тки мЯса на костЯх своей жертвы, издававшей дикие  крики,  и
оглашали воздух другими криками, в которых выражали свое огорчение по поводу
того, что добыча на этот раз оказалась скудной и невкусной.
     Њногие в своем ложном и фанатическом рвении  старались  усугубить  свои
страданиЯ тем, что начинали ползти по пескам на четвереньках, но рукам их  с
вросшими ногтЯми и коленЯм, истертым до самых костей, было трудно  пробитьсЯ
вперед по зыбучим пескам сквозь все эти скелеты и скопища живых тел, которым
тоже скоро  предстоЯло  превратитьсЯ  в  скелеты,  и  слетавшихсЯ  Ястребов,
которые их клевали.
     €ммали старалась не дышать; казалось, что ей бьет в нос  отвратительный
запах этих разлагающихсЯ тел, которые, как говорЯт, распространЯют заразу по
всему побережью, где стоит храм „жаггернаута.
     ‚след за этой страшной картиной глазам  ее  предстало  пышное  шествие,
великолепие которого составлЯло ужасающий контраст с только что виденным  ею
омерзительным и гибельным оскудением жизни, как плотской,  так  и  духовной:
сверкаЯ  и  колыхаЯсь,  оно  поражало  пышностью  и  блеском.  Ќа   огромное
сооружение,  напоминавшее  собою  не  столько  триумфальную  колесницу  {6},
сколько дворец на колесах, было поставлено изваЯние „жаггернаута; эту махину
волокли сотни людей, и в их числе свЯщеннослужители, жертвы, брамины, факиры
и многие другие. ЌесмотрЯ на  огромную  силу,  которую  они  составлЯли  все
вместе, толчки были до того неравномерны, что всЯ эта громадина  качалась  и
кренилась то в одну, то в  другую  сторону,  и  это  удивительное  сочетание
неустойчивости и  великолепиЯ,  ущербной  шаткости  и  устрашающего  величиЯ
давало верное представление о  фальши  всего  этого  показного  блеска  и  о
внутренней пустоте религии, основой которой было идолопоклонство.
     Џо мере того как процессиЯ  продвигалась,  ослепительно  сверкаЯ  среди
окружающего ее убожества и торжествуЯ среди смерти,  толпы  людей  времЯ  от
времени кидались вперед, чтобы лечь под огромные  колеса,  которые  за  одно
мгновение дробили их на мелкие куски и катились дальше. „ругие совершали над
собою  краеобрезание  ланцетами  и  ножами  и,  не  считаЯ  себЯ  достойными
погибнуть под колесницей, котораЯ везла  их  идола,  старались  умилостивить
его, обагрЯЯ следы колес собственной кровью. ђодные и  друзьЯ  их  испускали
крики радости,  видЯ,  что  колесница  и  весь  ее  путь  залиты  кровью,  и
надеЯлись,  что  это  добровольное  самопожертвование  их  близких  окажетсЯ
выгодным! и длЯ них самих - с не меньшим рвением и, может быть, с не меньшим
основанием, чем католические монахи ожидают длЯ себЯ блага от  самоистЯзаниЯ
свЯтого Ѓруно {7}, от ослеплениЯ свЯтой ‹юции {8},  от  мученичества  свЯтой
“рсулы {9}  и  вместе  с  нею  одиннадцати  тысЯч  девственниц,  которые  по
истолковании оказываютсЯ одной-единственной женщиной “ндецимиллой,  чье  имЯ
католические  преданиЯ  превратили  в  Undecim  mille   {Ћдиннадцать   тысЯч
(лат.).}.
     ЏроцессиЯ  продвигалась   вперед,   ЯвлЯЯ   собой   смешение   обрЯдов,
характерное длЯ идолопоклонства во всех странах, тут были рЯдом  и  блеск  и
ужас;  взываЯ  к  чувствам  человека,  она  в  то  же  времЯ  попирала   все
человеческое, смешивала цветы с кровью, бросала под колесницу  с  идолом  то
гирлЯнды цветов, то плачущего ребенка.
     ‚от что предстало настороженному взору  €ммали,  которой  нелегко  было
поверить тому, что она видит. Ћна взирала на все это великолепие и  на  весь
этот ужас, на радость и на страдание, на  смЯтые  цветы  и  на  искалеченные
тела, на роскошь, которой, чтобы восторжествовать, нужны были  чьи-то  муки,
она ощущала благоухание  цветов  и  испарениЯ  крови,  которые  торжествующе
вдыхал воплотившийсЯ в образе  человека  злой  дух,  чей  путь  лежал  через
поверженную во  прах  природу  и  совращенные  сердца!  ‘  содроганием  и  с
любопытством смотрела на все это €ммали.  ђазглЯдываЯ  шествие  в  подзорную
трубу, она увидела, что в  этом  медленно  движущемсЯ  храме  впереди  сидит
мальчик, который воздает отвратительному  идолу  хвалу  всеми  непристойными
телодвижениЯми  почитателей  фаллоса.  „евушка  была  настолько  чиста,  что
никогда бы не догадалась об  истинном  значении  всего  этого  непотребства:
целомудрие защищало ее надежным щитом. Ќапрасны были все усилиЯ  искусителЯ,
который  засыпал  ее   различными   вопросами,   намеками   и   настойчивыми
предложениЯми объЯснить на примерах то, что она не могла понЯть. Ћн  увидел,
что она к этому совершенно равнодушна и все эти вещи не вызывают  в  ней  ни
малейшего любопытства. Ћн в это времЯ скрежетал зубами и кусал себе губы. Ќо
когда она увидела, как матери  бросают  своих  маленьких  детей  под  колеса
роскошной колесницы и тотчас же обращают взоры на дикие и бесстыдные  плЯски
альмей {10}, причем  приоткрытые  рты  их  и  то  и  дело  смыкающиесЯ  руки
свидетельствуют о том, что они хлопают в ладоши в такт серебрЯным  бубенцам,
звенЯщим на тонких лодыжках танцовщиц,  меж  тем  как  дети  их  корчатсЯ  в
предсмертных муках, - €ммали ужаснулась, подзорнаЯ труба выпала из ее рук.
     - Њир, который думает, не умеет чувствовать, - вскричала она. - Ќи разу
не видела Я, чтобы розовый куст способен был погубить свой же бутон.
     - Џосмотри еще раз, -  сказал  искуситель,  -  на  это  четырехугольное
каменное здание, возле которого собралось несколько  человек,  отставших  от
толпы; оно увенчано трезубцем, это храм Њахадевы,  богини,  котораЯ  не  так
сильна и  не  так  широко  известна,  как  этот  великий  идол  „жаггернаут.
Џосмотри, как к ней льнут ее поклонницы.
     €ммали посмотрела в трубу и увидала женщин, которые несли богине цветы,
плоды и благовониЯ; молодые девушки шли с  клетками  в  руках  и,  дойдЯ  до
храма, выпускали на волю птиц; другие, принесЯ обеты во  спасение  тех,  кто
был далеко, пускали по ближайшей  речке  Яркие  бумажные  кораблики,  внутри
которых горел воск, наказываЯ им не тонуть до тех пор, пока они не  доплывут
до того, кому они посланы.
     €ммали  радостно  улыбнулась:  ей  нравились   обрЯды   этой   религии,
отмеченной изЯществом и не причинЯющей никому вреда.
     - ќта религиЯ не требует ничьих страданий, - сказала она.
     - ‘мотри еще, - сказал чужестранец.
     Ћна заглЯнула в трубу  и  увидела,  как  те  женщины,  что  только  что
выпускали из клеток птиц, вешают на ветки деревьев,  укрывающих  тенью  храм
Њахадевы,  корзиночки  со  своими  новорожденными  младенцами,  которых  они
оставлЯют там на голодную смерть или на съедение  птицам,  в  то  времЯ  как
матери их будут плЯсать и петь во славу богини.
     „ругие с превеликой нежностью и почтением привозили  своих  престарелых
родителей на берег реки, где со всем вниманием, сыновней и дочерней  заботой
помогали им совершить омовениЯ, после чего оставлЯли всех стариков и  старух
в воде на съедение аллигаторам, которые не заставлЯли свои несчастные жертвы
особенно долго томитьсЯ в ожидании  этой  ужасной  смерти;  иных  сыновьЯ  и
дочери оставлЯли в зарослЯх возле реки,  обрекаЯ  на  ужасную  и  неминуемую
гибель, ибо в зарослЯх этих водились тигры, чей рев начисто заглушал  слабые
крики их беспомощных жертв {11}.
     “видав эту картину, €ммали упала на землю, закрыла глаза  руками  и  не
сказала ни слова, сраженнаЯ ужасом и тоской.
     - Ђ ну, посмотри еще, - сказал искуситель, -  не  все  религии  требуют
столько крови.
     €ммали посмотрела еще раз вдаль, и глазам ее предстала турецкаЯ  мечеть
во всем блеске, который сопутствовал первым  шагам  распространениЯ  религии
Њагомета среди населениЯ €ндии. ‹учи солнца освещали  ее  золоченые  купола,
резные минареты и украшенные полумесЯцем шпили,  все  замысловатые  выдумки,
которыми  отмечены  лучшие  творениЯ  восточной  архитектуры,  где  легкость
сочетаетсЯ с пышностью, великолепие - с устремленностью ввысь.
     “слышав призыв муэдзина, к мечети потЯнулись люди; все это были  рослые
турки. ‚округ зданиЯ -  ни  деревца,  ни  кустика;  тут  нигде  нельзЯ  было
заметить мЯгких переходных оттенков и той игры света и тени, которые  словно
объединЯют  творениЯ  бога  и  создание  человеческих  рук,  призванное  его
возвеличить, при которых простодушнаЯ прелесть природы и изощренные  выдумки
искусства славЯт вместе творца того и другого; мечеть  эта  возвышалась  как
некаЯ твердынЯ, ни от кого не зависимаЯ, воплотившаЯ в себе  усилиЯ  могучих
рук  и  гордых  умов,  подобных  тем  поклонникам  этой   свЯтыни,   которые
приближались к ней сейчас. €х тонко очерченные  и  глубокомысленные  лица  и
высокий рост резко выделЯлись среди бездумных лиц, согбенных фигур и грЯзной
наготы нескольких несчастных индусов, которые, сидЯ  в  своих  лачугах,  ели
рис, в то времЯ как эти рослые турки шли  мимо  них  в  мечеть  на  молитву.
€ммали глЯдела на них с благоговением и радостью и уже начала  было  думать,
что есть что-то хорошее в этой  религии,  если  ее  исповедуют  люди  такого
благородного вида. Ќо перед тем, как войти в мечеть, люди  эти  отпихнули  и
оплевали безобидных и забитых  индусов;  они  ударЯли  их  обухом  сабли,  и
называЯ их собаками и идолопоклонниками, проклинали их именем бога и пророка
его {12}. •оть €ммали и не понЯла ни слова из их речей,  она  возмутилась  и
спросила, почему они себЯ так ведут.
     - €х религиЯ, - ответил чужестранец, - повелевает  им  ненавидеть  всех
тех, кто не поклонЯетсЯ богу так, как они.
     - ѓоре им! - воскликнула €ммали в слезах, - не есть  ли  та  ненависть,
которой они учат, самое убедительное доказательство того, что это  наихудшаЯ
из всех религий? Ќо почему же, - продолжала она, и на лице  ее,  зардевшемсЯ
от недавних страхов, засиЯло теперь простодушное удивление, - почему же Я не
вижу среди них ни одного из этих милых существ, которые  одеваютсЯ  иначе  и
которых ты называешь словом "женщины"? Џочему эти  существа  не  поклонЯютсЯ
богу вместе с ними? €ли у них есть своЯ  собственнаЯ  религиЯ  и  она  мЯгче
этой?
     - ќта религиЯ, - ответил чужестранец, - не особенно  благоволит  к  тем
существам, из которых ты - самое прелестное; она учит, что у человека должны
быть другие подруги {13} - в мире душ; да она даже и не говорит, попадут  ли
вообще женщины когда-нибудь в этот мир. ‚от почему ты можешь увидеть  здесь,
как иные из  этих  изгнанниц  бродЯт  среди  камней,  указующих  место,  где
погребены их близкие, и молЯтсЯ за усопших, свидетьсЯ с которыми у  них  нет
надежды. €ные же, старые и убогие, сидЯт у дверей мечети и читают  отдельные
места из лежащей у них на коленЯх книги (они называют ее Љораном) {14} и, не
надеЯсь пробудить в людЯх благочестивые мысли,  думают  лишь  о  том,  чтобы
вымолить у них подаЯние.
     Ќапрасно старалась €ммали вникнуть в сущность всех этих систем, надеЯсь
найти в них спасительную надежду, которой жаждали ее чистаЯ  душа  и  пылкое
воображение. ‘лова чужестранца  пробудили  в  ней  невыразимую  неприЯзнь  к
религии вообще, исполненной теперь в ее глазах ужасов, жестокости и пролитиЯ
крови, попирающей все законы  природы  и  разрывающей  все  нити,  свЯзующие
человеческие сердца.
     “пав на землю, она вскричала:
     - …сли бог такой, как у них, то вообще  нет  никакого  бога!  -  Џотом,
вскочив, словно  длЯ  того,  чтобы  взглЯнуть  на  все  в  последний  раз  и
окончательно убедитьсЯ, что  все  виденное  ею  только  иллюзиЯ,  она  вдруг
увидела среди пальм незаметное строение, увенчанное крестом. ЏораженнаЯ  его
скромным и простым видом, а также немногочисленностью  и  миролюбием  людей,
которые туда шли, она закричала, что это, верно, какаЯ-нибудь новаЯ религиЯ,
и принЯлась настойчиво выпытывать, как она называетсЯ и  каковы  ее  обрЯды.
—ужестранцу от ее открытиЯ стало как-то не по себе, и видно  было,  что  ему
вовсе не хочетсЯ отвечать на те вопросы, которые  у  нее  возникали.  Ћднако
вопросы эти были так неотвЯзны и  так  вкрадчиво  нежны,  и  его  прелестнаЯ
собеседница так незаметно перешла от овладевшей ею глубокой грусти к  совсем
еще детскому, но уже разумному любопытству, что ей никак не мог  противитьсЯ
человек или тот, кто ЯвлЯл собой некое подобие человека.
     ‚ ее горевшем лице, когда она повернулась к нему, были и  нетерпение  и
мольба только что успокоенного ребенка, "сквозь слезы нас дарЯщего  улыбкой"
{3* Ќадеюсь, мне простЯт нелепость этой цитаты за ее красоту. ‚зЯта  она  из
произведениЯ мисс „жоанны Ѓейли {15}, лучшего драматурга нашего времени.}.
     Њожет быть, на этого пророка, несущего в мир проклЯтиЯ, могла  повлиЯть
и какаЯ-либо другаЯ причина, но вместо кощунственных слов из уст  его  вдруг
вырвалось благословение, однако мы не смеем в это вникать, да, впрочем, ведь
все равно нам ничего нельзЯ будет узнать до конца, пока  не  наступит  день,
когда откроютсЯ все тайны. Љак бы то ни было, он почувствовал себЯ обЯзанным
сказать ей, что это новаЯ религиЯ, религиЯ, исповедующаЯ •риста, и  что  она
видела ее обрЯды и людей, поклонЯвшихсЯ ей.
     - Ќо что же это за обрЯды? - спросила €ммали, - что, они  тоже  убивают
своих детей или родителей, чтобы доказать свою любовь к богу? —то, они  тоже
подвешивают их в корзинах, обрекаЯ на голодную смерть, или оставлЯют  их  на
берегу реки, чтобы их пожирали отвратительные свирепые звери?
     - ђелигиЯ, которую они исповедуют,  все  это  запрещает,  -  с  видимой
неохотой сказал чужестранец, - она требует, чтобы они чтили своих  родителей
и любили своих детей.
     - Ќо почему же они не отгонЯют от входа в свой  храм  тех,  кто  думает
иначе, чем они?
     - Џотому что  их  религиЯ  учит  их  быть  мЯгкими,  доброжелательными,
терпимыми, не отталкивать и не презирать тех, на кого  еще  не  снизошел  ее
чистейший свет.
     - Ђ почему же они не окружают поклонение богу роскошью и  великолепием,
почему в нем нет ничего величественного, того, что могло бы привлечь людей?
     - Џотому что они знают, что  богу  угодно  только  поклонение  людей  с
чистым сердцем и ничем не запЯтнанными руками; и хотЯ религиЯ их никогда  не
оставлЯет без надежды  раскаЯвшегосЯ  преступника,  она  не  обольщает  этой
надеждой  тех,  кто  хочет  подменить  истинное  влечение  сердца   показным
благочестием или предпочесть искусственную религию со всей сопутствующей  ей
пышностью искренней любви к богу, перед чьим троном - в то времЯ как  вокруг
низвергаютсЯ в прах гордые твердыни воздвигнутых в его честь храмов - сердце
человеческое по-прежнему пылает неугасимой и всегда угодной ему жертвой.
     Џока он говорил (быть может, побуждаемый высшей силой), €ммали склонила
свое пылавшее лицо  долу,  а  потом,  поднЯв  его,  похожаЯ  на  только  что
ЯвившегосЯ в мир ангела, воскликнула:
     - Ѓогом моим будет •ристос, а Я буду христианкой!
     € она снова склонила голову в глубоком благоговении, означавшем, что  и
телом и душой она изъЯвлЯет свою покорность  новому  богу,  и  простоЯла  не
шевельнувшись,  углубившись  в  молитвенное  раздумье,  так  долго,  что  не
заметила даже, как собеседник ее исчез.

                                 ... Ћт боли застонав,
                    Ћн улетел, а с ним и ночи тени {16}.


                                 ѓлава XVII

                                        Љак, Я же говорил, что надо получить
                                        разрешение от кади.
                                                            ‘инЯЯ борода {1}

     ЏосещениЯ чужестранца на  какое-то  времЯ  прекратились,  а  когда  они
возобновились и он снова вернулсЯ на остров, то  цель  их  как  будто  стала
иной. Ћн больше уже не пыталсЯ ни покушатьсЯ на  нравственность  €ммали,  ни
совращать софистическими доводами ее рассудок,  ни  смущать  ее  религиозные
взглЯды. —то касаетсЯ религии, то  он  вообще  предпочитал  молчать  о  ней;
казалось, он даже жалел, что ему  пришлось  заговорить  об  этом,  и  ни  ее
неуемнаЯ жажда знаний, ни ласковаЯ вкрадчивость, с какой девушка принималась
его просить, ни  к  чему  не  приводили:  он  больше  ни  единым  словом  не
обмолвилсЯ об этом  предмете.  Ћн,  правда,  щедро  вознаградил  ее  за  это
молчание, расточаЯ перед ней необъЯтные и бесконечно разнообразные сокровища
своего опыта, вмещавшего в себе столько, сколько не  мог  вместить  ни  один
смертный, жизнь которого ограничена пределами каких-нибудь  семидесЯти  лет.
Ћднако €ммали это нисколько не удивлЯло. Ћна  не  замечала  времени  {2}  и,
слушаЯ его рассказы о том, что случилось несколько столетий  назад,  она  не
ощущала никакой разницы  между  прошлым  веком  и  настоЯщим,  ибо  ни  сами
событиЯ, ни времЯ, когда  они  совершались,  ничего  не  говорили  ее  душе,
незнакомой ни с постепенным изменением обычаев,  ни  с  ходом  исторического
развитиЯ.
     ‚ечерами они часто сидели на берегу, где €ммали всегда  расстилала  длЯ
своего гостЯ мох, и смотрели вместе на простертую перед ними синеву  океана.
Ћни молчали: совсем недавно пробудившиесЯ  разум  и  сердце  €ммали  ощущали
бессилие Языка, которые способны ощутить даже высокоразвитые люди, когда  их
потрЯсает какое-либо глубокое чувство; неведение  и  неискушенность  девушки
делали это ощущение особенно острым, а у таинственного пришельца было, может
быть, еще больше оснований молчать. Њолчание это, однако, прерывалось - и не
раз. Љаждый корабль, поЯвлЯвшийсЯ  вдалеке,  пробуждал  в  €ммали  страстное
желание побольше о нем узнать, и она забрасывала чужестранца  вопросами,  на
которые тот отвечал всЯкий раз медлительно и с  большой  неохотой.  ЏознаниЯ
его были очень обширны, разносторонни и глубоки, и  ответы  его  не  столько
удовлетворЯли любопытство его прелестной ученицы, сколько просто  доставлЯли
ей удовольствие. € вот, начинаЯ от индийской лодки,  где  на  веслах  сидели
обнаженные туземцы, и роскошных, но плохо управлЯемых судов раджей, которые,
подобно, огромным золоченым рыбам, неуклюже  резвЯтсЯ  в  волнах,  и  кончаЯ
величавыми и искусно ведомыми европейскими судами, поЯвлЯвшимисЯ  как  некие
океанские  божества  и  привозившими  людЯм  богатства  и  знаниЯ,  творениЯ
искусства и блага цивилизации, где бы они ни опускали паруса  и  ни  бросали
Якорь, - он мог рассказать ей все,  объЯснить  назначение  каждого  кораблЯ,
чувства, характеры и национальные особенности его разнообразных  пассажиров,
и из рассказов его она черпала такие  знаниЯ,  какие  никогда  бы  не  могла
почерпнуть из  книг,  ибо  нет  ничего  надежнее  и  живее,  чем  общение  с
человеком, и  за  человеческими  устами  закреплено  преимущественное  право
поучать и любить.
     Њожет быть, длЯ этого необычайного существа, над которым ни  жизнь,  ни
смерть, ни человеческие чувства не имели никакой власти,  общение  с  €ммали
было некоей странной и печальной передышкой среди непрестанных преследований
судьбы. Њы этого не  знаем  и  никогда  не  сможем  сказать,  какие  чувства
возбудили в нем ее целомудрие, беспомощность и красота. €звестно только, что
он в конце концов перестал смотреть на нее как на жертву; сидЯ с ней рЯдом и
выслушиваЯ ее вопросы или  отвечаЯ  на  них,  он,  казалось,  радовалсЯ  тем
коротким просветам, которые выдавались теперь  в  его  безумной  и  зловещей
жизни. ђасставшись с нею, он возвращалсЯ в мир,  чтобы  терзать  и  искушать
человеческие души в сумасшедшем доме, где в это  времЯ  ворочалсЯ  на  своей
соломенной подстилке англичанин ‘тентон...

     - Џостойте, - вскричал Њельмот, - повторите мне это имЯ!
     - ‡апаситесь терпением, сеньор, - сказал  Њонсада,  который  не  любил,
когда его прерывали. - ‡апаситесь терпением, и вы  увидите,  что  все  мы  -
только зерна четок, нанизанные на одну и ту  же  нить.  €з-за  чего  же  нам
ссоритьсЯ? ‘оюз наш нерушим.
     € он вернулсЯ к истории несчастной индийской девушки, запечатленной  на
пергаментах евреЯ Ђдонии, которую ему пришлось  переписывать  и  которую  он
теперь  хотел  слово  в  слово  передать  слушавшему  его  ирландцу,   чтобы
подкрепить ею свою собственную необычайную повесть.

     - Љогда он отдалЯлсЯ от нее, он  стремилсЯ  именно  к  тому,  о  чем  Я
говорил, когда же он возвращалсЯ к ней, он как будто  забывал  об  этом;  он
часто смотрел на нее, и неистовый блеск его глаз смЯгчалсЯ  проступавшими  в
них слезами; он поспешно вытирал их и снова впивалсЯ в нее  взглЯдом.  Љогда
он сидел так подле нее на цветах, которые она длЯ  него  нарвала,  когда  он
смотрел на ее  розовые  губы,  робко  ожидавшие,  пока  он  подаст  им  знак
заговорить, подобно бутонам, которые не решаютсЯ распуститьсЯ,  пока  их  не
коснутсЯ солнечные лучи; пока он слышал слетавшие с  ее  уст  нежные  звуки,
исказить которые было бы так же немыслимо, как научить соловьЯ кощунству, он
вдруг опускалсЯ на землю у ее ног, проводил рукою по  бледному  лбу,  утираЯ
выступившие на нем  капли  холодного  пота,  и  ему  на  какие-то  мгновениЯ
начинало казатьсЯ, что он перестает быть  преступившим  нравственные  законы
Љаином, что позорное клеймо с него стерто, во всЯком случае на  эти  минуты.
Ќо очень скоро прежний непроницаемый мрак снова окутывал его душу. Ћн  снова
чувствовал, как его гложет все тот же червь, которого  нельзЯ  раздавить,  и
обжигает огонь, погасить который ему никогда не будет дано.  ‡ловещий  блеск
своих глаз  он  устремлЯл  на  единственное  существо,  которое  никогда  не
стремилось отвести от них взглЯд, ибо невинность делала ее  бесстрашной.  Ћн
пристально смотрел на нее, и сердце его содрогалось от бешенства, отчаЯниЯ и
- жалости; и  как  только  он  видел  доверчивую  и  умиротворЯющую  улыбку,
встречавшую взглЯд, который мог испепелить сердце самого смелого человека, -
так ‘емела, с мольбою и любовью взирала на молнию, котораЯ  должна  была  ее
поразить {3}, - горькаЯ  слеза  туманила  ослепительный  блеск  его  глаз  и
смЯгчала устремленный на нее неистовый взглЯд.
     ђаздраженно отвернувшись от нее, он  стал  смотреть  на  океан,  словно
стараЯсь обнаружить  в  расстилавшейсЯ  перед  ним  водной  глади  человека,
которого можно было бы сжечь разгоревшимсЯ внутри него пламенем. Ћкеан,  что
ширилсЯ перед ним,  сиЯющий,  и  безмЯтежный,  и  словно  выстланный  Яшмой,
никогда не отражал еще двух столь различных человеческих  лиц  и  не  внушал
двум человеческим сердцам столь различных чувств.  €ммали  он  наполнЯл  той
задумчивой и сладостной мечтательностью, какую природа,  сочетающаЯ  в  себе
покой  и  глубину,  вливает  в  души  столь  невинные,  что   они   способны
безраздельно и упоенно радоватьсЯ всему, что в ней есть прекрасного.  ’олько
непорочным и свободным от страсти  душам  дано  сполна  насладитьсЯ  землею,
океаном и небом. ‘тоит нам  в  чем-то  преступить  ее  законы,  как  природа
изгонЯет нас навеки из своего раЯ, как прародителей наших, Ђдама и …ву.
     ‚ душе чужестранца океан пробудил совсем другие картины. Ћн  взирал  на
него так, как тигр взирает на заросли,  обещающие  ему  богатую  добычу;  он
мысленно рисовал себе картины бури, кораблекрушениЯ или, если  даже  стихиЯм
во что бы то ни стало захочетсЯ покоЯ, - разукрашенную золоченую  Яхту,  где
какой-нибудь раджа,  окруженный  красавицами  своего  гарема,  возлежит  под
балдахинами среди шелка и золота и упиваетсЯ свежим морским  воздухом,  -  и
вдруг от неосторожного движениЯ одного из гребцов Яхта  эта  опрокинулась  и
люди падают в воду и напрасно стараютсЯ выплыть; гибель  их  среди  залитого
солнцем величественного и спокойного  океана  будет  одним  из  тех  сильных
ощущений, какие неизменно тешат его жестокую душу. Ќо если бы даже  и  этого
не случилось, он просто бы смотрел  с  берега  на  разрезающие  волны  суда,
твердо знаЯ, что каждое из них, начинаЯ от Ялика и кончаЯ огромным  торговым
судном, везет свой груз горЯ и преступлений. Џриходили европейские  корабли;
они везли страсти и преступлениЯ другого мира, его ненасытную алчность,  его
не знающую раскаЯниЯ жестокость, умы и таланты, состоЯщие в услужении у  его
пороков,  и  утонченность,  котораЯ  побуждает  человека  быть   еще   более
изобретательным  в  потворстве  слабостЯм,  еще  более  последовательным   в
творимом им зле. Ћн видел, как суда эти приходЯт, "чтобы торговать  золотом,
серебром и человеческими душами" {4}, чтобы, задыхаЯсь от жадности,  хватать
драгоценные камни и несметные богатства этих  благодатных  стран,  отказываЯ
безобидным жителЯм их даже в рисе, поддерживавшем их  жалкое  существование;
чтобы дать там полную волю преступлениЯм своим, похоти и жадности, а  потом,
опустошив страну и ограбив ее народ, уплыть и оставить  позади  себЯ  голод,
отчаЯние и проклЯтиЯ; чтобы увезти с собою в  …вропу  подорванное  здоровье,
разгорЯченные страсти, изъЯзвленные сердца и  неспокойную  совесть,  котораЯ
терзает их так, что, ложась спать, им страшно  погасить  у  себЯ  в  спальне
свечу.
     ‚от что привлекало  его  внимание.  €  однажды  вечером,  когда  €ммали
задавала  ему  множество  вопросов  относительно  тех  миров,  куда  впервые
устремлЯлись суда и куда они возвращались, он по-своему описал неведомый  ей
мир, и в описании его соединились насмешка и злоба, горечь и раздражение  по
поводу ее простодушного любопытства. ‚ рассказе его,  который  €ммали  часто
прерывала  возгласами  изумлениЯ,  тоски  и   тревоги,   смешались   злобнаЯ
Язвительность, едкаЯ ирониЯ и жестокаЯ правда.
     - Ћни приходЯт, - сказал он, указываЯ на европейские суда, -  из  мира,
обитатели  которого  озабочены  только  тем,  какими   средствами   умножить
страданиЯ, как свои собственные, так и других людей, до предела  возможного;
если учесть, что занимаютсЯ этим делом они всего каких-нибудь четыре  тысЯчи
лет, то надо отметить, что они добились немалых успехов.
     - Ќо возможно ли это?
     - ‘ейчас увидишь. —тобы им было легче добитьсЯ того,  чего  они  хотЯт,
все они с самого начала были наделены немощным телом и дурными страстЯми; и,
надо отдать им справедливость, они в течение всей своей  жизни  придумывают,
_как_ различными недугами еще больше ослабить это хилое  тело  и  _как_  еще
больше ожесточить эти страсти. Ћни не такие, как ты, €ммали,  котораЯ  живет
среди роз, питаетсЯ только свежими плодами и пьет родниковую воду. „лЯ  того
чтобы мысли их огрубели, а сердца ожесточились, они пожирают  мЯсо  животных
и, истЯзаЯ растениЯ, извлекают из них напиток, который не  способен  утолить
жажду, но зато возбуждает в них страсть и укорачивает им жизнь,  и  это  еще
оказываетсЯ самым лучшим, ибо жизнь при таких обстоЯтельствах становитсЯ тем
счастливее, чем она короче.
     Џри упоминании о том, что люди едЯт мЯсо  животных,  €ммали  вздрогнула
так, как самый утонченный европеец вздрогнул бы при ^упоминании о  пиршестве
людоедов; в глазах у  нее  заблестели  слезы,  и  она  посмотрела  на  своих
павлинов так задумчиво и печально, что чужестранец не мог сдержать улыбки.
     - …сть, правда, среди них и  такие,  -  сказал  он,  чтобы  немного  ее
утешить,  -  которые  отнюдь  не  обладают  столь  извращенным  вкусом,  они
удовлетворЯют свой голод мЯсом таких же существ, как они сами,  и,  так  как
человеческаЯ жизнь всегда бывает несчастной,  а  жизнь  животных,  напротив,
никогда (за исключением разве стихийных бедствий), то можно считать, что это
самый гуманный и полезный способ одновременно и насытить людей, и  уменьшить
человеческие страданиЯ. Ќо люди эти кичатсЯ изобретательностью своей в  деле
умножениЯ страданий и бедствий  и  поэтому  ежегодно  обрекают  тысЯчи  себе
подобных на смерть от голода и горЯ, сами же тешат себЯ, употреблЯЯ  в  пищу
мЯсо животных. „лЯ этого они убивают эти несчастные твари, тем  самым  лишаЯ
их единственной радости, котораЯ в их положении у них еще остаетсЯ. Љогда от
этого противоестественного питаниЯ и чрезмерного  возбуждениЯ  себЯ  превыше
всЯкой меры недомогание их  перерастает  в  недуг,  а  страсти  переходЯт  в
безумие, то они начинают выставлЯть напоказ успехи свои со знанием дела и  с
последовательностью, поистине достойными восхищениЯ. Ћни не живут  так,  как
ты, €ммали, - чудесной независимой жизнью, которую дарует тебе  природа.  ’ы
ведь лежишь прЯмо на  земле,  и,  когда  ты  спишь,  недремлющие  очи  небес
охранЯют твой сон, ты ведь ходишь по траве до тех  пор,  пока  легкаЯ  стопа
твоЯ не ощутит в каждой травинке подругу, и разговариваешь с цветами до  тех
пор. пока не почувствуешь, что и ты и они - дети единой семьи  -  природы  и
уже почти научились говорить друг с другом на ее Языке  -  на  Языке  любви.
Ќет, длЯ того чтобы достичь своей цели, им, оказываетсЯ, надо сделать свою и
без того Ядовитую пищу смертоносной  -  от  воздуха,  который  они  вдыхают;
поэтому чем цивилизованнее люди, тем теснее они  селЯтсЯ  на  клочке  земли;
оттого лишь, что он пропитан их дыханием и испарениЯми их тел, воздух вокруг
несет в себе  заразу  и  способствует  неслыханно  быстрому  распространению
болезней и увеличению смертности. —етыре тысЯчи  их  живут  на  пространстве
меньшем, нежели то, что здесь у тебЯ ограждает последний  рЯд  этих  молодых
баньЯновых  деревьев,  длЯ  того,  разумеетсЯ,  чтобы  вонючий  этот  воздух
сделалсЯ длЯ  них  еще  более  вредоносным;  не  меньший  вред  приносит  им
искусственно вызываемаЯ духота, противные человеческой  природе  привычки  и
бесполезнаЯ трата сил. Ќетрудно  представить  себе,  к  чему  привели  столь
благоразумные  предосторожности.  ‘амое  пустЯчное  недомогание   становитсЯ
заразным, и в периоды повальных болезней порождаемых подобным образом жизни,
ежедневно десЯть тысЯч человеческих жизней приносЯтсЯ в  жертву  ради  того,
чтобы продолжать жить в городах.
     - Ќо ведь люди там  умирают  в  объЯтиЯх  любимых,  -  сказала  €ммали,
обливаЯсь слезами, - а разве это не радостнее, чем спокойнаЯ _жизнь_ в таком
вот одиночестве, какое было у менЯ прежде, чем Я тебЯ встретила?
     —ужестранец был слишком занЯт своим рассказом, чтобы обратить  внимание
на ее слова.
     - ‚ эти города, - продолжал он, - люди стекаютсЯ Якобы длЯ того,  чтобы
иметь защиту и жить в безопасности, но на самом деле  единственнаЯ  цель  их
существованиЯ  -  всеми  возможными  способами  и  ухищрениЯми  умножать   и
усугублЯть несчастьЯ и горе. ’е, например, что живут в нужде  и  нищете,  не
видЯ никакой другой жизни, врЯд ли  способны  почувствовать,  как  жалка  их
собственнаЯ; страдание входит у них в привычку, и они не способны завидовать
жизни других; так вот летучаЯ мышь, котораЯ цепенеет от голода и, ничего  не
видЯ вокруг, забиваетсЯ в расщелину скалы, не способна  завидовать  бабочке,
котораЯ пьет росу и купаетсЯ в цветочной пыльце.  Ќо  люди  _других  миров_,
живЯ в городах, изобрели новый необыкновенный способ сделать себе жизнь  еще
тЯжелее: они сопоставлЯют ее с распутством и непомерной роскошью, в  которой
живут другие.
     ’ут чужестранцу пришлось потратить много сил, чтобы рассказать  €ммали,
каким образом происходит, что средства к существованию распределЯютсЯ  между
людьми неравномерно. € когда он сделал все что мог, чтобы ей это  объЯснить,
она все еще повторЯла, прижав свой белый  пальчик  к  алым  губам  и  ударЯЯ
ножкой по мху, в каком-то раздражении и тревоге:
     - Ќо почему же это у одних бывает  больше,  чем  они  могут  съесть,  а
другим приходитсЯ голодать?
     - ‚ этом-то и состоит, -  продолжал  чужестранец,  -  самое  утонченное
удовольствие - в искусстве мучить, в котором люди эти приобрели такой  опыт:
рЯдом с богатством поместить нищету, заставить несчастного, который  умирает
от голода, слушать цоканье копыт и скрип колес роскошных карет,  от  которых
сотрЯсаетсЯ его несчастнаЯ лачуга и которые не  приносЯт  ему  ни  малейшего
облегчениЯ; заставить людей трудолюбивых, благородных, одаренных голодать, в
то  времЯ  как  надутаЯ  посредственность  томитсЯ  от  избытка;   заставить
умирающего страдальца почувствовать, что, длЯ того чтобы продлить ему жизнь,
достаточно одной капли того  самого  возбуждающего  напитка,  который,  если
употреблЯть его не знаЯ меры, может стать  длЯ  человека  причиной  тЯжелого
недуга или безумиЯ; это главное, чем занЯты  люди,  и,  надо  признать,  они
достигают своей цели. Њожно ли страдать еще больше, чем тот несчастный,  чьи
лохмотьЯ развеваютсЯ на пронизывающем зимнем ветру, который  точно  стрелами
вонзаетсЯ в его обнаженное тело, чьи слезы застывают  раньше,  чем  успевают
скатитьсЯ, чьЯ душа мрачна, как  ночное  небо,  под  которым  он  спит,  чьи
слипшиесЯ клейкие губы не могут уже принимать пищу, которой  требует  голод,
подобно горЯщему углю залегший у него в чреве; можно ли страдать больше, чем
тот, кто среди всех ужасов, что несет с собою зима, предпочтет, однако,  всю
ее бездомность месту, что, словно на смех, зоветсЯ  домом,  но  где  нет  ни
куска хлеба, ни огарка свечи, где завываниЯм ветра вторЯт еще более Яростные
вопли истерзанных голодом страдальцев - ведь,  войдЯ  и  пробираЯсь  в  свой
угол, где ничего нет, где не постелено даже соломы, он  натыкаетсЯ  на  тела
собственных детей, позабывших о ночном сне и  в  отчаЯнии  разметавшихсЯ  на
голом полу.
     •оть €ммали и трудно было представить себе многое из  того,  о  чем  он
говорил, она содрогалась от ужаса и не находила слов длЯ ответа.
     - Ќет, этого еще мало, - продолжал чужестранец,  накладываЯ  все  новые
мазки на страшную картину, которую он ей рисовал, - пусть  теперь,  не  знаЯ
куда податьсЯ, он подойдет к воротам тех, кто живет в богатстве  и  роскоши,
пусть он поймет, что всего-навсего одна стена отделЯет  его  от  изобилиЯ  и
весельЯ и что, несмотрЯ на это, ему труднее добратьсЯ до них, чем если бы на
пути его лежали целые миры, пусть он поймет, что в то времЯ, как _его_ мир -
это холод и мрак, у тех, кто за этой стеной, болЯт глаза от слепЯщего света,
а ослабевшие от искусственного тепла руки ищут прохлады от колыханиЯ опахал:
пусть он поймет, что на каждый его стон там отвечают песнЯми или  смехом,  и
пусть он умрет на  ступеньках  дворца  и  последние  муки  его,  которые  он
способен будет ощутить, станут еще тЯгостнее от мысли, что, может быть, одна
сотаЯ часть избыточной  роскоши,  котораЯ  лежит  нетронутой  перед  глазами
равнодушной красавицы или пресыщенного эпикурейца,  могла  бы  продлить  его
жизнь, а богатства эти только отравлЯют жизнь тех, кому они  ни  на  что  не
нужны: _пусть он умрет от голода на пороге залы, где идет пир_, - и тогда ты
подивишьсЯ вместе со мною той изобретательности, что нашла себе выражение  в
этих новых  обличиЯх  людской  юдоли.  Џоистине  неистощимо  на  этом  свете
хитроумие людей по части умножениЯ горЯ. €м мало болезней и голода, засух  и
бурь, им надобны еще законы и браки, короли  и  сборщики  податей,  войны  и
празднества и все  разновидности  искусственно  созданных  бедствий,  понЯть
которые ты не в силах.
     ЏодавленнаЯ этим потоком слов,  длЯ  нее  непонЯтных,  €ммали  напрасно
упрашивала его разъЯснить ей их смысл. „ьЯвольскаЯ злоба, проступавшаЯ в его
беспредельной мизантропии, теперь овладела им целиком, и даже звуки  голоса,
сладостного, как арфа  „авида  {5},  были  не  властны  ее  отогнать.  €  он
продолжал бросать вокруг себЯ раскаленные угольЯ и метать стрелы, говорЯ:
     - ђазве это не так? ќти люди {1* ’ак как критики мои, прибегнув к столь
же ложному, сколь и неправомерному приему, самые дурные чувства  моих  самых
дурных героев {6} (начинаЯ от бреда Ѓертрама и кончаЯ кощунственными  речами
Љардонно)  умудрились  приписать  _мне  самому_,   мне   приходитсЯ   сейчас
злоупотребить терпением читателЯ и решительно заЯвить, что чувства, которыми
Я наделЯю чужестранца, в корне  противоположны  моим  собственным  и  что  Я
нарочно вложил их  в  уста  того,  кто  послан  выполнить  волю  ‚рага  рода
человеческого.} создали себе королей, иначе говорЯ, тех, кому  сами  же  они
дали право вытЯгивать посредством податей и золото, которое  порок  помогает
скопить богачам, и жалкие крохи, которыми в нужде своей пробавлЯютсЯ  нищие,
до тех пор пока вымогательство это не проклЯнут как замки, так и лачуги -  и
все это длЯ того,  чтобы  несколько  холеных  коней,  запрЯженных  в  шелка,
торжественно везли колесницу  их  по  телам  простертой  перед  ними  толпы.
€ногда, истомленные однообразием, которое  приносит  постоЯнное  пользование
благами жизни, еще более мучительное, чем однообразие страданиЯ (ибо то  все
же не лишает человека надежды, а пресыщению в ней  отказано  навсегда),  они
тешат себЯ тем, что устраивают войны, иными словами,  собирают  такое  число
человеческих существ, какое только им удаетсЯ нанЯть длЯ этой цели, чтобы те
перерезали горло  меньшему,  равному  или  большему  числу  других  существ,
нанЯтых таким же способом и с тою же целью. “ существ этих нет ни  малейшего
основаниЯ питать друг к другу вражду, ибо они не знают и  ни  разу  даже  не
видели своих противников. Ѓыть может, при других обстоЯтельствах  они  могли
бы даже хотеть друг другу добра  в  той  мере,  в  какой  это  вообще  может
позволить людскаЯ злоба, но с той  минуты,  как  их  нанЯли  длЯ  совершениЯ
узаконенных убийств, ненависть становитсЯ  длЯ  них  долгом,  а  убийство  -
наслаждением. —еловек, которому было бы неприЯтно раздавить ползущего у него
под ногами ужа, берет в руки металлическое оружие, изготовленное  длЯ  того,
чтобы уничтожать себе подобных, и улыбаетсЯ, видЯ, как  металл  этот  бывает
обагрен  кровью   существа,   ради   спасениЯ   которого   он   при   других
обстоЯтельствах, может быть, пожертвовал  бы  собственной  жизнью.  Џривычка
искусственно усугублЯть страданиЯ так сильна, что  известны  случаи,  когда,
после того как во времЯ морского боЯ взрывалсЯ военный  корабль  (здесь  длЯ
€ммали  потребовалось  длинное  разъЯснение,  которое   мы   позволим   себе
опустить), люди того  мира  бросались  в  воду,  чтобы,  рискуЯ  собственной
жизнью, спасти жизнь тех, с кем только  что  сражались,  опаленные  огнем  и
обагренные кровью. ЌесмотрЯ на то что они уже  готовы  были  принести  своих
врагов в жертву Ярости и страстЯм, проснувшаЯсЯ вдруг гордынЯ никак не могла
допустить, чтобы те сделались теперь жертвами стихий.
     - Ћ, это прекрасно! ќто чудесно! - воскликнула €ммали, хлопаЯ в ладоши,
- Я готова перенести все, о чем ты рассказал, лишь бы увидеть эту картину!
     Џри виде ее простодушной улыбки и вспыхнувшего  в  ней  порыва  высоких
чувств чужестранец, как то обычно бывало, еще больше нахмурил лоб, и верхнЯЯ
губа его еще более сурово и неприЯтно вздернулась  -  движение,  которым  он
всегда выражал враждебность или презрение.
     - Ќо что  же  делают  короли?  -  вскричала  €ммали,  -  зачем  же  они
заставлЯют людей попусту убивать друг друга?
     - ’ы ничего не знаешь, €ммали, - сказал чужестранец, - ты совсем ничего
не знаешь, иначе ты не сказала бы "попусту". €ные из  них  ведут  борьбу  за
какие-то десЯть дюймов пустынных песков,  иные  -  за  соленые  волны  морЯ,
третьи - невесть за что, четвертые - вообще ни за что, но все - ради денег и
нищеты, ради мимолетного возбуждениЯ, из жажды деЯтельности и жажды перемен,
из страха перед покоем; увидев, сколь они порочны и  надеЯсь  на  смерть,  и
восхищаЯсь пышным нарЯдом, в котором им предстоит погибнуть. ‹учше  всего  в
подобного рода забавах то, что люди эти  не  только  умудрЯютсЯ  миритьсЯ  с
окружающими их жестокими и подлыми нелепостЯми,  но  даже  превозносить  их,
называЯ самыми громкими именами, какие  длЯ  этого  создал  их  развращенный
Язык: они говорЯт о молве, о славе, о неизгладимых воспоминаниЯх и восторгах
потомков.
     ’ак вот, несчастный,  которого  нужда,  праздность  и  невоздержанность
заставлЯют заниматьсЯ этим безрассудным и ожесточающим сердце делом, который
оставлЯет жену и детей на милость чужих людей или обрекает  их  на  голодную
смерть (что в сущности одно и то же) с той самой минуты, когда  он  надевает
на себЯ красную кокарду, котораЯ дает ему право убивать, в воображении этого
охваченного безумием народа становитсЯ защитником  отечества,  заслуживающим
всЯческой благодарности и похвалы. ‹енивому  юнцу,  нимало  не  озабоченному
развитием своего ума и презирающему всЯкий труд как занЯтие его недостойное,
может быть,  и  захочетсЯ  украсить  себЯ  разноцветными  лентами,  пестрота
которых может сравнитьсЯ только с  оперением  попугаЯ  или  павлина;  и  это
поистине бабье пристрастие называют оскверненным именем любви к  славе;  эта
смесь побуждений, идущих от тщеславиЯ и порока, от страха перед нищетой,  от
праздной пустоты и от желаниЯ делать зло другим, укрываетсЯ под  надежной  и
удобной завесой, котораЯ носит  простое  название  "патриотизм".  €  этих-то
людей, у которых за всю их жизнь не было ни одного великодушного побуждениЯ,
ни одного  искреннего  чувства,  людей,  не  только  не  имеющих  понЯтиЯ  о
принципах, лежащих в основе того дела, за которое они борютсЯ,  но  даже  не
знающих, справедливо оно или нет, и нисколько не заинтересованных в конечном
его  исходе,  если  не  считать  выгод,  которые  оно  представлЯет  длЯ  их
тщеславиЯ, жадности и страсти к стЯжательству, - этих-то  людей  обезумевший
мир при жизни их называет своими благодетелЯми, а после смерти  канонизирует
как мучеников, пострадавших за свЯтое дело. "Ћн умер за  свое  отечество"  -
гласит эпитафиЯ написаннаЯ торопливой рукой человека, неразборчивого в своих
похвалах, на могиле десЯти тысЯч других, у каждого из  которых  было  десЯть
тысЯч различных возможностей  сделать  выбор  и  так  или  и