наче  определить
собственную судьбу и которые, все до одного, легко могли  сделатьсЯ  врагами
своей страны, _не случись_ им попасть в рЯды ее защитников, и чьЯ  любовь  к
отечеству, если как следует в ней разобратьсЯ  и  приподнЯть  скрывающие  ее
покровы - тщеславие, непоседливость, пристрастие к шумихе  и  пристрастие  к
внешнему блеску, - есть не что иное, как самый обыкновенный эгоизм. ‚прочем,
довольно  о  них;  единственное,  что  побуждает  менЯ  столько  говорить  о
несчастных, жизнь которых злонамеренна и вредна, а смерть  ничтожна,  -  это
желание обличить тех, кто заставлЯет их жертвовать собой  и  кто  рукоплещет
этой бессмысленной жертве.
     “ людей этих, столь изобретательных в деле  умножениЯ  выпавших  на  их
долю страданий, есть еще одна забава, - то, что они  называют  законом.  Ћни
хотЯт верить, что он обеспечивает охрану как их самих, так и  их  достоЯниЯ,
но ведь их же собственный опыт может лучше всего их в этом разубедить!  ‘уди
сама, €ммали, о какой охране достоЯниЯ может идти речь, если,  даже  проведЯ
всю жизнь свою в судах, ты все равно не сможешь доказать, что эти вот  розы,
которые ты сама собрала и вплела себе  в  волосы,  принадлежат  тебе,  а  не
кому-то другому; если можно изголодатьсЯ, но  так  и  не  доказать,  что  ты
вправе сегоднЯ съесть свой обед, а чтобы доказать, что у тебЯ  действительно
есть право на свою неотъемлемую собственность, голодать надо несколько лет и
суметь при этом выжить, чтобы этим правом воспользоватьсЯ; и, наконец,  будь
даже на твоей стороне чувства всех порЯдочных людей, убежденность всех судей
твоей страны и глубочайшаЯ убежденность твоЯ в своей правоте, ты  все  равно
не сможешь вступить во владение тем, что и ты сама  и  все  вокруг  признают
твоим, а меж тем противник твой может выставить любое возражение,  пойти  на
подкуп, измыслить любую ложь. ’ак вот идут тЯжбы  и  пропадают  целые  годы,
тратитсЯ достоЯние и  разбиваютсЯ  сердца,  -  а  закон  торжествует.  ‘амое
удивительное в этом его торжестве - та изобретательность,  с  которой  закон
этот умудрЯетсЯ сделать трудное невозможным и наказать человека за  то,  что
он не поступил так, как тот же самый закон не дал ему поступить.
     Љогда человек не в состоЯнии уплатить свои долги, закон этот лишает его
свободы и кредита, длЯ того чтобы  его  и  без  того  бедственное  положение
сделалось еще тЯжелее; когда же он лишен таким образом уже  всех  средств  к
жизни и даже возможности рассчитатьсЯ с долгами, сей справедливый распорЯдок
позволЯет ему обрести утешение в мысли о том, что вред, наносимый им  своему
кредитору, ЯвлЯетсЯ длЯ него наградою за страданиЯ, что  тот  ему  причинил,
что потерЯ денег становитсЯ возмездием за беспощадную жестокость и что в  то
времЯ, как он томитсЯ в тюрьме, листы книги, в  которой  записан  его  долг,
истлевают - быстрее, чем его  тело.  Ђ  вслед  за  тем  ангел  смерти  одним
всесокрушающим взмахом крыла стирает и нужду и долг и,  восторжествовав,  со
зловещей усмешкой на устах изрекает приказ  об  освобождении  должника  и  о
снЯтии с него долга, подписанный рукою  того,  чье  имЯ  повергает  в  дрожь
восседающих в своих креслах судей.
     - Ќо ведь у них же есть религиЯ, - сказала девушка,  потрЯсеннаЯ  этими
страшными речами и всЯ дрожа, - у них  же  есть  религиЯ,  та,  что  ты  мне
показывал, ведь она полна кротости и миролюбиЯ, спокойствиЯ и смирениЯ,  она
не знает ни жестокости, ни пролитиЯ крови.
     - „а, есть, - с какой-то неохотой ответил чужестранец,  -  у  них  есть
религиЯ; люди эти так привержены  страданию,  что  им  мало  еще  всех  мук,
которые приносит их мир, им надо усилить их ужасами другого мира. „а,  такаЯ
религиЯ у них действительно есть, но во что они ее превратили? ‚ерные  своей
раз и навсегда поставленной цели - отыскивать горе  всюду,  где  бы  они  ни
увидели его след, и придумываЯ его там, где его нет и в помине, они даже  на
чистых страницах книги, котораЯ, по их словам, утверждает  мир  на  земле  и
вечное блаженство после смерти, умеют вычитать оправдание ненависти, грабежа
и убийства человека человеком. „лЯ  этого  им  пришлось  в  немалой  степени
извратить логику вещей и прибегнуть к изощренной  софистике.  ‚едь  в  книге
этой речь идет только о добре. ‘коль же  злыми  должны  быть  люди  и  сколь
нелегок труд этих злокозненных умов, если именно из этой-то книги им удаетсЯ
извлечь доводы, которые подтверждают их лживые измышлениЯ! ’ы заметь только,
как хитро они действуют, добиваЯсь своей главной цели - увеличить  на  земле
горе. Ћни  называют  себЯ  различными  именами,  длЯ  того  чтобы  возбудить
соответственные этим  словам  чувства.  €ные  из  них,  например,  запрещают
ученикам своим заглЯдывать  в  ту  или  иную  книгу,  другие  же,  напротив,
уверЯют, что, только изучив ее одну от корки до корки, они смогут почерпнуть
надежду на спасение и ее обосновать. ‹юбопытно, однако,  что  сколь  они  ни
были изобретательны, им все же ни разу не удалось отыскать повод  длЯ  того,
чтобы разойтись в мнениЯх по поводу основ той  книги,  на  которую  они  все
ссылаютсЯ, и поэтому они действуют особым способом.
     Ћни  никогда  не  решаютсЯ  оспаривать  то,  что  книга  эта   содержит
безоговорочные предписаниЯ, что те, кто в нее верит,  должны  жить  в  мире,
„обросердечии и гармонии, что они должны любить друг друга в благоденствии и
помогать друг другу в несчастии. Ћни не решаютсЯ  оспаривать  то,  что  дух,
которым  проникнута  эта  книга,   несет   людЯм   любовь,   радость,   мир,
долготерпение,  кротость  и  правду.  Џо  поводу  этих   положений   никаких
разногласий у них нет и никогда не бывает. Ћни слишком очевидны, чтобы можно
было их отрицать, и поэтому предметом  спора  люди  эти  делают  различие  в
платье, которое носЯт, и, движимые любовью к богу,  готовы  перерезать  друг
другу горло из-за весьма важного обстоЯтельства - белые у  них  или  красные
куртки {2*  ‚о  времЯ  войн  ‹иги  {7}  именно  это  отличало  католиков  от
протестантов.}  или  носЯт  их  свЯщенники  ризы  с  шелковыми  лентами  {3*
Љатолики.}, одеваютсЯ в белую холщовую одежду {4* Џротестанты.} или в черное
домашнее платье {5* „иссиденты {9}.}, должны ли они опускать своих  детей  в
купель {8} или брызгать на них несколько капелек этой воды; должны  ли  они,
воздаваЯ молитвы тому, кого все они чтЯт, в памЯть его смерти становитьсЯ на
колени или нет, или же... Ќо Я, верно, уже надоел  тебе  рассказами  о  том,
сколь порочны и сколь нелепы бывают люди. џсно только одно: все они согласны
в том, что книга эта гласит "люди, любите друг друга", и, однако, слова эти,
после того как они переводЯт их на свой  Язык,  означают  "люди,  ненавидьте
друг друга". Ќо так как они не могут найти ни примеров, ни оправданиЯ  этого
в книге, они ищут то и другое в себе самих, и им  это  всегда  удаетсЯ,  ибо
души человеческие - это неисчерпаемые кладези злобы и неприЯзни, и когда они
пользуютсЯ  названием  этой  книги,  чтобы  освЯтить  свои  дурные  страсти,
обожествление этих страстей становитсЯ  длЯ  них  долгом  и  самые  недобрые
побуждениЯ окружаютсЯ ореолом свЯтости и почитаютсЯ за добродетели.
     - Ќо неужели же в этих ужасных мирах нет родителей и детей? -  спросила
€ммали, глЯдЯ на клеветника  рода  человеческого  полными  слез  глазами,  -
неужели там нет таких, которые любили  бы  друг  друга  так,  как  Я  любила
деревьЯ, под которыми впервые ощутила, что живу, или  цветы,  которые  росли
вместе со мною?
     - ђодителей? „етей? - переспросил чужестранец. -  Ќу  конечно  же!  ’ам
есть отцы, которые обучают своих сыновей... - тут голос его пресексЯ, и  ему
стоило немалого труда с ним совладать.
     „олгое времЯ он молчал, а потом сказал:
     - ‘реди этих людей с извращенным образом мысли можно  иногда  встретить
нежных отцов и матерей.
     - Ђ кто же эти отцы  и  матери?  -  спросила  €ммали,  чье  сердце  при
упоминании о нежности сразу забилось.
     - ќто те, - сказал чужестранец с холодной усмешкой, -  которые  убивают
своих детей, как только они родились, или с помощью медицины избавлЯютсЯ  от
них прежде, чем они  успели  поЯвитьсЯ  на  свет;  такого  рода  поступки  -
единственные, которыми люди эти могут убедительно доказать свою родительскую
любовь.
     Ћн умолк, и €ммали погрузилась в печальное раздумье по поводу того, что
только что услыхала. …дкаЯ и жестокаЯ ирониЯ, звучавшаЯ  в  его  словах,  не
произвела ни малейшего впечатлениЯ на ту, длЯ которой  все  изреченное  было
правдой и котораЯ никак не могла понЯть, как это можно прибегать к обинЯкам,
ведь ей подчас трудно бывало постичь смысл даже самых  прЯмых  слов.  Ћднако
она все же могла понЯть, что он много всего говорил о зле и  о  страдании  -
словах, обозначавших нечто неведомое, и она  устремила  на  него  взглЯд,  в
котором можно было прочесть и благодарность,  и  упрек  за  это  мучительное
посвЯщение в тайны новой жизни. Џоистине она вкусила от  древа  познаниЯ,  и
глаза ее открылись, но плоды его показались ей горькими,  и  взглЯд  ее  был
полон признательности, к которой примешивалась мЯгкаЯ  грусть.  €  от  этого
взглЯда должно было бы содрогнутьсЯ сердце того, кто  преподал  первый  урок
страданиЯ  существу  столь  прекрасному,  нежному  и  невинному.  €скуситель
заметил это ее смЯтение и возликовал.
     Ћн представил ей жизнь в таком искаженном  виде,  может  быть,  с  тем,
чтобы она испугалась и ей не захотелось знакомитьсЯ с ней ближе; может быть,
- в странной надежде, что сможет оставить ее опЯть одну на  этом  уединенном
острове, где времЯ от времени он будет иметь возможность видеть ее  снова  и
вдыхать из окружающей ее атмосферы струю свежести и  чистоты,  единственную,
котораЯ веЯла подчас над выжженною пустыней его собственной жизни и  которую
он еще мог ощутить. Ќадежда эта еще больше укрепилась  после  того,  как  он
увидел, какое впечатление он произвел на нее своим рассказом. ‚спыхнувшее на
миг понимание, затаенное дыхание, любопытство, горЯчаЯ признательность-  все
вдруг погасло: ее опущенные задумчивые глаза были полны слез.
     - Њой рассказ, должно быть, утомил тебЯ, €ммали? - спросил он.
     - Ћн огорчил менЯ, но все равно Я хочу его слушать, - ответила девушка.
- џ люблю слушать, как журчит поток, пусть даже откуда-то из-под волны может
вылезти крокодил.
     - Њожет быть,  ты  хочешь  встретить  людей  этого  мира,  где  столько
преступлений и горЯ?
     - „а, хочу, потому что из этого мира пришел ты и,  когда  ты  вернешьсЯ
туда, счастливы будут все, кроме менЯ одной.
     - ’ак, по-твоему, Я могу дарить людЯм счастье? - спросил ее собеседник,
- по-твоему, Я ради этого скиталсЯ по свету?
     ‹ицо его принЯло какое-то странное выражение, в котором слились воедино
насмешка, отчаЯние и злоба, и он добавил:
     - ’ы делаешь мне слишком много чести,  приписываЯ  мне  занЯтие,  столь
кроткое и столь близкое мне по духу.
     €ммали, котораЯ  отвернулась  куда-то  в  сторону,  не  заметила  этого
выражениЯ.
     - Ќе знаю, но ведь это ты научил менЯ  радости  страданиЯ,  -  ответила
она, - пока Я не встретила тебЯ, Я умела только улыбатьсЯ, но с тех пор, как
Я тебЯ увидела, Я плачу, и слезы мои длЯ менЯ отрада. Ћ, как они отличны  от
тех, которые Я проливала по заходившему солнцу  и  по  вЯнувшему  цветку!  €
все-таки Я не знаю...
     € несчастнаЯ девушка, подавленнаЯ чувствами, которые она  не  могла  ни
понЯть, ни выразить, сложила руки на груди, словно стараЯсь скрыть ту тайну,
от которой по-новому билось ее  сердце;  с  той  робостью,  котораЯ  присуща
неискушенным душам, она отошла на  несколько  шагов  в  сторону  и  опустила
глаза, не в силах больше сдерживать хлынувшие из них слезы.
     €скуситель, казалось, был смущен; на какое-то  мгновение  его  охватило
незнакомое ему чувство; но потом губы его  искривились  в  усмешке,  котораЯ
была исполнена презрениЯ к самому себе; казалось, он упрекал себЯ за то, что
пусть даже на мгновение поддалсЯ заговорившему в нем человеческому  чувству.
‚ыражение напрЯженности снова исчезло с  его  лица,  когда  он  взглЯнул  на
отвернувшуюсЯ от него склоненную фигуру €ммали, и казалось, что человек этот
сам раздираем душевною мукой и ищет в  то  же  времЯ  себе  забавы  в  муках
другого. ‚ том, что  человек  может  испытывать  отчаЯние  и  вместе  с  тем
казатьсЯ веселым, вообще-то говорЯ, нет ничего противоестественного.  “лыбки
- это законные отпрыски счастьЯ, смех же очень часто бывает  побочным  сыном
безумиЯ; на глазах у всех он способен издеватьсЯ над теми, кто его  породил.
‘ таким вот веселым лицом чужестранец вдруг повернулсЯ к ней и спросил:
     - —его же ты хочешь, €ммали?
     Џоследовало продолжительное молчание, после чего девушка сказала:
     - Ќе знаю.
     ‚ голосе ее была какаЯ-то пленительнаЯ задумчивость; так женщины  умеют
дать понЯть скрытый смысл сказанных ими слов, которые обычно означают  нечто
совершенно противоположное. "џ не  знаю"  означает  "Я  слишком  хорошо  это
знаю". ‘обеседник ее понЯл это и радовалсЯ уже, предвкушаЯ свое торжество.
     - Ќо почему же ты тогда плачешь, €ммали?
     - Ќе знаю, - отвечала несчастнаЯ  девушка,  и  слезы  ее  полились  еще
сильнее.
     “слыхав эти слова или, вернее, услыхав эти слезы, он на минуту забылсЯ.
Ћн ощутил то горькое торжество, которое не приносит радости  победителю;  то
торжество, которое означает,  что  победа  одержана  над  слабыми,  одержана
благодарЯ  тому,  что.  сами  мы  оказались  еще  слабее.  Џомимо  его  воли
человеческое тепло охватило всю его душу, и с неожиданной длЯ него мЯгкостью
он сказал:
     - —то же ты хочешь, чтобы Я сделал теперь, €ммали?
     €ммали было нелегко найти такие слова, которые были бы  одновременно  и
сдержанны и понЯтны, которые могли бы выразить ее желаниЯ и вместе с тем  не
выдать тайн ее сердца; будучи не в силах разобратьсЯ в неведомых  ей  дотоле
чувствах, девушка долго колебалась прежде чем дать ответ.
     - —тобы ты осталсЯ со мной, -  сказала  она  наконец.  -  —тобы  ты  не
возвращалсЯ в этот мир зла и горЯ. ‡десь цветы всегда будут цвести, а солнце
светить так же Ярко, как в тот день, когда Я  в  первый  раз  тебЯ  увидала.
‡ачем же тебе возвращатьсЯ в мир, где людЯм  приходитсЯ  думать  и  где  они
несчастны?
     ђаздавшийсЯ вдруг дикий и резкий смех испугал ее. Ћна замолчала.
     - ЃеднаЯ девочка, - воскликнул  он,  и  в  голосе  его  послышалось  то
смешанное  с  горечью  сострадание,  которое  одновременно  может   испугать
человека и его  унизить,  -  неужели  же  в  этом  мое  назначение?  ‘лушать
щебетанье птиц и смотреть, как распускаютсЯ цветы? ђазве это мне написано на
роду?
     € с новым взрывом такого же дикого неестественного смеха  он  оттолкнул
руку, которую €ммали протЯнула  ему  в  подтверждение  своего  простодушного
порыва.
     - „а. конечно, Я ведь очень подхожу и длЯ  такой  участи  и  длЯ  такой
подруги. ‘кажи мне, - добавил он еще более ожесточенно, - в каких  это  моих
чертах, в каких модулЯциЯх моего голоса, в каких моих  чувствах,  которые  Я
сейчас выражал словами, прочла ты надежду, столь  оскорбительную  длЯ  менЯ,
оскорбительную, ибо она обещает счастье?
     €ммали, разумеетсЯ, могла бы ответить ему: "џ понимаю, что  слова  твои
полны Ярости, но смысл их длЯ менЯ неЯсен",  но  девическаЯ  гордость  ее  и
женскаЯ  проницательность  дали  ей  почувствовать,  что  он  ее  отвергает.
‚спыхнувшие в ней негодование и обида вступили теперь в борьбу  с  нежным  и
любЯщим сердцем. Ќесколько мгновений она молчала, а  потом,  сдержав  слезы,
очень твердо сказала:
     - ’огда уходи назад в свой мир, раз ты хочешь  быть  несчастным,  тогда
уходи! Ћ горе мне! Њне нет нужды идти туда, чтобы стать несчастной,  Я  ведь
несчастна и здесь. ‘тупай, только возьми с собой  эти  розы,  ведь  все  они
завЯнут, как только ты уйдешь! ‚озьми с собой  эти  раковинки,  мне  никогда
больше не захочетсЯ их надеть, если ты их на мне не увидишь!
     ‘ этими словами непринужденным, но очень  выразительным  движением  она
снЯла с груди и вытащила из волос все  украшавшие  ее  раковины  и  цветы  и
бросила их ему под ноги; потом  она  в  последний  раз  посмотрела  на  него
взглЯдом, полным гордой и безутешной печали, и приготовилась уйти.
     - ЋстаньсЯ, €ммали, останьсЯ еще на минуту и выслушай то,  что  Я  тебе
скажу. - стал просить чужестранец.
     ‚ это мгновение он, может быть, открыл бы ей сокровенную  тайну  своего
предназначениЯ, которую ему запрещено было  открывать  людЯм,  но  €ммали  в
молчании,  которое  ее  проникновенный  скорбный  взглЯд  наполнЯл  глубоким
значением, даже не обернулась к нему и, все так же печально покачав головой,
ушла.


                                ѓлава XVIII

                                   Miseram me omnia terrent et maris sonitus
                                   et  scopuli,  et  solitudo, et sanctitudo
                                   Apollinis *.

                                                             ‹атинскаЯ пьеса
                                   {* ЊенЯ,  несчастную,  страшит все: рокот
                                   морЯ, нависшие над ним скалы, пустынность
                                   этих мест, свЯтость Ђполлона {1} (лат.).}

     Џрошло много дней, прежде чем чужестранец снова поЯвилсЯ на острове. Ќи
один человек на свете не мог бы сказать, чем он был занЯт  и  какие  чувства
владели им все это времЯ. Њожет быть, бывали часы,  когда  он  торжествовал,
думаЯ о горе, которое причинил, может быть, бывали другие, когда он жалел об
этом. ЃурнаЯ душа  его  походила  на  океан,  поглотивший  тысЯчи  величавых
кораблей, а теперь  почему-то  медливший  погубить  утлую  лодочку,  которой
трудно было совершить свой путь даже при полном штиле. Џобуждаемый,  однако,
то ли злобой, то ли нежностью, снедаемый любопытством  или  устав  от  своей
искусственной жизни, столь непохожей на ту подлинную чистую  жизнь,  которою
жила €ммали, пропитанную ароматами  цветов  и  запахами  земли  и  осененную
сиЯющим небом; или, может быть, движимый  другим,  самым  властным  из  всех
побуждений - собственной волей, котораЯ,  хоть  мы  и  никогда  не  пытаемсЯ
разобратьсЯ в ней и врЯд ли даже признаемсЯ самим себе в ее власти над нами,
в действительности определЯет девЯть десЯтых  наших  поступков,  -  так  или
иначе он вернулсЯ. Ћн вернулсЯ на берег острова очарований, прозванного  так
теми, кто не знал, каким именем наречь жившую на нем неведомую им  богиню  и
кто находилсЯ в таком же затруднении  по  поводу  этого  нового  объекта  их
теологии, как ‹инней {2}, когда он сталкивалсЯ с растением, еще не описанным
в ботанике. “вы! ђазновидности в нравственной  ботанике  куда  разнообразнее
самых странных разновидностей в ботанике в обычном смысле этого  слова.  Љак
бы то ни было, чужестранец вернулсЯ на остров. Ќо ему пришлось проложить  на
нем немало тропинок, раздвинуть или сломать немало  ветвей,  которые  словно
вздрагивали от прикосновениЯ человеческой руки, и переходить вброд ручьи,  в
которые не погружалась еще ничьЯ нога, прежде чем  он  мог  обнаружить,  где
спрЯталась €ммали.
     …й, однако, и в голову не приходило прЯтатьсЯ. Љогда он отыскал ее, она
стоЯла, прислонившись к скале, слушаЯ неумолчный рокот и плеск, океана.  ќто
была  самаЯ  пустыннаЯ  часть  берега;  вокруг  -  ни  кустика,  ни  цветка;
обожженные скалы вулканической породы и гул прибоЯ; волны почти касались  ее
маленьких ножек, которые в беспечности своей то ли искали опасности,  то  ли
пренебрегали ею, - вот все, что ее окружало. Љогда он  увидал  ее  в  первый
раз, она была окружена цветами и их ароматами,  всем  пестрым  разнообразием
животного и растительного мира. ђозы и  павлины  словно  оспаривали  друг  у
друга право украсить это прелестное существо. € она,  казалось,  царила  меж
ними, перенимаЯ у одних благоухание, у других  -  пестроту.  ’еперь  же  ее,
казалось, покинула даже сама природа, дочерью которой она  была.  Џрибежищем
ее была холоднаЯ скала, а постелью, куда она, может быть, собиралась лечь, -
океан. Ќа груди у нее больше  не  было  видно  раковин,  в  волосы  не  было
вплетено ни единой розы. Љазалось, что и характер ее изменилсЯ так  же,  как
чувства: она уже перестала любить прекрасное в природе; словно  предчувствуЯ
участь, котораЯ ее ожидает, она как будто вступала в  союз  со  страшными  и
зловещими силами. Ћна полюбила скалы и океан, громыханье волн  и  бесплодный
песчаный берег - все то, что даже  звучаньем  своим  напоминает  о  горе,  о
вечности. ќтот непрестанный унылый гул столь же однообразен, сколь и  биение
сердца, вопрошающего природу вокруг о том,  что  его  ждет,  и  слышащего  в
ответ: "ѓоре".
     ’е, кто любЯт, могут упиватьсЯ воздухом  сада  и  вбирать  в  себЯ  его
пьЯнЯщее благоухание, и кажетсЯ, что это - жертвоприношениЯ самой природы на
тот алтарь, который уже воздвигнут в сердце каждого, кто поклонЯетсЯ  ей,  и
на котором зажжен огонь; а те, _кто любил_, пусть уходЯт на берег  океана  -
природа откликнетсЯ и им.
     ‚ воздухе вокруг была и грусть и какаЯ-то  скрытаЯ  тревога;  казалось,
ему передались и чувства, что боролись в груди €ммали, котораЯ в эту  минуту
была так одинока, и зловещее молчание внешнего мира;  должно  быть,  природа
готовилась к одной из тех страшных катаклизм, к  одному  из  тех  судорожных
опустошений, которые призваны возвещать неотвратимость божьего гнева. ‘жигаЯ
на каком-то протЯжении  всю  растительность  и  опалЯЯ  землю,  она  глухими
раскатами уходЯщего грома грозит, что вернетсЯ в тот день,  когда  вселеннаЯ
сгорит как свиток пергамента и все составлЯющие ее элементы  расплавЯтсЯ  от
небывалого жара, - и вернетсЯ, чтобы исполнить свое  ужасное  обещание;  что
сейчас это еще только начало, только предвестие. …сть ли такой раскат грома,
в котором не слышалась бы угроза: "“ничтожение мира оставлено _длЯ менЯ_,  Я
ухожу, но Я еще вернусь"? …сть  ли  такаЯ  вспышка  молнии,  котораЯ  бы  не
начертала в небе _светЯщихсЯ слов_: "ѓрешник, Я не могу сейчас проникнуть  в
тайники твоей души, но как встретишь ты мой блеск, когда  Я  стану  мечом  в
руках судии и мой всепроникающий взглЯд разденет  тебЯ  донага  перед  всеми
собравшимисЯ мирами"?
     ‚ечер был очень темный;  тЯжелые  тучи,  надвигавшиесЯ,  как  вражеские
полчища, заволакивали горизонт от краЯ до краЯ. ‚ыше в небе изливалсЯ Яркий,
но страшный свет, подобный тому, что загораетсЯ в глазах  умирающего,  когда
он напрЯгает остатки воли, а силы меж тем быстро  его  покидают,  и  он  уже
понимает,  что  конец  близок.  Ќи  одно  „уновение  ветерка   не   шевелило
поверхность океана, деревьЯ недвижно поникли, и никакой шорох не пробегал по
их притаившейсЯ листве, птицы улетели,  повинуЯсь  тому  инстинкту,  который
побуждает их избегать страшного столкновениЯ стихий и,  спрЯтав  голову  под
крыло, старались примоститьсЯ в своих излюбленных, надежно укрытых от  ветра
“голках. Ќа всем острове не слышно было  ни  звука,  который  бы  говорил  о
жизни; речка и та, словно испугавшись  собственного  журчаньЯ,  катила  свои
неприметные воды так, как будто глубоко под землей некаЯ  рука  укрощала  ее
стремительный бег. ‚  часы  такого  исполненного  величиЯ  и  ужаса  затишьЯ
природа напоминает строгого отца, который, прежде чем  начать  свою  грозную
речь, встречает провинившегосЯ сына зловещим молчанием, или, скорее,  судью,
чей  окончательный  приговор  _воспринимаетсЯ_  с  меньшим  страхом,  нежели
предшествующаЯ ему тишина.
     €ммали  смотрела  на  это  грозное  зрелище  без  малейшего   волнениЯ,
равнодушнаЯ ко всему, что происходило вокруг. „о этого времени и свет и тьма
были ей одинаково милы; она любила солнце за его сиЯние, и молнию  -  за  ее
мгновенные вспышки, и океан - за его гулкий рокот, и бурю - за то,  что  она
колыхала и клонила  долу  ветви  деревьев;  девушка  плЯсала  потом  под  их
приветливой  тенью  в  такт  движениЯм  низко  свисавших  листьев,  которые,
казалось, венчали собой ее красоту. ‹юбила она и ночь, когда все  стихало  и
звучали одни  лишь  потоки,  которые  в  ее  представлении  были  музыкой  и
пробуждали от сна звезды в небе и те принимались  сверкать  и  мигать  им  в
ответ.
     ’ак было прежде. ’еперь же глаза ее  пристально  взирали  на  угасающий
свет и на растущую тьму, на тот кромешный мрак, который,  казалось,  говорил
самому Яркому и прекрасному из творений господа: "“ступи мне место,  светить
ты больше не будешь".
     ’ьма густела, и тучи сдвигались как войска; сплотив все свои силы,  они
стоЯли теперь сомкнутым строем, готовЯсь дать  бой  сиЯющему  лазурью  небу.
’емно-багроваЯ полоса, широкаЯ и мутнаЯ,  притаилась  на  горизонте,  словно
узурпатор, подстерегающий престол только что отрекшегосЯ монарха;  раздвигаЯ
все дальше вширь образовавшийсЯ в  небе  чудовищный  круг,  она  попеременно
метала то красные, то белые молнии; рокот океана  нарастал,  и  под  мощными
сводами баньЯнов, раскинувших свои вековые корни меньше чем в пЯтистах шагах
от  места,  где  стоЯла  €ммали,  эхом   отдавалсЯ   глубокий   и   какой-то
потусторонний гул приближавшейсЯ бури; стволы древних деревьев  покачивались
и стонали, а их безмерной крепости корни, казалось, перестали  держатьсЯ  за
землю и, раскинувшись в воздухе, вздрагивали при каждом новом порыве  ветра.
‘амым ничтожным звуком, какой только она могла послать с земли, воздуха  или
воды, природа возвещала детЯм своим беду.
     €менно в эти минуты чужестранец решил подойти к €ммали.  Ћпасности  длЯ
него не существовало, и он не  знал,  что  такое  страх.  ЌесчастнаЯ  судьба
избавила его от того и другого, но что же она ему оставила  взамен?  Ќикаких
надежд, кроме одной: распространить на других тЯготеющее над ним  проклЯтие.
Ќикаких страхов, кроме страха, что жертва его может от него ускользнуть.  €,
однако, несмотрЯ на  все  его  дьЯвольское  бессердечие,  при  виде  молодой
девушки в нем _все же_ заговорило  что-то  человеческое.  ‹ицо  ее  поражало
своей бледностью, глаза были устремлены вдаль, и всЯ фигура ее, повернутаЯ к
нему спиной (как если бы встрече с ним она предпочла объЯтьЯ самой  Яростной
бури), казалось, говорила: "Џусть лучше  Я  достанусь  богу,  но  только  не
человеку".
     ќта поза, которую €ммали принЯла совершенно случайно и  котораЯ  отнюдь
не выражала ее подлинных чувств, снова пробудила в  сердце  чужестранца  все
дурное; все злые помыслы его и его давнЯЯ мрачнаЯ страсть преследовать людей
овладели им с новой силой. ‚идЯ это судорожное буйство природы и рЯдом с ним
полную беспомощность ничем не  защищенной  девической  красоты,  он  испытал
приступ страсти, подобный той, котораЯ владела им, когда страшнаЯ колдовскаЯ
сила давала ему возможность беспрепЯтственно проникать в камеры сумасшедшего
дома или тюрем €нквизиции.
     ‚идЯ,  что  девушка  окружена  ужасами  стихий,  он   ощутил   странную
уверенность, что, хотЯ небесные стрелы и могут сразить  ее  за  какой-нибудь
миг, существуют еще другие, более жгучие стрелы, что одну из них  он  держит
сейчас в руке, и если только прицел его окажетсЯ точен,  то  он  поразит  ею
душу девушки.
     ‚ооруженный всем своим могуществом и всей своей злобой, он  приблизилсЯ
к €ммали, единственным оружием которой была ее чистота. „евушка стоЯла, сама
словно отблеск закатного луча, и смотрела, как догорает этот последний  луч.
Ћблик ее так не подходил ко всему, что ее окружало, что  несоответствие  это
могло тронуть любого, но только не ‘китальца.
     …е светлаЯ фигура выделЯлась на  фоне  окутывавшего  ее  мрака;  нежные
очертаниЯ ее стана казались еще нежнее рЯдом с суровой  каменной  глыбой,  к
которой она приникла; эти плавные изЯщные и гармоничные линии словно бросали
вызов чудовищному буйству стихий, во гневе своем сеющих разрушение.
     —ужестранец подкралсЯ к ней так, что она  его  не  заметила;  шаги  его
заглушали шум океана и зловещие завываниЯ ветра. Ќо когда он подошел  ближе,
он услыхал иные звуки, и они возымели на его  чувства,  вероЯтно,  такое  же
действие, как шепот …вы, обращенный к цветам, на чувства змеЯ. Џодобно змею,
он ощущал  свою  силу  и  понимал,  что  времЯ  пришло.  ‘реди  стремительно
надвигавшихсЯ вихрей, более страшных, чем все то, что ей приходилось  видеть
за свою жизнь, несчастнаЯ девушка, не сознаваЯ, а может быть, и не  чувствуЯ
грозившей опасности, пела свою простодушную песню, говорившую об отчаЯнии  и
о любви, словно откликаЯсь ею на  приближение  бури.  Љое-какие  слова  этой
песни, страстной и полной тоски, донеслись до его слуха.

     "Ќочь все темнее, но разве не гуще мрак, в который  он,  уходЯ,  поверг
мою душу? Њолнии сверкают вокруг, но разве не Ярче сверкали его глаза, когда
он покидал менЯ в гневе?
     џ жила только светом, который исходил от него, так почему же Я не  могу
умереть, когда этот свет исчез? ’учи во гневе,  чего  мне  боЯтьсЯ  вас?  ‚ы
можете испепелить менЯ, как  испепелЯли  у  менЯ  на  глазах  ветви  вековых
деревьев, только стволы стоЯт и сейчас. ’ак и сердце мое будет  принадлежать
ему до скончаниЯ века.
     ђеви же, грозный океан! ‚олнам твоим, которых  не  счесть,  никогда  не
вымыть из души моей его образ; тысЯчи волн бросаешь ты на  скалу,  но  скала
недвижима; так же недвижимо будет и сердце  мое  среди  всех  бедствий  того
мира, которыми он хочет менЯ отпугнуть; если бы не он, опасностей этих Я  бы
никогда не узнала, длЯ него же Я брошусь сама им навстречу".

     Ћна прервала свою простодушную песню, а потом запела ее снова, не думаЯ
в эту минуту ни об ужасах взбушевавшихсЯ стихий, ни о  том,  что  рЯдом  мог
находитьсЯ тот, чье коварство и чьи хитроумные козни  были  намного  опаснее
гнева всех стихий.

     "Љогда мы впервые встретились, на груди у менЯ были розы, а  теперь  ее
прикрывают только темные листьЯ. Љогда он увидел  менЯ  впервые,  все  твари
любили менЯ, а теперь не все ли равно, любЯт они менЯ или нет, ведь  Я  сама
разучилась любить их. Љогда он каждый вечер ЯвлЯлсЯ на остров, мне хотелось,
чтобы месЯц сиЯл Ярче. ’еперь же мне  все  равно,  встает  он  или  заходит,
задернут он тучами или светел. „о того, как он пришел сюда, менЯ  все  здесь
любило. € тех, кого любила Я, было больше,  чем  волос  у  менЯ  на  голове,
теперь же Я знаю, что могу любить только одного, и этот один  менЯ  покинул.
‚се переменилось с тех пор, как Я его увидала. –веты уже не столь Ярки,  как
прежде; Я больше не слышу музыки в журчанье воды, звезды не улыбаютсЯ мне  с
неба, как улыбались прежде; да и сама Я стала  больше  любить  не  покой,  а
бурю".

     Ћкончив свою грустную песню, она повернулась, чтобы уйти с  места,  где
бурЯ уже бушевала так, что ей невозможно было там оставатьсЯ долее, - и  тут
она встретила устремленный на нее взглЯд чужестранца. Ћна покраснела всЯ  до
корней волос, но на этот раз из уст ее не вырвалось радостных слов,  как  то
обычно бывало, когда он поЯвлЯлсЯ на острове.  Ћн  указал  ей  на  развалины
пагоды, где они могли бы укрытьсЯ;  не  глЯдЯ  на  него  и  шатаЯсь,  €ммали
побрела за ним вслед. ‚ молчании приблизились они к развалинам. € среди всех
ужасных корч и Ярости стихий странно было видеть, как два существа идут друг
за другом и не перекинутсЯ ни единым словом о своем  страхе,  как  мысль  об
опасности даже не приходит им в голову, ибо один из них вооружен против  нее
своим отчаЯнием, а  другаЯ  -  своей  невинностью.  €ммали  больше  хотелось
укрытьсЯ под сенью любимого ею баньЯна, но чужестранец стал убеждать ее, что
там было бы гораздо опаснее, чем в том месте, которое выбрал он.
     - Ћпаснее! - воскликнула  девушка,  и  светлаЯ  и  простодушнаЯ  улыбка
осветила ее черты, - какаЯ же мне может грозить опасность,  если  ты  будешь
рЯдом?
     - ’ак, по-твоему, в моем присутствии тебе ничто  не  грозит?  Ќе  много
было тех, кто встречал менЯ без страха, кто не ощущал этой  опасности!  -  и
лицо его стало темнее, чем небо, на которое он, хмурЯсь, устремлЯл взглЯд. -
€ммали, - добавил он, и голос его сделалсЯ более глубоким и  даже  задрожал,
ибо хотел он этого или нет, но  к  нему  примешивалось  теперь  человеческое
волнение, - €ммали, неужели же ты сама настолько слаба, чтобы думать, что  у
менЯ есть власть над стихиЯми? …сли бы у менЯ действительно была эта власть,
- продолжал он, - то, клЯнусь небом, что теперь так сурово на менЯ  смотрит,
Я знал бы, что мне делать: Я собрал бы  все  самые  быстрые  и  смертоносные
стрелы молний из тех, что свистЯт сейчас вокруг,  и  убил  бы  ими  тебЯ  на
месте.
     - ЊенЯ? - воскликнула девушка, всЯ затрепетав; от этих слов и от  того,
как они были сказаны,  лицо  ее  побледнело  больше,  чем  от  оглушительных
порывов бури, в промежутках между которыми она с трудом разбирала эти слова.
     - „а, тебЯ... тебЯ... хоть ты и  хороша  собой,  и  чиста,  и  невинна,
прежде чем тебЯ уничтожит огонь, еще более сокрушительный,  и  выпьет  кровь
твоего сердца, прежде чем ты подвергнешьсЯ опасности,  в  тысЯчу  раз  более
грозной, чем все то, чем сейчас грозЯт тебе стихии, - опасности оказатьсЯ со
мной - проклЯтым и несчастным!
     Ќе понимаЯ значениЯ этих Яростных слов, но всЯ дрожа от тоски,  которую
он ими ей причинил, €ммали подошла к нему, чтобы смЯгчить его волнение, хоть
и не знала ни сущности его, ни причины. ‘квозь  щели  в  развалинах  зигзаги
красных молний озарЯли на миг ее разметанные  волосы,  ее  мертвенно-бледное
лицо, залом рук и всю ее склоненную фигуру, выражавшую собою мольбу,  словно
она просила простить ее за преступление, которое совершила, - какое, она  не
знала, и выказывала участие в чужом горе. ‚се вокруг нее было неестественно,
дико и страшно: пол с обломками камней и грудами песку, развалины  огромного
храма,  который,  казалось,  не  мог  быть  создан  человеческими  руками  и
разрушить который мог только дьЯвольский разгул, зиЯющие щели тЯжелых сводов
над головой, сквозь которые то темнело, то  Ярким  светом  вспыхивало  опЯть
небо, - и это был  беспросветный  мрак  и  еще  более  страшный,  чем  мрак,
ослепительный свет. ЋсвещеннаЯ этими мгновенными  вспышками  фигура  девушки
ЯвлЯла такую силу и такую трогательную нежность, что  какой-нибудь  художник
мог бы, наверное, обессмертить себЯ, изобразив в ее лице ангела, сошедшего в
обитель гнева и печали, огнЯ и мрака, чтобы принести с собой мир, -  ангела,
все усилиЯ которого оказались напрасными.
     Љогда она склонилась перед ним, чужестранец бросил на нее один  из  тех
взглЯдов, которые всех, кроме нее одной, повергали в трепет.  Ќо  на  взглЯд
этот несчастнаЯ жертва  отвечала  самозабвенной  преданностью.  Њожет  быть,
правда, к этому чувству примешивалсЯ еще невольный страх, охвативший девушку
в ту минуту, когда она опустилась на  колени  перед  своим  содрогающимсЯ  и
смущенным врагом. Ќе говорЯ ни слова, она словно обращалась к нему  с  немой
мольбой быть милостивым к себе самому. Љогда вокруг сверкали молнии, а землЯ
под  ее  легкими  белоснежными  ногами  дрожала,  когда  стихии,   казалось,
поклЯлись уничтожить на земле все живое и нагрЯнули с  высоты  небес,  чтобы
привести  свой  замысел  в  исполнение,  причем  слова  "Vae  victis"  {ѓоре
побежденным {3} (лат.).} крупными, видными издали буквами были начертаны  на
развернутых  широких  знаменах,  излучавших  ослепительный  сернистый  свет,
словно предварЯЯ _то, что ждет  грешников  в  преисподней_,  -  все  чувства
девушки  сосредоточились  на  избраннике  ее  сердца,  в  котором  она   так
обманулась. ‚есь облик ее и каждый ее порыв были прекрасным, но вместе с тем
страдальческим выражением безграничной покорности женского  сердца  предмету
своей любви, его слабостЯм, страстЯм  и  даже  -  его  преступлениЯм.  Љогда
побуждение это возникает под гнетом  той  власти,  которою  мужчина  духовно
подчинЯет  себе  женщину,  оно  становитсЯ  до  крайности  унизительным  длЯ
последней.  ‘начала  €ммали  наклонилась,  чтобы  его  успокоить;  душа   ее
подсказала телу этот  первый  порыв.  Ќа  следующей  ступени  страданиЯ  она
опустилась на  колени,  оставаЯсь  поодаль  от  него.  Ћна  верила,  что  ее
униженный вид произведет на  него  такое  действие,  какое  те,  что  любЯт,
надеютсЯ произвести, вызвав к себе _жалость_,  эту  незаконную  дочь  любви,
которой часто достаетсЯ больше ласки, чем  самой  матери.  ‘обрав  последние
силы, она припала к его руке, стала прижимать ее к своим побелевшим губам  и
хотела произнести какие-то слова; голос ей изменил, но потоки слез _сказали_
за нее все. Ћтветом было порывистое  пожатие  руки,  которую  потом  тут  же
отдернули.
     „евушка лежала простертаЯ на земле. Ћна была в ужасе.
     - €ммали, - прерывающимсЯ голосом заговорил чужестранец.  -  •очешь,  Я
скажу, какие чувства Я должен в тебе вызывать?
     - Ќет! Ќет! Ќет! - вскричала она, приложив к ушам свои тонкие  руки,  а
потом сложив их на груди, - Я слишком все это ощущаю сама.
     - Ќенавидь менЯ! Џроклинай менЯ! - вскричал чужестранец, не обращаЯ  на
нее вниманиЯ и с такой силой ступаЯ по гулким, разбросанным по полу  плитам,
что стук его шагов мог, пожалуй, поспорить с  раскатами  грома,  -  ненавидь
менЯ, ибо Я тебЯ ненавижу... ибо Я ненавижу все живое, все мертвое, и сам  Я
ненавистен всем.
     - ’олько не мне, - сказала девушка; слезы слепили ее; она  тЯнулась  во
тьме к отдернутой им руке.
     - „а, буду ненавистен и тебе тоже, если ты узнаешь, кем Я послан и кому
служу.
     €ммали напрЯгла все силы, которые теперь снова пробудились в ней, чтобы
ему ответить.
     - џ не знаю, кто ты, но Я твоЯ, - сказала она. - џ  не  знаю,  кому  ты
служишь, но ему буду служить и Я, - Я буду твоей навеки. …сли  ты  захочешь,
ты можешь менЯ покинуть, но когда Я умру, вернись на  этот  остров  и  скажи
себе: "ђозы расцвели и увЯли, потоки пролились и иссЯкли;  скалы  сдвинулись
со своих мест, и светила небесные изменили свой бег, но была  на  свете  та,
что никогда не менЯлась, и ее больше нет!".
     ‚ словах этих слышались и страсть и тоска.
     - ’ы сказал мне, - добавила она, -  что  владеешь  чудесным  искусством
записывать мысли. Ќе пиши ни слова у  менЯ  на  могиле,  ибо  одного  слова,
начертанного твоей рукой, достаточно, чтобы менЯ оживить. Ќе плачь обо  мне,
ибо одной твоей слезы будет достаточно, чтобы менЯ оживить, и,  может  быть,
длЯ того лишь, чтобы ты пролил еще одну слезу.
     - €ммали! - вскричал чужестранец.
     „евушка поднЯла глаза и,  исполненнаЯ  печали,  смущениЯ  и  раскаЯниЯ,
увидела, что он плачет. ‡аметив этот взглЯд, он тут же каким-то  безнадежным
движением руки смахнул с  лица  слезы  и,  стиснув  зубы,  разразилсЯ  вдруг
приступом неистового судорожного смеха, который всегда означает, что смеемсЯ
мы над собою.
     „ошедшаЯ до полного изнеможениЯ €ммали не произнесла ни слова и  только
дрожала, припав к его ногам.
     -  ‚ыслушай  менЯ,  несчастнаЯ!  -  вскричал  он  голосом,  в   котором
попеременно звучали то дикаЯ злоба, то сострадание,  привычнаЯ  неприЯзнь  и
необычнаЯ мЯгкость, - выслушай менЯ! џ ведь знаю, с каким тайным чувством ты
борешьсЯ, знаю лучше, чем то  сердце,  в  которое  это  чувство  прокралось.
Џодави его, прогони, уничтожь! ђаздави его так, как ты  раздавила  бы  змею,
прежде чем  та  подрастет  и  мерзостным  обличьем  своим  ужаснет  тебЯ,  а
смертоносным Ядом отравит!
     - Ќи разу в жизни Я не раздавила ни одной живой  твари,  даже  змеи,  -
ответила €ммали, которой не приходило в голову, что  этот  буквальный  ответ
мог быть истолкован и в другом смысле.
     - ’ак, значит, ты любишь, - сказал чужестранец, - только, - добавил  он
после долгого и зловещего молчаниЯ, - знаешь ли ты сама, кого полюбила?
     - ’ебЯ! - ответила девушка с тем чистым ощущением правды,  которое  как
бы освЯщает самый порыв  чувств  и  стыдитсЯ  всЯкой  искусной  изощренности
больше, нежели искреннего признаниЯ. - ’ебЯ!  ќто  ты  научил  менЯ  думать,
чувствовать, плакать.
     - € за это ты менЯ любишь? - спросил искуситель с  иронией,  к  которой
примешивалось  сочувствие.  -  Џодумай  только  на  минуту,  €ммали,   какой
недостойный, неподходЯщий объект  ты  избрала  длЯ  своих  чувств.  ‘ущество
непривлекательное на вид,  с  отвратительными  привычками,  отъединенное  от
жизни и человечества непроходимой пропастью, обездоленного пасынка  природы,
занЯтого тем, что  проклинает,  а  то  и  совращает  своих  более  удачливых
братьев, тою кто... но что же все-таки  мешает  мне  раскрыть  тебе  все  до
конца?..
     ‚ это мгновение молниЯ  чудовищной,  непереносимой  силы  блеснула  меж
развалин, прорываЯсь сквозь каждую  щель  мгновенным  ослепительным  светом.
ЏодавленнаЯ волнением и страхом, €ммали продолжала стоЯть на коленЯх, плотно
прикрыв руками воспалившиесЯ глаза.
     ‡а те минуты, которые она провела так, ей показалось,  что  она  слышит
еще какие-то звуки, что чужестранец отвечает какому-то голосу, который с ним
говорит. ‚ то  времЯ  как  вдали  раздавались  удары  грома,  она  Явственно
различила, как он сказал, обращаЯсь к кому-то:
     - ќто мой час, а не твой, отойди и не тревожь  менЯ.  Љогда  она  снова
поднЯла глаза, на  лице  его  не  было  уже  и  следа  человеческих  чувств.
Љазалось, что эти в отчаЯнии своем устремленные на нее сухие  горЯщие  глаза
не могли пролить ни одной слезы; казалось, что в обхватившей ее руке никогда
не бились жилы, что по ним никогда не струилась кровь;  среди  жара  вокруг,
тако