:
-- ќто герб „езиньори, а это вот наше старое родовое гнездо, дом принадлежал
нашей семье триста  лет.  Ђ  мы живем в  безликом,  заурЯднейшем доме только
потому, что после смерти деда отцу взбрело в голову продать этот прекрасный,
почтенный особнЯк и  построить себе дом по  моде, который, кстати, сейчас не
так уж и современен. ‚ы можете это понЯть?
     -- ‚ам очень жаль старого дома? -- любезно спросил Љнехт, и после того,
как ’ито со  страстью подтвердил это и повторил этот вопрос: "‚ы можете  это
понЯть?", магистр сказал: -- ‚се можно понЯть, если как следует  разглЯдеть.
‘таринный дом -- прекраснаЯ вещь, и если бы новый стоЯл рЯдом с ним и у отца
был  бы  выбор, он, пожалуй,  оставил  бы  за  собой  все-таки  старый.  „а,
старинные дома прекрасны и  почтенны, особенно такой великолепный, как этот.
Ќо построить  дом самому -- это  тоже прекрасно, и когда целеустремленный  и
честолюбивый  молодой человек  волен  выбирать, осесть  ли  ему  послушно  и
спокойно  в готовом гнезде или свить себе новое, вполне можно понЯть, что он
предпочтет  строить. ‚прочем, насколько Я  знаю вашего отца -- а Я знал его,
когда  он  был  в  вашем возрасте  и отличалсЯ страстной  напористостью,  --
продажа и потерЯ  этого дома  никому не причинила столько боли, сколько  ему
самому.  “  него  был тЯжелый конфликт  с  отцом и  семьей,  и,  видимо, его
воспитание у нас в Љасталии не вполне  подходило ему,  во всЯком случае, оно
не смогло предостеречь его от некоторых скоропалительных оплошностей.  Ћдной
из них была, пожалуй, продажа дома. …ю он хотел дать пощечину, бросить вызов
семейной традиции, отцу, всему прошлому и всЯкой зависимости, мне, во всЯком
случае, кажетсЯ это вполне понЯтным. Ќо человек -- удивительное существо,  и
поэтому не совсем нелепа, на мой взглЯд, и другаЯ мысль, мысль, что продажей
старого дома ваш отец хотел причинить боль не только семье,  но прежде всего
себе самому. ‘емьЯ разочаровала его, она послала его  в  наши элитные школы,
чтобы он воспитывалсЯ  там по-нашему, а потом, когда  он вернулсЯ, встретила
его такими задачами, требованиЯми и притЯзаниЯми, к которым он никак не  мог
быть  готов. Ќо  не  стану  продолжать  свое  психологическое толкование. ‚о
всЯком  случае,  историЯ с продажей дома показывает,  какаЯ могучаЯ сила  --
конфликт  между  отцами  и  сыновьЯми,  эта  ненависть,  эта  переходЯщаЯ  в
ненависть любовь.  “  живых и одаренных натур редко обходитсЯ дело без этого
конфликта,  мироваЯ  историЯ  полна примеров тому. Љстати сказать, Я  вполне
могу представить себе в дальнейшем какого-нибудь молодого „езиньори, который
поставит себе целью жизни вернуть дом во владение семьи любой ценой.
     -- Ќу, а вы, -- воскликнул ’ито, -- не признали бы его  правым, если бы
он сделал это?
     -- Ќе  берусь быть его судьей, сударь.  …сли в  дальнейшем какой-нибудь
„езиньори вспомнит о величии  своих предков и об обЯзательствах, которые это
накладывает на  его жизнь,  если он  изо  всех  сил  будет  служить  городу,
государству, народу,  справедливости  и процветанию и так окрепнет при этом,
что попутно сумеет вернуть  себе родовое  гнездо, тогда честь ему и хвала, и
мы  снимем перед ним  шлЯпу. Ќо  если у него  нет в жизни другой цели, кроме
этой  истории  с  домом, тогда  он  просто  одержимый,  влюбленный,  человек
страсти,  который,  весьма  вероЯтно,  никогда  не  постигнет  смысла  таких
юношеских конфликтов  с  отцом и всю  жизнь,  даже в  зрелом возрасте, будет
таскать их за собой. Њожно  понЯть его, можно пожалеть, но славы своего дома
он  не умножит. Џрекрасно, когда стариннаЯ семьЯ нежно  привЯзана  к  своему
дому, но омолодитьсЯ и  вновь обрести  величие  она  может  только благодарЯ
тому, что ее сыновьЯ служат более крупным целЯм, чем цели семьи.
     …сли во времЯ этой прогулки ’ито  внимательно и довольно охотно  слушал
отцовского гостЯ,  то  в других случаЯх он снова проЯвлЯл  пренебрежительную
строптивость, угадываЯ в  человеке,  которого, видимо, очень  высоко ставили
обычно столь несогласные друг с  другом родители, силу, быть  может, опасную
длЯ его, ’ито, избалованного своеволиЯ, и бывал порой подчеркнуто нелюбезен;
правда, за этим каждый раз следовали сожаление и желание загладить вину, ибо
его  самолюбие  страдало  от сознаниЯ, что  он  оказалсЯ не  на высоте перед
веселой вежливостью, облекавшей магистра  как бы блестЯщей броней. € втайне,
своим  неопытным  и  несколько  одичалым  сердцем,  он чувствовал,  что  это
человек, которого еще как можно было любить и почитать.
     Ћсобенно  он почувствовал это в те полчаса,  когда как-то застал Љнехта
одного,  в ожидании  задержавшегосЯ за делами  отца. ‚ойдЯ  в  комнату, ’ито
увидел,  что  гость  неподвижно  сидит,  словно  изваЯние,  с  полузакрытыми
глазами, излучаЯ  в задумчивости  тишину и  покой,  отчего  мальчик невольно
приглушил  свои  шаги  и повернулсЯ  было, чтобы  на  цыпочках выйти. Ќо тут
сидевший  открыл глаза,  приветливо поздоровалсЯ с ним,  поднЯлсЯ, указал на
стоЯвшее в комнате пианино и спросил, доставлЯет ли ему радость музыка.
     „а,  отвечал ’ито, он, правда, уже довольно  давно не  брал уроков и не
упражнЯлсЯ, ибо  в школе  дела его  не  блестЯщи и его там достаточно  мучат
учителЯ, но слушать музыку длЯ него всегда было удовольствием. Љнехт  открыл
пианино, убедилсЯ, что оно настроено, и сыграл  пассаж из ‘карлатти в  темпе
анданте,  взЯтый им в те дни за основу очередного упражнениЯ в игре в бисер.
‡атем он остановилсЯ и, увидев, что мальчик слушал  внимательно и увлеченно,
начал коротко объЯснЯть ему примерный ход такого упражнениЯ, разложил музыку
на ее звеньЯ, показал некоторые применимые  к ней виды анализа и намекнул на
пути перевода музыки  на  иероглифы €гры. ‚первые ’ито увидел в  магистре не
гостЯ, не ученую знаменитость, которую не любил, потому что она задевала его
самолюбие, -- он впервые увидел Љнехта за работой, увидел человека,  который
изучил  какое-то  очень   тонкое   и  точное   искусство  и   мастерски  его
демонстрирует,  искусство, о  смысле которого он, ’ито, мог, правда,  только
догадыватьсЯ, но которое, видимо, требовало  от  человека полной самоотдачи.
Љроме того, его самолюбию  польстило,  что его считают достаточно взрослым и
умным, чтобы заинтересоватьсЯ  такими  сложными вещами. Ћн  притих  и  в эти
полчаса начал  догадыватьсЯ,  откуда идут веселость и уверенное  спокойствие
этого замечательного человека.
     ‘лужебнаЯ  деЯтельность Љнехта была в эту последнюю пору  почти так  же
интенсивна, как  когда-то,  в  трудное  времЯ  вступлениЯ в  должность.  …му
хотелось оставить в образцовом состоЯнии все области своих дел. ќтой цели он
и  достиг,  хотЯ  не  достиг другой,  которую  заодно  тоже  преследовал, --
показать,  что без него можно обойтись или  хотЯ  бы что его легко заменить.
‚едь  с нашими высшими постами  дело обстоит почти всегда так: магистр парит
этаким  драгоценным  украшением,  этакой  блестЯщей  регалией  над   сложным
разнообразием  своих  функций;  он  быстро  приходит и уходит,  легкий,  как
ласковый дух, произнесет два слова, утвердительно кивнет, жестом намекнет на
какое-то поручение, и его уже нет, он уже в другом месте, он играет на своем
служебном аппарате,  словно  музыкант на своем  инструменте, кажетсЯ, что он
палец о палец не ударЯет и  ему почти не нужно задумыватьсЯ, а все идет, как
должно идти. Ќо каждый служащий этого аппарата знает, как трудно приходитсЯ,
если магистр  болен или в отъезде, как трудно бывает заменить его хотЯ бы на
несколько  часов  или  на  один  день!  …ще  раз  обходЯ  дозором  маленькое
государство  vicus  lusorum и  особенно  заботЯсь  о  том,  чтобы  исподволь
подвести свою "тень" к ее задаче -- заменить его вскоре по-настоЯщему, -- он
одновременно отмечал,  как уже  оторвалась и  отдалилась его  душа от  всего
этого,  как перестала его  пленЯть  и  радовать  всЯ  прелесть этого  хорошо
продуманного мирка. Ћн смотрел на ‚альдцель и на свое магистерство уже почти
как  на что-то  оставшеесЯ  позади, на  поприще,  которое он прошел, которое
многому  его научило и многое дало  ему, но уже не рождало в нем новых сил и
не звало его  больше  к  новым делам. € во времЯ этого  медленного разрыва и
прощаниЯ ему становилось все Яснее,  что истиннаЯ причина его  отчуждениЯ  и
желаниЯ уйти  --  это вовсе не сознание  грозЯщих Љасталии  опасностей и  не
тревога за ее будущее, а просто какаЯ-то оставшаЯсЯ пустой и незанЯтой часть
его самого,  его  сердца,  его души, часть,  котораЯ  теперь предъЯвила свои
права и хотела осуществитьсЯ.
     Ћн еще раз  тщательно изучил тогда устав Ћрдена и увидел, что его  уход
из Џровинции,  в сущности,  не такое  трудное,  почти  невозможное дело, как
представлЯлось  ему  вначале. “йти со  своего поста по требованию совести он
был волен, выйти из Ћрдена тоже,  обет давалсЯ не  на всю жизнь, хотЯ  члены
Ћрдена очень редко осуществлЯли это  право, а члены  высшей администрации ни
разу не прибегали к нему.  Ќет, не из-за строгости закона  казалсЯ ему  этот
шаг таким  трудным,  а  из-за  самого  духа иерархии,  из-за  преданности  и
верности  братству  в  его,  Љнехта,  собственном  сердце. ‘лов нет,  он  не
собиралсЯ улизнуть тайком,  он готовил, чтобы обрести свободу, обстоЯтельное
прошение,  над которым корпел  младенец ’егулЯриус. Ќо  он  не верил в успех
этого  прошениЯ. …го станут успокаивать,  уговаривать,  предложат, возможно,
уйти в отпуск длЯ отдыха, поехать в Њариафельс, где недавно умер отец €аков,
или, может быть, в  ђим. Ќо отпустить его  не  отпустЯт, в этом он убеждалсЯ
все  сильнее. Ћтпустить его значило бы  пойти  вразрез  со  всеми традициЯми
Ћрдена. …сли бы администрациЯ сделала это, она признала бы,  что его желание
справедливо,  признала  бы, что жизнь  в Љасталии,  и даже  на таком высоком
посту, может  иногда не удовлетворЯть человека, означать длЯ  него  неволю и
плен.

--------
        ‡Ђџ‚‹…Ќ€…

     Њы приближаемсЯ к концу  нашего рассказа. Љак  мы уже дали понЯть, наши
сведениЯ об  этом конце отрывочны и носЯт скорее, пожалуй, характер легенды,
чем исторического отчета.  ЏриходитсЯ этим  удовлетворитьсЯ. Ќо тем приЯтнее
нам  возможность вставить в  эту  предпоследнюю  главу жизнеописаниЯ  Љнехта
подлинный  документ,  то  пространное  письмо,  в котором  магистр  €гры сам
излагает администрации причины своего решениЯ и просит ее  освободить его от
должности.
     Ќадо, однако, заметить, что €озеф Љнехт не только,  как мы давно знаем,
уже не верил  в успех своего столь обстоЯтельно подготавливаемого письма, но
что, когда оно действительно было готово, предпочел бы, чтобы его "прошение"
вообще не было ни написано, ни подано. ‘ ним произошло то, что происходит со
всеми людьми,  обладающими естественной и поначалу неосознанной  властью над
другими людьми: власть  эта не обходитсЯ  даром тому,  кто ею пользуетсЯ,  и
если магистр был рад, что склонил своего друга ’егулЯриуса к своим замыслам,
сделав  его их покровителем и  участником,  то  конечный  результат оказалсЯ
сильнее  его.  Љнехта, собственных намерений и  желаний. Ћн увлек или завлек
”рица работой, в ценность которой он, зачинщик ее, теперь не верил; но когда
его друг наконец представил ему эту  работу, он не  мог ни  отменить  ее, ни
отложить в  сторону  и оставить неиспользованной,  вконец не оскорбив  и  не
разочаровав друга, которому ею-то ведь он и хотел  скрасить разлуку.  Љак мы
полагаем, в этот момент намерениЯм Љнехта соответствовало бы куда больше без
проволочек уйти со своей должности и заЯвить о своем выходе из Ћрдена, а  не
устраивать возню  с "прошением", превратившуюсЯ чуть ли  не в комедию у него
на глазах. Ќо, памЯтуЯ о  друге, он еще раз на некоторое  времЯ подавил свое
нетерпение.
     Ѓыло  бы,  наверно,  интересно  познакомитьсЯ  с  рукописью  прилежного
’егулЯриуса. ‘остоЯла она в основном из исторического материала,  собранного
им длЯ доказательств и иллюстраций, но врЯд ли мы ошибемсЯ, предположив, что
в ней содержалось и  немало  острых  и остроумных критических замечаний  как
насчет иерархии, так и насчет мира и  мировой истории. Ћднако, даже если эта
созданнаЯ  ценой  многих месЯцев  необыкновенно упорного  труда  рукопись  и
сохранилась, что очень  возможно, и оказалась бы в нашем распорЯжении, мы бы
ее все-таки не привели, поскольку наша книга -- не место длЯ ее публикации.
     „лЯ  нас  важно  единственно  то,  как  использовал работу своего друга
магистр. Ћн принЯл ее, когда тот не без торжественности вручил ему рукопись,
со словами сердечной благодарности и, знаЯ, что этим доставит другу радость,
попросил  его прочесть ему  все  вслух.  —асто  теперь  сидел  ’егулЯриус  у
магистра по  полчаса  в день  в  его  саду, ибо было лето, и с удовольствием
читал ему рукопись, листок за листком,  и чтение нередко прерывалось громким
смехом обоих. „лЯ ’егулЯриуса это были славные дни. Ќо потом Љнехт уединилсЯ
и,   пользуЯсь  разными  частЯми   рукописи   друга,   сочинил  свое  письмо
администрации,  которое   приводитсЯ   нами   дословно   и   никаких  больше
комментариев не требует.

     Џисьмо магистра €гры
     администрации Џедагогического ведомства

     ђазные   соображениЯ  заставили  менЯ,   магистра  €гры,  обратитьсЯ  к
администрации  с  просьбой  особого рода  не  в своем торжественном отчетном
докладе, а  в  этом  отдельном и  как бы  более  частном  письме. џ, правда,
прилагаю  эти строки  к очередному официальному докладу  и жду  официального
ответа на них,  но все же смотрю на них скорее  как на товарищеское послание
коллегам-магистрам.
     ‚ обЯзанности магистра входит уведомлЯть администрацию, если поЯвлЯютсЯ
какие-то препЯтствиЯ  или возникают  какие-то опасности  длЯ  его нормальной
службы. ’ак вот, моей службе,  хотЯ Я стараюсь  отдавать ей все силы, грозит
(или мне так кажетсЯ) опасность,  заключеннаЯ во мне самом,  хотЯ  Я врЯд ли
единственный  ее источник.  ‚о  всЯком  случае, нравственную опасность  моей
персональной непригодности длЯ роли магистра €гры  Я считаю опасностью также
и объективной, существующей независимо  от моей  персоны. Љороче  говорЯ:  Я
начал сомневатьсЯ  в своей способности  к  полноценному исполнению служебных
обЯзанностей потому, что вижу угрозу, нависшую  над самой  моей службой, над
вверенной  моим  заботам игрой  в  бисер. ‡адача  этого письма  --  показать
администрации, что опасность, о  которой Я говорю, существует и  что  именно
эта опасность, раз уж Я распознал ее, настойчиво зовет менЯ уйти с нынешнего
моего места в  какое-то другое. Џозволю себе поЯснить эту ситуацию  притчей:
человек, корпЯщий на чердаке над сложной ученой работой, вдруг замечает, что
дом внизу  загорелсЯ. Ћн  не станет размышлЯть, его ли это обЯзанность и  не
лучше  ли привести в  порЯдок  свои  таблицы,  а броситсЯ  вниз и попытаетсЯ
спасти  дом. ’ак  и  Я сижу на одном из  верхних этажей нашего касталийского
дома,  занимаЯсь  игрой  в  бисер,  работаЯ только  тонкими, чувствительными
инструментами, а инстинкт, а  нюх говорит мне, что  где-то  внизу горит, что
все наше здание под угрозой и что нечего мне сейчас анализировать музыку или
разбирать правила €гры, а надо поспешить туда, откуда валит дым.
     €нститут  Љасталии, наш  Ћрден,  наша  научнаЯ  и учебнаЯ  деЯтельность
вместе  с игрой в  бисер  и всем прочим  представлЯютсЯ большинству из  нас,
членов  Ћрдена,  такими же само собой  разумеющимисЯ,  как каждому  человеку
воздух, которым он дышит, и землЯ, на которой стоит. Њало кто думает  о том,
что этого воздуха и этой земли может не стать,  что воздуха нам когда-нибудь
не  хватит,   а  землЯ   уйдет   у  нас  из-под  ног.   Ќам  выпало  счастье
благоденствовать  в  маленьком,  чистом   и  веселом  мирке,  и  подавлЯющее
большинство  из нас живет, как ни удивительно, в ложном представлении, будто
мирок этот существовал всегда и мы рождены в нем. ‚ молодые годы Я и сам жил
в этом весьма приЯтном  заблуждении, хотЯ прекрасно  знал правду -- что Я не
родилсЯ в Љасталии,  а был  послан сюда и воспитан здесь благодарЯ властЯм и
что  ЉасталиЯ,   Ћрден,  администрациЯ,  училища,  архивы  и  игра  в  бисер
существовали  отнюдь  не  всегда и  были не  творением  природы, а  поздним,
благородным  и, как все искусственное,  бренным созданием человеческой воли.
‚се  это  Я знал, но реально не представлЯл себе, Я просто об этом не думал,
закрывал на это глаза и знаю, что больше трех четвертей из нас живут и умрут
в этом удивительном и приЯтном заблуждении.
     Ќо как были века и  тысЯчелетиЯ  без Ћрдена и без Љасталии, так будут и
впредь  подобные  времена. €  если  Я  сегоднЯ  напоминаю  моим  коллегам  и
уважаемой  администрации  об  этом  факте,  об  этой  азбучной истине,  если
призываю  их  взглЯнуть  на  грозЯщие  нам  опасности, берЯ на  себЯ,  таким
образом, довольно  невыгодную  и нередко  смешную  роль  предостерегающего и
призывающего к покаЯнию пророка, то Я  готов  стерпеть возможные насмешки  и
все-таки  надеюсь, что  большинство из вас дочитает  мое письмо  до конца, а
иные и согласЯтсЯ со мной в отдельных пунктах. ќто было бы уже немало.
     ’акое  установление,  как  наша ЉасталиЯ, маленькое  государство  духа,
подвержено внутренним и внешним опасностЯм. ‚нутренние опасности,  во всЯком
случае многие из них, нам известны, мы следим за ними  и с ними  боремсЯ. Њы
то и дело  отсылаем  из  элитных  школ отдельных  учеников,  обнаружив у них
неискоренимые  свойства  и склонности,  которые  делают  их  непригодными  и
опасными  длЯ  нашей среды. ‚  большинстве  своем  они, надеемсЯ,  вовсе  не
ЯвлЯютсЯ поэтому людьми неполноценными, а непригодны только длЯ касталийской
жизни и могут по возвращении в "мир" найти более подходЯщие длЯ себЯ условиЯ
и  стать  достойными  тружениками.  Ќаша  практика  оправдала  себЯ  в  этом
отношении,  и в целом о нашем обществе  можно сказать, что оно дорожит своим
достоинством,  своей самодисциплиной и справлЯетсЯ  со своей задачей -- быть
высшей  аристократией духа и непрестанно растить ее. Ќедостойных и нерадивых
среди  нас, по-видимому,  не  больше,  чем то естественно  и  терпимо. Њенее
благополучно обстоит у нас дело с орденским самомнением, с сословной спесью,
которую рождают всЯкий аристократизм,  всЯкое  привилегированное положение и
которую, то поделом, то несправедливо, всЯкой аристократии ставЯт в вину.  ‚
истории  общества  дело  всегда идет  к созданию аристократии,  оно ЯвлЯетсЯ
венцом, вершиной  истории,  и тот  или  иной  вид  аристократии,  господства
лучших, есть,  надо полагать,  хотЯ это  не всегда признают, истиннаЯ  цель,
истинный   идеал  всЯких  попыток  устройства  общества.  ‚ласть,  будь   то
монархическаЯ  или  анонимнаЯ,   всегда  была  готова   поддерживать   своим
покровительством и всЯкими  привилегиЯми возникавшую  аристократию,  будь то
аристократиЯ политическаЯ или любаЯ другаЯ -- по происхождению или по отбору
и воспитанию. ЏоощрЯемаЯ  аристократиЯ  всегда крепла под  этим  солнцем, но
всегда, начинаЯ с определенной ступени развитиЯ, это пребывание под солнцем,
эта привилегированность становились  длЯ  нее соблазном  и  приводили  к  ее
разложению. € вот, если  мы  посмотрим на  свой Ћрден как на аристократию, а
потом попытаемсЯ проверить, насколько оправдано наше особое положение  нашим
отношением ко всему остальному народу и миру,  насколько уже  захватила  нас
характернаЯ длЯ аристократии  болезнь --  заносчивость,  чванство, сословнаЯ
спесь,   всезнайство,  паразитическаЯ  неблагодарность,   --   у  нас  могут
возникнуть  кое-какие сомнениЯ.  „опустим,  что у  нынешнего касталийца  нет
недостатка  в   покорности   законам  Ћрдена,  в  прилежании,  в  утонченной
духовности; но разве не часто ему очень  недостает  пониманиЯ своего места в
обществе,  в   мире,  в  мировой  истории?  ‘ознает  ли  он   основу  своего
существованиЯ, способен ли смотреть на себЯ как на листок, цветок, ветку или
корень  живого  организма,  подозревает  ли  хоть  сколько-нибудь о жертвах,
которые  приносит  ему народ,  кормЯ и одеваЯ его,  создаваЯ возможность его
обучениЯ и его разнообразных научных занЯтий? € много ли касталиец заботитсЯ
о смысле нашего существованиЯ и особого положениЯ, представлЯет ли он себе в
самом  деле   цель  нашего  Ћрдена  и  нашей  жизни?   „опускаЯ  исключениЯ,
многочисленные и славные исключениЯ,  Я склонен  на все эти вопросы ответить
"нет". ‘редний  касталиец, может  быть, и смотрит  на мирЯнина, на неуча без
презрениЯ, без зависти, без вражды,  но он не  смотрит на него как на брата,
не  видит  в  нем  своего  кормильца  и  нисколько  не  чувствует  себЯ тоже
ответственным  за  происходЯщее в большом мире. –елью его жизни кажутсЯ  ему
развитие  наук  ради  самих  наук  или  просто  приЯтные  прогулки  по  саду
образованности, котораЯ  охотно  выдает  себЯ за  универсальную,  не  будучи
таковою  вполне.  Љороче,   эта  касталийскаЯ  образованность,   высокаЯ   и
благороднаЯ  образованность,  спору  нет,  которой Я глубоко  благодарен,  у
большинства ее  обладателей и представителей -- не орган,  не инструмент, не
активна,  не  целенаправленна,  не служит сознательно  чему-то  большему или
более  глубокому,   а   тЯготеет  к  самодовольству  и   самовосхвалению,  к
размножению и совершенствованию специальностей  умственных. џ знаю, что есть
немало   кристально   чистых   и   очень  достойных   касталийцев,   которые
действительно ничего,  кроме как  служить, не хотЯт, это  воспитанные  у нас
учителЯ, особенно те, что  несут свою  самоотверженную, но  неоценимо важную
службу в мирских  школах,  вне  Љасталии,  вдалеке  от  приЯтного  климата и
умственной избалованности нашей  Џровинции.  ќти  славные  учителЯ  там,  "в
миру", -- по сути, по строгому  счету единственные из нас, кто действительно
исполнЯет  назначение Љасталии  и чьим трудом мы  платим стране  и народу за
всЯческое добро,  которое они  делают  нам. —то наша высшаЯ  и  свЯщеннейшаЯ
задача -- сохранить стране  и миру их духовный  фундамент, показавший себЯ и
весьма действенным элементом  нравственности,  а именно: чувство истины,  на
котором среди прочего зиждетсЯ  и правопорЯдок, -- это любому из нас, членов
Ћрдена, отлично известно;  но,  заглЯнув в себЯ, большинство  из нас  должно
будет  признать,  что благо мира,  сохранение духовной честности и чистоты и
вне нашей  чистенькой Џровинции --  длЯ них отнюдь  не  самое важное,  да  и
вообще не такое уж важное дело, и что  мы охотно предоставлЯем тем отважным,
покинувшим Љасталию  учителЯм  выплачивать своим  самоотверженным трудом наш
долг миру и в какой-то мере оправдывать привилегии, которыми пользуемсЯ  мы,
умельцы  €гры,  астрономы,  музыканты   и   математики.  ‘  упомЯнутым   уже
высокомерием  и  кастовым духом свЯзано  то, что нас не  очень-то беспокоит,
заработали ли мы свои привилегии делом, что многие из нас даже ставЯт себе в
заслугу обЯзательную длЯ  членов  Ћрдена  материальную  скромность  в  быту,
словно  она -- добродетель и соблюдаетсЯ исключительно  ради нее самой, а не
минимальнаЯ  компенсациЯ за то, что страна дает нам возможность  жить  своей
касталийской жизнью.
     џ ограничиваюсь  указанием на эти  внутренние беды  и опасности, они не
пустЯк,  хотЯ   в  спокойные   времена  еще  долго  не  угрожали  бы  нашему
существованию.  Ћднако   мы,   касталийцы,   зависим   не  только  от  своей
нравственности и своего разума,  но  в большой  мере и от состоЯниЯ страны и
воли   народа.  Њы   едим   свой  хлеб,  пользуемсЯ   своими   библиотеками,
совершенствуем  свои  школы   и  архивы,  --   но  если  народу   расхочетсЯ
предоставлЯть нам такие возможности или  если из-за  бедности, войны и т. п.
стране это  окажетсЯ  не  по силам, тогда наша жизнь и наши научные  занЯтиЯ
кончатсЯ  в  тот же миг. —то Љасталию и нашу культуру  наша страна  сочтет в
один прекрасный день роскошью, которой она не может больше себе позволЯть, и
что  даже  мы,  кем  она  пока  добродушно гордитсЯ,  предстанем  ей  в один
прекрасный  день дармоедами и лодырЯми, а то даже  шарлатанами и врагами, --
вот какие опасности грозЯт нам извне.
     —тобы наглЯдно показать эти опасности среднему касталийцу, Я должен был
бы, пожалуй, прежде всего привести примеры из истории,  и  тут Я натолкнулсЯ
бы  на   какое-то  пассивное  сопротивление,  на  какое-то,  Я  сказал   бы,
младенческое  невежество  и равнодушие.  €нтерес к мировой  истории  у  нас,
касталийцев,  вы это  знаете, крайне невелик, а у большинства из нас  нет не
только интереса  к  истории  как  к  науке, но  даже,  скажу,  справедливого
отношениЯ,  уважениЯ  к  ней.  ќто  полуравнодушное-полунадменное  нежелание
заниматьсЯ  мировой историей часто  подбивало менЯ в нем  разобратьсЯ,  и  Я
нашел, что причины у него две. ‚о-первых, содержание истории -- Я не говорю,
конечно,  об истории  духа, истории  культуры,  весьма  нами  почитаемых, --
кажетсЯ   нам  довольно   низкопробным;   мироваЯ  историЯ,   насколько   мы
представлЯем себе ее, состоит  из  жестокой  борьбы за власть, за блага,  за
земли,  за  сырье,   за   деньги,  словом,   за  ценности   материальные   и
количественные,  за  вещи,  которые  мы  считаем  бездуховными  и   довольно
презренными.  „лЯ нас XVII век  -- это эпоха  „екарта, ЏаскалЯ,  ”робергера,
юца, а  не  ЉромвелЯ или ‹юдовика  XIV.  ‚тораЯ причина нашего страха перед
мировой историей состоит  в унаследованном  нами и  большей  частью,  думаю,
справедливом  недоверии к определенному способу смотреть на историю и писать
историю, очень популЯрному в эпоху упадка  перед  основанием нашего  Ћрдена,
способу, к которому у нас заранее нет никакого довериЯ,  -- к так называемой
философии   истории,  талантливейший  расцвет   и   одновременно  опаснейший
результат  которой  мы находим у ѓегелЯ, но котораЯ  в последовавшее  за ним
столетие  привела к мерзейшей фальсификации истории  и деморализации чувства
истины. Џристрастие к так называемой философии истории принадлежит длЯ нас к
главным признакам той эпохи духовного упадка и достигшей широчайшего размаха
политической  борьбы за власть, которую мы иногда называем "военным  веком",
но чаще "фельетонной эпохой". Ќа обломках этой эпохи  благодарЯ  преодолению
ее духа --  или духовного  нездоровьЯ! --  возникла  наша нынешнЯЯ культура,
возникли Ћрден и  ЉасталиЯ.  Ќо  только  наше  интеллектуальное  высокомерие
позволЯет нам теперь противостоЯть мировой истории, особенно новейшей, почти
так,   как  какой-нибудь   аскет  и  отшельник  эпохи  раннего  христианства
противостоЯл  мировой  драме. €сториЯ  видитсЯ  нам ареной страстей  и  мод,
желаний, корыстолюбиЯ, жажды  власти,  кровожадности, насилиЯ, разрушений  и
войн, честолюбивых министров, продажных генералов, разрушенных городов, и мы
слишком  легко забываем, что это лишь один из многих  ее  аспектов. € прежде
всего забываем, что сами мы  -- кусок истории, нечто постепенно возникшее  и
осужденное умереть,  если оно потерЯет способность к дальнейшему становлению
и изменению. Њы сами историЯ и тоже несем ответственность за мировую историю
и за свою позицию в ней. Ќам очень не хватает сознаниЯ этой ответственности.
     …сли мы взглЯнем на свою собственную историю, на времена  возникновениЯ
нынешних педагогических провинций как в нашей стране, так и во многих других
странах,  на  возникновение  разных  орденов  и иерархий, одной  из  которых
ЯвлЯетсЯ наш Ћрден,  то  мы сразу увидим, что  наша иерархиЯ  и родина, наша
любимаЯ ЉасталиЯ, была основана людьми, которые относились к мировой истории
отнюдь не  так пренебрежительно и  отрешенно, как мы. Ќаши предшественники и
учредители  начали свое дело в  конце военной  эпохи, в разоренном  мире. Њы
привыкли односторонне объЯснЯть мировую обстановку того времени, начавшегосЯ
примерно с первой  так  называемой мировой войны, тем, что  именно тогда дух
ничего   не  значил  и  был   длЯ  могучих  властителей  лишь   подсобным  и
второстепенным боевым средством, в чем усматриваем  следствие "фельетонного"
разложениЯ. —то ж, легко  констатировать  бездуховность и  грубость, с какой
велась эта борьба  за власть. …сли Я называю эту  борьбу бездуховной,  то не
потому,  что не вижу  ее  огромных  интеллектуальных достижений и успехов  в
методике,  а  потому что мы привыкли  и стараемсЯ видеть в духовности прежде
всего волю к истине, а духовность, имевшаЯ спрос в той борьбе, ничего общего
с  волей к истине,  кажетсЯ,  не имела. Ѓеда  этого времени  была в том, что
сумЯтице и передрЯгам,  возникшим из-за невероЯтно быстрого численного роста
человечества,  не противостоЯл никакой  более  или менее  твердый  моральный
уклад;  последние  остатки  его были  вытеснены злободневными лозунгами,  и,
изучаЯ ход этой борьбы, мы сталкиваемсЯ с поразительными и ужасными фактами.
‘овершенно так же, как при  том расколе,  к  которому привел  церковь  ‹ютер
четырьмЯ столетиЯми раньше,  весь мир  вдруг наполнилсЯ  огромной  тревогой,
повсюду образовались фронты битв, повсюду вдруг вспыхнула смертельнаЯ вражда
между  молодыми  и старыми, между родиной и  человечеством,  между красным и
белым, и сегоднЯ мы вообще уже не способны не то что понЯть и сопережить,  а
хотЯ бы восстановить мощь и внутреннюю динамику этого "красного" и "белого",
истинное содержание и значение всех этих девизов и боевых кличей;  мы видим,
что,  как во  времена ‹ютера, по всей  …вропе,  даже на половине всей земли,
воодушевленно или  в отчаЯнии бросались друг на друга правоверные и еретики,
молодые и старые, поборники вчерашнего и поборники завтрашнего, фронты часто
рассекали географические  карты, народы и семьи, и нельзЯ сомневатьсЯ в том,
что  длЯ большинства  самих борцов или, во всЯком случае, длЯ  их вождей все
это было полно великого смысла, и многим предводителЯм и идеологам тех  битв
нельзЯ  отказать в каком-то здоровом легковерии, в  каком-то,  как это тогда
называли,  идеализме. ‚езде  боролись,  убивали, разрушали, и каждаЯ сторона
делала это с верой, что боретсЯ за бога и против дьЯвола.
     “ нас это  дикое времЯ  высоких  порывов, дикой  ненависти, несказанных
страданий  как-то  забыто,  что трудно  понЯть:  ведь оно  тесно  свЯзано  с
возникновением  всех наших  установлений, оно  -- предпосылка их  и причина.
‘атирик мог бы сравнить это забвение с забывчивостью добившихсЯ дворЯнства и
успеха  авантюристов,  когда  дело касаетсЯ их  происхождениЯ  и  родителей.
Џосмотрим  еще  немного  на  эту  воинственную  эпоху.  џ  прочел  много  ее
документов,  интересуЯсь   при  этом   не  столько  покоренными  народами  и
разрушенными городами, сколько поведением в то  времЯ людей  высокодуховных.
€м было трудно, и большинство не выдерживало.  Ѓыли мученики и среди ученых,
и среди  верующих, и  даже в те привыкшие к  ужасам  времена  мученичество и
пример этих людей не пропадали вотще. € все же -- большинство представителей
духа не выдерживало гнета этой эпохи насилиЯ. Ћдни сдавались и отдавали свои
таланты,  знаниЯ и навыки в распорЯжение властителей; известны слова  одного
тогдашнего профессора высшего  учебного заведениЯ в  республике  массагетов:
"‘колько будет дважды два, решает  не  факультет, а  наш господин  генерал".
„ругие становились в оппозицию, пока могли это делать в каких-то  безопасных
границах, и посылали протесты. Ћдин всемирно знаменитый автор за один только
год подписал тогда  будто  бы --  об  этом  можно прочитать у –игенхальса --
свыше двухсот таких протестов, воззваний, призывов к разуму и т. д., больше,
может  быть,  чем  сам  прочел.  Ѓольшинство,  однако,  училось  молчать,  а
одновременно  училось голодать  и мерзнуть, и  нищенствовать, и прЯтатьсЯ от
полиции, они умирали безвременно, и умершим  завидовали те, кто  оставалсЯ в
живых. Ќе перечесть наложивших на  себЯ руки.  Ќе доставлЯло уже ни радости,
ни  чести быть ученым  или  литератором: кто  шел  служить  властителЯм и их
лозунгам,  у  того были,  правда, должность  и кусок  хлеба,  но уделом  его
становились  презрение со  стороны лучших из его  коллег  и  обычно  все  же
довольно нечистаЯ совесть; кто отказывалсЯ от такой службы, тому приходилось
голодать, жить  вне закона и  умирать в нужде  или  в  изгнании.  Џроисходил
жестокий,  неслыханно  суровый отбор.  Ќе  только наука  быстро приходила  в
упадок, если не служила власти и  военным целЯм, но и  школьное дело. Џрежде
всего бесконечно упрощалась и перекраивалась мироваЯ историЯ, которую каждаЯ
из ведущих в тот или иной момент наций приспосабливала исключительно к своим
интересам, философиЯ истории и "фельетон" царили даже в школах.
     „овольно  подробностей.  ќто  были  бурные  и  дикие  времена,  времена
вавилонски-смутные, когда народы и партии, старые и молодые, красные и белые
не  понимали  друг друга.  Љончилось это,  после  изрЯдной  потери  крови  и
обнищаниЯ,  всеобщим  желанием  образумитьсЯ,  все большей тоской по  общему
Языку, который надо  было снова найти, по  порЯдку, по традиции, по надежной
мере вещей, по азбуке и  таблице умножениЯ, которые  не были бы продиктованы
интересами  власти   и  не  менЯлись  бы  каждый   миг.  ЏоЯвилась  огромнаЯ
потребность  в правде  и  праве, в  разуме,  в  преодолении  хаоса. ќтому-то
вакууму в  конце полной  насилиЯ и целиком  устремленной ко  внешнему эпохи,
этой-то ставшей крайне упорной и острой всеобщей тоске по какому-то почину и
какому-то  порЯдку мы  и обЯзаны своей Љасталией  и тем,  что мы существуем.
ЉрошечнаЯ,  храбраЯ,  голодавшаЯ, но  не  покорившаЯсЯ горстка действительно
высокодуховных   людей   начала   сознавать  свои  возможности,   начала   с
аскетически-героической строгостью  к  себе подчинЯтьсЯ  какому-то порЯдку и
уставу, начала маленькими  и  мельчайшими группами  снова  повсюду работать,
отметаЯ любые лозунги и строЯ целиком заново духовность, просвещение, науку,
образование.   Џостройка   удалась,    она   медленно   выросла   из   своих
героически-скудных  начатков в великолепное здание, создала в ходе поколений
Ћрден,  Џедагогическое  ведомство,  элитные  школы,   архивы  и   коллекции,
специальные школы  и  семинары, игру  в  бисер,  и пользуемсЯ этим, пожалуй,
чересчур великолепным зданием, живем в нем наследниками сегоднЯ  мы. € живем
мы в нем, скажу еще раз, как  довольно наивные и довольно-таки  обленившиесЯ
гости, не желаЯ ничего знать ни об огромных человеческих жертвах, на которых
воздвигнуты наши несущие стены, ни  о горестном опыте, наследниками которого
ЯвлЯемсЯ,  ни о мировой истории, котораЯ построила наше здание или позволила
построить его,  котораЯ  нас  держит  и  терпит  и, может  быть, выдержит  и
вытерпит  еще множество касталийцев  и  магистров  после  нас, нынешних,  но
котораЯ  однажды  разрушит  и  поглотит  нашу  постройку,  как  разрушала  и
поглощала все, чему давала взрасти.
     џ покидаю историю с таким применительным к  сегоднЯшнему дню  и  к  нам
выводом:  наша система и Ћрден уже  перешагнули  вершину расцвета и счастьЯ,
даруемых  иногда  загадочной  игрою  событий  прекрасному  и  желанному.  Њы
находимсЯ в упадке, который протЯнетсЯ  еще, может быть, очень долго, но, во
всЯком случае, ничего более высокого, прекрасного и желанного, чем то, что у
нас уже было, ждать не приходитсЯ, дорога ведет вниз; исторически мы, думаю,
созрели  длЯ  ликвидации, и  она, несомненно,  последует  -- не  сегоднЯ или
завтра,  так  послезавтра. ‚ывожу  это  не только  из чрезмерно нравственной
оценки  наших  дел  и  способностей,  а  куда  больше  из  сдвигов,  которые
готовЯтсЯ,  как Я  вижу, во внешнем мире. ЏриближаютсЯ критические  времена,
везде  видны  их приметы, мир  снова хочет переместить свой  центр  тЯжести.
ѓотовитсЯ  перераспределение  власти,  оно  не  пройдет без войны и насилиЯ,
угроза не только миру, но жизни и свободе идет с далекого ‚остока. „аже если
наша  страна  и  ее  политика  будут  нейтральны, даже  если  весь наш народ
единодушно  (чего он, однако,  не  делает)  пожелает  держатьсЯ  традиции  и
хранить верность касталийским  идеалам и нам, все будет напрасно. “же сейчас
многие  наши парламентарии довольно  Ясно дают  нам понЯть, что ЉасталиЯ  --
дороговатаЯ  длЯ нашей  страны  роскошь.  Љак только  страна будет вынуждена
всерьез  занЯтьсЯ  вооружением,  пусть  только  длЯ обороны  -- а это  может
случитьсЯ   скоро,   --   введут  режим   экономии,  и,  несмотрЯ   на   всю
доброжелательность к  нам правительства, большинство этих  мер коснетсЯ нас.
Њы  гордимсЯ  тем, что  наш  Ћрден  и  устойчивость  духовной  культуры,  им
гарантируемаЯ, требуют от страны относительно скромных жертв. Џо сравнению с
другими эпохами, особенно с ранним фельетонизмом с его  щедро субсидируемыми
высшими учебными заведениЯми, бесчисленными тайными советниками и роскошными
учреждениЯми, жертвы  эти в самом  деле  невелики  и  уж  вовсе  ничтожны по
сравнению с теми, какие пожирали в военный век война и вооружение. Ќо именно
вооружение  вскоре  снова  будет,  вероЯтно,  главным требованием момента, в
парламенте снова будут задавать тон  генералы, и  если народ окажетсЯ  перед
выбором --  пожертвовать  Љасталией  или подвергнуть себЯ опасности  войны и
гибели,  -- то мы знаем, как он проголосует. ’огда сразу  же, без  сомнениЯ,
распространитсЯ   и  охватит  прежде   всего  молодежь  военнаЯ   идеологиЯ,
демагогическое  мировоззрение, согласно которому ученые и ученость, латынь и
математика, образованность  и духовнаЯ культура  имеют право  на жизнь  лишь
постольку, поскольку они способны служить военным целЯм.
     ‚олна уже катитсЯ, когда-нибудь она нас смоет. Њожет быть, это хорошо и
необходимо.  Ќо  пока, многоуважаемые коллеги,  мы в  соответствии  со своим
пониманием  происходЯщего,   своей   пробужденностью  и   своей   храбростью
располагаем  той  ограниченной  свободой решениЯ  и  действиЯ, котораЯ  дана
человеку и  делает  мировую  историю историей  человеческой.  Њы можем, если
пожелаем,  закрыть глаза,  ибо опасность  еще сравнительно далека; возможно,
что  все  мы, нынешние магистры,  успеем  еще спокойно дослужить до  конца и
спокойно умереть,  прежде чем опасность приблизитсЯ и станет видна всем. „лЯ
менЯ,  однако,  и, наверно, не длЯ  менЯ одного, это  спокойствие не было бы
спокойствием чистой совести.  џ  не хочу  спокойно исполнЯть свои  служебные
обЯзанности и разыгрывать партии  €гры, довольствуЯсь тем,  что будущее врЯд
ли застанет менЯ  в живых. Ќет, мне кажетсЯ необходимым вспомнить, что и мы,
стоЯщие  вне политики,  принадлежим мировой истории и  помогаем  делать  ее.
Џоэтому Я и сказал в первых строках своего письма, что мое служебное усердие
уменьшилось или, во всЯком случае, находитсЯ  под угрозой, ведь Я ничего  не
могу поделать  с тем, что большаЯ  часть моих мыслей и забот  неотделима  от
этой  будущей опасности.  џ  запрещаю,  правда, своему  воображению рисовать
формы, которые может принЯть  эта  беда  длЯ нас и  длЯ менЯ.  Ќо Я не  могу
отмахиватьсЯ  от вопроса:  что  мы  должны,  что  должен  Я  сделать,  чтобы
отвратить эту опасность? Џозволю себе сказать и об этом.
     ЏритЯзание  Џлатона на то,  чтобы государством управлЯл ученый, вернее,
мудрец, Я  не стану отстаивать. Њир  был тогда моложе.  € Џлатон,  хоть он и
основал   некое   подобие  Љасталии,   отнюдь  не  был  касталийцем,  а  был
аристократом  по  происхождению, потомком царского  рода.  Њы  тоже, правда,
аристократы и образуем аристократию, но это аристократизм  духа, не крови. џ
не  думаю,  что  людЯм   когда-либо  удастсЯ  искусственно  вырастить  таких
аристократов крови, чтобы они одновременно были аристократами духа, это была
бы идеальнаЯ аристократиЯ, но она остаетсЯ мечтой. Њы, касталийцы, хотЯ люди
мы цивилизованные и  неглупые,  в правители не годимсЯ; если бы нам пришлось
править, мы  делали бы это не  с  той  страстью и  наивностью, которые нужны
настоЯщему правителю, к тому  же истинное  наше поприще и перваЯ наша забота
--  поддержание образцовой духовной жизни -- были бы при этом  скоро забыты.
—тобы  править, вовсе  не  надо  быть  глупым и  грубым,  как  думали  порой
тщеславные  интеллектуалы, но длЯ  этого нужно  получать  чистую радость  от
деЯтельности, направленной  на внешний мир, обладать страстью  отождествлЯть
себЯ со  своими целЯми  и задачами и  нужны,  конечно,  известнаЯ быстрота и
неразборчивость в выборе путей к успеху. Ќужны, стало быть, сплошь свойства,
какими ученый  --  мудрецами  мы  ведь не  станем себЯ называть -- не должен
обладать и не обладает,  ибо  длЯ нас созерцание важнее,  чем действие, а  в
выборе  средств и  путей  достижениЯ  целей мы ведь приучены быть  предельно
щепетильными и разборчивыми. ‡начит, править  и  заниматьсЯ политикой --  не
наше  дело.  Њы --  специалисты  исследованиЯ, анализа и  измерениЯ,  мы  --
хранители  и  постоЯнные  проверщики  всех  алфавитов,  таблиц  умножениЯ  и
методов, мы  --  клеймовщики духовных  мер  и весов. ‘пору нет, мы --  еще и
многое  другое, мы можем подчас быть  также  новаторами, первооткрывателЯми,
авантюристами,  завоевателЯми  и  переоценщиками, но перваЯ и важнейшаЯ наша
функциЯ,  та, из-за  которой народ нуждаетсЯ в нас и  нас  охранЯет,  -- это
держать в чистоте  все  источники знаниЯ. ‚ торговле, политике и мало ли где
еще оказываетсЯ порой заслугой и гениальным решением выдать черное за белое,
у нас -- никогда.
     ‚  прежние  эпохи, в так называемые "великие" времена, времена  войн  и
переворотов,  от  людей интеллекта  часто требовали,  чтобы  о