почему нельзЯ было пестовать и соединЯть
в себе оба?
     Ћдин из редких приездов  мастера  музыки пришелсЯ  однажды  на ту пору,
когда утомленный и изнуренный своей задачей €озеф с трудом сохранЯл душевное
равновесие. Њастер  мог  понЯть  это по  некоторым намекам юноши, но гораздо
Яснее почувствовал это по его  усталому виду,  по его беспокойным  глазам  и
какой-то  несобранности.  Ћн  задал  несколько  пытливых  вопросов,  заметил
уклончивость   и   скованность  ученика,  перестал  спрашивать  и,  серьезно
встревожившись,  пригласил Љнехта в  класс, Якобы  чтобы  показать  ему одно
маленькое  музыкальное открытие.  ‚елев ему принести и настроить клавикорды,
он втЯнул Љнехта в  рассуждениЯ  о возникновении сонатной  формы,  благодарЯ
чему  ученик в какой-то  мере забыл  о  своих  заботах  и,  увлекшись,  стал
ненапрЯженно и благодарно слушать его слова и  его игру. Њагистр терпеливо и
неторопливо  приводил его  в  то  состоЯние  готовности  и  восприимчивости,
отсутствием  которого  был  огорчен.  €  когда  это удалось,  когда  мастер,
закончив беседу,  сыграл в заключение одну из  сонат  ѓабриели (<i>ѓабриели  --</i>
итальЯнские композиторы; <i>Ђндреи</i> (1520 -- 1586) и его племЯнник <i>„жованни</i> (ок.
1557  --  1612), представители венецианской полифонической школы.  Ћрганисты
собора  ‘ан-Њарко  в  ‚енеции.  --  Џрим.  перев.),  он  встал  и,  медленно
прохаживаЯсь по маленькой комнате, заговорил:
     --  Њного лет назад эта соната одно времЯ очень занимала менЯ. ќто было
еще в студенческие годы, еще до того, как менЯ назначили учителем, а позднее
мастером музыки. “ менЯ было тогда  честолюбивое желание представить историю
сонаты  в новом разрезе, но вдруг пришла пора,  когда Я не только застрЯл на
месте,   но   и   все  больше   стал  сомневатьсЯ   в  том,   что   все  эти
историко-музыковедческие исследованиЯ вообще представлЯют какую-то ценность,
что они  действительно нечто большее, чем  пустаЯ забава длЯ праздных людей,
мишурный,  умственный,  искусственный  заменитель  настоЯщей,  живой  жизни.
‘ловом, Я должен  был пережить  один из тех кризисов, когда  всЯкое  учение,
всЯкое умственное усилие,  всЯкаЯ  умственность  вообще  становЯтсЯ  длЯ нас
сомнительны   и  обесцениваютсЯ  и  когда   мы  готовы  позавидовать  любому
крестьЯнину,  работающему  на пашне, любой  гулЯющей  вечерком парочке, даже
любой птице, поющей на ветке, любой цикаде, звенЯщей в летней траве, ибо нам
кажетсЯ, что они живут самой естественной, самой полной и счастливой жизнью,
а  об их нуждах, о  трудностЯх, опасностЯх и  страданиЯх мы  ведь ничего  не
знаем.  Љороче, Я, можно сказать,  потерЯл равновесие,  состоЯние  это  было
малоприЯтное, даже довольно-таки  тЯжкое.  џ  придумывал  самые удивительные
способы  бегства  и  освобождениЯ,  Я подумывал  о  том, чтобы  уйти  в  мир
музыкантом и  играть на свадьбах, и если бы, как то бывает в старых романах,
поЯвилсЯ иностранный  вербовщик  и  предложил мне  надеть  военную  форму  и
отправитьсЯ  с  любым войском на любую  войну, Я  бы пошел. ‘ловом, все было
так, как часто бывает  в таких случаЯх: Я потерЯл себЯ настолько, что уже не
мог справитьсЯ с этим сам и нуждалсЯ в помощи.
     Ћн на мгновение остановилсЯ и молча усмехнулсЯ. ‡атем продолжал:
     -- Љонечно, у менЯ  был  ученый  наставник, как полагаетсЯ, и, конечно,
было  бы  разумно и правильно  с  ним посоветоватьсЯ, это  была  просто  моЯ
обЯзанность.  Ќо уж так ведетсЯ, €озеф:  когда ты в трудном положении, когда
ты  сбилсЯ  с  пути и  больше всего нуждаешьсЯ в том, чтобы  тебЯ поправили,
именно тогда тебе меньше всего хочетсЯ вернутьсЯ на прежний путь и поправить
дело обычным способом. Њой наставник был недоволен моим последним отчетом за
четверть, отчет вызвал у него  серьезные нареканиЯ, но Я думал, что нахожусь
на пути к новым  открытиЯм или взглЯдам, и немного обиделсЯ  на него  за его
замечаниЯ.  ‘ловом, мне  не хотелось идти  к  нему,  не хотелось  каЯтьсЯ  и
признать, что  он  прав.  ‘воим товарищам  Я тоже  не  хотел доверитьсЯ,  но
поблизости был  один оригинал, которого Я знал  только  в лицо и понаслышке,
один санскритолог  по прозвищу  "‰ог". €  вот в  минуту, когда мое состоЯние
стало длЯ  менЯ почти нестерпимым, Я  пошел к этому человеку, чьЯ одинокаЯ и
несколько страннаЯ фигура  вызывала у  менЯ усмешки  и тайное восхищение.  џ
пришел в его  келью, хотел обратитьсЯ  к нему, но застал  его погруженным  в
себЯ,  в ритуальной индийской позе, пробитьсЯ к нему нельзЯ  было, он витал,
тихо улыбаЯсь, в каком-то совершенно другом мире, и мне ничего  не осталось,
как остановитьсЯ у двери и подождать, когда он очнетсЯ. †дать пришлось очень
долго, час и еще два часа, Я наконец устал и опустилсЯ на  пол; Я сидел там,
прислонившись к  стене,  и  все ждал. Ќаконец  Я  увидел,  как  он понемногу
просыпаетсЯ,  он  шевельнул   головой,   расправил  плечи,  медленно  развел
скрещенные ноги, и, когда он уже вставал, взглЯд его упал на менЯ. "—то тебе
нужно?" -- спросил он. џ поднЯлсЯ и, не подумав, не знаЯ толком, что говорю,
сказал: "ќто из-за  сонат  Ђндреа ѓабриели". Ћн окончательно  встал,  усадил
менЯ  на свой единственный стул, сам сел на край стола и спросил: "ѓабриели?
—то же  он натворил  своими сонатами?" џ стал рассказывать  ему, что со мной
случилось,   исповедоватьсЯ   в   своих   сомнениЯх.   ‘о   скрупулезностью,
показавшейсЯ мне  педантичной,  он  принЯлсЯ расспрашивать о  моей жизни,  о
занЯтиЯх творчеством  ѓабриели и сонатой, он хотел знать, когда Я встаю, как
долго  читаю, много  ли  музицирую,  в  какие  часы  ем  и  ложусь спать.  џ
доверилсЯ, даже навЯзалсЯ ему, поэтому Я обЯзан  был  терпеть его  вопросы и
отвечать  на них,  но  они  смущали менЯ,  они  все  безжалостнее входили  в
подробности,  анализировалась  всЯ  моЯ  умственнаЯ и нравственнаЯ жизнь  за
последние недели и месЯцы. ‡атем он вдруг замолчал, этот ‰ог, и, когда Я так
и не понЯл, в чем дело, пожал плечами и сказал:  "Ќеужели  ты сам не видишь,
где твоЯ ошибка?"  Ќет, Я не видел. €  тут он поразительно  точно перечислил
все, что у менЯ выспросил, вплоть до  первых признаков утомлениЯ, отвращениЯ
и умственного застоЯ, и доказал мне, что такое могло случитьсЯ только с тем,
кто  слишком  свободно и бездумно  предавалсЯ  занЯтиЯм,  и  что  утраченный
контроль над собой и своими силами мне давно пора было  восстановить с чужой
помощью.  …сли  уж Я  позволил себе отказатьсЯ  от  регулЯрных  упражнений в
медитации, то  мне следовало, доказал он мне, по крайней  мере при первых же
скверных симптомах, вспомнить об этом  упущении и восполнить его.  €  он был
совершенно  прав. џ не только давно уже  забросил  медитацию  из-за нехватки
времени,  всегдашней  лени  и  чрезмерной  рассеЯнности,  из-за  чрезмерного
усердиЯ  в занЯтиЯх и  возбуждениЯ, но  мало-помалу  перестал даже сознавать
греховность  этого  постоЯнного манкированиЯ -- и вот  теперь, когда Я дошел
почти до полного отчаЯниЯ, мне должен был напомнить об этом кто-то другой! €
потом мне действительно стоило очень большого труда  подтЯнутьсЯ -- Я должен
был возвратитьсЯ к школьным, самым начальным упражнениЯм  в медитации, чтобы
постепенно восстановить  хотЯ бы способность сосредоточиватьсЯ и погружатьсЯ
в себЯ.
     Њагистр закончил  свою прогулку  по  комнате  легким вздохом  и  такими
словами:
     -- ‚от что было тогда со мной, и говорить об этом мне и сегоднЯ немного
стыдно. Ќо  так  и  есть,  €озеф: чем  большего мы требуем  от себЯ или  чем
большего требует от нас  та или инаЯ задача, тем чаще должны мы черпать силы
в  медитации, во  все новом  и  новом  примирении ума и души. € --  Я мог бы
привести немало примеров тому  -- чем сильнее  захватывает  нас какаЯ-нибудь
задача, то волнуЯ и возбуждаЯ нас, то  утомлЯЯ и подавлЯЯ, тем чаще забываем
мы об  этом  источнике  сил,  как  порой, целиком  уйдЯ  в умственный  труд,
забываем о своем  теле и об уходе за  ним. ‚се действительно великие деЯтели
мировой истории либо умели размышлЯть, либо безотчетно знали путь туда, куда
нас ведет медитациЯ. ‚се другие, даже самые талантливые и сильные, терпели в
конце  концов  крах,  потому  что  их  задача,  или  их честолюбиваЯ  мечта,
овладевала ими, превращала их в одержимых до такой степени,  что они  терЯли
способность отрыватьсЯ и отмежевыватьсЯ от злобы  днЯ. Ќу  да ты это знаешь,
этому учат ведь при первых же упражнениЯх. ќто непреложнаЯ истина. Ќасколько
она непреложна, видишь только тогда, когда вдруг собьешьсЯ с пути.
     ќтот  рассказ так подействовал на €озефа, что он почувствовал грозившую
ему опасность и усердно занЯлсЯ упражнениЯми. ѓлубокое впечатление произвело
на него то, что мастер впервые приоткрыл ему свою совсем частную жизнь, свою
студенческую юность; Љнехту впервые  стало Ясно, что и полубог, мастер, тоже
был когда-то молодым и сбивалсЯ  с пути.  Ћн  с  благодарностью  чувствовал,
какое  доверие   оказал  ему  многочтимый   своим  признанием.  Њожно   было
заблуждатьсЯ,  делать ошибки,  нарушать предписаниЯ, но можно было  все-таки
справитьсЯ с этим, найти  свою дорогу и в  конце  концов  стать мастером. Ћн
преодолел кризис.
     ‚  те два-три  вальдцельских  года, что длилась  дружба между Џлинио  и
€озефом, школа относилась к  этой воинственной дружбе как к драме, в которой
каждый, от заведующего до самого младшего ученика, так или иначе участвовал.
„ва  мира,  два  принципа воплотились в Љнехте и „езиньори,  каждый возвышал
другого,   любой   диспут   становилсЯ   торжественным  и   представительным
состЯзанием,  касавшимсЯ  всех. € если  каждаЯ  поездка  домой  на каникулы,
каждое  прикосновение  к родной  почве давали  новые  силы  Џлинио, то €озеф
черпал новые силы в каждом размышлении, в каждой прочитанной книге, в каждом
упражнении  на сосредоточение  мыслей,  в каждой встрече с магистром музыки,
все более сживаЯсь с  ролью представителЯ и адвоката  Љасталии. Ќекогда, еще
ребенком, он пережил  свое первое призвание.  ’еперь он  узнал второе, и эти
годы  выковали, вычеканили  из  него совершенного касталийца.  „авно  пройдЯ
начальный  курс игры  в  бисер, он теперь уже,  на каникулах и под контролем
какого-нибудь руководителЯ  игр,  начал  набрасывать  собственные партии.  €
здесь  он  открыл  один из  самых  обильных источников радости  и внутренней
разрЯдки;  со времени его ненасытных упражнений на клавесине и клавикордах с
Љарло  ”ерромонте  ничто  не было  длЯ  него  так благотворно, ничто  так не
освежало его, не укреплЯло, не наполнЯло силой  и  счастьем,  как эти первые
проникновениЯ в звездный мир игры в бисер.
     €менно к  этим  годам  относЯтсЯ  те стихи  юного  €озефа  Љнехта,  что
сохранились  в  списке,  сделанном  ”ерромонте;  возможно, что  стихов  было
больше, чем  дошло до нас, и надо полагать,  что и эти  стихотворениЯ, самые
ранние из которых  возникли  еще до знакомства  Љнехта с €грой, тоже помогли
ему  выполнить свою  роль  и  пережить те  критические годы. ‹юбой  читатель
обнаружит в  этих частью искусных, частью же Явно наскоро набросанных стихах
следы глубокого  потрЯсениЯ  и кризиса, через который прошел тогда Љнехт под
влиЯнием   Џлинио.   ‚о   многих  строчках  звучит   глубокое  беспокойство,
принципиальное  сомнение в  себе и  смысле  своего существованиЯ, и только в
стихотворении   "€гра   в   бисер"  слышна   наконец,   кажетсЯ,   смиреннаЯ
самоотверженность.   Љстати   сказать,   известной  уступкой   миру  Џлинио,
определенным  бунтом против каких-то внутрикасталийских законов был  уже сам
факт, что он писал эти стихи и даже показывал их, случалось, товарищам. ‚едь
если  ЉасталиЯ вообще отказалась  от созданиЯ  произведений  искусства (даже
музыкальное творчество знают и терпЯт там лишь в форме стилистически строгих
упражнений  по   композиции),  то  стихотворство   считалось  и  вовсе   уже
невозможным,  смешным  и  предосудительным  занЯтием. €грой,  следовательно,
досужей забавой эти стихи  назвать никак  нельзЯ:  нужен  был сильный напор,
чтобы  началось  это творчество,  и  требовалось какое-то упрЯмое  мужество,
чтобы написать эти строки и за них отвечать.
     …сть сведениЯ,  что и Џлинио „езиньори  претерпел под  влиЯнием  своего
противника  заметную   эволюцию,  причем  не   только   в  том  смысле,  что
облагородились его методы боЯ.  ‚  ходе  дружеских  и воинственных бесед тех
школьных  лет   он  видел,  как  его   партнер,  неукоснительно  развиваЯсь,
превращалсЯ  в  образцового  касталийца,  в лице  его  друга  перед ним  все
Явственнее и  живее  представал  дух этой  провинции,  и если он, Џлинио, до
известной  степени заразил и взбудоражил Љнехта атмосферой своего мира, то и
сам он  дышал касталийским воздухом  и поддавалсЯ  его очарованию и влиЯнию.
Ћднажды на последнем  году своего  пребываниЯ  в  школе,  после двухчасового
диспута  об  идеалах   монашества  и  их  опасностЯх,  проведенного  ими   в
присутствии старшего класса €гры, он пригласил €озефа прогулЯтьсЯ и во времЯ
этой  прогулки  сделал ему  одно  признание,  которое мы приводим по  письму
”ерромонте:
     --  џ, конечно, давно знаю, €озеф,  что ты вовсе не правоверный игрок и
не касталийский свЯтой, чью роль  ты так великолепно играешь. Љаждый из  нас
занимает, борЯсь,  уЯзвимую позицию, ведь  каждый знает, что то, против чего
он боретсЯ, имеет право на существование и  свои бесспорные  достоинства. ’ы
стоишь на стороне культуры духа, Я -- на стороне естественной жизни. ‚ нашей
борьбе ты научилсЯ распознавать опасности естественной  жизни и  брать их на
прицел;  твоЯ обЯзанность -- показывать, как естественнаЯ, наивнаЯ жизнь без
духовной дисциплины непременно становитсЯ пучиной порока, ведет  к животному
состоЯнию и еще дальше вспЯть.  Ђ  Я обЯзан снова и снова напоминать о  том,
как рискованна, опасна  и, наконец,  бесплодна жизнь,  котораЯ  зиждетсЯ  на
чистом духе.  Џрекрасно, каждый защищает то, в первенство  чего он верит, ты
-- дух, Я -- природу. Ќо не обижайсЯ, иногда мне кажетсЯ, будто  ты и впрЯмь
наивно принимаешь  менЯ  за  какого-то  врага  вашей касталийской  жизни, за
человека, длЯ которого ваши  занЯтиЯ, упражнениЯ и игры, в сущности, ерунда,
хотЯ он почему-либо и участвует в  них до  поры до времени. Ђх, дорогой мой,
как  же ты  ошибаешьсЯ, если  действительно так думаешь!  Џризнаюсь  тебе, Я
испытываю  совершенно  дурацкую  любовь к  вашей  иерархии,  она  менЯ часто
восхищает  и  манит, как само счастье.  Џризнаюсь тебе также,  что несколько
месЯцев назад, гостЯ дома у родителей, Я  провел нелегкий разговор с отцом и
добилсЯ от него разрешениЯ остатьсЯ касталийцем и вступить в Ћрден -- на тот
случай, если, закончив школу, Я этого  пожелаю и так решу; и Я был счастлив,
когда он наконец дал свое согласие.  ’ак вот, Я не воспользуюсь им, это  Я с
недавних пор знаю.  Ћ  нет, охота у менЯ не пропала! Ќо Я все Яснее и  Яснее
вижу: длЯ менЯ, если бы Я осталсЯ у вас, это означало бы бегство, пристойное
бегство, может быть, даже благородное, но все-таки бегство. џ вернусь и буду
мирЯнином.  Ќо  мирЯнином,  который  останетсЯ  благодарен  вашей  Љасталии,
который   будет  и  впредь  делать  многие  ваши  упражнениЯ  и  каждый  год
участвовать в торжествах большой €гры.
     ‘  глубоким  волнением  поведал  Љнехт   это   признание  своему  другу
”ерромонте. €  тот  в упомЯнутом письме  прибавлЯет  к этому  рассказу такие
слова:  "„лЯ менЯ,  музыканта, это признание Џлинио, к  которому Я не всегда
бывал  справедлив,  было  как  бы  музыкальным  событием.  Ќа  моих   глазах
противоположность  "мир  и  дух", или  противоположность  "Џлинио  и €озеф",
выросла из борьбы двух непримиримых принципов в некий концерт".
     Љогда  Џлинио закончил свой  четырехлетний  курс и должен был вернутьсЯ
домой, он принес  заведующему письмо отца,  приглашавшего к себе на каникулы
€озефа Љнехта.  ќто было  нечто необычное.  Ћтпуска длЯ поездок и пребываниЯ
вне   педагогической  провинции  практиковались,  правда,   прежде  всего  с
познавательной целью,  не так уж  редко, но все же они были  исключениЯми  и
предоставлЯлись лишь  старшим и хорошо зарекомендовавшим себЯ студентам,  но
никак  не ученикам.  ’ем не менее  заведующий –бинден  счел это приглашение,
поскольку  пришло  оно из  такого почтенного  дома  и от  такого  уважаемого
человека, достаточно важным, чтобы не отклонЯть его самочинно, а передать  в
комитет   Џедагогического  ведомства,  которое  вскоре  ответило  лаконичным
отказом. „рузьЯм пришлось попрощатьсЯ друг с другом.
     -- Џозднее мы попытаемсЯ пригласить  тебЯ снова, --  сказал Џлинио,  --
когда-нибудь, глЯдишь, и удастсЯ. ’ы должен  познакомитьсЯ  с моим домом и с
моими  родными  и  убедитьсЯ, что мы  тоже люди, а не какой-то  там светский
сброд и дельцы. Њне будет  тебЯ очень  недоставать. Ђ  ты, €озеф, постарайсЯ
скорее возвыситьсЯ в этой мудреной Љасталии; тебе очень к лицу быть звеном в
иерархии,  но больше,  по-моему, начальником, чем  слугой, несмотрЯ на  твою
фамилию.  џ  предсказываю  тебе великое  будущее,  ты  когда-нибудь  станешь
магистром и войдешь в число самых сиЯтельных.
     €озеф грустно посмотрел на него.
     --  —то ж, смейсЯ!  -- сказал он, борЯсь  с волнением прощаниЯ. -- џ не
так честолюбив, как  ты, и если Я когда-нибудь  достигну какого-нибудь чина,
ты к тому времени давно уже будешь президентом или бургомистром, профессором
или членом  ”едерального совета. Ќе поминай злом нас и  Љасталию, Џлинио, не
забывай нас совсем!  “ вас ведь там тоже есть, наверно, люди,  чьи знаниЯ  о
Љасталии не ограничиваютсЯ избитыми анекдотами о нас.
     Ћни пожали друг  другу руки,  и Џлинио уехал. ‚ последний вальдцельский
год €озефа вокруг него стало очень тихо, его утомительное пребывание на виду
в  роли  как бы  общественного  лица  вдруг  кончилось,  ЉасталиЯ  больше не
нуждалась в защитнике. ‘вое свободное времЯ он  отдавал в  этот год  главным
образом игре в бисер,  все больше  его  привлекавшей. ’етрадка относЯщихсЯ к
той  поре  записей  о  значении  и  теории  €гры   начинаетсЯ  фразой:  "‚сЯ
совокупность жизни, как физической, так и духовной, представлЯет собой некое
динамическое  Явление, из которого игра  в бисер выхватывает,  по сути, лишь
эстетическую   сторону,  и  выхватывает  преимущественно  в  виде   каких-то
ритмических процессов".

--------
        ‘’“„…Ќ—…‘Љ€… ѓЋ„›

     €озефу Љнехту было  теперь года двадцать четыре. ‘ уходом  из ‚альдцелЯ
кончилась его школьнаЯ пора и начались  годы свободного  изучениЯ наук; если
не считать мирных  эшгольцских лет, они были,  пожалуй, самыми  радостными и
счастливыми в его  жизни.  €  правда,  всегда, снова  и снова,  есть  что-то
чудесное  и трогательно прекрасное  в  вольности, с  какой  отдаетсЯ желанию
открывать  и  завоевывать  юноша, впервые движущийсЯ без школьного  гнета  к
бесконечным горизонтам  духа,  еще  не  терЯвший  никаких  иллюзий,  еще  не
сомневавшийсЯ ни в  собственной способности к  бесконечной самоотдаче, ни  в
безграничности  духовного  мира. Љак  раз  длЯ  талантов  кнехтовского типа,
которых не заставлЯет рано сосредоточитьсЯ  на каком-то специальном предмете
какаЯ-то  одна   способность,   талантов,  по  сути  своей  устремленных   к
целостности, к  синтезу  и универсальности,  эта  весна  свободы  в занЯтиЯх
нередко   бывает  порой  огромного  счастьЯ,  чуть  ли   не  опьЯнениЯ;  без
предшествовавшей дисциплины элитной школы, без душевной гигиены упражнений в
медитации и  без  мЯгкого контролЯ  Џедагогического  ведомства  эта  свобода
представлЯла бы длЯ таких  талантов большую  опасность и была бы длЯ  многих
роковой, какой и становилась длЯ несметного  множества высоких дарований  во
времена, когда еще не существовало нашего нынешнего уклада, в докасталийские
века.  ‚ высших  учебных заведениЯх той доисторической поры в  иные  времена
было просто  полным-полно  фаустовских  натур,  несшихсЯ  на всех  парусах в
открытое  море  наук   и   академической   свободы  и   терпевших  всЯческие
кораблекрушениЯ из-за необузданного дилетантства; сам ”ауст --  классический
пример  гениального  дилетантства  и  его  трагизма. ‚ Љасталии  же духовнаЯ
свобода студентов бесконечно шире, чем она бывала когда-либо в университетах
прежних эпох, ибо  возможности длЯ занЯтий у нас гораздо богаче, кроме того,
в Љасталии ни на кого не влиЯют и не давЯт никакие материальные соображениЯ,
честолюбие,  трусливость, бедность родителей, виды на заработок и  карьеру и
так  далее.  ‚  академиЯх,  семинарах,  библиотеках,  архивах,  лабораториЯх
педагогической провинции все студенты по  своему происхождению  и  по  своим
видам  на  будущее  равноправны;  ступень  в  иерархии  определЯетсЯ  только
задатками и качествами  ума  и  характера учащихсЯ. ‡ато большинства свобод,
соблазнов и опасностей материального и духовного свойства, жертвой которых в
мирских  университетах  оказываютсЯ  многие  одаренные люди,  в  Љасталии не
существует; и здесь  хватает  еще  всЯких  опасностей,  всЯкого демонизма  и
ослеплений --  где  человеческое  бытие свободно  от  них? -- но все-таки от
многих  возможностей сбитьсЯ с пути, разочароватьсЯ и погибнуть касталийский
студент  застрахован. ‘  ним  не может случитьсЯ  такого, что он запьет, что
растратит свои  молодые  годы на бахвальство или заговорщицкую деЯтельность,
как иные поколениЯ студентов в древности, не может он в один прекрасный день
сделать открытие, что школьный аттестат  зрелости выдали ему  по ошибке,  не
может   обнаружить   уже  студентом   невосполнимые   пробелы   в  начальном
образовании; от  этих непорЯдков  касталийский уклад его защищает. Ћпасность
расточить себЯ на  женщин  или на  спортивные  излишества  тоже  не очень-то
велика. —то касаетсЯ женщин, то касталийский студент не знает ни брака с его
соблазнами и  опасностЯми,  ни ханжества прошедших эпох,  либо принуждавшего
студента к половому  воздержанию,  либо  толкавшего его к  более  или  менее
продажным  или   распутным  особам.  Џоскольку  брака   длЯ  касталийцев  не
существует, не существует  и нацеленной на брак морали любви.  Џоскольку длЯ
касталийцев  не  существует  денег  и  почти  не  существует  собственности,
продажной  любви  тоже  не  существует. ‚  педагогической  провинции  дочери
местных  жителей обычно  выходЯт замуж  не слишком  рано, и в годы до  брака
студент  или  ученый  кажетсЯ  им  особенно  подходЯщим  любовником;  он  не
интересуетсЯ  происхождением   и  состоЯнием  возлюбленной,  привык  считать
умственные способности  по  меньшей  мере равными  житейским,  обладает, как
правило, фантазией и юмором и  должен, поскольку денег у  него нет,  платить
самоотверженностью  больше  других.  ‚  Љасталии  возлюбленнаЯ  студента  не
задаетсЯ вопросом: женитсЯ ли он на мне? Ќет, он не женитсЯ  на ней. Џравда,
бывало и такое -- нет-нет да  случалось,  хотЯ и редко,  что элитный студент
возвращалсЯ путем  женитьбы  в широкий мир, отказываЯсь  от  Љасталии  и  от
принадлежности к  Ћрдену. Ќо в истории  школ и Ћрдена эти несколько  случаев
отступничества играют роль не более чем курьезов.
     ‘тепень свободы  и  самоопределениЯ во  всех  областЯх знаниЯ и научных
исследований,    предоставлЯемаЯ    элитному    ученику   после    окончаниЯ
подготовительной  школы,  действительно  очень  высока.  ЋграничиваетсЯ  эта
свобода, если  способности и интересы студента с самого начала не сужают ее,
только  его  обЯзанностью   представлЯть  каждое   полугодие  план  занЯтий,
выполнение  которого   мЯгко  контролирует  ‚едомство.   „лЯ   разносторонне
одаренных людей с разносторонними интересами -- а Љнехт принадлежал к ним --
есть в первых студенческих годах благодарЯ этой очень широкой свободе что-то
на  редкость  заманчивое   и   восхитительное.  €менно  этим   студентам   с
разносторонними интересами, если  они вовсе уж не разбалтываютсЯ,  ‚едомство
предоставлЯет почти  райскую свободу;  учащийсЯ может  знакомитьсЯ с  любыми
науками, сочетать  самые  разные  области  занЯтий,  влюблЯтьсЯ в шесть  или
восемь наук одновременно или  с самого начала держатьсЯ узкого выбора; кроме
соблюдениЯ общих, действующих в Џровинции и Ћрдене правил морали, от него не
требуют ничего, кроме  --  раз  в год  --  свидетельства о  прослушанных  им
лекциЯх, о прочитанных книгах  и о  его  работе  в тех или  иных институтах.
Ѓолее  тщательнаЯ  проверка  его  успехов начинаетсЯ  лишь  тогда, когда  он
становитсЯ слушателем специальных  курсов и  семинаров, в том числе курсов и
семинаров €гры и консерватории; здесь, правда, само собой разумеетсЯ, каждый
студент должен держать официальные экзамены и выполнЯть заданиЯ руководителЯ
семинара. Ќо никто не тащит его  силой на эти курсы, ему вольно семестрами и
годами сидеть себе в  библиотеках да слушать лекции. ќти  студенты, долго не
свЯзывающие себЯ какой-то  отдельной областью знаниЯ, тем самым откладывают,
спору нет, свое  вступление в Ћрден, но их странствиЯ по всевозможным наукам
и видам занЯтий встречают самое терпимое отношение, даже поощрЯютсЯ.  Џомимо
нравственного  поведениЯ, от них не требуют ничего, кроме того, чтобы каждый
год  они  представлЯли  так  называемое  "жизнеописание".  ќтому  старинному
обычаю, над которым часто подтрунивают,  обЯзаны  мы  тремЯ жизнеописаниЯми,
сочиненными Љнехтом в студенческие годы. ‚ отличие от возникших  в ‚альдцеле
стихов, речь тут идет,  стало  быть, не о добровольном и неофициальном, даже
тайном и  более  или  менее  запретном  виде литературной деЯтельности,  а о
нормальном и официальном. “же в древнейшие  времена педагогической провинции
вошло в обычай  требовать  от младших,  то  есть  еще  не  принЯтых в Ћрден,
студентов подачи от поры до поры особого вида сочинениЯ, или стилистического
упражнениЯ, так называемого жизнеописаниЯ, то есть вымышленной, перенесенной
в   любое  прошлое  автобиографии.  ‡адачей  учащегосЯ  было  перенестись  в
обстановку и культуру,  в  духовный  климат  какой-нибудь прошедшей  эпохи и
придумать  себе  подходЯщую  жизнь в  ней;  в зависимости от времени  и моды
предпочтение отдавалось то  императорскому ђиму,  то ”ранции XVII или €талии
XV века,  то перикловским  Ђфинам  или моцартовской Ђвстрии, а  у  филологов
стало  обычаем  писать романы своей жизни Языком и стилем той  страны и того
времени, где происходило  их действие; получались  порой  весьма  виртуозные
жизнеописаниЯ  в  канцелЯрском стиле  папского ђима  XII  -- XIII  веков, на
монашеской латыни, на итальЯнском Языке "‘та  новелл" (ЏамЯтник  итальЯнской
литературы XIII -- XIV веков.  -Џрим. перев.),  на  французском ЊонтенЯ,  на
барочном немецком  ‹ебедЯ  Ѓоберфельдского (Џрозвище немецкого поэта Њартина
Ћпица  (1597  --  1639) - Џрим. перев). ‚ этой  свободной  и шутливой  форме
продолжал  жить  здесь  остаток  древней  азиатской  веры  в  возрождение  и
переселение душ;  длЯ всех учителей  и учеников  была  привычна  мысль,  что
теперешней их жизни предшествовали прежние  жизни -- в другом теле, в другие
времена, при других условиЯх. ќто было, конечно, не верой в строгом смысле и
подавно   не  учением;   это  было  упражнением,  игрой  фантазии,  попыткой
представить себе собственное  "Я" в измененных  ситуациЯх  и окружении.  Џри
этом, так же, как на многих семинарах по критике стилЯ, а часто и при игре в
бисер, упражнЯлись  в осторожном проникновении  в культуры,  эпохи и  страны
прошлого, учились смотреть на себЯ как  на маску,  как на временное  обличье
некоей  энтелехии. Ћбычай  сочинЯть такие жизнеописаниЯ имел свою прелесть и
свои преимущества, иначе он врЯд ли бы сохранЯлсЯ так долго. Љстати сказать,
не так уж и мало было  студентов, более или менее веривших не только в  идею
перевоплощениЯ,   но   и  в   правдивость   своих   собственных   выдуманных
жизнеописаний. ‚едь  эти  воображаемые  прошлые  жизни  были,  как  правило,
конечно,    не   только   стилистическими   упражнениЯми   и   историческими
исследованиЯми,  но  и  картинами  желаемого, воображаемыми  автопортретами:
авторы  большинства  жизнеописаний   наделЯли   себЯ  тем  костюмом  и   тем
характером, предстать и осуществитьсЯ в котором было их  желанием и идеалом.
Љ тому  же  эти  жизнеописаниЯ  --  неплохаЯ педагогическаЯ находка  -- были
законной  отдушиной   длЯ   поэтических  устремлений  юного  возраста.  •отЯ
настоЯщее,  серьезное   поэтическое  творчество  на  протЯжении   нескольких
поколений  осуждалось  и заменЯлось отчасти науками, отчасти игрой  в бисер,
тЯга  молодости к художественной  изобразительности все же не  унималась;  в
жизнеописаниЯх, нередко разраставшихсЯ  до  маленьких романов,  она находила
дозволенное поле деЯтельности.  €ной автор делал  при этом  и первые  шаги в
область самопознаниЯ. Љстати, часто  случалось --  и  у  преподавателей  это
обычно  встречало доброжелательное  понимание,  -- что студенты пользовались
своими жизнеописаниЯми длЯ выражениЯ критических  и революционных суждений о
нынешнем мире и о Љасталии. Љроме того,  именно в тот  период, когда студент
пользовалсЯ  наибольшей  свободой  и  не  подлежал  строгому  контролю,  эти
сочинениЯ  бывали длЯ  преподавателей  очень  интересны,  ибо  давали  часто
поразительно Ясную информацию о нравственном состоЯнии авторов.
     Ћт  €озефа  Љнехта  осталось  три таких жизнеописаниЯ,  мы  приведем их
дословно, считаЯ их самой, может быть, ценной частью нашей книги. Ќаписал ли
он только эти  три биографии, не пропало ли какое-нибудь жизнеописание -- на
этот счет возможны разные предположениЯ. ‘ определенностью мы знаем  только,
что  после  подачи  его  третьего,   "индийского"  жизнеописаниЯ  канцелЯриЯ
Џедагогического  ведомства  настоЯтельно  рекомендовала   Љнехту   перенести
очередную  биографию  в  какую-нибудь  исторически  более  близкую  и богаче
документированную эпоху, а также больше заботитьсЯ об  исторических деталЯх.
€з  рассказов  и писем мы  знаем,  что  после  этого  он действительно  стал
собирать материал длЯ биографии, приуроченной к  XVIII веку. ‚ ней  он хотел
предстать швабским богословом, позднее сменившим церковную службу на музыку,
учившимсЯ у €оганна  Ђльбрехта ЃенгелЯ,  дружившим с  ќтингером и  некоторое
времЯ гостившим в секте –инцендорфа (<i>Ѓенгель, €оганн Ђльбрехт</i> (1687 -- 1752)
--  немецкий религиозный деЯтель и ученый пиетистского  направлениЯ <i>ќтингер,
”ридрих  Љристиан</i>  (1702  --  1782) -- немецкий  теолог-мистик  пиетистского
направлениЯ.  <i>–инцендорф,  Ќиколаус  ‹юдвиг</i>   (1700  --  1760)  --  немецкий
пиетистский теолог и поэт.  -- Џрим. перев.). Њы знаем, что тогда он прочел,
делаЯ выписки,  массу старой, частью побочной литературы о структуре церкви,
о пиетизме и –инцендорфе, о литургии и церковной музыке Њы