ал, но  в
ту же минуту покорилсЯ.  џ  был  уверен,  что  минута  эта  будет  длЯ  менЯ
последней. ЊенЯ поразило, когда вместо того, чтобы накинуть веревку  мне  на
шею, они свЯзали ею мне руки. Џотом они снЯли с менЯ рЯсу  и  прикрыли  менЯ
мешковиной. џ не сопротивлЯлсЯ и, не скрою от вас, сэр,  Я  был  в  какой-то
степени разочарован.  Љ  смерти  Я  уже  был  готов,  однако  во  всех  этих
приготовлениЯх было нечто более страшное, чем смерть. Љогда  нас  толкают  к
самому краю пропасти, где ждет смерть, м  смело  бросаемсЯ  вниз  и  нередко
бросаем вызов торжеству убийц, восторжествовав над ними. Ќо когда нас  ведут
туда шаг за шагом, когда на дают заглЯнуть вниз, а потом оттаскивают  назад,
мы терЯем вдруг всю нашу решимость и все терпение; мы  понимаем  тогда,  что
один смертельный удар был бы милостью в сравнении с промедлением, с тем, что
раз от разу откладываетсЯ, а  потом  опЯть  нависает  над  нами,  колеблетсЯ
неопределенностью своей терзает нам сердце. џ был готов ко всему,  к  только
не к тому, что последовало за этим.
     ‘вЯзанного веревкой, как преступника, как каторжника, прикрытого только
мешковиной, они поволокли менЯ по коридору.  џ  ни  разу  не  вскрикнул,  не
оказал им никакого сопротивлениЯ. Ћни спустились по лестнице, котораЯ вела в
церковь. џ шел за ними следом, вернее, они тащили менЯ за собою. Ћни  прошли
через боковой придел; близ него оказалсЯ темный проход, которого  Я  никогда
раньше не замечал. Њы вошли туда. ‚ конце его  была  низкаЯ  дверь,  котораЯ
выглЯдела зловеще.

     - Ќет, вам не удастсЯ замуровать менЯ здесь живым! - вскричал Я. -  ‚ам
не удастсЯ заточить менЯ в эту страшную тюрьму, сгноить менЯ в этой сырости,
отдать на съедение гадам! Ќет, этому никогда к бывать, вы отвечаете  за  мою
жизнь!
     ’ут они сразу же обступили менЯ, и тогда, в первый раз за все времЯ,  Я
вступил с ними в борьбу, стал призывать на помощь; они только этого и ждали;
им надо было, чтобы Я оказал им сопротивление. ’ут же позвали  монастырского
прислужника,  который  ждал  в  коридоре;  послышались  удары  колокола,  те
страшные удары, при звуке которых всей братии надлежит немедленно  разойтись
по кельЯм, ибо это означает, что обители произошло нечто  чрезвычайное.  Џри
первом же ударе колокол Я потерЯл всЯкую надежду на спасение.  “  менЯ  было
такое чувство,  что  в  обители  не  осталось  ни  одного  живого  существа;
окружавшие менЯ эту минуту монахи при мертвенном свете едва мерцавшей  свечи
были похожи на привидениЯ, что волокут  проклЯтую  душу  в  преисподнюю.  Ћн
потащили менЯ вниз по лестнице к этой двери, находившейсЯ  значительно  ниже
уровнЯ прохода, который мы миновали. Џрошло немало времени, прежде  чем  они
сумели ее открыть: то ли в руках у них был не тот ключ, то  ли  их  охватило
волнение при мысли о насилии, которое им предстоЯло совершить. Ќо  от  этого
промедлениЯ мне стало еще страшнее: Я представил себе,  что  под  эти  своды
никто  никогда  не  сходил,  что  Я  ЯвилсЯ  первой  жертвой,  которую  туда
собирались заточить, и что палачи мои твердо решили, что Я не  должен  выйти
оттуда живым. Њысли эти повергли менЯ  в  невыразимую  муку,  и  Я  принЯлсЯ
громко кричать, хоть и хорошо понимал,  что  ни  одна  живаЯ  душа  менЯ  не
услышит. Љрики мои  заглушались  скрипом  тЯжелой  двери,  котораЯ  подалась
только после того, как монахи все вместе, вытЯнув руки, стали изо всей  силы
толкать ее вперед, шаркаЯ все времЯ ногами по каменному полу.
     Ћни втолкнули менЯ туда, в то времЯ как настоЯтель  стоЯл  у  входа  со
свечой в руках и, как мне показалось, дрожал  от  открывавшейсЯ  его  глазам
ужасной картины. “ менЯ было достаточно времени, чтобы увидеть, как выглЯдел
подвал, в котором - Я был в этом уверен - мне предстоЯло окончить  мои  дни.
‘тены были каменные, над головою  нависал  сводчатый  потолок.  ‚  углу,  на
каменной глыбе, стоЯли распЯтие, череп, кружка с водой и лежал ломоть хлеба.
Ќа полу постелили рогожу, котораЯ должна была служить мне постелью.  „ругаЯ,
свернутаЯ, должна была заменить собою подушку. Њонахи швырнули менЯ  на  эту
подстилку и приготовились уйти. џ перестал им сопротивлЯтьсЯ; Я понимал, что
убежать все равно никуда не могу, но Я стал умолЯть их оставить мне хотЯ  бы
свечу и молил их об этом так горЯчо, как будто речь шла  о  том,  чтобы  мне
даровали свободу. ’ак, когда мы бываем придавлены большим горем, мысли  наши
разбегаютсЯ и дробЯтсЯ по мелочам. Њы не в силах  охватить  умом  того,  что
свершилось. Њы не ощущаем тЯжести навалившейсЯ на нас горы, а  только  уколы
впивающихсЯ в тело мелких камней.
     - ‚о имЯ христианского милосердиЯ, оставьте  мне  свечу,  хотЯ  бы  длЯ
того, чтобы Я мог защититьсЯ от гадов, которыми здесь, верно, все кишит.
     ќто  была  сущаЯ   правда,   Я   увидел,   как   потревоженные   светом
пресмыкающиесЯ неимоверной длины поползли по стенам. ‚се  это  времЯ  монахи
изо всех сил старались запереть тЯжелую дверь; они не проронили при этом  ни
единого слова.
     - “молЯю вас, _оставьте мне свечу хотЯ бы длЯ того, чтобы Я мог взирать
на этот череп_ вам нечего боЯтьсЯ, что если Я что-то  буду  видеть  в  таком
месте, то это облегчит мою участь. Ћставьте свечу; не  то,  когда  Я  захочу
молитьсЯ, мне придетсЯ _ощупью пробиратьсЯ_ к распЯтию. - ‡а это  времЯ  им,
правда с  трудом,  но  все  же  удалось  запереть  дверь,  и  Я  услышал  их
удалЯвшиесЯ шаги.
     ‚ы, пожалуй, не поверите мне, сэр, если Я скажу вам,  что  Я  сразу  же
погрузилсЯ в глубокий сон; но лучше уж никогда больше не спать, чем испытать
такое ужасное пробуждение. Љогда  Я  проснулсЯ,  _вокруг  все  было  так  же
темно_. Њне больше уже не суждено было видеть свет; не  суждено  следить  за
бегом часов и минут, которые долю за долей отмерЯют доставшиесЯ нам  муки  и
как будто тем самым их уменьшают. ‘лыша бой часов, мы знаем,  что  еще  один
час  нашего  страданиЯ  миновал  и  что  он  никогда  больше  не   вернетсЯ.
…динственным подобием часов длЯ менЯ было поЯвление монаха,  который  каждое
утро приносил мне хлеб и воду; Я прислушивалсЯ к его  шагам,  как  будто  то
были шаги любимого существа, звук их сделалсЯ длЯ менЯ пленительной музыкой.
’олько находЯсь в таком положении, в каком был Я, можно  понЯть,  как  много
могут значить длЯ  человека  такие  вот  вехи,  которыми  отсчитываешь  часы
бездействиЯ и полного мрака. ‚ам, разумеетсЯ, приходилось слышать, сэр,  что
глаза, очутившиесЯ впервые во тьме, вначале вообще ничего не видЯт, а  потом
постепенно привыкают к окружающему их  мраку  и  начинают  различать  в  нем
предметы, которые даже освещены длЯ них неким подобием света.  Ћчевидно,  та
же способность есть и у души, иначе как бы Я мог, находЯсь  в  этих  грозных
стенах, размышлЯть, принимать решениЯ и даже -  тешить  себЯ  надеждой?  ’ак
бывает, когда нам кажетсЯ, что весь мир  в  сговоре  против  нас;  всю  силу
нашего отчаЯниЯ мы обращаем тогда  на  дружеское  сочувствие  к  себе  и  на
снисхождение к собственной слабости. _Љогда же все вокруг льстЯт нам  и  нас
боготворЯт, мы безнадежно устаем и терзаем себЯ упреками_.
     “зник, ежечасно мечтающий о свободе,  менее  подвержен  апатии,  нежели
государь на престоле своем, окруженный лестью, сладострастием и пресыщением.
џ пришел к мысли, что бумаги мои находЯтсЯ в сохранности, что дело мое ведут
с надлежащим упорством, что мой  брат  очень  ревностно  за  него  взЯлсЯ  и
поручил его лучшему адвокату Њадрида, что они не посмеют убить  менЯ  и  что
всЯ обитель будет в ответе, если Я не смогу  ЯвитьсЯ  тотчас  же,  как  того
потребует суд; что сама принадлежность моЯ, к столь знатному  роду  ЯвлЯетсЯ
длЯ менЯ могучей защитой, пусть даже никто из членов семьи,  за  исключением
моего великодушного и пылкого •уана, не заступитсЯ за менЯ; что  коль  скоро
мне было позволено получить и прочесть первую записку адвоката и передал  ее
мне сам настоЯтель, то было бы нелепо  думать,  что  мне  могут  отказать  в
дальнейших сношениЯх с ним тогда, когда дело  продвинетсЯ  дальше.  ‚се  это
нашептывала мне надежда - и не без оснований. Ќо стоит мне только вспомнить,
какие мысли мне внушало  отчаЯние,  как  Я  содрогаюсь  даже  сейчас.  ‘амой
ужасной из всех была мысль, что монастырскаЯ община может убить  менЯ  _теми
средствами, которые  имеютсЯ  в  ее  распорЯжении_,  не  дав  мне  дождатьсЯ
свободы.
     ‚от, сэр, каковы были мои размышлениЯ; вы спросите, каковы же были  мои
занЯтиЯ. Њое положение было таково, что в них не было недостатка, и, как  бы
они ни претили мне, это все-таки были занЯтиЯ. џ имел возможность  молитьсЯ;
вера в бога была единственной моей опорой в одиночестве и во тьме,  и,  молЯ
господа только о том, чтобы мне были дарованы свобода и покой, Я чувствовал,
что по крайней мере не оскорблЯю его теми лицемерными молитвами,  которые  Я
был бы вынужден произносить, если бы пел в хоре. ’ам Я обЯзан был  принимать
участие  в  богослужении,  которое  мне  было   ненавистно,   а   длЯ   него
оскорбительно; здесь, в тюрьме, Я открывал перед ним сердце, и у  менЯ  было
такое чувство, что он, может быть, мне ответит. Ћднажды, когда зашел  монах,
приносивший мне хлеб и воду, Я  воспользовалсЯ  светом  свечи  и  переставил
распЯтие так, что теперь, проснувшись, мог сразу же нащупать его  руками.  Ђ
просыпалсЯ Я очень часто и, не будучи уверен, ночь это или день,  все  равно
читал молитвы. џ не знал, совершаетсЯ ли в эти часы  утреннЯЯ  или  вечернЯЯ
месса; у менЯ не было тогда ни утра, ни вечера, но  распЯтие  сделалось  длЯ
менЯ неким талисманом, которого Я непременно должен был  коснутьсЯ.  Ќащупав
его, Я говорил: "Њой бог не оставлЯет менЯ даже в  моей  темнице;  это  бог,
который сам страдал и который может сжалитьсЯ надо мной. ‚еличайшее из  моих
бедствий ничто в сравнении с тем,  что  •ристос,  претерпевший  унижение  за
грехи людей, выстрадал за менЯ!". € Я целовал лик его на распЯтии (нащупываЯ
его в темноте губами) с таким горЯчим волнением, какого у  менЯ  никогда  не
бывало тогда, когда Я видел его среди сиЯющих свечей, когда к нему поднимали
остию, а вокруг все было окутано ароматным дымом, вздымавшимсЯ из кадильниц,
когда блистали  всем  своим  великолепием  одежды  свЯщенников,  а  верующие
благоговейно молились, недвижно простертые перед ним.
     Ѓыли у менЯ и другие занЯтиЯ, менее достойные, но  неотвратимые.  ѓады,
которыми кишела темнаЯ Яма, куда Я был брошен,  заставлЯли  менЯ  все  времЯ
держатьсЯ настороже, вызываЯ в душе  чувство  вражды,  неотступной,  жалкой,
нелепой. ђогожа оказалась постеленной у самого театра  военных  действий.  џ
перенес ее в другое место, но гады не перестали менЯ преследовать.  ’огда  Я
положил ее вплотную к стене:  прикосновение  их  раздувшихсЯ  скользких  тел
нередко будило менЯ среди ночи и еще чаще  заставлЯло  менЯ  содрогатьсЯ  от
ужаса, когда Я не спал, стоило мне только ощутить на себе их влажный  холод.
џ нападал на них, Я старалсЯ напугать их  звуком  моего  голоса,  вооружалсЯ
против них рогожей; но больше всего менЯ  донимала  необходимость  постоЯнно
защищать от их непрошенных  вторжений  хлеб  и  кружку  с  водой,  куда  они
непременно  всЯкий  раз  пытались  залезть.  џ  принимал   множество   самых
необходимых предосторожностей, и все напрасно, ибо ничто мне не помогало, но
как-никак мне было чем себЯ занЯть. “верЯю вас, сэр, _в тюрьме этой  у  менЯ
было больше дела, нежели  в  монастырской  келье_.  ‘ражатьсЯ  со  змеЯми  в
темноте - это, может быть, самаЯ ужаснаЯ  борьба,  какаЯ  выпадает  на  долю
человека. Ќо что значит она в сравнении с другой борьбой -  с  теми  змеЯми,
которые бывают зачаты одиночеством человека, заточенного в четырех стенах, и
ежечасно рождаютсЯ у него в сердце?
     Ѓыло у менЯ и еще одно времЯпрепровождение -  занЯтием  Я  все  же  это
никак не могу назвать. ЏомнЯ, что час состоит из шестидесЯти минут, а каждаЯ
минута - из шестидесЯти секунд, Я вообразил, что смогу отсчитывать  времЯ  с
такою же точностью, как и монастырские часы, и исчислЯть, сколько времени  Я
провел в тюрьме и сколько его еще остаетсЯ. ’ак вот Я и сидел  и  считал  до
шестидесЯти; менЯ, правда, все времЯ разбирало сомнение, что  Я  _отсчитываю
минуты быстрее, чем монастырские часы_.  Љак  мне  тогда  захотелось  самому
превратитьсЯ в часы, дабы проникнутьсЯ равнодушием ко всему на  свете  и  не
иметь  никаких  пристрастий,  желаний,  _никакого  повода  длЯ  того,  чтобы
торопить бег времени!_ Џотом Я стал отсчитывать  его  медленнее.  ‘лучалось,
что за этой игрой не менЯ нападал вдруг сон (может быть, даже Я и принималсЯ
за нее в надежде, что он придет), но стоило мне проснутьсЯ, как Я сейчас  же
снова возобновлЯл прерванный счет. ‘идЯ на своей  подстилке,  Я  покачивалсЯ
как бы в такт маЯтнику, отсчитывал и  измерЯл  проходившие  часы  и  минуты,
лишенный того чудесного календарЯ, который нам дарован  природой,  -  с  его
восходами и закатами, с  предрассветной  и  сумеречной  росою,  с  пылающими
зорЯми и вечерними тенЯми. Љогда счет мой бывал прерван сном, - а Я даже  не
знал, сплю Я днем или ночью, - Я всЯкий раз пыталсЯ восполнить  пропущенное,
тут же принимаЯсь опЯть отсчитывать минуты и секунды, и мне это удавалось: Я
находил длЯ себЯ утешение в мысли, что, который бы это ни был  час,  он  все
равно  состоит  из  шестидесЯти  минут.  …ще  немного,  и  Я  бы,  вероЯтно,
превратилсЯ в того жалкого идиота, о котором Я  когда-то  читал  и  который,
привыкши подолгу слушать, как идут часы, так научилсЯ подражать их тиканью и
бою, что, когда часовой механизм останавливалсЯ, с совершеннейшей  точностью
воспроизводил то и другое {2}. ‚от из чего складывалась в те дни моЯ жизнь.
     Ќа четвертый день (а Я отсчитывал дни всЯкий раз, когда ко мне приходил
монах) тот, как обычно, положил на камень хлеб и поставил кружку с водой, но
почему-то медлил с  уходом.  …му  действительно  не  хотелось  сообщать  мне
какие-либо известиЯ,  могущие  заронить  в  мое  сердце  надежду;  это  было
несовместимо  ни  с  его  положением,  ни  с  этими  обЯзанностЯми,  которые
порожденнаЯ  монастырской  жизнью  нелепаЯ   озлобленность   надоумила   его
возложить на себЯ как покаЯние. ‚ы содрогаетесь, слыша это, сэр, но  тем  не
менее это сущаЯ правда:  человек  этот  думал,  что  служит  богу  тем,  что
созерцает страданиЯ себе подобного, которого заточили в тюрьму и обрекли  на
голод, беспросветный мрак и соседство со змеЯми. ’еперь  срок  его  покаЯниЯ
окончилсЯ, и он отшатнулсЯ от этого  зрелища.  “вы!  ‘колько  лжи  и  фальши
заключено в религии, котораЯ считает, что умножаЯ страданиЯ других, мы  этим
приближаемсЯ к тому богу, который хочет, чтобы каждый из нас был спасен.  €,
однако, именно этим занимаютсЯ в монастырЯх.  Њонах  этот  долго  колебалсЯ,
борЯсь с жестокостью своей натуры, и кончил тем, что ушел и запер  за  собой
дверь, чтобы иметь возможность еще какое-то времЯ помедлить. Ѓыть  может,  в
эти минуты он молилсЯ богу и просил его, продлеваЯ мои страданиЯ,  облегчить
все те, что выпали на его долю. Џолагаю, что  он  был  совершенно  искренен;
только если бы людей учили устремлЯть силы  свои  на  _‚еликую  †ертву_,  то
неужели бы они могли поверить, что собственнаЯ их  жизнь  или  чьи-то  чужие
жизни могут стать ей заменой? ‚ас удивлЯет, сэр, что вы слышите такие  слова
от католика, но втораЯ часть  моего  рассказа  должна  будет  поЯснить  вам,
почему Я их произнес. ‚ конце концов монах уже  не  смог  откладывать  далее
исполнение того, что  ему  поручили.  Ћн  был  вынужден  объЯвить  мне,  что
настоЯтель не осталсЯ глух к  моим  страданиЯм,  что  господь  коснулсЯ  его
сердца и смЯгчил его, и теперь он разрешает мне выйти из моей тюрьмы.
     Ќе успел он вымолвить этих слов, как Я вскочил и бросилсЯ вон оттуда  и
при  этом  так  громко  закричал,  что,  пораженный,  он  замер.   ‚ыражение
каких-либо чувств - вещь очень необычнаЯ в монастырЯх, а выражение радости -
это целое событие. Џрежде чем он успел прийти в себЯ от удивлениЯ, Я уже был
в проходе, который вел в церковь, и среди монастырских стен, которые  прежде
были длЯ менЯ  стенами  тюрьмы,  обрел  настоЯщее  раздолье.  ЊенЯ  охватило
удивительное  ощущение  свободы,  и  если  бы  в  эту  минуту  передо   мной
распахнулись ворота монастырЯ, то врЯд ли оно было бы сильнее. џ упал в этом
темном проходе на колени и возблагодарил господа. џ благодарил его за  свет,
за воздух, которые Я обретал вновь, и за то, что теперь  мог  дышать  полной
грудью. Љогда Я изливал все эти чувства, - а они были столь же искренни, как
и все остальные, которые вырывались у менЯ в этих стенах, - мне вдруг  стало
худо; у менЯ закружилась голова, должно быть, от избытка света,  которого  Я
столько времени был лишен. џ упал на пол и не помню уже, что  было  со  мной
потом.
     Ћчнувшись, Я увидел, что Я  лежу  у  себЯ  в  келье,  котораЯ  выглЯдит
совершенно так же, как тогда, когда Я ее оставил; был день, и Я убежден, что
заливавший ее свет больше способствовал моему выздоровлению, нежели всЯ пища
и укреплЯющие средства, которые мне теперь  в  изобилии  давали.  ‚  течение
всего днЯ до слуха  моего  не  донеслось  никаких  звуков,  и  у  менЯ  было
достаточно  времени,   чтобы   поразмыслить   о   возможных   причинах   той
снисходительности, которую  ко  мне  проЯвили.  Њне  пришло  в  голову,  что
настоЯтелю мог быть дан приказ вызвать менЯ или что, во всЯком случае, он не
в силах был не допустить  встреч  моих  с  адвокатом,  на  которых  тот  мог
настаивать как на необходимых ему длЯ ведениЯ моего дела. “же  под  вечер  в
келью ко мне зашли несколько монахов, они вели разговор о  вещах  совершенно
посторонних, притворились, что отсутствие мое истолковано ими как  следствие
болезни, и Я не стал их разубеждать. Љак бы невзначай они упомЯнули  о  том,
что родители мои, потрЯсенные надругательством над свЯтою верой,  которое  Я
учинил, выразив желание отречьсЯ от  принЯтого  обета,  уехали  из  Њадрида.
€звестие это очень взволновало менЯ, хоть Я и старалсЯ ничем  не  выказывать
своего волнениЯ. џ спросил их, сколько времени Я был _болен_. "—етыре  днЯ",
- ответили они. ќто подтвердило  мои  подозрениЯ  касательно  причины  моего
освобождениЯ, ибо в письме своем адвокат сообщал мне, что через  четыре  днЯ
он будет просить свиданиЯ со мной по поводу возбужденного мною  ходатайства.
Ћни ушли, но вскоре в келью ко мне ЯвилсЯ еще один посетитель.
     Џосле вечерни (от присутствиЯ на которой менЯ освободили) ко мне пришел
настоЯтель. Ћн был один. Ћн подошел к моему изголовью. џ пыталсЯ встать,  но
он дал мне понЯть, что хочет, чтобы Я успокоилсЯ, и сам уселсЯ  возле  менЯ,
устремив на менЯ спокойный, но проницательный взглЯд.
     - ’еперь ты убедилсЯ, что наказывать тебЯ в нашей власти?
     - џ никогда в этом не сомневалсЯ.
     - „абы ты не начал снова искушать эту власть и толкать  ее  на  крайние
меры воздействиЯ, которые, предупреждаю, ты не в силах будешь  выдержать,  Я
пришел сюда и требую, чтобы ты отказалсЯ от отчаЯнной  попытки  отречьсЯ  от
принЯтого тобой обета. ‡атеЯ твоЯ может только оскорбить господа,  длЯ  тебЯ
же все неизбежно закончитсЯ неудачей.
     -  Ћтец  мой,  не  вдаваЯсь  в   подробности,   которые   после   всего
предпринЯтого той и другой стороной,  оказываютсЯ  совершенно  ненужными,  Я
могу только ответить  вам,  что  буду  поддерживать  мое  ходатайство  всеми
средствами,  которые  волею  ЏровидениЯ  окажутсЯ  мне  доступными,  и   что
понесенное мною наказание только укрепило менЯ в моей решимости.
     - € это твое окончательное решение?
     - „а, и Я прошу вас  не  докучать  мне  больше  и  ничего  от  менЯ  не
требовать. ќто все равно ни к чему не приведет. Љакое-то  времЯ  он  молчал;
наконец Я услышал:
     - ’ак, значит, ты настаиваешь на том, чтобы завтра тебе дали свидание с
адвокатом?
     - „а. џ буду этого добиватьсЯ.
     - ‚о всЯком случае ты не должен сообщать ему о наказании, которому тебЯ
подвергали.
     ‘лова эти поразили менЯ.  џ  понЯл  все,  что  скрывалось  за  ними,  и
ответил:
     - Њожет быть, в этом и нет особой надобности, но скорее  всего  это  не
окажетсЯ излишним.
     - ’ы что же, хочешь разглашать  тайны  обители,  в  стенах  которой  ты
находишьсЯ?
     - Џростите менЯ, отец мой, за эти слова, но вы, очевидно, сознаете, что
превысили свои  полномочиЯ,  если  вы  сейчас  так  обеспокоены  тем,  чтобы
поступки ваши остались скрытыми. Ђ раз так, то  дело  не  в  раскрытии  тайн
монастырского устава, а в нарушении этого устава. Ћб этом-то мне и  придетсЯ
сказать.
     ЌастоЯтель ничего не ответил, а Я продолжал:
     - …сли вы злоупотребили данной вам  властью,  то,  хотЯ  потерпевшим  и
ЯвлЯюсь Я сам, всЯ вина ложитсЯ на вас.
     ЌастоЯтель поднЯлсЯ с места и, не говорЯ ни слова, ушел из кельи.
     Ќа следующий день Я присутствовал на утренней мессе. ‘лужба шла обычным
порЯдком, но к концу, когда все молЯщиесЯ уже вставали с колен,  настоЯтель,
с силой стукнув кулаком по аналою,  приказал  всем  не  двигатьсЯ  с  места.
ѓромовым голосом он возгласил:
     - Џрошу всю общину помолитьсЯ за одного монаха; господь оставил его,  и
он собираетсЯ совершить поступок, оскорбительный длЯ  ‚севышнего,  позорЯщий
церковь и пагубный длЯ его души.
     “слыхав эти грозные слова, трЯсущиесЯ от страха монахи снова опустились
на колени. џ был в их числе, как вдруг настоЯтель,  назвав  менЯ  по  имени,
вскричал:
     - ‚стань, негодЯй, встань и не осквернЯй нашего храма своим  нечестивым
дыханием!
     џ поднЯлсЯ в смЯтении, весь дрожа, укрылсЯ у себЯ в келье  и  оставалсЯ
там до тех пор, пока за мной не пришли и не вызвали в приемную, где менЯ уже
дожидалсЯ мой адвокат. ‘видание это ни к чему не привело, потому что при нем
присутствовал монах, ставший по желанию настоЯтелЯ свидетелем  всего  нашего
разговора, и адвокат, как оказалось, не имел права  потребовать,  чтобы  тот
удалилсЯ. Љак только мы доходили до обстоЯтельств дела, он  прерывал  нас  и
заЯвлЯл, что его обЯзанность  не  допускать  нарушениЯ  правил  поведениЯ  в
монастырской приемной. Љогда Я обращал внимание  адвоката  на  ту  или  иную
подробность, монах все начисто отрицал, уличал менЯ во лжи и в конце  концов
до такой степени сбил нас с предмета  нашего  разговора,  что,  только  ради
того, чтобы защитить себЯ, Я упомЯнул о понесенном мною наказании,  которого
тот не мог отрицать и о котором лучше всего свидетельствовал мой  измученный
вид. Љак только Я заговорил об этом, монах умолк (он старалсЯ не  пропустить
ни одного моего слова,  чтобы  все  доложить  настоЯтелю),  и  адвокат  стал
слушать менЯ с удвоенным вниманием. Ћн записывал  все,  что  Я  говорил,  и,
казалось, придавал этому больше значениЯ, чем Я думал и мог ожидать.
     Љогда беседа наша окончилась,  Я  вернулсЯ  к  себе  в  келью.  Ђдвокат
посещал менЯ и в последующие дни, и так продолжалось до тех пор, пока он  не
собрал все сведениЯ, необходимые длЯ того, чтобы вести мое дело. € в течение
всего этого времени в монастыре обращались со мною так, что у менЯ не  могло
быть ни малейшего повода длЯ жалоб. ќтим-то, вероЯтно, и  объЯснЯлась  столь
необычнаЯ длЯ всех  окружающих  снисходительность.  Ќо  как  только  адвокат
перестал у менЯ бывать, враждебность и преследованиЯ возобновились с прежнею
силой. џ снова сделалсЯ длЯ них человеком, с которым можно было нисколько не
считатьсЯ, и они соответственно стали обращатьсЯ со мной. џ убежден,  что  в
их намерениЯ входило не допустить, чтобы Я дожил до того днЯ, когда  в  суде
будет слушатьсЯ мое дело; во всЯком случае, можно  с  уверенностью  сказать,
что они употребили все средства длЯ того,  чтобы  этого  добитьсЯ.  Ќачалось
это, как Я уже говорил, со  днЯ  последнего  посещениЯ  адвоката.  Џрозвонил
колокол, сзывавший к очередной трапезе. џ собиралсЯ уже сесть на свое  место
за столом, как вдруг настоЯтель вскричал:
     - Џостойте! Џостелите ему посреди трапезной рогожу.
     Џриказание это было исполнено, менЯ заставили сесть на подстилку и дали
только хлеб и воду. џ съел маленький кусочек хлеба, оросив  его  слезами.  џ
предвидел, что менЯ ждет, и даже не  пыталсЯ  протестовать.  Љогда  читалась
послеобеденнаЯ молитва, мне было приказано выйти за  дверь,  дабы  от  моего
присутствиЯ благословение, о котором молили  все  собравшиесЯ,  не  утратило
своей силы.
     џ ушел к себе, а когда колокол зазвонил к вечерне, вместе со всеми стал
у дверей церкви. ЊенЯ удивило, что все уже  собрались,  а  двери  оставались
запертыми. Љогда колокол умолк, поЯвилсЯ настоЯтель; двери отворились, и всЯ
братиЯ стала поспешно входить в храм. џ пошел вместе со всеми, но настоЯтель
остановил менЯ:
     - _Људа ты идешь, негодЯй_! ‘той! - вскричал он.
     џ повиновалсЯ; всЯ община вошла в церковь, а Я осталсЯ стоЯть у дверей.
Ћтлучение это подействовало на менЯ угнетающе. Њедленно входившие в  церковь
монахи молча бросали на менЯ полные ужаса взглЯды; Я чувствовал  себЯ  самым
ничтожным существом на земле; мне хотелось провалитьсЯ куда-нибудь под пол и
не вылезать до тех пор, пока не окончитсЯ дело, возбужденное мною в суде.
     Ќа следующий день, когда Я отправилсЯ к утрене, повторилось все  то  же
самое, но к этому прибавились еще ужасающие, походившие на проклЯтиЯ  упреки
как перед началом мессы, так и потом, когда монахи  выходили  из  церкви.  џ
опустилсЯ на колени у церковных дверей. џ не сказал  ни  слова.  џ  не  стал
отвечать на их оскорблениЯ {3} и поддерживал в себе  присутствие  духа  едва
теплившейсЯ во мне надеждой, что и моЯ молитва дойдет до господа так же, как
звучное пение хора, с которым мне все же было очень горько расставатьсЯ.
     ‚  течение  днЯ  все   шлюзы   монастырской   злобы   и   мстительности
распахнулись. џ поЯвилсЯ в дверЯх трапезной. ‚ойти туда Я не смел. “вы, сэр,
знали бы вы только, как проходЯт у монахов часы трапез! ‚ эти  часы,  глотаЯ
свою еду, они оживленно  обсуждают  мелкие  монастырские  происшествиЯ.  Ћни
спрашивают друг друга: "Љто сегоднЯ опоздал к молитве?", "Ќа  кого  наложили
покаЯние?". ќто становитсЯ предметом  разговора,  и  подробности  их  жалкой
жизни  не  доставлЯют  им  никакой  другой  темы  длЯ  ненасытной  злобы   и
любопытства, неразлучных близнецов, что родЯтсЯ  в  монастыре.  џ  продолжал
стоЯть в дверЯх трапезной, пока наконец один из братии, которому  настоЯтель
кивнул, не попросил менЯ удалитьсЯ. џ вернулсЯ к себе в келью, переждал  там
несколько часов, и только после того, как зазвонили к вечерне, мне  принесли
еду, притом такую, от которой отшатнулсЯ бы даже самый голодный из голодных.
џ пыталсЯ все же съесть ее, но  так  и  не  мог  и,  слыша  удары  колокола,
отправилсЯ к вечерне: Я не хотел давать никакого повода к недовольству  тем,
что не исполнЯю свои обЯзанности. џ поспешил сойти вниз. Љак и утром,  двери
были заперты; служба уже началась, и мне снова пришлось уйти,  не  принЯв  в
ней участиЯ. Ќа следующий день мне не позволили присутствовать  на  утренней
мессе; та же самаЯ унизительнаЯ сцена повторилась, когда Я поЯвилсЯ в дверЯх
трапезной. ‚ келью мне посылали такую пищу, какую не стала бы есть и собака,
а всЯкий раз,  когда  Я  пыталсЯ  войти  в  церковь,  двери  ее  оказывались
запертыми. ЊенЯ преследовали множеством способов; они слишком  омерзительны,
слишком мелки длЯ  того,  чтобы  о  них  рассказывать  или  даже  просто  их
вспоминать, но вместе с тем они были столь мучительны, что с утра до  вечера
Я не знал покоЯ. ‚ообразите только, сэр, что шестьдесЯт  с.  лишним  человек
дали друг другу клЯтву сделать жизнь одного человека  невыносимой;  что  они
все сообща решили оскорблЯть его, преследовать,  всеми  способами  мучать  и
раздражать; а  потом  постарайтесь  представить  себе,  какова  будет  этому
несчастному выносить подобную жизнь. џ начал опасатьсЯ за свой рассудок,  да
и за свою жизнь, ведь как она ни была жалка, ее все же поддерживала  надежда
на благоприЯтный исход моего дела.
     Џостараюсь в нескольких чертах изобразить вам один из дней этой  жизни.
Ex uno disce omnes {Џо одному суди обо всех {4}  (лат.).}.  “тром  Я  шел  к
утренней мессе и, дойдЯ до дверей церкви, опускалсЯ на колени; войти  внутрь
Я не смел. ‚ернувшись к себе в келью, Я обнаружил, что  распЯтиЯ  моего  уже
нет. џ решил пойти пожаловатьсЯ настоЯтелю; в коридоре Я встретил одного  из
монахов и двоих воспитанников. ‡авидев менЯ, все они прижались к стене;  они
старательно подобрали подолы рЯс, словно боЯсь, что  Я  могу  осквернить  их
своим прикосновением.
     - ‚ам нечего боЯтьсЯ, - кротко сказал Я, - коридор достаточно широк.
     - Apage, Satana! {Ћтыди, сатана (лат.).} -  воскликнул  монах.  -  „ети
мои, - продолжал он, обращаЯсь к воспитанникам, - повторЯйте вслед  за  мной
"Apage, Satana!"; не подходите к этому дьЯволу, он осквернЯет рЯсу,  которую
носит и которую готовитсЯ с себЯ снЯть.
     ‚оспитанники отшатнулись от менЯ и, длЯ  того  чтобы  придать  изгнанию
дьЯвола еще большую силу, проходЯ мимо, плюнули  мне  в  лицо.  џ  вытер  их
плевки и подумал, как мало духа •ристова в обители тех,  кто  называет  себЯ
братьЯми во •ристе. „ойдЯ до кельи настоЯтелЯ, Я робко постучал в дверь.
     - ‚ходи с миром, - услышал Я в ответ и стал творить  молитву,  просЯ  у
бога, чтобы менЯ встретили миром. Ћтворив дверь, Я увидел настоЯтелЯ  и  еще
нескольких монахов, собравшихсЯ у него.  …два  завидев  менЯ,  настоЯтель  в
ужасе закричал и накрыл голову полою своей рЯсы. Њонахи  понЯли  этот  знак:
дверь тут же захлопнули у менЯ перед носом. ‚ этот день мне пришлось, сидЯ у
себЯ в келье, особенно долго ждать, пока мне принесут еду. Ќикакое  душевное
состоЯние не может подавить в человеке голод и жажду. Њного дней  уже  Я  не
получал той пищи, которой требует молодой, развивающийсЯ организм, тем более
что Я был высокого роста и очень исхудал. џ отправилсЯ на  кухню  попросить,
чтобы мне дали поесть. ‘тоило  мне  поЯвитьсЯ  в  дверЯх,  как  повар  начал
креститьсЯ; даже на кухню менЯ не пускали теперь дальше порога. …му вбили  в
голову, что во мне сидит бес, и он трЯссЯ от страха.
     - —то тебе надобно? - спросил он.
     - —то-нибудь поесть, - ответил Я, - только поесть.
     - ‹адно, получай, только не смей подходить ко мне близко, вот твоЯ еда.
     € он швырнул за порог требуху; Я был настолько голоден, что с жадностью
принЯлсЯ есть ее  прЯмо  с  полу.  Ћднако  на  следующий  день  счастье  мне
изменило: повар успел проведать тайный замысел монастырской общины  -  всеми
способами мучать тех, кто вышел у нее из повиновениЯ, - и  смешал  брошенные
мне объедки с золою, волосами и пылью. Њне  стоило  большого  труда  выбрать
какой-нибудь кусок, который при том, что Я был изнурен  голодом,  Я  все  же
решилсЯ бы съесть. Њне не дали в келью воды и  не  позволили  прикасатьсЯ  к
той, которую приносили в трапезную; мучимый жаждой, котораЯ становилась  еще
более жгучей от снедавшей менЯ тревоги, Я вынужден был становитьсЯ на колени
у краЯ колодца, и, так как у менЯ не  было  даже  кружки,  чтобы  зачерпнуть
воду, мне приходилось либо пить из пригоршни, либо  лакать  ее  как  собака.
‘тоило мне на несколько  минут  выйти  в  сад,  как,  воспользовавшись  моим
отсутствием, они проникали ко мне в келью и старались там все перевернуть  и
сломать. џ уже сказал, что у менЯ отнЯли распЯтие. Ќо Я продолжал все так же
опускатьсЯ на колени и повторЯть слова молитв перед камнем, на  котором  оно
стоЯло. Џотом унесли и камень. €з кельи моей постепенно исчезло  все:  стол,
стул, требник, четки; остались одни только голые стены.  Ѓыла  там,  правда,
кровать, но они сделали все длЯ того, чтобы Я не знал на ней ни часа  покоЯ.
€, однако, они все же боЯлись, как  бы  мне  не  выдалось  даже  коротенькой
передышки, и придумали длЯ этого новое средство, и если бы план  их  удалсЯ,
Я, вероЯтно, лишилсЯ бы не только сна, но и рассудка.
     Ћднажды ночью, проснувшись, Я увидел, что кельЯ моЯ в огне; в  ужасе  Я
вскочил с постели, но должен был тут же податьсЯ назад: менЯ окружало  целое
сонмище дьЯволов; на них были огненные одежды, из уст их извергалось  пламЯ.
‚не себЯ от ужаса, Я кинулсЯ к стене и убедилсЯ, что касаюсь рукой холодного
камнЯ. џ пришел в себЯ и тогда только сообразил, что все эти ужасные  фигуры
намалеваны на стенах фосфором длЯ того, чтобы менЯ напугать. џ снова  улегсЯ
в постель и заметил, что по мере  того  как  начинает  светать,  фигуры  эти
постепенно бледнеют и исчезают. џ принЯл отчаЯнное решение - во что бы то ни
стало пробитьсЯ к настоЯтелю и поговорить с ним.  џ  чувствовал,  что  среди
всех ужасов, которыми менЯ окружили, Я могу повредитьсЯ умом.
     ’олько около полуднЯ уже удалось мне заставить себЯ исполнить  принЯтое
решение. џ постучалсЯ в келью  настоЯтелЯ,  и,  когда  дверь  открылась,  он
встретил менЯ с таким же выражением ужаса на лице, как  и  при  моем  первом
поЯвлении, но принЯть менЯ ему все же пришлось.
     - Ћтец мой, - сказал Я, - вы должны выслушать менЯ, Я не  уйду  отсюда,
пока вы не сделаете того, о чем Я прошу.
     - ѓовори.
     - Ћни морЯт менЯ голодом,  того,  что  мне  дают,  недостаточно,  чтобы
поддержать мои силы.
     - Ђ разве ты этого не заслужил?
     - ‡аслужил Я или нет, ни божеские, ни человеческие  законы  не  осудили
еще менЯ на голодную смерть; и если приговор этот вынесен _вами_, то  знайте
- вы совершаете убийство.
     - ’ы еще на что-нибудь жалуешьсЯ?
     - „а, на все; менЯ не пускают в церковь; мне запрещают молитьсЯ, у менЯ
отнЯли распЯтие, четки и чашу со свЯтой водой. „аже у себЯ в келье Я не могу
теперь исполнЯть все то, что требует от менЯ свЯтаЯ вера.
     - —то требует от тебЯ свЯтаЯ вера!
     - Ћтец мой, хоть Я и  не  монах,  но  неужели  Я  по-прежнему  не  могу
оставатьсЯ христианином?
     - Ћтрекшись от принЯтого обета, ты лишил себЯ этого права.
     - „а, но ведь Я же осталсЯ человеком, и как человек... Ќо Я не взываю к
вашему милосердию, Я прошу, чтобы вы защитили менЯ  вашей  властью.  ‘егоднЯ
ночью на стенах намалевали изображениЯ бесов. Љогда Я  проснулсЯ,  Я  увидел
вокруг себЯ пламЯ и злых духов.
     - ’о же самое ты увидишь и перед смертью!
     - € Я буду  тогда  достаточно  наказан,  но  не  слишком  ли  рано  это
наказание началось?
     - Џризраки эти - порождение твоей нечистой совести.
     - Ћтец мой, если вы соизволите осмотреть мою келью,  то  увидите  следы
фосфора на стенах.
     - —тобы Я стал осматривать твою келью! —тобы Я туда вошел!
     - ‡начит,  просьба  моЯ  так  и  не  будет  удовлетворена?  Џрошу  вас,
употребите вашу власть во имЯ обители, во главе которой вы стоите.  Џомните,
что как только ходатайство мое перед судом будет предано гласности, все  эти
обстоЯтельства станут также известными, и судите сами, как отразЯтсЯ они  на
репутации всей общины.
     - ‚он отсюда!
     џ ушел; просьбу мою, во всЯком случае в отношении пищи,  удовлетворили,
но келью мою оставили разгромленной и опустошенной, и Я продолжал  пребывать
все   в   том   же   мучительном   отчуждении   от   монастырской    братии,
распространЯвшемсЯ не только на церковные службы, но  и  на  все  остальное.
‡аверЯю вас, это отлучение от жизни было до того ужасно, что Я часами бродил
по монастырю и всем его коридорам с единственной целью  попастьсЯ  на  глаза
кому-нибудь из монахов, которые - Я это знал - могли встретить  менЯ  только
упреками или проклЯтиЯми. „аже это было длЯ менЯ  лучше,  нежели  окружавшее
менЯ томительное молчание. џ, можно сказать, почти уже привык к их  выкрикам
и всЯкий раз в ответ только благословлЯл  их.  —ерез  две  недели  дело  мое
должно было разбиратьсЯ в суде; мне об этом ничего не было сообщено,  однако
настоЯтелЯ своевременно уведомили обо всем, и это ускорило его решение.  „лЯ
того чтобы не дать мне воспользоватьсЯ благоприЯтным исходом дела, он прибег
к тайному плану, жестокость  которого  превзошла  все,  что  могло  вместить
сердце человека - нет, Я  оговорилсЯ,  -  сердце  монаха.  Љакие-то  смутные
сведениЯ об этом Я получил в ту  же  ночь,  когда  обратилсЯ  с  просьбой  к
настоЯтелю, но если бы Я даже с самого начала узнал во всех  подробностЯх  о
том, сколь далеко зашли задуманные им козни  и  какими  способами  люди  эти
хотели достичь своей  цели,  то  мог  ли  Я  что-нибудь  сделать,  чтобы  им
помешать?
     ‚ тот вечер Я  вышел  побродить  по  саду;  сердцу  моему  было  как-то
особенно  тЯгостно.  …го  глухие  тревожные  удары  напоминали  собою  звуки
маЯтника, приближающего некий роковой час.
     ‘меркалось; сад был пуст; опустившись на колени, на свежем  воздухе  (в
единственном храме, который мне разрешалось посещать)  Я  пыталсЯ  молитьсЯ.
Џопытка, однако, оказалась напрасной; вскоре Я  перестал  произносить  слова
молитв, ибо они были уже лишены всЯкого смысла,  и,  совершенно  подавленный
невыразимой тЯжестью на душе и в теле, упал наземь и лежал, простертый  ниц,
оцепеневший, но не бесчувственный. џ увидел, как какие-то две фигуры  прошли
мимо, не заметив менЯ; они горЯчо о чем-то спорили.
     - Ќадо принЯть более решительные меры, - сказал один из  говоривших.  -
ќто ваша вина, что все так надолго отложили. …сли вы и в дальнейшем будете к
нему столь же безрассудно снисходительным, на вас лЯжет  ответственность  за
позор всей общины.
     - „а, но его решение непоколебимо, - сказал  настоЯтель  (ибо  этj  был
он).
     - ќто не может служить доводом против той меры, которую Я предлагаю.
     - ‚ таком случае он в ваших руках; только помните, Я не  будe  отвечать
за...
     ЏродолжениЯ разговора Я уже не расслышал. ‚се это вовсе не так напугало
менЯ, как вы могли бы подумать. ’е, кому  довелось  много  страдать,  всегда
готовы воскликнуть вслед за несчастным Ђгагом: "‘амое  горькое  уже  позади"
{5}. Ћни не подозревают, что именно в эту минуту обнажаетсЯ меч, которым  их
должны разрубить на куски. Ќочью, вскоре  после  того,  как  Я  уснул,  менЯ
разбудил  странный  шум  в  моей  келье.  џ  вскочил  с   постели   и   стал
прислушиватьсЯ. Њне показалось, что Я слышу  убегающие  шаги  босых  ног.  џ
знал, что дверь моЯ не запираетсЯ и поэтому кто угодно может  проникнуть  ко
мне в келью. Ќо мне все же думалось,  что  порЯдки  в  монастыре  достаточно
строгие и этого-то уж никак не допустЯт. Џоэтому волнение мое улеглось  и  Я
стал  уже  засыпать,  как  вдруг  менЯ  снова  разбудили.  Ќа  этот  раз   Я
почувствовал прикосновение чьей-то руки. џ снова вскочил;  вкрадчивый  голос
прошептал:
     - Ќе бойсЯ, Я твой друг.
     - Њой друг? „а разве у менЯ есть друзьЯ? € почему вы  Явились  в  такой
час?
     - ќто единственное времЯ, когда мне разрешено видетьсЯ с тобой.
     - ’ак кто же вы все-таки?
     - џ тот, кто без труда проходит сквозь эти  стены.  €  тот,  кто  может
сделать длЯ тебЯ то, что превыше человеческих сил, если только ты доверишьсЯ
ему.
     ‚ словах его было что-то страшное.
     - “ж не ‚раг ли рода человеческого искушает менЯ сейчас? - вскричал Я.
     Ќе успел Я произнести эти слова, как из коридора ко мне в келью  вбежал
монах (должно быть, все это времЯ он выжидал, ибо был одет).
     - —то случилось? - спросил он. -  ’ы  напугал  менЯ  своим  криком,  ты
произнес имЯ нечестивого. —то ты такое увидел? —его ты испугалсЯ? џ  овладел
собой и сказал:
     - џ ничего особенного не слышал. Џросто мне привиделись  страшные  сны,
вот и все. Ђх, брат €осиф, можно ли удивлЯтьсЯ, что после таких трудных дней
Я и по ночам не знаю покоЯ!
     Њонах ушел, и следующий день прошел как обычно; однако ночью менЯ снова
разбудил тот же вкрадчивый шепот. Ќакануне голос этот только  поразил  менЯ,
тут он менЯ ужаснул. ‚ темной келье, в  полном  одиночестве,  это  вторичное
вторжение неведомого существа окончательно менЯ сломило.  џ  уже  готов  был
думать, что это действительно враг рода  человеческого  соблазнЯет  менЯ.  џ
стал читать молитву, однако шепот, раздававшийсЯ, казалось, над  самым  моим
ухом, продолжалсЯ.
     - Џослушай, послушай менЯ, -  говорил  он,  -  и  ты  будешь  счастлив.
Ћтрекись  от  принЯтого  тобой  обета,  согласись,  чтобы   Я   стал   твоим
покровителем, и тебе не придетсЯ об этом жалеть. ‚стань с  кровати,  попирай
распЯтие, что валЯетсЯ в ногах, плюнь на образ  ЏресвЯтой  девы,  что  лежит
рЯдом, и...
     “слыхав эти слова, Я не мог удержатьсЯ и не закричать от  ужаса.  ѓолос
тут же умолк, и тот же самый, живший в соседней келье монах  снова  прибежал
ко мне и разразилсЯ такими же восклицаниЯми, что и накануне; когда он  вошел
ко мне со свечой в руке, Я увидел, что и распЯтие, и  образ  ЏресвЯтой  девы
положены в ногах моей  кровати.  “видев  монаха,  Я  вскочил  с  постели  и,
взглЯнув на распЯтие и на образ, узнал,  что  это  были  те  самые,  которые
недавно убрали из моей кельи. ‚се лицемерные возгласы монаха, сетовавшего на
то, что Я снова его  потревожил,  не  могли  сгладить  впечатление,  которое
произвело на менЯ это незначительное  обстоЯтельство.  џ  решил,  и  не  без
основаниЯ, что искуситель, подкинувший мне эти  свЯтыни,  был  человеком.  џ
встал, увидел, как жестоко менЯ обманули, и потребовал, чтобы монах ушел. Ћн
был очень бледен и спросил менЯ, зачем Я снова его потревожил, добавив,  что
Я поднимаю такой шум, что не даю ему спать; в довершение всего,  наткнувшись
на распЯтие и изображение ЏресвЯтой девы, он спросил, откуда они  взЯлись  у
менЯ.
     - ‚ам это известно лучше, чем мне, - ответил Я.
     - —то же, ты обвин