ую  роль  -- может быть, это покажетсЯ
странно или смешно, но вот что Я нашел тогда в жизни и свой  масштаб  в  ней
нашел  тоже,  потому  что  выдающимсЯ  хирургом  Я  никогда не был и больших
операций не делал, а вот это была жизнь, и именно  глубокаЯ  жизнь  взаимных
отношений.
     Џотом  кончилась  война  и  началась  оккупациЯ,  Я  был во французском
‘опротивлении три года, потом снова в армии, а потом  занималсЯ  медицинской
практикой до 1948 года...

     <i>- Ђ что в ‘опротивлении делали?</i>

     - Ќичего  не делал интересного; это самаЯ, можно сказать, позорнаЯ вещь
в моей жизни, что Я ни во времЯ войны,  ни  во  времЯ  ‘опротивлениЯ  ничего
никогда  не сделал специально интересного или специально героического. Љогда
менЯ демобилизовали, Я решил вернутьсЯ в Џариж и вернулсЯ отчасти законно, а
отчасти незаконно. ‡аконно в том отношении, что Я  вернулсЯ  с  бумагами,  а
незаконно  потому,  что Я их сам написал. Ѓыло очень забавно. Њама и бабушка
эвакуировались  в  область   ‹имож,   и   когда   менЯ   демобилизовали,   Я
демобилизовалсЯ  в лагерь ђ‘•„ в Џо -- надо было куда-то ехать. џ попал туда
и стал разыскивать маму и бабушку, Я знал, что они где-то тут, до менЯ дошло
письмо, которое они мне писали месЯца за три до этого, оно путешествовало по
всем армейским инстанциЯм. € Я их обнаружил в маленькой деревне;  мама  была
больна,  бабушка  была  немолода,  и  Я решил, что мы все вернемсЯ в Џариж и
посмотрим, что там можно делать. Џервой  моей  мыслью  было  перебратьсЯ  во
"”ранс  ‹ибр"  ("‘вободнаЯ  ”ранциЯ", патриотическое движение, примкнувшее к
антифашистской коалиции; группировалось главным образом в  Ђнглии),  но  это
оказалось  невозможным,  потому что к тому времени Џиренеи были блокированы.
Њожет быть,  кто-нибудь  более  предприимчивый  и  пробралсЯ  бы,  но  Я  не
пробралсЯ.
     Њы  доехали  до  какой-то  деревни  недалеко  от  демаркационной  линии
оккупированной зоны, и Я пошел в мэрию. ’огда на  мне  была  полнаЯ  военнаЯ
форма,  кроме  куртки,  которую  Я  купил,  чтобы спрЯтать под ней как можно
больше военного обмундированиЯ, и Я отправилсЯ к  мэру  объЯснить,  что  мне
нужен  пропуск.  Ћн  мне  говорит:  "‚ы  знаете, это невозможно, боюсь, менЯ
расстрелЯют за это". Ќикому не разрешалось переходить  демаркационную  линию
без немецкого пропуска. џ уговаривал его, уговаривал, наконец он мне сказал:
"‡наете,  что  мы  сделаем:  Я  здесь, на столе, положу бумаги, которые надо
заполнить; вот здесь лежит печать мэрии, вы возьмите, поставьте печать --  и
украдите  бумаги.  …сли  вас  арестуют,  Я на вас же скажу, что вы их у менЯ
украли". Ђ это все, что мне было  нужно,  мне  бумаги  были  нужны,  а  если
словили  бы, его и спрашивать бы не стали, все равно посадили бы. џ заполнил
эти бумаги, и мы проехали линию, это тоже было очень  забавно.  Њы  ехали  в
разных  вагонах  -- мама, бабушка и Я -- не из конспирации, а просто мест не
было; и в моем купе было четыре французских  старушки,  которые  дрожали  со
страху,  потому  что  были  уверены,  что  немцы  их  на кусочки разорвут, и
совершенно пьЯный французский солдат, который все кричал,  что  вот  поЯвись
немец,   он   его   --  бум-бум-бум!  --  сразу  убьет...  €  старушки  себе
представлЯли: войдет немецкий контроль, солдат закричит, и нас всех  за  это
расстрелЯют.  Ќу, Я с некоторой опаской ехал, потому что, кроме этой куртки,
на мне все было военное,  а  военным  не  разрешалось  въезжать  --  вернее,
разрешалось,  но их сразу отбирали в лагерЯ военнопленных. џ решил, что надо
как-то так встать, чтобы контроль не видел менЯ ниже плеча; поэтому Я  своим
спутникам  предложил ввиду того, что Я говорю по-немецки, чтобы они мне дали
свои паспорта, и Я буду разговаривать с контролем. €  когда  вошел  немецкий
офицер,  Я  вскочил, встал к нему вплотную, почти прижалсЯ к нему так, чтобы
он ничего не мог видеть, кроме моей куртки, дал ему бумаги, все объЯснил, он
менЯ за это еще благодарил, спросил, почему  Я  говорю  по-немецки,  --  ну,
культурный человек, училсЯ в школе, из всех Языков выбрал немецкий (что было
правдой,  а  выбрал-то Я его потому, что уже его знал и потому надеЯлсЯ, что
работать надо будет меньше, но это дело другое...). € так мы проехали.
     Ђ потом приехали в Џариж и поселились, и  у  нас  был  знакомый  старый
французский  врач,  еще довоенного изделиЯ, до первой мировой войны, который
уже  был  членом  французского  медицинского  ‘опротивлениЯ,   и   он   менЯ
завербовал.  ‡аключалось  это в том, что ты числилсЯ в ‘опротивлении, и если
кого-нибудь из ‘опротивлениЯ ранили, или нужны были лекарства, или надо было
кого-то посетить, то посылали к одному из этих врачей, а не  просто  к  кому
попало.  Ѓыли  Ячейки,  приготовленные  на  момент освобождениЯ Џарижа, куда
каждый врач был заранее приписан, чтобы, когда будет восстание, каждый знал,
куда ему идти. Ќо Я в свою Ячейку так и не попал, потому что за  полтора-два
года  до восстаниЯ менЯ завербовало французское "пассивное ‘опротивление", и
Я занималсЯ мелкой хирургией в подвальном помещении госпиталЯ  Ћтель-„ье,  и
поэтому,  когда  началось восстание, Я пошел туда -- там было гораздо больше
работы, там Я был нужнее. Љроме того, очень было важно, чтобы там были люди,
которые  могли  законно  требовать   новых   припасов   лекарств   и   новых
инструментов,  чтобы их переправлЯть: к нам приходили из этих Ячеек, а мы им
передавали казенные инструменты, иначе им невозможно было бы получить  их  в
таком  количестве.  Ћдно  времЯ  французскаЯ полициЯ поручила мне заведовать
машиной скорой помощи во времЯ бомбежек, и это давало возможность перевозить
куда надо нужных ‘опротивлению людей.
     Ђ еще Я работал в больнице Ѓрока, и немцы решили, что отделение, где  Я
работал,  будет  служить  отделением  экспертизы,  и  к  нам посылали людей,
которых они хотели отправлЯть на принудительные работы в ѓерманию.  Ђ  немцы
страшно  боЯлись  заразных  болезней,  поэтому  мы выработали целую систему,
чтобы  когда  делались  рентгеновские  снимки,  на  них  отпечатывались   бы
какие-нибудь  туберкулезные  признаки.  ќто  было очень просто: мы их просто
рисовали. ‚се, кто там работал, работали вместе, иначе было  невозможно,  --
сестра  милосердиЯ,  другаЯ  сестра  милосердиЯ,  один  врач,  Я, мы ставили
"больного", осматривали его на рентгене, рисовали на. стекле то,  что  нужно
было,  потом ставили пленку и снимали, и получалось, что у него есть все что
нужно. Ќо это, конечно, длилось не так долго,  нельзЯ  было  без  конца  это
делать, нужно было уходить.

     <i>- ‘лишком много больных у вас оказывалось?</i>

     - ’о  есть  все,  все,  никого  не  пропускали;  если не туберкулез, то
что-нибудь другое, но мы никого не пропустили за год с лишним.

     <i>- ‡а год с лишним одни калеки?</i>

     - „а, одни калеки. Ќу, объЯснЯли, что, знаете, такое времЯ: недоедание,
молодежь некрепкаЯ... Ќу а потом немцы все же начали недоумевать, и тогда  Я
принЯлсЯ  за  другое:  в  русской  гимназии  преподавать -- от одних калек к
другим!
     …ще одно интересное открытие периода войны, оккупации. Ћдна из вещей, с
которыми нам в жизни, и тем более в молитве, приходитсЯ боротьсЯ, это вопрос
времени. Њы не умеем -- а надо научитьсЯ -- жить в мгновении, в  котором  ты
находишьсЯ;  ведь  прошлого  больше  нет,  будущего  еще нет, и единственный
момент, в котором ты можешь жить, это теперь; а ты не живешь, .  потому  что
застрЯл позади себЯ или уже забегаешь вперед себЯ. € дозналсЯ Я до чего-то в
этом  отношении милостью Ѓожией и немецкой полиции. ‚о времЯ оккупации Я раз
спустилсЯ в метро, и менЯ сцапали,  говорЯт:  покажи  бумаги!..  џ  показал.
”амилиЯ  моЯ  пишетсЯ  через два "о" (Bloom.). Џолицейский смотрит, говорит:
"Ђрестовываю! ‚ы англичанин и  шпион!"  џ  говорю:  "Џомилуйте,  на  чем  вы
основываетесь?"  --  "—ерез  два "о" фамилиЯ пишетсЯ". џ говорю: "‚ том-то и
дело -- если бы Я был англичанин-шпион, Я как угодно называлсЯ бы, только не
английской фамилией". -- "Ђ в таком случае, что вы такое?" --  "џ  русский".
(ќто  было  времЯ,  когда  советские армии постепенно занимали ѓерманию.) Ћн
говорит: "Ќе может быть, неправда, у русских глаза  такие  и  скулы  такие".
"Џростите, вы русских путаете с китайцами". "Ђ, -- говорит, -- может быть. Ђ
все-таки, что вы о войне думаете?" Ђ поскольку Я был офицером во французском
‘опротивлении,  Ясно  было, что все равно не выпустЯт, и Я решил хоть в свое
удовольствие быть арестованным. ѓоворю: "—уднаЯ война  идет  --  мы  же  вас
бьем".  "Љак, вы, значит, против немцев?.." -- "„а". -- "‡наете, Я тоже (это
был французский полицейский на службе у немцев), убегайте поскорее..."  ќтим
и закончилось, но за эти минуты случилось что-то очень интересное: вдруг все
времЯ,  и  прошлое  и  будущее,  собралось в одно это мгновение, в котором Я
живу, потому что подлинное прошлое, которое на самом деле  было,  больше  не
имело права существовать, менЯ за это прошлое стали бы расстреливать, а того
прошлого,  о котором Я собиралсЯ им рассказывать во всех деталЯх, никогда не
существовало. Ѓудущего, оказываетсЯ, тоже нет, потому что  будущее  мы  себе
представлЯем,  только  поскольку можем думать о том, что через минуту будет.
€, осмыслив все это после, Я обнаружил, что можно все времЯ  жить  только  в
настоЯщем...  €  молитьсЯ  так  -- страшно легко. ‘казать "ѓосподи, помилуй"
нетрудно; а сказать "ѓосподи, помилуй" с оглЯдкой,  что  это  только  начало
длиннющей молитвы или целой всенощной, пожалуй, гораздо труднее.
     Ќу,  и  тем  временем  было  десЯть  лет тайного монашества, и это было
блаженное  времЯ,  потому  что,  как  ”еофан  (‘вЯтитель  ”еофан   ‡атворник
(1815--1894),  автор многих сочинений о духовной жизни) говорит: Ѓог да душа
-- вот и весь монах... € действительно был Ѓог и была душа, или душонка,  --
что бы там ни было, но, во всЯком случае, Я был совершенно защищен от мнениЯ
людей. Љак только вы надеваете какую-нибудь форму, будь то военнаЯ или рЯса,
люди   ожидают   от   вас   определенного   поведениЯ,   и   вы  уже  как-то
приспосабливаетесь. € тут Я был в военной форме,  значит,  от  менЯ  ожидали
того,  что военнаЯ форма предполагает, или во врачебном халате, и ожидали от
менЯ того, что ждут от врача, и весь строй внутренней <b>жизни</b> оставалсЯ
свободным, подчинЯлсЯ лишь руководству моего духовника.
     ‚от тут  Я  уловил  разницу  между  свободой  и  безответственностью  в
свободе.  Џотому что его действительной заботой было: ты должен строить свою
душу, остальное все второстепенно. џ, например, одно времЯ  страшно  увлексЯ
мыслью  сделать  медицинскую  карьеру  и  решил сдавать специальный экзамен,
чтобы получить специальную степень. џ ему это сказал, он на менЯ посмотрел и
сказал: знаешь, это же чистое тщеславие. џ говорю: ну, если хотите, Я  тогда
не  буду...  Ќет,  говорит,  ты  пойди  на экзамен -- и провались, чтобы все
видели, что ты ни на что не годен. ‚от такой совет: в чисто профессиональном
смысле это нелепость, никуда не годитсЯ такое суждение. Ђ Я ему за это очень
благодарен. џ действительно сидел на экзамене,  получил  ужасающую  отметку,
потому  что  написал  Ѓог  весть что даже и о том, что знал; провалилсЯ, был
внизу списка, который был в метр длиной; все говорили: ну знаешь, никогда не
думали, что ты такаЯ остолопина... € чему-то научилсЯ, хотЯ это и  провалило
все  мое  будущее  в  профессиональном  смысле, но тому, чему он <b>менЯ</b>
тогда научил, он бы менЯ никогда не научил речами  о  смирении.  Џотому  что
сдать  блестЯще  экзамены, а потом смиренно говорить: да нет. ѓосподь помог,
-- это слишком легко.
     Ђ еще до этого, когда Я работал с молодежью и  как  будто  у  менЯ  это
получалось,  отец  Ђфанасий  позвал  менЯ, сказал: "’ы слишком преуспеваешь,
слишком доволен собой, ты становишьсЯ звездой -- брось все". џ  ему  говорю:
"•орошо,  что  Я  должен  сделать,  надо  ли  объЯснЯть причину? ѓлупо будет
сказать: Я хочу стать свЯтым, поэтому больше не буду работать с  молодежью".
Ћн  мне  ответил:  "„а нет, собери других руководителей, скажи им: Я слишком
занЯт медициной, это менЯ увлекает больше,  чем  работа  с  молодежью,  и  Я
ухожу.  …сли  они  будут  возмущатьсЯ,  пожми  плечами  и  скажи:  знаете, Я
пробиваюсь в жизни по-своему, вы стройте свою жизнь по-вашему. ’олько  чтобы
никто не догадалсЯ, что у тебЯ самые благие побуждениЯ".
     ’о  же было и с постригом. џ говорил уже, что Я дал монашеский обет, но
отец Ђфанасий все менЯ  в  мантию  не  постригал;  Я  его  все  просил  менЯ
постричь,  он говорит: "Ќет! ’ы не готов себЯ отдать до конца". џ говорю: да
готов! "Ќет, вот когда ты придешь ко мне и скажешь: Я пришел, делай со  мной
что хочешь, и Я готов вот сейчас не вернутьсЯ домой, и никогда не дать своим
родным  знать,  что  со  мной случилось, и не заботитьсЯ об их судьбе, что с
ними стало, -- вот  тогда  мы  с  тобой  поговорим.  „о  тех  пор,  пока  ты
тревожишьсЯ  о  своей матери или о бабушке, тебе не пришло времЯ пострига --
ты Ѓогу не доверилсЯ, на послушание не положилсЯ". € с этим  Я  билсЯ  очень
долго,  должен  сказать. “ менЯ не хватало ни веры, ни духа -- ничего. Ћчень
много времени потребовалось, чтобы научитьсЯ, что  призыв  Ѓожий  абсолютен,
что  Ѓог  на  сделки  не  идет,  что  каждый  раз,  как Я обращаюсь к Ѓогу с
вопросом, Ћн отвечает: џ тебЯ зову -- твое дело отозватьсЯ безоговорочно.  €
так  Я  боролсЯ  то  против  воли Ѓожией, то против своей злой воли, пока не
понЯл очень Ясно, что пора сделать выбор: или Я  должен  сказать  "да",  или
перестать  считать себЯ членом –еркви, перестать ходить в церковь, перестать
причащатьсЯ, потому что никакого смысла нет причаститьсЯ,  а  потом  сказать
Ѓогу  --  нет;  и  никакого  смысла  нет, быть членом ’ела •ристова--и таким
членом, который отказываетсЯ выполнить …го волю.  €  --  это,  должно  быть,
покажетсЯ вам ужасным -- билсЯ Я так около полугода и в один прекрасный день
дошел  до  того, что битьсЯ уже больше не мог. Џомню, Я вышел утром из дому,
не знаЯ, что это будет за день; Я тогда преподавал в  гимназии  и  во  времЯ
какого-то урока вдруг понЯл, что выбор надо сделать сегоднЯ, сейчас. € после
последнего  урока  Я  пришел  к  отцу  Ђфанасию и сказал: "‚от Я пришел". --
"Њонахом  становитьсЯ?"  --  "„а".  €  тут  он  стал  задавать   мне   самые
невозвышенные  вопросы: "Ќу хорошо, садись. ‘андальи у тебЯ есть?" -- "Ќет".
-- "ЏоЯс есть?" -- "Ќет". -- "ќто есть?" -- "Ќет". --  "Ќу  хорошо,  это  мы
добудем, Я тебЯ постригу через неделю". Џотом помолчали, Я говорю: "Ђ теперь
мне  что делать?" џ ждал, что он мне скажет: вот будешь спать здесь на полу,
а остальное тебЯ не касаетсЯ. "Ќу а теперь иди домой". џ  говорю:  "‚  каком
смысле,  как  так?"  --  "„а,  ты  отказалсЯ  от  дома,  от родных, а теперь
возвращайсЯ туда по послушанию". ќто был  очень  трудный  момент,  Я  должен
сказать, но он ни на какой компромисс бы не пошел...
     “мер  отец  Ђфанасий  через  три  месЯца  после моего пострига; Я долго
недоумевал, что  мне  делать,  потому  что  после  такого  опыта  нахождениЯ
духовника  просто  обойти  всех  возможных  свЯщенников или представить себе
духовником ‘тефана, €вана, Њихаила или Џетра было слишком нелепо. Џомню, как
Я сидел у себЯ, мне было двадцать семь -- двадцать восемь лет, и Я  поставил
себе  вопрос:  что  делать?--и  вдруг  с  совершенной Ясностью у менЯ в душе
прозвучало: "‡ачем ты ищешь духовника? џ жив..." € на  этом  Я  кончил  свои
поиски.
     €  когда  он  уже  умер,  Я  стал  свЯщенником,  в  1948 году, по слову
человека,  которому  Я  очень  верил.   Ћн   был   французом,   православным
свЯщенником, до этого Я видел его один раз, когда мне было лет семнадцать, в
день,  когда  Я окончил среднюю школу и сдал экзамен на аттестат зрелости. Ђ
тут Я его встретил в Ђнглии на православно-англиканском съезде, и  он  прЯмо
ко  мне  пришел  и сказал: "‚ы нам здесь нужны, бросайте медицину, делайтесь
свЯщенником и переходите в Ђнглию". џ ему  тогда  сказал:  "‚ы  подумайте  и
скажите,  это  всерьез или нет. Џотому что если всерьез -- Я по вашему слову
поступлю". € он мне сказал, что это всерьез, и Я так и поступил и теперь ему
всегда напоминаю, что он ответствен за все  то  недоброе,  что  Я  делаю,  и
поэтому  его  дело  --  молитьсЯ.  € он еще усугубил это дело тем, что после
первой моей лекции на английском Языке он ко мне  подошел  и  сказал:  "Ћтец
Ђнтоний,  Я  за  всю  жизнь ничего такого скучного не слыхал". џ ему говорю:
"—то же делать, Я английского не знаю, мне пришлось лекцию написать и читать
как мог..." "’ак вот Я вам запрещаю отныне писать или по запискам говорить".
џ говорю: "ќто же будет ужасно, это будет комично!" Ћн говорит: "€менно.  ‚о
всЯком случае, это не будет скучно, мы сможем смеЯтьсЯ на ваш счет". € вот с
тех пор Я произношу лекции, говорю и проповедую без записок -- опЯть-таки на
его душу.