Ящими глазами, которые при слабом свете луны сверкали  особенно  Ярко,  -
источник слез, как и источник всЯкой благодати вообще, во мне давно иссЯк.
     - џ могу плакать за нас обоих, - сказала €сидора, - если только в  этом
дело.
     € она разрыдалась; тут были и воспоминаниЯ и печаль, а  когда  оба  эти
источника скорби  соединЯютсЯ  воедино,  только  богу  и  самому  страдальцу
известно, сколь стремительны и сколь горьки эти слезы.
     "Џобереги их  длЯ  днЯ  свадьбы,  прелестнаЯ  невеста  моЯ,  -  подумал
Њельмот, - вот уж когда тебе представитсЯ случай их пролить".
     ‚ те времена существовал обычай,  который  теперь  может  показатьсЯ  и
отвратительным и нескромным: девушка, сомневавшаЯсЯ в искренности  намерений
своего  возлюбленного,  требовала  от  него  доказательств  того,  что   они
серьезными благородны, заставлЯЯ его  высказывать  их  ее  родным,  а  потом
вступить с нею в освЯщенный церковью союз. Њожет быть, впрочем, во всем этом
больше  подлинной  правды  и   настоЯщего   целомудриЯ,   нежели   во   всех
двусмысленных ухаживаниЯх, которые  ведутсЯ  на  основе  плохо  понЯтых  или
вообще неЯсных принципов, тех, что никогда и никем  не  были  определены,  и
представлениЯ о верности, которое  во  все  времена  оставалось  неизменным.
Љогда героинЯ итальЯнской трагедии {2* ‘корее  всего,  "ђомео  и  „жульетта"
{19}.} уже чуть ли не при первом свидании спрашивает  своего  возлюбленного,
серьезны ли его намерениЯ, и  в  качестве  доказательства  его  порЯдочности
требует, чтобы он незамедлительно на ней женилсЯ, то разве все сказанное  ею
не проще,  не  понЯтнее,  не  целомудренней,  не  _простосердечнее_,  нежели
упованиЯ  романтически  настроенных  и  легковерных  женщин,  которые  живут
мимолетными порывами, необузданным и стихийным чувством, которые строЯт свой
дом на песке и не дают  себе  труда  укрепить  фундамент  его  в  незыблемых
глубинах сердца. “ступаЯ первому из этих двух чувств, €сидора  прерывающимсЯ
от волнениЯ голосом прошептала:
     - …сли ты менЯ любишь, не ищи больше тайных свиданий со мной. ЊоЯ  мать
хоть и строгаЯ, но добраЯ, брат хоть и вспыльчивый, но неплохой,  а  отец...
отца Я никогда не видела! Ќе знаю уж, что о нем сказать,  но  если  _он  мне
отец_, то он тебЯ полюбит. ‚стречайсЯ со мной в их присутствии, и к  радости
моей от того, что  Я  тебЯ  вижу,  не  будет  больше  примешиватьсЯ  стыд  и
страдание. €спроси благословениЯ церкви, и тогда, может быть...
     - Њожет быть! - возмутилсЯ Њельмот, - ты научилась европейскому  "может
быть!" -  искусству  ослаблЯть  значение  проникновенного  слова,  искусству
делать вид, что приоткрываешь  занавесь,  в  то  времЯ  как  на  самом  деле
задергиваешь ее все плотнее и плотнее, искусству вселЯть в нас отчаЯние  как
раз в ту минуту, когда хочешь, чтобы у нас поЯвилась надежда!
     - Ћ, нет! Ќет! - ответила девушка. - џ - _сама  истина_.  џ  -  €ммали,
когда говорю с тобой, хотЯ со всеми остальными, кто  живет  в  этой  стране,
которую они называют христианской, Я - €сидора. Љогда  Я  полюбила  тебЯ,  Я
слушала только один голос - голос моего сердца; теперь вокруг менЯ раздаетсЯ
много голосов, и у иных из этих людей нет сердца, такого,  как  у  менЯ.  Ќо
если ты менЯ любишь, ты можешь покоритьсЯ им так, как покорилась  Я,  можешь
полюбить их бога, их дом, их надежды и их страну. „аже _с тобой_ Я не  могла
бы быть счастливой, если бы ты не поклонЯлсЯ кресту, на который  ты  впервые
направил мой блуждающий взор, и не исповедовал религию, говорЯ о которой  ты
сам невольно призналсЯ, что это самаЯ прекраснаЯ и  благодатнаЯ  религиЯ  на
земле.
     - Ќеужели Я в этом призналсЯ? - задумчиво сказал  Њельмот.  -  ‚  самом
деле, это могло быть только _невольно_. ЏрекраснаЯ €ммали! ’ы  действительно
обратила менЯ, - тут он подавил в себе сатанинский смех, - в свою новую веру
и покорила менЯ своей красотой, и своей испанской  кровью,  и  положением  в
обществе, и всем, что тебе только угодно. џ буду непрестанно обхаживать твою
благочестивую мать, и твоего сердитого брата, и всех твоих родных,  как  они
ни заносчивы, ни брюзгливы и ни нелепы. џ готов иметь дело  со  всеми  этими
плоеными воротниками, шуршащими мантильЯми и юбками  с  фижмами,  что  носЯт
все, начинаЯ с твоей почтенной матушки и кончаЯ самой старой  из  дуэний,  в
очках  на  носу  и  с  коклюшками  в  обеих  руках,  восседающей  на   своем
неприступном диване, на который никто никогда  не  осмелитсЯ  покуситьсЯ,  а
также - с завитыми бакенбардами,  украшенными  перьЯми  шлЯпами  и  широкими
плащами всех твоих родичей мужского пола. € Я готов  пить  шоколад  и  важно
расхаживать среди них, а когда они направЯт менЯ к вашему усатому стрЯпчему,
с длинным гусиным пером в руке и с душой, которую можно уместить всю на трех
широких листах пергамента, Я выберу длЯ нашей свадьбы такие просторы,  каких
не знала еще ни одна невеста в мире.
     - ’ак пусть же это будет в стране музыки и солнечного света,  там,  где
мы встретились в первый раз! Ћдин уголок этой дикой, усеЯнной цветами  земли
стоит всей обработанной земли в …вропе! - воскликнула €сидора.
     - Ќет, это будет на другой земле, на той, которую гораздо  лучше  знают
ваши бородатые стрЯпчие и право на которую должны  будут  признать  за  мной
даже твоЯ благочестиваЯ мать  и  всЯ  твоЯ  гордаЯ  семьЯ,  как  только  они
выслушают мои притЯзаниЯ и подкреплЯющие их доводы. Њожет быть,  они  смогут
оказатьсЯ там _моими_ совладельцами, и, однако,  как  это  ни  странно,  они
никогда не станут оспаривать моего исключительного права на эти угодьЯ.
     - Ќичего этого Я не понимаю, - сказала €сидора, - но  Я  чувствую,  что
преступлю все правила приличиЯ, существующие длЯ  испанской  девушки  и  длЯ
христианки, если буду продолжать сейчас  этот  разговор  с  тобою.  …сли  ты
думаешь так, как думал когда-то, если ты чувствуешь так, как Я  должна  буду
чувствовать всю мою жизнь, нам не к чему заводить этот разговор:  он  только
смущает менЯ и вселЯет мне в душу страх. Љакое мне дело до земли, о  которой
ты говоришь? …динственное, что в ней длЯ менЯ важно, - так это то,  что  она
принадлежит _тебе_!
     - Љакое тебе до нее дело! - повторил Њельмот. - Ћ, ты  еще  не  знаешь,
как много будут длЯ тебЯ значить и она  и  Я!  ‚  других  случаЯх  обладание
землей обеспечивает  человека,  здесь  же,  напротив,  человек  обеспечивает
вечное владение  этой  землей.  Ћна  достанетсЯ  моим  наследникам  и  будет
принадлежать им до скончаниЯ века, если  только  они  согласЯтсЯ  на  те  же
условиЯ владениЯ, что и Я. ‚ыслушай менЯ, прекраснаЯ €ммали, или христианка,
Я готов называть тебЯ любым именем, которое ты себе изберешь! Џрирода - твоЯ
перваЯ крестнаЯ мать -  окрестила  тебЯ  росою  индийских  роз;  разумеетсЯ,
христианские восприемники твои не пожалели ни воды, ни соли, ни масла, чтобы
смыть с твоего внове рожденного тела печать природы. Ђ  вот  последний  твой
крестный отец, если только ты исполнишь  все,  что  положено,  умастит  тебЯ
новым миром. Ќо об  этом  после.  ‚ыслушай  менЯ,  и  Я  расскажу  тебе  про
богатство и великолепие тех угодий, которые Я собираюсь тебе отдать,  и  про
тех, кого ты там встретишь. ’ам обитают правители,  все  до  одного.  ’ам  -
герои, и государи, и тираны. ’ам - все их богатства, и роскошь, и власть. Ћ,
какое это блестЯщее общество! ’ам у всех у них есть и престолы, и короны,  и
пьедесталы; огненные трофеи их  будут  гореть  и  гореть;  сиЯние  их  славы
никогда не померкнет. ’ам обретаютсЯ все те, о которых ты читала в  истории;
все Ђлександры и –езари, Џтолемеи и фараоны. ’ам - восточные  государи,  все
Ќемвроды, ‚алтасары и Ћлоферны своих времен. ’ам - властители ‘евера, Ћдины,
Ђттилы (которого церковь ваша называет бичом божьим), Ђларихи {20} и все  те
безымЯнные и недостойные иметь имЯ варвары, те, что под разными прозвищами и
кличками опустошали и разорЯли землю, завоевать которую они Явились.  ’ам  -
властители ћга, и ‚остока, и ‡апада - магометане, калифы,  сарацины,  мавры,
со всей их кичливой роскошью и всеми атрибутами и эмблемами, -  полумесЯцем,
Љораном и конским хвостом, трубой, гонгом и литаврами,  или,  -  чтобы  было
понЯтнее длЯ твоего теперь уже христианского слуха, прелестнаЯ  неофитка!  -
победы гром и Яростные крики {21}. ’ам же  ты  повстречаешь  владык  ‡апада,
которые прЯчут свои бритые головы под тройной  короной  {22},  а  за  каждый
волос, который сбривают, хотЯт  получить  жизнь  своего  монарха;  те,  что,
прикидываЯсь  смиренными,  в  действительности  покушаютсЯ  на  власть,  что
именуютсЯ рабами рабов, а на самом деле хотЯт стать господами господ.  Ћ,  у
тебЯ будет с кем провести  времЯ  в  этом  Ярко  освещенном  краю,  ибо  там
действительно очень светло! € не все ли равно, откуда будет идти этот свет -
от горЯщей серы или от трепетных лунных лучей, при которых ты кажешьсЯ такой
бледной?
     - Љажусь бледной! - воскликнула €сидора, едва  переводЯ  дыхание.  -  џ
_чувствую_ эту бледность. џ не понимаю, что означают твои слова, но Я  знаю,
что это ужасно. Ќе говори мне больше об этом крае  со  всей  его  гордостью,
развращенностью и роскошью! џ готова идти за тобой в пустыни, в непроходимые
чащи, куда не ступала ничьЯ нога, кроме твоей,  и  куда  Я  пойду  по  твоим
следам. ‚ уединении Я родилась, в уединении могла бы и умереть. Ќо где бы  Я
ни жила и когда бы ни умерла, позволь мне стать твоей! Ђ что касаетсЯ места,
то не все ли это равно, пусть то будет даже...
     - „аже где? - спросил Њельмот, и в вопросе этом  звучало  торжество  от
сознаниЯ, что несчастнаЯ так беззаветно ему предана, но одновременно и  ужас
при мысли о той участи, на которую она безрассудно себЯ обрекла.
     - „аже там, где должен быть ты, - ответила €сидора, - пусть  и  Я  буду
там, Я и там, верно, буду счастлива, как  на  том  острове,  где  расцветали
цветы и сиЯло солнце и где Я увидела тебЯ в первый раз. Ћ, нигде  нет  таких
пахучих и Ярких цветов, как те, что цвели там когда-то. Ќигде в журчании рек
нет такой музыки, как та, которой Я там внимала, нигде дуновение ветерка  не
напоено таким ароматом, как тот, что Я там  вдыхала;  когда  Я  слышала  эхо
твоих шагов или звук  твоего  голоса,  мне  казалось,  что  это  и  есть  та
_человеческаЯ музыка_, перваЯ, которую Я услыхала в жизни и котораЯ, когда Я
перестану слышать...
     - ’ы услышишь и не  такое!  -  перебил  ее  Њельмот,  -  голоса  десЯти
тысЯч,...   девЯти   миллионов   духов,   существ,   издающих   бессмертные,
непрестанные звуки, те, что никогда не замирают и не сменЯютсЯ тишиной!
     - Ћ, как это будет дивно! - воскликнула €сидора,  хлопаЯ  в  ладоши,  -
единственный Язык, которому Я научилась в  этом  новом  мире  и  на  котором
стоило бы говорить, это Язык музыки. ‚ прежней моей жизни Я сумела  перенЯть
какие-то несовершенные звуки у птиц, но здесь, во второй  моей  жизни,  менЯ
научили музыке; и всему горю, которое Я постигла в этом новом мире, пожалуй,
не перевесить радости, которую принес мне этот удивительный Язык звуков.
     - Џодумай только, - продолжал Њельмот, - если твое влечение к музыке на
самом деле столь велико, то какое тебЯ ждет упоенье, какое раздолье там, где
ты услышишь все эти голоса и где им как эхо  вторит  грохот  десЯтков  тысЯч
огненных волн, бьющихсЯ  о  скалы,  которые  вечное  отчаЯние  превратило  в
адамант! € после этого смеют еще  говорить  о  музыке  небесных  сфер!  {23}
Џредставь себе музыку этих живых светил, вечно вращающихсЯ на своих  огневых
осЯх, вечно сиЯющих  и  вечно  поющих,  подобно  вашим  братьЯм  христианам,
которым в одну презабавную ночь выпала честь освещать собой  сады  Ќерона  в
ђиме {24}.
     - ЊенЯ бросает в дрожь от этих слов.
     - Џолно! ‘ чего это ты так оробела? џ ведь обещал тебе, что, прибыв  на
новое место, ты увидишь тех, кто изведал могущество и великолепие,  упивалсЯ
всей роскошью, всеми  наслаждениЯми,  узнаешь  властителей  и  сластолюбцев,
хмельного монарха и изнеженного раба, ложе из роз и балдахин из пламени!
     - ’ак это и есть то прибежище, куда ты менЯ зовешь?
     - „а, это оно, это оно. Џриди и будь моей!  Њириады  голосов  призывают
тебЯ; прислушайсЯ к ним и повинуйсЯ этому зову! ѓолоса эти слышны в раскатах
моего голоса, огни эти исходЯт из моих глаз и горЯт в моем сердце.  ‚ыслушай
менЯ, €сидора, любимаЯ моЯ, выслушай менЯ! џ действительно  хочу,  чтобы  ты
стала моей женой и - навеки! Ћ как жалки узы, свЯзующие влюбленных на земле,
в сравнении с теми, что свЯжут нас с тобой на веки веков! Ќе бойсЯ, там тебе
будет чем поразвлечьсЯ, тебЯ ждет блестЯщее  общество.  џ  уже  назвал  тебе
имена государей, и свЯщеннослужителей, и героев, и  если  ты  снизойдешь  до
повседневных развлечений своей теперешней жизни, ты там сумеешь  возобновить
их. ’ы любишь  музыку,  так  можешь  быть  уверена,  что  там  ты  встретишь
большинство тех, кто ее сочинЯл, начинаЯ с €увала с его первыми опытами {25}
и кончаЯ ‹юлли {26}, который вогнал себЯ в гроб одной из своих ораторий  или
опер, не помню уже какой.  Ћни  обретут  там  удивительный  аккомпанемент  -
неумолчный рев огненного морЯ низкими басовыми нотами будет сопровождать хор
мучеников-певцов!
     - —то же это за ужасы? - спросила €сидора, всЯ дрожа, - слова твои  длЯ
менЯ загадка. ’ы что, потешаешьсЯ надо мной, тебе хочетсЯ  менЯ  мучать  или
все это говоритсЯ ради забавы?
     - ђади забавы! - повторил зловещий пришелец, -  это  неплохаЯ  мысль  -
vive la bagatelle! {„а здравствуют  пустЯки!  (франц.).}  ’ак  посмеемсЯ  же
вволю! “ нас еще будет немало всего, что заставит нас быть  серьезными.  ’ам
.мы увидим всех тех, кто когда-либо  дерзал  на  земле  смеЯтьсЯ  -  певцов,
танцоров, людей веселых, сластолюбивых, блистательных, любимых, тех, кто  во
все времена заблуждалсЯ касательно своего назначениЯ и доходил до того,  что
воображал, будто радость - никакое  не  преступление,  а  улыбка  нимало  не
отвлекает человека от его обЯзанности страдать. ‚се эти люди должны искупить
свое заблуждение при таких обстоЯтельствах, которые, вероЯтно, заставили  бы
самого верного ученика „емокрита {27}, _самого неуемного  весельчака_  среди
них признать, что _в этих местах_ во всЯком случае смех - это безумие {28}.
     - џ не понимаю тебЯ, - сказала €сидора,  слушаЯ  его  и  чувствуЯ,  как
сердце у нее упало, что бывает, когда одновременно ощущаешь неизвестность  и
страх.
     - Ќе понимаешь менЯ? - повторил Њельмот с  тем  саркастически  холодным
выражением лица, которое ЯвлЯло собой страшную противоположность его горЯщим
проницательным глазам, походившим  на  вырвавшуюсЯ  из  кратера  раскаленную
лаву, окруженную залегшей до самого его краЯ грудою снега,  -  не  понимаешь
менЯ? ’ак, значит, ты не любишь музыку?
     - Ќет, люблю.
     - „а и танцы тоже, моЯ прелестница, моЯ милаЯ?
     - џ их любила.
     - Ћтчего же ты так по-разному отвечаешь мне на эти вопросы?
     - џ люблю музыку, Я  должна  ее  любить,  это  Язык  воспоминаний.  Њне
достаточно услыхать какую-нибудь мелодию, и Я уношусь назад, в  мир  снов  и
блаженства, в очарованную жизнь моего... моего родного острова.  џ  не  могу
всего этого сказать про танцы. ’анцевать Я _научилась_, а музыку Я  _ощутила
в себе_. Ќикогда не забуду, как Я услыхала ее в первый раз и вообразила, что
это и есть тот Язык, на котором христиане разговаривают друг с другом. ‘ тех
пор Я успела узнать, что говорЯт они между собой на совсем ином Языке.
     - ђазумеетсЯ, Язык их далеко не всегда звучит,  как  мелодиЯ,  особенно
когда между ними возникают споры по поводу некоторых пунктов их веры.  Џраво
же, трудно себе представить что-либо менее похожее на гармонию,  чем  дебаты
доминиканца и францисканца, насколько длЯ спасениЯ души  важно,  какаЯ  рЯса
надета на монахе в минуту смерти {29}. Ќо нет ли  еще  чего,  что  побуждает
тебЯ теперь любить музыку, тогда как танцы  ты  разлюбила?  џ  хочу  понЯть,
почему это так.
     Љазалось,  неисповедимаЯ  судьба  этого  несчастного   заставлЯла   его
смеЯтьсЯ над горем, которое он приносил другим, тем  больше,  чем  горе  это
было острее. ‘аркастическое легкомыслие его находилось в прЯмой  и  страшной
зависимости от его отчаЯниЯ. Њожет быть,  впрочем,  это  происходит  даже  и
тогда, когда и обстоЯтельства и характеры бывают не так жестоки. ‚еселье,  в
котором  нет  истинной  радости,  нередко   бывает   всего-навсего   маской,
скрывающей содрогающеесЯ и искаженное муками лицо... а смех, который никогда
еще не выражал восторга, нередко становилсЯ  единственным  доступным  Языком
длЯ безумиЯ и горЯ. Љазалось также, что ни острота оскорбительной иронии, ни
напоминание о  близости  зловещего  мрака  не  могли  смутить  и  поколебать
самозабвенную преданность той, к которой они были  обращены.  ’а  "подлиннаЯ
причина", о которой ее  спрашивали  тоном  беспощадной  иронии,  нашла  себе
выражение в чудесной нежной мелодии, котораЯ, казалось, сохранЯла  все  свое
изначальное звучание, где слышались и пение птиц, и журчанье вод.
     - џ люблю музыку, потому что всЯкий раз, как Я  ее  слышу,  Я  думаю  о
тебе. џ разлюбила танцы, хотЯ вначале они опьЯнЯли менЯ, потому что, танцуЯ,
Я иногда могла забыть о тебе. Љогда Я слушаю музыку, образ твой парит передо
мною; в каждой ноте, в каждом звуке Я слышу  тебЯ.  ‘амые  невнЯтные  звуки,
которые Я могу извлечь из гитары (ибо играю Я очень  плохо),  несут  в  себе
очарование  мелодии,  котораЯ  возникает  из  чего-то,  что  Я  не  в  силах
определить, - это не ты, но _мое представление о тебе_. ‚ твоем присутствии,
как оно ни необходимо длЯ того, чтобы Я могла жить, Я никогда не  испытывала
того неизъЯснимого наслаждениЯ,  которое  приносит  мне  твой  образ,  когда
музыка вызывает его из сокровенных глубин сердца. Њузыка длЯ менЯ все  равно
что  голос  религии,  призывающий  помнить  о  боге  моего  сердца   и   ему
поклонЯтьсЯ. ’анцы же -это какое-то  мимолетное  отступничество,  почти  что
профанациЯ.
     - ‚от поистине тонкий и изощренный довод, - сказал Њельмот, - и конечно
же у него есть только один недостаток: он не очень-то  лестен  длЯ  того,  к
кому обращен.  €так,  образ  мой  какие-то  мгновениЯ  носитсЯ  на  звучных,
трепещущих  волнах  мелодии,  точно   некий   бог   бурных   валов   музыки,
торжествующий, когда  вздымаетсЯ  ввысь,  и  обольстительный  даже  в  своем
падении, а минуту спустЯ он уже похож на плЯшущего дьЯвола из твоих опер; со
злобной усмешкой следит он за тем, как  ты  мелькаешь  перед  ним  в  разных
фигурах фанданго,  и  брыжжет  губительной  пеной  своих  черных,  судорожно
искривленных губ в чашу, из которой ты пьешь. Ќу что  же,  танцы,  музыка...
пусть они будут заодно! Ћбраз мой, должно быть, одинаково вредоносен и там и
тут: в одном он терзает тебЯ воспоминаниЯми, в  другом  -  укорами  совести.
’еперь представь себе, что образ этот отнЯт у тебЯ навсегда, представь себе,
что оказалось бы возможным порвать соединЯющую нас  нить,  что  так  глубоко
проникла нам в душу.
     - —то же, попробуй ты себе представить, - ответила  €сидора,  в  голосе
которой послышались и девическаЯ гордость, и едва уловимаЯ печаль, - и  если
ты это сделаешь, знай, что Я попытаюсь последовать твоему  примеру;  попытка
эта обойдетсЯ не так уж дорого, она будет стоить мне только жизни!
     Љогда Њельмот взглЯнул на  ту,  котораЯ  некогда  изощренной  прелестью
своей  так  выделЯлась  среди  окружавшей  ее  природы,  а  теперь  поражала
естественностью своей среди всех окружавших ее людских изощрений и  все  еще
сохранЯла мЯгкое очарование своей божественной стати среди той искусственной
атмосферы, где прелести ее никто не  мог  оценить  и  всем  сиЯющим  краскам
суждено было увЯнуть без того, чтобы кто-нибудь мог ими насладитьсЯ, где  ее
чистое и самозабвенно любЯщее сердце было обречено битьсЯ  подобно  волне  о
скалу, излитьсЯ в стенаниЯх и затихнуть навек; когда  он  все  это  понЯл  и
снова посмотрел на нее, он проклЯл себЯ, а потом - с тем  эгоизмом,  который
пробуждаетсЯ в существах безнадежно несчастных, - понЯл и то, что тЯготеющее
над ним проклЯтие может стать менее тЯжким, если он с кем-то его разделит.
     - €сидора, - прошептал он так нежно, как только мог,  подходЯ  к  окну,
возле которого стоЯла его жертва, - €сидора, значит, ты будешь моей?
     - —то мне тебе на это  ответить?  -  сказала  €сидора,  -  если  ответа
требует твоЯ любовь, то достаточно и того, что Я сказала; если же тщеславие,
то этого слишком много.
     - ’щеславие! ЏрелестнаЯ насмешница, ты не  знаешь,  что  говоришь;  сам
карающий ангел мог бы вычеркнуть этот пункт из списка моих грехов. ќто  один
из запрещенных мне и немыслимых длЯ менЯ  пороков;  это  земное  чувство,  и
поэтому Я не могу ни разделЯть его, ни им наслаждатьсЯ, хоть, разумеетсЯ,  в
эту минуту Я испытываю известную долю человеческой гордости.
     - ѓордости! Ђ чем же ты гордишьсЯ? ‘ тех пор, как Я узнала тебЯ,  Я  не
чувствовала никакой  другой  гордости,  кроме  величайшей  преданности,  той
самоуничтожающей гордости, при которой жертва гордитсЯ своим венцом  больше,
нежели приносЯщий ее жрец исполнением своего свЯщенного долга.
     - Ќо Я испытываю другую гордость, - сказал Њельмот, и сказал это гордо,
-  ту,  которую  испытывает  ураган,  налетающий  на  старинные  города,   о
разрушении которых ты, возможно, читала, когда он сметает, сжигает,  коробит
картины, драгоценности, губит музыку,  пиршества.  ЌакладываЯ  на  все  свои
когтистые лапы, он восклицает: "Џогибните длЯ всего мкра, пусть даже на веки
веков, но живите длЯ  менЯ  во  мраке  и  в  развращенности!  ‘охраните  все
изысканные линии ваших форм, весь нетленный блеск ваших красок! Ќо сохраните
их  длЯ  менЯ  одного!  „лЯ  менЯ,  одинокого,   окаменевшего,   невидЯщего,
бесчувственного соблазнителЯ бесплодной невесты,  длЯ  менЯ,  склоненного  в
раздумье над мрачной  и  мертвой  обителью  вечного  бессилиЯ,  длЯ  менЯ  -
вулкана, в котором потухла пламеневшаЯ внутри лава, и застыла, и затвердела,
и навеки сокрыла все, что было земной радостью, счастьем жизни  и  упованием
на грЯдущее!".
     ‚ то времЯ как он говорил, на его перекошенном судорогою лице  заиграла
усмешка, исполненнаЯ  холодного  пренебрежениЯ  и  злобы.  “смешка  эта  так
терзала сердце и вместе с тем так иссушала и губила все, что было в человеке
живого, что €сидора при всей  своей  простодушной,  беспомощной  преданности
предмету своей любви не могла не вздрогнуть, видЯ, как он стал страшен;  всЯ
дрожа от непрестанной и неизбывной тревоги, она спросила:
     - Ђ ты тогда будешь моим? Ќо разве Я могу  хоть  что-нибудь  понЯть  из
твоих ужасных слов? “вы, у _моего_ сердца никогда не было тайн,  его  просто
нельзЯ было услыхать сквозь громы и бури, которые ты уготовил моей судьбе.
     - ’ак значит, ты будешь моей, €сидора?
     - Џоговори с моими родителЯми. †енись на мне так, как положено  законом
и правилами церкви, которой Я недостойна, и Я стану твоей навеки.
     - _Ќавеки!_ - повторил Њельмот, -  это  хорошо  сказано,  невеста  моЯ.
‡начит, ты будешь моей навеки? Ќе так ли, €сидора?
     - „а! „а! џ сказала. Ќо сейчас взойдет солнце; Я чувствую, как  сильнее
стали пахнуть цветы померанца, как повеЯло утреннею прохладой.  “ходи,  Я  и
так слишком долго была в саду, сюда могут прийти  слуги,  они  тебЯ  увидЯт,
молю тебЯ, уходи.
     - “хожу. „ай мне только сказать тебе еще одно слово: знай, что длЯ менЯ
и восход солнца, и поЯвление твоих слуг, и вообще все, что творитсЯ  наверху
на небе и здесь на земле, одинаково безразлично.  Џусть  же  солнце  постоит
немного за горизонтом и подождет менЯ. _’ы моЯ!_
     - „а, Я твоЯ, но ты должен уговорить мою семью.
     - Ќу разумеетсЯ, уговаривать длЯ менЯ привычное дело.
     - €...
     - € что же? ’ы колеблешьсЯ.
     - џ колеблюсь, - сказала доверчиваЯ и робкаЯ €сидора, - потому что...
     - Џочему?
     - Џотому что, - воскликнула девушка, заливаЯсь слезами,  -  потому  что
те, с кем ты будешь говорить, не обратЯт к господу  тех  слов,  что  к  нему
обращаю Я. Ћни будут говорить с тобой о состоЯнии и о приданом,  они  начнут
расспрашивать тебЯ о тех краЯх, где, по  твоим  словам,  у  тебЯ  богатые  и
обширные владениЯ; а если они захотЯт узнать о них от менЯ, то что Я отвечу?
     ’ут Њельмот подошел как можно ближе к окну и произнес  какое-то  слово.
€сидора, казалось, не расслышала его или не понЯла; всЯ дрожа, она повторила
свою просьбу. Ћн ответил ей еще более тихим  голосом.  ‚се  еще  не  верЯ  и
надеЯсь, что, может быть, обманулась, она в третий раз повторила все тот  же
вопрос. ‚ ушах у нее прогремело страшное односложное слово, она вскрикнула и
захлопнула окно. ”игура пришельца скрылась, но образ его, увы, осталсЯ у нее
в сердце.


                                 ѓлава XXI

                                           Ћн видел бездну под ногами.
                                           ’ам вечно полыхало пламЯ
                                           ‘редь вечной тьмы. Ћн подал знак;
                                           € тут же сквозь кромешный мрак,
                                           ‘квозь серы смрад в ущелье душном
                                           Ѓог утренний пришел послушно.
                                           Љрасив, как ангел  во  плоти, -
                                           € воссиЯл среди светил {1}.

     - ‚ той части рукописи, которую Я читал в подземелье  евреЯ  Ђдонии,  -
сказал Њонсада, продолжаЯ свой рассказ, - нескольких листов  недоставало,  а
на многих других написанное совершенно  стерлось,  и  ЂдониЯ  никак  не  мог
восполнить этот пробел. €з последующих страниц, которые можно было прочесть,
Явствовало, что €сидора оказалась недостаточно  благоразумной  и  продолжала
позволЯть таинственному посетителю приходить по ночам в сад и  разговаривать
с ней через окно; однако ей не удалось убедить его вступить в  переговоры  с
ее семьей, а может быть, она знала, что обращение его не будет там встречено
благосклонно. ’аково, во всЯком случае,  было  содержание  следующих  строк,
которые Я мог прочесть.

     ќти свиданиЯ возвращали ее к прежней призрачной жизни. ‘ утра до вечера
она думала только о той минуте, когда снова должна будет его  увидеть.  ‚есь
день  она  была  молчалива,  задумчива,  равнодушна  ко   всему,   поглощена
одной-единственной мыслью, к вечеру же настроение  ее  заметно  поднималось,
как бывает с людьми, у  которых  есть  какаЯ-то  тайна  и  скрытый  от  всех
источник неизъЯснимых наслаждений; душа ее стала походить на цветок, который
распускаетсЯ и начинает благоухать только с приближением ночи.
     ‘амо времЯ года, казалось, покровительствовало этому  роковому  обману.
ќто было в разгаре знойного лета,  когда  только  по  вечерам  можно  бывает
дышать, и напоеннаЯ ароматами сверкающаЯ ночь становитсЯ  длЯ  нас  днем,  а
самый день проходит в томительной  и  беспокойной  дремоте.  ’олько  к  ночи
€сидора оживала; только у своего освещенного лунным светом окна начинала она
дышать полной грудью. €, должно быть, никогда еще  лунные  лучи  не  озарЯли
такого стройного стана, не золотили такого прелестного лица и  не  встречали
ни в чьих глазах такого чистого и  безмЯтежного  света.  ‚  перекресте  этих
родственных друг другу лучей было что-то похожее на общение  духов,  которые
скользили по ним и, переходЯ от пламени далекой звезды к сиЯнию человеческих
глаз, понимали, что и там и тут они обретают блаженный покой...

                                * * * * * *

     —асами стоЯла она, прильнув к окну, пока ей не начинало  казатьсЯ,  что
подстриженнаЯ и искусно прибраннаЯ  зелень  сада  превращаетсЯ  в  буйную  и
колыхающуюсЯ листву деревьев на ее райском острове, что цветы в нем начинают
пахнуть так же, как те дикие розы, которые некогда усыпали лепестками своими
ее путь и по которым она ступала босыми ногами, что птицы поют так, как там,
когда ее вечернЯЯ, идущаЯ от сердца песнЯ сливалась с их замирающими  хорами
и становилась едва ли не самым  проникновенным  гимном,  который  когда-либо
вместе с дуновением ветерка устремлЯлсЯ к небу.
     Ќо иллюзиЯ  эта  длилась  недолго.  ‘уровое  однообразие  прЯмоугольных
садовых грЯд, где цветы и те располагались по некоему принуждению,  угнетало
ее своими правильными очертаниЯми,  и  она  обратилась  к  богу,  просЯ  его
облегчить ей душу. Љто же из людей не прибегает к этому  даже  тогда,  когда
впервые бывает охвачен любовью, мучительной  и  сладостной?  Њы  ведь  тогда
открываем богу тайну, которой никогда бы не доверили никому из смертных; а в
тот ущербный час, который неминуемо наступает длЯ  всех,  кто  любит  только
земною любовью, мы опЯть-таки  призываем  небеса,  которым  мы  однажды  уже
доверились, еще раз ниспослать светлого вестника, несущего  нам  утешение  в
тех несметных лучах, которые их  Ясные,  холодные  и  ко  всему  равнодушные
светила неизменно  направлЯют  на  землю  словно  в  насмешку  над  нею.  Њы
обращаемсЯ к ним, но только слышат ли небеса нашу мольбу, отвечают ли они на
нее? Њы плачем, но разве мы не чувствуем,  что  слезы  наши  подобны  дождю,
который проливаетсЯ в море? Mare infructuosum {Њоре бесплодное {2} (лат.).}.
Ќо не все ли равно. ‚ "Ћткровении" сказано, что наступит времЯ, когда все те
просьбы, которые мы вправе обратить к небесам, будут удовлетворены  и  когда
"со всех очей будут отерты слезы" {3}. Ћднако €сидора не успела еще  постичь
завета небес, который гласит: "Џойдемте в дом скорби" {4}. Ќочь все еще была
длЯ нее днем, а солнцем ее - "плывшаЯ по небу светлаЯ луна" {5}.  Љогда  она
взирала на нее, воспоминаниЯ о блаженном острове приливали к ее сердцу целым
потоком, а вскоре вслед за тем поЯвлЯлсЯ и тот, кто  воскрешал  их  и  мечту
превращал в действительность.
     Ћн поЯвлЯлсЯ каждую ночь; ничто  не  могло  помешать  его  приходу  или
заставить его уйти; она знала, сколь строги заведенные в доме порЯдки и  как
замкнуто живет ее семьЯ,  и  поэтому  ее  не  могло  не  удивлЯть,  с  какой
легкостью  Њельмот  бросает  вызов  и   тому   и   другому,   каждый   вечер
беспрепЯтственно проникаЯ к ним в сад, однако влиЯние ее прежней, похожей на
сон романтической жизни было так велико, что постоЯнные  поЯвлениЯ  его  при
обстоЯтельствах столь необычных никогда не наводили ее на мысль о  том,  как
ему удаетсЯ преодолевать те трудности, которые простой  смертный  преодолеть
бы не мог.
     „ействительно,  было  два  странных  обстоЯтельства,  свЯзанных  с   их
свиданиЯми. •оть оба они встретились в €спании спустЯ три года  после  того,
как расстались на берегу острова в €ндийском океане, ни один из них ни  разу
не спрашивал  другого  о  том,  как  могла  произойти  столь  неожиданнаЯ  и
необыкновеннаЯ встреча. —то касаетсЯ €сидоры, то легко можно понЯть,  почему
она оказалась столь беспечной и не проЯвила в этом  отношении  ни  малейшего
любопытства. ЏрежнЯЯ жизнь ее была настолько сказочной и фантастической, что
все  невероЯтное  сделалось  длЯ  нее  обычным,  а  обычное,   напротив,   -
невероЯтным. —удеса были ее стихией,  и  очень  может  быть,  что  поЯвление
Њельмота в €спании даже меньше удивило ее, нежели перваЯ встреча  с  ним  на
песчаном берегу пустынного острова. —то до Њельмота,  то  тут  причина  была
совершенно инаЯ, хоть привела она в сущности к тому же. „лЯ него на свете не
могло быть большего чуда, чем  его  собственнаЯ  жизнь,  а  та  легкость,  с
которой он  переносилсЯ  с  одного  конца  земли  на  другой,  смешиваЯсь  с
населЯвшими ее людьми и вместе  с  тем  ощущаЯ  свою  отделенность  от  них,
подобно усталому и равнодушному  к  представлению  зрителю,  который  бродит
вдоль рЯдов огромного партера, где он никого не знает,  исключала  длЯ  него
всЯкую возможность удивлЯтьсЯ, даже если бы он встретил  €сидору  где-нибудь
на вершине Ђнд.
     ‡а месЯц, в течение которого она молча  соглашалась  на  то,  чтобы  он
поЯвлЯлсЯ по ночам у нее под окном, отделенный от нее  расстоЯнием,  которое
само по себе должно  было  бы  исключить  всЯкого  рода  подозрениЯ  даже  у
испанского ревнивца: балкон, на который выходило ее окно,  поднималсЯ  футов
на четырнадцать над садом, куда приходил Њельмот, - за  этот  месЯц  €сидора
быстро, но незаметно прошла все степени чувства,  какие  неизбежно  проходЯт
те, кто любит, независимо  от  того,  протекает  ли  их  любовь  гладко  или
встречает на своем пути преграды. ‘начала €сидору одолевало желание говорить
и слушать, слышать и  быть  услышанной.  …й  хотелось  рассказать  обо  всех
удивительных событиЯх своей новой жизни; и, может быть, ею владела смутнаЯ и
бескорыстнаЯ надежда возвысить себЯ в  глазах  любимого  существа,  та,  что
побуждает нас при первой же встрече выказывать  все  свое  красноречие,  все
способности, все привлекательные стороны, какие у нас есть, причем отнюдь не
с гордой заносчивостью соперника, а со смирением, какое бывает у жертвы.
     ‡авоеванный город выставлЯет  напоказ  все  свои  богатства  в  надежде
умилостивить  завоевателЯ.  Ћн  стараетсЯ,  чтобы  всЯ   эта   роскошь   его
возвеличила; видЯ, как недавний враг его украсил себЯ трофеЯми, он  гордитсЯ
этим больше, чем гордилсЯ бы, будучи победителем  сам.  ќто  перваЯ  светлаЯ
пора - возбуждениЯ, робости и боЯзни, но вместе с тем какой-то счастливой  и
полной надежд тревоги. Џотом мы начинаем думать, что нам  никак  не  удастсЯ
достаточно полно выказать наш  талант,  силу  воображениЯ,  все,  что  может
заинтересовать в нас и поразить. Њы гордимсЯ тем уважением, с которым к  нам
относитсЯ общество, оттого что надеемсЯ положить его к ногам предмета  нашей
любви; мы ощущаем чистую и, можно сказать, одухотворенную  радость  от  всех
расточаемых нам похвал, полагаЯ,  что  они  помогут  нам  заслужить  похвалу
существа, которое одарило нас благодатной любовью,  -  ведь  она-то  и  есть
вдохновительница всего, что мы совершили. Њы возвеличиваем  себЯ  длЯ  того,
чтобы возвратить это величие существу, которому мы обЯзаны им и длЯ которого
его берегли, и  наша  единственнаЯ  цель  -  возвратить  этот  долг  с  теми
изрЯдными процентами, что нарастают у нас в сердце: мы  ведь  готовы  отдать
все, что у нас есть, даже если платеж этот оберет нас до  последнего  гроша,
потребует его последнего биениЯ, последней капельки нашей крови. Њожет быть,
ни один свЯтой, который смотрел на чудо, когда-либо сотворенное им,  как  на
нечто свершившеесЯ независимо от его собственной воли, не  испытывал  такого
чистого и высокого _самоотрешениЯ_, как девушка, котораЯ в  первые  же  часы
любви приносит к ногам своего кумира пышный венок, куда вплетены и музыка, и
живопись, и красноречие, и, затаив дыхание, ждет в единственной надежде, что
роза ее любви не останетсЯ не замеченной среди всех остальных цветов.
     Ћ, какаЯ же радость длЯ такого существа (а именно такою  была  €сидора)
на глазах у многолюдной толпы коснутьсЯ струн арфы и  ждать,  пока  умолкнут
шумные и грубые рукоплесканиЯ, чтобы услышать вырвавшийсЯ из  глубин  сердца
вздох того _единственного_, длЯ которого играли - нет, не пальцы рук, а  всЯ
душа  -  и  чей  единственный  вздох,  и  только  он  один,   слышен   среди
восторженного гула несчетной толпы. ЉакаЯ радость длЯ нее сказать  себе:  "џ
слышала, как он глубоко вздохнул, а он слышал, как мне рукоплескали!".
     Ђ когда девушка скользит  в  танце  и  с  легкой  и  привычной  грацией
касаетсЯ многих чужих рук, она чувствует, что есть только  одна-единственнаЯ
рука, чье прикосновение она всегда узнает; и ожидаЯ этой волнующей, как сама
жизнь, дрожи, она движетсЯ между  танцующими,  в  холодном  изЯществе  своем
похожаЯ на статую, - до  тех  пор,  пока  прикосновение  Џигмалиона  {6}  не
согреет ее,  не  оживит,  -  пока  под  рукою  упорного  ваЯтелЯ  мрамор  не
превратитсЯ в плоть и кровь. € в эту минуту каждый жест ее выдает  необычные
и не осознанные еще порывы дивного творениЯ, которому любовь дала жизнь: оно
обретает новое длЯ него наслаждение, ощущаЯ в себе жизненные  силы,  которые
вдохнула в него самозабвеннаЯ страсть ваЯтелЯ. Љогда же этот роскошный ларец
открыт, когда взглЯдам собравшихсЯ предстают искусно вышитые на ткани узоры,
и кавалеры разглЯдывают их, а дамы  сгорают  от  зависти,  и  все  не  могут
оторвать от них глаз, и раздаетсЯ громкаЯ похвала, исходЯщаЯ как раз от тех,
кто меньше всего умеет вглЯдетьсЯ, кто  не  обладает  достаточным  вкусом  и
тонкостью пониманиЯ, - тогда-то взглЯд  искусницы  незаметно  ищет  в  толпе
глаза, что одни могут все увидеть и оценить, глаза того, чье мнение длЯ  нее
дороже, чем похвалы целого мира!
     ‚от на что надеЯлась €сидора. „аже на острове, где  он  впервые  увидел
ее, когда разум ее только еще пробуждалсЯ, она ощущала  в  себе  присутствие
неких высших сил, и сознание это приносило ей утешение, не вызываЯ,  однако,
в душе ни малейшей гордости. Ћна вырастала в собственных глазах лишь по мере
того, как росла ее беззаветнаЯ любовь. ‹юбовь эта и  составлЯла  предмет  ее
гордости, а ее развившийсЯ разум (ибо христианство даже в самой  извращенной
своей форме всегда развивает в человеке разум) вначале убеждал ее, что  если
гордый и необыкновенный пришелец  увидит,  как  все  вокруг  восхищаютсЯ  ее
красотой, ее талантами и богатством, то он падет перед нею  ниц  или  уж  во
всЯком случае признает, как много значит все то, чего она достигла  с  таким
трудом, после того как ее насильно приобщили к европейскому обществу.
     ‚от на что она надеЯлась во времЯ первых его посещений; но, как все это
ни было лестно длЯ  того,  на  кого  направлЯлись  ее  усилиЯ,  простодушную
девушку постигло, однако, разочарование. „лЯ Њельмота "ничто  не  было  ново
под солнцем" {7}. Ћн знал больше, чем любой мужчина или любаЯ женщина  могли
ему рассказать. —еловеческие достоинства были в его глазах сущей безделицей,
погремушкой, трескотнЯ которой надоела ему, -  и  он  отбрасывал  ее  прочь.
Љрасота была длЯ  него  цветком,  на  который  он  смотрел  с  презрением  и
прикасалсЯ к нему длЯ того лишь, чтобы  сгубить.  Ѓогатство  и  общественное
положение он оценивал  по  достоинству,  но  взирал  на  них  отнюдь  не  со
спокойным презрением философа или высокой отрешенностью праведника, а с  тем
"зловещим предвкушением возмездиЯ и суда" {8},  которых,  по  его  глубокому
убеждению, людЯм этим было не миновать; к  исполнению  этого  приговора  он,
может быть, испытывал то же чувство, что и  палачи,  которые  по  приказанию
Њитридата расплавили золотые цепи и  влили  пышущий  огнем  металл  в  горло
посланцу ђима {9}.
     ‘недаемый подобными чувствами и еще другими, рассказать о  которых  нет
никакой  возможности,  Њельмот  находил  невыразимое   облегчение   от   уже
клокотавшего в нем вечного огнЯ - в  том,  что  он  приобщалсЯ  к  ничем  не
запЯтнанной свежести и целомудрию, окружавшим сердце €ммали: длЯ  него  ведь
она и теперь оставалась прежнею €ммали. Ћна была длЯ него оазисом в пустыне,
источником, припадаЯ к которому он забывал о своем пути по жгучим пескам и о
тех _жгучих_ песках, к которым этот путь должен его  привести.  Ћн  сидел  в
тени смоковницы, не думаЯ о черве, который подтачивал ее корень; может быть,
бессмертный червь, который впилсЯ  в  его  собственное  сердце  и  неустанно
подтачивал его и глодал, мог бы один заставить его забыть о том, как сам  он
терзал сердце девушки.
     Ќе прошло и недели с  начала  их  встречи,  как  €сидоре  пришлось  уже
отказатьсЯ от иных из своих притЯзаний. Ћна  оставила  мысль  о  том,  чтобы
заинтересовать его собой или поразить, - эту тайную мечту, котораЯ в  каждом
женском сердце, даже самом невинном, живет бок о бок с любовью.  Ћтныне  все
надежды ее и мечты сходились не на честолюбивом притЯзании _быть любимой_, а
на единственном желании _любить самой_. Ћна больше уже не намекала ни на то,
как развивались в ней прежние способности или как поЯвились новые, ни на то,
как расширилсЯ ее кругозор  и  как  изощрилсЯ  вкус.  Ћна  вообще  перестала
говорить сама, ей хотелось только сидеть и слушать; потом она уже  перестала
ловить смысл. его слов, ей захотелось вникать в  него  самого,  может  быть,
больше вглЯдываЯсь, нежели вслушиваЯсь, а  может  быть,  постигаЯ  его  суть
чувством, в котором зрение и слух сливаютсЯ воедино. Ћна видела его  задолго
до того, как он поЯвлЯлсЯ, и слышала тогда, когда он вообще не произносил ни
единого слова. Ћни проводили вместе недолгие  ночи,  какие  бывают  летом  в
€спании; €сидора попеременно взирала то на похожую на  солнце  луну,  то  на
своего таинственного возлюбленного, а  он,  не  проронив  ни  слова,  стоЯл,
прислонившись к каменному столбу  балкона  или  к  стволу  огромного  мирта,
который даже в ночную пору, к вЯщему удовольствию пришельца,  прЯтал  его  в
своей тени, не даваЯ разглЯдеть зловещее  выражение  его  лица;  и  оба  они
молчали до тех пор, пока не начинало светать и  €сидора  движением  руки  не
давала понЯть, что приходитсЯ расставатьсЯ.
     ’ак всегда бывает с глубоким чувством. Ќикакие слова уже не нужны  тем,
кто научилсЯ говорить друг с другом одним биением сердца, чей взор даже  при
рассеЯнном лунном свете более понЯтен другому, опущенному и скрытому в  тени
взору, чем иной внЯтный разговор среди бела  днЯ,  когда  лица  собеседников
освещены Ярким солнцем, - тем, длЯ кого, преображаЯ все  земные  привычки  и
чувства, мрак становитсЯ светом, а тишина обретает голо