ни  занимались
политикой. Ћсобенно распространено это было  в позднефельетонную  эру.  Љ ее
требованиЯм  принадлежала  также  политизациЯ  или милитаризациЯ  духа.  Љак
церковные колокола шли на пушки, как еще незрелаЯ школьнаЯ  молодежь шла  на
пополнение  поредевших  полков,  так  подлежал конфискации и шел  на потребу
войне дух.
     Љонечно,   мы   не  можем  согласитьсЯ  с  этим  требованием.  —то  при
необходимости ученого можно оторвать  от  кафедры или от письменного стола и
сделать солдатом, что в иных случаЯх он может идти  в армию добровольно, что
в  истощенной  войной  стране ученый  должен  предельно, вплоть  до  голода,
сократить  свои  материальные  нужды  --  об  этом нечего  и  говорить.  —ем
образованнее человек,  чем больше  привилегии,  которыми он пользовалсЯ, тем
больше  должны  быть  в  час  беды  жертвы,  которые  он  приносит;  каждому
касталийцу, надеемсЯ, это  станет  когда-нибудь  Ясно как день.  Ќо  если мы
готовы принести  в жертву  народу, когда  он в опасности, свое благополучие,
свой комфорт,  свою жизнь, то это  не означает, что  мы готовы и самый  дух,
традицию и нравственный смысл  нашей  духовности принести в жертву интересам
текущего днЯ, народа или генералов. ’рус тот, кто увиливает от трудов, жертв
и опасностей,  выпавших на долю  его народа.  Ќо не меньший трус и предатель
тот,  кто предает ради  материальных  выгод  принципы  духовной  жизни, кто,
например,  предоставлЯет  властителЯм  решать,  сколько  будет  дважды  два!
Џриносить в  жертву  любым другим  интересам,  в том числе интересам родины,
любовь к истине, интеллектуальную честность, верность законам и методам духа
-- это  предательство. …сли в  борьбе интересов  и  лозунгов  истине  грозит
опасность оказатьсЯ  такой же обесцененной,  изуродованной и изнасилованной,
как отдельно взЯтый человек, как Язык,  как искусства,  как все органическое
или  искусно взращенное, тогда  единственный  наш долг  --  воспротивитьсЯ и
спасти истину,  то  есть наше  стремление  к истине как высший  наш  догмат.
“ченый,  который  в  роли  оратора,  автора,   учителЯ  сознательно  говорит
неправду,  сознательно   поддерживает  ложь   и  фальсификацию,   не  только
оскорблЯет органические законы  бытиЯ,  он, кроме того, вопреки злободневной
видимости, приносит своему народу не пользу, а тЯжкий вред, он отравлЯет ему
воздух и  землю, пищу и питье, ум и  справедливость и  помогает  всем злым и
враждебным силам, грозЯщим народу уничтожением.
     Љасталиец, таким  образом, не должен становитьсЯ политиком: при  нужде,
правда, он должен жертвовать собой, но ни  в коем случае не верностью  духу.
„ух  благотворен  и  благороден только  в  повиновении истине; как только он
предаст ее, как только перестанет благоговеть перед ней, сделаетсЯ продажным
и  покладистым, он становитсЯ потенциальным бесовством, гораздо худшим,  чем
животное, инстинктивное  зверство, которое все-таки еще сохранЯет что-то  от
невинности природы.
     ЏредоставлЯю каждому из вас,  глубокоуважаемые  коллеги,  задуматьсЯ  о
том,  в  чем  состоит  долг  Ћрдена,  если  стране  и самому  Ћрдену  грозит
опасность. Ќа этот счет будут разные мнениЯ. “ менЯ тоже есть свое, и, много
размышлЯЯ  обо  всех  затронутых  здесь  вопросах,  сам  Я  пришел к  Ясному
представлению о собственном долге и о том, к чему надо стремитьсЯ мне. Ђ это
побуждает менЯ обратитьсЯ к  уважаемой администрации с личным  ходатайством,
каковым и закончу свой меморандум.
     €з  всех магистров,  составлЯющих  нашу администрацию,  Я, как  магистр
€гры,  по  роду  своей службы, пожалуй,  наиболее  далек от  внешнего  мира.
Њатематик, филолог, физик, педагог и все другие  магистры работают в общих с
мирЯнами областЯх; и в некасталийских, обычных  школах нашей и всЯкой другой
страны математика и Языкознание --  это основы  ученьЯ,  и в  мирских высших
учебных заведениЯх  преподаетсЯ астрономиЯ,  физика,  а музыкой занимаютсЯ и
люди совершенно необразованные; все это  дисциплины древние,  гораздо  более
древние, чем  наш Ћрден, они  существовали задолго до него и переживут  его.
’олько игра в бисер -- это наше собственное изобретение, наша специальность,
наша  любимица,  наша  игрушка,  это  последнее  тончайшее  выражение  нашей
специфически  касталийской  духовности. ќто одновременно самаЯ  прекраснаЯ и
самаЯ бесполезнаЯ, самаЯ любимаЯ и вместе с тем  самаЯ хрупкаЯ драгоценность
в нашей сокровищнице. Ћна первой погибнет, если под вопрос будет  поставлено
дальнейшее существование Љасталии, -- не только потому, что она сама по себе
-- самое хрупкое из наших богатств, но хотЯ бы потому, что длЯ непосвЯщенных
это, несомненно. самое  ненужное во  всей Љасталии. …сли речь  пойдет о том,
чтобы  избавить  страну от  всЯких лишних расходов, то урежут бюджет элитных
школ,  сократЯт и в конце концов перестанут отпускать средства на содержание
и расширение библиотек и коллекций, ухудшат наше питание, не будут обновлЯть
нашу   одежду,  но  сохранЯт  все   главные   дисциплины  нашей  universitas
litterarum, только не игру в бисер. Њатематика нужна, чтобы изобретать новое
огнестрельное оружие, а что  закрытие vicus lusorum и ликвидациЯ нашей  €гры
нанесут хоть какой-то ущерб стране и народу -- в это  никто не поверит, и уж
подавно  военные.  €гра  в  бисер  --  это  самаЯ  крайнЯЯ  и  находЯщаЯсЯ в
наибольшей опасности  часть нашего зданиЯ. Њожет быть, с этим  и свЯзано то,
что именно magister  Ludi, глава нашей самой оторванной от жизни дисциплины,
первым предчувствует грЯдущие потрЯсениЯ или первым  высказывает это чувство
администрации.
     €так,  Я  считаю,  что  в   случае   политических  и  особенно  военных
переворотов игра в бисер  погибнет. Ћна быстро  придет в упадок, сколько  бы
отдельных людей  ни  продолжало  любить ее,  и  восстановить ее не  удастсЯ.
Ђтмосфера, котораЯ  последует  за новой  военной эпохой, этого не  потерпит.
€гра исчезнет,  как исчезли  некоторые  высококультурные  обычаи  в  истории
музыки, такие, например, как хоры  профессиональных певцов начала  XVII века
или  воскресные концерты  в  церквах  начала XVIII. ’огда  человеческие  уши
слышали звуки, которых никакаЯ наука и никакое волшебство не воскресЯт в  их
ангельской, сверкающей чистоте. €гру  в бисер  тоже не забудут,  но исчезнет
она  безвозвратно,  и  те,  кому  случитсЯ  потом  изучать  ее  историю,  ее
возникновение, расцвет и конец,  будут вздыхать  и  завидовать  нам, которым
довелось жить в таком мирном,  таком ухоженном, так чисто звучавшем духовном
мире.
     •отЯ Я  magister  Ludi, Я отнюдь не считаю  своей  (или нашей)  задачей
отвратить  или  отсрочить  конец  нашей €гры. ‚се,  даже  самое  прекрасное,
преходЯще, коль скоро оно  стало историей, земным  Явлением.  Њы знаем это и
можем  грустить по этому поводу, но  не пытатьсЯ всерьез  изменить что-либо,
ибо  изменить это  нельзЯ. …сли игра в бисер погибнет,  гибель ее будет  длЯ
Љасталии  и мира  потерей,  которую они,  однако,  врЯд  ли  сразу  заметЯт,
настолько они будут в  годы  великого кризиса  занЯты тем, чтобы спасти все,
что  еще можно  спасти.  ЉасталиЯ  без игры  в  бисер мыслима,  но немыслима
ЉасталиЯ   без   благоговениЯ   перед   истиной,   без   преданности   духу.
Џедагогическое   ведомство  может  обойтись   без  magister  Ludi.  Ќо  ведь
изначально и по сути словосочетание  "magister ludi" вовсе  не означает -- а
мы это почти  забыли --  специальность, которую мы так называем.  €значально
magister ludi значит просто-напросто "учитель". Ђ учителЯ, хорошие и храбрые
учителЯ,  будут  нашей стране  тем нужнее,  чем в  большей  опасности  будет
ЉасталиЯ и чем  больше ее драгоценных плодов перезреет и искрошитсЯ. “чителЯ
нам  нужнее,  чем  все другое, люди, которые, прививаЯ  молодежи способность
находить  верные  критерии, служат ей образцом  благоговениЯ перед  истиной,
повиновениЯ духу,  служениЯ  слову.  € это относитсЯ не только и не в первую
очередь  к  нашим элитным  школам, существованию  которых  тоже  ведь придет
однажды  конец, --  относитсЯ это и к  школам мирским,  некасталийским,  где
воспитываютсЯ  и  обучаютсЯ будущие  горожане  и крестьЯне,  ремесленники  и
солдаты, политики,  офицеры  и  властители, пока они  еще  дети  и поддаютсЯ
обучению. ’ам --  основа духовной жизни страны, а не в семинарах и не в игре
в бисер. Њы всегда поставлЯли стране учителей и воспитателей, Я уже говорил:
это лучшие из нас. Ќо мы должны делать гораздо больше, чем до сих пор. Њы не
можем больше полагатьсЯ  на то, что из мирских школ  к нам будет по-прежнему
идти и поможет  сохранить  нашу Љасталию приток отборных талантов. Њы должны
всЯчески  расширЯть  смиренное,  сопрЯженное   с   тЯжелой  ответственностью
служение в школах, мирских школах, считаЯ это важнейшей и почетнейшей частью
нашей задачи.
     ‚от Я  и подошел  к личному  ходатайству, с которым  хочу  обратитьсЯ к
уважаемой  администрации.  ЌастоЯщим прошу администрацию освободить менЯ  от
должности magister  Ludi, доверить  мне  вне Љасталии обычную школу, большую
или маленькую, и разрешить мне  постепенно перетЯнуть  к  себе в эту школу в
качестве учителей какую-то группу молодых членов Ћрдена, людей, на которых Я
могу положитьсЯ в том, что они будут  добросовестно  помогать мне претворЯть
наши принципы в жизнь через молодых мирЯн.
     Џусгь   соблаговолит   многоуважаемаЯ  администрациЯ,   доброжелательно
рассмотрев мою просьбу и ее обоснование, дать мне свои указаниЯ.
     Њагистр игры в бисер
     Џриписка:
     „а  будет  мне  позволено  привести  слова  досточтимого  отца  €акова,
записанные мною во времЯ одной из наших незабываемых бесед:
     "Њогут  прийти  времена ужаса и величайших  бедствий.  Ќо  если  бывает
счастье и в беде,  то  оно  может быть только  духовным -- обращенным назад,
чтобы спасти культуру прошлого, обращенным вперед, чтобы с бодрой веселостью
представлЯть  дух в эпоху, котораЯ  иначе  целиком  оказалась бы  во  власти
материи".

     ’егулЯриус не знал, как мало осталось от его  работы в этом письме; ему
не довелось увидеть  его в окончательной редакции. Ќо два более ранних, куда
более  обстоЯтельных варианта  Љнехт  дал  ему  прочесть.  Ћтправив  письмо,
магистр ждал ответа администрации  с  гораздо меньшим  нетерпением,  чем его
друг. Ћн  решил  не  осведомлЯть его  больше  о своих шагах:  отказавшись от
дальнейшего обсуждениЯ  с ним этого дела, он только  дал  понЯть,  что ответ
придет, несомненно, не скоро.
     € когда потом, раньше,  чем он сам  ждал,  ответ пришел, ’егулЯриус  не
узнал об этом. Џисьмо из ѓирсланда гласило:

     „осточтимому магистру €гры в ‚альдцеле

     ѓлубокоуважаемый коллега!

     ‘ необыкновенным интересом  и руководство Ћрдена, и  коллегиЯ магистров
ознакомились с ‚ашим столь же сердечным, сколь и умным письмом. €сторические
ретроспекции этого  письма привлекли наше внимание не меньше, чем выраженнаЯ
в нем тревога  за  будущее, и,  конечно, многие  из  нас будут еще  мысленно
возвращатьсЯ   к   этим   волнующим  и   от   части,  конечно,  справедливым
соображениЯм, чтобы извлечь из них  пользу.  ‘  радостью и  признательностью
оценили   мы   чувства.    ‚ас   воодушевлЯющие,    чувства   настоЯщего   и
самоотверженного  касталийства,  горЯчей и  ставшей второй натурой  любви  к
нашей Џровинции, к ее быту и нравам, любви озабоченной и не свободной сейчас
от  страха. ‘  не меньшей радостью и  признательностью  услыхали мы личные и
сиюминутные ноты этой любви, ее жертвенность, ее стремление  к деЯтельности,
ее серьезность и пылкость, ее тЯгу к героизму. ‚о всех этих чертах мы узнаем
характер нашего магистра  €гры, его энергию, его  огонь, его отвагу. Љак это
похоже на него,  ученика знаменитого бенедиктинца, что историю он изучал  не
ради  чистой  учености,  не  как  бесстрастный,  занЯтый эстетической  игрой
наблюдатель,  что  его  исторические  познаниЯ  велЯт  ему  применить  их  к
настоЯщему времени,  действовать,  прийти  на  помощь! Љак  отвечает  ‚ашему
характеру, глубокоуважаемый коллега, и то, что цель ‚аших личных желаний так
скромна,  что  ‚ы  не  стремитесь   к  политическим  задачам  и  миссиЯм,  к
влиЯтельным и почетным постам, а хотите быть не чем иным, как ludi magister,
школьным учителем!
     ’аковы некоторые впечатлениЯ и мысли, невольно возникшие уже при первом
чтении ‚ашего посланиЯ. “  большинства коллег они были одинаковы или сходны.
Џри  дальнейшем   обсуждении  ‚аших  сообщений,  предостережений   и  просьб
администрациЯ не смогла прийти к столь  единодушному мнению. Ќа состоЯвшемсЯ
по этому  поводу заседании горЯчо  обсуждалсЯ прежде  всего  вопрос  о  том,
насколько  приемлема  ‚аша точка  зрениЯ на угрозу  нашему  существованию. а
также вопрос о характере,  величине  и предположительной близости во времени
грозЯщих опасностей,  и большинство участников  отнеслось  к этим вопросам с
Явной серьезностью и  проЯвило  к ним  интерес.  Ћднако, как  мы должны  ‚ам
сообщить, ни по  одному из  этих вопросов не набралось большинства голосов в
пользу   ‚ашей   концепции.  Џризнаны  были   лишь  живость  воображениЯ   и
проницательность,    присущие   ‚ашим   историко-политическим    оценкам   в
отдельности,  но  ни  одно  из  ‚аших  предположений,  или,  лучше  сказать,
пророчеств, не было в полном своем объеме одобрено и  признано убедительным.
’акже  и  в  вопросе о  том,  насколько причастны к сохранению необыкновенно
долгого периода мира Ћрден и касталийский уклад, да и в какой мере вообще, в
принципе, можно их  считать факторами  политической истории  и обстановки, с
‚ами согласились только немногие, и те  с  оговорками. Ќаступившее  в  нашей
части света по истечении военной эпохи спокойствие -- таково  примерно  было
мнение большинства -- объЯснЯетсЯ отчасти всеобщим  истощением после ужасных
войн, но гораздо больше тем, что …вропа тогда перестала быть центром мировой
истории, ареной борьбы за гегемонию. Ќисколько  не подвергаЯ сомнению заслуг
Ћрдена,  за касталийской идеей, идеей высокой  духовной культуры под  знаком
созерцательного контролЯ  над душой, нельзЯ  все же  признать  силы, котораЯ
действительно  творит   историю,   то  есть  оказывает   живое   влиЯние  на
политическую обстановку в мире, да и честолюбивые поползновениЯ  такого рода
совершенно  чужды всему касталийскому духу. Ќи волЯ, ни назначение Љасталии,
подчеркивалось в  некоторых  очень серьезных высказываниЯх на  эту  тему, не
состоЯт в том. чтобы оказывать политическое  воздействие и влиЯть на вопросы
мира  и войны,  а речи о таком назначении не может быть уже  потому, что все
касталийское  неотделимо от  разума  и вершитсЯ  в пределах разумного,  чего
никак  не  скажешь  о  мировой истории, не впадаЯ  в богословско-поэтические
бредни романтической  философии истории  и не возводЯ всю технику убийства и
уничтожениЯ, применЯемую силами,  которые творЯт историю, в методы  мирового
разума.  „а ведь и при самом  беглом  взглЯде на духовную историю видно, что
времена  высшего  расцвета духа  никогда,  в сущности, нельзЯ было объЯснить
политической обстановкой, что у  культуры, или у духа, или у души есть  своЯ
собственнаЯ историЯ, котораЯ течет рЯдом с  так называемой мировой, то  есть
рЯдом  с неутихающими  боЯми за материальную  власть,  как  втораЯ,  тайнаЯ,
бескровнаЯ и  свЯщеннаЯ историЯ.  €сключительно с этой свЯщенной и тайной, а
не с "настоЯщей" жестокой мировой историей имеет дело  наш Ћрден, и в задачу
его никогда не входило охранЯть  политическую  историю, а тем более помогать
делать ее.
     „ействительно  ли. стало быть, такова политическаЯ  обстановка  в мире,
как она освещена в ‚ашем письме, или  нет, Ћрдену в любом случае не подобает
относитьсЯ к ней иначе, чем выжидательно и терпимо. Џоэтому ‚аше мнение, что
нам следует смотреть  на  эту обстановку  как на призыв  к активности, было,
вопреки нескольким голосам, решительно отклонено большинством. —то  касаетсЯ
‚ашего  взглЯда  на сегоднЯшнее положение  в  мире  и  ‚аших намеков  насчет
ближайшего будущего, то они,  спору нет,  произвели определенное впечатление
на большинство коллег, а некоторым показались даже сенсационными, однако и в
этом пункте, хотЯ почти все  ораторы отдавали должное ‚ашим знаниЯм и ‚ашему
острому уму,  большинство  с ‚ами  не  согласилось --  напротив, возобладало
мнение, что ‚аши замечаниЯ по этому поводу надо признать достойными вниманиЯ
и весьма  интересными, но  все  же чрезмерно  пессимистичными. ђаздалсЯ даже
голос, спросивший, не следует ли счесть это опасным, даже преступным и уж по
меньшей   мере   легкомысленным   поступком,  если   магистр   пугает   свою
администрацию  такими мрачными  картинами Якобы надвигающихсЯ  опасностей  и
испытаний.   Ќапоминать   иногда   о  бренности   всех   вещей,  разумеетсЯ,
позволительно,  и  каждый,  а  тем  более  каждый,  кто  занимает  высокий и
ответственный  пост,  должен  времЯ  от  времени  повторЯть  про  себЯ слова
"memento mori" (помни о смерти <i>(лат.)</i>); но так обобщающе, так нигилистически
предрекать  всему сословию магистров,  всему  Ћрдену,  всей  иерархии  Якобы
близкий конец  -- это  не  только недостойнаЯ  атака  на  душевный  покой  и
воображение  коллег, а угроза самой  администрации  и ее  работоспособности.
Ќикак не  может  это способствовать деЯтельности  магистра,  если он  должен
каждое утро приступать к работе  с  мыслью,  что  его  пост,  его  труд, его
ученики, его  ответственность перед  Ћрденом, его  жизнь в  Љасталии  и  длЯ
Љасталии, -- что  все это завтра  или послезавтра пойдет прахом. •отЯ  голос
этот  не  был  поддержан  большинством,   известное  одобрение  он  все-таки
встретил.
     Њы кратки в своем письменном ответе, но готовы к устным объЯснениЯм. €з
нашего  скупого  изложениЯ дела  ‚ы ведь уже видите,  досточтимый,  что ‚аше
послание  не оказало того действиЯ,  которого  ‚ы, вероЯтно, от него  ждали.
Ќеуспех  этот объЯснЯетсЯ  главным образом, конечно, причинами объективными,
действительными различиЯми между ‚ашими теперешними взглЯдами и желаниЯми, с
одной стороны,  и  желаниЯми и взглЯдами большинства -- с другой. Ќо  есть и
причины  формальные. ‚о  всЯком  случае,  нам  кажетсЯ,  что  прЯмаЯ  устнаЯ
дискуссиЯ между ‚ами и коллегами прошла бы гораздо гармоничнее и позитивнее.
€ не только  эта форма письменного заЯвлениЯ повредила, думаетсЯ нам, ‚ашему
ходатайству; еще  больше  повредило ему не принЯтое  в  нашем быту сочетание
какого-то сообщениЯ длЯ коллег с тем или иным личным ходатайством, с той или
иной  просьбой.  Ѓольшинство  видит  в  этом  слиЯнии  неудачное  новшество.
Ќекоторые прЯмо называют его недопустимым.
     ‚от  мы  и подходим к самому  щекотливому  пункту  ‚ашего дела, к ‚ашей
просьбе об освобождении  от должности и о направлении  ‚ас в систему мирских
школ. Џросителю должно было быть заранее известно,  что согласитьсЯ со столь
внезапно поданным  и столь странно обоснованным ходатайством, что одобрить и
удовлетворить  его администрациЯ  никак  не может. ђазумеетсЯ, администрациЯ
отвечает отказом.
     ‚о  что превратилась бы наша  иерархиЯ, если бы каждого ставили  на его
место не Ћрден и не задание администрации! ‚о что  превратилась бы ЉасталиЯ,
если бы каждый сам оценивал себЯ, свои таланты и свойства и в зависимости от
этого  подбирал  себе  пост!  ђекомендуЯ  магистру  €гры  подумать  об  этом
несколько мгновений,  мы поручаем ему по-прежнему нести доверенную  ему нами
почетную службу.
     ‚от и исполнена ‚аша просьба об ответе на ‚аше письмо. Њы не могли дать
ответ, на какой ‚ы, наверно, надеЯлись. Ћднако мы не хотим умалчивать о том,
что по достоинству оценили побудительный и призывный смысл ‚ашего документа.
Њы  надеемсЯ еще устно обсудить с ‚ами его содержание, и притом вскоре, ибо,
считаЯ, что на ‚ас можно положитьсЯ, руководство Ћрдена  видит  все же повод
длЯ  беспокойства в  том месте  ‚ашего письма, где  ‚ы  говорите,  что  ‚аша
пригодность длЯ дальнейшей службы уменьшилась или находитсЯ под угрозой.

     Љнехт прочел это письмо без особых ожиданий, но очень внимательно.  —то
у  администрации есть  "повод длЯ  беспокойства", он вполне  мог представить
себе,  да и  склонен  был заключить  по  определенным признакам.  Ќедавно  в
деревне игроков поЯвилсЯ гость из ѓирсланда -- со стандартным удостоверением
и  рекомендацией  руководства  Ћрдена;   он  попросил  разрешениЯ  погостить
несколько  дней -- будто бы длЯ работы в  архиве и библиотеке -- и послушать
на  правах  гостЯ  несколько  лекций Љнехта;  человек  уже  пожилой,  тихий,
внимательный,  он  поЯвлЯлсЯ  почти  во  всех  уголках  и  зданиЯх  поселка,
спрашивал  о  ’егулЯриусе  и  несколько  раз  побывал у  жившего  поблизости
директора  вальдцельской  элитной  школы;  можно  было не  сомневатьсЯ,  что
человек этот -- наблюдатель, посланный, чтобы установить, как обстоЯт дела в
деревне  игроков, чувствуетсЯ ли  какаЯ-то нерадивость, здоров ли и на посту
ли магистр,  прилежны ли служащие,  не встревожены ли  ученики. Ћн  пробыл в
‚альдцеле целую неделю,  не пропустил ни  одной  лекции  Љнехта, и его тихаЯ
вездесущность обратила на себЯ  внимание  двух служащих. ‡начит, руководство
Ћрдена дождалось отчета этого  лазутчика,  прежде  чем отправило свой  ответ
магистру.
     Љак  же  следовало  оценить  это ответное письмо и  кто  мог  быть  его
автором?  ‘тиль  не  выдавал  его,  это был  ходовой, безличный, официальный
стиль, какового  и  требовал повод.  Џри более пристальном  взглЯде, однако,
письмо  обнаруживало  больше  своеобразного и  личного,  чем  то  можно было
предположить  при  первом  чтении. ‚ основе  всего  этого  документа  лежали
иерархический дух  Ћрдена,  справедливость  и любовь  к порЯдку.  џсно видно
было,  сколь  неуместной,  неудобной,   даже   обременительной  и   досадной
показалась кнехтовскаЯ просьба,  отклонить ее  автор этого ответа Явно решил
сразу же,  как  только  узнал о ней,  и  без всЯкого  учета  других  мнений.
Ќеудовольствию   и  неприЯтию  противостоЯли,   однако,  другое  чувство   и
настроение,  заметнаЯ   симпатиЯ,   желание   подчеркнуть   все   мЯгкие   и
дружественные  суждениЯ  и отзывы,  прозвучавшие  на заседании,  посвЯщенном
кнехтовскому  письму. Љнехт не  сомневалсЯ, что  автор ответа  -- старейшина
правлениЯ Ћрдена Ђлександр.

     Њы достигли теперь конца нашего пути и надеемсЯ, что все существенное о
жизни  Љнехта  сообщили.  Љакие-то  подробности  о  конце  этой  жизни  еще,
несомненно, выЯснит и расскажет позднейший биограф.
     Њы  отказываемсЯ от собственного  описаниЯ последних  дней магистра, мы
знаем о  них не  больше, чем любой вальдцельский студент, да и не описали бы
их лучше, чем это делает "‹егенда о мастере  игры в бисер", ходЯщаЯ у нас во
множесгве  списков и сочиненнаЯ, по-видимому, несколькими любимыми учениками
покойного. Џусть эта легенда и завершит нашу книгу.

--------
        ‹…ѓ…Ќ„Ђ

     Љогда   мы   слушаем  беседы  товарищей  об  исчезновении  и   причинах
исчезновениЯ нашего  мастера, о правильности  и неправильности его решений и
шагов, о смысле и бессмысленности его судьбы. это напоминает нам рассуждениЯ
„иодора ‘ицилийского (<i>„иодор  ‘ицилийский</i>  (ок.  90  -- 21 гг. до  н.э.)  --
древнегреческий   историк,  автор  "€сторической   библиотеки",   в  которой
излагаетсЯ историЯ „ревнего ‚остока, ѓреции и ђима с  легендарных времен  до
середины I в  до н.  э.  --  Џрим. перев.) о предполагаемых причинах разлива
Ќила.  и  нам кажетсЯ не  только бесполезным, но и неправильным прибавлЯть к
этим  рассуждениЯм какие-то  новые.  Ѓудем лучше хранить в сердцах  намЯть о
мастере, который так скоро после своего таинственного ухода в мир ушел в еще
более неведомую и таинственную область потустороннего. ‚о  имЯ  его  дорогой
длЯ нас памЯти запишем то, что довелось нам услышать об этих событиЯх.
     Џрочитав  письмо,  в  котором  администрациЯ  ответила  отказом  на его
просьбу,  магистр  почувствовал  какую-то легкую  дрожь,  какую-то  утреннюю
свежесть и  трезвость,  показавшую  ему, что  час  настал и  мешкать  больше
нельзЯ. ќто особое  чувство, которое он называл "пробуждением", было знакомо
ему по решающим минутам его жизни; бодрЯщее и вместе мучительное, прощальное
и  в  то же  времЯ  устремленное  к  будущему, оно вызывало  бессознательное
волнение,  как  весеннЯЯ  бурЯ. Ћн  посмотрел  на  часы  --  через  час  ему
предстоЯло  читать  лекцию.  Ћн  решил  посвЯтить  этот  час  размышлению  и
направилсЯ  в  тихий   магистерский  сад.  ‚сю  дорогу   его   не  отпускала
стихотворнаЯ строчка, вдруг пришедшаЯ ему на ум:

     ‚ любом начале волшебство сокрыто.

     Ћн твердил  ее про себЯ, не помнЯ, у  какого поэта вычитал ее,  но стих
очень нравилсЯ ему,  вполне,  как  казалось,  соответствуЯ  сиюминутным  его
ощущениЯм. ‚ саду  он  сел на  усыпанную опавшими листьЯми  скамью, размерил
дыхание, добиваЯсь внутренней тишины, и  с просветленной  душой погрузилсЯ в
размышление,  в  котором ситуациЯ  этого  часа  жизни  вылилась  в  какие-то
обобщенные, сверхличные образы. Ќа  пути к маленькому лекционному залу снова
всплыла та строка,  он стал думать о ней  и  нашел,  что она  должна звучать
немного  иначе. ‚друг памЯть его  проЯснилась и помогла ему. Ћн тихо твердил
про себЯ:

     ‚ любом начале волшебство таитсЯ.
     Ћно нам в помощь, в нем защита наша

     Ќо лишь под вечер, когда  давно  была прочитана  лекциЯ и  сделана  всЯ
другаЯ работа, которую надо было выполнить за день,  он открыл происхождение
этих  строк.  Ѓыли  они  не   из  старых   поэтов,  а   из  его  собственных
стихотворений, которые он когда-то, в бытность учеником  и студентом, писал,
и кончалось это стихотворение строкой:

     Џростись же, сердце, и окрепни снова!

     ‚ тот же вечер он вызвал своего  заместителЯ  и сообщил ему, что должен
завтра уехать на неопределенное времЯ. Ћн передал ему с  краткими указаниЯми
все текущие дела и попрощалсЯ любезно и деловито, как обычно  перед короткой
служебной поездкой.
     —то ’егулЯриуса придетсЯ покинуть, не посвЯщаЯ друга в свои намерениЯ и
не обременЯЯ его  прощанием. Љнехту было Ясно и  раньше.  „ействовать так он
должен был не только  длЯ того, чтобы пощадить своего  очень чувствительного
джута, но  и  длЯ того,  чтобы не подставить  под удар весь свой замысел.  ‘
совершившимсЯ   фактом  ’егулЯриус  уж   как-нибудь,  наверно,  смиритсЯ,  а
неожиданное  объЯснение  и  сцена  прощаниЯ  могут  толкнуть  его  на всЯкие
опрометчивые  выходки.  Ћдно  времЯ  Љнехт  думал  даже  уехать,  вообще  не
повидавшись с ним напоследок. Џоразмыслив, он решил, однако,  что  это будет
слишком похоже  на бегство от трудного дела. Љак ни умно и ни правильно было
избавить  друга от этой сцены, от  волнениЯ и от повода ко всЯким глупостЯм,
себе  он  не вправе  был давать  такую поблажку. Ћставалось  еще  полчаса до
отхода  ко сну, он мог еще побывать у ’егулЯриуса, не обеспокоив ни его,  ни
кого-либо еще. Ѓыла уже ночь, когда он переходил широкий внутренний двор. Ћн
постучал в келью друга с особым чувством: "в последний раз" -- и  застал его
одного.  Ћбрадованно приветствовал тот, прервав чтение,  неожиданного гостЯ,
отложил книгу в сторону и усадил его.
     --  Њне  сегоднЯ пришло  на  ум  одно  старое  стихотворение, --  завел
разговор Љнехт, -- вернее, несколько строк из  него. Њожет быть, ты помнишь,
где можно  найти полный текст?  --  €  он процитировал;  -- "‚  любом начале
волшебство таитсЯ..."
     ђепетитору  не  пришлось долго  утруждать  себЯ.  Ќемного  подумав,  он
определил  это  стихотворение,  встал и  вынул из  Ящика  конторки  рукопись
стихотворений Љнехта, авторский список, который тот когда-то ему подарил.
     -- ‚от,  -- сказал  он  с улыбкой,  --  к  вашим услугам,  досточтимый.
‚первые за много лет изволили вы вспомнить об этих стихах.
     €озеф Љнехт рассматривал листки рукописи внимательно и не без волнениЯ.
‘тудентом, во времЯ пребываниЯ в ‚осточноазиатском институте, исписал он два
эти листка стихотворными  строчками, с них глЯдело на него далекое  прошлое,
все говорило о почти забытом, призывно-щемЯще пробуждающемсЯ былом -- слегка
уже пожелтевшаЯ бумага, юношеский почерк, помарки  и поправки в  тексте. …му
казалось,  что он помнит  не только год и  времЯ  года,  когда возникли  эти
стихи, но и день и час  и вместе то настроение, то сильное и гордое чувство,
которое  тогда  наполнЯло  его  и  делало счастливым  и  которое  эти  стихи
выразили. Ћн написал их в тот  особенный  день, когда  ему довелось испытать
внутреннее ощущение, названное им "пробуждением".
     ‡аглавие стихотворениЯ возникло Явно раньше  его самого, как его перваЯ
строчка. Ћно было написано крупными буквами, размашистым почерком и гласило:
     "Џереступить пределы!"
     Џозднее, в другое времЯ, в  другом настроении и других обстоЯтельствах,
заглавие это вместе с восклицательным знаком было зачеркнуто, а вместо него,
более  мелкими, тонкими и скромными буквами,  вписано  другое.  Ћно гласило:
"‘тупени".
     Љнехт   вспомнил   сейчас,   как   тогда,   окрыленный  мыслью   своего
стихотворениЯ,  написал  слова  "Џереступить пределы!",  они  были  кличем и
приказом,  призывом к  самому себе, заново сформулированным и подтвержденным
намерением  прожить под л  им знаком  жизнь,  сделать ее  трансцендентальным
движением,  при котором  каждую  новую даль, каждый  новый отрезок пути надо
решительно-весело   прошагать,  заполнить   и  оставить   позади  себЯ.   Ћн
пробормотал несколько строк:

     Џристанищ не искать, не приживатьсЯ,
     ‘тупенька за ступенькой, без печали,
     агать вперед, идти от дали к дали,
     ‚се шире быть, все выше подниматьсЯ

     -- џ много лет назад забыл эти стихи, -- сказал он, --  и когда сегоднЯ
одна  строчка случайно пришла  мне на  ум,  Я никак не мог вспомнить, откуда
знаю ее, и не сообразил, что она моЯ. Љакими кажутсЯ тебе сегоднЯ эти стихи?
ѓоворЯт ли они еще тебе что-нибудь?
     ’егулЯриус задумалсЯ.
     -- Љак  раз  к этому  стихотворению, -- сказал  он немного погодЯ, -- у
менЯ всегда было странное  отношение.  Ћно  принадлежит к тем немногим вашим
стихам, которых Я,  в  сущности,  не  любил, в которых  что-то претило мне и
мешало. —то именно,  Я тогда  не понимал. ‘егоднЯ Я, кажетсЯ, вижу это. ‚аше
стихотворение, досточтимый,  озаглавленное вами  "Џереступить пределы!", что
звучит как какой-нибудь  приказ на марш  -- слава  богу, позднее вы заменили
название куда более  удачным, -- стихотворение это никогда,  в  общем-то, не
нравилось мне, потому что  в нем есть какаЯ-то властнаЯ нравоучительность  и
назидательность. …сли  бы можно  было  отнЯть у него  этот элемент,  вернее,
смыть с него  этот налет, оно было бы одним из лучших  ваших  стихотворений,
сейчас Я снова это заметил.
     ‡аглавие "‘тупени"  неплохо передает  его суть; но с таким же и даже  с
большим правом вы могли бы назвать его "Њузыка" или "‘ущность музыки". ‚едь,
если  убрать  этот  резонерский, назидательный  тон,  останетсЯ, собственно,
размышление о  сущности  музыки, или,  пожалуй, хвалебнаЯ песнь  музыке,  ее
постоЯнной сиюминутности, ее веселости  и решительности,  ее подвижности, ее
неутомимой решимости и  готовности спешить дальше, покинуть пространство или
отрезок пространства, куда  она  только  что  вступила. …сли  бы ваши  стихи
ограничились таким  размышлением, такой  хвалой духу музыки,  если бы вы,  в
Явной  уже тогда  одержимости педагогическим  честолюбием, не сделали из них
призыва и проповеди, стихотворение это могло бы быть настоЯщей жемчужиной. ‚
том  виде,  в  каком  оно  существует,  оно,  по-моему,  не  только  слишком
нравоучительно и назидательно, но и  уЯзвимо из-за одной логической  ошибки.
Ћно, только ради нравственного  воздействиЯ,  отождествлЯет  музыку и жизнь,
что  по  меньшей  мере  сомнительно  и  спорно,  делаЯ  из  естественного  и
свободного от нравственности  порыва -- а это и есть движущаЯ сила музыки --
"жизнь",  стремЯщуюсЯ воспитывать  и  развивать нас  призывами,  приказами и
напутствиЯми.  Љороче,  некий   образ,   нечто  неповторимое,  прекрасное  и
величественное искажаетсЯ и используетсЯ в этих ваших стихах длЯ резонерских
целей, и это-то и настраивало менЯ всегда против них.
     Њагистр  с удовольствием смотрел  и слушал,  как друг его, говорЯ,  все
больше впадал в какую-то Яростность, которую он, Љнехт, так в нем любил.
     -- Њожет быть, ты прав! --  сказал он полушутливо. -- ‚о всЯком случае,
ты прав насчет отношениЯ этого стихотворениЯ  к  музыке.  Ћбраз "от  дали  к
дали" и главнаЯ мысль моих стихов идут и правда от музыки, а Я этого не знал
и не замечал.  ‡агубил ли  Я  эту  мысль и  исказил  ли этот образ, не знаю;
возможно, ты прав. Љогда  Я сочинЯл  эти стихи, речь в них шла ведь уже не о
музыке,  а  об одном  ощущении, ощущении,  что  эта  прекраснаЯ  музыкальнаЯ
метафора показала  мне свою  нравственную сторону  и стала  во мне призывным
кличем, зовом жизни. ЏовелительнаЯ форма этого  стихотворениЯ,  котораЯ тебе
особенно не  нравитсЯ, не  говорит  о  желании  приказывать  и  поучать, ибо
приказ, призыв обращены только ко  мне самому. „аже если бы ты и так не знал
это, дорогой мой, ты мог бы вычитать это из последнего стиха. €так, Я что-то
понЯл, узнал, открыл длЯ  себЯ и  хочу втолковать,  втемЯшить смысл и мораль
своего открытиЯ себе самому. Џоэтому-то  стихотворение это и застрЯло у менЯ
в памЯти -- хоть и без моего  ведома. •ороши эти стихи или плохи, цели своей
они, стало быть, достигли, их  призыв продолжал жить во мне и  не был забыт.
‘егоднЯ он опЯть звучит  длЯ менЯ как бы по-новому; это прекрасное ощущение,
твоЯ  насмешка его  не испортит. Ќо мне пора уходить. ‘лавные  были времена,
товарищ мой, когда мы, оба студенты, часто позволЯли себе нарушать правила и
засиживатьсЯ за разговорами до  поздней ночи. Њагистру нельзЯ позволить себе
это, а жаль!
     -- Ax, -- сказал ’егулЯриус, -- вполне можно было бы, да храбрости нет.
     Љнехт, засмеЯвшись, положил руку ему на плечо.
     -- —то касаетсЯ храбрости, дорогой мой,  то Я  способен  и не на  такие
проделки. ‘покойной ночи, старый ворчун!
     Ћн весело покинул келью друга, но по дороге, в пустых по-ночному дворах
и   проходах  поселка,  к  нему  опЯть  вернулась  серьезность,  серьезность
прощаниЯ.  Џрощание всегда  будит  воспоминаниЯ, и на этом пути его охватило
воспоминание о том первом разе, когда он, еще мальчиком, только что поступив
в  вальдцельскую  школу,  сделал свой первый, полный  надежд  и предчувствий
обход ‚альдцелЯ  и vicus lusorum.  €  лишь  теперь, среди остывших за  ночь,
умолкших деревьев и зданий, он до боли остро почувствовал, что все это видит
в последний  раз, в  последний  раз слышит, как затихает  и  засыпает  такой
оживленный в течение днЯ поселок,  в  последний  раз смотрит  на  огонек над
будкой привратника, отражающийсЯ в бассейне фонтана, в  последний раз  -- на
ночные  облака над деревьЯми своего  магистерского сада. Њедленно обходЯ все
дорожки и уголки деревни  игроков,  он почувствовал желание еще раз отворить
калитку своего сада и войти в него,  но у  него не было с собой ключа, и это
сразу заставило его  опомнитьсЯ и  образумитьсЯ. Ћн  вернулсЯ в свое  жилье,
написал  несколько писем, в том числе в столицу, „езиньори, где извещал того
о  своем  приезде,  затем  освободилсЯ  от  душевной  смуты  этого  часа   в
сосредоточенной медитации, чтобы набратьсЯ  до следующего днЯ  сил длЯ своей
последней работы в Љасталии, разговора с руководителем Ћрдена.
     ЏоднЯвшись  на другое  утро в  обычное времЯ, магистр  вызвал  машину и
уехал,  отъезд  его мало кто  заметил,  и  значениЯ  никто  ему  не  придал.
Ќапоенным  первыми  туманами  ранней осени утром  он направилсЯ в  ѓирсланд,
приехал  туда   к  полудню  и  велел  доложить  о  своем  прибытии  магистру
Ђлександру, главе Ћрдена. ‘ собой он привез,  завернув его в сукно, красивый
металлический  ларец,  который  взЯл из  потайного Ящика  своей  канцелЯрии,
ларец, где хранились символы его сана, печати и ключи.
     ‚  "большом"  секретариате  руководства  Ћрдена его  принЯли  несколько
удивленно, такого почти  не бывало,  чтобы какой-либо магистр поЯвилсЯ здесь
без  предупреждениЯ  или  без  приглашениЯ.  Џо  указанию  главы Ћрдена  его
накормили, затем отвели ему  длЯ  отдыха келью  в старой обходной галерее  и
сказали,  что досточтимый надеетсЯ освободитьсЯ длЯ него через два-три часа.
Ћн  попросил  экземплЯр  орденского устава, сел, прочел всю  эту  брошюру  и
лишний  раз удостоверилсЯ  в  простоте и  законности своего намерениЯ,  хотЯ
объЯснить словами его  смысл и внутреннюю  справедливость  ему  даже  сейчас
казалось,  в общем-то,  невозможным. Ћн  вспомнил  одну  статью устава,  над
которой ему  когда-то, в последние дни его студенчества и юношеской свободы,
предложили задуматьсЯ, это было перед его вступлением в Ћрден. Ћн прочел эту
статью и,  погрузившись в размышлениЯ, почувствовал, как  не похож он сейчас
на того  робкого  юного репетитора,  которым он  был  тогда.  "…сли  высокаЯ
инстанциЯм  --  говорилось  в  этом  месте  устава,  --  призывает  тебЯ  на
какую-нибудь должность, знай: каждаЯ ступень вверх по лестнице должностей --
это шаг не к свободе, а к  свЯзанности. —ем больше могущество должности, тем
строже  служба. —ем  сильнее  личность, тем предосудительней  произвол". Љак
непререкаемо и определенно  звучало все это когда-то  и как с тех пор не  то
что изменилось длЯ него, а даже стало противоположным значение многих  слов,
особенно таких скользких, как "свЯзанность",  "личность",  "произвол"!  € до
чего все-таки  были  они красивы, Ясны,  крепки  и  внушительны, эти  фразы,
какими абсолютными, вечными, насквозь правдивыми могли они казатьсЯ молодому
уму! Ћ,  такими  они  и были  бы в  самом  деле, будь ЉасталиЯ  миром,  всем
разнообразным и все-таки неделимым миром, а  не  мирком  в мире, не  куском,
смело и насильственно вырезанным из мира куском! …сли  бы землЯ была элитной
школой, если бы Ћрден был содружеством всего человечества, а глава Ћрдена --
богом, как совершенны были бы тогда эти статьи и весь устав! Ђх, если бы так
было, какой прелестной, какой цветущей и невинно-прекрасной была бы жизнь! €
когда-то ведь так оно и было, когда-то  он мог так смотреть на это: на Ћрден
и на  касталийский  дух  --  как  на  нечто  божественное и  абсолютное,  на
Џровинцию  -- как  на  мир, на  касталийцев  -- как  на  человечество,  а на
некасталийскую  часть вселенной  --  как на  некий  младенческий мир, как на
преддверие   Џровинции,  как   на  целину,  котораЯ  еще  ждет  возделки   и
освобождениЯ, с благоговением взираЯ на Љасталию и  порой посылаЯ туда таких
милых гостей, как юный Џлинио.
     ЉакаЯ страннаЯ вещь произошла, однако, и  с ним самим, €озефом Љнехтом,
и  с его собственной душой!  ђазве  прежде,  вчера  еще,  не смотрел  он  на
свойственный   ему   способ   постигать   и  познавать,   на   то   ощущение
действительности,  которое   он   называл  "пробуждением",   как  на   некое
продвижение, шаг за шагом,  к сердцу мира,  к центру истины, как на нечто  в
какой-то  мере абсолютное, как на некий путь, некое поступательное движение,
которое, хотЯ совершить его  можно лишь шаг за  шагом, по  сути непрерывно и
прЯмолинейно?  ђазве когда-то,  в  юности,  ему  не  казалось  пробуждением,
прогрессом, не  казалось безусловно ценным и правильным  признавать  внешний
мир в лице Џлинио, но сознательно и четко отмежевыватьсЯ  от этого мира  как
касталиец? € снова это было прогрессом и чем-то существенным, когда он после
долгих сомнений остановил свой выбор на игре в  бисер и вальдцельской жизни.
€ снова -- когда согласилсЯ, чтобы мастер ’омас взЯл его на службу, а мастер
музыки принЯл в  Ћрден, и  когда  позднее сам  стал магистром.  ќто были все
маленькие или большие шаги на прЯмом с  виду пути  -- однако теперь, в конце
этого пути, он отнюдь  не стоЯл в сердце мира  и средоточии истины,  нет,  и
теперешнее пробуждение тоже состоЯло лишь в том, что он как бы открыл глаза,
увидел себЯ в  новом положении и пыталсЯ приспособитьсЯ к новой ситуации. ’а
же  строгаЯ,  ЯснаЯ,  определеннаЯ,  прЯмаЯ  тропа,  что  приводила  его   в
‚альдцель, в Њариафельс,  в Ћрден, к магистерству, уводила его теперь прочь.
’о, что было чередой актов пробуждениЯ, было одновременно чередой  прощаний.
ЉасталиЯ, игра в бисер, сан магистра -- все это были темы, которые надо было
проварьировать и исчерпать, пространства, дали, которые  надо было прошагать
и переступить. Ћни были у него уже  позади. € когда-то, думаЯ и поступаЯ  не
так, как сегоднЯ,  а прЯмо противоположным  образом, он Явно все-таки что-то
уже  знал  или,  во  всЯком случае, догадывалсЯ об  этом  подвохе;  разве не
озаглавил он то стихотворение студенческих  лет, где речь шла о ступенЯх и о
прощаниЯх, кличем "Џереступить пределы!"?
     €так,  путь его  шел  по  кругу, или  по эллипсу,  или по  спирали, как
угодно, только  не по прЯмой, ибо прЯмолинейность была Явно свойственна лишь
геометрии, а не природе и жизни. Ќо обращенному к самому себе ободрительному
призыву этих  стихов  он,  даже когда  давно забыл  и их,  и свое  тогдашнее
пробуждение, следовал преданно; пусть не безупречно, пусть не без колебаний,
сомнений, слабости и  борьбы, но он шагал ступень за ступенью, даль за далью
отважно,  сосредоточенно  и более или  менее  весело, не так  лучезарно, как
старый мастер музыки,  но без усталости,