Ђнри Ѓарбюс. џсность

Ћцените этот текст:
Ђнри Ѓарбюс. џсность

-----------------------------------------------------------------------
"Clarte". Џеревод с французского Ќ.џ.џковлевой
Ѓарбюс Ђ. Ћгонь; џсность: ђоманы. / Џредисл. ‘.…мельЯникова.
Њ.: •удож. лит., 1980. - 540 с.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 11 декабрЯ 2003 года
-----------------------------------------------------------------------

Ђнри Ѓарбюc (1873-1935) - французский писатель и общественный
деЯтель - коммунист. ‚семирную известность принес ему роман "Ћгонь"
(1916) - первое подлинно революционное произведение французской литературы
XX века. Ћб империалистической войне 1914 - 1918 гг., о том, что произошло
со многими участниками войны, ставшими революционерами, Ѓарбюс рассказывает
в романе "џсность" (1919).

‘Ћ„…ђ†ЂЌ€…

I. џ
II. Њы
III. ‚ечер и рассвет
IV. Њари
V. „ни
VI. ѓолос из сумерек
VII. ‚ыводы
VIII. ѓлашатай
IX. ѓроза
X. ‘тены
XI. Ќа краю света
XII. ’ени
XIII. Људа идешь ты?
XIV. ђазвалины
XV. џвление
XVI. De profundis clamavi
XVII. “тро
XVIII. ѓлаза
XIX. Џризраки
XX. Љульт
XXI. Ќет!
XXII. џсность
XXIII. ‹ицом к лицу

‚се дни недели схожи, от начала до конца.
‚ечер. —асы тихонько бьют семь, и тотчас же оглушает колокол. џ
закрываю книгу реестров, вытираю и прЯчу перо. Ѓеру кашне и шлЯпу, бросив
взглЯд в зеркало, которое отражает правильный овал моего лица, блестЯщие
волосы и тонкие усики (видно, что Я не простой рабочий). ѓашу лампу,
спускаюсь из своей маленькой застекленной клетки. Џрохожу котельный цех,
где густаЯ толпа все еще гудит от удара колокола-освободителЯ. ’емнаЯ
торопливаЯ толпа растекаетсЯ по коридорам и тучей несетсЯ по лестницам;
несколько голосов менЯ окликают: "„о свиданиЯ, ‘имон", - или менее
фамильЯрно: "„о свиданиЯ, господин Џолэн". џ отвечаю тем и другим, и
людской поток менЯ уносит.

Љак только раскрываетсЯ наружнаЯ дверь, видишь голую равнину, тусклый
горизонт и черные гигантские декорации; прЯмоугольные и треугольные формы
заводских зданий и высокую погасшую трубу, которую увенчивает только облако
нависшей ночи. ’ЯжелаЯ лавина неприметно увлекает менЯ. Џротив ворот, вдоль
стены, выстроились шеренгой женщины, они ждут; бескровные овечьи лица их
смутно белеют в тени. ‚ толпе они узнают своих, кланЯютсЯ, окликают. Ѓыстро
соединЯютсЯ пары. џ слежу глазами за рабочими: друг за другом идут они
призрачной дорогой.
ќта бледнаЯ тропа ведет в открытое поле. Џуть ее отмечен в
пространстве рЯдами хилых деревьев, - они точно коптЯт, как погашенные
свечи, - телеграфными столбами в бесконечной паутине проволок, кустарником
или изгородЯми, похожими на скелет кустарника. Ќесколько домиков. ‚верху,
над редкими строениЯми пригорода, куда ползет грЯзнаЯ, выброшеннаЯ заводом
толпа, еще брезжит светлаЯ и желтаЯ полоска неба. ‡ападный ветер вздувает
синие, черные или цвета земли блузы, треплет концы шерстЯных шарфов и бьет
звериным запахом в наши лица, затуманенные сумраком нависшего неба.
‡десь и там привлекают внимание кабаки. „вери заперты: но над дверЯми
и в окнах стекла кажутсЯ золотыми. ђЯдом с кабаками стоЯт старые,
приземистые заброшенные дома, некоторые из них развалились и открыли путь
небу в эту темную долину жилищ. ‚округ менЯ, на шоссе, ноги, подкованные
железом, отбивают по утрамбованной земле глухую барабанную дробь, затем, на
плитах тротуара, точно звенЯт цепЯми. џ шагаю, опустив голову, но не слышу
своих шагов - так они сливаютсЯ с другими...
Љак всегда вечерами, все спешат. ‚ том месте, где среди чернильного
пейзажа высокое погнувшеесЯ дерево бьетсЯ, как живое, внезапно начинаетсЯ
спуск, ноги скользЯт. ‚низу сверкают огни ‚ивье. ‹юди, изнуренные за день,
спешат к этим земным звездам; вечерами надежды схожи, как и усталость: мы
все одинаковы. џ тоже спешу к своему огню, как и все, как и всегда по
вечерам.

x x x

Њы долго спускаемсЯ, затем склон обрываетсЯ, дорога стелетсЯ, как
река, и, расширЯЯсь, входит в город. ‘квозь ветви старых платанов, еще
голых в этот последний мартовский день, видны рабочие бараки:
фантастические шахматные доски с квадратами света на темном поле. ќти
прЯмоугольные скалы поглощают наш муравейник. ‹юди, рассеиваЯсь среди
колоннады сумеречных деревьев, исчезают в тесных квартирах и комнатах; они
проникают в черные дыры - двери, проваливаютсЯ в дома, и там свет
превращает их в тени.
Ђ Я все шагаю в кругу своих спутников, мастеров и служащих: Я не
знаюсь о рабочими. ‡атем прощаюсь и дальше иду один.
‘илуэты прохожих исчезают; все реже скрипЯт замки и хлопают ставни;
дома замкнулись, ночной город превращаетсЯ в глубокую пустыню. џ слышу
только свой шаг по земле.

‚ивье делитсЯ на две части, как, впрочем, и большинство городов:
богатаЯ часть - ЃольшаЯ улица, "ѓран-кафе", шикарные гостиницы, дома с
лепными украшениЯми, церковь и замок на холме; другаЯ часть - рабочие
кварталы, куда Я иду. ‘еть улиц переходит в шоссе, застроенное по обе
стороны рабочими бараками; оно ведет к плоскогорью, где стоит завод. ‚от
дорога, по которой за шесть лет службы у господ ѓозлан Я привык подыматьсЯ
по утрам и спускатьсЯ, когда смеркаетсЯ. џ корнЯми врос в этот квартал; в
будущем Я хотел бы жить в другой части города. Ќо между двумЯ частЯми
города существует разрыв, наподобие границы; он всегда существовал и всегда
будет существовать.
Ќа улице ‚ер мне попалсЯ только фонарь, да из тени серой мышкой
вынырнула девочка и снова нырнула в тень, не заметив менЯ; она всЯ
поглощена караваем хлеба, который ее послали купить, она прижимает его к
сердцу, как куклу. “лица ќтап - моЯ улица. ‚ полумраке за окном
парикмахерской движутсЯ светлые фигуры, отбрасываЯ черные силуэты на
запотевший экран стекла. ‚ ту минуту, когда Я прохожу, стеклЯннаЯ дверь с
дугой надписи распахиваетсЯ и под бритвенным тазиком, зазывающим прохожего
своим позвЯкиванием, в широкой струе хлынувшего душистого света возникает
сам †юстен Џокар; прощаЯсь с клиентом, он говорит что-то, и Я успеваю
заметить, как его клиент утвердительно кивает головой, а Џокар,
непогрешимый в своих суждениЯх, поглаживает светлой рукой свою вечно юную
белокурую бороду.
џ миную бывшую мастерскую жестЯных изделий; стены ее потрескались,
покосились, облупились, и в запыленных окнах чернеют звезды пробоин.
Ќемного дальше как будто промелькнула детскаЯ тень Ђнтуанетт; у девочки
болЯт глаза, и никак не удаетсЯ их вылечить; но Я не уверен, она ли это, и,
не останавливаЯсь, вхожу в свой двор, как и всегда по вечерам.

Љаждый вечер на моей дороге, как пограничный столб, маЯчит Љрийон; он
целый день возитсЯ с какой-нибудь мелкой починкой в дверЯх своей мастерской
в глубине двора. “видев менЯ, добрЯк-великан трЯсет своей головой в
четырехугольной шапочке; у него широкое, бритое лицо с огромным носом и
большими ушами. Ћн хлопает ладонЯми по кожаному фартуку, жесткому, как
доска, тащит менЯ на улицу, притискивает к воротам и, понизив голос,
убежденно говорит:
- ќтот Џетрарка - настоЯщий негодЯй!
Ћн снимает шапочку, все энергичнее трЯсет лохматой головой, будто
подметает сумрак, и добавлЯет:
- џ ему починил кошелек. Ќу и рвань была! џ приладил застежку, она мне
самому обошлась в тридцать сантимов. ’ак? Ћбшил кругом ремешком в
плетеночку и все прочее. ‘колько времени на такую работу уходит! Ќу и что
же? џ было заикнулсЯ насчет его швейной машины - мне бы она пригодилась, а
ему с ней нечего делать, так его и след простыл.
Ћн рассказывает о сумасшедших претензиЯх ’ромсона из-за какой-то
сборовки и о поведении г-на Ѓекре, который при всей своей почтенности
обманул его доверие: за починку водосточной трубы заплатил ножом, который
режет "все, что хочешь". Ћн перечислЯет мне знаменательные случаи своей
жизни. ‡атем говорит:
- џ человек небогатый, но добросовестный. џ занимаюсь мелкой починкой,
потому что мой отец этим занималсЯ и его отец тоже. ЏонЯтно, другие метЯт
выше. Ќо Я на этот счет другого мнениЯ. џ делаю свое дело.
‚друг слышитсЯ неистовый, учащающийсЯ топот, и на мостовой
показываетсЯ фигура; она направлЯетсЯ в нашу сторону рывками, едва держась
на ногах, цеплЯЯсь сама за себЯ, движимаЯ какой-то высшей силой. Љузнец
Ѓрисбиль пьЯн, как всегда.
‡аметив нас, Ѓрисбиль издает нечленораздельные звуки. ЏоравнЯвшись с
нами, он приходит в замешательство, затем, пораженный какой-то мыслью,
останавливаетсЯ, стукнув о мостовую каблуками, как лошадь подковами. Ћн
глазом измерЯет высоту тротуара; но, взмахнув кулаком, проглатывает то, что
хотел сказать, и, спотыкаЯсь, снова пускаетсЯ в путь. ‹ицо его горит
красными пЯтнами. Ћт него пахнет ненавистью и вином.
- €шь ты, анархист! - говорит Љрийон брезгливо. - Ќу, скажите-ка,
разве это не омерзительные бредни, а?
€, протЯгиваЯ мне руку, добавлЯет:
- Љто только избавит нас от него и его проспешников! „о свиданиЯ... џ
всегда твержу об этом в муниципальном совете. џ говорю: "Џора покончить с
этой шайкой крамольников, раз они нарушают постановлениЯ против пьЯнства".
„а куда там! ‚ совете †ан ‹Ятруй. ’ак? Ћни стоЯт за порЯдок, а как до дела
коснетсЯ, ищи ветра в поле!
„обрЯк взбешен. Ћн грозит в пустоту мощным кулаком, похожим на сложный
инструмент. Љивает в ту сторону, где скрылсЯ, ковылЯЯ, Ѓрисбиль.
- ‚от они каковы, социалисты! - говорит он. - „ержавный народ,
державный народ, а сами на ногах не держатсЯ! …сли уж Я и тЯну эту лЯмку,
так Я ведь стою за спокойствие и порЯдок. „'свиданьЯ, д'свиданьЯ... Ђ как
поживает тетушка †озефина? џ за спокойствие, за свободу, за порЯдок.
Ќедаром Я всегда сторонилсЯ этой шайки. Ќедавно Я видел тетушку; бежит,
шустраЯ, как молоденькаЯ; ой, заболталсЯ Я, заболталсЯ!
Ћн направлЯетсЯ в свою каморку. Ќо нет. ЋборачиваетсЯ, окликает менЯ.
Џодзывает таинственным жестом.
- ‘лыхали? Ќаверху, в замке, все съехались...
Џодобострастие понижает его голос: он уже видит владельцев замка и,
прощаЯсь, низко мне кланЯетсЯ - инстинктивно.
ЊастерскаЯ его - узкаЯ стеклЯннаЯ клетка - доверчиво прижалась под
крылышко нашего дома. џ вижу сквозь стекло мощную, топорную фигуру Љрийона,
он стоит перед останками каких-то механизмов, над которыми возвышаетсЯ
свеча. ‘вет падает на груду домашней утвари, на предметы, развешанные на
стене, и окружает тусклым золотым орнаментом образ этого мудреца, душа
которого не омрачена ни Яростью протеста, ни завистью; он снова принимаетсЯ
за починку, как его отец и дед.
џ поднЯлсЯ по ступенькам крыльца и толкнул нашу убогую дверь, на
которой единственный выступ - ключ. „верь со скрипом открываетсЯ и
пропускает менЯ в темный коридор, где каменный пол постепенно превратилсЯ в
дорожку от принесенной на подошвах земли. “дарЯюсь лбом о лампу, висЯщую на
стене; она погасла, облита керосином и вонЯет. Ќикогда этой лампы не видно,
и постоЯнно на нее натыкаешьсЯ.
€ Я, спешивший, неизвестно зачем, домой, замедлЯю шаг. Љаждый вечер,
входЯ в дом, Я переживаю нечто похожее на разочарование.
Џрихожу в комнату, котораЯ служит и кухней и столовой, и там же спит
моЯ тетЯ. Љомната погружена во мрак, почти непроглЯдный.
- ‡дравствуй, Њам.
‚здох, затем всхлипывание несетсЯ с кровати, темнеющей перед бледным
квадратом неба в оконной раме.
’огда Я вспоминаю, что утром, после кофе, мы с тетей поссорились. ’ак
случаетсЯ два-три раза в неделю. Ќа этот раз все вышло из-за испачканного
стекла. ‘егоднЯ утром, выведенный из терпениЯ неумолчным потоком ее жалоб,
Я сказал какую-то грубость и ушел, хлопнув дверью. ‡начит, Њам плакала весь
день и, хлопоча по хозЯйству, упивалась слезами. ‡атем, когда стемнело, она
легла и погасила лампу, чтобы усугубить и подчеркнуть свою печаль.
Љогда Я вошел, она чистила впотьмах картофель; картофелины рассыпались
и с глухим шумом перекатывались у менЯ под ногами среди разной утвари и
трЯпьЯ, разбросанного по полу. Љак только Я вхожу, тетЯ моЯ разражаетсЯ
бурными слезами.
Ќе смеЯ уже ничего сказать, Я сажусь на свое обычное место в углу.
џ вижу, над кроватью, на занавесах, слегка затушевывающих окно,
вырисовываетсЯ тощаЯ, закутаннаЯ в простыню фигура, точно палка под
полотном, ибо моЯ тетушка †озефина - сама худоба.
‚ тишине она начинает понемногу подавать голос и причитать:
- “ тебЯ нет сердца, нет, у тебЯ нет сердца, нет!.. Љакое ужасное
слово ты мне сказал... ’ы сказал: "‡аткнись!" Ђх, люди не знают, что Я
терплю от тебЯ. Ђх ты злюка! Ђх ты грубиЯн!
џ молча слушаю эти слова, пропитанные слезами, капающими с ее лица,
тусклым пЯтном расплывшимисЯ по бесцветной подушке.
‚стаю, опЯть сажусь, говорю несмело:
- Ќу, довольно, ну, кончено же...
Ћна вскрикивает:
- Љончено? Ћ нет! Ќикогда это не будет кончено!
Џростыней, затененной сумраком, она зажимает рот, закрывает лицо и,
вытираЯ глаза, свирепо качает головой, направо-налево, в знак того, что
обида не забыта.
- Ќикогда! ’акое слово, как ты мне сказал, навсегда разбивает сердце.
Ќо все же мне надо встать, покормить тебЯ. ’ебе ведь надо поесть. џ
воспитывала тебЯ, когда ты был маленьким (голос ее срываетсЯ); Я всем
пожертвовала ради тебЯ, а ты обращаешьсЯ со мной, как с негодЯйкой.
џ слышу стук ее босых ног, точно по плитам пола бегут два Ящичка.
ѓлотаЯ слезы, она ищет одежду, раскиданную по кровати и соскользнувшую на
пол. Ћна стоит, сливаЯсь с темнотой. Ќо все же Я иногда отчетливо вижу ее
необычайно узкий силуэт. Ћна надевает лиф, кофту, и передо мной призрачным
видением мелькают белые и темные ткани, руки, тонкие, как плети, острые,
костлЯвые плечи.
ЋдеваЯсь, она разговаривает сама с собой, и понемногу всЯ моЯ историЯ,
все мое прошлое встает в словах бедной женщины, единственного близкого мне
существа, которое длЯ менЯ и мать и служанка.
Ћна чиркает спичкой. €з темноты возникает лампа и зигзагами кружит по
комнате, как домашнЯЯ феЯ. ’етЯ моЯ в кольце живого света; глаза у нее
навыкате, веки припухшие, дрЯблые, большой рот шевелитсЯ, точно она жует и
пережевывает свою печаль. ‘лезы подчеркивают выпуклость ее глаз, наделЯют
их блеском и покрывают глЯнцем острые скулы. Ћна ходит взад и вперед,
предаваЯсь без устали мрачным мыслЯм. Њорщины избороздили ее лицо, кожа у
подбородка и на шее в глубоких складках, извилистых, точно кишки, и в
резком свете все это кажетсЯ слегка окрашенным кровью.
’еперь, при зажженной лампе, углы темной берлоги, где мы хоронимсЯ,
понемногу выступают: матрацный тик, прибитый двумЯ гвоздЯми у окна в защиту
от сквознЯков; мраморнаЯ доска комода, украшеннаЯ бахромой пыли; замочнаЯ
скважина, заткнутаЯ бумагой.
‹ампа коптит; не придумав, где ее поставить в загроможденной комнате,
Њам ставит ее на пол и, присев на корточки, оправлЯет фитиль. Ћт стараний
старушки, окропленной багрЯнцем и чернотой, взвиваетсЯ и падает парашютом
клуб черного дыма. Њам вздыхает. Ћна не в силах молчать.
- ’ы, мой милый, - говорит она, - можешь быть таким вежливым, когда
захочешь; ты зарабатываешь сто восемьдесЯт франков в месЯц... ’ы
образованный, но ты слишком пренебрегаешь правилами приличиЯ. ‡а это все
тебЯ осуждают. Ќу вот, например, ты плюнул на стекло, Я это знаю; голову
готова дать на отсечение. Ђ тебе ведь уже двадцать четвертый год! € в
отместку за то, что Я это заметила, ты мне кричишь, чтобы Я заткнула
глотку, да, да, ты мне это сказал. Ђх, какой ты хулиган! ѓоспода с завода
очень хорошо к тебе относЯтсЯ. ’вой бедный отец был их лучшим работником.
’ы образованнее своего отца, больше похож на англичанина, и ты захотел
пойти по коммерции и не стал изучать латынь, и за это тебЯ все одобрили, но
в работе, ах - нет, нет! далеко тебе до отца. ‘ознайсЯ - ты плюнул на
стекло?..

- Џотому что твоЯ беднаЯ мама, - горЯчитсЯ призрак Њам, пересекаЯ
комнату с деревЯнной ложкой в руке, - надо сказать, любила нарЯды. ќто не
беда, особенно длЯ того, у кого есть на что нарЯжатьсЯ. Ћна всегда была
ребенком. „а и то сказать, было ей всего двадцать шесть лет, когда ее взЯла
землЯ. Ђх, как она любила шлЯпки! Ќо все же у нее были хорошие стороны,
ведь это она сказала мне: "Џереезжайте к нам, †озефина!" € вот, Я тебЯ
воспитала, и Я всем пожертвовала...
Њам замолкает и прерывает свое занЯтие, переживаЯ прошлое. Ћна
задыхаетсЯ, трЯсет головой и вытирает лицо рукавом.
џ говорю несмело:
- Ќо Я ведь знаю...
‚ ответ раздаетсЯ вздох. Ћна разжигает огонь. Љлуб дыма взлетает,
ширитсЯ, стелетсЯ по плите, затЯгивает кисеей пол. Њам возитсЯ у огнЯ, ноги
ее в дымном облаке, и тусклые седые волосы выбиваютсЯ из-под черного чепца
струйками дыма.
Ћна ищет носовой платок, ощупывает карманы пальцами в черном бархате
сажи. ‡атем передвигает кастрюли, стоЯ ко мне спиной.
- Ћтец господина Љрийона, - говорит она, - старый „оминик, переселилсЯ
сюда из ербура в шестьдесЯт шестом или шестьдесЯт седьмом году. Ћн
толковый человек, раз уж он муниципальный советник. (Ќадо ему деликатно
намекнуть, чтобы он убрал свои лохани от двери.) ѓосподин Ѓонеас очень
богатый и прекрасно говорит, хотЯ у него и больнаЯ шеЯ. ‚от и нужно тебе
хорошенько зарекомендовать себЯ перед этими господами. ’ы образованный,
тебе уже платЯт сто восемьдесЯт франков в месЯц; досадно, что у тебЯ нет
никакого значка, по которому было бы видно, когда ты входишь или выходишь с
завода, что ты канцелЯрист, а не рабочий.
- ќто и так видно...
- Ќо все же со значком лучше.
ѓлубокие, всхлипывающие вздохи. Њам все сильнее, все настойчивее
шмыгает носом, ищет повсюду носовой платок. Ћна снует с лампой. џ слежу за
ней глазами, комната понемногу просыпаетсЯ. ‚зглЯд мой снова нащупывает
каменные плиты пола, спинки стульев, прижавшихсЯ к стене; бледный
прЯмоугольник окна в глубине над кроватью, низкой и раздувшейсЯ, похожей на
кучу земли и гипса; разную рухлЯдь, раскиданную на полу, напоминающем
взрытую кротом землю; горшки, бутыли, котелки, трЯпки, свисающие с полок и
столов; замочную скважину, похожую на ухо, заткнутое ватой.
- џ так люблю порЯдок, - говорит Њам, лавируЯ среди этого хлама,
запорошенного пушистой пылью, как углы картины, писанной пастелью.
Џо привычке Я вытЯгиваю ноги, ставлю их на скамеечку; от старости она
лоснитсЯ и блестит, словно новенькаЯ. џ поворачиваю голову вслед тощему
призраку моей тети, и менЯ убаюкивают ее движениЯ и неумолчнаЯ воркотнЯ.

Ќо вот она подходит ко мне. ЏолосатаЯ, сераЯ с белым, кофта висит на
ее острых плечах; она обнимает менЯ за шею и, всЯ дрожа, говорит:
- Џри твоих дарованиЯх ты можешь далеко пойти! Ѓыть может,
когда-нибудь ты откроешь людЯм правду. ќто бывало. Ѓыли люди, которые
открывали глаза миру. Џочему бы тебе, мой милый, не быть великим глашатаем!
€ голова ее слегка трЯсетсЯ, и слезы еще не высохли, а она смотрит
вдаль и видит: Я говорю на улицах, и люди слушают менЯ!

x x x

Ќе успело это странное заклинание отзвучать в нашей кухне, как Њам,
глЯдЯ мне в глаза, говорит:
- Њой милый, не заносись слишком высоко. ’ы уже смолоду домосед, у
тебЯ привычки солидного, пожилого человека. ќто хорошо. Ѓерегись быть не
похожим на других.
- Ќу, Њам, этого нечего боЯтьсЯ.
Ќет, этого нечего боЯтьсЯ. џ хотел бы остатьсЯ таким, какой Я есть.
—то-то привЯзывает менЯ к окружению моего детства и юности, и Я хотел бы,
чтобы все осталось, как оно есть навсегда. Љонечно, Я многого жду от жизни;
Я надеюсь, Я живу надеждой, как все; Я даже не знаю хорошенько, чего Я жду,
но Я не хотел бы слишком больших перемен. ‚ глубине сердца Я хотел бы,
чтобы ничто не тронуло ни печки, ни крана, ни коричневого шкафа, ничто не
изменило условий моего привычного вечернего отдыха.

x x x

’етушка моЯ, растопив печь, разогревает рагу, помешиваЯ его деревЯнной
ложкой. Ћгонек иногда вспыхивает, и скудный свет лохмотьЯми падает на нее.
џ встаю, заглЯдываю в кастрюлю. ‘оус шипит; в нем плавают бледные
кусочки картофелЯ и редкие, скользкие ломтики лука. Њам наполнЯет глубокую
белую тарелку.
- ќто тебе, - говорит она. - Ђ мне много ли надо?
Њы садимсЯ друг против друга за маленький, грЯзноватый стол. Њам шарит
по карманам. ’емнаЯ рука ее, худаЯ и узловатаЯ, с трудом выбираетсЯ
обратно; она извлекает из кармана кусочек сыра. Њам слегка скоблит его
ножом, который держит за лезвие, и не спеша съедает крошки. Џри свете
лампы, стоЯщей возле нас, Я вижу, что лицо ее еще не обсохло; светлаЯ каплЯ
застыла и блестит на щеке, припухающей от каждого нового куска. Ѓольшой рот
ее движетсЯ во все стороны и времЯ от времени проглатывает слезы.
Њы сидим перед своими тарелками; и соль насыпана на клочке бумаги, и
моЯ порциЯ вареньЯ положена в горчичницу; мы сидим близко, лбы наши и руки
соединены светом, остальное одето унылым мраком. ‘идЯ на этом продавленном
кресле, положив руки на шаткий стол, который сразу же начинает хромать,
если налечь на одну сторону, Я чувствую, что глубоко врос в эту старую
комнату, нерЯшливую, как запущенный сад, где в ласковой тени вы тихонько
покрываетесь пылью.
Џосле еды разговор затихает. ‡атем Њам снова начинает ворчать и еще
раз расстраиваетсЯ; и на ее выразительной Японской маске, под короной
белых, как вата, волос, при свете хрипЯщей керосиновой лампы, ее глаза еще
раз увлажнЯютсЯ, излучаЯ неЯркий свет.
‘лезы старой сентиментальной волшебницы капают на ее толстые губы. Ћна
наклонЯетсЯ ко мне, и близость наша так глубока, что мне кажетсЯ, будто она
ко мне прикасаетсЯ.
Љроме нее, нет никого на свете, кто бы менЯ по-настоЯщему любил.
ЌевзираЯ на ее несносный характер и воркотню, Я хорошо знаю, что она всегда
права.

x x x

џ зеваю, а Њам убирает грЯзные тарелки куда-то в темный угол. Ћна
наливает из кувшина воду в таз длЯ мытьЯ посуды и тащит его на плиту.
Ђнтони назначила мне свидание у киоска, в восемь часов. “же десЯть
минут девЯтого. ‚ыхожу. Љоридор, крыльцо, двор. ‚ темноте знакомые предметы
обступают менЯ, а сами прЯчутсЯ. ђассеЯнный свет еще реет в небе. ‡а грудой
лоханей призматическаЯ будка Љрийона рубином горит в ночной тьме. Љрийон
никогда не сидит без дела, он обтачивает какую-то вещицу, затем
рассматривает свою работу при свече; пламЯ ее трепыхаетсЯ, как мотылек,
попавший в смолу; Љрийон протЯгивает руку к горшку с клеем, который
разогреваетсЯ на таганке. џ вижу его безмЯтежное, сосредоточенное лицо
ремесленника доброго старого времени, черные пЯтна небритых щек и нависшее
из-под шапочки забрало прЯмых волос. Ћн кашлЯет и стекла окон дребезжат.
Ќа улице мрак, тишина. Ќо вот показываютсЯ фигуры, люди выходЯт из
домов или возвращаютсЯ, изредка слышны голоса. ‡а окнами зажигаютсЯ и
гаснут огни. ‚ двух шагах от менЯ промелькнул и скрылсЯ за углом, точно в
землю провалилсЯ, †озеф Ѓонеас; Я узнал белый плотный фулЯр, прикрывающий
фурункулы на его шее. Љогда Я прохожу мимо парикмахерской, снова
распахиваетсЯ дверь. ‚крадчивый голос говорит: "‚ делах всЯ загвоздка в
этом". - "‘амо собой!" - отвечает клиент и исчезает в темноте; Я успеваю
только заметить, что он мал ростом. Ќо это, верно, важнаЯ особа: г-н Џокар
вечно занЯт широкими планами. Ќемного дальше, в глубине норы, за решетчатым
окном, Я смутно различаю силуэт дЯди ќйдо - птицы несчастьЯ; этот странный
старик всегда кашлЯет, вечно причитает, и один глаз у него больной. „аже
дома он не снимает своей мрачной пелерины и не откидывает абажура-капюшона.
…го считают шпионом, и, по-моему, не без основаниЯ.
‚от и киоск. Ћн ждет в одиночестве, острый шпиль его вонзаетсЯ в
темноту. Ђнтони не пришла: она подождала бы менЯ. Њинутное чувство досады
сменЯетсЯ радостью. Ќе к лучшему ли?
Љонечно, Ђнтони еще привлекательна, когда ее видишь. ‘трасть зажигает
в ее глазах золотистые искры, ее худоба опалЯет. Ќо Я не лажу с этой
итальЯнкой. Ћна поглощена своими делами, а мне на них наплевать. ‚о сто раз
милее покладистаЯ толстуха ‚икторин или мечтательнаЯ и порочнаЯ г-жа
‹акайль, - впрочем, и этой Я сыт по горло. ЏризнатьсЯ, Я очертЯ голову
бросаюсь в кутерьму любовных историй, потом раскаиваюсь. Ќо Я никогда не
могу устоЯть против волшебного искушениЯ первого раза.
Ќе буду ждать. “хожу. Њиную кузницу мерзкого ЃрисбилЯ. ќто последний
дом в цепи низких холмов, образующих улицу. ‚ глубоком мраке окно кузницы
проступает из-под черного переплета решетки огненным, Ярко-оранжевым
пЯтном. Ќа этом листе клетчатого света мечетсЯ, то черный и четкий, то
бледный и расплывчатый, развинченный силуэт кузнеца. ‘реди этой иллюминации
зловещий призрак беснуетсЯ над наковальней в слепом и неуклюжем
неистовстве. Ћн раскачиваетсЯ - направо, налево, - точно плывет в какой-то
адской ладье. —ем он пьЯнее; тем Яростнее сражаетсЯ с железом и огнем.
‚озвращаюсь домой. € когда Я уже подхожу к воротам, менЯ робко
окликают:
- ‘имон...
Ђнтони. ’ем хуже длЯ нее. “скорЯю шаг и долго еще слышу ее шепот.
Џодымаюсь в свою комнату. Љомната пустаЯ и холоднаЯ, и стоит мне
вспомнить ее, Я всегда дрожу. ‡атворЯЯ ставни, Я вижу улицу: густаЯ чернота
покатых крыш с бесконечными трубами, четкими на светлой черноте
пространства, несколько молочно-белых окон, и на заднем плане этой угрюмой
зубчатой декорации багровый призрак безумного кузнеца. …ще дальше, в
лощине, Я вижу крест колокольни и высоко-высоко, на холме, Ярко освещенный
замок - великолепнаЯ корона драгоценных камней. ‚зглЯд, разбегаЯсь,
терЯетсЯ в этих черных развалинах, где скрыто множество мужчин и женщин,
незнакомых, но подобных мне.

Њ›

‚оскресенье. —ерез раскрытое окно веселый апрельский луч ворвалсЯ в
комнату. Ћн преобразил обои с поблекшими цветами, а лоскут красного ситца,
наброшенный на мой туалетный столик, стал как новый.
Ћдеваюсь тщательно. ‚ комнате свежий запах мыла; Я верчусь перед
зеркалом - то подойду, то отойду. •очу решить, большие у менЯ глаза или
маленькие. Ћбыкновенные, конечно, но, право, мне они кажутсЯ лучистыми.
‘мотрю на улицу. Џод покрывалами тумана, в долине, город просыпаетсЯ
позднее людей.
‘егоднЯ воскресенье, и Я вижу сверху, как люди растекаютсЯ по улицам.
Ќе сразу их узнаешь - так их изменило парадное платье: женщины цветисто
разодеты и кажутсЯ более значительными, чем в будни; старики разогнули
спины ради праздника; даже беднЯки и те преобразились, потому что они
сегоднЯ чистые.
’усклое солнце обволакивает красные крыши, синие крыши, тротуары и
узкие мостовые, вымощенные камнем, мелким, как галька; на них блестЯт и
скрипЯт начищенные башмаки. Ќа углу улицы - старый дом, жилище мрачного
дЯди ќйдо; круглый, темный, как погасший фонарь, дом выступает коническим
пЯтном и точно скопирован со старинного офорта. „альше выпЯчиваетсЯ, как
облитый глазурью фаЯнсовый горшок, дом г-жи Џио. €з-за этих причудливых
зданий не замечаешь других домов, серых, с белоснежными занавесками на
окнах, а все же они-то и создают город.
Ќа склоне холма, над рекой, против площадки завода, возникает белаЯ
геометриЯ замка. ‚округ этой белизны - ковры ржавой листвы парков. „альше -
луга и возделанные полЯ владельцев замка; еще дальше, среди полос и
квадратов вспаханной или зеленеющей земли - кладбище, где каждый год
прибавлЯетсЯ столько новых плит.

x x x

Џеред мессой нам с тетей надо зайти к Ѓрисбилю: мы вынуждены
обратитьсЯ к нему, чтобы починить погнувшийсЯ ключ. џ жду Њам во дворе,
сидЯ на лохани у будки Љрийона, неживой, холодной и загроможденной
незаконченными заказами. Њам никогда не бывает готова вовремЯ. Ћна дважды
уже выходила на крыльцо в нарЯдном черном платье с бархатной пелериной и
вдруг, вспомнив что-то, исчезала поспешно, как крот. Ђ тут еще ей приходит
в голову мысль кинуть последний взглЯд на мою комнату.
Ќаконец мы идем. Ћна с гордостью берет менЯ под руку. €зредка
поглЯдывает на менЯ, и Я глЯжу на нее, и в солнечном свете ее улыбка
кажетсЯ ласковой гримасой.
‘делав несколько шагов, моЯ тетЯ останавливаетсЯ.
- €ди, иди; Я тебЯ догоню.
€ она подходит к мусорщице Ђполлин. ЏочтеннаЯ женщина - одинаковаЯ как
в вышину, так и в ширину - глазеет по сторонам, стоЯ на тротуаре; она
выбита из колеи воскресной праздностью, чувствует себЯ неловко, и руки ее
беспомощно болтаютсЯ. Њам увлекает ее за собой; продолжаЯ путь, Я
оглЯдываюсь; Я слышу, как Њам торопливо, точно поверЯЯ тайну, говорит обо
мне; Ђполлин, прихрамываЯ, тащитсЯ за ней, размахиваЯ растопыренными
руками, широкаЯ, как краб.
- “ этого малого, - говорит Њам, - вечный беспорЯдок в комнате. € он
столько воротничков пачкает, и он не умеет сморкатьсЯ. ‡асовывает комом
носовые платки в карман, потом они становЯтсЯ как камень.
- Ђ все-таки он славный молодой человек, - мЯмлит мусорщица, шествуЯ
вразвалку; она нелепо болтает руками, осиротевшими без метлы, и потрЯхивает
над разбухшими многоЯрусными башмаками юбкой с тЯжелой бахромой засохшей
грЯзи.
ќти признаниЯ Њам первому встречному менЯ раздражают. џ окликаю ее
довольно резко. Ћна вздрагивает и, догнав менЯ, бросает на менЯ
страдальческий взглЯд.
Ћна бредет, повесив нос под черной с зелеными листьЯми шлЯпкой,
оскорбленнаЯ моим замечанием при посторонних, рассерженнаЯ, уЯзвленнаЯ.
‘тараЯ обида снова в ней просыпаетсЯ.
- ‚ прошлый раз, - тихонько бормочет она, - ты плюнул на стекло!
„орогой она не может не прицепитьсЯ к другому собеседнику: он стоит на
тротуаре в праздничных брюках, как на двух новеньких столбиках, а туго
накрахмаленнаЯ блуза его кажетсЯ каменной. џ не жду Њам и один вхожу к
Ѓрисбилю.
ѓорн заревом освещает кузницу; она всЯ ощетинилась: на стенах и под
потолком развешаны черные инструменты. ‘реди их темных остовов Ѓрисбиль
весь металлический - руки в свинце, фартук отливает радугой стальных
опилок; Ѓрисбиль грЯзен из принципа, потому что нынче воскресенье. Ћн еще
не опохмелЯлсЯ, и лицо у него еще заспанное. Ќо он с нетерпением ждет,
когда зазвонЯт к мессе, и тогда пойдет пьЯнствовать в одиночестве.
‘квозь форточку, открытую в тЯжелом, плюшевом от пыли окне кузницы,
вырисовываетсЯ часть улицы, расцвеченной в Яркие воздушные тона и усеЯнной
людьми. —етко, как в поле зрениЯ биноклЯ, выступают, стушевываютсЯ,
скрещиваютсЯ силуэты: вот качаютсЯ перьЯ шлЯпы с лентами; колокольчики
штанишек болтаютсЯ вокруг худеньких голых икр мальчугана в небесно-голубом
галстучке и башмаках на пуговицах; в темных сборчатых юбках, вычерчивающих
зигзаги, две кумушки переваливаютсЯ, встречаютсЯ, впиваютсЯ одна в другую
и, как две капли чернил, сливаютсЯ в одно пЯтно. Ќа первом плане этого
раскрашенного фильма, то поЯвлЯЯсь, то исчезаЯ, брюзжит, как всегда,
мрачный Ѓрисбиль. ђыжий, звероподобный, веснушчатый, волосы жирные, голос
хриплый. ђасхаживаЯ взад и вперед по своей клетке, шлепаЯ рваными опорками,
он изредка что-то бурчит себе под нос. Ѓрисбиль может кричать, но говорить
не умеет; лишь под нажимом Ярости вылетают из его горла хриплые звуки.
Њам входит; переводЯ дыхание, она садитсЯ на табурет, размахивает
кривым ключом, который вместе с молитвенником зажат в ее руке. ‡атем она
начинает рассказывать, отрывисто из-за одышки, при каких обстоЯтельствах
ключ погнулсЯ, уснащаЯ свой рассказ множеством подробностей, гнездившихсЯ в
ее памЯти. Ќо внезапно внимание угрюмого кузнеца привлекает форточка.
- ‘котина! - рычит он.
Њимо проходит г-н ”онтан, виноторговец и владелец кофейни.
ирокоплечий, внушительный, заплывший жиром, белый, точно дом. Ћн нелюдим,
никогда рта не раскроет. Ћн сила: он наживает деньги и накопил уже сотни
тысЯч франков. ‚ полдень и вечером он исчезает: забившись в задней комнате
своего заведениЯ, он ест в одиночестве. ‚се остальное времЯ он молча
собирает деньги. ‚ его стойке - отверстие, куда он опускает монеты. ‡олото
течет в его дом с рассвета до ночи.
- ќто какаЯ-то ловушка длЯ су, - говорит Њам.
џ говорю:
- Ћн богат.
- —то правда - то правда, - издеваетсЯ Ѓрисбиль. - ЏроклЯтый буржуй! Ђ
ты такой же несчастный голодранец, как и твои товарищи, но буржуазные идеи
крепко в тебЯ въелись!
ЊенЯ передергивает. ќто неправда, и Ѓрисбиль раздражает менЯ: в своей
слепой ненависти он обрушиваетсЯ на все без разбору, а сам, видимо,
взволнован поЯвлением этого богача. Ѓунтарь таращит свои будто стальные
глаза и замолкает, как и мы, когда приближаетсЯ толстый человек.
- Ѓонеасы еще богаче, - бормочет моЯ тетЯ.
ѓосподин ”онтан проходит мимо открытой двери. ‘лышно, как пыхтит этот
толстосум-отшельник. Ќе успел этот бегемот в широком пальто повернутьсЯ
спиной и отойти немного, как Ѓрисбиль начинает ругатьсЯ:
- Ќу и морда! ’ы видел, а? —елюсть-то болтаетсЯ, ровно к ушам
подвешена! ЏрЯмо свиное рыло.
€, загораЯсь радостью человека из народа, добавлЯет:
- Љ счастью, надо надеЯтьсЯ, что все это скоро полетит к чертЯм.
‘меетсЯ он один. Њам садитсЯ подальше. Ћна ненавидит ЃрисбилЯ, она
считает его воплощением зависти, злобы и хамства. ‚прочем, все ненавидЯт
этого шута за его пьЯнство и передовые идеи. ‚се же, когда в нем нуждаютсЯ,
предпочитают пойти к нему утром в воскресенье и подолгу засиживаютсЯ в
кузнице. ‚се знают, что там можно встретить знакомых, - это уже стало
традицией.
- ‘лышали? Ђнтуанетт скоро вылечат, - говорит Ѓенуа, поЯвлЯЯсь в
дверЯх.
Ѓенуа - человек-газета. ‘ ним самим никогда ничего не случаетсЯ, но он
существует только длЯ того, чтобы сообщать о том, что случилось с другими.
- џ знаю! - кричит Њам. - Њне сказали нынче утром. Њногие знали об
этом уже в семи часов утра: в замок приезжает на охоту какой-то знаменитый
доктор, а он как раз лечит глаза.
- Ѓедный ребенок, - вздыхает только что вошедшаЯ женщина.
Ѓрисбиль вмешиваетсЯ, желчный и злобный.
- ќто вы о той девчонке, которую все собираютсЯ полечить? Ђх ты
несчастье! „а кому же до нее дело?
- ‚сем, - в один голос отвечают две возмущенные дамы.
- ‚от как! - ехидно говорит Ѓрисбиль. - ’о-то она и чахнет.
€ он повторЯет свою обычную фразу с нелепой торжественностью, как
псалом на религиозном собрании:
- ќто жертва общественного строЯ!
‚ходит †озеф Ѓонеас, он охотно навещает ЃрисбилЯ, он не пренебрегает
общением с обитателЯми квартала; пришли и Џокар, и Љрийон, чисто выбритый -
кожа лоснитсЯ, как полированнаЯ; и еще несколько человек. Ћсобенно
бросаетсЯ в глаза Њьельвак - его трЯсущийсЯ, перламутровый череп; из
уважениЯ к обычаЯм, переступаЯ порог, Њьельвак робко снЯл шлЯпу; он
работает экспедитором на заводе, носит старенькое, сомнительной чистоты
белье и неизменный ветхий пиджачок, который служит ему во всех случаЯх
жизни.
†озеф Ѓонеас мне внушает уважение. …го тонкий профиль, матоваЯ
траурнаЯ одежда, блеск черных лайковых перчаток на черной с золотым обрезом
книжечке приковывают мои взглЯды.
Ћн тоже снЯл шлЯпу. ’огда и Я в уголке украдкой снимаю свою.
ќтот вежливый, воспитанный молодой человек поражает врожденным
изЯществом. Ќо он болен, его мучают нарывы. ‚сегда у него шеЯ или руки
покрыты гнойниками. ‚ этом тщедушном теле живет Ясный и трезвый ум. џ
преклонЯюсь перед ним, потому что он рассудителен, полон всЯких идей и
умеет прекрасно говорить. Ќедавно по поводу свЯзи современной ”ранции с
традиционной, старой ”ранцией и наших корней в прошлом он дал мне урок
социологии, четкий смысл которого был длЯ менЯ откровением. џ ищу его
общества, Я пытаюсь ему подражать, а он, конечно, и не подозревает, какое
влиЯние оказывает на менЯ.
Џри всеобщем внимании он сообщает, что хочет организовать в ‚ивье союз
молодежи. € обращаетсЯ ко мне:
- —ем больше Я живу, - говорит он, - тем Яснее вижу, что все люди
поголовно страдают близорукостью. Ћни не видЯт, не могут видеть дальше
своего носа.
- „а, - говорю Я.
Ћтвет показалсЯ мне слишком лаконичным - так же, как и ему, конечно, -
и наступившее молчание безжалостно подтвердило это. Ћн заводит беседу с
другими, и в темной берлоге ЃрисбилЯ Я чувствую, как лицо мое краснеет.

Љрийон спорит с Ѓрисбилем из-за починки старой шлЯпы, которую они с
увлечением разглЯдывают, передаваЯ ее друг другу. Љрийон сидит, не отрываЯ
глаз от шлЯпы. Ћн душой и телом отдаетсЯ спору. …го скромное ремесло не
защищено никакими твердыми тарифами, и он сам должен отстаивать ценность
своей работы. Ћн колотит кулаками по коленЯм, обтЯнутым пропыленными
брюками в серую полоску; его толстаЯ волосатаЯ шеЯ похожа на загривок
кабана.
- Ќу и шлЯпа! - вопит он. - џ вам скажу, в чем тут дело: дождь погубил
ее. ђазве это фетр? ќто просто грЯзный носовой платок! ‚от вам и жертва
декатировки, всЯческой чистки-перечистки и непогоды!

†юстен Џокар разговаривает с тремЯ крестьЯнами; они держат шапки в
руках и слушают его, раскрыв рот. ѓолосом прекрасного тембра он ведет речь
о задуманной им крупной финансовой и промышленной сделке.
ѓорЯчка спекулЯции наэлектризовывает присутствующих.
- Ќу, и наделают делов! - захлебываетсЯ от восторга Љрийон, отрываЯсь
на минуту от созерцаниЯ шлЯпы, и затем снова принимаетсЯ за свое занЯтие.
†озеф Ѓонеас говорит мне вполголоса, чем Я очень польщен:
- ќтот Џокар - человек без образованиЯ, но с практической сметкой.
‡амыслы у него большие, если, конечно, он смотрит на вещи так же, как и Я.
Ђ Я думаю, что, будь Я постарше или пользуйсЯ Я большим влиЯнием в
квартале, Я, быть может, участвовал бы в затее Џокара, котораЯ начинает
принимать формы и обещает вырасти в крупное дело.
Ђ Ѓрисбиль хмуритсЯ. ‚ сердце его нарастает тайнаЯ тревога: эти люди
задерживают его, а ему мучительно хочетсЯ выпить. Ћн не может этого скрыть.
Ћн коситсЯ на посетителей. Џо буднЯм в этот час он уже опохмелЯетсЯ. ‚нутри
у него все пересохло, горит, он тычетсЯ от одного человека к другому.
Ћжидание - выше его сил.
‚друг все оборачиваютсЯ к раскрытой на улицу двери.
Љ церкви подъезжает карета - зеленаЯ карета с серебрЯными фонарЯми.
‘тарый кучер, с тонким жезлом кнута в руке, в огромных перчатках, кажетсЯ
многоголовым из-за множества воротников, нанизанных один на другой вокруг
его шеи. ‚оронаЯ лошадь горЯчитсЯ.
- Ѓлестит-то, как роЯль! - говорит Ѓенуа.
‚ карете - баронесса. …е не видно, занавески спущены. Ќо карете все
кланЯютсЯ.
- ђабы, - бурчит Ѓрисбиль. - ‚ы посмотрите-ка, нет, посмотрите! ‘тоит
только этой старой богачке показатьсЯ, как все они - посмотрите-ка! -
начинают рыть носом землю: полюбуйтесь, мол, на наши лысины и горбы.
- Ћна делает много добра, - вступаетсЯ кто-то из присутствующих.
- „ержи карман шире! - хрипит буЯн, размахиваЯ руками, как будто его
кто-то держит. - Ђ Я называю это ханжеством. ‚от как Я это называю.
‚се пожимают плечами. †озеф Ѓонеас, неизменно выдержанный, улыбаетсЯ.
- Ѓогатые всегда были, - говорю Я, поощренный его улыбкой. - Ћни
нужны.
- ЏонЯтно! - трубит Љрийон. - ‚се это давно известно, стоит только
пошевелить мозгами. Ќо Я вот что скажу: некоторые от зависти лопнуть
готовы. џ же не из тех, кто лопаетсЯ от зависти...
Њьельвак надел шлЯпу на свою окаменевшую от испуга голову и идет к
двери. †озеф Ѓонеас тоже поворачиваетсЯ и уходит.
‚друг Љрийон кричит:
- Ђ-а, вот и Џетрарка! - и устремлЯетсЯ на улицу, следом за долговЯзой
фигурой; а та, завидев его, только шире раздвигает длинные ноги и постыдно
удирает.
- ‚ы подумайте, - скорчив страшную гримасу, говорит Ѓрисбиль, когда
Љрийон испарЯетсЯ, - ведь этот шут - муниципальный советник! „ьЯвол его!..
Ѓрисбиль весь кипит и трЯсетсЯ от Ярости. ‚от он нетвердо стоит на
ногах, уставившись глазами в пол. € крутит, и так и этак вертит, мусолит и
склеивает лохматую, уродливую папиросу.
ђыча, втЯнув голову в плечи и хромаЯ в дырЯвых шлепанцах, как ‚улкан,
кузнец бросаетсЯ к горну и дергает цепь мехов. Љаждый взмах мехов со
свистом выбрасывает из пасти горна, насыщенной угольной пылью, голубоватую
комету, изборожденную белым, потрескивающую и ослепительную. Љузнец бьет
молотом.
Ћн взбудоражен, он побагровел, он пригвожден к своему углу, как узник,
единственный в своем роде, объЯвивший бунт необъЯтности вещей.

x x x

‡вонЯт к мессе, и мы уходим. ‚догонку нам несетсЯ брюзжание ЃрисбилЯ.
„осталось и мне. Ќо что мог он выдумать против менЯ!
Ќа церковной площади все снова встречаютсЯ - разношерстное сборище. ‚
квартале, за исключением немногих рабочих, которых держат на примете, все
ходЯт к мессе, и мужчины и женщины: из приличиЯ, в угоду владельцам замка,
хозЯевам, либо по убеждению. Љ площади ведут две улицы и две дороги,
обсаженные ЯблонЯми; эти четыре пути приводЯт сюда и город и деревню.
Џлощадь по форме напоминает сердце. Љак она хороша! Ќа нее падает тень
векового дерева, под которым в старину вершили суд; вот почему его называют
"Ѓольшое дерево", хотЯ есть деревьЯ и выше и ветвистее. ‡имой оно черное,
как дырЯвый дождевой зонт; летом оно отбрасывает светлую тень, как зеленый
зонтик от солнца. ђЯдом с деревом - высокое распЯтие, давний обитатель
площади.
Џлощадь кишит, волнуетсЯ. Ћкрестные крестьЯне в ситцевых колпаках без
кисточек ждут на старом углу Ќовой улицы, тесной кучкой, как Яйца в
лукошке. ‚се эти люди нагружены снедью. ‚от по диагонали пересекает площадь
крестьЯнка с огромной черной сеткой в руке; сетка топорщитсЯ, и женщина
держит ее на весу, как мЯсную тушу. Ќа каменных плитах мостовой - в
силуэтах, точно нарисованных углем, и лицах, румЯных, как Яблоки, - видишь
лубочную картинку. ‘таи ребЯтишек носЯтсЯ и щебечут; девочки играют в
куклы, изображаЯ матерей, мальчуганы играют в разбойников. ѓорожане
держатсЯ чопорнее крестьЯн и в ожидании мессы благопристойно говорЯт о
своих делах.
Ђ дальше - дорога; апрельское солнце вдоль линии деревьев украсило ее
кружевом тени и золота; звенЯт, как электрические, звонки велосипедов,
стучат колеса экипажей; сверкающаЯ река, полотнища воды, по которым солнце
расстилает полотнища света и разбрызгивает слепЯщие точки. ‘лежу глазами за
дорогой: рЯдом с утрамбованным, твердым шоссе - мЯгкаЯ, вспаханнаЯ землЯ;
многоцветные полосы, сшитые одна с другой (сукно грубошерстное и сукно
бильЯрдное), постепенно бледнеют в пространствах. Њестами в эту цветную
карту вкраплены леса. Џроселочные дороги обсажены деревьЯми, которые
доверчиво следуют друг за другом, а на лугах стада овец, словно игрушечные.
‡накомый, милый пейзаж. Ќочью прошел дождь, и сейчас эти омытые камни,
заново отлакированные черепицы, крыши, то серые, то солнечные, блестЯщаЯ
мостоваЯ в разводах лужиц, нежно-голубое небо в облачках из папиросной
бумаги, соседнЯЯ колокольнЯ - похожаЯ и не похожаЯ на нашу - между двух
зданий, желтых, как охра, тронутаЯ коричневой краской, на лиловом бархате
дальних лесов - это акварель. ‚зглЯд ловит видение, радостное, точно
радуга.

‘ площади, где чувствуешь себЯ свободно, как дома, входим в церковь.
€з-за чащи свечей кюре бормочет что-то - нескончаемую проповедь, -
благословлЯет, обнимает всех и каждого, отечески и матерински. ‚переди всех
на господской скамье - маркиз де Њонтийон, похожий на офицера, и его теща,
баронесса ѓрий, одетаЯ, как простаЯ дама.
Њесса окончена, мужчины расходЯтсЯ, женщины не торопЯтсЯ, они
собираютсЯ роЯми, кружатсЯ на месте. ‡атем эти шумливые соцветиЯ
рассыпаютсЯ.
‚ полдень закрываютсЯ лавки: богатые автоматически, остальные
кустарным способом, - ставни тащит и водружает какой-нибудь молодец. € все
пустеет.
Џосле завтрака Я брожу по улицам. „ома мне скучно, но Я не знаю, что
мне делать вне дома. “ менЯ нет друга. Ќекого навестить: с одними Я уже не
могу дружить, другие со мной еще не хотЯт дружить. Љафе и кабачки гудЯт,
звенЯт и утопают в табачном дыму. џ не хожу в кафе из принципа - у менЯ
боЯзнь расходов, внушеннаЯ мне моей тетей. € вот Я слонЯюсь бесцельно по
пустынным улицам, разверзающимсЯ передо мной от поворота к повороту. Ѓьют
часы. Љ чему мне знать, который час? Њне нечем заполнить времЯ.
џ иду в сторону садов богачей, спускающихсЯ к реке. ‘ некоторой
завистью Я смотрю на вершины деревьев за оградами этих пышных парков, на
могучие ветви в уборе прошлого лета, пропыленном и старомодном.
„алеко от этих мест Я встречаю ’юдора, приказчика в модном аптекарском
магазине. Ћн в нерешительности, он не знает, куда ему идти. Љаждое
воскресенье он надевает один и тот же крахмальный воротничок, который
становитсЯ все грЯзнее. ЏоравнЯвшись со мной, он останавливаетсЯ, как будто
убедившись, что ему незачем идти дальше. ‚о рту у него торчит погасшаЯ
папироса.
Ћн тащитсЯ за мной. Њы молча бредем до платанов. €зредка на безлюдной
улице промелькнет силуэт. џ смотрю на молодых девушек; они на минуту
возникают на плоскости фасадов, перед закрытыми витринами - некоторые из
них прелестны, рЯдом с ними матери, похожие на них, как карикатуры.
’юдор ушел, а Я этого даже не заметил.
Џочти все кабаки освещены, шумЯт. ‚ серых сумерках крадетсЯ к ним
неодолимаЯ толпа. Ћна надвигаетсЯ темной тучей, она несет молнии, грозу.

x x x

€ вот наконец вечер; он смЯгчает камень улиц.
...Ќа берегу реки, куда Я пришел в одиночестве, рассеЯнный, оживают
идиллии. ‘мутно вырисовываютсЯ фигуры: люди ищут и находЯт друг друга.
ЏоЯвлЯютсЯ, исчезают пары, укрываЯсь от бледного света заката. ‚ечер
стирает краски, черты, имена прохожих.
Ќа берегу Я вижу женщину; она ждет, силуэт ее вычерчен на
жемчужно-сером поле, и кажетсЯ, что тень кругом ложитсЯ от него. џ хочу
вспомнить ее имЯ, но узнаю лишь ее изваЯнную красоту. Ќеподалеку от этой
одушевленной кариатиды, между черных колонн высоких деревьев с мглистыми
ветвЯми, словно наклеенных на последнюю полоску лазури, проходЯт
призрачные, тесно слитые пары. ’ень укрывает их в своем храме.
‚етхаЯ рыбачьЯ хибарка виднеетсЯ на зеленом склоне; ниже густые
заросли тростника шуршат от течениЯ реки; а дальше тростники редеют и
образуют концентрические круги на сверкающей и текучей поверхности воды.
Џейзаж экзотический или античный. ‚не времени и пространства. Љакой-то
клочок вечной земли, где два пола соединЯютсЯ, облекаЯсь тайной.

x x x

‡адумавшись, Я подымаюсь к шумам и движению города.
‚ воскресные вечера свиданиЯ - немалаЯ забота мужчин - менее скромны.
Ќа мостовой, на тротуарах чувства прорываютсЯ откровеннее. ™ебет голосов,
смех, слышный даже сквозь двери, крики, песни.
Ќа улицах светло; резкий свет газовых фонарей, отблески витрин
обнажают лица. Ђнтони проходит в кругу мужчин; они громко болтают, жадно
смотрЯт на нее, вытЯнув шеи. Ћна менЯ увидела. Џозабыв о своей свите, она
призывно кудахчет. Ќо Я смотрю в сторону, и она проходит мимо.
Љогда она и ее свора исчезают, менЯ обдает запахом керосина. Ђ-а!.. €
заводской ламповщик здесь! †елтый, шершавый, землистый, глаза вытаращены;
он пахнет затхлым и как будто пропитан керосином. Ћн - ничтожество. …го не
замечаешь, его узнаешь по запаху.
ЏроходЯт и другие женщины. Њного воскресных вечеров Я сам был
участником всех этих любовных занЯтий.

x x x

‘реди этих существ, болтливых и цеплЯющихсЯ друг за друга, одна
женщина стоит, как столб, и вокруг нее пусто.
‹уиза ‚ерт. Ћна страшна, как смертный грех; она была слишком
добродетельна в то времЯ, когда, говорЯт, могла бы не быть такой. Ћна об
этом жалеет, и речи ее бесстыдны, как месть целомудрию. Ћна ищет любовника,
но всех отпугивает ее костлЯвое, изъеденное экземой лицо. ђебЯтишки
издеваютсЯ над ней; они знают, что ей нужно: откровенности взрослых
надоумили их. ЉакаЯ-то малышка лет пЯти щебечет, указываЯ на нее пальчиком:
"Ћна хоцет музцину".
Џо площади бесцельно, как сухой лист, кружитсЯ ‚ерон; ‚ерон при всЯкой
возможности увиваетсЯ вокруг Ђнтони. ‚есь он какой-то расхлЯбанный, голова
маленькаЯ, склоненнаЯ на правый бок, лицо расплываетсЯ бесцветной улыбкой;
он живет на небольшую ренту, бездельником. Ћн добр и ласков и по временам
подвержен приступам жалости.
‚ерон и ‹уиза ‚ерт замечают друг друга и уходЯт в разные стороны,
чтобы не встретитьсЯ. Ћни друг друга боЯтсЯ.
Ђ вот еще один, тоже вне любви - †озеф Ѓонеас, жалкий-прежалкий,
невзираЯ на его высокий ум. Њежду опущенным полем шлЯпы и белым, точно жгут
полотенца, вздувшимсЯ кашне видно испитое, желтое, унылое лицо.
Њне жаль одиноких, блуждающих в поисках - в поисках самих себЯ! ‘
сожалением смотрю Я на эти суетные тени, на этих неприкаЯнных, бедных
прохожих.

ѓде Я?
Џеред рабочими корпусами - колоссальной плоской декорацией,
прорезанной окнами. ‡десь живет Њари ’юссон; отец ее, как и Я, служащий у
ѓозланов, он управлЯет этими домами. џ пришел сюда инстинктивно, не отдаваЯ
себе в этом отчета, едва замечаЯ людей и вещи, отчужденный от всего.
Њари - моЯ двоюроднаЯ сестра, но Я с ней почти не вижусь. Њы только
здороваемсЯ, и при встречах она улыбаетсЯ мне.
Џрислонившись к платану, думаю о Њари. ‚ысокаЯ девушка, пышнаЯ и
нежнаЯ, - широкобедраЯ ‚енера в простом платье; красивые губы блестЯт, и
глаза тоже!
Ћт сознаниЯ, что они близко, Я волнуюсь. џ испугалсЯ бы, как в
последнюю нашу встречу, поЯвись она передо мной, выступи из темноты ее
сиЯющее лицо, ее тело в шелках и рука, держащаЯ руку сестренки.
Ќо она не поЯвлЯетсЯ. Ќа холодной синей декорации Я вижу во втором
этаже лишь два окна, нежно обласканных светом; за одним из них, быть
может, - она. ‘вет этот не облекаетсЯ в формы Я живет в другом мире.
џ отрываю наконец глаза от зданиЯ, от этого вертикального и немого
неба, где, как звезды, сиЯют окна в просветах между деревьЯми.
‚ этот вечер, завершающий прожитые мною дни, Я иду прЯмо домой.

x x x

ЊаленькаЯ Ђнтуанетт, - как это ее оставлЯют одну? - поЯвлЯетсЯ передо
мной и протЯгивает ко мне руку. Ћна просит показать дорогу. џ веду ее.
ђасспрашиваю, слушаю, нагибаюсь к ней и стараюсь идти с ней в ногу. Ќо она
слишком еще мала, лепечет что-то, и ничего у нее нельзЯ понЯть. ‡рение у
нее такое слабое, что вечером она как слепаЯ; Я осторожно веду ее к
низенькой двери лачуги, где она живет.
Ќа моей улице, около дома с решетчатым слуховым окном, похожим на
фонарь, стоит дЯдЯ ќйдо в неизменном капюшоне, темный и островерхий, как
этот дом.
џ его побаиваюсь. —иста ли у него совесть? Ќо, даже будь он
преступником, все же он жалок; Я останавливаюсь и заговариваю с ним. Ћн
подымает голову; под капюшоном белеет одрЯхлевшее лицо. џ говорю о погоде,
о близкой весне. Ћн слушает рассеЯнно, сквозь зубы ронЯет "да" и говорит:
- ‚от уже двенадцать лет, как умерла моЯ жена, двенадцать лет Я
одинок, двенадцать лет менЯ преследуют ее последние слова.
€ Я вижу, как жалкий маньЯк, поглощенный своим непостижимым горем,
побрел дальше, и едва ли он слышит, что Я с ним прощаюсь.
‚ глубине холодной комнаты нижнего этажа горит огонь. Њам сидит на
скамеечке у камина, освещеннаЯ пламенем пылающих углей, и, вытЯнув руки,
греетсЯ.
‚ходЯ, Я вижу ее сутулую спину. еЯ желтаЯ, точно кость, и тонкаЯ,
вот-вот переломитсЯ. ’етЯ моЯ задумалась и держит в руке ненужные щипцы. џ
сажусь на свое место. Њолчание мое мучает Њам. Ћна ронЯет щипцы; они издают
металлическую икоту. € вот Њам начинает оживленно судачить:
- —его-чего только здесь не насмотришьсЯ. ‚оскресенье всегда так
хорошо начинаетсЯ, и все говорЯт: "Ђ вот и Я!" Ќезачем ездить в Џариж и
даже за границу. Ќаш квартал - маленький мирок, построенный по образцу
других, - добавлЯет она, спесиво покачиваЯ усталой головой. - Ќемногие
найдут, чем похвастать: у нас все людишки маленькие. уты они, это верно.
Ќо это только с виду, а в сущности, нет шутов: есть только люди, каждый
думает о самом себе, потому что каждый, мой милый, заслуживает счастьЯ. Љак
и везде, есть две породы людей: бунтари и люди приличные, так было всегда,
мой милый, и так будет всегда.

III

‚…—…ђ € ђЂ‘‘‚…’

Љак раз в ту минуту, когда Я старательно проверЯл счет ‘емезона, - Я
помню эту подробность, - раздались незнакомые шаги, голоса, и сквозь
стеклЯнную дверь, не успев даже обернутьсЯ, Я услышал: "’етушка господина
Џолэна очень плоха".
”раза эта ошеломила менЯ. џ замер... Љто-то стоит передо мною. „верь
хлопает от сквозного ветра.
Њы ушли вдвоем. Џрибежал за мной Ѓенуа. ‘пешим. џ задыхаюсь... ђабочий
день на заводе в разгаре, навстречу нам идут равнодушные люди, они
улыбаютсЯ мне, не знаЯ еще о случившемсЯ.
‚ечер холодный, грЯзный. ђезкий ветер; накрапывает дождь. €дем,
шлепаем по лужам. Љак загипнотизированный, Я смотрю на широкие плечи Ѓенуа
и на плЯшущие фалды его сюртука; он идет впереди менЯ темной дорогой, и
ветер бросает его из стороны в сторону.
Џредместью нет конца; ветер свищет между редкими домами, дрожащие
кусты по обе стороны дороги бегут нам навстречу, как волны в бурю. „а, мы
не созданы длЯ больших событий!

x x x

‚ комнате менЯ поражает гулкий треск дров в камине и жара, почти
невыносимаЯ. Ћт запаха эфира и камфары щиплет в горле. ‡накомые люди стоЯт
вокруг кровати. Ћни оборачиваютсЯ ко мне и начинают говорить все сразу.
џ наклонЯюсь, чтобы взглЯнуть на Њам. Ћна точно врезана в белизну
постели, как бы изваЯнной из мрамора. ‹ицо ее утонуло в подушке. ѓлаза
полузакрыты; взглЯд застыл; кожа потемнела. Љаждый вздох вылетает из ее
горла со свистом; и если бы не слабые содроганиЯ гортани и губ, маленькое,
тщедушное тело ее было бы недвижимо, как кукольное. Ћна без чепца; седые
волосы сбились на голове хлопьЯми пыли.
Ќесколько голосов хором объЯснЯют мне: кровоизлиЯние в мозг, да и
сердце, знаете ли... Ћна потерЯла сознание, и этот непрекращающийсЯ,
ужасный озноб! Ћна бредила, звала менЯ и вдруг стихла. ‚рач считает
положение безнадежным; он придет еще раз. Ђббат Џио был в пЯть часов.
Њолчание. ЉакаЯ-то женщина бросает в камин, в ослепительный сноп
пламени, полено. „ерево трещит; отсветы огнЯ преображают комнату.

x x x

џ долго смотрю на это лицо, сочетавшее в себе волнующим образом
уродство и доброту. џ хочу поймать взглЯд чуть приоткрытых глаз, в которых
меркнет свет. —то-то темное исходит от нее, накладывает на нее печать,
какаЯ-то тень изнутри искажает ее облик. ‚идно, что она истощена до
последней степени и живет только чудом.
ќта мученица, эта обреченнаЯ, только она заботилась обо мне в течение
двадцати лет. „вадцать лет она водила менЯ сначала за руку, потом стала
брать под руку; она не давала мне почувствовать моего сиротства. ’щедушнаЯ
и слабаЯ, она была мужественнее, сильнее и лучше менЯ. € в это мгновение,
когда передо мною встало все прошлое, Я вдруг понЯл, как эта стараЯ
чародейка скрасила мое детство; и Я опускаю голову, вспоминаЯ, что она
неустанно восхищалась мной. Љак она менЯ любила! Ћна еще и теперь смутно
любит менЯ, если в ней сохранилась хоть искра света. —то со мной станетсЯ
без нее!
Ћна была такаЯ любЯщаЯ, такаЯ хлопотуньЯ. †изнь ее встает передо мной
в сотне мелочей. Ћцепенело глЯжу Я на кочергу, на щипцы, на большую ложку,
на все эти предметы, которыми она орудовала, продолжаЯ без умолку болтать;
вот они здесь, брошенные, никому не нужные.
Љак во сне, встают те времена, когда она говорила, когда она кричала,
дни юности, дни весны и нарЯдов; и сквозь эти радужные, легкие образы
передо мной возникает ее темнаЯ рука, словно тень, упавшаЯ на простыню.
‚се смешалось в моих глазах. џ снова вижу наш сад в первые весенние
дни; наш садик, вот за этой стенкой - такой узенький, что отблески солнца
на стеклах двух окон сплошь расшивают его узорами; в нем нет ничего, кроме
нескольких растений в горшках и трех кустов крыжовника, посаженных в
незапамЯтные времена. Џтичка, малиновка, похожаЯ на трЯпичную игрушку,
прыгает с ветки на ветку в солнечных лучах. ‚есь пыльный, греетсЯ на солнце
наш рыжий охотничий пес Њирлитон; он лежит, вытЯнувшись, словно бежит... Џо
воскресеньЯм за городом он гонЯетсЯ за кроликами. Ќо он ни разу не поймал
ни одного кролика; он ловит только блох... Љогда Я отстаю, тетЯ моЯ
останавливаетсЯ на дорожке, протЯгивает ко мне руки, наклонЯетсЯ, зовет
менЯ, а Я, мальчуган, бросаюсь к ней.

x x x

- ‘имон! ‘имон!
Џередо мной женщина. џ отрываюсь от образов, ворвавшихсЯ в комнату.
‚стаю. ЊоЯ двоюроднаЯ сестра Њари.
Ћна протЯгивает мне руки. ‚округ постели мерцают свечи. € в их
горестном свете Я вижу ее опечаленное и мокрое от слез лицо. (’етЯ любила
ее.) ѓубы ее дрожат. —астое дыхание подымает грудь.
џ снова опускаюсь в кресло. ‚оспоминаниЯ снова завладевают мною, а
дыхание больной все замедлЯетсЯ, неподвижность ее становитсЯ все более и
более грозной. ‘лова, которые она мне говорила, просЯтсЯ на мои губы. Ќо
вот глаза мои открываютсЯ, ищут и останавливаютсЯ на Њари.

Ћна прислонилась к стене и стоит, удрученнаЯ. ’от угол, где она стоит,
освещен ее пышной и греховной красотой. Љаштановые волосы - бронза и
золото - небрежными и влажными прЯдЯми падают на ее лоб и чистый абрис щек.
еЯ, белаЯ шеЯ, видна мне особенно Ясно. ‡адыхаЯсь от раскаленного,
тЯжелого воздуха, который нас окутывает почти видимой пеленой, она
расстегнула воротник платьЯ; Я чуть улыбаюсь ей. € в этой разоренной
комнате взглЯд мой блуждает по ее широким бедрам, плечам и останавливаетсЯ
на ее груди, белой, как зарЯ.

x x x

‘нова пришел врач. Ќесколько минут он молча смотрел на постель. ‘ердца
наши, по мере того как он смотрел, леденели. Ћн сказал, что конца надо
ждать сегоднЯ ночью. Ћн засунул обратно в карман пузырек, который принес.
€звинилсЯ, что не может дольше оставатьсЯ, и ушел.
€ вот мы сидим здесь, рЯдом с умирающей, такой слабой, что мы не
осмеливаемсЯ прикоснутьсЯ к ней и даже заговорить с ней.
ѓоспожа Џио устроилась на стуле. ‘крестила руки, опустила голову. ’ак
идет времЯ.
€зредка в дверЯх выступают из тени фигуры: люди входЯт на цыпочках,
что-то говорЯт шепотом и уходЯт.

“мирающаЯ шевелит руками, ногами. ‹ицо ее исказилось... ‚ горле
клокочет; шеЯ утонула в провале под подбородком, словно в сумрачном гнезде.
‹ицо побледнело. Љожа, обтЯгивающаЯ кости этого лица, как саван, с каждой
минутой все бледнеет. Њы теснимсЯ вокруг ее постели, подстерегаЯ каждый
вздох. ЏротЯгиваем к ней руки - она так близко и так далеко; не знаем, что
делать.
џ смотрю на Њари. Ћна опустилась на низенькую скамейку, слишком тесную
длЯ ее молодого, расцветшего тела.
‘тиснув зубами платок, она встает, чтобы оправить подушку. ЌагибаЯсь
над кроватью, она опираетсЯ коленом о стул. ќто движение на минуту
приоткрывает ее ногу, округлую, как прекраснаЯ амфора, и сквозь черный
прозрачный чулок ее кожа просвечивает золотистым муаром... џ весь рванулсЯ
к ней, над этой кроватью, превращавшейсЯ в могилу, едва подавил крик
призыва... Љрай платьЯ опустилсЯ; но Я не могу оторвать глаз от этой
глубокой черноты. € смотрю, смотрю на Њари. џ так хорошо знал ее, но как
будто впервые вижу ее всю.

- Ќичего не слышно, - говорит одна женщина.
- Ќет, слышно еще...
- Ќет... Ќет... - повторЯет та.
€ вот, Я вижу: мощнаЯ спина Љрийона сгибаетсЯ. ђот моей тети медленно
открываетсЯ и так остаетсЯ открытым. ‚еки приподнЯлись, глаза скосились,
остекленели на маске из серой кости. € Я вижу, как толстаЯ рука Љрийона
скользнула по иссохшему, будто у мумии, лицу, закрыла глаза и придерживает
веки.
Њари вскрикнула, понЯв по этому движению, что наша тетЯ умерла.
Ћна шатаетсЯ. џ протЯгиваю к ней руку, поддерживаю ее, обнимаю.
ЋбессиленнаЯ, она цеплЯетсЯ за менЯ; на секунду Я почувствовал на своих
руках тЯжесть ее тела. Џлатье у ворота расстегнуто, ткань поникла, как
оборванные лепестки, и ее неровное дыхание приоткрыло чистую линию груди.
’ело ее вздрагивает; она закрывает лицо руками и вдруг поворачивает
голову. ‹ица наши столкнулись, и рот мой ощутил вкус ее слез.

x x x

Љомната наполнЯетсЯ рыданиЯми. Ћт причитаний стоит гул. ‡асуетились
соседи, превратившись в друзей; на них никто не обращает вниманиЯ.
€ вот в этой комнате, где все еще кровоточит смерть, Я не могу
запретить моему сердцу бурными толчками стремитьсЯ к девушке, стоЯщей, как
и все, на коленЯх, но оттеснившей все, что не она, вопреки моей воле,
вопреки своей воле, вопреки всему. € в этом мраке тело мое и все, что Я
есть, - возрождаетсЯ. ђЯдом с этим бедным существом, жизнь которого еще так
недавно была тесно слита с моей и которое сейчас отходит, отходит в ад
вечности, менЯ окрылЯет какаЯ-то надежда!
џ хочу сосредоточить внимание на неподвижности постели. џ закрываю
рукой глаза, хочу думать только о мертвой, уже беззащитной, уже лежащей на
земле, в которую ее опустЯт. Ќо сквозь пальцы взглЯд мой рветсЯ к новой
женщине, открытой мною в хаосе и печали, и взглЯд мой не может от нее
оторватьсЯ.

ѓоспожа Џио переменила свечи, подвЯзала челюсть у покойницы. ‚ оправе
этой повЯзки, стЯнутой узлом на темени в руне седых волос, лицо с
заострившимсЯ носом и чертой остекленевших глаз напоминает маску из зеленой
бронзы. Ћстрые колени приподымают простыню; полотно обтЯнуло тонкие
жердочки ног, и ступни торчат, как два гвоздЯ.
Њари собираетсЯ уходить. Ћна застегнула воротник платьЯ, надела плащ,
спрЯталась. Ћна подходит ко мне, печальнаЯ, сдерживаЯ слезы, и молча
улыбаетсЯ.
џ привстал, руки мои дрогнули навстречу ее улыбке, как будто хотели
осЯзать ее над прошлым, над прахом моей второй матери.

Љ концу ночи, когда из погасшего камина потЯнуло холодом, женщины ушли
одна за другой. —ас, два часа. џ один. џ хожу по комнате из угла в угол и,
дрожа, оглЯдываюсь. Ќет больше моей тети. Ћт нее не осталось ничего, кроме
какой-то разрушенной, непонЯтной вещи землистого цвета, и место ее пусто. €
вот Я возле нее один! Ћдин, со своим сиротством, хозЯин своего будущего,
потрЯсенный и холодеющий у порога новых времен. Ќаконец окно светлеет,
сереет потолок: первые признаки днЯ, в котором меркнут огоньки свечей.
џ дрожу от холода. €з глубин моего рассвета, в этой комнате, где
прошло мое детство, Я вызываю образ женщины, и он заполнЯет комнату; она
стоит у камина, где пылает радостный огонь, блики его одевают ее в пурпур -
алое платье, золотое лицо, - она протЯгивает к огню прозрачные, прекрасные
руки. €з мрака Я настороженно смотрю на нее.

x x x

„ве ночи, после этой ночи, прошли в скорбной неподвижности, в углу
комнаты, где мерцанье восковых свечей, казалось, одушевлЯло вещи. „ва днЯ
разные дела отвлекали менЯ, и отчаЯние сменилось тупой болью.
ЏоследнЯЯ ночь. џ открываю Ящичек с сокровищами моей тети. Ћна
называла его "ларчик". Ћн стоЯл на комоде под кучей всЯкого хлама. џ увидел
старинные серьги с топазами, золотой крестик, маленький и легкий, - она
носила его подростком или девушкой - и завернутую в папиросную бумагу, как
реликвиЯ, мою детскую карточку. €, наконец, исписанную страницу, вырванную
из моей школьной тетради, которую она не могла решитьсЯ выбросить целиком;
лист бумаги, пожелтевшей и прозрачной на сгибах, был хрупок, как старинное
кружево, и казалсЯ тоже драгоценностью. ‚от и все сокровища, которые
накопила моЯ тетЯ. € Ящичек этот свидетельствовал о скудости ее жизни и о
богатстве ее сердца.

x x x

‚ день похорон шел проливной дождь. ‘ утра в просторный склеп нашей
комнаты, сменЯЯсь, приходили и уходили люди. Љ двум часам тело положили в
гроб. € понесли его коридором, где ноги людей оставили лужицы и грЯзь.
†дали запоздавший венок; и вот раскрылись, заколыхались черные зонты:
процессиЯ тронулась.
Љогда вышли из церкви, было около четырех часов. „ождь не перестал, и
вдоль улицы, по обе стороны медлительной процессии, бежали ручьи. Ѓыло
много цветов - траурнаЯ колесница создавала довольно живописное пЯтно. Ѓыло
много народа - Я не раз оглЯнулсЯ. € всЯкий раз глаза мои натыкались на
дЯдю ќйдо в черном капюшоне, прыгавшего по лужам, горбатого, как ворон.
Њари шла с женщинами под ненадежной, мокрой крышей зонтов во второй
половине этой цепочки, которую похоронные дроги волокли за собой толчками.
Ћна шла разбитой походкой. Ћна была поглощена нашим горем. € этот
ненасытный вечер мне кажетсЯ еще мрачнее.

Љладбище под сеткой дождЯ. ѓрЯзь. Џод ногами хлюпают лужи. Ќесколько
деревьев, голых, безжизненных. Ќебо похоже на болото и усеЯно воронами.
ѓроб с искаженными останками человеческой формы снимают с колесницы, и
он исчезает в свежеразрытой земле.
ЏроходЯт гуськом. Њари и отец ее стоЯт рЯдом со мной. џ благодарю
всех. Ћни все одинаковы: темные одежды, беспомощные жесты, убитые лица,
готовые слова, которые они ронЯют, проходЯ мимо менЯ. €з замка никто не
приехал; но все же народу много, и внимание всех этих людей сосредоточено
на мне. џ приободрилсЯ.
Џодходит ‹юсьен ѓозлан, называет менЯ "дорогой мой", передает
соболезнование своих дЯдей, все это слышат.
†озеф Ѓонеас сказал мне: "милый друг", и это менЯ очень тронуло. Џокар
сказал: "…сли бы менЯ вовремЯ известили, Я произнес бы несколько слов. Љак
это прискорбно..."
„ругие... € вот на ветру сквозь дождь и сумрак видны только спины.
- Љончено... Џойдем.
Њари подымает ко мне лицо все в слезах. Ћна кроткаЯ, она нежнаЯ, она
несчастна, но она менЯ не любит.
ђасходЯтсЯ вразброд, между скелетами деревьев, обугленных зимой.
Љогда мы добрались до квартала, сумерки уже завладели улицами.
„олетают обрывки разговоров о деле Џокара. „а, люди живут жестоко и
стараютсЯ преуспеть!
Њалышка Ђнтуанетт осторожно пробираетсЯ возле стены, она слышит наши
шаги. Ћна останавливаетсЯ и посмотрела бы, если бы могла. ‚ сумраке, с
которым она начинает сливатьсЯ, нечетко видна ее фигурка, тоненькаЯ, как
пестик цветка.
- Ѓедный ребенок! - говорит какаЯ-то женщина.
Љогда мы проходим мимо заведениЯ ђампаЯ, возле менЯ только Њари со
своим отцом. Њужчины, присутствовавшие на похоронах, сидЯт за столиками -
все черные.
Џодходим к моему дому. Њари протЯгивает руку. ‡амешательство.
- ‡айди.
Ћна входит. ‚идим мертвую комнату. Ќа полу лужи; дует ветер, как на
улице. Њы оба плачем. Ћна говорит:
- џ приду завтра прибрать... „о завтра.
‘мущенно, не глЯдЯ, протЯгиваем руки.

x x x

Ќемного позже в дверь скребутсЯ, затем стучат, и показываетсЯ кто-то
длинный.
ќто ‚ерон; вид у него смущенный. Ѓольшое, нескладное тело его
покачиваетсЯ, как вывеска, повисшаЯ в воздухе. ‘транный он, этот ‚ерон,
сентиментальный. Ќикто никогда не полюбопытствовал узнать, что это за
человек. Ћн говорит:
- „ружок мой, мези (через каждые три минуты он повторЯет это
бессмысленное слово, точно у него какой-то звуковой тик). Њожет нужны
деньги, а? €ли еще что... Њожет, нужны деньги... мези, мези... ‚се эти
расходы... џ и подумал: дай-ка отнесу ему...
Ћн смотрит на менЯ, повторЯЯ: "мези". џ жму ему руку, на глазах у менЯ
слезы. Њне не нужны деньги, но Я никогда не забуду этого порыва, такого
человечного, такого редкостного.
€ когда он ушел, вразвалку, обескураженный моим отказом, стеснЯЯсь
своих длинных ног и большой души, Я сажусь, поеживаЯсь, в угол, затем
пересаживаюсь в другой, такой же пустынный. Њне кажетсЯ, что Њари унесла с
собой последнее, что у менЯ было. џ тоскую, Я одинок - из-за нее.

ЊЂђ€

‘камьЯ стоит у серой стены, там, где растет розовый куст и начинаетсЯ
спуск к реке. џ просил Њари прийти сюда, и вот, в сумерках, жду.
Љогда, после стольких дней колебаниЯ, Я наконец решилсЯ и попросил ее
прийти сюда сегоднЯ вечером, она удивилась и промолчала. Ќо она не
рассердилась; ничего не сказала. ‡атем пришли какие-то люди, и она ушла. џ
жду.
Њедленно схожу к реке. ЏодымаЯсь обратно, в темноте вижу: кто-то сидит
на скамье. ‹ица не видно, но смутно белеет вырез платьЯ и чернеет широкаЯ
юбка. Ќагибаюсь, слышу тихий голос:
- џ пришла, видишь.
џ говорю:
- Њари!
‘ажусь рЯдом с ней. „олго молчим. Ћна здесь, всЯ. џ вижу белизну ее
лица, шеи, рук, всю красоту ее, подобную свету под черными покровами.
Ћна была длЯ менЯ образом волнующим, но далеким, отчужденным, живущим
своей жизнью. ‘егоднЯ она менЯ услышала, она откликнулась на мой зов, она
пришла.

x x x

„ень был знойный, под вечер прошел ливень с грозой, затем дождь
перестал. ‘лышно, как падают последние капли с ветвей, нависших над стеной.
‚оздух насыщен запахами земли, листьев и цветов, и ветер приносит их
тЯжелыми гирлЯндами. Ћна перваЯ начинает говорить об одном, о другом.
џ не слышу, что она говорит; Я придвигаюсь, Я хочу видеть ее губы. џ
отвечаю:
- џ только о тебе и думаю.
Ћна слушает. Ћна молчит. Њолчание ее ширитсЯ, ширитсЯ в темноте. џ
придвинулсЯ еще ближе; Я ощутил на своей щеке крыло ее дыханиЯ и
почувствовал, что молчание ее - ласка.
€ чтобы прийти в себЯ, Я хочу закурить; Я зажигаю спичку, но не
закуриваю; Я вижу Њари - бледную, золотую, чуть взволнованную. Ќа лице ее
проступает улыбка. џ вижу ее всю, пронизанную этой улыбкой.
’емнеет в глазах, дрожат руки. џ хочу, чтобы она говорила:
- ѓовори...
Њари подымает голову, хочет сказать что-то. € вдруг при свете
крохотного огонька, этого хрупкого, великого разоблачителЯ, мы видим
надпись, вырезанную на стене, - сердце и в нем инициалы: ќ.‘. Ќадпись эту
однажды вечером вырезал Я сам! ’огда здесь сидела ќлен, и мне показалось,
что Я боготворю ее. Ќа секунду менЯ ошеломили эти следы былого и забытого
заблуждениЯ. Њари ничего не знает, но уже одно то, что она увидела
начальные буквы чьих-то имен - чужую тень, вставшую между нами, - мешает ей
говорить.
‘пичка гаснет, Я бросаю ее на землю. ЏоследнЯЯ вспышка огнЯ осветила
край черного платьЯ из саржи, такого поношенного, что материЯ лоснитсЯ даже
вечером, Я туфель Њари. —улок у лодыжки порван, и мы оба это увидели, Њари,
смутившись, быстро спрЯтала ногу под юбку. …ще сильнее менЯ охватывает
дрожь: глаза мои коснулись частицы ее укрытого тела, частицы присущей ей
белизны.
‚ тусклом сумраке она медленно встает, обрываЯ эту первую встречу,
менЯвшую наши судьбы.
‚озвращаемсЯ. ’ень легла вокруг, тень легла на нас. Њы идем анфиладой
покоев, из мрака в мрак. Џо расплывчатой тени на стене Я слежу за
движениЯми ее тела. ‚ ночной тьме платье ее - ночь; она - здесь, всЯ. ‚
ушах у менЯ звенит; мир поет гимн.
Ѓезлюдной улицей она идет по краю тротуара. —тобы лицом быть на уровне
ее лица, Я иду рЯдом, канавкой, и холоднаЯ вода проникает сквозь мою обувь.
‚есь во власти желаниЯ, в этот вечер Я так был уверен в победе, что
даже забыл взЯть ее за руку. Џеред ее домом Я сказал: "„о завтра". Ћна
ответила: "„а".
‚ один из последующих дней, под вечер, кончив работу, Я пошел к
большому, густонаселенному дому, где она живет. џ поднЯлсЯ на второй этаж
темной узкой лестницей, прошел длинный, извилистый коридор. ‡десь. „верь
прикрыта неплотно. џ постучал. ‚ошел; навстречу мне - глубокаЯ тишина.
Ќикого. џ почувствовал острое разочарование.
Ќерешительно топчусь в пустой крошечной прихожей, освещенной через
стеклЯнную дверь кухни; там журчит струйка воды. ЋтворЯю другую дверь.
Љомната; сквозь занавеси узором падает свет; у стены - кровать, голубое
сатиновое одеЯло блестит, как на фромолитографии. Љомната Њари. Ћбои в
цветочках; на гвозде висит шлЯпа из серой тафты с розой: Њари не носит ее в
дни траура. ’ут же висЯт черные платьЯ. џ вхожу в это светлое и голубое
жилище, опрЯтное и скромное, точно на картинке, точно здесь обитает лишь
холодный снеговой свет.
Љрадучись протЯгиваю руку. ‘легка касаюсь этих одежд, касавшихсЯ ее.
Ћборачиваюсь, смотрю на голубую кровать.
Ќа полочке - книги, заглавиЯ которых могли бы менЯ заинтересовать: что
она думает, что ее волнует... Ќо Я пренебрегаю всем: мне хочетсЯ подойти к
кровати. „вижением взволнованным и боЯзливым Я подымаю покрывало. ‚зглЯд
мой не может оторватьсЯ от этой белизны, и колени, дрожа, опираютсЯ о край
единственного из всех предметов, наделенного нежной и податливой плотью.

x x x

ЋбычнаЯ жизнь идет своим чередом, и работа моЯ все та же. џ
по-прежнему машинально отмечаю избитые истины Љрийона, назойливые обличениЯ
ЃрисбилЯ, слухи о деле Џокара и процветание "ђеванша" - общества
национального пробуждениЯ, основанного †озефом Ѓонеасом. ‘ложное и
однообразное существование поглощает менЯ, как и всех. Ќо с той трагической
ночи, когда в старой комнате, у постели умершей, скорбь моЯ преобразилась в
радость, мир, в сущности, перестал быть длЯ менЯ тем, чем он был. Ѓлуждаю
ли Я по улицам в толпе; одеваюсь ли у себЯ в комнате, открываЯ, что черное
мне к лицу; сижу ли за столом, залитым солнцем, - и вещи и люди, все
кажетсЯ мне суетным, далеким. ‹ишь изредка воспоминаниЯ о моей тете менЯ
захватывают. Ќо стоит мне услышать имЯ: "Њари", как Я вздрагиваю. Љогда
люди говорЯт: "Њари", они не знают, что говорЯт. € ощущение нашей разлуки
порой бывает таким острым, таким напрЯженным, что Я не знаю, отсутствует
она или она здесь, со мной.
‚о времЯ прогулки, с которой мы только что вернулись, лето и радость
жизни легли мне на плечи ощутимее, чем когда-либо...
Ћгромный дом ее, в иные часы похожий на муравейник, сейчас зиЯюще
пуст: ни души в лабиринте темных лестниц и площадок, куда выходЯт узкие,
замкнутые улицы коридоров и где по углам в раковины капает вода из кранов.
Њы проникнуты нашим необъЯснимым, полным одиночеством. € когда мы медленно
подымаемсЯ вертикальной и размеренной дорогой, радостное возбуждение
овладевает мною. ‚ лестнице, в обдуманных формах ее спирали, в разумной
нарезке ее ступеней, в ритме ее ступеней есть что-то одухотворенное.
‚ысоко, в покатой крыше, прорезано круглое окно: в эту часть доходного
дома, в этот жалкий замкнутый городок, свет проникает только оттуда. ’ень
на стенах колодца, из которого мы стремимсЯ, шаг за шагом, выйти, укрывает
наше неуклюжее восхождение к свету, проникающему сквозь щель. ’емные и
скрытые, мы словно подымаемсЯ в небо.
€знемогаЯ от усталости, мы наконец садимсЯ рЯдом на ступеньку. ‚ доме
с простым круглым окном, нависшим над нами, ни звука. ‹естница так узка,
что мы невольно прижались друг к другу. €стома ее сообщаетсЯ мне; менЯ
тревожит потаенный свет, который она излучает. ‘квозь теплоту ее тела, мне
кажетсЯ, Я ощущаю ее мысли. ’ени ложатсЯ вокруг нас. џ едва вижу женщину,
сидЯщую рЯдом, согнувшуюсЯ, теплую и полую, как гнездо.
’ихонько называю ее по имени - это звучит криком признаниЯ! Ћна
оборачиваетсЯ, и Я как будто впервые вижу ее лицо открытым. џ обнимаю ее за
плечи. "Џоцелуй менЯ", - говорит она. Ќе говорим, - щебечем, шепчемсЯ,
смеемсЯ.

x x x

‚двоем рассматриваем мы квадратик бумаги. џ нашел его на скамье под
розовым кустом, у спуска к реке. Ћн был бережно сложен, как будто был забыт
кем-то и точно чего-то ждал, задержанный тЯжестью своего нежного груза: на
нем несколько старательно написанных строк. —итаем:
"џ не знаю Языка набожных сердец, Я ничего не знаю: Я - экстаз и
страдание, и лишь слезы подступают к моим глазам, когда Я вижу твою красоту
и твою улыбку".
€ мы, поддавшись таинственному влиЯнию слов, прочтЯ, перечитываем
снова. Њы ощупываем эту случайно найденную бумажку, не знаЯ, что это такое,
и не вполне понимаЯ смысл этих слов.

x x x

Љогда в прошлое воскресенье Я позвал ее пойти со мной на кладбище, она
согласилась, - она всегда соглашалась на все мои просьбы. џ смотрел, как
она шла садами, задеваЯ кусты роз. Њы шли молча; мы все реже и реже
прибегали к словам. „олго смотрели мы на цветущий клочок земли за оградкой,
где лежит наша тетушка, - на этот цветник, занимающий ровно столько
пространства, сколько нужно ей самой. ‚озвращаемсЯ полЯми с кладбища;
солнце уже низко, мы держимсЯ за руки, и нас окрылЯет радость.
Ќа Њари черное платье из шерстЯного фулЯра; юбка, и рукава, и воротник
треплютсЯ на ветру; изредка она оборачиваетсЯ, смотрит на менЯ, и тогда ее
лицо, такое светлое, еще больше светлеет. Ћна идет, слегка склонившись
вперед, зеленые блики ложатсЯ на ее лоб, на щеки, и среди трав и цветов она
кажетсЯ великаншей. Ѓабочка вьетсЯ перед нашими глазами и садитсЯ чуть
подальше и снова от нас улетает; мы улыбаемсЯ бабочке - она думает о нас.
Џозолоченные косыми лучами солнца, подходим, держась за руки, к статуе
”лоры, поставленной в старину на опушке леса каким-то помещиком. Ќа вечном
фоне дальних гор стоит полунагаЯ богинЯ, чуть тронутаЯ красками заката; на
золотистое бедро наброшено покрывало из камнЯ, белого, словно полотно.
Џеред древним замшелым цоколем Я крепко прижал к себе Њари. € в уединении
свЯщенных рощ коснулсЯ ее тела. џ расстегнул ее черное платье, развЯзал
ленты рубашки и, уподоблЯЯ ее богине, обнажил широко расставленные, острые
груди.
Ћпустив голову, в милом смущении, раскрасневшись от крови и солнца,
она не отвергает моего поклонениЯ.
ѓубы мои касаютсЯ ее губ. „о этой минуты рот ее оставалсЯ безучастным,
сколько бы Я ни целовал его. Ќо сейчас она ответила на мой долгий поцелуй и
даже закрыла глаза.
€ вот она уже стоит, скрестив руки на белоснежной груди, - рот
полуоткрыт, алый и влажный; она стоит, оторвавшаЯсЯ от менЯ, но все еще
близкаЯ, и рот ее - это всЯ она.
Ћна прикрыла грудь. ‚етерок посвежел, Яблони в садах стрЯхивают птиц с
ветвей и рассыпают их в пространстве, и вдали, за Ярко-зеленой оградой,
плЯшет на солнце развешанное белье. Ќебо потемнело. € ветер усиливаетсЯ и
начинает хозЯйничать на земле. ќто было в тот день, когда поднЯлсЯ такой
страшный ветер. Ћн застигает нас на склоне горы. Ћн несетсЯ из
бесконечности. Ћн вырывает стоны из рыжей листвы леса, и сквозь колоннаду
черных стволов видно, как он пригибает к земле кусты.
Ќебо в серых покровах проноситсЯ над нами с головокружительной
быстротой, и в прорывах облаков летЯщаЯ птица кажетсЯ камнем, брошенным
вниз. Џочти ползком спускаемсЯ мы по откосу в долину. Ѓешеное дыхание неба
нас настигает, гонит вперед, и мы держимсЯ друг за друга.
€, досыта наглотавшись ветра, оглушенные космическим концертом
пространств, мы укрываемсЯ на берегу реки. ђека бежит между деревьЯми,
сомкнувшими свои верхушки. Њы идем мЯгкой сырой черной тропинкой под
стрельчатым сводом этого зеленого монастырЯ тени, с изразцами из хрусталЯ.
‚от плоскодоннаЯ рыбачьЯ лодка. ‡ову Њари сесть в нее, и лодка скрипит и
оседает от тЯжести ее тела. Џод всплески двух старых весел плывем мы вниз
по течению.
ѓлаза и сердца наши заново творЯт мир; берега бегут нам навстречу;
деревьЯ и кусты отступают назад. Ђ мы - мы стоим на месте! Ќо вот, в густых
травах, лодка садитсЯ на мель. Њари полулежит. Њолчим. џ подползаю к ней на
коленЯх, лодка дрожит, как и Я. Ѓез слов лицо ее зовет менЯ; всЯ она зовет
менЯ своим небрежно раскинутым, беззащитным телом и - под легкими тканЯми,
живущими ее жизнью, - своей упругой грудью, своей плотью.
џ взЯл ее. ЃеспомощнаЯ, покорнаЯ, милаЯ, она подчинилась нежному
насилию. ’еперь она моЯ, навсегда! Ћтныне будь что будет, пусть идет времЯ,
пусть зимы сменЯют лето - она моЯ, и жизнь оправдана. ‘ гордостью Я думаю о
прославленных любовниках, на которых мы похожи, и Я вижу, что нет закона,
который устоЯл бы перед силой любви. € под тленным крылом листвы, при
непрестанной смене декорации на земле и на небе, мы твердим: "Ќикогда", мы
твердим: "Ќавсегда" - и взываем к вечности.

x x x

‹истьЯ облетели, год подходил к концу. ‘вадьбу назначили под
рождество. ’ак решил Я: Њари со всем согласилась, а отец ее, целыми днЯми
погруженный в цифры, по вечерам выплывал из них, как утопленник,
безучастный ко всему, за исключением тех редких случаев, когда на него
вдруг нападало дикое упрЯмство.
Ќа рассвете, идЯ на службу, Я подымалсЯ на холм атенье, и Њари
встречала менЯ у поворота. …два брезжила розоваЯ зарЯ. Њы шли, купаЯсь в ее
прохладном свете, и смотрели, как у наших ног город возникал из пепла ночи.
€ли на обратном пути она вдруг поЯвлЯлась на моей дороге, и дальше мы уже
шли вместе. Њы слишком любили друг друга, чтобы растрачивать свою любовь в
словах. ‹ишь изредка перекидывались мы короткими фразами, чтобы слышать
наши голоса, и, говорЯ о других, улыбались друг другу.

Ћднажды - это было в те же времена - маркизу де Њонтийон пришла
фантазиЯ пригласить на вечер в замок и нас с Њари в числе нескольких
почетных старожилов нашего квартала. Љогда гости собрались в широкой
галерее, уставленной бюстами, возвышавшимисЯ между широкими занавесами из
красного штофа, маркиз, как подобает знатному барину, любивший нелепые
шутки, вздумал погасить электричество. џ улыбалсЯ Њари, стоЯвшей рЯдом со
мною в тесной толпе гостей; вдруг электричество погасло. ‚потьмах Я
протЯнул к ней руки, обнЯл, прижал к себе. ‘ небывалой длЯ нее страстностью
она прильнула ко мне, и губы наши встретились горЯчее, чем когда-либо; мы
тесно прижались друг к другу, пошатываЯсь от толчков невидимой и шумливой
толпы. ќлектричество вспыхнуло. џ выпустил ее из рук... ќто была не Њари.
†енщина отпрЯнула с приглушенным криком стыда и негодованиЯ и бросилась к
тому, кому предназначалсЯ ее порыв, - он ничего не заметил. ‚зволнованный и
словно еще в темноте, добрел Я до Њари; Я с трудом приходил в себЯ.
Џоцелуй, бросивший в мои объЯтиЯ незнакомую женщину, дал мне испытать
острое наслаждение. ‡атем мне показалось, что Я узнал эту женщину по
голубому платью и затылку, промелькнувшим передо мной после короткой,
ошеломлЯющей сцены. Ќо женщин в голубом было три, и все они между собой
были схожи. € Я никогда не узнал, котораЯ из этих незнакомок таила в своем
влюбленном теле частицу того волнениЯ, от которого Я весь вечер не мог
освободитьсЯ.

x x x

Ќа свадьбе было много народа. Њаркиз и маркиза де Њонтийон поЯвились в
ризнице на минуту. Ѓрисбиль, к счастью, отсутствовал: этот фанатик
признавал только гражданские браки. Њне было немного совестно, когда к нам
стали подходить - и каждой перепадала милаЯ улыбка Њари - мои бывшие
любовницы: г-жа ‹акайль, нервнаЯ, взбудораженнаЯ, загадочнаЯ; добродушнаЯ
толстуха ‚икторин, принимавшаЯ менЯ, когда мне это было угодно, и у себЯ, и
где случалось; и Њадлен ен; и особенно худощаваЯ Ђнтони с пламенным и
театральным лицом итальЯнки, обрамленным волосами, черными, как вороново
крыло; на ней была чудеснаЯ парижскаЯ шлЯпка: Ђнтони стала необычайно
элегантна с тех пор, как вышла замуж за ‚ерона. ЊенЯ передернуло, когда
перед нами поЯвилось в нарЯдной одежде это сухое тело, когда-то вечерами
прижимавшеесЯ к моему телу в случайных комнатах, получавшее от менЯ и
дарившее мне наслаждение. Ќо как все это отошло далеко, как стерлось.

„Ќ€

Џо-новому устраивались в доме. Ќе менЯли ни назначениЯ комнат, ни
расстановки громоздкой мебели: это было бы слишком большой переменой; но
выбросили пыльный скарб, накопленный Њам, ее дешевенькие, допотопные
безделушки. ‚ынули из рамок, сделанных "под черепаху", и похоронили на дне
Ящиков фотографии, погибавшие от желтухи и немощи и по давности совсем
утратившие сходство с оригиналом.
џ купил еще мебели. €, вдыхаЯ запах лака, долго стоЯвший в нижней
комнате, мы говорили: "ЌастоЯщаЯ квартира!" „а, наш домик был копией
буржуазных домов квартала, и не только квартала. Ќо не истиннаЯ ли гордость
иметь право сказать: "€ у нас все, как у людей!"

ѓоды шли. ‚ нашей жизни не было ничего знаменательного. ‚ечером, когда
Я возвращалсЯ домой, Њари - она иногда целыми днЯми не выходила из дому - в
халатике, небрежно причесаннаЯ, встречала менЯ словами:
- Ќового ничего нет.
‚ те годы поЯвились первые аэропланы. Ћ них только и говорили, снимки
их помещались в газетах. ђаз в воскресенье мы из окна увидели один из них.
Њы услышали прерывистый шум мотора, заполонивший небо; внизу, у дверей
домов, горожане подымали головы к потолку улиц. ‚ скрипевшем пространстве
чернела точка, мы не отрывали от нее глаз и видели, как по горизонтали, на
пушистой вате облаков, разрасталсЯ, разрасталсЯ черный, с пересеченными
линиЯми, с крыльЯми, силуэт насекомого, огромного и шумливого. Љогда
аэроплан стремительно пронессЯ мимо, когда он на наших глазах снова стал
точкой в центре этого нового мира звуков, порожденных им, Њари вздохнула,
размечтавшись.
- Џолететь бы на аэроплане по ветру, по небу! - сказала она.

Ћдну весну мы часто мечтали о путешествии - куда-нибудь и
когда-нибудь. Ђфиши "†елезнодорожной компании" пестрели на ветхих стенах
бывшей мастерской жестЯных изделий, которую перестраивали длЯ предприЯтиЯ
Џокара. ‚ тот день, когда они поЯвились на стене, блистающие свежей
типографской краской, пахнущие клейстером, мы долго стоЯли перед ними. Њы
облюбовали Љорсику по плакату: в рамке из цветочных гирлЯнд были изображены
морские виды, порты, живописные фигуры на первом плане и пурпуроваЯ глыба
высокой горы. € долго еще нас останавливала эта афиша, уже полинЯвшаЯ,
полуоборваннаЯ, трепавшаЯсЯ по ветру. …сть воспоминаниЯ, каким-то чудом
переживающие все: однажды вечером, когда мы вернулись домой, Њари, еще в
шлЯпке, растапливала в кухне плиту; запачканные углем руки ее сливались с
сумраком, вдруг она сказала:
- ‚се же когда-нибудь позже мы поедем туда.
Ѓывало, среди недели мы отправлЯлись погулЯть. џ смотрел по сторонам,
наблюдал и делилсЯ с ней мыслЯми. Ќе говоруньЯ, она слушала менЯ.
‘ворачиваЯ с –ерковной площади, еще так недавно волновавшей нас, мы часто
встречали возле расколотой тумбы, где валЯетсЯ стараЯ жестЯнка из-под
консервов, †ана и †еневьеву ’ромсон; о них говорили: "Ћни расходЯтсЯ, - вот
что значит слишком пылкаЯ любовь! ‚едь это было просто безумие! џ так и
знал". ‘лушаЯ эти, увы, справедливые речи, Њари говорила с каким-то кротким
упрЯмством:
- ‹юбовь свЯщенна.
Ќа обратном пути, неподалеку от берлоги анахронического и
подозрительного ќйдо, мы слышали кашель попугаЯ. ќта стараЯ птица, некогда
Ярко-зеленаЯ, а теперь облезлаЯ и выцветшаЯ, без устали передразнивала
приступы кашлЯ, два года назад раздиравшие легкие Ђдольфа Џио, который умер
в кругу близких при обстоЯтельствах весьма грустных. ‚ такие дни даже дома
нас неотвЯзно преследовал крик птицы-регистратора, точно задавшейсЯ целью
увековечить звук, когда-то пронесшийсЯ в мире, и будить эхо старого
несчастьЯ, о котором уже никто больше не думает.
Џосещают нас только Њарта, моЯ шестилетнЯЯ своЯченица - копиЯ Њари в
миниатюре; мой тесть - сходЯщий постепенно на нет, и Љрийон. Ќаперекор
времени Љрийон не менЯетсЯ; всегда всем довольный, живет он в своей
клетушке, как жили его отец, дед и бессмертный его предок - сапожник из
сказки. ‚ четырехугольной шапочке, на пороге своего стеклЯнного гнезда, он
покуривает короткую, замусоленную трубку, что-то бурчит себе под нос;
трубка пыхтит, плюетсЯ, как и он, и кажетсЯ, будто они друг с другом
разговаривают. †изнь этого ремесленника-одиночки становитсЯ день ото днЯ
тЯжелее, он чуть ли не бедствует. Ћн частенько заходит к нам починить ножку
стола, затЯнуть прорвавшеесЯ сиденье соломенного стула, вставить стекло. €
неизменно говорит:
- џ вам расскажу кое-что...
€ он рассказывает разные истории из жизни квартала; совесть не
позволЯет ему скрывать то, что он знает, простодушно говорит он. Ќо одному
богу известно, что творитсЯ в квартале! –елаЯ сеть происков, интриг, обмана
вокруг мужчин и женщин, - всюду, от верхов до низов. ѓоворишь: "ќтого быть
не может!" - и думаешь о другом.
Ђ он, знаЯ все эти напасти, все это зло, улыбаетсЯ! џ люблю эту
добродушную улыбку на лице скромного ремесленника. Ћн лучше менЯ, и
безошибочный здравый смысл помогает ему лучше менЯ разбиратьсЯ в жизни.
џ говорю ему:
- Ќо ведь существуют злоупотреблениЯ, пороки, алкоголизм!..
- Ќу что же, - говорит Љрийон, - не надо только преувеличивать. џ
этого не терплю, а по-моему, пессимисты по этой части не отстают от
оптиков. Ђлкоголизм, говорите? Ќу что ж, всЯ беда в том, что люди не знают
жалости. ‡акидали камнЯми этих несчастных пьЯнчуг и воображают, будто умно
поступили! „а и завистливы же люди: если бы не зависть, скажи-ка, разве
стали бы они вставать на дыбы из-за всЯких там фокусов Џьера и ЏолЯ? ’о-то
оно и есть! ќто крепко в нас сидит. ‘лушайте, что Я вам скажу; Я уже не
говорю про ’ермита, он браконьер, а длЯ господ из замка нет хуже такого
зверЯ, но даже и этот бандит Ѓрисбиль, не будь он анархистом и не нагонЯй
он страха на людей, Я простил бы ему, что он выпивает и даже ни одного днЯ
в неделю не цротрезвитсЯ. ђазве это было бы преступление, будь он приличный
пьЯница? Ќадо быть дальновидным, надо иметь широкий кругозор, как говорит
господин Ѓонеас. ‘нисходительность! Њы все в ней нуждаемсЯ, не так ли?
- ‚ы хороший человек, - говорю Я.
- —еловек как человек, - отвечает Љрийон. - џ не цеплЯюсь за старину:
Я не антикварий, но Я не хочу отличатьсЯ от людей. …сли Я кой-как и свожу
концы с концами, так это только потому, что Я такой же, как и другие, не
хуже других, - говорит он, выпрЯмлЯЯсь.
€, выпрЯмлЯЯсь еще больше, добавлЯет:
- Ќо и не лучше.
Љогда нам с Њари не хочетсЯ разговаривать, мы читаем. Џри заводе есть
длЯ служащих прекраснаЯ библиотека из произведений поучительного и
религиозно-нравственного характера, подобранных лично ‚алентиной ѓозлан.
‚ыбором книг ведает Њари, - воображение у нее богаче, и она свободнее менЯ.
Ћна читает вслух, а Я отдыхаю и от нечего делать рассматриваю портрет
пастелью, висЯщий на стене против окна. Ќа стекло рамки набегает и
вздуваетсЯ отражение занавесей, колеблемых ветром, и лицо этого
замороженного портрета затЯгиваетсЯ муаровой пленкой и ломаными линиЯми.
- ‘казки! - со вздохом говорит иногда Њари, дочитав главу. - ‚ жизни
никогда так не бывает.
- € слава богу! - восклицаю Я.
- Ћчень жаль! - отвечает она.
„аже живЯ вместе, чувствуешь расхождение более глубокое, чем ожидаешь.
€ной раз Њари читает про себЯ. џ застаю ее погруженной в это занЯтие.
€ногда у нее в руках книга стихов, и она увлекаетсЯ ими. ‘клоненное лицо ее
строго, глаза скользЯт по коротким строкам. ‚ремЯ от времени она подымает
голову и видит небо, и за пределами видимого неба - все то, что вырываетсЯ
из тесной клетки слов...
€ногда подкрадываетсЯ скука.

x x x

‚ один из вечеров Њари сказала мне, что чижик умер; и она
расплакалась, показываЯ на открытую клетку, где лежала птичка с подогнутыми
лапками, - помЯтаЯ и недвижимаЯ желтенькаЯ игрушечка.
џ посочувствовал горю Њари, но слезы ее не утихали, и Я подумал, что
печаль ее преувеличена. "Ќу, что с тобой, - сказал Я, - в конце концов
птица - это птица, просто какаЯ-то точка, прыгающаЯ в углу комнаты... Ќу,
что с тобой? “мирают тысЯчи птиц, и люди умирают, а сколько несчастных?.."
Ќо она качала головой, упрЯмо не желала утешитьсЯ, пыталась доказать мне,
что все это страшно важно и что права она, а не Я...
Ќа минуту от этого непониманиЯ, от этого расхождениЯ в чувствах Я
растерЯлсЯ. ЌеприЯтное открытие чего-то неизвестного. —асто какаЯ-нибудь
мелочь могла бы натолкнуть на множество мыслей, если бы захотеть; но обычно
не хотЯт.

x x x

Њое положение на заводе и в квартале незаметно становитсЯ все более
прочным. ЃлагодарЯ вознаграждению, которое Я получил, мы начали наконец
откладывать каждый месЯц понемногу денег, как и все.
- Џослушайте-ка, - окликнул менЯ Љрийон однажды вечером, когда Я уже
подошел к дому, и потащил менЯ на улицу, - должен вам сказать, что на
ближайших выборах в муниципальный совет вашу кандидатуру намечают
одногласно. ‚едетсЯ большаЯ кампаниЯ, знаете ли, сам господин маркиз метит
в палату депутатов... ќ, да мы вышли из своего квартала, - говорит Љрийон,
внезапно останавливаЯсь. - Џойдем-ка, пойдем назад!
Џоворачиваем обратно.
- Џатриотическое общество господина †озефа Ѓонеаса, - продолжает
Љрийон, - наделало немало хлопот анархистам. Ќадо действовать всем заодно,
это чрезвычайно необходимо. Љ вам хорошо относЯтсЯ на заводе, не так ли?
Џотолкайтесь среди рабочих, поговорите с ними. Џостарайтесь расположить их
к себе, это даст вам несколько голосов. ‚едь всЯ опасность в рабочих.
- Џравда, они относЯтсЯ ко мне с большой симпатией, - пробормотал Я,
взволнованный подобной перспективой.
Љрийон остановилсЯ перед банЯми.
- Ќынче семнадцатое - день, когда Я моюсь в бане, - объЯснил он. - ‚ы,
Я знаю, ходите сюда каждый четверг. “ менЯ другой обычай. Ќу, вы молоды:
любовь и все такое! Ќо поверьте мне, потолкайтесь-ка среди рабочих. Ќадо же
наконец пошевелитьсЯ да взЯть себЯ в руки, черт возьми! џ-то со своей
политической карьерой покончил. ’еперь ваш черед защищать порЯдок.
Ћн прав. џ смотрю на него: он постарел, чуть сгорбилсЯ, давно не брит,
одутловатые щеки покрыты седой щетиной. ‚ своей скромной области он сделал
все, что должен был сделать. џ думаю об усилиЯх незаметных людей, о
безвестных героЯх долга. Ћни нужны, эти множества человеческих существ, так
похожих друг на друга; города построены на смиренном братстве мостовых.
Ћн прав, как всегда. џ еще молод, и Я во всем выше его, Я должен
играть роль в жизни и победить в себе обывательское желание предоставить
событиЯм идти своим чередом.
‚ жизни моей, протекающей нормально, намечаетсЯ пробуждение воли.

ѓЋ‹Ћ‘ €‡ ‘“Њ…ђ…Љ

џ стараюсь сблизитьсЯ с рабочими: ведь Я отношусь к ним с полной
благожелательностью, и жизнь трудЯщихсЯ ставит интересные проблемы, которые
надо изучить. џ расспрашиваю рабочих.
- ‚ы хотите знать, как работает смазчик? Џожалуйста, - говорит мне
Њаркасен, по прозвищу Љеросинщик. - џ ламповщик, а раньше был смазчиком.
—то лучше? Ќе знаю. ‚от сюда, сюда... ‡десь. Њою берлогу найдешь и ночью,
по запаху.
€ верно, в том углу завода, куда он менЯ привел, едкаЯ вонь. ЉорЯвые
стены этой своеобразной пещеры все в полках, заставленных лампами, мокрыми
и грЯзными, как зверюшки. ‚ лоханЯх - фитили, горелки, резервуары. Ќа полу,
возле деревЯнного шкафа, похожего на железный, - ламповые стекла,
завернутые в бумагу; подальше - шеренги бидонов. ‚се заброшено, пришло в
ветхость, все черно в этом углу громадного зданиЯ, где вырабатывают свет. ‚
глубине - призрак гигантского окна. ‘текла наполовину перебиты и так
грЯзны, что кажетсЯ, будто они заклеены желтой бумагой. Љаменные глыбы
стен, подобных утесам, покрыты жирным налетом сажи, как дно кастрюль, и с
них свисают гнезда паутины; на полу поблескивают черные лужи, а там, где
заправлЯют лампы, выросли болотистые островки нагара с фитилей.
Њаркасен копошитсЯ в своем углу; его рабочаЯ блуза, как броней,
покрыта корой грЯзи цвета кофейной гущи. Ћн сжимает костлЯвой жалкой лапой
рабочий инструмент - мЯгкую трЯпку. ‡емлистаЯ рука лоснитсЯ от машинного
масла, а ногти грЯзны и черны, как обгоревшие концы фитилей. –елый день он
чистит, отвинчивает, заправлЯет лампы. Ћн переносит на себЯ всю грЯзь и
копоть этого сонмища осветительных приборов и работает как каторжный.
- Ќадо все делать как следует, - говорит он. - €ной раз из сил
выбиваешьсЯ, а надо начищать с любовью. ‚едь их шестьсот шестьдесЯт три
штуки, мосье (он говорит "мосье", когда пускаетсЯ в технические
объЯснениЯ), считаЯ дорогие лампы длЯ кабинетов и фонари длЯ дровЯного
склада и ночных сторожей. ‚ы спросите, почему же не проведут электричество,
которое зажигаетсЯ само собой? „а ведь за него надо платить, а керосин
достаетсЯ им почти даром; какаЯ-то есть там у них комбинациЯ. Ђ Я вечно на
ногах, с раннего утра, когда Я не высплюсь, встаю усталый, и до завтрака,
когда мне еда противна, и так до самого вечера, когда мне уже все на свете
противно.
Ћтзвонил колокол. Њы выходим вместе. Љеросинщик скинул синие штаны,
блузу и бросил в угол эту отЯжелевшую одежду, ржавую, как стараЯ сковорода.
ђабочий футлЯр полнил его. Ћн вылезает из него совсем тощим, стиснутым
курткой, будто орудием пытки. €ссохшие ноги в широких, коротких штанах
засунуты в жалкие остроносые ботинки, длинные и бугристые, похожие на
крокодилов. Џропитанные керосином подметки оставлЯют в мЯгкой грЯзи
маслЯнистые следы всех цветов радуги.
Ѓыть может, оттого, что рЯдом со мной идет этот мрачный, долговЯзый
спутник и Я вижу, как он медленно ковылЯет в гудЯщем сумраке вечерней
смены, - передо мной молниеносно проноситсЯ трагическое видение народа (в
иные минуты Я вдруг прозреваю). Љазалось, в вечерней мгле портал раскололсЯ
надвое. € между призраков этих двух колонн движетсЯ чернаЯ масса. ’олпа
наводнЯет равнину, ощетинившуюсЯ черными трубами, подъемными кранами,
черными железными прЯмыми лестницами, подпирающими облака, и смутно
исчерченную геометрическими линиЯми (серые дороги и рельсы), - равнину
истощенную и бесплодную. ‚округ завода высЯтсЯ груды шлака и золы; кое-где
тлеющие угли разгораютсЯ костром, выбрасываЯ Языки темного пламени и черную
кисею дыма. Ђ выше грЯзные облака, изрыгаемые заводскими трубами, сгущаютсЯ
громадами гор, окутываЯ землю и нависаЯ над всей округой грозовым небом. ‚
гуще туч неистовствуют люди. —еловеческаЯ толпа всколыхнулась, гремит и
катитсЯ к предместью. Ќеумолчное эхо криков, - словно разбушевалсЯ ад,
опоЯсанный бронзовым горизонтом.
€ Я испугалсЯ толпы. Ћна необъЯтна, она сильнее нас и нам угрожает; Я
понЯл, что тот, кто не с нею, будет когда-нибудь раздавлен.
џ думаю, опустив голову. €ду рЯдом с Њаркасеном, потому ли, что у него
такое имЯ, потому ли, что от него исходит зловоние, - в полумраке он
кажетсЯ мне животным, убегающим трусцой. ‚ечер все пасмурнее. ‚етер рвет
листьЯ, набухает дождем, клюет лицо.
ѓолос моего несчастного спутника обрывками долетает до менЯ. Њаркасен
пытаетсЯ объЯснить закон непрестанного труда. Џоследнюю его фразу ветер
бросает мне прЯмо в лицо.
- ...а вот этого-то и не знаешь. —асто не видишь как раз того, что
рЯдом с тобой.
- „а, это правда, - говорю Я, утомленный монотонностью его жалоб.
џ хочу подбодрить его, Я знаю, что он недавно женилсЯ:
- ‡ато в вашем углу вам никто не докучает. ќто важно. € все же вы
идете наконец домой. ‚ас ждет жена. ‚ы счастливы...
- “ менЯ не хватает времени, вернее, не хватает сил. џ скажу вам...
‚ечером Я прихожу домой такой усталый!.. Ќу, вы понимаете, Я слишком устаю.
ѓде уж мне быть счастливым. Џонимаете?.. Љаждое утро Я верю в это, надеюсь
до полуднЯ, но к вечеру совершенно разбит: ведь одиннадцать часов надо
бегать и чистить и заправлЯть лампы, и к воскресенью Я совершенно измотан.
€ной раз придешь домой и нет даже сил умытьсЯ: так и сидишь с грЯзными
лапами; а в воскресенье, когда Я хорошенько помоюсь, мне все говорЯт: "Љак
вы поправились!"
‘лушаЯ этот трагикомический рассказ, который он ведет монологом, не
дожидаЯсь моих реплик (к счастью, - ведь Я не знал бы, что ему ответить), Я
вспоминаю, что в праздничные дни лицо Љеросинщика в разводах - Явно от
воды.
- …сли бы не это, - продолжает он, прЯча подбородок за серую полоску
слишком широкого воротника, - если бы только не это... арлотта хорошаЯ
женщина. Ћна заботитсЯ обо мне, хозЯйничает, и у нас дома лампу зажигает
она сама, и она убирает подальше от менЯ книги, чтобы Я их не замаслил, - Я
ведь оставлЯю на всем отпечаток пальцев, как преступник. •орошаЯ она
женщина, но Я вам уже сказал - не все у нас с ней ладитсЯ: беда беду
кличет.
Ћн молчит минуту, затем, как бы подводЯ итог всему сказанному и всему,
что можно сказать, говорит:
- Ћтец мой помер в пЯтьдесЯт лет, и Я помру в пЯтьдесЯт, а то и
раньше.
Ћн указывает рукой на черное в сумерках пЯтно толпы.
- “ тех вот дело иначе обстоит. Ћдни хотЯт все изменить и живут этой
мыслью. „ругие пьют, и хотЯт пить, и живут этим.
џ едва слушаю, а он толкует мне о недовольстве различных групп
рабочих.
- ‹итейщики, мосье, те обижаютсЯ насчет смены...
’олько что, наблюдаЯ толпу, выходившую с завода, Я почти испугалсЯ.
‡аводские рабочие показались мне существами иной породы, чем те
ремесленники-одиночки, среди которых Я живу. Ќо, глЯдЯ на своего спутника,
Я говорю про себЯ: "Ќет, они одинаковы, они все одинаковы".
€здали и в массе они пугают, и скопление их - грознаЯ сила, но вблизи
они все одинаковы. Ќе надо смотреть на них издали.
Љеросинщик воодушевлЯетсЯ. Ћн жестикулирует, нахлобучивает кулаком
шлЯпу, котораЯ криво сидит на его конической голове; уши у него острые, как
листьЯ артишока. Ћн идет впереди менЯ, дыры на его подметках, как клапаны,
всасывают воду из топкой земли.
- Џрофсоюзы, - кричит он против ветра, - это, мосье, штука опаснаЯ!
’олько дай им палец! Ћни вам не позволЯт рассуждать. € это они называют
свободой. Ћни запрещают любить попов. џ не возражаю, - пожалуйста. Ќо какое
это имеет отношение к работе? Ђ самое главное, - кричит ламповщик, и голос
его внезапно срываетсЯ, - они запрещают любить армию... Ђрмию!
€ вот беднЯга Љеросинщик, словно принЯв решение, останавливаетсЯ; на
его изможденном, потемневшем лице сиЯют глаза „он-Љихота, и он говорит:
- €з головы у менЯ не выходит одна вещь. ‚ы спросите, в чем дело? ‚от
в чем: Я состою в "‹иге патриотов".
‚ темноте, на ветру, глаза его горЯт, как два уголька.
- „ерулед! - кричит он. - ќтот человек - мой бог!
Љеросинщик говорит громко, широко размахивает руками наподобие своего
идола: худоба и длинные, гибкие руки создают ламповщику отдаленное сходство
с „еруледом. Ќа этой скверной дороге, по которой шлепают его промокшие
подметки, он кажетсЯ тенью „еруледа, пленной, посаженной в клетку тенью
„еруледа, с подрезанными крыльЯми сюртука...
- Ћн хочет войны, он хочет ќльзас-‹отарингию. € главное, он ничего не
хочет другого. „а, бошей надо стереть с лица земли, иначе они нас сотрут.
Љогда со мной начинают говорить о политике, Я прежде всего спрашиваю: "‚ы
за или против „еруледа? „а или нет?" ќтого достаточно. џ училсЯ на медные
гроши, Я почти неуч, но Я знаю, какаЯ радость думать только об этом одном,
и пусть Я простой ламповщик, мосье, но в запасе Я унтер-офицер, почти
офицер.
Ћн изъЯснЯетсЯ со мной и жестами и криком; он стараетсЯ перекричать
ветер равнины, и Я знаю теперь, что его поклонение „еруледу началось с
одного собраниЯ, на котором тот выступал.
- Ћн говорил, обращаЯсь сначала ко всем, потом заговорил лично со
мной; Я видел его близехонько, как вот вас вижу; но ведь это был он! Њне
нужна была идеЯ, и он мне ее дал!
- ќто хорошо. - говорю Я, - очень хорошо... ‚ы патриот, это очень
хорошо.
Џо недосугу Я никогда не задумывалсЯ над такими вопросами, но сейчас
мне кажетсЯ, что этот культ своим величием превосходит эгоистические
требованиЯ труда, и Я нахожу его трогательным и благородным. ‡авидев вдали
островерхий дом ќйдо, Љеросинщик еще раз загораетсЯ огнем патриотизма и
кричит, что в день великого реванша сведут счеты с этим шпионом. ‡атем пыл
этого носителЯ идеала гаснет, бледнеет, охлаждаетсЯ за долгую дорогу, и к
концу ее он уже похож на общипанного черного петуха, не способного ни на
какие взлеты. ‹ицо его уныло сереет в сумерках. Ћн волочит ногу, длиннаЯ,
слабаЯ спина ссутулилась; и, растратив последнюю энергию, еле живой,
подходит к низенькой двери своего дома, где его ждет г-жа Њеркасен.

VII

‚›‚Ћ„›

ђабочие относЯтсЯ ко мне с недоверием и даже враждебно. Џочему? Ќе
знаю; но мое увлечение ими понемногу прошло.

†изнь мою заполнили женщины. Ќачалось с Ђнтони ‚ерон. …е замужество,
моЯ женитьба, препЯтствиЯ, узы семьи - все это снова бросило нас друг к
другу, как бывало. Ћднажды у нас в доме, где никогда ничего не случаетсЯ,
мы очутились одни, и неодолимаЯ сила снова нас сблизила. —увственность ее
передалась мне, и мы стали часто встречатьсЯ. Ќо неизменнаЯ радость встреч,
толкавшаЯ менЯ в ее объЯтиЯ, всегда кончалась грустным отрезвлением. Ћна
была все такой же черствой, взбалмошной эгоисткой, и, возвращаЯсь от нее
ночными улицами, встречаЯ подобных мне беглецов, Я уношу лишь воспоминание
о ее нервном, раздражающем смехе, о новой морщинке, прицепившейсЯ к уголку
ее рта.
‡атем старые желаниЯ оттеснЯютсЯ новыми и одно любовное похождение
порождает другое. Ђ там - разрыв то с одной, то с другой из тех, кого Я
любил. € позже, встречаЯсь с ними, Я только удивлЯюсь, как может человек
говорить почти в одно и то же времЯ об одной и той же женщине, совершенно
не изменившейсЯ: "Љак Я ее любил!" и "Љак Я ее не люблю!"
џ выполнЯл, как обЯзанность, свою повседневную работу, принимал все
предосторожности, чтобы Њари ничего не узнала и не страдала, но Я весь был
поглощен поисками живого счастьЯ. € верно, стоит только мне почувствовать
зарождение новой гармонии, стоит мне только пойти на первое свидание, как у
менЯ вырастают крыльЯ, и Я чувствую себЯ способным на все. Ќо наступает
разочарование, и все начинаетсЯ сызнова.
’ак проходит моЯ жизнь. †елание истощает мозг не меньше, чем его
истощает мысль, и оно подменЯет любовь. ‚се существо мое стремитсЯ к любви,
и Я готов любить каждую. Љогда при мне говорЯт о молодой женщине: "Ћна
несчастна", - менЯ пронизывает дрожь радости.
Џо воскресеньЯм, на улицах, глЯдЯ на незнакомок, Я испытываю чувство
горечи, у менЯ сжимаетсЯ сердце. —асто Я бредил весь день какой-нибудь
встречной, котораЯ промелькнула и исчезла, оставив мне призрак своего тела,
распростертого в затемненной комнате, дрожащего, как арфа, и это неотвЯзное
ощущение острою сладострастиЯ. Ќе она ли это, кого Я любил бы вечно, не ее
ли - ощупью, как слепец, - Я с таким отчаЯнием ищу то в одной, то в
другой... „а, издали все женщины обольстительны и длЯ глаз, и длЯ
воображениЯ!
Ѓывают минуты, когда Я страдаю и достоин жалости. ‚прочем, если бы
люди читали в мыслЯх, менЯ не пожалел бы никто. Ќо все мужчины похожи на
менЯ. …сли у них сноснаЯ внешность, они очертЯ голову мечтают о любовных
приключениЯх, они их ловЯт, и сердце наше не останавливаетсЯ никогда. Ќо
никто в этом не сознаетсЯ - никто, никогда.
‚стречались женщины, не уступавшие моим желаниЯм. Њне вспоминаетсЯ
одна - г-жа Џьеррон, прекраснаЯ буржуазка лет двадцати пЯти; у нее были
черные волосы, зачесанные на уши, мраморный профиль, и она тогда еще не
утратила милой неловкости и отсутствующего взглЯда новобрачной. Ћна
приходила, уходила, жила, спокойнаЯ, сосредоточеннаЯ, молчаливаЯ,
совершенно не замечаЯ моих восхищенных взглЯдов.
ќта великолепнаЯ безучастность обострЯла мою любовь. џ помню то
чувство тревоги, с которым в одно июльское утро Я смотрел на женское белье,
развешанное на зеленой живой изгороди в ее саду. ’еплый ветер колебал
листву и белые тонкие ткани; весна наделЯла их недолговечной формой,
нежностью - жизнью. џ помню также дом, облупившийсЯ, сожженный солнцем, и
окно, - сверкнув, оно захлопнулось и стало непроницаемым, как каменнаЯ
плита. ‚есь мир замолк. € чудесное существо было замуровано за этим окном.
џ вспоминаю еще один вечер: зелено-черный и меловой город среди синих
красок пейзажа утопал в садах, и вдалеке, внизу, Я вдруг увидел - знакомое
окно засветилось. џ различил в узком просвете оконной рамы, розовом и
золотистом, женский силуэт: она поЯвилась передо мной, словно уступив моей
мольбе. Ћпершись о низкую, нависшую над городом стену, Я долго смотрел на
это окно, расцветшее в пространстве, - так смотрит пастух на восходЯщую
‚енеру. ‚ тот вечер, вернувшись домой и оставшись на минуту один, - Њари
хлопотала внизу, в кухне, - один в нашей унылой спальне, Я подошел к
звездному окну и задумалсЯ. Џространство, расстоЯниЯ, неисчислимые сроки...
‚се это стирает нас в пыль, все это полно какого-то страшного величиЯ, от
которого мы прЯчемсЯ, пытаЯсь защититьсЯ.

x x x

“ менЯ почти не сохранилось воспоминаний о тех приступах ревности,
которые мучили менЯ один год. Џо некоторым признакам и по резкой перемене в
настроении Њари мне показалось, что между нами встал кто-то третий. Ќо,
кроме этих смутных примет и этих грозных отражений на ней, Я ничего больше
не заметил и никогда не узнал истины. ‚о всем вокруг менЯ истина была лишь
призраком истины. џ ощущал в себе открытую рану от чувства унижениЯ, стыда,
негодованиЯ! †алко, как умел, Я боролсЯ с этой тайной, длЯ менЯ
непосильной; затем моЯ подозрительность прошла. џ отогнал этот кошмар и
напрЯжением воли заставил себЯ забыть о нем. ЋбвинениЯ мои были, может
быть, необоснованны; но странно - в конце концов веришь только тому, во что
хочешь верить.

x x x

‚ социалистическом подполье уже давно что-то назревало, и вдруг на
заводе вспыхнула забастовка, за ней последовала демонстрациЯ, прокатившаЯсЯ
по испуганному городу. ‚сюду опускали жалюзи. ’орговцы закрывали ставни,
оберегаЯ свои лавки, и день превратилсЯ в какое-то трагическое воскресенье.
- ќто революциЯ! - побледнев, сказала Њари, когда Ѓенуа от ворот
крикнул нам, что рабочие двинулись в город. - Љак это ты на заводе ничего
не замечал?
- џ был в стороне от всего, - созналсЯ Я.
—асом позже стало известно, что армию манифестантов возглавила
делегациЯ из самых опасных бунтовщиков и что им даны полномочиЯ угрозами
добитьсЯ от господ ѓозлан какого-то неимоверного повышениЯ заработной
платы.
“лицы приуныли, точно растерЯлись. ѓорожане ходили крадучись, ловили
слухи. „вери приоткрывались неохотно. ’о здесь, то там толпились люди.
‚полголоса жаловались на беспечность властей, которые не сумели
предупредить событий и принЯть меры длЯ охраны порЯдка.
Џередавались вести о продвижении манифестантов:
- Ћни переходЯт реку.
- Ћни на развилке, возле Љреста.
- Ћни идут к замку.
џ заглЯнул к ”онтану. ‘амого ”онтана в кафе не было. ‚ полумраке от
закрытых ставен разговаривали мужчины.
- Ѓаронесса вне себЯ. Ћна издали увидела черную толпу. Њолодежь из
аристократии вооружилась и охранЯет замок. Ѓаронесса сказала: "ќто
жакериЯ!"
- Ђх, господи, господи! - вздыхает Љрийон. - —то за кутерьма!
- ќто начало конца, - объЯвлЯет старый дЯдЯ Џонс, обнажив свой
изжелта-серый морщинистый лоб.
’ак шло времЯ. Ќикаких известий. —то-то они там делают? —то нас ждет?
Ќаконец около трех часов в дверЯх вырастает Џостер. Ћн весь в поту, он
ликует.
- Љонечно! ‚се идет как по маслу, шут его дери! - захлебываетсЯ
Џостер. - Џраво слово, они так вот всей гурьбой и докатились до виллы
ѓозлан. ’ам были господа ѓозлан. „елегаты, право слово, поднЯли крик,
начали угрожать, шут их дери! "Џогодите, ребЯтки, - сказал господин
ѓозлан, - надо бы выпить, и разговаривать тогда будет легче". Ќакрыли стол
и, право слово, притащили шампанское. Ќу, понЯтно, угостили всех как
следует, и угощали же их, угощали... Џраво слово, шут их дери! Ќемало они
за галстук заложили. Џраво слово, бутылки с шампанским как из-под земли
выскакивали, как по волшебству. ѓосподин ”онтан то и знай их подтаскивал,
будто тут же его изготовлЯл. Ђ шампанское-то было самого высшего сорта, с
гарантией, доверЯтьсЯ ему не следует. € вот не прошло часа, как всЯ
делегациЯ перепилась. Ќу и куролесили же они там... –елуютсЯ, Языки у всех
заплетаютсЯ, право слово! Љое-кто еще держалсЯ, но эти не в счет, шут их
дери! Ћстальные даже не соображали, зачем они там очутились. •озЯева
сначала здорово струхнули, а потом им уже нечего было боЯтьсЯ, и надорвали
же они животики со смеху, право слово, шут их дери! Ђ завтра, вздумай
только эти молодцы начать сначала, завтра прибудут войска!
ЋшеломлЯющаЯ радость: забастовку потопили в вине! € все твердили:
- ‡автра прибудут войска.
- ‚от это ловко! - восторженно заорал Љрийон, вращаЯ глазами. - ‚от
это ловко! Ќу и здорово! ‚от так, старина...
€ он разразилсЯ громким, злорадным хохотом и во все горло прокричал
свою излюбленную поговорку: "„ержавный народ, державный, а сами на ногах не
держатсЯ!"
ЌарЯду с несколькими малодушными гражданами, уже изменившими с утра
свои политические убеждениЯ, перед моими глазами встает одна крупнаЯ
фигура: ”онтан. џ вспоминаю ночь в далеком прошлом, когда Я заглЯнул
случайно сквозь отдушину в его погреб и увидел там целый склад шампанского;
бесконечные рЯды бутылок, заостренных, как пушечные снарЯды. Ћн давно
готовилсЯ к сегоднЯшней победе. ‚от кто подлиннаЯ сила, вот кто смотрит на
вещи трезво и предугадывает будущее. Ћн спас порЯдок каким-то гениальным
прозрением.
ѓнет, который весь день сковывал жесты и слова, сменилсЯ радостью.
Ћбыватели шумно отрекаютсЯ от повадок, усвоенных с утра. Ћкна, закрытые в
тЯгостные часы восстаниЯ, широко распахнулись; дома дышат спокойно.
- €збавились-таки от этой банды, - говорЯт люди при встрече.
ђадость спасениЯ охватывает даже самых скромных. “ входа в
ресторанчик-пивную цвета запекшейсЯ крови Я заметил Њьельвака; он
притоптывает от удовольствиЯ. € он дрожит от холода: на нем легонький серый
измЯтый пиджачок, точно сшитый из оберточной бумаги; худое лицо его стало
белым, как те бесконечные листы бумаги, за перепиской которых он корпит
ночами, выколачиваЯ несколько лишних грошей. Ћн стоит, не решаЯсь - по
известным ему причинам - войти в ресторан, но как он рад итогам днЯ! €
мадемуазель Љонстантен, портниха, работающаЯ на дому, вечно без денег,
измученнаЯ швейной машиной, не помнит себЯ от радости. Ћна всегда в
полутрауре, всегда будто заплаканнаЯ, всЯ сераЯ, кое-как умытаЯ, теперь она
таращит глаза и, побледнев от возбуждениЯ, хлопает в ладоши.
Њы с Њари слышим Яростный стук молота в кузнице ЃрисбилЯ и смеемсЯ,
как не смеЯлись уже давно.
Ќочью, лежа в постели, Я вспоминаю о своих былых демократических
увлечениЯх. ‘лава богу, Я избежал большой опасности! Ћб этом
свидетельствует ужас, охвативший порЯдочных людей перед угрозой рабочего
движениЯ, и то ликование, которым встретили поражение рабочих.
Њои пристрастиЯ снова и крепко овладевают мною, и все идет по-старому.

x x x

Џрошло много времени. ‚от уже десЯть лет, как Я женат. ‡а этот период
не было ни одного памЯтного событиЯ, если не считать разочарованиЯ,
пережитого нами после смерти богатой крестной матери Њари, не оставившей
нам никакого наследства. €ли вот еще: лопнуло предприЯтие Џокара, - оно
оказалось просто мошенничеством и поглотило последние гроши многих
беднЯков. Џолитиканы раздули скандал, а кое-кто поспешил отнести свои
сбережениЯ г-ну Ѓулаку, предприЯтие которого было солиднее и надежнее. €
наконец, болезнь и смерть моего тестЯ; это было большим ударом длЯ Њари, и
мы надели траур.
џ не изменилсЯ. Ќо Њари изменилась: она пополнела, расплылась, у нее
утомленные глаза, красные веки, и она становитсЯ все молчаливее. Њежду нами
нет больше согласиЯ в житейских мелочах. Љогда-то у нее был длЯ менЯ один
ответ: "„а", - теперь же первое ее побуждение на все сказать: "Ќет". …сли Я
настаиваю, она защищает свои позиции, слово за слово, резко и часто
недобросовестно. ‘лышал бы кто, какой крик мы поднЯли по поводу перегородки
в нижней комнате, наверное, подумал бы, что у нас скандал. Џосле таких
стычек лицо Њари становитсЯ замкнутым, враждебным, или она смотрит, как
мученица, и минутами мы чувствуем друг к другу ненависть.
—асто она совершенно невпопад говорит:
- Ѓудь у нас ребенок, все шло бы по-иному!
џ распустилсЯ, менЯ одолевает лень, боротьсЯ с которой у менЯ нет
охоты. …сли мы одни, Я сажусь иногда за стол, не вымыв руки. ‘о днЯ на
день, из месЯца в месЯц Я откладываю посещение зубного врача, не лечу зубы,
и они портЯтсЯ.

Њари не проЯвлЯет ревности. Ћна ни разу даже не намекнула на мои
любовные похождениЯ. „оверчивость ее, право, чрезмерна! ‚идимо, Њари не
очень проницательна, или Я не очень много длЯ нее значу, и Я ставлю ей в
вину это равнодушие.

’еперь Я вижу вокруг себЯ женщин, слишком молодых длЯ менЯ. ‘амое
серьезное препЯтствие - разница лет - начинает отделЯть менЯ от
возлюбленных. Ђ Я еще не насытилсЯ любовью, и менЯ влечет молодость! Њарта,
моЯ молоденькаЯ своЯченица, как-то сказала мне: "‚ам-то, старику..." ќтот
наивный приговор, который мужчина тридцати пЯти лет слышит от девочки
пЯтнадцати лет, едва расцветшей и не искушенной жизнью, - первое
предостережение судьбы, первый хмурый день в разгаре лета, напоминающий о
зиме.
Ћднажды вечером, войдЯ в комнату, Я увидел Њари, прикорнувшую у окна.
Љак только Я вошел, она встала. Њарта! ‘вет луны, бледный, как утреннЯЯ
зарЯ, обесцветил золотистые волосы девушки и улыбку ее подменил резкой
гримасой; игра отражений безжалостно сморщила кожу на ее шее, на юном лице;
и даже глаза у нее были влажные - она зевнула, и веки на секунду покраснели
и припухли.
‘ходство сестер менЯ мучило. ЊолоденькаЯ Њарта, ЯркаЯ и
привлекательнаЯ, с блестЯщими глазами, розовыми теплыми щеками и сочным
ртом - эта девушка-подросток в короткой юбке, широкобедраЯ, с округлыми
икрами, вызывает волнующий образ прежней Њари. ќто какое-то ужасное
откровение. € верно, Њарта больше, чем сейчас сама Њари, похожа на ту Њари,
которую Я когда-то любил; она пришла когда-то из неизвестности, и однажды
вечером Я увидел ее на скамье под розовым кустом, безмолвной и
просветленной перед лицом любви.
Њне стоило больших усилий удержатьсЯ от жалкой и напрасной попытки
сблизитьсЯ с Њартой. ЌесбыточнаЯ мечта, сон в снах! “ нее была любовь с
мальчиком в переходном возрасте, немного потешным; иногда он, как тень,
следовал за ней. € однажды она пела, потому что ее юнаЯ соперница была
больна. џ чужд ее детской победе и ее мечтаниЯм, как будто Я ей враг! ‚ то
утро, когда она в венке из цветов, смеЯсь, топталась на пороге дома, она
показалась мне существом с другой планеты.

x x x

‚ один из зимних дней, когда Њари не было дома, разбираЯ бумаги, Я
нашел письмо, написанное мною, но не отправленное, и бросил в камин этот
бесполезный документ. ‚ечером Њари, вернувшись, села перед камином в темной
комнате и, чтобы обсушитьсЯ, начала разжигать огонь; листок, лишь
наполовину обгоревший, снова вспыхнул. € в темноте пламЯ вдруг осветило
клочок бумаги с обрывком моего письма: "џ люблю тебЯ так же, как ты
менЯ..."
€ эти пылающие в темноте строки были так понЯтны: не стоило даже
пытатьсЯ как-нибудь их объЯснить.
Њы не осмеливались заговорить, не осмеливались глаз поднЯть. ђоковаЯ
общность мыслей, захвативших нас в эту минуту, заставила нас отвернутьсЯ
друг от друга, хотЯ в комнате было совсем темно. Њы бежали от истины. Џри
первом же испытании мы оказались чужими, потому что никогда не пытались
узнать друг друга. Њы все здесь смутно разобщены, но особенно далеки мы от
своих близких.

x x x

Џосле всех этих событий мое прежнее существование все же как-то
наладилось. Ќе могу сказать, что Я так же несчастлив, как те, у кого
кровоточит рана непоправимой утраты или угрызений совести, но Я не так
счастлив, как мечтал в юности. „а, любовь мужчин и красота женщин слишком
недолговечны, и все же - не единственнаЯ ли это радость, которой живем и мы
Я они? ‹юбовь - чувство такое светлое, единственное, ради которого только и
стоит жить, а можно подумать, что оно преступление: ведь рано или поздно за
него всегда несут кару. џ не понимаю. ‚се мы жалкие люди, и вокруг нас,
всюду и во всем - в наших поступках, в наших стенах, в наших днЯх, -
засасывающаЯ посредственность. ђок - серого цвета.

Њежду тем положение мое упрочилось и стало постепенно улучшатьсЯ. џ
получаю триста шестьдесЯт франков на заводе, имею долю в прибылЯх - около
пЯтидесЯти франков в месЯц. ‚от уже полтора года Я не прозЯбаю в маленькой
стеклЯнной клетке, вместо менЯ там сидит г-н Њьельвак, - он тоже пошел в
гору. ‘лучаетсЯ, мне говорЯт: "‚ам везет". Љогда-то Я завидовал многим
людЯм, теперь завидуют мне. ‘начала Я удивлЯлсЯ, затем привык.
џ пересмотрел свои политические взглЯды и выработал разумный и
естественный план действий. џ считаю, что должен заменить Љрийона в
муниципальном совете. ђано или поздно так это и будет. џ становлюсь
человеком с положением, в силу вещей, незаметно длЯ самого себЯ; и все же Я
никому по-настоЯщему не нужен.
—асть моей жизни уже прошла. Џорой Я над этим задумываюсь, дивлюсь
числу умерших дней и лет. Љак быстро пролетели годы, а в сущности, нет
больших перемен. € Я отворачиваюсь от этого видениЯ, и реального и
непостижимого. ‚се же, помимо моей воли, будущее встает передо мной как
нечто законченное. Ћно будет похоже на прошлое; оно уже похоже. џ вижу всю
свою жизнь, от начала до конца, вижу все, что Я есть, все, чем Я буду.

VIII

ѓ‹ЂЂ’Ђ‰

‚о времЯ больших маневров в сентЯбре 1913 года ‚ивье был центром
крупных операций. Ќаш округ стал похож на сине-красный муравейник, и все
были воинственно настроены.
Ћдин только Ѓрисбиль, как водитсЯ, критикует все. ‘ высоты холма
атенье мы наблюдаем за стратегическим развертыванием фронта; Ѓрисбиль
показывает рукой на военный муравейник внизу:
- Њаневры? „а на что это похоже? Њожно лопнуть со смеху! Љрасные кепи
вырыли окопы, а кепи с белыми кантами засыпали их. “берите военный совет,
что останетсЯ? ђебЯческаЯ игра.
- ќто война! - объЯснЯет какой-то важный военный корреспондент,
стоЯщий рЯдом с нами.
€, обращаЯсь к своему собрату, он что-то говорит ему о русских.
- ђусские!.. - вмешалсЯ Ѓрисбиль. - ‚от погодите, когда у них будет
республика...
- Ќаивный человек, - улыбаетсЯ журналист.
Ќо алкоголик уже сел на своего конька.
- ‚ойна или не война, - а разве это не сумасшествие? ‚ы только
посмотрите, посмотрите на эти красные штаны! ‚едь их видно за сто
километров. ‚ырЯдили солдат словно длЯ того, чтобы легче было в них
целитьсЯ. •орош защитный цвет!
- Ћтменить красные брюки наших солдатиков! - возмущаетсЯ какаЯ-то
дама. - „а это же вздор! ќто невозможно! Ћни и сами не захотЯт. Ћни
взбунтуютсЯ!
- …ще бы! - поддакивает молодой офицер. - Ќам всем пришлось бы подать
в отставку! „а к тому же красные брюки не так опасны, как вы думаете. …сли
бы они действительно так бросались в глаза, высшее командование
предусмотрело бы это и издало приказ об изменении цвета военной формы;
конечно, походной, а не парадной.
- ‚ день реванша, - Язвительно говорит, обращаЯсь к Ѓрисбилю, учитель
фехтованиЯ в чине унтер-офицера, - придетсЯ нам защищать таких, как вы!
Ѓрисбиль в ответ бурчит что-то невнЯтное, ведь учитель фехтованиЯ -
атлет и человек несдержанный, особенно на людЯх.
ѓенеральный штаб обосновалсЯ в замке. ‚ поместье по этому случаю
устраивались охоты, скакали пестрые кавалькады. ‘реди генералов и знати
блистал австрийский принц, принц крови, носивший одно из громких имен
"ѓотского альманаха"; он прибыл во ”ранцию официально на маневры.
Џребывание у баронессы гостЯ чуть ли не императорской фамилии наложило
на округ торжественный отпечаток исторического прошлого. €мЯ принца
твердили все. Ћкна его комнат на главном фасаде замка притЯгивали все
взглЯды. Њалейшее движение занавесей на этих окнах радовало. Џо вечерам
обыватели со своими семьЯми приходили из нашего квартала и подолгу стоЯли
перед стенами, за которыми он жил.
Њы с Њари два раза видели его вблизи.
Ћднажды вечером, после обеда, мы встретились с ним, как встречаютсЯ с
любым прохожим. Ћн шел один. Ќа нем был широкий серый непромокаемый плащ.
”етроваЯ шлЯпа с коротким пером. “ него были характерные черты его рода:
нос клювом, покатый лоб.
Љогда он прошел, мы, чуть растерЯвшись, сказали в один голос:
- Ћрел!..

x x x

Њы снова увидели его после охоты с борзыми. ‚ Њортейском лесу травили
оленЯ. Џоследний акт охоты разыгрывалсЯ на лужайке парка, возле ограды.
Ѓаронесса - она никогда не забывала о народе - приказала распахнуть
калитку, чтобы люди могли войти и полюбоватьсЯ зрелищем.
Ђ зрелище было подготовлено мастерски: темно-зеленаЯ арена в вековом
лесу. ‘начала видны были только громады деревьев; величественные вершины
их, как шатры и горные пики, уходили в поднебесье, отбрасываЯ на лужайку
зеленоватую тень.
‘реди торжественного величиЯ природы, словно игрушечнаЯ, на траве, на
мху и валежнике вокруг места казни животного расположилась блистательнаЯ
толпа.
†ивотное лежало на коленЯх, обессиленное. ‹юди толкались, вытЯгивали
шеи, и все взглЯды были устремлены на него. Ќам виден был серый куст его
рогов, длинный высунутый Язык и весь профиль его истерзанного тола,
содрогавшегосЯ от бурных ударов сердца; прижавшись к нему, лежал его
детеныш, истекаЯ кровью.
‚округ лужайки, в несколько рЯдов, расположились зрители. еренга
егерей была резким красным мазком среди зеленых и ржавых красок. Ћхотники,
мужчины и женщины, в красных камзолах и черных невысоких цилиндрах, сойдЯ с
лошадей, стоЯли особнЯком. Џоодаль, скрипЯ кожей седел и позвЯкиваЯ
металлическим набором сбруи, фыркали лошади, верховые и в упрЯжи. Ђ дальше,
на почтительном расстоЯнии за канатом, натЯнутым на кольЯ, росла толпа
любопытных.
‹ужа крови возле оленЯ-детеныша все ширилась, и дамы-охотницы, подходЯ
к нему, приподнимали юбки амазонок, чтобы их не запачкать.
Ћлень-самка, разбитый усталостью, все ниже опускал ветвисторогую
голову, вздрагиваЯ от лаЯ собак, которых с трудом сдерживали егерЯ;
прижавшись к матери, умирал ее детеныш с зиЯющей раной на шее, и зрелище
это было бы трогательным, если бы дать волю чувствительности.
Ћжидание неизбежною убийства животного вызывало, Я заметил, какое-то
странное, лихорадочное возбуждение. †енщины и особенно девушки,
взволнованные, радостные, расталкивали толпу локтЯми, чтобы лучше видеть.
Ћленей, большого и маленького, закололи среди тишины, глубокой и
торжественной тишины мессы. ѓ-жа ‹акайль дрожала; Њари была спокойна, но
глаза ее блестели, а маленькаЯ Њарта, уцепившись за менЯ, вонзила мне ногти
в руку.
Џринц был неподалеку от нас. Ћн тоже смотрел последний акт охоты. Ќо
он не сошел с конЯ. Љрасный камзол на нем был Ярче, чем на других, точно
пурпур тропа бросал на него свой отблеск. Ћн говорил громко, как человек,
который привык повелевать и любит поговорить. „аже в его осанке было нечто
властное. Ћн блестЯще изъЯснЯлсЯ на нашем Языке и знал все его тонкости. џ
слышал, как он сказал:
- Ѓольшие маневры, в сущности, - комедиЯ. ‚ойна в инсценировке
режиссеров мюзик-холла. Ћхота лучше, тут Я вижу кровь. ‚ нашу гуманитарную,
прозаическую и плаксивую эпоху - это редкость. € пока народы будут любить
охоту, Я не перестану в них верить.
‚ эту минуту звук рогов и лай спущенных борзых заглушили все. Џринц
привстал на стременах; он возвышалсЯ над сворой окровавленных и
пресмыкающихсЯ собак; он высоко поднЯл надменную голову, его рыжие усы
топорщились, ноздри раздувались: он, казалось, вдыхал запах полей сражений.

Ќа другой день нас собралось несколько человек на улице возле
расколотой тумбы, где лежит стараЯ жестЯнка из-под консервов, как вдруг
поЯвилсЯ Ѓенуа, - с новостЯми, конечно. ђечь идет, само собой, о принце.
Ѓенуа захлебываетсЯ, губы его дрожат.
- Ћн убил медведЯ! - сказал он, сверкаЯ глазами. - Ђх, надо было это
видеть!.. ђучного, понЯтно. ‚ы только послушайте: возвращаетсЯ он с охоты,
ну, понЯтно, с маркизом, мадемуазель Ѓертой, со свитой. € вдруг навстречу
вожак с медведем. —ерный мужчина, волосатый, будто в перьЯх, а медведь
садитсЯ на задние лапы и начинает свои фокусы, а сам в поЯсе. Џринц был с
ружьем. Ќе знаю, что ему вдруг взбрело в голову, только он говорит: "џ хочу
убить этого медведЯ, как у нас на охоте. Џослушайте-ка, любезный, сколько
вам заплатить за вашего зверЯ? ‚ы, говорит, не прогадаете, ручаюсь". ’от
человек даже задрожал, всплеснул руками. Ћн любил медведЯ. "Њедведь,
говорит, длЯ менЯ все равно что брат". „огадайтесь-ка, что сделал маркиз де
Њонтийон? ѓосподин маркиз вытаскивает бумажник, открывает и тычет в лицо
этому типу. Ќу, и потешались же над беднЯгой все эти знатные господа
охотники. ‚едь он даже в лице изменилсЯ, как увидел столько бумажек. Ќу,
понЯтно, он потом согласилсЯ, молча махнул рукой и даже плакать перестал,
засмеЯлсЯ, - столько было денег! ’огда принц прицелилсЯ и наповал убил
медведЯ, в десЯти шагах, в ту самую минуту, когда мишка сидел и
раскачивалсЯ вправо-влево, ну, точь-в-точь человек! Ќадо было это видеть!
Ќемногим посчастливилось. џ-то видел!
ђассказ произвел впечатление. ‘начала все молчали. Џотом кто-то
несмело сказал:
- „а, таков, верно, у них обычай в ‚енгрии или Ѓогемии, где он там
правит. - € простодушно добавил: - “ нас это бы не прошло.
- Ћн из Ђвстрии, - поправил ’юдор.
- ќто не важно, - пробормотал Љрийон. - €з Ђвстрии ли он, венгерец ли,
богемец ли, все же он высокого званиЯ, и, значит, в его власти делать то,
что он хочет, не так ли?
ќйдо, видимо, хотел что-то сказать и подыскивал слова, - этот юродивый
когда-то подобрал и выходил лань, раненную на одной из охот и убежавшую от
смерти (поступок его разгневал высшие сферы). Ќо он и рта не успел
раскрыть, на него зашикали: какой-то ќйдо будет судить принцев крови!
€ другие, по углам, притихли, качали головой и бормотали:
- Ћн высокого званиЯ...
€ эту короткую фразу повторЯли шепотом, робко, почти неслышно.

x x x

Ѓольшинство именитых гостей прожило в замке до праздника всех свЯтых.
€з года в год день этот по традиции отмечаетсЯ у нас пышной церемонией. ‚
два часа весь город, с цветами, собираетсЯ на площади или возле кладбища на
холме атенье: месса и все торжество происходЯт под открытым небом.
џ пошел туда с Њари в первом часу. џ надел узорчатый, черный с белым,
жилет и новые лакированные башмаки, на которые часто поглЯдывал. џсный,
чудесный день. ‡вонЯт колокола. ’олпы народа стекаютсЯ к холму со всех
сторон: крестьЯне в поЯрковых низких шлЯпах, принарЯженные семьи рабочих,
молодые девушки, - белые лица их, как атлас подвенечного платьЯ цвета их
мечтаний, - юноши с горшками цветов. ‚есь этот мир устремлЯетсЯ к площади,
где седеющие липы как будто тоже собрались на празднество. „етишки садЯтсЯ
на траву.
ѓосподин †озеф Ѓонеас, весь в черном и, как всегда, весьма изысканный,
проходит под руку с матерью. џ низко им кланЯюсь.
- Ќациональный праздник! - говорит он, указываЯ на открывающеесЯ перед
нами зрелище.
‘лова эти заставлЯют менЯ внимательнее отнестись к тому, что Я вижу, -
к этому мирному и сосредоточенному оживлению среди ликующей природы.
ђазмышлениЯ и жизненный опыт придали зрелость моему уму. ‚ мозгу моем
наконец выкристаллизовалось представление о каком-то единстве, о массах,
необъЯтных в пространстве и бесконечных во времени, о массах, частицей
которых Я ЯвлЯюсь; сформировав менЯ по своему подобию, они оберегают это
сходство и увлекают менЯ за собой: это - свои.
Ѓаронесса ѓрий в амазонке, в которую она облекаетсЯ, когда снисходит
до общениЯ с народом, стоит у величественных ворот кладбища. ђЯдом с ней
красуетсЯ маркиз де Њонтийон: статный, лицо породистое, крепкое тело
спортсмена, манжеты ослепительные, башмаки редкостные; он шлет улыбки
направо-налево. Џоодаль депутат, бывший министр, весьма угодливо
разговаривает с дрЯхлым герцогом; господа ѓозлан и другие важные особы,
имена которых нам неизвестны, - академики, члены прославленных научных
обществ или богачи-миллионеры.
ѓосподин ”онтан стоит в стороне от этой группы, огражденной от всех
Ярко-красным барьером егерей, поблескивающих перекинутыми через плечо
цепЯми от рогов. ’олстый виноторговец и содержатель кофейни занимает
обособленное, промежуточное место между знатью и народом. “ него бледное,
жирное лицо, подбородок многоЯрусный, как живот у Ѓудды. Ѓезмолвный,
неподвижный монумент. Ќевозмутимый, он то и дело плюет, и плевки его лучами
разлетаютсЯ во все стороны.
Ќа это торжество, подобное апофеозу, собралась всЯ городскаЯ знать и
всЯ беднота рабочего квартала - такие различные и такие одинаковые.
‡накомые лица. Џроходит сторонкой Ђполлии. Ћна приоделась. Ќадушилась
одеколоном. ѓлаза у нее живые, лицо чисто вымыто, уши красные. ‚се же она
грЯзновата, и руки у нее цвета коры, но она в нитЯных перчатках. ’ени на
картине: Ѓрисбиль со своим кумом, браконьером ’ермитом; всем своим
растерзанным, непристойным видом пьЯница выражает протест. Ђ вот еще темное
пЯтно: жена рабочего, она выступает на митингах, и все на нее указывают
пальцем.
- Ђ эта еще зачем сюда Явилась?
- Ћна не верит в бога, - говорит кто-то.
- ќто оттого, что у нее нет детей! - кричит женщина.
- —то вы, у нее двое ребЯтишек.
- Ќу, значит, они никогда не болели, - отвечает женщина.
Ђ вот и Ђнтуанетт! ‘таричок кюре ведет ее за руку. …й, должно быть,
уже лет пЯтнадцать - шестнадцать, но она не выросла, по крайней мере этого
не замечаешь. Ђббат Џио все такой же белый, кроткий и, как всегда, что-то
бормочет, но он стал меньше ростом, он все ближе и ближе к могиле. Ћба идут
мелкими шажками.
- ѓоворЯт, ее вылечат. ‡а нее взЯлись серьезно.
- „а... говорЯт, будто на ней хотЯт испробовать какое-то новое, никому
не известное средство.
- Ќет, нет! “же не то. Џриезжий врач, который здесь поселилсЯ, беретсЯ
ее вылечить.
- Ѓедный ребенок!
„евочку, почти слепую, знают лишь по имени, но здоровье ее вызывает
столько забот. Ћна проходит мимо нас, у нее такое каменное лицо, как будто
она глухонемаЯ и не слышит всех этих добрых слов.
Џосле мессы кто-то выходит и произносит речь. ќто старик, кавалер
ордена Џочетного легиона, у него слабый голос, но внушительное лицо.
Ћн говорит об умерших, памЯти которых посвЯщен этот день. Ћн
разъЯснЯет, что мы не разлучены с ними: не только в жизни будущей, как учит
церковь, но и в нашей земной, котораЯ должна быть продолжением жизни
усопших. Ќадо делать то, что они делали, надо верить в то, во что они
верили, иначе грозит опасность заблуждений, утопий. Њы все свЯзаны друг с
другом, мы свЯзаны прошлым, единством заповедей и традиций. Ќадо
предоставить судьбе, присущей нашей природе, естественно завершатьсЯ на
предначертанном пути, не поддаваЯсь искушению новизны, ненависти и зависти,
особенно - зависти, этого социального рака, врага великой гражданской
добродетели: покорности.
Ћн умолкает. Ћтголосок высоких, прекрасных слов реет в тишине. Ќе все
понимают сказанное, но все глубоко чувствуют, что речь идет о простоте,
благоразумии, покорности, и головы дружно качаютсЯ от дыханиЯ слов, словно
колосьЯ от ветра.
- „а, - говорит Љрийон, задумавшись, - господин этот владеет словом!
’ы только подумаешь, а у него уже на Языке. ‡дравый смысл, уважение - вот
что сдерживает человека!
- —еловек сдерживает порЯдок, - говорит †озеф Ѓонеас.
- Ќу, само собой, - поддакивает Љрийон, - недаром же об этом все
твердЯт.
- ЏонЯтно, - соглашаетсЯ Ѓенуа, - раз все это говорЯт и все повторЯют.
‘тарый кюре в кругу внимательных слушателей поучает.
- Ѓи, - говорит он, - не надо кощунствовать. ‚от если бы не было бога,
можно было бы многое сказать, но раз господь существует, значит, все идет
прекрасно, как говорил монсеньер, - хвала богу! “лучшениЯ будут,
успокойтесь. Ќищета, общественные бедствиЯ, война - все это изменитсЯ, все
уладитсЯ, эх, би! Џредоставьте это дело нам. Ќе вмешивайтесь, дети мои, вы
только все испортите. Њы сумеем без вас все сделать, потерпите.
- „а, да! - вторЯт ему хором.
- ‘делатьсЯ счастливым, так вот, сразу, - продолжает старик, -
превратить горе в радость, бедность в богатство! „а ведь это же немыслимо!
€ Я вам скажу почему: если бы это было так просто, все уже давно было бы
сделано, не правда ли?
‡азвонили колокола. —асы пробили четыре. € казалось, что церковь, уже
подернутаЯ туманом, с колокольней, еще не тронутой сумраком, поет и говорит
одновременно.
‡натные особы садЯтсЯ на лошадей или в экипажи и уезжают; кавалькада
пестрит Яркими мундирами, блещет золотом шитьЯ и галунов. ѓруппа этих
властелинов сегоднЯшнего днЯ вырисовываетсЯ на гребне холма, над могилами
наших мертвых. ‚садники подымаютсЯ на вершину и исчезают, один за другим, а
мы спускаемсЯ; но в сумерках - они вверху, а мы внизу - образуем одну и ту
же темную массу.
- Љак красиво! Ћни точно скачут на нас, - говорит Њари.
Ћни - блистательный авангард, наши защитники, за ними силы прошлого,
они олицетворЯют ту вечную форму, в которой замкнута родина, ее блеск, они
поддерживают и охранЯют ее от внешних врагов и революции.
Ђ мы - мы все похожи, невзираЯ на разность наших душ, похожи величием
общих интересов и даже самим ничтожеством личных целей. џ все Яснее вижу за
всеобъемлющей и почтенной иерархией тесное единение масс. ќто приносит
какое-то горделивое утешение, это касаетсЯ каждого существованиЯ, подобного
моему. € в этот вечер, на закате солнца, Я читаю все своими глазами, и Я
восхищен.
Њы спускаемсЯ все вместе вдоль полей, где колосЯтсЯ мирные хлеба,
вдоль огородов и садов, где родные деревьЯ гнутсЯ под тЯжестью плодов:
ароматный цветок распускаетсЯ, зреет плод. ЏолЯ раскинулись необозримой
отлогой степью с бурыми холмиками, и зеленеет теперь лишь одна лазурь.
„евочка идет от водоема; она поставила ведро на землю и, как столбик, стоит
у дороги, тараща глазенки. ‘ веселым любопытством смотрит она на движение
толпы. ‚сем своим маленьким существом охватывает она это великое множество,
потому что все это в порЯдке вещей. ЉрестьЯнин работает, невзираЯ на
праздник, - согбенный над глубоким мраком пашни; он отрываетсЯ от земли, на
которую похож, и обращает к этому золотому диску свое лицо.

x x x

Ќо кто этот человек, кто этот сумасшедший? Ћн стоит на шоссе и как
будто хочет один преградить дорогу толпе. Ќу конечно, Ѓрисбиль, пьЯный,
топчетсЯ впотьмах. „вижение, гул голосов.
- ‘казать, куда все это ведет? Ђ? - кричит он, и слышно только его
одного. - ‚ пропасть! ‚се это ваше общество - старье, гниль! Ћдни - дураки,
другие - прохвосты! ‚ пропасть, говорЯт вам! ‡автра... Ѓерегитесь!
‡автра!..
€з мрака растерЯнный голос женщины вопит:
- ‡амолчите, злой человек! Ќам страшно!
Ќо пьЯница орет во всю глотку:
- ‡автра! ‡автра! „умаете, все так и останетсЯ навсегда? “бить вас
мало. ‚ пропасть!
€спуганные люди исчезают в темноте. „ругие толпЯтсЯ вокруг одержимого,
ворчат:
- Ћн не просто злой, он сумасшедший! Ќу и скотина!
- Љакой позор! - говорит молодой викарий.
Ѓрисбиль направлЯетсЯ к нему.
- Ђ скажи-ка ты, что нас ждет? €езуит, петрушка, крючкотвор! ‡наем мы
тебЯ, отравитель, и твои грЯзные шашни!
- Џовторите!
ќто крикнул Я. Ѓросив руку Њари, рывком, не помнЯ себЯ, очутилсЯ Я
перед этим чудовищем. € на этом клочке полЯ глубокаЯ тишина сменила ропот
возмущениЯ. Ѓрисбиль ошеломлен, лицо посерело от испуга, он спотыкаетсЯ,
пЯтитсЯ.
‚здох облегчениЯ, смех, поздравлениЯ, похвалы мне Я ругательства
вдогонку человеку, потонувшему в темноте.
- Љак ты был хорош! - говорит мне Њари, когда Я, вздрагиваЯ от
волнениЯ, снова взЯл ее под руку.
џ вернулсЯ домой возбужденный, гордый своим энергичным поступком,
радостный. ‚о мне заговорил голос крови. ‚еликий первобытный инстинкт
заставил менЯ сжать кулаки, бросил менЯ, как оружие, против общего врага.
Џосле обеда Я пошел, разумеетсЯ, на вечернюю зорю; обычно, по
непростительному равнодушию, Я не присутствовал на ней, хотЯ эти
патриотические манифестации были организованы †озефом Ѓонеасом и его
обществом "ђеванш".
џркаЯ, шумливаЯ процессиЯ потЯнулась по главным улицам, распалЯЯ,
особенно в молодежи, энтузиазм ради великих и славных подвигов будущего. ‚
первом рЯду шагал Љеросинщик, высоко выбрасываЯ ноги, и блики красных
фонариков, казалось, одевали его в красный фантастический мундир.
Џомню, в тот вечер Я много говорил и на улицах и дома. Љвартал наш
похож и на все города, и на все деревни, и на все, что видишь всюду. ‚
малом - это образ всех человеческих обществ старой вселенной, как моЯ
жизнь - образ каждой жизни.

ѓђЋ‡Ђ

- Ѓудет война, - сказал в один июльский вечер Ѓенуа, поЯвлЯЯсь у
ворот.
- Ќет, не будет, - сказал Љрийон. - Љонечно, война когда-нибудь будет,
Я это знаю. ‘ тех пор как мир существует, войны всегда были, а значит, и
будут. Ќо сейчас вот, на днЯх, такое большое событие, как война?.. Ќет! ќто
неправда. Ќет.

Џрошло несколько дней, спокойных, похожих на все дни. € вот страшнаЯ
весть снова пронеслась, нарастаЯ, распространЯЯсь повсеместно: ЂвстриЯ,
‘ербиЯ, ультиматум, ђоссиЯ. ‚скоре мысль о войне оттеснила все. Ћна
останавливала людей на улицах, отвлекала от работы. Ћна стерегла за дверьми
и окнами домов.
‚ субботу вечером, когда мы с Њари, как и большинство французов, не
знали, что и думать, и говорили, лишь бы не молчать, мы услышали барабанную
дробь, - барабанщик выполнЯет в нашем квартале те же обЯзанности, что и в
деревне.
Њари ахнула.
Њы вышли и увидели издали спину человека, колотившего в барабан. Ѓлуза
его вздулась. ‚етер, казалось, бросал его из стороны в сторону, а он
боролсЯ с ветром, продолжаЯ в летних сумерках отбивать глухую дробь. € хотЯ
его было едва видно и чуть слышно, все же в шествии этого человека по улице
было что-то торжественное.
‹юди, стоЯвшие на углу, сказали:
- ЊобилизациЯ.
„ругих слов не слетало с губ. џ переходил от одной группы людей к
другой, пытаЯсь уЯснить, что произошло, но люди расходились по домам; лица
у них были замкнутые, руки механически поднимались к небу. ’еперь, когда
наконец знали, в чем дело, по-прежнему не знали, что и думать.
Њы вернулись во двор, в коридор, в комнату, и тогда Я сказал Њари:
- Њне ехать на девЯтый день, если считать с ночи послезавтра. ‘борный
пункт в Њонтвиле.
Ћна взглЯнула на менЯ, как будто не понЯла. џ достал из зеркального
шкафа воинский билет и положил его на стол. Џрижавшись друг к другу,
испуганно созерцали мы красный листок, на котором был обозначен день моего
отъезда, и по складам разбирали написанное, словно мы учились читать.

Ќа другой день и в следующие дни мы толпой бросались навстречу
газетчикам. ЌевзираЯ на различные названиЯ, все газеты писали одно и то же;
мы читали, что единодушный порыв наэлектризовал ”ранцию, и наше маленькое
сборище тоже охватил порыв энтузиазма и решимости. ЏереглЯдывались, сверкаЯ
глазами, поощрЯли один другого. џ сам кричал: "Ќаконец-то!" Ќаш патриотизм
показал себЯ.
Љвартал был взбудоражен. ли толки, провозглашались или разъЯснЯлись
высокоморальные истины. Ѓольшие и мелкие событиЯ находили в нас отклик. Ќа
улицах разгуливали гарнизонные офицеры, напыщенные, подтЯнутые. ѓоворили,
что комендант де ’раншо, несмотрЯ на свой преклонный возраст, записалсЯ
добровольцем в действующую армию, что германские войска атаковали нас сразу
в трех пунктах. Џроклинали кайзера и радовались его близкому разгрому. €
среди всего этого ощущали ”ранцию как живое существо, и мысли всех были
занЯты ее великой жизнью, котораЯ вдруг оказалась незащищенной и под
угрозой.
- ‚едь можно было предвидеть эту войну, не так ли? - говорил Љрийон.
ѓосподин †озеф Ѓонеас подводил итог мировой драмы:
- Њы все были миролюбивы до глупости. Њы изображали каких-то
праведников. Ќикто во ”ранции не говорил больше о реванше, никто его не
хотел; никто даже не помышлЯл о подготовке к войне; и в сердце мы только и
лелеЯли мечту о всеобщем счастье и прогрессе, в ѓермании тем временем
исподтишка все подготовили, чтобы напасть на нас. Ќо, - пригрозил он,
приходЯ в азарт, - и всыплют же ей... € все будет кончено!
‚о всем сквозила жажда славы, и всем грезилось возрождение
наполеоновских времен.

‚ ту пору лишь вечер и утро сменЯлись обычной чередой. ‚се остальное
было нарушено и казалось временным. ђабочие праздно бродили по заводу, вели
беседы; и всем мерещились смутные перемены на нашей равнине, под сводами
нашего неба.
‚ечером провожали полк кирасир. ќскадроны молодых кавалеристов,
торжественно гарцевавших по мостовой, сменЯлись лошадьми, навьюченными
тюками с фуражом, громыхавшими повозками и фургонами. ‹юди выстраивались
вдоль сумеречных тротуаров и смотрели, как все это исчезало. € вдруг -
крики, приветствиЯ. ‹ошади прЯнули, всадники приосанились и, удалЯЯсь,
вырастали, казалось, на глазах, словно они не уходили, а возвращались.
- Љак красиво! € как все воинственны во ”ранции, - говорит Њари,
судорожно сжимаЯ мне руку.
Ћтъезды, единичные или группами, все учащались. ’очно шла какаЯ-то
методическаЯ и неотвратимаЯ порубка, руководимаЯ иногда жандармами, - и
мужское население день ото днЯ редело.
€ все возрастающаЯ сумЯтица. ‘только сложных мероприЯтий, мудро
предусмотренных и свЯзанных одно с другим; столько новых афиш, наклеенных
на старые; реквизиции скота и помещений, и комиссии, и награды, и этот
гудЯщий вихрь автомобилей, переполненных офицерами и аристократическими
сестрами милосердиЯ, и столько существований, перевернутых вверх дном, и
нарушенных привычек. Ќо надежда затмевала заботы и мгновенно заполнЯла
пустоту. € все любовались выправкой кавалеристов и военной
подготовленностью ”ранции.
Ќа углах улиц или у окон поЯвлЯлись люди в новеньких мундирах. ‚се
знали хорошо этих людей, но не сразу узнавали: граф д'Ћршам, лейтенант
запаса, доктор Ѓарду, военный врач второго ранга, с ленточкой Џочетного
легиона в петлице, вызывали почтительное удивление. ‘ловно из-под земли,
вдруг вырос унтер-офицер Њаркасен, весь с иголочки и точно деревЯнный, в
синем и красном обмундировании и с золотыми нашивками. Ћн издали был виден;
как чужестранец, он гипнотизировал стаи ребЯтишек, которые несколько дней
назад бросали в него камнЯми.
- ‘тарики, молокососы, богатые и бедные, все переодеваютсЯ! -
торжествующе говорит какаЯ-то женщина из народа.
„ругаЯ сказала, что наступает новое царство.

x x x

ЌачинаЯ с пЯтницы Я был занЯт приготовлениЯми к отъезду. ‚ этот день
мы пошли покупать обувь.
Џо дороге мы полюбовались прекрасным оборудованием вестибюлЯ
кинематографа, приспособленного под лазарет Љрасного Љреста.
- Ћбо всем позаботились! - сказала Њари, глЯдЯ на груды кроватей,
разной мебели, Ящиков и множество всЯких диковинных ценных приборов; отрЯд
санитаров под командой красивого сержанта ‚аренна и в присутствии г-на
‹юсьена, заведующего госпиталем, расставлЯл все это по местам с чисто
французской живостью.
‚округ госпиталЯ кипела жизнь. Ќа улице, как по волшебству, выросла
палатка со спиртными напитками. Ђполлин, длЯ которой в суматохе мобилизации
все дни превратились в воскресеньЯ, приходила туда запастись водкой. ‚от
она ковылЯет, пухлаЯ, широкаЯ, сжимаЯ в коротких черепашьих лапах пустой
полуштоф; щеки краснеют, как ломтики моркови, и она уже пошатываетсЯ,
предвкушаЯ выпивку.
Ќа обратном пути, проходЯ мимо кафе ”онтана, мы увидели и его самого:
он стоЯл в угодливой позе, и лицо его расплылось улыбкой. Љругом, в дыму,
пели "Њарсельезу"; штат служащих увеличилсЯ; сам хозЯин разрывалсЯ на части
и подавал, подавал. ‚ силу фатального хода вещей дела его процветали.
Љогда мы пришли на свою улицу, она была пустынна, как и раньше. ‡вуки
"Њарсельезы" замирали вдали. ‘лышно было, как пьЯный Ѓрисбиль колотит что
есть сил по наковальне. ’ени, те же, что и всегда, и те же огни
чередовались в окнах. Љазалось, что после шести дней неописуемого хаоса
привычнаЯ жизнь снова водворилась в нашем уголке и настоЯщее уже побеждено
прошлым.
Њы хотели было поднЯтьсЯ на крыльцо, как вдруг увидели Љрийона, на
корточках, у дверей его клетки: при свете лампы, облепленной роЯми
москитов, он старалсЯ насадить на палку хлопушку длЯ уничтожениЯ мух. Ћн
работал усердно, - рот его был полуоткрыт, Язык высунут, толстый, блестЯщий
от слюны. Љрийон заметил нас и наши пакеты. Ћн отбросил инструменты, шумно
вздохнул и сказал:
- Ќу и дерево! ЌастоЯщий трут, да! Џилить его нужно бечевкой, как
режут масло!
Ћн уныло стоЯл, освещенный снизу лампой, как башнЯ в темноте, и,
следуЯ капризу мысли, вдруг протЯнул волосатую руку и хлопнул менЯ по
плечу:
- ђаньше все твердили: война, война... Ќу, вот мы и воюем, а?
‚ нашей комнате Я сказал Њари:
- ‚сего три днЯ осталось!
Њари, пришиваЯ цинковые пуговицы к новой парусиновой сумке, жесткой от
глЯнца, ходила взад и вперед и говорила без умолку. Ћна, видимо, хотела
развлечь менЯ. Ќа ней была голубаЯ блузка, поношеннаЯ и мЯгкаЯ, с открытым
воротом. Њари занимала много места в этой унылой комнате.
Ћна спросила менЯ, надолго ли Я уеду, затем, как и всегда на этот
вопрос, ответила: "‚прочем, ты и сам не знаешь". Ћна досадовала, что Я
простой солдат, как все. ЌадеЯлась, что война кончитсЯ еще до зимы.
џ молчал; Я видел, что она украдкой наблюдает за мной; она обрушила на
менЯ целый поток новостей.
- ‡наешь, викарий пошел в армию простым солдатом, да, да, рЯдовым, как
все свЯщенники. Ђ господин маркиз, хотЯ он уже на год старше предельного
возраста, написал военному министру, что отдает себЯ в его распорЯжение, и
министр уже прислал ему с курьером ответ и поблагодарил его.
Ћна упаковывала и перевЯзывала веревочками туалетные принадлежности и
провизию, как длЯ путешествиЯ.
- ‚се твои мелочи здесь. Џосмотри, у тебЯ будет решительно все.
‡атем села и вздохнула.
- Ђх, война все же страшнее, чем ее представлЯешь, - сказала она.
Ћна, казалось, предчувствовала трагические событиЯ. ‹ицо ее было
бледнее обычного. “сталое выражение его было полно нежности, веки розовели,
как розы. Ќо вот она чуть улыбнулась и сказала:
- ћноши, лет по восемнадцати, записываютсЯ в армию, но только на времЯ
войны. Ћни умно поступают, в жизни им это пригодитсЯ.

x x x

Џонедельник. Ѓродим по дому. Ќаконец, в четыре часа, Я покидаю дом,
чтобы пойти в мэрию и оттуда на вокзал.
‚ мэрии топчутсЯ люди, похожие на менЯ. Ћни навьючены разными
свертками; за плечами болтаютсЯ новенькие башмаки. џ подошел к своим
товарищам и затерЯлсЯ среди них. ’юдор был в кепи артиллериста. ѓ-н
Њьельвак суетилсЯ, как в конторе, с кипой бумаг в руках; он сменил пенсне
на очки и этим как бы положил основу военной формы.
Љаждый говорил о себе, называл свой полк, сборный пункт, сообщал
какую-нибудь подробность личного характера.
‘реди этой толчеи, в кругу скромно одетых людей, ораторствовал учитель
фехтованиЯ, щеголЯЯ безукоризненным мундиром действующей армии:
- џ остаюсь здесь. џ пользуюсь льготой, менЯ не могут отправить на
фронт.
†дали долго, шли часы. ЏронессЯ слух, что мы уедем только завтра.
‚друг тишина, все подобрались и стали навытЯжку: дверь распахнулась, и
вошел комендант де ’раншо.
†енщины столпились возле стены. Љакой-то штатский, поджидавший
офицера, подошел к нему со шлЯпой в руке и заговорил вполголоса.
- Ќу, друг мой, - сказал комендант, отходЯ от него с военной
решительностью, - не стоит хлопотать: через два месЯца война будет кончена!
Ћн подошел к нам. Ќа кепи у него белела полоска.
- Љомендант вокзала, - сказал кто-то.
„е ’раншо обратилсЯ к нам с краткой, зажигательной патриотической
речью. Ћн говорил о великом реванше, столь желанном длЯ всех французов.
“верЯл, что в будущем эти дни станут нашей гордостью, взволновал нас и в
заключение прибавил:
- Ќу, а теперь прощайтесь с родными. ’еперь с женщинами покончено. € в
дорогу! џ провожу вас до вокзала.
ЏоследнЯЯ сумЯтица; звуки поцелуев и причитаниЯ наполнили большой зал.
ЋбнЯв Њари, Я поспешил к товарищам. ‚ыстроились на улице, по четыре в
рЯд. Џошли. ’ротуары были забиты провожавшими. џ испытывал в эти минуты
чувство восторга и настоЯщую горЯчку славы.

Ќа углу одной улицы Я заметил Љрийона и Њари, забежавших вперед, чтобы
еще раз менЯ увидеть. Ћни махали мне руками.
- Ќу, смелей, ребЯтки! Ќе на смерть же идете! - крикнул Љрийон.
Њари смотрела на менЯ и не могла слова сказать.
- ‚ ногу! ђовней! ђаз, два! - командовал унтер-офицер Њаркасен, шагаЯ
рЯдом с колонной.
Њы прошли через весь квартал. € в темной бесконечности, среди мира
вещей, от которых мы уходили широкими, размеренными шагами, сливавшимисЯ в
единый шаг, мой сосед, крестьЯнин, качал головой и ронЯл отрывистые слова.
- Ќеразбериха! - бормотал он. - ‘ тех пор как это началось, Я ничего
еще не успел понЯть. Ђ знаешь, есть ведь такие, что говорЯт: "џ понимаю".
Ќу так Я скажу тебе: неправда это!
‚окзал. Ќе останавливаемсЯ: желтый барьер, который никогда не снимают,
снЯт. Ќас ведут через лабиринт чуть поблескивающих железнодорожных путей и
загонЯют на темную крытую платформу с чугунными столбами.
€ тут мы вдруг понЯли, что мы одни.

x x x

ѓород, жизнь остались там, за пределами этой угрюмой равнины рельсов,
платформ и мрачных приземистых строений, заполнивших необозримое
пространство. ‘умерки приносЯт свежесть, охладившую наши потные тела и наш
энтузиазм. Њы дрожим. †дем. ‚ечереет; вот и совсем темно. Ќочь замыкает
каждого в его тесной бесконечности. ’рЯсемсЯ от холода и ничего уже не
видим. Џод навесом, где мы топчемсЯ, Я едва различаю темную беспокойную
массу, слышу гул голосов и запах табака. Ћгонек спички, краснаЯ точка
папиросы то здесь, то там освещают чье-нибудь лицо. Ђ мы все ждем, праздные
и взвинченные ожиданием, садимсЯ на землю, жмемсЯ друг к другу. Њрак и
пустынЯ.
Џроходит несколько часов. Ќаконец поЯвлЯетсЯ унтер-офицер Њаркасен с
фонарем в руке и пронзительным голосом делает перекличку. € снова уходит. €
снова мы ждем.
‚ десЯть часов, после многих ложных тревог, объЯвлЯют, что подают наш
поезд. Ћн подходит, все вырастаЯ и вырастаЯ, черный и красный. Ћн уже набит
битком, там горланЯт. Ћн останавливаетсЯ, превращаЯ платформу в улицу.
‹езем в вагоны, бросаемсЯ к скамьЯм; при свете мигающих фонариков на бегу
видим на вагонах нарисованные мелом свиные головы в островерхих касках и
надписи: "‚ Ѓерлин!" - единственные указатели нашего маршрута.

Џоезд отходит. Њы толпимсЯ у дверей и стараемсЯ выглЯнуть наружу, где
люди, длЯ которых мы еще существуем, быть может, поджидают нас; но взглЯд
улавливает неЯсные, неспокойные очертаниЯ, затушеванные, слитые с природой.
€ мы снова садимсЯ на свои места. Џод мерный стук колес раскладываем багаж,
устраиваемсЯ на ночь, курим, пьем, разговариваем. ‘кудно освещенный, в
тумане дыма, вагон похож на переполненный кабачок, увлекаемый в
неизвестность.
Џод мурлыканье поезда мурлычут голоса. ‘оседи мои беседуют об урожае,
о солнце, о дожде. Ќасмешливые парижане вспоминают знакомых, а чаще -
кафешантанных певцов. „ругие спЯт, примостившись на деревЯнных скамьЯх;
губы их шевелЯтсЯ и что-то шепчут; толчки поезда встрЯхивают спЯщих, но не
могут вывести их из оцепенениЯ. џ мысленно перебираю подробности последнего
днЯ и даже воспоминаниЯ минувших лет, когда ничего не случалось.

x x x

…хали всю ночь. €зредка, на станциЯх, кто-нибудь опускал оконное
стекло; в смрадный вагон врывались мрак и струЯ сырого, как из погреба,
воздуха; и фонарь железнодорожного сторожа плЯсал в глубине ночи.
—асто подолгу стоЯли, пропускаЯ воинские поезда. Ќа одной станции, где
мы простоЯли много часов, мимо нас прогромыхало несколько таких поездов;
быстрота движениЯ скрадывала расстоЯние между окнами и между вагонами,
сливаЯ в одну массу втиснутых в вагоны солдат; и взглЯд улавливал в тусклом
головокружительном свете лишь длинную, непрерывно движущуюсЯ цепь - синюю и
красную. € не раз мы видели, как проносились, почти касаЯсь одна другой,
эти механически мчавшиесЯ со всех сторон к границе человеческие колонны.

‘’…Ќ›

Ќа рассвете остановились. Ќам сказали: приехали.
‡еваЯ, стуча зубами, почерневшие за ночь, мы высадились на платформу,
черную от моросившего дождЯ, в густой туман, пронизанный отдаленными
свистками. Ќа холодной заре, выйдЯ из вагонов, мы ждали, и тени наши
напоминали тюки товаров.
“нтер-офицер Њаркасен, бегавший за распорЯжениЯми, наконец
возвращаетсЯ.
- Џошли!
Ћн выстраивает нас по четыре в рЯд.
- агом марш! „ержатьсЯ прЯмо! ‚ ногу, в ногу! Ќу, веселей!
Њерный, ритмичный шаг заставлЯл идти в ногу, и мы ступали по следам
друг друга. Њаркасен шагал рЯдом с нашей маленькой колонной. € когда один
из нас, близкий его знакомый, окликнул его, он не ответил. ‚ремЯ от времени
он бросал на нас взглЯд, резкий, как удар хлыста, чтобы проверить, идем ли
мы в ногу.
џ думал, что попаду в старые казармы, где отбывал учебный сбор. Ќо
менЯ ожидал сюрприз, огорчивший менЯ больше, чем следовало бы. ЏройдЯ
развороченный пустырь, засыпанный щебнем и известкой, мы подошли к новым
казармам, зловеще белым на бархате тумана. Џеред свежевыкрашенной решеткой
ограды стоЯла толпа: люди в темных штатских одеждах, осыпанные медной пылью
первых лучей солнца. Ќас впустили во двор, и калитка захлопнулась за нами.

Ќам приказали сесть на скамьи у стены караульного помещениЯ. Њы
прождали здесь весь день. ‡нойное солнце разгуливало по небу и гонЯло нас
со скамьи на скамью. Њы ели, разложив пищу на коленЯх. џ развертывал
пакетики, приготовленные Њари, и мне казалось, что Я касаюсь ее рук. “же
наступил вечер, когда на нас натолкнулсЯ проходивший по двору офицер; он
спросил, что мы здесь делаем, и о нас вспомнили. Њы ворвались в мрак
зданиЯ. ’опаЯ ногами, толкаЯсь, взбирались мы по черным ступенЯм сырой
лестницы; пахло табаком и гудроном, как во всех казармах. Ќас повели по
длинному коридору с Ярко-синими оконцами; здесь проносились неистовые
сквознЯки, и на каждом повороте трепыхалось и шипело пламЯ газовых рожков.
‚озле освещенной двери давка: цейхгауз. Џод напором плотной толпы
людей, вытолкнувших менЯ, как стальнаЯ пружина, Я протиснулсЯ в дверь.
Љладовщики уверенно хозЯйничали среди тюков обмундированиЯ, пахнувшего
новым сукном, среди груд красных кепи и поблескивающей походной утвари.
‡ахваченный толпой, выбрасывавшей нас толчками поодиночке, Я обошел
помещение и вышел одетый в красные штаны, перекинув через плечо синюю
куртку и штатский костюм; не решаЯсь надеть ни шлЯпу, ни кепи, Я держал их
в руке.
€ вот мы все одеты одинаково. Њне не во что посмотретьсЯ. џ смотрю на
других, чтобы представить себЯ. Џри убогом свете свечи меланхолично съедаем
скверную похлебку в пустой длинной комнате. ‡атем, вымыв котелки,
спускаемсЯ во двор, огромный, серый, сонный. ‚ ту минуту, когда мы туда
выкатываемсЯ, раздаетсЯ скрип и лЯзг железа: калитку запирают на замок,
натЯгивают цепь. —асовой с ружьем шагает взад-вперед у ворот. ‚ыходить за
ограду запрещено под страхом военного суда. Ќа западе, за пустырЯми, виден
в низине вокзал; он багровеет и дымит, как завод, и мечет хриплые молнии -
свистки. Џо другую сторону - впадина улицы: в этой длинной Яме светЯтсЯ
желтыми точками окна и венцом сиЯет лавка. Џрижавшись лицом к решетке, Я
смотрю на эти отблески другой жизни; затем возвращаюсь на темную лестницу,
в коридор, в казарму; Я представлЯю собою нечто, и все же Я - ничто, не
больше, чем каплЯ воды в реке.

x x x

“кладываемсЯ на соломе под жиденькими одеЯлами. Џод головой у менЯ
сверток с моим штатским костюмом; Я засыпаю. “тром, очнувшись, хочу
стрЯхнуть бесконечный путаный сон.
‘осед мой сидит на соломе, волосы у него свесились на лицо, он
почесывает ноги, зевает до слез и говорит:
- џ видел себЯ во сне.

x x x

„ни тЯнутсЯ один за другим. Њы по-прежнему сидим взаперти, в полном
неведении. Ћ том, что происходит, мы узнаем по утрам из газет, которые нам
просовывают через решетку ограды. ‚ойна затЯгивалась; она замерла, а мы,
занЯтые перекличками, рапортами, приказами и нарЯдами по уборке своего
помещениЯ или всей казармы, - мы ничего не делали. ‚ город не пускали, и мы
ждали вечера; стоЯли, сидели, бродили по казарме, никогда не казавшейсЯ
пустой, - так она была насыщена терпкими запахами; слонЯлись по темным
лестницам и темным, точно железным, коридорам, по двору до ограды, до
кухонь на заднем дворе, откуда весь день доносилсЯ запах кофейной гущи или
сала.
ѓоворили, что, возможно, и даже наверное, мы просидим здесь до конца
войны. Њы скучали. ‹ожились спать усталые от неподвижности или от слишком
медленной ходьбы. ‚сем хотелось на фронт.
Њаркасен, помещавшийсЯ при ротной канцелЯрии, всегда был поблизости и
украдкой следил за нами. Ћднажды он вдруг накинулсЯ на менЯ за то, что Я
хотел умытьсЯ не в тот час, как это было предписано! џ опешил, но должен
был стоЯть перед ним навытЯжку. Ћн грубо спросил, умею ли Я читать,
пригрозил наказанием и прибавил: "—тобы это больше не повторЯлось!" ‚ыговор
от бывшего Љеросинщика, по существу, может быть, и справедливый, но весьма
бестактный, глубоко оскорбил менЯ и расстроил на весь день. Ќесколько
подобных же случаев Ясно мне показали, что Я больше не принадлежу самому
себе.

x x x

Ћднажды, после переклички, когда рЯды рассыпались, один парижанин из
нашего взвода подошел к Њаркасену и сказал:
- ѓосподин унтер-офицер, разрешите спросить. Џочему мы здесь сидим?
Њаркасен взбеленилсЯ.
- ’ак надо! Ќе спрашивай! ‚ам бы все знать! - заорал он. - ќто
какаЯ-то болезнь во ”ранции: обЯзательно знать! Ќу так вот! ‚бейте себе в
голову, что вы ничего не узнаете! ‡нают за вас! „овольно болтовни! Ќынче
требуетсЯ другое: дисциплина и молчок.
†елание отправитьсЯ на фронт скоро остыло. „ва-три случаЯ слишком
Явного дезертирства оказались заразительными, и нередко слышалсЯ припев:
- ђаз другие отвиливают, дурак Я буду, если не поступлю так же.
Џо большинство молчало.
Ќаконец объЯвили об отправке подкреплениЯ; посылали и молодежь и
стариков: список был составлен под давлением всЯческих интриг. Џротесты
вспыхивали и угасали в безмЯтежности канцелЯрий.

џ пробыл в казарме сорок пЯть дней. ‚ середине сентЯбрЯ стали
отпускать в город после ужина и по воскресеньЯм. ‚ечером мы ходили к
городской мэрии читать военные бюллетени, однообразные, как дождь. ‡атем с
кем-либо из товарищей мы шли в кафе, не спеша, одинаково размахиваЯ руками,
изредка перекидываЯсь словом, праздные и похожие на двойников. €ли мы
вваливались в кафе гурьбой, но Я себЯ чувствовал там одиноким. ‡ал был
пропитан теми же запахами, что и кафе ”онтана, и казалось - это обрывок
какого-то длЯщегосЯ сна; какое-то смутное воспоминание обволакивало менЯ,
когда Я сидел на продавленном диване, и пол поскрипывал у менЯ под ногами,
и взглЯд не отрывалсЯ от белого мрамора столика. ’ам Я писал Њари, там
перечитывал ее письма, в которых она говорила: "Џосле твоего отъезда ничего
нового не было".
Ћднажды в воскресенье Я сидел на скамье в сквере, под пустынным небом,
и зевал до слез. Њимо менЯ прошла женщина. Џо сходству силуэта Я вспомнил
женщину, любившую менЯ; Я вспомнил и то времЯ, когда жизнь была жизнью, и
прекрасное ласковое тело; и мне показалось, что Я обнЯл ее, прижал к себе,
и дыхание ее коснулось моих век, как бархат.

Ќа смотру видели мельком капитана. ‚ те дни снова встал вопрос об
отправке на фронт, но это оказалось ложной тревогой. ’огда начали
поговаривать: "Ќам воевать не придетсЯ", - и стало легче на душе.

”амилиЯ моЯ бросилась мне в глаза в списке отбывающих на фронт,
вывешенном на стене. € когда этот список прочли на вечерней поверке, мне
показалось, что прочли только мою фамилию. џ не успел даже подготовитьсЯ:
на другой день вечером наш отрЯд выступил из казарм, через ту же калитку.

ЌЂ ЉђЂћ ‘‚…’Ђ

"…дем в ќльзас", - говорили осведомленные. "Ќа ‘омму", - говорили еще
громче другие осведомленные.
…хали тридцать шесть часов, сидЯ на полу вагонов длЯ скота,
парализованные, зажатые, точно тисками, ранцами, мешками, винтовками,
потными телами. Џоезд часто и подолгу останавливалсЯ. Њне казалось, что он
больше стоЯл, чем двигалсЯ.
Ќаконец днем нас высадили на станции, недавно пережившей орудийный
обстрел. Џолуразрушенный вокзал; крыша, похожаЯ на обглоданный хребет рыбы;
небо, затЯнутое свинцовыми тучами. ‚низу, за насыпью, разрушенное местечко,
где в грЯзном снегу развалин несколько семей ютилось под дождем.
- Ќе ќн ли это? - говорили солдаты.
‹ил дождь. ‚ыгрузились и роздали хлеб, за которым каждый протЯнул
мокрую, окоченевшую руку; дрожа от холода, поели наспех, стоЯ на дороге,
серое полотно которой было исполосовано лоснЯщимисЯ параллельными колеЯми,
убегающими вдаль. Љаждый думал о себе и держалсЯ особнЯком, и от этого было
еще холоднее. Џо обе стороны дороги бескрайной пустыней тЯнулись болотистые
полЯ; в воде, местами подернутой зеленой плесенью, отражались остовы
деревьев.
- Њешки на спину! агом марш! - скомандовал унтер Њаркасен.
Људа идем? Ќеизвестно. Џроходим по деревне. ‚ августе, во времЯ
отступлениЯ, она побывала в руках немцев, была разгромлена, но этот разгром
начинал оживать, обрастать свежими отбросами, мусором, и дымитьсЯ, и снова
разрушатьсЯ. „ождь нехотЯ перестал. ‚ просветах неба гроздьЯ шрапнели
пЯтнали воздух вокруг аэропланов, и слышны были негромкие, отдаленные
взрывы. Џо вЯзкой дороге, по рельсам из грЯзи неслись автомобили Љрасного
Љреста с невидимым грузом. ‘начала все вызывало любопытства и расспросы,
как у чужестранцев. Ћдин раненый, - он после выздоровлениЯ вместе с нами
возвращалсЯ в свой полк, - изредка давал нам разъЯснениЯ и неизменно
добавлЯл: "ќто еще пустЯки. Ђ вот увидишь!.." „олгаЯ дорога заставила
наконец людей замолкнуть.
Њешок, нагруженный с большой изобретательностью, безжалостно набитые
подсумки, разбухшие сумки на ремнЯх, режущих плечи, - всЯ эта ноша сначала
кидала менЯ из стороны в сторону, и с каждым шагом ремни все больнее
впивались в тело. Ѓоль стала острой, нестерпимой. џ задыхалсЯ, едва волочил
ноги, слепой под маской пота, проступавшего, несмотрЯ на пронизывающую
сырость, и скоро почувствовал, что мне не под силу почти часовой переход до
привала. € все же Я преодолел этот путь: Я не мог улучить минуты, чтобы
передохнуть, и Я мог все же сделать еще один шаг. Џозже Я понЯл, что именно
эта механическаЯ причина и заставлЯет солдат до конца выдерживать
нечеловеческое физическое напрЯжение.
‘еверный ветер пронизывал нас, а мы все тащились по мокрым сумеречным
равнинам. Ћдин новобранец, который на сборном пункте рвалсЯ на фронт, на
остановке свалилсЯ возле составленных винтовок; на нем лица не было; он
сказал мне, что войной он уже сыт по горло! ™уплый Њелюсон, которого Я
встречал в ‚ивье, весь пожелтел, словно полинЯл от пота, складки его век,
казалось, были нарисованы красной тушью; он с трудом поднЯл голову и
заЯвил, что завтра скажетсЯ больным.
Џосле четырех бесконечных, томительных переходов по земле без цвета,
под небом без света, разгорЯченные и потные, мы часа два простоЯли на ветру
у самого гребнЯ холма, откуда виднелась какаЯ-то деревушка.
‚ечером вошли в деревню. Ќо остановились на улице. Ќебо было затЯнуто
тучами. ”асады домов позеленели и вытЯнулись, отражаЯсь в лужах. Џеред
нами - площадь, чернаЯ, в серебрЯных полосах, точно круглое старинное
зеркало со следами амальгамы.
Ќаконец глубокой ночью скомандовали: "Њарш!" - заставили нас пройти
вперед и снова отступить в туннели улиц, переулков, дворов. Џри свете
фонарЯ нас разбили по взводам. џ попал в одиннадцатый, расквартированный в
какой-то вилле, совсем новой, судЯ по уцелевшей ее части. Ќачальником моего
взвода оказалсЯ Њаркасен. џ даже обрадовалсЯ: в этом мрачном смЯтении
привЯзываешьсЯ, как собака, к знакомым лицам.
Њои новые товарищи, помещавшиесЯ в конюшне, сквозной, точно клетка,
объЯснили мне, что мы стоим далеко от фронта - в десЯти километрах; что мы
будем отдыхать здесь четыре днЯ, а затем пойдем на четыре днЯ в окопы
неподалеку от стекольного завода. —ереда отдыха и окопов так и будет
тЯнутьсЯ до конца войны, и вообще не стоит унывать.
‘лова эти подбодрили новичков, свалившихсЯ где попало на солому.
“сталость отходила. ‹юди принЯлись за письма, за карты. ‚ этот вечер письмо
к Њари Я горделиво пометил: "‘ фронта". џ понЯл, что слава заключаетсЯ в
том, чтобы действовать, как действуют другие, и иметь право сказать: "€ Я
тоже".

x x x

’ри днЯ отдыха прошли. џ привык к этому существованию, заполненному
строевым учением живых автоматов, нарЯдами на работу, и уже забывал свою
прежнюю жизнь.
‚ пЯтницу, в три часа, сбор при оружии, во дворе школы. ‘реди
нескошенной травы камни разрушенных стен и сводов галереи напоминали
могильные плиты. ‚етер хлестал нас; мы проходили гуськом перед капитаном,
он ревизовал наши сумки и мешки, грозЯ тюрьмой за малейшую утечку в
патронах и запасном провианте.
‚ечером, со смехом и песнЯми, двинулись широкой извилистой дорогой.
Ќочью, пошатываЯсь от усталости, в ожесточенном молчании карабкались по
скользкому бесконечному косогору под грозовыми тучами, похожими на кучи
навоза. —ерные грузные фигуры спотыкались в этой необъЯтной отлогой клоаке
и падали, громыхаЯ железом. ‹юди копошились в хаосе ночи, боролись с косой
тенью, котораЯ их отталкивала, и начинали проЯвлЯть признаки усталости и
озлоблениЯ. ‘о всех сторон нас подгонЯли окрики, пронзительные, как лай:
"‚перед! ‚перед!" - и Я услышал близ себЯ голос унтера Њаркасена,
бормотавшего: "Ќу, что ж! ‚едь это ради ”ранции!"
„обравшись до верхушки косогора, стали спускатьсЯ по другому склону.
Џриказано было погасить трубки и не разговаривать. ‚дали рождалсЯ целый мир
звуков.

€з темноты вдруг выступила низкаЯ дверь. Њы рассыпались среди плоских
строений; в стенах зиЯли черные дыры, точно жерла печей, землЯ была
завалена щебнем и балками, из которых торчали гвозди. ‚о мгле на стенах
белели свежие Яркие пЯтна недавних обвалов камнЯ, цемента, штукатурки.
- ‘текольный завод, - сказал кто-то из солдат.
‘делали привал в коридоре с полуобвалившимисЯ стенами и разбитыми
окнами; здесь нельзЯ было шага ступить или сесть, не раздавив стекла. ‡атем
пошли топкими тропинками, ближе к заводу засыпанными кое-где мусором, а
дальше тонувшими в грЯзи. ‘квозь болотистые обледенелые саванны, зловеще
мерцавшие в ночи, подошли к краю гигантского беловатого кратера. „но этой
пропасти, вокруг которой мокрые чернильные полЯ, поблескиваЯ, уходили в
бесконечность, вспыхивало огоньками и гудело.
- ЉаменоломнЯ, - сказал кто-то.
Ќачинаем спускатьсЯ, не видно ни конца, ни краЯ. ‘пустились, сползли,
скатились в глубину; впотьмах попали в настоЯщее столпотворение: лошади,
повозки и авангард полка, которому мы пришли на смену. Њиновали бараки,
скученные у подножиЯ мелового утеса, смутно белевшего в черных кругах
пространства. ‚ыстрелы приближались со всех сторон, учащались; от орудийных
залпов все сотрЯсалось - и под ногами и над головой.

џ вдруг очутилсЯ перед узкой щелью в земле, туда нырЯли один за другим
мои товарищи.
- Ћкопы, - прошептал за моей спиной человек. - Ќачало-то видно, а
конца никто не видал. Ќу что ж ты? €ди.
’ри часа шли мы траншеей. ’ри часа погружались мы в расстоЯние и
одиночество, замуровывались в темноту, царапали стены мрака амуницией и
нередко застревали вдруг в узких проходах, не пропускавших наши сумки.
Љазалось, землЯ хотела раздавить нас, расплющить и злобно осыпала нас
ударами. Ќад незнакомыми равнинами, в глубине которых мы прЯтались,
выстрелы пробивали пространство. €зредка ракета мЯгкой белизной окрашивала
участки мрака, освещаЯ мокрые недра рва и вереницы громоздких теней,
придавленных огромными тюками; они брели в черном тупике, закупоренном
мглою, сталкивались на поворотах. Ћт орудийных залпов небесный свод,
полыхнув заревом, приподымалсЯ и снова падал на свое место.

- Ѓерегись! Ћткрытый проход!
‡емлЯнаЯ насыпь уступами вздыбилась перед нами. ‚ыхода не было.
’раншеЯ внезапно обрывалась, но затем, видимо, шла дальше.
- Џочему это? - спросил Я машинально.
Њне объЯснили:
- „а потому.
€ прибавили:
- Ќагнись и удирай!
‹юди, нагнув головы, карабкались по скользким ступенЯм, прыгали вниз,
один за другим, и бросались опрометью в зону, защищенную лишь мраком. ‘вист
шрапнели, раздиравший воздух, и взрывы, на миг разгонЯвшие тьму, с
неумолимой Ясностью открыли мне, насколько мы недолговечны и беззащитны.
“сталость сковала менЯ, но Я рванулсЯ из последних сил вслед за навьюченным
телом, бежавшим, гремЯ железом, впереди менЯ, и очутилсЯ, задохнувшись, в
подземной щели, успев приметить темное поле, свист пуль, глубокие Ямы,
какие-то пЯтна, вытЯнутые или изогнутые, и фантастическую чащу крестов и
кольев, черных, как погасшие головни, и небесный свод над чудовищным
поединком днЯ и ночи.
- џ, кажетсЯ, видел трупы, - сказал Я срывающимсЯ голосом.
—еловек, который шел впереди менЯ, засмеЯлсЯ:
- ’ы, видать, прЯмо из деревни, удивлЯешьсЯ, что здесь пахнет
мертвечиной!
џ тоже смеюсь от радости: опасность миновала. € снова мы идем гуськом,
пошатываЯсь, ударЯЯсь о стенки узкого прохода, вырытого на уровне древних
могил; крЯхтЯ, сгибаЯсь до земли под тЯжким грузом, движимые силой воли, мы
идем сквозь головокружительное свистЯщее облако пуль, исполосованное
красным и порой полыхающее заревом. Ќа разветвлениЯх сворачиваем направо,
налево, наталкиваемсЯ друг на друга, и гигантское тело роты слепо
устремлЯетсЯ к своей цели.
Џоследний привал сделали среди ночи. џ до того ослабел, что упал на
колени в мЯгкую грЯзь и простоЯл так несколько минут, блаженствуЯ.

’отчас же мне пришлось идти на пост. ‹ейтенант поставил менЯ перед
бойницей, приказал прижатьсЯ лицом к отверстию и объЯснил, что в лесистой
ложбинке, против нас, засел неприЯтель, а справа, в трехстах метрах, -
дорога на они: "Ћни там". Ќадо было держать под наблюдением черную впадину
рощи и при каждом взлете ракеты вглЯдыватьсЯ в молочно-белое пространство,
отделЯвшее наше прикрытие от дымчатой изгороди придорожных деревьев. Ћн
сказал, что мне надо делать в случае тревоги, и оставил одного.
ЊенЯ бросило в озноб. Ћт усталости голова была пустаЯ, сердце щемило.
‘тоЯ у бойницы, Я таращил глаза, всматриваЯсь в мрак, непроницаемый,
враждебный, насторожившийсЯ мрак.
Њне чудилось, - среди белесых теней равнины, в пасти леса, всюду
мелькают тени! џ чуть не закричал от ужаса и от сознаниЯ своей
ответственности. Ќо нет! ‘трашные козни тьмы рассеЯлись на моих глазах, и Я
убедилсЯ наконец в неподвижности предметов.
Ќа мне нет ни мешка, ни сумок; Я закуталсЯ в одеЯло и стоЯл, не
шелохнувшись, замкнутый до самого горизонта в круг механической войны, под
ударами живых громов над головой. ’ишина, бодрствование, успокоение. џ
забыл о себе. џ прилежно смотрел. џ ничего не видел, ничего не знал.

—ерез два часа уверенные шаги часового, шедшего мне на смену, вывели
менЯ из оцепенениЯ. џ оторвалсЯ от места, к которому, казалось, был
прикован, и пошел спать в землЯнку.
‡емлЯнка была просторнаЯ, но такаЯ низкаЯ, что в одном месте пришлось
ползти на четвереньках, чтобы пробратьсЯ под ее корЯвым потолком. ‚оздух
был насыщен испарениЯми и нагрет дыханием людей.
ђастЯнувшись на соломенной трухе, Я положил голову на свой мешок и
блаженно закрыл глаза. ЋткрываЯ их, Я видел солдат, сидевших кружком; они
ели из одной миски. ѓоловы их тонули в мраке низкого свода; ноги лежали
бесформенными глыбами, точно черные и мокрые камни, вырытые из земли. …ли
дружно, без ножей и вилок - руками.
‘осед мой снарЯжалсЯ в караул. Ћн не торопилсЯ. Ќабив трубку, он
вытащил из кармана длинный, как солитер, фитиль и сказал мне:
- ’воЯ смена только в шесть часов. ‘частливчик!
‘осредоточенно выпускал он густые клубы дыма, и дым смешивалсЯ с
испарениЯми спЯщих, храпевших тел, распростертых вокруг нас. Ћн собирал
вещи, стоЯ на коленЯх, и наставлЯл менЯ:
- Ќе расстраивайсЯ, брат! ‡десь никогда ничего не случаетсЯ. ‚от плохо
добиратьсЯ сюда. Џока идешь - намаешьсЯ; особенно когда спать охота.
‘пасибо, хоть дождЯ не было. Ќу, а после обтерпишьсЯ и, когда вернешьсЯ, уж
ни о чем не помнишь. •уже всего открытый переход. Ќо из наших никто не
попалсЯ. ‚се чужие. „а, брат, два месЯца, как мы здесь. Њожно сказать, мы
дешево еще отделались.
Ќа рассвете Я снова встал у бойницы. ‘овсем близко, в рощице, - кусты
и голые ветви, расшитые каплЯми воды. ‚переди, под смертоносным небом, где
вечный лет снарЯдов незаметен, как свет днем, - поле, похожее на поле,
дорога, похожаЯ на дорогу. Љое-где виднеютсЯ трупы, но какаЯ до странности
ничтожнаЯ вещь - труп в поле: большие увЯдшие цветы, заслоненные травами!
‹уч солнца на мгновение напомнил прошлое.

’ак потЯнулись дни, недели, месЯцы: четыре днЯ на передовых позициЯх,
изнурительные переходы, однообразные караулы у бойницы, долина, гипноз
пустого пространства и ожиданиЯ; и четыре днЯ отдыха, перегруженные
строевым учением, смотрами, генеральными чистками амуниции и улиц;
строжайшие приказы, предусматривающие все наказуемые случаи, тысЯчи
запретов, на которые жестоко наталкиваешьсЯ при малейшем движении; литаниЯ
оптимистических фраз, абстрактные утопические рапорты и капитан, больше
всего озабоченный сохранностью двух сотен патронов и запасного рациона.
Џотерь в полку не было, или почти не было: во времЯ смены бывали раненые,
изредка один-два убитых, об этом сообщалось как о несчастном случае.
Ћдолевала страшнаЯ усталость, но ведь усталость приходит и уходит. ‘олдаты
говорили, что, в общем, живетсЯ спокойно.

Њари писала мне: "Ћ тебе сердечно вспоминали у Џио", или: "‘ын
’ромсона произведен в офицеры", или: "…сли бы ты знал, на какие уловки
пускаютсЯ люди, прЯча золото, с тех пор, как его стали требовать! …сли бы
ты только знал все эти гадости!", или: "‚се идет по-старому!"

x x x

Ћднажды, возвращаЯсь с позиций, мы подошли к деревушке, в которой
прежде стоЯли, но не остановились в ней, к великому горю измученных солдат,
согнувшихсЯ под тЯжестью мешков. Њы двинулись дальше, понурив головы,
сквозь ночь, и час спустЯ разбрелись между темных фасадов, угрюмых примет
незнакомого места, и нас разместили среди теней, облаченных в новую форму.
‘ этих пор наша стоЯнка каждый раз была в новой деревне, и мы узнавали об
этом, только придЯ на место. џ жил на сеновалах, куда надо было взбиратьсЯ
по приставной лестнице, в трухлЯвых и душных конюшнЯх, в погребах, где
вечные сквознЯки, казалось, раскачивали запах плесени, висевший в воздухе,
в покосившихсЯ и дырЯвых сараЯх, расшатанных бурЯми, в измызганных, увечных
бараках, в деревнЯх, превращенных в окопы и прикрытиЯ: мир наизнанку. ‚етер
и дождь нападали на нас, подстерегаЯ наш сон; бывало, нас защищали от
жгучего холода жаровнЯми, и мы до того угорали, что головы у нас
разламывало. ‚се это забывалось при каждой смене декорации. џ начал было
записывать названиЯ мест, где мы проходили, но, перечитываЯ записи,
запуталсЯ в черном муравейнике слов. Ђ калейдоскоп лиц сменЯлсЯ так быстро,
что Я не успевал закрепить за ними имена.
’оварищи относились ко мне неплохо, но Я был длЯ них лишь одним из
многих. Ќа стоЯнках в минуты отдыха Я уныло бродил, обезличенный жалкой
одеждой простого солдата, все говорили мне "ты", и женщины не смотрели на
менЯ.
Њне не быть офицером, как сыну ’ромсонов. ‚ нашем секторе это не такое
легкое дело. „лЯ этого должны произойти событиЯ, которые, вероЯтно, не
произойдут. Ќо Я хотел бы попасть в канцелЯрию. Џопали же туда другие,
менее менЯ пригодные длЯ такой работы. џ считал себЯ жертвой
несправедливости.

x x x

Ћднажды утром Я столкнулсЯ нос к носу с ’ермитом, кумом и сообщником
ЃрисбилЯ, - он пошел на фронт добровольцем и попал в нашу роту.
Ћн был все такой же тощий и нескладный, военнаЯ форма подчеркивала его
уродливую фигуру. ЌоваЯ шинель казалась на нем поношенной, башмаки -
стоптанными; лицо у него было такое же неприЯтное, так же мигали глаза,
щеки по-прежнему в черной щетине, и все тот же скрипучий голос. џ встретил
его ласково; отправившись на фронт добровольцем, он искупал свое прошлое.
Ћн воспользовалсЯ положением - стал говорить мне "ты". џ рассказал ему о
‚ивье и даже сообщил последнюю новость из письма Њари: г-н †озеф Ѓонеас
держал экзамен на жандармского офицера.
Ѓраконьер не вполне отрешилсЯ от старых замашек: он посмотрел на менЯ
искоса, потрЯс в воздухе почерневшим кулаком; на руке его болталась меднаЯ
опознавательнаЯ блЯха, большаЯ, как у сельского стражника (может быть,
былой трофей). Ќенависть к богачам и золотопогонникам снова проступила на
его волосатом, угрюмом лице.
- ЏроклЯтые националисты, - брюзжал он, - они только и делали, что
забивали головы реваншем, разжигали ненависть всЯкими "‹игами патриотов", и
парадами, и говорильней, и газетами; а когда добились войны, теперь
говорЯт: "„еритесь-ка вы".
- Њногие из них погибли в первых рЯдах. Ћни сделали больше, чем
требовал их долг.
‘ предвзЯтостью революционера маленький человечек не пожелал этого
признать:
- Ќет. Ћни только исполнили свой долг, вот и все!
џ хотел было сослатьсЯ на слабое здоровье г-на †озефа, но, взглЯнув на
изможденное, желтое лицо этого тщедушного человека, который мог бы сидеть
дома, Я на это не отважилсЯ.
€ Я решил не затрагивать вопросов, вызывавших в нем такую непримиримую
враждебность и неизменную готовность вцепитьсЯ в противника.

Њы постоЯнно чувствовали на себе взглЯд Њаркасена. …го персона,
украшеннаЯ нашивками, заслонила образ прежнего Љеросинщика. Ћн даже как
будто сразу стал культурнее, и речь его уже не пестрила ошибками.
Ћн разрывалсЯ на части, не щадил себЯ и ухитрЯлсЯ нарыватьсЯ на
опасность: когда ночами посылали патрули на огромные пустынные кладбища,
окруженные могилами живых, он всегда шел с нами.
Ќо он хмурилсЯ: по его мнению, мы недостаточно пылали свЯщенным огнем,
и это его удручало. Љогда мы жаловались на утомительные нарЯды,
изматывающие ожиданиЯ, мытарства, лишениЯ, осенний дождь, - на все у него
был один ответ:
- „а разве вы не понимаете, что все это ради ”ранции! —ерт вас дери!
ђади ”ранции!
Ћднажды серым утром, когда мы, серые, возвращались из окопов, уже
перед самым привалом, кто-то из солдат, задыхаЯсь, крикнул: "„овольно с
менЯ! ’ошно!" Њаркасен подскочил к нему:
- ѓде у тебЯ совесть, свиньЯ? —то же, ”ранциЯ не стоит, скажешь, твоей
поганой шкуры, да и всех ваших шкур!
Ђ солдат, взвинченный болью в суставах, огрызаетсЯ:
- Ќу что же - ”ранциЯ! ќто ведь французы.
€з рЯдов товарищ его, тоже подстрекаемый усталостью, подает голос:
- ЏонЯтно! ‚ конце концов это все мы.
- ‘волочи! - рычит Њаркасен. - ”ранциЯ - это ”ранциЯ, и точка! Ђ ты
мразь, и ты тоже!
‘олдат передергивает плечами, поправлЯЯ мешок; Ярость начальства
заставила его сбавить тон, но все же он упираетсЯ, цеплЯЯсь за свою мысль,
и бормочет:
- ‹юди - ведь это человечество. ‘кажешь - неправда?
Џод мелким дождем Њаркасен рысцой трусит вдоль длинной колонны и,
дрожа от волнениЯ, кричит:
- Џлевать Я хочу на человечество; и на правду плюю. ‡наем мы твои
идеи: мироваЯ справедливость, тысЯча семьсот восемьдесЯт девЯтый год...
Џлюю и на это! Ћдно только важно на земле: слава ”ранции. ‚сыпать бошам,
вернуть ќльзас-‹отарингию, вернуть деньги - вот зачем тебЯ сейчас гонЯт, и
конец! ќто может усвоить даже такой идиот, как ты. Ђ если ты этого не
понимаешь, так потому, что не хочешь поднЯть свое свиное рыло, чтобы
увидеть идеал; или же ты просто социалист и продажнаЯ тварь!
Ћн с трудом отрываетсЯ от примолкнувших рЯдов, что-то бормочет, глаза
злые, угрожающие. Њинуту спустЯ, когда он проходил мимо менЯ, Я заметил,
что руки его еще дрожат, и Я сам расстроилсЯ, увидев на его глазах слезы.

Њаркасен поглощен придирчивой слежкой за нами, он с трудом обуздывает
бешенство, и нервный тик передергивает его лицо. Ћн ссылаетсЯ на „еруледа и
говорит, что вера внушаетсЯ, как и все остальное. Ћн живет в постоЯнном
недоумении и горькой обиде, что не все думают, как он. Њаркасен пользуетсЯ
большим влиЯнием; что бы ни говорили, в массах еще живы здоровые затаенные
инстинкты, и они всегда могут проЯвитьсЯ.
Љапитан, строгий и щедрый на наказаниЯ при малейшей утечке в нашем
грузе, все же был человек уравновешенный; он признавал, что Њаркасен
одушевлен высокими чувствами, но сам не проЯвлЯл подобной пылкости.
Љапитан - мое старшее начальство - умел разбиратьсЯ в людЯх. Ћн говорил,
что Я хороший, добросовестный солдат и что он желал бы иметь побольше
таких, как Я.
‹ейтенант, совсем еще юный, производил впечатление доброго малого.
- ‘лавный паренек, - говорили благодарные солдаты. - „ругой, только
заговори с ним, задаст тебе жару! Ђ этот, стой ты хоть болван болваном,
поговорит с тобой. ’олкуешь иной раз о себе, о семье - не больно ведь ему
это интересно, - а он, брат, все-таки тебЯ слушает.

x x x

Ѓабье лето ласково пригревало нас, когда мы стоЯли на отдыхе в
какой-то новой деревушке. ‚ один из тех дней, помнитсЯ, Я потащил с собой
Њарга (он на чем свет стоит ругал единственного местного лавочника,
извечного и беспощадного обиралу покупателей); мы вошли в дом, разрушенный
бомбардировкой. Ћн стоЯл без крыши, был засыпан щебнем, светилсЯ насквозь и
вздрагивал, как корабль. ’айна покинула этот дом, и он был хуже, чем
пустой. Њы пробрались в гостиную. ‚ комнате сохранились остатки роскоши,
красивого убранства: изуродованный роЯль с пучками оборванных струн,
неплотно прикрытый шкаф, истлевший, словно вырытый из земли, паркет,
засыпанный штукатуркой, усеЯнный золочеными прутьЯми, растерзанными книгами
и обломками, хрустевшими под ногами. Ќад окном с разбитыми стеклами угол
занавеса билсЯ, как летучаЯ мышь. Љамин раскололсЯ пополам, но над ним
уцелело зеркало в узкой раме - светлое, без единой царапинки.
€ вдруг девственнаЯ чистота этого длинного зеркала заворожила нас,
менЯ и Њарга, одинаково. ‘овершеннаЯ нетронутость стекла напоминала живое
тело. ‘хватив по кирпичу, мы что было сил швырнули в зеркало и разбили его,
неизвестно зачем. ‡атем побежали по шаткой винтовой лестнице; ступени
тонули в щебне. “ двери переглЯнулись, еще взбудораженные, но уже стыдЯсь
своего варварства, внезапно проснувшегосЯ в нас и подтолкнувшего наши руки.
- Ќу, что поделаешь!.. Ќевтерпеж человеку! - говорил Њарга.

„елать нам было нечего, мы сели. ‚низу расстилалась долина. „ень был
Ясный.
Њарга смотрел по сторонам; он наморщил лоб и выругал деревеньку за то,
что она не похожа на его деревню: дома какие-то дурацкие, и церковь
какаЯ-то чуднаЯ, и колокольнЯ стоит не там, где надо.
Џодошли Ћранго и ђемюс, подсели к нам. ‘олнце клонилось к закату.
ѓде-то далеко белым кустом разорвалсЯ снарЯд. ЏосмеЯлись над
безобидным за дальностью расстоЯниЯ взрывом. ђемюс верно подметил:
- …сли снарЯд не попал в тебЯ, ты и не думаешь, что где-то он все-таки
разорвалсЯ.
‚ эту минуту облако землистого дыма взвилось внизу, у окраины
деревеньки, и тЯжкий гул докатилсЯ до нас.
- Ѓьют по деревне, - лаконически констатирует Ћранго.
Њарга, занЯтый одной мыслью, кричит:
- ќх черт! "—емодан"-то промазал! ‹авочник живет в другом конце. ‚от
жалость! ‚едь как он обдирает, да еще приговаривает: "Ќе нравитсЯ, так
катись отсюда, любезный". ќкаЯ жалость!
Ћн вздыхает и говорит:
- ‹авочники... Ќе выношу их. "Џодыхайте, разорЯйтесь, менЯ это не
касаетсЯ! џ должен нажить!"
- —то ты привЯзалсЯ к лавочникам? - спрашивает Ћранго. - Ћни всегда
были такими. ‚се они воры и грабители.
Њинута молчаниЯ. ђемюс откашливаетсЯ, чтобы придать твердость голосу,
и говорит:
- џ тоже лавочник.
’огда Њарга добродушно говорит:
- Ќу что ж делать, братец... џ ведь хорошо знаю, что на земле выгода
важнее всего.
- Ђ то как же, милый, - подтверждает ђемюс.

x x x

‚ тот раз, когда мы тащили к месту своего ночлега солому, один из моих
несчастных товарищей подошел ко мне и спросил:
- ЋбъЯсни мне, почему нет больше справедливости? џ просилсЯ у капитана
в отпуск, и Я показал ему письмо и сказал, что так, мол, и так, тетка моЯ
только что умерла. "ЃрехнЯ!" - говорит он. Ќу, думаю, это еще того чище!
’ак вот, ты мне скажи, почему, когда началась война, не началась и
настоЯщаЯ справедливость длЯ всех; ведь это можно было устроить, в то времЯ
никто не сказал бы: "џ не хочу". Ђ? Џочему все получилось как раз наоборот?
€ дело не только во мне, а ты возьми крупных промышленников, они, говорЯт,
наживают на этой бойне сотни франков в день, да еще и шкура при них, а
возьми ты франтов, которые окопались в тылу, а сами в десЯть раз здоровее
этой дохлЯтины, ополченцев, которых еще до сих пор не эвакуировали; а
возьми ты гулЯнки в городах с девками, жемчугами и шампанским. Ќам †юсеран
рассказывал.
џ ответил, что полнаЯ справедливость невозможна, что надо учитывать
всю совокупность вещей. Ќо, сказав это, Я смутилсЯ, - с такой
настойчивостью, неловкой и неуклонной, товарищ мой в одиночку искал света!
‚ те однообразные дни Я часто пыталсЯ собрать воедино свои мысли о
войне. € не мог. Љое в чем Я уверен по-прежнему. Ќо в остальном... Ќе знаю.
‚ остальном Я полагаюсь на тех, кто нами руководит и кто представлЯет собою
государственный разум. Ќо все же Я иногда жалел, что возле менЯ нет такого
наставника, как †озеф Ѓонеас.
‚прочем, люди, окружающие менЯ, - если не считать тех случаев, когда
затрагивались их прЯмые интересы, и если не считать нескольких болтунов,
которые вдруг пускаютсЯ излагать теории целыми абзацами из газет, - все
были равнодушны к сложным проблемам и слишком глубоким вопросам, которые
касались неотвратимых бедствий, настигших нас.
‚о всем, что выходит за пределы будничных интересов или их личных дел,
они мудро сознают свое неведение и беспомощность.

Љак-то вечером, когда Я вернулсЯ на ночевку, солдаты, лежавшие на
соломе вдоль и поперек хлева, разговаривали, и все сходились на одном.
Љто-то из них сказал в виде вывода:
- ђаз все идут, и ладно.
Ќо ’ермит, свернувшийсЯ, как сурок, на общей подстилке, не дремал. Ћн
поднЯл голову с соломинками в волосах, затрепыхалсЯ, словно попал в капкан,
потрЯс, как погремушкой, медной блЯхой на запЯстье и сказал:
- Ќет, не ладно. Ќадо думать собственной головой, а не чужой.
ѓоловы приподымаютсЯ, на лицах любопытство, все предвкушают, что он
пуститсЯ в свои бесконечные рассуждениЯ.
- ’ише, ребЯта! Ћн сейчас затЯнет насчет милитаризма! - возвещает один
озорник по прозвищу ‡Яблик; Я уже отметил его живой ум.
- ‚зЯть хотЯ бы вопрос о милитаризме... - продолжает ’ермит.
•охочут, глЯдЯ на косматого карлика, который в сумерках на соломе
выкрикивает, как на митинге, громкие слова, жестикулирует, отбрасываЯ
китайские тени на затЯнутое паутиной оконце.
- “ж не хочешь ли ты сказать, - спрашивает кто-то, - что боши не
милитаристы?
- ЏонЯтно, милитаристы, - должен был признать ’ермит.
- ‚от и загнали тебЯ в угол! - не унимаетсЯ ‡Яблик.
- Ђ Я, брат, - говорит один ополченец, отличный солдат, - Я не глЯжу
так далеко и не такой умник, как ты. џ знаю, что на нас напали, а мы только
одного и желаем, чтобы жить спокойно и в мире со всеми. „а вот длЯ примера
у нас в Љрезе, Я знаю...
- ‡наешь? Ќичего ты не знаешь! - Яростно вопит ’ермит. - ’ы просто
жалкаЯ домашнЯЯ скотина, как и миллионы товарищей. Ћни нас собирают, но они
нас разъединЯют. Ћни что хотЯт, то и говорЯт нам, или ничего не говорЯт, а
ты им веришь. Ћни говорЯт: "‚от что должно запасть тебе на ум!" Ћни...
ѓлухое возмущение против ’ермита, тот же самый инстинкт, который
некогда заставил менЯ наброситьсЯ на его единомышленника ЃрисбилЯ, снова
проснулсЯ во мне. џ прервал его:
- Љто это "они"?
- Љороли, - говорит ’ермит.
‚ эту минуту силуэт Њаркасена показалсЯ на серой улице.
- ’ише! кура идет!.. ‡аткни глотку! - советует сердечно один из
присутствующих.
- Ќе боюсь Я говорить то, что думаю, - заЯвлЯет ’ермит, сразу же
понизив голос, и ползком пробираетсЯ через ворох соломы, отделЯвшей наше
стойло от соседнего.
•охот. Њарга серьезен.
- ‚сегда были и будут, - сказал он, - две породы людей: бунтари и
покорные.
‘прашивают:
- ‡ачем же он пошел добровольцем, этот дЯдЯ, а?
- †рать нечего было, - ответил ополченец, выражаЯ общественное мнение.
‘казав это, старый солдат зевнул, встал на четвереньки, оправил под
собой солому и прибавил:
- Ќечего голову вешать, и пусть себе делают, что хотЯт. ‚се равно
ничем ведь этому не поможешь.
Ќадо ложитьсЯ спать. •лев открыт с двух сторон. Ќо не холодно.
- Љончились ненастные дни, - говорит ђемюс. - € больше не вернутсЯ.
- „авно пора! - говорит Њарга.
‹егли вповалку. Љто-то в темном углу погасил свечу.
- Џоскорей бы война кончилась! - бормочет Ћранго.
- •оть бы уважили мою просьбу и перевели в самокатчики, - откликаетсЯ
Њарга.
‘молкаем; каждый таит ту же великую смутную мольбу и еще какую-нибудь
маленькую жалкую просьбу, как Њарга. Ќочь тихо окутывает нас на соломе;
засыпаем.

x x x

Ќа краю деревни, в длинном розовом доме жила очаровательнаЯ фермерша;
когда она улыбалась, глаза ее щурились. Џосле дождей и туманов, в дни
ласковой юности года Я смотрел на нее всей душой. “ нее был маленький нос,
большие глаза и нежный светлый пушок, словно брызги золота, на верхней губе
и шее. Њуж ее был мобилизован. ‡а ней ухаживали. Ћна мимоходом улыбалась
солдатам, болтала с унтерами, а перед офицерами замирала в почтительном
молчании. џ думал о ней и забывал писать Њари.
Њногие, говорЯ о фермерше, спрашивали: "Њожно чего-нибудь добитьсЯ?"
Ќо многие отвечали: "Ќичего нельзЯ добитьсЯ". Ћдним погожим утром, в овине,
после завтрака, мои товарищи покатывались со смеху, потешаЯсь над пьЯным
однополчанином; они поддразнивали его и угощали вином, чтобы поддержать в
нем опьЯнение и вволю позабавитьсЯ. Ќаивное веселье, подобное тому, какое
вызывал ’ермит, разглагольствуЯ о милитаризме и вселенной, не увлекало
менЯ, и Я вышел на улицу.
џ шел по отлогой мостовой. €з садов и огородов почки протЯгивали
множество зеленых, еще крепко сжатых крошечных рук, и Яблони были в белых
розах. ‚есна спешила. Ђ вот и розовый дом. Ћн стоЯл один на дороге, и
казалось, притЯгивал к себе все солнце. џ колебалсЯ. Џрошел мимо. Ќевольно
замедлил шаг, остановилсЯ и вернулсЯ к двери. Ќе помню, как вошел.
Џервое - свет! Ќа красных плитках пола горел солнечный квадрат.
Љастрюли, тазы сверкали.
Ћна была там! ‘тоЯ у крана, она подставила под серебристую струю
ведро, отражавшее красные кафели пола и золотую медь. ђуки и шеЯ ее были
обнажены, и кожа казалась влажной в зеленоватых отсветах стекол окна. Ћна
увидела менЯ, улыбнулась.
џ знал, что она улыбалась всем. Ќо мы были одни! џ почувствовал
сумасшедшее желание. —то-то властное вопреки моей воле подымалось во мне и
насиловало ее образ. ‘ каждой минутой она становилась все прекраснее. ’угое
платье подчеркивало ее формы, юбка колыхалась над глЯнцевитыми сабо. џ
смотрел на ее шею, на пленительную линию груди. Ћстрый запах шел от ее
плеч, казалось, он открывал истинную сущность ее тела. џ неуклюже подошел к
ней, не знаЯ, что сказать.
Ћна чуть опустила голову в венце густых кос, нахмурила брови; в глазах
промелькнула тревога. …й была знакома ребЯческаЯ мимика ослепленных мужчин.
Ќо эта женщина была не длЯ менЯ! ‘ухой смех ее хлестнул менЯ, она
скользнула за порог, и дверь захлопнулась перед моим носом.
џ открыл дверь, Я побежал за ней в сарай. џ лепетал что-то, Я догнал
ее, протЯнул руку. Ћна увернулась; она ускользала от менЯ навсегда... Ќо
ужав остановил ее.
‘тены вдруг сдвинулись с грохотом и визгом; в потолке зазиЯла дыра, и
все потонуло в черном огне. „ыхание вулкана отшвырнуло менЯ к стене,
опалило глаза, Я был оглушен, в мозгу стучало молотом, вокруг менЯ рушились
камни, и Я увидел, как подбросило в воздух женщину, фантастически окутанную
красным и черным, закружило в белом и красном хаосе бельЯ и платьЯ, и
что-то огромное, двуногое, нагое, с вывороченными кишками, ударило менЯ по
лицу и залило рот кровью.
џ чувствовал, что кричу, всхлипываю. Џод гипнозом страшного поцелуЯ;
омерзительного объЯтиЯ, сдавившего мою руку, протЯнутую к красоте этой
женщины, ошеломленный смерчем пара и золы и чудовищным, величаво затихавшим
грохотом, Я выбралсЯ из этих стен, которые шатались, как и Я. „ом рухнул. џ
бежал по содрогавшейсЯ земле, за мной гнались обезумевшие камни, вопли
развалин и, подобные взмахам гигантских крыльев, вихри пыли при обвалах.
“раган снарЯдов обрушилсЯ на этот край деревни. Џоодаль солдаты
сокрушались, глЯдЯ на домик, который только что раскололсЯ надвое. Љ нему
нельзЯ было подойти: страшный свист взрывал вокруг него землю и забрасывал
стальными осколками. Њы стоЯли под прикрытием стены, и при вспышках
искусственной грозы он возникал перед нами под сводом клубЯщегосЯ пара.
- ’ы весь в крови! - сказал кто-то из товарищей, испуганно глЯдЯ на
менЯ.
Ћстолбенев от ужаса, еще не собравшись с мыслЯми, Я смотрел на этот
домик с раздробленными костЯми, на этот дом человеческий.
Ћн раскололсЯ сверху донизу, фасад рухнул. ‚идны были гнезда
обугленных комнат и геометрическаЯ линиЯ труб; пуховик, похожий на кишку,
лежал на остове кровати. ‚ первом этаже уцелело несколько половиц, они
повисли над развалинами, и там виднелись трупы двух офицеров, пригвожденных
осколками к столу, за которым они завтракали в момент взрыва: изысканный
завтрак, судЯ по тарелкам, стаканам и бутылке шампанского.
- ќто лейтенант Ќорбер и лейтенант ”ерьер.
Ћдин из этих призраков стоЯл, улыбаЯсь; рот его стал вдвое шире из-за
раны, расколовшей голову; рука была поднЯта заздравным жестом, застывшим
навсегда. „ругой сидел, облокотившись на стол, застланный красной, как
кумач, скатертью, до ужаса внимательный; лицо его было залито кровью, он
весь был в мерзких пЯтнах, но красивые белокурые волосы были нетронуты. €
среди этого разгрома оба они походили на изуродованные статуи юности и
жизни.
- Ђ вот и третий! - крикнул кто-то.
ђаньше мы его не заметили, он висел в воздухе, у стены, зацепившись
штанами за балку, руки его болтались. Ћн казалсЯ вытЯнувшейсЯ тенью
кровавого пЯтна на белой стене. Љаждый новый взрыв подбрасывал его и осыпал
осколками; казалось, смерть облюбовала его и обрушила на него слепые силы
уничтожениЯ.
Ѓыло что-то гнусное и горестное в этом трупе, повисшем в позе
картонного паЯца.
Њы слышим голос ’ермита.
- Ђх, беднЯга! - говорит он и выходит из-под спасительного прикрытиЯ.
- ‘ ума ты сошел! - кричат ему. - ‚едь он уже помер!
ђЯдом стоЯла лестница. ’ермит схватил ее, поволок к развалинам, на
которые ежеминутно обрушивалсЯ град осколков.
- ’ермит! - крикнул лейтенант. - Ќе смейте туда ходить! Ќи к чему!
- ѓосподин лейтенант, Я хозЯин своей шкуры, - ответил ’ермит, не
останавливаЯсь, не оборачиваЯсь.
Ћн приставил лестницу, влез, отцепил труп.
‚округ него о штукатурку били волны оглушительных взрывов и белые
молнии. Ћн ловко спустилсЯ с телом, положил его на землю - оно так и
осталось там, согнутым, - побежал к нам и наскочил на капитана, который
видел всю эту сцену.
- Ќу, друг мой! - сказал ему капитан. - ѓоворЯт, вы анархист. Ќо Я
вижу, что вы храбрец, а это уже добраЯ половина француза.
€ он протЯнул ему руку. ’ермит пожал ее, делаЯ вид, что не очень
польщен такой честью.
‚ернувшись к нам, он сказал, запустив пЯтерню в свою лохматую бороду:
- Џарень-то... ведь вот глупость! ‘ам не знаю почему, Я подумал о его
матери.
Ќа него смотрели с уважением: во-первых, он влез туда, во-вторых,
выбралсЯ живым и невредимым, несмотрЯ на стальной град. Ќе было среди нас
ни одного, кто пламенно не желал бы так же смело и удачно сделать то, что
он сделал. Ќо решительно никто не мог понЯть этого странного солдата.
Ѓомбардировка стихла.
- Љончено! - решили все.
Ќа обратном пути ’ермита окружили. Ћдин спросил за всех:
- ’ак, значит, ты анархист?
- Ќет, - сказал ’ермит. - џ интернационалист, оттого-то Я и пошел
добровольцем.
- Ђ-а!
’ермит пытаетсЯ объЯснить свою мысль:
- Џонимаешь, Я против всЯкой войны.
- Џротив всЯкой? ‚ойна не всегда плоха. Ѓывают оборонительные войны.
- Ќет, - снова сказал ’ермит. - …сть только одна война -
наступательнаЯ. Ќе будь войны наступательной, не было бы и войны
оборонительной.
- Ђ-а!
Џродолжаем говорить, вЯло, равнодушно, лишь длЯ того, чтобы говорить;
мы идем ненадежными улицами, под небом, порой темневшим от тучи обломков и
пыли, полным грозных неожиданностей.
- Ђ не молодчики ли вроде тебЯ помешали ”ранции подготовитьсЯ к войне?
- Њолодчиков вроде менЯ еще очень мало, чтобы помешать чему бы то ни
было, а будь их побольше, не было бы войны.
- ’ы бы не нам это говорил, а бошам да еще кое-кому.
- ‚сему миру, - говорит ’ермит. - Ћттого-то Я и стал
интернационалистом.
’ермит юркнул куда-то, а его собеседник сказал, разводЯ руками:
- Ќу, что ж! ќтот парень лучше нас.
Њало-помалу к ’ермиту стали обращатьсЯ с разными вопросами, наивность
которых вызывала у менЯ улыбку, а порой и раздражение. ’ак, на днЯх его
спросили:
- Ќу, а вот всЯ эта стрельба - что это? Џодготовка к наступлению?
Ќо он знал не больше других.

XII

’…Ќ€

‚ назначенный день нас не послали в окопы. ‚ечер, затем ночь... ‚се то
же. Ќа пЯтый день утром мы сидели в конце улицы возле пробитой и наспех
заделанной стены дома. Њы томились от неопределенности и бездельЯ. Ћдин из
товарищей сказал:
- Њожет, мы так и останемсЯ здесь до конца войны.
„ругие покачали головой, но все же эта узенькаЯ улица, с которой мы не
расстались в назначенный по предписанию день, показалась нам в ту минуту
похожей на улицы в нашем прошлом.
Ќеподалеку от того места, где мы коротали часы, роЯсь в пачках
листового табака с колючими остовами корешков, помещалсЯ госпиталь. Њы
видели, как в низкую дверь вошли солдаты, истощенные, грЯзные; у всех был
тупой, безразличный взглЯд нищих; среди них выделЯлсЯ чистеньким новым
мундиром сопровождавший их капрал.
Џриемный покой посещали почти всегда одни и те же люди. Њногие солдаты
считают вопросом чести никогда не заЯвлЯть о болезни, и за этим упорством
скрываетсЯ бессознательный, но глубокий героизм. „ругие не так выносливы,
они охотно ЯвлЯютсЯ в мрачное помещение медицинского пункта и простаивают в
очереди к полковому врачу. ‘реди этих людей, которые проходЯт перед ним
хмурые, как осенние вечера, попадаютсЯ настоЯщие человеческие развалины.
Џриемный покой помещалсЯ в комнате нижнего этажа; мебель была сдвинута
в угол. €з открытого окна доносилсЯ голос врача, и, вытЯнувшись, можно было
разглЯдеть за столом и его самого, в пенсне и с галунами. Џеред ним стоЯл
какой-нибудь беднЯга, полуголый, с кепи в руке, с курткой, перекинутой
через плечо, или в спущенных штанах. ‘квозь облик солдата проступал
горестный образ человека. Љаждый пыталсЯ разжалобить, показываЯ свои
набухшие багровые вены, руку в обрывке грЯзного бинта, разъедаемую
какой-нибудь упорной раной, чахоточную грудь с выступающими ребрами. ‚рач
был прекрасный человек и, видимо, хороший медик. Ќо теперь он едва бросал
рассеЯнный взглЯд на обнаженные Язвы, и до нас долетал его однообразный
вердикт:
- ‡доров. ѓоден в строй. ЉонсультациЯ без наказаниЯ.
"Љонсультации", попросту возвращавшие солдата в строй, следовали одна
за другой. Ќикто не был освобожден от окопов, и никто не смел протестовать.
Ћдин только раз повысилсЯ хриплый и жалобный голос какого-то солдата,
натЯгивавшего свои лохмотьЯ. ‚рач поднЯл голову, взглЯнул на него, что-то
добродушно сказал, затем голос его стал вдруг серьезным:
- —то ж делать, голубчик, Я не могу тебЯ освободить. Њне даны
инструкции. Џотерпи. ‚едь ты еще в силах.
€ одна за другой на улицу выходили уродливые фигуры, едва передвигаЯ
ноги, опираЯсь друг на друга, точно скованные вместе, и бормотали:
- Ќичего не поделаешь. Ќичего.
•ворый Њелюсон, длинноносый, с красными пЯтнами на скулах, сидел рЯдом
с нами, бездельниками, и утро, казалось, составлЯло нам компанию. Њелюсон
не пошел на осмотр, но сказал:
- Ќынче еще сойдет; но завтра Я забастую. ‡автра...
Ќикто не обратил вниманиЯ на слова Њелюсона. Љто-то возле нас сказал:
- Ђ ведь эти инструкции врачу - скверный признак.

x x x

‚ то же утро на перекличке командир, уткнувшись носом в бумагу,
сказал: "Џо приказу высшего командованиЯ..." € стал перечислЯть
скороговоркой имена солдат из другого полка нашей бригады, расстрелЯнных за
неповиновение. ‘писок был длинный. Љогда его начали зачитывать, пробежал
глухой ропот. Ќо по мере того как называли имена, по мере того как мертвые
толпой обступали нас, мы замолкали; от этого соприкосновениЯ с призраками
казненных повеЯло ужасом, и все опустили головы.
’о же самое повторилось и в следующие дни. Џосле одной переклички
командир, редко поЯвлЯвшийсЯ у нас, собрал на пустыре четыре роты при
оружии. Ћн говорил, что на всех фронтах положение необычайно благоприЯтно
длЯ нас и решительнаЯ победа не за горами. Џообещал: "‘коро будете дома", -
и впервые улыбнулсЯ нам. Ћн сказал:
- „рузьЯ мои, Я не знаю, что будет, но в случае необходимости
рассчитываю на вас. Љак всегда, исполнЯйте свой долг и молчите. ‚едь это
так просто: молчать и действовать!
ђЯды разомкнулись, солдаты стали расходитьсЯ. ‚ернувшись на место
стоЯнки, мы узнали, что капитан проверЯет патроны и запасной провиант. …два
успели поесть, Њажора возмутилсЯ и стал жаловатьсЯ ’ермиту, который охотно
его выслушивал:
- ‚се это штучки проклЯтого капитанишки. Њы настоЯщие рабы!
‘казав это, он погрозил кулаком в сторону мэрии.
Ќо ’ермит пожал плечами, ехидно взглЯнул на него и сказал:
- „урацкие твои слова, вот что! „а разве этот офицеришка и все эти
дергунчики сами выдумывают приказы? Ћни просто-напросто раззолоченные
автоматы, не такие грошовые, как ты, но все же автоматы. …сли ты хочешь
уничтожить дисциплину, уничтожь войну, простофилЯ; это легче, чем сделать
ее приЯтной длЯ солдата.
Њажора был озадачен, да и другие тоже. Ђ Я подивилсЯ, с каким
искусством антимилитарист ухитрЯлсЯ давать уклончивые ответы, и всегда при
этом казалсЯ правым.
‚ следующие дни нас изводили маршировками и учением, все это делалось
длЯ того, чтобы офицеры могли прибрать к рукам солдат. Ћсобенно изматывали
нас учебные атаки. Џомню, как-то вечером мы брали штурмом лесистый холм. Њы
проваливались в Ямы, увЯзали в грЯзи, продирались сквозь колючий кустарник.
‚ернувшись с ученьЯ, солдаты падали рЯдом со своими мешками и, не в силах
даже поесть, засыпали тЯжелым сном.
‘реди ночи, когда все спали как убитые, за стеной вдруг раздалсЯ крик:
- ’ревога! ‚ ружье!
‘онные люди оторопело мигали слипающимисЯ глазами. ‚незапное
пробуждение казалось кошмарным сном. Ќо уже в раскрытую настежь дверь
потЯнуло холодом, по улице забегали свЯзисты, капралы уже зажигали свечи и
поднимали нас окриком, и мы, - кто сидЯ, кто на корточках, - собрали
наконец свои вещи, встали. Ќоги подкашивались, сердце щемило. Њы вышли и,
дрожа от холода, построились на темной улице.
Џерекличка, приказы и контрприказы, затем скомандовали: "‚перед!" - и
мы вышли с нашей стоЯнки такие же измученные, какими пришли. € двинулись
неизвестно куда.
‘начала шли привычным путем. ќто была все та же дорога, и мы
спускались по тем же широким, черным кручам.
Њы дошли до разрушенного стекольного завода, затем до каменоломни.
ђассвет окрашивал ее жидкой мутью и подчеркивал ее предельное запустение.
“сталость тормозила и делала вЯлым наше движение. ‹ица были бледные,
суровые и точно затЯнутые сеткой. ‘о всех сторон, меж сумерками неба и
ночью земли, нас подгонЯли крики: "‚перед!" € все труднее было отрыватьсЯ
от места привала.
Ќаш полк не единственный шагал в этих краЯх. ‘умеречнаЯ даль была
полна. ЏолЯми, вокруг каменоломни, непрерывно, без конца шли люди, и ноги
их, как плуги, вспахивали и бороздили землю. —увствовалось, что мрак
населен толпами и эти толпы идут во все четыре стороны неизвестного. ‡атем
глинистые, бесплодные трупы полей, изрезанных несметными колеЯми, пошли под
уклон. —еловеческие туманы под пеплом тусклого рассвета спустились по
кручам. ‘ гребнЯ холма мне виден был весь полк, низвергавшийсЯ в пучины.
Љак и в тот далекий вечер, Я почувствовал величие и грозную силу толпы,
силу, котораЯ сметает все преграды, но все же подчинЯетсЯ каким-то
непреложным законам.

Ћстановились, передохнули. € даже у краЯ мрачной бездны кто-то из
солдат, забавы ради, подстрекал ’ермита на разговор о милитаризме и
антимилитаризме. ‹юди обступили этого маленького, тщедушного человечка,
размахивающего руками, и Я видел, как сквозь скорбную маску усталости на
потемневших лицах проступала улыбка. € снова надо было идти.
„о сих пор мы проходили здесь только в темноте, и теперь, глЯдЯ на эти
места, не узнавали их. ‘ тропинки, по которой мы гуськом спускались к
траншее, впервые перед нами открылась пустынЯ, по которой мы шагали столько
раз.
Ѓескрайны лагуны равнин. ирокие болотистые луга с засыпанными прудами
и островками туманных деревьев казались лишь отражением белесого неба,
затЯнутого грЯзными обликами. Ѓеловатые, похожие на ледЯные заторы насыпи
обрисовывали ползучую, извилистую линию окопов, откуда их постепенно
набросали лопатами. ќти рельефы, эти каналы тЯнулись сложной и бесконечной
сетью, вблизи испЯтнанной телами и обломками, вдали - сиротливой, точно на
какой-то мертвой планете. ‚идны были, куда глаз хватал, кольЯ заграждений,
четкие или сливающиесЯ в одну линию, бугры и чернильные клЯксы прикрытий.
Љое-где в окопах виднелись черные полосы, словно стены между стен; полосы
эти перемещались: то шли работники разрушениЯ. Ќа севере вздымалсЯ
островок, ощетинившийсЯ голыми деревьЯми, как морской берег мачтами. Ќебо
громыхало, но моросил дождь, и даже молнии были серыми над этой размокшей
пустыней, где целый полк терЯлсЯ, точно один человек.

Њы вступили на равнину, исчезли в траншее. Ћткрытое пространство
пересекал окоп, но он был неглубокий. Џод свист пуль, срезавших гребень
насыпи, нам приходилось ползти на животе по вЯзкому дну. ‚ узких проходах
груз наш застревал, и мы гребли руками, как пловцы, и ползли дальше под
смертоносным небом. Ќа секунду от тоски и напрЯжениЯ остановилось сердце, и
мне почудилось, словно в кошмаре, что надо мною смыкаетсЯ могильнаЯ теснота
этого рва. Ќаконец пытка кончилась, мы поднЯлись, с трудом осилив мешки.
Џоследние ракеты кровавым северным сиЯнием блуждали в небе. Ћгненные
зарницы приковывали взглЯды, столбы черного дыма вздымались, как кипарисы.
‘о всех сторон, впереди, позади слышалось ужасающее самоубийство снарЯдов.

x x x

ли под землей до вечера. ‚ремЯ от времени подтЯгивали мешок и кулаком
поправлЯли кепи, сползавшее на потный лоб: упади оно на землю, поднЯть его
было бы невозможно под шестерней этой машины на полном ходу; и снова мы
вступали в борьбу с пространством. ђука, сжимавшаЯ ружейный ремень,
перекинутый через плечо, отекла, и согнутый локоть ныл.
Њонотонным припевом доносились до менЯ жалобы Њелюсона, твердившего,
что дальше он не пойдет, но он все же шел, и когда свисток возвещал привал,
он натыкалсЯ на товарища, шагавшего впереди него.
—еловеческаЯ масса безмолвствовала. € величие этой немоты, это
покорное гнетущее шествие раздражали унтер-офицера Њаркасена: он жаждал
воодушевить нас. Ћн тормошил нас, подстегивал, подталкивал нашу цепь в
тесной траншее, прижимаЯсь на поворотах к стене, чтобы пропустить мимо себЯ
свой взвод. Ќо ведь он был без мешка.
‘квозь тЯжелый глухой топот, сквозь ласковую истому дремоты слышалсЯ
металлический голос Њаркасена; он отчитывал то одного, то другого:
- ѓде ты слыхал, свиньЯ, что патриотизм может существовать без
ненависти? —то ж, ты думаешь, можно любить свою страну и не чувствовать
ненависти к другим странам?
Љто-то в шутку заговорил о милитаризме - никто, кроме ’ермита, который
не шел в счет, не принимал этого слова всерьез. Њаркасен отчаЯнно завизжал:
- Њилитаризм французский и милитаризм прусский не одно и то же, потому
что один французский, а другой - прусский.
Ќо чувствовалось, что все эти споры обескураживают его и утомлЯют. Ћн
тотчас же мрачно замолк.

Ћстановились длЯ сторожевой службы в местности, где мы никогда не
были, и, верно, поэтому она показалась нам хуже других. Џришлось
рассыпатьсЯ поодиночке и всю ночь бегать по открытой траншее, спасаЯсь от
нырЯющих сверху снарЯдов. ќта ночь была сплошным грохотом, а мы были
рассеЯны среди черных луж и землистых декораций - не призраков ли? “тром
пошли дальше, ослепленные и черные, как ночь. ‚ головной колонне кричали:
"‚перед!" Њы напрЯгали последние силы, спешили, и наша промокшаЯ,
окоченевшаЯ толпа шла под сводами туч, что рушились и загорались, шла
жертвой судьбы, имени которой подыскать не было времени и котораЯ давала
лишь чувствовать свою силу, как бог.
ЊокраЯ равнина, - мы видели ее через выемки в бруствере, - казалось,
полыхала от краЯ и до краЯ, а небо было лишь гигантским и безотрадным дымом
земли.

„нем, далеко от этого места, скомандовали: "‘той!" - и тЯжкий гул
шагов вздыбилсЯ и смолк. ‚ траншею мы ввалились с грузом за плечами, когда
другой отрЯд оттуда уходил; из этой канавы видна была железнодорожнаЯ
насыпь. Ђмбразура бойницы - как рама, и в ней - домики, лачуги, сады с
развороченной землей, похоронившей цветы и траву, огороды, замаскированные
частоколом, развалины каменных стен с красноречивыми обрывками афиш, -
уголок, сохранивший следы искусственного мира человеческих дел и обмана.
†елезнодорожнаЯ насыпь была близко, и в сети проволочных заграждений,
отделЯвших нас от полотна дороги, как мухи, запутались трупы.
„ожди сгноили их, времЯ разрушило. ‚ неестественных позах, голова с
кулачок, болтались они на проволоке. —асами не отводили мы глаз от этой
страны, огражденной колючей изгородью и населенной людьми, не касавшимисЯ
земли. Ћдин был виден особенно отчетливо, он покачивалсЯ на ветру, как щит,
насквозь пробитый сотнЯми пуль, и там, где было сердце, зиЯла дыра. „ругой
призрак, совсем близко от нас, должно быть, давно истлел, и сберегала его
только одежда. € когда вечернЯЯ тень начала подавлЯть нас своим величием,
поднЯлсЯ ветер; ветер встрЯхнул мумию, и она рассыпалась трухой перегноЯ и
пыли. € на том месте, где был человек, пространство потемнело,
взъерошилось, и вихрь разметал останки солдата и похоронил их в небе.
Љ концу днЯ пронзительный свист пуль усилилсЯ. ‘вист этот хлестал,
сверлил нас. Џредосторожности, которые мы принимали, наблюдаЯ за
окрестностью, подстерегавшей нас, Явно раздражали Њаркасена. Ћн что-то
замышлЯл. ‚друг он решилсЯ и победоносно крикнул:
- ‘мотрите!
Ћн взобралсЯ на бруствер, выпрЯмилсЯ, в слепом безрассудстве, с
простодушием апостола, который показывает людЯм пример и отдает им свое
сердце; он погрозил кулаком в пространство и крикнул:
- ‘мерть бошам!
Ћн соскочил с насыпи, еще возбужденный порывом самопожертвованиЯ и
веры.
- ќто уж лишнее, - ворчали солдаты в траншее; они остолбенели: редкое
зрелище - живой человек среди белого днЯ стоит, неизвестно зачем, на
бруствере, на линии огнЯ. € эта отвага была непонЯтна им, но восхищала.
- ‹ишнее? ’ак вот же!
Њаркасен снова вскочил на насыпь, вытЯнулсЯ, худой, длинный, как
жердь, и, поднЯв руки, закричал:
- џ верю только в славу ”ранции!
Ќичего другого длЯ него уже не существовало: он весь был убеждение.
…два успев крикнуть эти слова в невидимый ураган, он раскинул руки,
вычертив крест в синеве неба, перекувырнулсЯ и грузно свалилсЯ в траншею.
Ћн упал на живот. Њы окружили его. Ћн вздрогнул, перевернулсЯ на спину;
руки его вЯло дергались, глаза закатились. ‚округ него расплывалось
кровавое пЯтно, и мы отступили, чтобы наша грубаЯ обувь не коснулась его
крови.
- Ћн умер, как идиот, - сказал Њарга сдавленным голосом. - Ђ хорошо,
черт возьми!
Ћн снЯл кепи, неуклюже поклонилсЯ и стоЯл с опущенной головой.
- Ќа смерть пойти ради идеи... ќто хорошо, - пробормотал ‚идам.
- •орошо! •орошо! - слышались голоса.
€ слова эти падали, как лепестки, на тело убитого солдата.
- Ђ где его кепи? Ћн дорожил им, - жалобно спросил его ординарец Ћбо,
оглЯдываЯсь по сторонам.
- Ќаверху, понЯтно. џ поищу, - сказал ’ермит.
€ чудак пошел на поиски реликвии. Ћн тоже спокойно поднЯлсЯ на
бруствер, но пригнулсЯ. Њы видели, как он, щуплый, проворный, точно
обезьЯна, обшаривал землю на страшном гребне. Ќаконец нашел кепи, спрыгнул
в траншею. ‚се его бородатое лицо, глаза светились улыбкой, и меднаЯ блЯха
позвЯкивала на мохнатой руке.
’ело поднЯли. „вое понесли его. ’ретий шел следом и нес кепи. Љто-то
сказал: "„лЯ него война кончилась!" € в то времЯ, когда мертвого несли в
тыл, нас снова собрали, и мы снова пустились в путь, к неизвестному. Ќо чем
ближе мы подходили, тем дальше все отступало назад, даже событиЯ.

x x x

Ѓлуждали по окопам пЯть дней, шесть дней, почти без сна. ‘тоЯли
часами, ночью, днем, выжидаЯ, когда освободЯтсЯ где-то ходы сообщениЯ. Ѓез
конца отступали, и снова нас гнали вперед. ЋхранЯли траншеи, приткнувшись в
каком-нибудь зловещем открытом углу, в черной тьме или под огнем. Њы были
обречены созерцать одни и те же бездны.
„ве ночи надрывались, восстанавливаЯ старые окопы третьей линии,
накладывали заплаты на заплаты; исправили длинный остов подгнивших и черных
креплений; прочистили пересохшую канаву, забитую отбросами, объедками,
обрывками истлевшей одежды и военной амуниции, обломками оружиЯ, - нечто
вроде свалки городского и лесного хлама - грЯзной, эпически грЯзной,
грЯзной до бесконечности. Ќочью работали, днем прЯтались. Ђ когда нас
будили, уже угасала мутнаЯ вечернЯЯ зарЯ: вечнаЯ ночь нависала над землей.
Ќо едва унылый рассвет начинал разгонЯть тьму, мы бросали работу и
один за другим зарывались в поры. ‹ишь отголосок гула проникал в эти
глубины, но землЯ содрогалась, как при землетрЯсении. Њы видели друг друга,
только закуриваЯ трубку. ‚се были в полном снарЯжении, готовые выступить в
любую минуту; запрещено было снимать тЯжелую, гремЯщую цепь патронных
сумок.
џ слышал, как кто-то сказал:
- ‚ нашей стране полЯ, дороги, море, каких нет нигде.
€ во мраке пещеры, похожей на пещеру первобытных людей, Я видел руку,
котораЯ жила созерцанием этих полей и морЯ, пыталась изобразить их и
удержать; или Я видел в кольце мутного света четырех солдат, игравших в
манилыо, и карты, казалось, приобщали их к частице прошлой жизни; или Я
видел, как Њарга размахивал социалистической газетой, выпавшей из кармана
’ермита, и покатывалсЯ со смеху, глЯдЯ на испестрившие ее пробелы. Ђ Њажора
клЯл жизнь, то и дело прикладывалсЯ к флЯге и тЯнул, пока дух не
захватывало; с его усов стекали капли, а он говорил, что длЯ него вино -
единственное средство вырватьсЯ из этой клетки. ‡атем сон убивал жесты,
слова, мысли. џ твердил про себЯ одну и ту же фразу, стараЯсь вникнуть в ее
смысл, а сон одолевал менЯ, первобытный сон, такой тЯгостный, такой
глубокий, что казалось, кроме сна, на земле не существует ничего и что наши
действиЯ - лишь зыбь на поверхности сна, который неизменно возвращаетсЯ,
наполнЯЯ тело человеческое ночною тьмой.
‚перед! ќту тьму вырывают из нас по частЯм. ’ела, одурманенные
ласковым Ядом сна, признаниЯми и призраками, вздрагивают, разгибаютсЯ.
‚ыбравшись из норы, из спертого воздуха подземельЯ, спотыкаЯсь, выходишь в
ледЯное пространство, бескрайное пространство, где нет никаких запахов. ‚о
времЯ коротких остановок, таких коротких, что кажетсЯ, будто люди просто
запнулись, опираешьсЯ на насыпь, бросаешьсЯ на нее. Ћбнимешь землю, - ведь
только ее и можешь обнЯть!
‡атем движение снова подхватывает нас. ђитмом мерных толчков,
напрЯжением каждого шага, стесненным дыханием оно все больше сковывает нас
и внедрЯетсЯ в нас. Ћно принуждает отдаватьсЯ в голове, звучать во всем
теле негромкое слово: "‚перед!" - дольше неумолчных воплей бомбардировки.
Ћно принуждает нас делать скачки к востоку и к северу, скачки протЯжением в
целые дни и ночи. Ћно превращает нас в цепь, котораЯ движетсЯ с лЯзгом
стали - с механическим позвЯкиванием ружьЯ, штыка, патронов и флЯги,
поблескивающей на почерневшей амуниции, как болт. Љолеса, шестерни, машина.
‚идишь, как жизнь и реальность вещей колотЯтсЯ друг о друга, изнашиваютсЯ и
выковываютсЯ.
Њы знали, что идем к какой-то трагедии, известной начальникам; но
главнаЯ трагедиЯ была в том, чтобы дойти.

x x x

Ќас перебрасывают на другой участок. ђасстаемсЯ с окопами, выходим на
поверхность земли. Њы стоим на склоне высокой горы, она скрывает неприЯтелЯ
и нас прЯчет от него.
‚ тот вечер, когда мы вышли из окопов, землЯ была океаном тумана, в
котором плавали плоские равнины с призраками деревьев, и весь мир колыхалсЯ
в этом тумане, и мы в нем плыли. ‘ыраЯ мгла превращала холод в нечто
материальное, и от его прикосновениЯ нас бросало в леденЯщий озноб.
Љакое-то зловоние подкрадывалось к нам, окружало нас, и порой рЯды белесых
крестов на нашем долгом пути внЯтно говорили о смерти.
’о была десЯтаЯ ночь, и эта ночь, завершившаЯ прежние ночи, казалась
длиннее всех. „али ухали, рычали, грохотали, внезапно обрисовывали в
саванах тумана гребень холма, и при вспышках света Я видел спину солдата,
шагавшего впереди менЯ. џ не отрываЯсь смотрел в эту спину, видел овчинную
куртку, поЯс, ремни, которые врезались в тело, подсумки, набитые патронами,
штык и кирку, сдвинутые назад, круглые сумки, винтовку в чехле, тЯжелый,
высоко подтЯнутый мешок, - чтобы легче было пробиратьсЯ в узких ходах, -
одеЯло, подстилку, полотнище палатки, сложенное гармоникой, и поверх всего
этого - котелок, побрЯкивающий над головой, как заунывный колокол. Љакую
громоздкую, грузную и мощную массу представлЯет солдат в полном снарЯжении,
если смотреть на него вблизи и смотреть только на него!
Ћднажды - приказ ли был ошибочный, либо его не понЯли - рота сбилась с
шагу, ее оттеснили назад, рЯды рассыпались, и люди бестолково топтались на
склоне горы. —еловек пЯтьдесЯт - все, как один, в овчинных куртках -
растерЯнно бегали взад и вперед, а вокруг этого сборища безвестных, темных,
жалких существ метались унтеры и, ругаЯсь, выстраивали рЯды. ЏорЯдок
восстановилсЯ, и в дымчатых и голубоватых шлейфах, тЯнувшихсЯ от ракет, Я
снова увидел, как под темным длинным телом роты закачались маЯтники шагов.

x x x

Ќочью роздали водку.
Џри свете фонарЯ, поблескиваЯ, задрожали, задвигались флЯги. ‚озлиЯние
это вызвало на минуту ощущение животной радости и подъема. ’ерпкаЯ жидкость
пробудила скрытые инстинкты, наделила нас воинственной выправкой и
заставила сжать винтовку в победоносной жажде убийства.
Ќо все же ночь оказалась сильнее мечты. ЃогинЯ, разгорЯчившаЯ наши
головы и руки, вскоре покинула нас, и хмель славы ничему не послужил. €
даже воспоминание об этом переполнЯло сердце горечью.
- ’ы видел, здесь нет окопов? - ворчали люди.
- Џочему же здесь нет окопов? - спросил какой-то придира. - ‘тало
быть, шкуру солдата ни во что ставЯт?
- Ѓолван! - крикнул капрал. - ‡ачем тебе окопы сзади, когда они есть
впереди. Ѓолван!

x x x

- ‘той!
Џри свете прожектора перед нами проходил штаб дивизии. Љазалось, по
черной долине шла процессиЯ принцев, покинувших свой подземный дворец. Ќа
обшлагах, на рукавах, вокруг шеи мерцало и фосфоресцировало золото галунов,
значков и шитьЯ; золотые нимбы украшали головы этих блистательных
призраков.
Ћслепительное видение подхлестнуло и властно разбудило нас, как
разбудило ночь.
‘олдат оттеснили на край оползавшей крутизны, чтобы освободить дорогу,
и, столпившись, они смотрели из мрака. ‚ажные особы одна за другой попадали
под пыльное опахало солнца и загорались светом на протЯжении нескольких
шагов. ‚ темноте человеческие тени несмело, полушепотом говорили о тех, что
проходили, как факелы.
Џервыми шли, расчищаЯ дорогу штабу, ротные и батальонные офицеры. ќтих
знали. €з мрака раздавались простодушные замечаниЯ, похвалы и проклЯтиЯ:
одни офицеры - заботливые, смекалистые, другие - пьЯницы либо негодЯи.
- ќтот подводил солдат под расстрел!
- ‡а этого душу отдать не жалко.
- Џехотного офицера, если он делает все, что от него требуетсЯ,
непременно ухлопают, - говорит Џеликан.
- Ђ если нет, так это случайность.
- ‚ ротных офицерах есть и черное и белое. ‚ общем, вот что Я тебе
скажу: они тоже люди. Ђ это уже твое счастье, - к хорошему попадешь в руки
или к плохому. Ќичего не поделаешь. „ело случаЯ.
- ’ем хуже длЯ нас.
‘олдат, сказавший это, бледно улыбнулсЯ, попав в полосу света,
падавшего от начальников. Ќа его лице была написана покорность, и Я
вспомнил улыбку, подмеченную мною когда-то на лицах скромных ремесленников.
’е, что менЯ окружают, думают: "’ак приказано", - и не заглЯдывают в
будущее; безликие, они притаились во мраке невидимой черной толпой.

‡атем шли офицеры, о которых не говорили, потому что их не знали. ќти
незнакомые начальники занимали солдат больше, чем знакомые. Џроходили все
более и более важные персоны, на кепи их красовались все более широкие
галуны. € вот тени смолкли. Џохвалы и порицаниЯ, адресованные тем, кого
видели в деле, терЯли здесь смысл, и все будничное отступало. ќти просто
ослеплЯли.
‘уеверное поклонение это вызвало у менЯ улыбку. Ќо вот поЯвилсЯ
дивизионный генерал; он шел один, как свЯщеннаЯ особа: аксельбанты, молнии,
галуны его свиты поблескивали на почтительном расстоЯнии. € мне почудилось,
что передо мной предстал рок: волЯ этого человека. Ќепроизвольный страх
перед ним ослепил менЯ.

- Њешок на спину. ‚перед!
‘нова взвалили мешок, тЯжестью и формой подобный Ярму; с каждой
минутой он все больнее давит на плечи. € снова пошли. Џолчища наши покрыли
огромное пространство, под нашими ногами дрожали каменистые склоны. џ низко
опустил голову, но не слышал своих шагов - так сливались они с другими. € Я
упорно твердил, что надо преклонЯтьсЯ перед разумной силой, приводЯщей в
движение всю эту несметную массу, перед силой, котораЯ говорит или
приказывает говорить: "‚перед!", или: "’ак надо!", или: "’ебе этого не
понЯть!" - перед силой, бросившей целый мир, который мы представлЯем, в
такой головокружительный вихрь, что мы даже не замечаем, куда он нас несет,
в какие бездны низвергает, невидимые нам, потому что это - бездны. Ќам
нужны руководители, которые знают то, чего мы не знаем.

x x x

“сталость росла, превышала наши силы, и казалось, что тела наши
разбухают с каждым шагом! ‡атем перестали думать об усталости. ‡абыли о
ней, как забыли число дней и даже названиЯ дней. …ще один шаг, еще один
шаг - и так все времЯ.
Ќесчастный солдат-пехотинец, осужденный на вечную ходьбу. ‚ечный †ид!
‚от идет он единицей математической четырехзначной шеренги или в цепи по
окопам, квадратный, обвешанный железом, одинокий-одинокий. ‚от идет он
рЯдом с другими, сгорбившись, почти падаЯ ничком, волоча ноги, натыкаЯсь на
трупы. Њедленно, изо днЯ в день, ранит его тЯгучесть времени, бесконечнаЯ
повторность движений, огромность событий. …го давит тЯжесть собственных
костей и мышц, человеческий вес. Џривал на десЯть минут - солдат валитсЯ на
землю.
"Ќе успеешь поспать!" - "Ќе беда", - говорит он и блаженно засыпает.

x x x

€ вдруг мы узнаем, что ничего не будет! Ќаша роль кончена, и мы
возвратимсЯ на отдых. ‘лух облетел всех. Ћднажды вечером сказали: "Њы идем
назад", - хотЯ шли мы все прЯмо, и неизвестно было, идем мы вперед или
назад.

‚ печи длЯ обжиганиЯ извести, мимо которой мы проходим, горит огарок
свечи, и при этом скудном свете видны четыре человека. ‚близи можно
разглЯдеть, что здесь солдат стережет трех пленных. ќти неприЯтельские
солдаты в зеленоватых и красных отрепьЯх вызывают в нас сознание нашей силы
и уверенность в победе. Ќесколько голосов на ходу окликают их. Ћни
испуганы, отупели, подпирают кулаками щеки, и от этого лица их принимают
форму уродливых треугольников. €ногда под ударом резкого вопроса они как
будто приподымают голову и неловко пытаютсЯ ответить.
- —то он сказал, вон тот? - спрашивают сержанта Њюллера.
- ѓоворит: война не по их вине, виновато начальство.
- ‘котина! - бурчит Њарга.
Њы поднЯлись на холм, спускаемсЯ по другому его склону. ЏетлЯЯ,
сползаем вниз к адским огнЯм, вспыхивающим вдали. “ подошвы холма
останавливаемсЯ. —ас совсем не поздний, но кажетсЯ, что уже вечер: день
ненастный, небо затЯнуто грЯзными облаками химических газов и все в
каких-то черных точках. Љ войне присоединЯетсЯ гроза. џ услышал, как,
заглушаЯ Яростный рев снарЯдов, прокатились мирные раскаты грома.
Ќас выстраивают в траншее. Џеред нами от самого горизонта спускаетсЯ
отлого широкаЯ ложбина; бурЯ раскачивает кусты и деревьЯ, треплет их темные
космы. Џорывами дует холодный ветер, набухший дождем, а по траектории
снарЯдов - реки и лавины грохота. ’Яжелое бурое небо мечет железо и дымное
пламЯ; внизу, в желтом просвете, как виселицы, торчат остовы деревьев.
‡емлЯ разрыта. Џласт почвы местами сорван: обнажены недра мира, красноватые
и меловые. ‚сюду, куда ни взглЯнешь, - бойнЯ.
Ќичего не остаетсЯ, как сесть и прислонитьсЯ поудобнее. Њожно
передохнуть, пожить еще немного, посидеть спокойно; ведь мы наделены
способностью не видеть ни прошлого, ни будущего.

XIII

Љ“„Ђ €„…њ ’›?

Ќо скоро всех нас охватывает дрожь.
- ‘лышишь? Џерестали... ‘лышишь?
‘вист пуль прекратилсЯ, орудийные залпы смолкли. ‡атишье это
фантастично. € чем дальше, тем сильнее оно переполнЯет нас какой-то
животной тревогой. Њы жили в вечном шуме; затаившись, он встрЯхивает,
пробуждает нас и может довести до сумасшествиЯ.
€ вот мы топчемсЯ, всматриваемсЯ и вдруг замечаем, что всЯ котловина
шевелитсЯ.
- —то это?
Џротираем веки, таращим глаза. Ѓез всЯких предосторожностей высовываем
головы над обвалившейсЯ насыпью. ‘прашиваем: "‚идишь?"
‘омнений нет: тень ползет всюду, куда ни взглЯнешь. ‚ далЯх нет ни
одной точки, где тень не ползет.
Љто-то говорит наконец:
- Ќу, понЯтно, это боши!
’огда замечаем на отлогом скате равнины необозримые географические
контуры: армиЯ движетсЯ на нас!

x x x

‚незапно обрушиваетсЯ страшный треск - и позади и впереди - и замыкает
нас, темных, на дне огненной долины. Ћгненный ураган освещает человеческую
равнину, ползущую по равнине земной. Ћн освещает ее на всем пространстве,
несметную: первые колонны, выступившие вперед, чуть колышутсЯ и образуют на
белой, как мел, земле рЯды точек и линий, напоминающие какие-то письмена.
ќта живаЯ громада приводит нас в оцепенение и превращает в немых.
‡атем мы начинаем понимать, что все это множество, исток которого скрыт от
нас, все оно находитсЯ под ужасающим обстрелом наших
семидесЯтипЯтимиллиметровых орудий; снарЯды пролетают над нашими головами и
падают где-то далеко от нас. ѓигантские столбы дыма, рассекаЯ рЯды
лилипутов, скачут, как боги ада. Њолнии взрывов вонзаютсЯ в это
распластанное по земле тело. Ћно сплющено и горит клочьЯми, и толпы ползут
пылающим костром.
Ќе останавливаЯсь, они ползут на нас. ѓоризонт выбрасывает все новые и
новые волны. ‘лышно, как нарастает рассеЯнный негромкий гул. €здали всЯ эта
неистоваЯ иллюминациЯ, все эти глухие взрывы напоминают праздничный город
вечером.
Ќичего не поделаешь против мощи этого натиска, против его численной
мощи. ‘лышишь орудийные залпы и понимаешь их ничтожество. ‚сЯ эта жизнь
топит огонь и сталь и снова смыкаетсЯ, как море.
- Ћткрыть огонь!
Њы стрелЯем ожесточенно. Ќо у нас мало патронов. ‘ тех пор как мы
находимсЯ на первой линии, никто не проверЯет наше снарЯжение, и многие из
нас, особенно за последние дни, побросали часть груза, терзавшего бока и
живот и сдиравшего кожу. ’е, что подходЯт, не стрелЯют, и поверх неопалимой
купины нашей линии видно, как все новые волны набегают с востока. Ћни идут
тесными рЯдами, как будто они спаЯны друг с другом. Ћни не прибегают к
помощи ружей. …динственное их оружие - несметность. Ћни идут похоронить нас
под своими ногами.
‚друг порыв ветра доносит запах эфира. „ивизии, наступающие на нас,
пьЯны! Њы убеждаемсЯ в этом, говорим об этом с ужасом:
- Ћни горЯт, они горЯт! - кричит, срываЯсь, голос человека, который
стоит рЯдом со мной, плечи его вздрагивают при каждом выстреле его ружьЯ.
Ћни приближаютсЯ. ЋгненнаЯ рампа наших выстрелов освещает их снизу;
уже можно различить силуэты солдат. Ћни идут стройно и в то же времЯ
нестройно. ‚идишь деревЯнные фигуры, угадываешь окаменелые лица; ружьЯ
висЯт на ремнЯх, руки пусты. Ћни идут, как лунатики, способные лишь
передвигать ноги, и будто поют. ЋрудиЯ продолжают сокрушать в гуще
неприЯтельскою нашествиЯ живые стены и зданиЯ. —етко вырисовываютсЯ
силуэты: они падают, поодиночке и целыми гроздьЯми; и лица - как факелы.
’еперь они совсем близко, шагах в пЯтидесЯти, они дышат нам в лицо
эфиром. Њы не знаем, что делать. Џатронов больше нет. Њы примкнули штыки; в
уши врываетсЯ невнЯтный, безостановочный гул, исходЯщий из их глоток, и
глухой рокот надвигающегосЯ наводнениЯ.
‘зади нас разноситсЯ крик:
- Џриказ отступить!
ЌагибаемсЯ и уходим из окопов через запасные выходы. Ќас немного, а
казалось, нас было множество; окопы быстро пустеют, и мы подымаемсЯ на
холм, с которого недавно сюда спустились. ЏодымаемсЯ к нашим
семидесЯтипЯтимиллиметровым орудиЯм, скрытым за гребнем холма; они еще
грохочут. ЏодымаемсЯ наугад, без прикрытиЯ, неизвестными дорогами, по
грЯзным колеЯм; окопов здесь нет. ‚о времЯ этого невеселого восхождениЯ мы
на виду, но в нас не стрелЯют. …сли бы стали обстреливать, всех бы
перебили. Ќе оглЯдываЯсь, мы подымаемсЯ медленной перебежкой, рывками,
шатаЯсь от одышки, и нас преследует, подгонЯет вой этих волн утопленников.
‚збираемсЯ по содрогающимсЯ склонам ревущего вверху вулкана; бежим от
наготы пространства под кров сумрака. ‚месте с нами взбираютсЯ пустые
батареи, лошади, дым, весь современный ужас. € каждый торопит отступление,
и отступление торопит каждого; мы подымаемсЯ; тЯжесть тела тЯнет нас назад,
ноги подкашиваютсЯ; мы подымаемсЯ, согнувшись под тЯжестью мешков,
безропотно, как скот, и наше дыхание точно шепот, точно одно бесконечное
слово.
‘ вершины мы видим бушующее внизу наводнение, глухо рокочущее и
черное; оно захлестывает окопы, брошенные нами, и как будто уже движетсЯ
дальше. Ќо глаза наши и уши зачарованы двумЯ батареЯми, между которыми мы
проходим: они стрелЯют в несметные толпы наступающих, и каждый выстрел
вонзаетсЯ в жизнь. Ќикогда еще зрелище действующей артиллерии не казалось
мне таким патетическим. ЋрудиЯ лают и ревут невыносимым ревом, стволы
скользЯт взад и вперед по лафетам, подскакивают от толчков фантастической
четкости и силы.
‚ выемках, где укрыты батареи, в центре фосфоресцирующего веера,
мелькают силуэты артиллеристов, зарЯжающих орудиЯ. ђыжее зарево обжигает им
руки и грудь, когда они поворачивают замок. ‘ловно ожесточенные рабочие у
доменных печей: стволы орудий раскалены от выстрелов, сталь светитсЯ в
темноте.
‚от уже несколько минут стрелЯют реже. ’очно устали. …диничные
залпы... Ѓатареи замолкли, и вслед за погасшими взрывами гаснет сталь.
‚ бездне молчаниЯ раздаетсЯ жалоба артиллериста:
- Ќет снарЯдов!
‘умеречнаЯ тень снова водворЯетсЯ в небе, пустом теперь. •олодно.
Љругом - траур, таинственный и страшный. ‚ полумраке Я слышу стоны,
прерывистое дыхание, вижу тюки, спины, руки, вытирающие пот со лба, шалые
глаза. ‘нова приказ отступить; голос выдает волнение, он пугает нас, как
крик отчаЯниЯ. Њы растерЯнно топчемсЯ на месте, затем сходим вниз, идем
туда, откуда пришли, и толпа тЯжело ползет по своим следам и приближаетсЯ
еще на один шаг к бездне.

x x x

‘пустившись по склону холма, попадаем в ложбину: перед нами снова
холм. ЋстанавливаемсЯ передохнуть, готовые ринутьсЯ дальше при первых
вестниках наводнениЯ. Њы стоим среди луга. Ќи траншей, ни прикрытий.
“дивлЯемсЯ, что не видно подкреплениЯ. €дем среди какой-то пустоты...
‘адимсЯ где придетсЯ. € вдруг один из солдат, почти уткнувшись лбом в
колени, говорит, высказываЯ общую мысль:
- Њы не виноваты.
‡десь же стоит лейтенант. Ћн подходит к солдату, кладет руку ему на
плечо и ласково говорит:
- Ќет, друзьЯ, вы не виноваты.
‚ эту минуту к нам присоединЯетсЯ несколько отделений пехоты; говорЯт:
"Њы из арьергарда". Љто-то добавлЯет, что наверху две наши батареи уже
взЯты. ђаздаетсЯ свисток.
- агом марш!
Ћтступление продолжаетсЯ.
Ќас всего два батальона; впереди и позади нас ни одного французского
солдата. Ќезнакомые соседи: разношерстные, отбившиесЯ от своих частей,
растерЯнные солдаты инженерных войск и артиллеристы; незнакомые соседи, они
подходЯт и уходЯт, словно рождаютсЯ и словно умирают.
Ќа одну минуту в приказах высшего командованиЯ происходит какаЯ-то
путаница.
Ќеизвестно откуда поЯвившийсЯ штабной офицер бежит навстречу нам,
затем останавливаетсЯ и драматическим голосом кричит:
- Ќесчастные, что вы делаете? —то вы делаете? ‚перед, во имЯ ”ранции!
‡аклинаю вас, вернитесь!
‘олдаты ошеломлены и ничего не понимают: не будь приказа, им и в
голову не пришло бы отступить.
- ‚ чем дело? Ћтступили потому, что нам приказали отступить.
Њы повинуемсЯ. ѓотовы идти обратно. —асть отрЯда уже пошла, зовут
товарищей:
- ќй, вы там! ‚ыходит, что надо поворачивать оглобли!
Ќо приказ отступить повторЯетсЯ, и уже решительно; повинуемсЯ, ругаЯ
брехунов, и поток уносит с собой офицера, отдавшего контрприказ.
аг наш ускорЯетсЯ, становитсЯ стремительным, растерЯнным. Ќас
увлекает какой-то порыв, которому мы подчинЯемсЯ, не знаЯ, откуда он
исходит. Ќачинаем подыматьсЯ на другой холм, в темноте он кажетсЯ высокой
горой.
„обравшись до первых уступов, мы слышим вокруг себЯ, совсем близко,
страшное пощелкиванье и протЯжный мЯгкий свист - точно косЯт траву. €здали
с неба несетсЯ равномерное постукивание, и тот, кто в эту ужасающую грозу
на секунду оборачиваетсЯ, видит, как по горизонтали зажигаютсЯ гребни
облаков. Џонимаем, что на вершине, брошенной нами, неприЯтель установил
пулеметы и что место, где мы находимсЯ, рассекают клинки пуль. ‚округ менЯ
солдаты летЯт кубарем, скатываютсЯ вниз с проклЯтиЯми, стонами, криками.
–еплЯютсЯ друг за друга, сталкиваютсЯ, словно в драке.
“целевшие достигают наконец вершины холма. ‚ эту минуту лейтенант
кричит звонким, пронзительным голосом:
- Џрощай, моЯ рота!
‚идим, как он падает и как его подхватывают те, что еще живы.
ЏоднЯлись на вершину, спускаемсЯ на несколько шагов по другому склону
и ложимсЯ на безмолвную землю.
Љто-то спрашивает:
- Ђ лейтенант?
- “мер.
- ќх, - говорит солдат, - как он с нами простилсЯ!

Ћтдышались немного. „умаем лишь об одном: наконец мы спаслись и
наконец лежим.
Џиротехники пускают ракеты, чтобы обследовать позиции, с которых мы
ушли. Ќекоторые из нас решаютсЯ взглЯнуть в ту сторону. Ќа вершине первого
холма, там, где стоЯли наши орудиЯ, длинные ослепительные зонды
обнаруживают ползучую волнистую линию. ‘лышны удары заступов и деревЯнных
молотков.
Ћни приостановили наступление. Ћни укреплЯютсЯ там. ђоют окопы и
устанавливают проволочные заграждениЯ - когда-нибудь придетсЯ их брать. Њы
смотрим, растЯнувшись на животе, или стоЯ на коленЯх, или сидЯ; пустые
ружьЯ валЯютсЯ рЯдом с нами.
Њарга размышлЯет, покачиваЯ головой, и говорит:
- Ѓудь там проволочные заграждениЯ, они бы их задержали. Ќо у нас не
было проволочных заграждений.
- Ђ пулеметы? Људа же девались наши пулеметы?
џсно, что здесь какаЯ-то огромнаЯ оплошность командованиЯ.
Ќеосмотрительность: подкреплений не было, не подумали о подкреплениЯх. Њало
было орудий, мало снарЯдов длЯ заградительного огнЯ; мы видели своими
глазами, как обе батареи прекратили стрельбу в разгаре боЯ: никто не
подумал о снарЯдах. ‚о всей этой огромной зоне не было защитных укреплений,
не было траншей: никто не подумал о траншеЯх.
ќто Ясно даже простым солдатам.
- —то ж делать! - говорит один из нас. - ‚иновато начальство.
’ак говорЯт и так еще говорили бы, если бы нас не поднЯла и не увлекла
суета нового перехода и не поглотили заботы более близкие и более важные.

x x x

Ќе знаем, где мы.
ли всю ночь. “сталость еще больше сгибает наши спины, еще больший
мрак гудит в голове. ли ложем долины. Ќабрели на окопы, потом на людей.
Ќасыпи в ходах сообщениЯ обваливаютсЯ и оседают, землЯ сквозь мешки сочитсЯ
грЯзью, почерневшие подпорки гниют, точно куски трупа; эти ходы выводЯт в
широкие тупики, там - суета: командные посты или перевЯзочные пункты. Ћколо
полуночи, в золотой полоске приоткрытой двери убежища, мы увидели офицеров,
сидевших за белым столом: скатерть или карта. ‚озглас: "‘частливцы!" ђотные
офицеры подвергаютсЯ опасности, как и мы, но только во времЯ атак и смены,
мы же страдаем все времЯ. Ћни не знают ни дежурств у бойницы, ни мешка, ни
нарЯдов. ’о, что длительнее, - тЯжелее.
€ снова потЯнулись рыхлые землЯные стены, зиЯющие пещеры. ‡анимаетсЯ
утро, тЯгучее и тесное, как наша судьба. ‚ отверстиЯ землЯнок видны люди:
одни спЯт, другие тут же на коленЯх наскоро пишут письма, быть может
прощальные. Џодходим к перекрестку, забитому людьми. ‘мрад перехватывает
мне горло: не канава ли это, куда улицы, вырытые в земле, выбрасывают свои
нечистоты? Ќет: длинный рЯд носилок; они живые, на каждых носилках
разлагаетсЯ мертвец. ’ут же сераЯ полотнЯнаЯ палатка; полотно хлопает, как
флаг, и на этой трепещущей стене зарЯ освещает кровавый крест.

x x x

€ногда, с какой-нибудь высоты, Я вижу вдали геометрические чертежи, на
расстоЯнии такие неЯсные, такие пустынные, что Я не знаю, наша ли это
страна или чужаЯ: видишь и не знаешь. ‚зглЯд устает смотреть. Ќе видишь, не
можешь населить мир. Ћбщее у всех нас - лишь вечерние глаза да ночнаЯ душа.
€ вечно, вечно в окопах между зыбких, как волны, стен, пахнущих
хлором, серой бесконечной цепью, один за другим идут солдаты. Ћни идут
быстро, как только могут, как будто стены вот-вот сомкнутсЯ над ними. Ћни
идут сгорбившись, как будто вечно идут в гору, черные, с огромными мешками,
которые они без отдыха перетаскивают с места на место, точно скалы ада.
Њинута за минутой заполнЯем мы место подобных нам, что пронеслись здесь,
как ветер, или остались недвижимы, как землЯ.
ђасполагаемсЯ в воронке отдохнуть. Џривалив мешки к бугристым стенам,
прислонЯемсЯ к ним спиной. Ќо, ощупав бугры, догадываемсЯ, что это колени,
локти, головы. ‚ один из дней убитые были погребены здесь, затем дни,
сменЯЯсь, постепенно выкапывают их из земли. ‚ том месте, где Я присел и
откуда неуклюже шарахнулсЯ со всем своим железным скарбом, торчит нога
зарытого в земле тела. ЏытаемсЯ ее отодвинуть; она вросла крепко: чтобы ее
убрать, пришлось бы сломать этот стальной труп. џ смотрю на обломок
мертвого тела. Њысль не повинуетсЯ воле, она прикована к этому мертвецу, на
которого давит мир, - она проникает сквозь землю и создает ему форму. …го
лицо... Љакое выражение застыло и искажает в черных глубинах земли вершину
этого праха? Ђ-а! џ вижу то, что скрыто полЯми битв. ‚сюду, в широком слое
земли, - грЯзные, черные руки и ноги, застывшие жесты; страшный эскиз,
барельеф из глины, вздымающийсЯ перед глазами. ќто врата ада; да, это вход
в недра земли.

x x x

„орогой Я спал на ходу. ’еперь мне кажетсЯ, будто Я спрЯтан в этом
низком, тесном погребе, замурован в покатый свод. џ весь - немой крик тела:
спать! џ уже начинаю дремать, мной уже овладевают сны, как вдруг входит
человек. Ћн без оружиЯ, он обшаривает пол белой Яркой точкой электрического
фонарика. ќто вестовой полковника. ђазыскав нашего унтера, он говорит:
- „авай шестерых в нарЯд.
’уша унтера приподымаетсЯ, зевает.
- Ѓютуар, ‚идам, Њарга, ’ермит, Џолэн, ђемюс! - командует он и снова
засыпает.
‚ыбираемсЯ из погреба и, более медленно, - из дремоты. Њы на
деревенской улице. Ќо едва мы выходим под открытое небо, нас встречает и
начинает преследовать ослепительный рев, и вдруг мы видим друг друга.
ЃросаемсЯ, как свора собак, в первую дверь, в первую зиЯющую нору, кто-то
кричит: "‹овушка, измена!"
‚озвращаемсЯ из нарЯда. џ ложусь в своем углу, еще более отЯжелевший и
разбитый, еще глубже погребенный на дне всего. џ начинаю засыпать, уходить
в забытье; чей-то голос, убаюкиваЯ менЯ, напрасно доискиваетсЯ, которые
сутки мы в походе, и перечислЯет названиЯ ночей: четверг, пЯтница,
суббота... € снова поЯвлЯетсЯ человек с ослепительным фонарем, требует
смену, и Я снова иду, вместе с другими. € третий раз он поЯвлЯетсЯ. Ќочь
словно подстерегает нас: едва мы выходим, она посылает громовой ливень,
разрушающий пространства; он разъединЯет нас, затем мы снова стЯгиваемсЯ,
сходимсЯ в темноте. Џо двое перетаскиваем бревна, затем груды мешков,
известковаЯ пыль слепит глаза, и носильщики покачиваютсЯ, как мачты.
€, наконец, в последний раз, самое ужасное: проволока, коричневаЯ
проволока. Љаждому из нас дали по обручу из колючей смотанной проволоки -
огромному, в рост человека, и весом килограммов в тридцать. Љогда несешь
это эластичное колесо, оно вытЯгиваетсЯ, как животное, и при малейшем
движении плЯшет, мнет плечо и бьет по ногам. Њое колесо пытаетсЯ вцепитьсЯ
в менЯ, остановить, повалить на землю. ‘ этим грузом, одушевленным
мучительной тЯжестью и силой варварских движений, Я пробираюсь развалинами
вокзала, по камнЯм и бревнам. ЉарабкаемсЯ по откосу, землЯ скользит и
убегает из-под ног, и мы из сил выбиваемсЯ, тащим, подталкиваем нашу
строптивую и остервенелую ношу. Ќевозможно добратьсЯ до, этой ускользающей
вышки. ‚се же добираемсЯ.
џ человек нормальный: Я люблю жизнь, и у менЯ есть чувство долга. Ќо в
ту минуту Я всем сердцем призывал пулю, котораЯ избавила бы менЯ от жизни.
Ќаконец-то у нас в руках нет ничего. ‚озвращаемсЯ в состоЯнии
какого-то зловещего блаженства. Џомню, на обратном пути мой сосед сказал
мне или кому-то другому:
- ‹исты волнистого железа еще хуже.

Ќа рассвете приходитсЯ приостановить работы, хотЯ саперы сокрушаютсЯ,
глЯдЯ на груды материалов, бесполезно загромождающих склады. ‘пим от шести
до семи утра. ‘ последними следами ночи покидаем погреб, слепые, как совы.
- Ђ кофе? - спрашивает кто-то.
Ќет кофе: ни поваров, ни кофе. Ћдин ответ:
- ‚перед!
‘уровым, пасмурным, омерзительным утром перед нами на окраинах деревни
возникают заброшенные, лишенные всЯкого ухода сады. ‡емлЯ обгорела, залита
водой, всюду валЯютсЯ, словно кости, камни разрушенных оград. ’ам, где были
деревьЯ, в грЯзных лужах отражаютсЯ и меркнут желтоватые и полосатые тени
солдат. ‚ойна грЯзнит полЯ, как лица и души.
Ќаша рота, сераЯ, посиневшаЯ, бредет, изнемогаЯ от усталости.
ЋстанавливаемсЯ перед сараем.
- Љто устал, может оставить мешок, - советует наш новый сержант. - Ќа
обратном пути возьмете.
- …сли разрешают оставить мешки, значит, идем в атаку, - говорит один
из бывалых солдат.
Ћн говорит, но сам тоже не знает.
Ћдин за другим на угольно-черный пол сараЯ, как тела, падают мешки.
Љое-кто все же предпочитает оставить мешок при себе: всегда найдетсЯ
исключение из правила.
‚перед! ‚се тот же крик снова приводит нас в движение. ‚перед! ‚стать!
агом марш! Џреодолейте ваше непокорное, ленивое тело, вставайте от сна,
как из гроба, возрождайтесь снова и снова, отдайте все, что вы можете
отдать. ‚перед, вперед! ’ак надо. ќто высшее благо, высший закон.
Ќеизвестно, что это такое. €звестен только шаг, который ты делаешь, и даже
днем ты идешь в ночи. „а и нельзЯ ничего поделать. Џокончено со всеми
мыслЯми, желаниЯми, которыми ты жил в те времена, когда ты был самим собой.
Ќевозможно ускользнуть от событий, от колес машины, невозможно избавитьсЯ
от усталости, от холода, омерзениЯ и боли. ‚перед! ’ак надо! Њировой ураган
гонит вперед этих страшных слепцов, нащупывающих дорогу ружьЯми.

x x x

Џрошли лес, затем снова зарылись в землю. ‚ ходу сообщениЯ попали под
продольный обстрел. ‘трашно идти Ярким днем по этим канавам,
перпендикулЯрным линиЯм окопов, - ты на виду с одного конца до другого.
‘олдаты падают под пулЯми. € там, где они падают, толчеЯ, короткаЯ заминка.
Ћстальные, задержанные на миг преградой, иногда еще живой, смотрЯт,
насупившись, в разверстую смертоносную даль и говорЯт:
- Ќу, что ж, пойдем, если надо. Џошли!
Ћни отдают свои тела. ‘вои теплые тела, к которым резкий холод и ветер
и невидимаЯ смерть прикасаютсЯ, словно женские руки. ‚ этом соприкосновении
живых существ и сил природы есть что-то плотское, девственное и свЯщенное.

x x x

ЊенЯ назначили в караул на слуховой пост. Џришлось пробиратьсЯ туда
почти ползком, низкой, сплошь загроможденной подземной галереей. ‘начала Я
старалсЯ не наступать на эти сплошные кочки, но все же пришлось, и Я
решилсЯ. Њои ноги дрожали, ступаЯ по твердой и податливой массе,
заполнившей этот подкоп.
“ выемки слухового отверстиЯ - здесь когда-то была дорога, а может
быть, и площадь - срубили дерево, и пень торчал столбиком, как стела.
‡релище это на минуту приковало взглЯд, и, ослабев от физического
изнурениЯ, Я был растроган этим подобием могилы дерева.

—ерез два часа Я вернулсЯ в свой взвод, в траншею. ‚ ней мы и сидим.
Љанонада усиливаетсЯ. Џроходит утро, затем день. Ќаступает вечер.
Ќас вводЯт в просторное прикрытие. ‚идимо, где-то идет атака. ‚ремЯ от
времени мы поглЯдываем в отверстие между мешками с землей, скользкими и
такими прогнившими, что кажетсЯ - они были когда-то живыми существами.
‘мотрим на перекресток, зимний и унылый. ‘мотрим на небо, чтобы определить
направление бури. Ќевозможно что-либо понЯть.
Ћрудийные залпы ослеплЯют, вскоре они застилают горизонт. ‚ воздухе
дикаЯ плЯска клинков. ‘тальные глыбы раскалываютсЯ над нашими головами. Џри
разрывах снарЯдов во все стороны разлетаютсЯ бледные лучи, а небо черное,
как перед грозой. Ћт краЯ и до краЯ видимого мира шевелЯтсЯ, оседают,
расплываютсЯ полЯ, и беспредельность зыблетсЯ, как море. ѓигантские взрывы
на востоке, шквал на юге; в зените - стаи шрапнели, похожие на вулканы в
воздухе.
Џолзут часы, ползут клубы дыма, еще больше омрачаЯ этот ад. ‚двоем,
втроем отваживаемсЯ мы прижатьсЯ лицом к отверстию в насыпи, чтобы
почувствовать землю и посмотреть. Ќо ничего, ничего не видно в этой
пустыне, дождливой и мглистой, где ветер гонит и соединЯет небесные облака
и облака, поднимающиесЯ от земли.
‡атем, под косым дождем, из серого густого тумана поЯвлЯетсЯ человек,
один-единственный человек; с винтовкой наперевес он идет, как призрак.
‘мотрим на это бесформенное существо, на этот одушевленный предмет,
покидающий наши линии, - он идет туда.
‚иден только он один. Ѓыть может, слева от него тень другого.
Ќе понимаем, затем понимаем. ќто край штурмовой волны.
Ћ чем думает сейчас этот человек? Ћн идет под дождем, одиноко, словно
отверженный, идет вперед, в пространство, превращенное в завывающую машину!
Ћсвещенное огнепадом молний, передо мной промелькнуло его странное
монашеское лицо; затем Я разглЯдел: лицо обыкновенного человека,
закутанного в шарф.
- ќтот парень из сто пЯтидесЯтого, а не из сто двадцать девЯтого, -
бормочет рЯдом со мной чей-то голос. Ќичего не известно, кроме того, что
это край штурмовой волны.
Љогда он исчезает в вихре, издали поЯвлЯетсЯ другой, затем третий. Ћни
идут розно, поодиночке, как посланцы смерти, убийцы и сами жертвы. Џолы
шинелей развеваютсЯ. Ђ мы, в нашем темном углу, мы жмемсЯ друг к другу,
толкаемсЯ, приподымаемсЯ на ослабевших мускулах, чтобы видеть и эту
пустоту, и этих героических солдат, разбросанных в пространстве.

‚озвращаемсЯ в прикрытие, погруженное в тьму. ѓолос мотоциклиста
настолько все заполнЯет, что кажетсЯ, даже видишь поблескивание его черного
кожаного панцирЯ. Ћн описывает кутежи в Ѓордо, в сентЯбре месЯце, когда там
находилось правительство; рассказывает о празднествах, оргиЯх, мотовстве, и
в голосе несчастного, вызывающего видение пышных пиршеств, звучит почти
гордость.
Ќо все замолкает от страшного грохота. “бежище наше дрожит и трещит.
ќто заградительный огонь, и те, кого мы только что видели, должны пройти
сквозь него и ринутьсЯ в атаку... ЊолниЯ ударила у самого входа в
прикрытие, она метнула в нас свое зарево, и на лицах можно было прочесть
предельный ужас и убеждение, что все кончено. ‚от лицо, - оно искажено
гримасой преступника, захваченного врасплох, вот другое, с вытаращенными,
дикими, растерЯнными глазами, а там горемычнаЯ голова мотаетсЯ, трЯсетсЯ от
мучительной жажды сна; четвертый, сидЯ на корточках, закрыл лицо руками,
съежилсЯ в темный комок. Џри свете этого молниеносного днЯ, сошедшего в
недра земли, чтобы воскресить наши тени, мы видим друг друга стоЯщими,
сидЯщими, распЯтыми.
Љогда орудие, как будто переводЯ дух, на минуту смолкло, голос у входа
позвал нас:
- ‚перед!
- Ќу, теперь уж нам крышка, - ворчат солдаты.
Ћни говорЯт это, но они в этом не уверены. ‚ыходим в хаос грохота и
пламени. –елы ли траншеи?
- Ќадо бы примкнуть штыки! - кричит сержант. - Џримкнуть штыки!
…два успеваю примкнуть оружие к оружию; бегу в бурю, чтобы догнать
остальных. ‚округ нас вырастают огненные колонны. ‘ама смерть хлещет по
нашим лицам землЯными вихрЯми, воплЯми, дыханием, красными метлами. џсно,
что мы уже почти мертвецы, но понЯть это нет времени. “раган, словно крыльЯ
за плечами, несет нас вперед, волочит и наталкивает на препЯтствиЯ.
‡ахватывает дыхание, мысль убита в отупевшей голове. € все же, минутами,
каждый видит все, как оно есть.
- Ќагнись! ‘тать на колени!
ЋстанавливаемсЯ, падаем на колени. ђакета буравит нас своим
нестерпимым взглЯдом.
Џри свете ракеты мы видим, в нескольких шагах от нас, зиЯющую канаву.
Њы едва не свалились в нее. Ћна недвижима, пуста... Ќет, там люди... Ќет,
она пуста. Ћна заполнена шеренгой убитых дозорных. ‘олдаты выбирались,
видимо, из-под земли, когда упал снарЯд, и все были ранены в лицо. Ѓелый
резкий луч освещает этих мертвецов. Ћсколками снарЯда искалечены лбы и
виски, сорваны мышечные покровы, и на чудовищном поле сражениЯ из канавы
торчат изуродованные, страшные головы: одна всЯ разбита, обезображена;
другаЯ похожа на мотыгу - половину черепа снесло. ‚ конце шеренги
разрушение не так ужасно, только глаза полопались. Њраморные головы смотрЯт
черными впадинами пустых глазниц. ѓлубокие темные раны на лицах напоминают
гроты и воронки, развороченные Ямы, пЯтна на луне; и грЯзь звездами
прилипла вокруг этих ран.
Њы перепрыгнули через эту канаву. €дем быстрее, не обращаЯ уже
вниманиЯ на ракеты, которые, среди нас, незнающих, говорЯт: "џ знаю" и "џ
хочу". ‚се изменилось - привычки, законы: идем открытым полем, даже не
согнувшись. € вдруг Я понимаю то, что от нас до последней минуты скрывали:
мы идем в атаку!
„а, контратака завЯзалась независимо от нас... џ стараюсь не отставать
от других. ‹ишь бы менЯ не убили, как других. Ђ если убьют? Ќу, что же...
џ иду вперед. ‚еки мои открыты, но Я ничего не вижу; смутные образы
запечатлеваютсЯ в моих остановившихсЯ зрачках. ‚округ менЯ какие-то
странные потоки людей, крики сталкиваютсЯ или падают. ‚ыстрелы отбрасывают
на фантастические темные насыпи плЯшущие тени и молнии. ‡емлЯ и небо кишат
видениЯми, - и тЯнетсЯ золотое кружево проволочных заграждений.
‚переди менЯ человек; голова его обмотана белой трЯпкой.
Ћн идет мне навстречу. Ћн пришел из другой страны. Ћн искал менЯ, а Я
искал его. Ћн совсем близко; вдруг он бросаетсЯ на менЯ. —то это? Ћн
остановилсЯ, топчетсЯ в полосе дыма и как будто улыбаетсЯ.
‘трах, что он убьет менЯ или ускользнет, - Я сам не знаю что, -
заставлЯет менЯ отчаЯнно напрЯчь силы. ђаскинув руки, выронившие ружье, Я
хватаю его. Џальцы мои вонзаютсЯ в его плечо, в затылок, нащупываЯ с
бешеной радостью вечную форму человеческого скелета. џ сжимаю его шею изо
всех сил, сверх сил, и оба мы дрожим моей дрожью.
Ћн не так быстро, как Я, догадалсЯ бросить ружье. Ћн опускаетсЯ,
падает. џ цеплЯюсь за него, как будто в нем спасение. Ћн хрипит, слова
застревают у него в горле. Ћн шевелит рукой, на ней всего три пальца, и на
облачном небе они четко вырисовываютсЯ, как вилы.
‚ ту минуту, когда он, оборонЯЯсь от смерти, барахталсЯ в моих руках,
удар грома поразил его в спину. ђуки его обвисли, голова запрокинулась, но
тело его упало на менЯ, подобно снарЯду, подобно сверхчеловеческому
дыханию.
џ свалилсЯ на землю; Я снова встаю, пытаЯсь прийти в себЯ, и чувствую
легкий удар в поЯсницу. —то это? џ иду вперед, все вперед, с пустыми
руками. џ вижу, как другие проходЯт, проходЯт мимо менЯ. Ђ Я не двигаюсь.
‚друг Я падаю на землю.

XIV

ђЂ‡‚Ђ‹€Ќ›

џ падаю на колени, затем ложусь. џ делаю то, что делают столько
других.
џ один на земле, лицом в грЯзи, и не могу шевельнутьсЯ. ‚округ менЯ
падают ужасающие снарЯды, они точно что-то нащупывают. •риплый ураган не
знает, что Я здесь, но все же нащупывает место, где Я лежу.
‡атем бой отдалЯетсЯ, и это отдаление невыносимо. ЌевзираЯ на все мои
заклинаниЯ, перестрелка затихает, Я один, дует ветер, Я наг.

џ останусь пригвожденным к земле. ЏогружаЯ руки в лужу, хватаЯсь за
камни, Я с трудом поворачиваю голову: Я хочу увидеть, какаЯ чудовищнаЯ
тЯжесть легла мне на спину. Ќо нет: давит менЯ только бесконечность.
‚зглЯды мои ползут по земле. Џередо мною скопище каких-то предметов,
они не то вцепились друг в друга, не то обнимаютсЯ. џ смотрю на эти черные
пЯтна, которые копируют людей, их позы и, как холмы, заслонЯют горизонт.
—еловеческое множество, павшее здесь, замыкает менЯ в своих развалинах; Я
замурован среди трупов, как раньше был замурован среди живых.
џ не чувствую боли. џ невыразимо спокоен. џ пьЯн спокойствием. Ћни
мертвы, все эти люди? Ќеизвестно. Њертвые - призраки живых, но и живые -
призраки мертвых. —то-то теплое лижет мне руку. —ернаЯ глыба надо мной
вздрагивает. ќто раненаЯ лошадь с развороченным брюхом; ее кровь течет на
мою руку, как будто лижет ее. џ закрываю глаза и, завороженный, вспоминаю
один праздник в прошлом, когда среди оперной декорации леса Я видел
последний акт охоты и оленЯ-детеныша, истекавшего кровью на потеху всем.
—ей-то голос подле менЯ.
џ не могу поднЯть глаз к высотам отвесных облаков, к пасти неба, но,
конечно, луна выглЯнула из-за туч. ‚ ее молочном свете трупы блестЯт, как
надгробные плиты.
џ пытаюсь найти тихий голос. „ва тела лежат одно на другом. ’от, что
внизу, гигантского роста; руки его откинуты назад буйным жестом; прЯмые
волосы разметались и окружают его голову растерзанным венцом. ѓлаза у него
мутные, серо-зеленого цвета, как два плевка; и неподвижность его страшнее
самого страшного сна. „ругой под звездным лучом весь искритсЯ серебристым
золотом, в точках и линиЯх.
ќто он говорит вполголоса, без устали. Ќо, хотЯ он говорит тихо, как
друг, говорит он бессвЯзно. Ћн сумасшедший! џ покинут им! ‚се равно,
поползу сначала к нему. џ смотрю на него. џ прищуриваюсь, чтобы лучше
видеть. Ќа нем проклЯтый мундир!
џ вздрогнул, в когти согнулись пальцы, Я потЯнулсЯ к этой сверкающей
добыче и хочу схватить ее. Ќо Я не могу дотЯнутьсЯ: у менЯ точно нет тела.
Ћн смотрит на менЯ. Ћн узнал мой мундир, если его еще можно узнать, и мое
кепи, если оно на мне. Ѓыть может, он признал неизгладимую печать расы,
отметившую мои черты. „а, он признал этот знак на моем лице. Ћтблеск
ненависти точно стер его лицо, белевшее так близко от моего. „ве души
напрЯглись в отчаЯнном усилии ринутьсЯ друг на друга. Ќо мы не можем ни
уничтожить друг друга, ни разойтись.
‚идит ли он менЯ? Ќе знаю. ‹ихорадка, как ветер, треплет его; он
захлебываетсЯ кровью. Ћн мечетсЯ, и Я вижу смЯтые крыльЯ его черного плаща.
‘овсем близко крикнули раненые, а вдалеке - за рЯдами кольев,
сломанных, исковерканных, как будто обезглавленных, - они точно поют.
Ћн не сознает, что говорит. „аже не сознает, что говорит он, что от
него исходит мысль. ‚ ночи, то раздираемой в клочьЯ, то вдруг озарЯемой
снопами молний, бред его впиваетсЯ в мой мозг. Ћн бормочет, что логика таит
страшные узы и что все между собой свЯзано. Ћн произносит фразы, в которых,
как взметнувшийсЯ пламень, вспыхивают разумные слова, понЯтные в гимнах:
ЃиблиЯ, историЯ, величие, безумие. ‡атем он кричит:
- ‚ мире нет ничего, кроме славы €мперии!
Љрик этот сотрЯсает неподвижные глыбы. € Я, как эхо, кричу:
- Ќет ничего, кроме славы ”ранции!
Љрикнул ли Я, столкнулись ли наши голоса в этой страшной ночи - не
знаю.
ѓолова его обнажена. Ћн подносит руку к лицу, и на лице остаетсЯ след.
“ него птичий профиль, тонкаЯ шеЯ выступает из мехового воротника плаща. Ќа
груди блестЯт какие-то погремушки. Њне начинает казатьсЯ, что все вокруг -
и мозг, и легкие угрюмых пленников, у которых мы в плену, - погружаетсЯ
глубже в безмолвие и человека этого слушают.
ђаненый бредит, какаЯ-то тайна его мучит: он говорит о массах, только
о массах. Њассы преследуют его. "‹юди, люди!" - бормочет он. Ќесколько
вздохов, невольных признаний, до ужаса нежных, ласкают землю. Џо временам
небо рушитсЯ, и молниеносный удар света каждый раз изменЯет очертаниЯ
равнины. € снова мрак и раскаты, и снова эхо овладевает всем.
- ‹юди! ‹юди!
- —то люди? - камнем падает чей-то насмешливый вопрос.
- Џусть они не пробуждаютсЯ, - глухим, настойчивым голосом заЯвлЯет
поблескивающаЯ тень.
- Ѓудь спокоен, - говорит иронический голос; в эту минуту он внушает
мне ужас.
Ќесколько тел приподнимаютсЯ на руках - в темноте Я вижу их по тЯжким
стонам - и озираютсЯ.
’ень говорит сама с собой, твердит безумные слова:
- Џусть они не пробуждаютсЯ.
ѓолос напротив менЯ срываетсЯ, захлебываетсЯ от смеха, набухает хрипом
и все твердит:
- Ѓудь спокоен!
Ќа земле, на том полушарии, где сейчас ночь, проносЯтсЯ кометы с
пылающей сердцевиной, смешиваЯ в одно свои крики, похожие на плач совы и на
свист паровоза. ‚ернет ли когда-нибудь небо бескрайный мир солнца и
незапЯтнанную лазурь!

‚ голове проЯснЯетсЯ. џ начинаю думать о себе. “мираю Я или нет? Људа
Я ранен? Њне удалось осмотреть, одну за другой, обе свои руки; живые руки:
Я ничего не разглЯдел под их липкой чернотой. Љакое странное состоЯние -
лежать парализованным и не знать, что с тобой. џ с трудом могу лишь
взглЯнуть на этот край мира, куда Я упал.
‚друг - толчок: лошадь, к которой Я прислонилсЯ, пошевелилась. џ вижу:
она повернула свою большую голову, уныло жует траву. ќту лошадь, с сединой
в гриве, Я видел недавно в полку, она подымалась на дыбы и ржала, как
настоЯщий боевой конь, а нынче, раненнаЯ, она нема, как немы подлинно
несчастные. …ще раз Я вспомнил молодого оленЯ с перерезанным горлом на
ковре свежего пурпура, и волнение, которого Я не пережил в тот далекий
день, сжало мне горло. †ивотное сама чистота. ќта лошадь - точно безмерно
большой ребенок. € если бы надо было создать образ невинности, надо было бы
изобразить не ребенка, а лошадь. ѓолова моЯ клонитсЯ, Я слышу свой стон и
лицом ощущаю землю.

‚друг судорожное движение лошади опрокинуло менЯ и придвинуло еще
ближе к человеку в бреду. Ћн вытЯнулсЯ, лежит на спине. ‹ицо его словно
зеркало, обращенное к бледной луне, и на шее в мерзостной наготе зиЯет
рана. џ чувствую, что он умирает. ѓолос его теперь словно шелест крыльев...
Ћн говорит что-то непонЯтное об испанском художнике, о застывших портретах
во дворцах: ќскуриал, €спаниЯ, …вропа... ‚друг он неистово отбрасывает
людей, живших в прошлом.
- Џрочь, мечтатели! - говорит он громче грозового неба, где Языки
пламени темны, как кровь, громче низвергающихсЯ молний и неистового ветра,
громче самой ночи, котораЯ заживо нас похоронила и все же продолжает
терзать.
Ћн пришел в неистовство, и во мраке душа его обнажаетсЯ, как обнажено
его горло.
- €стина революционна, - задыхаетсЯ ночной голос. - Џрочь, глашатаи
истины; прочь те, что вносЯт смЯтение в темные умы, те, что сеют слова и
сеют бурю; изобретатели, прочь! Ћни несут царство человеческое!.. Ќо массы
ненавидЯт их, издеваютсЯ над ними!
Ћн смеетсЯ, словно слышит смех масс.
€ взрыв другого конвульсивного смеха подымаетсЯ вокруг нас из недр
черной равнины и нарастает до бесконечности.
- —то он болтает?
- Ћставь его. ’ы же видишь, он сам не знает, что говорит.
- ќхма!
џ так близко от него, что лишь один слышу его голос, а он почти
беззвучно кричит:
- џ полагаюсь на слепоту народа.
€ слова эти ранЯт менЯ в самое сердце, и ужас расширЯет зрачки - Я
вдруг понЯл: он сознает, что говорит! Ћбраз воплощаетсЯ: принц, которого Я
видел когда-то, в кошмаре жизни, принц, который любил кровь и охоту...
Ќевдалеке шрапнель сотрЯсает тьму, взрывает и облаком подбрасывает землю, и
кажетсЯ, что взрыв - это тоже чей-то голос.
ѓлубокаЯ ночь. ђуки мои утонули в крови; затылок, щеки - под черным,
кровавым дождем.
‚ереница погребальных туч в серебрЯной бахроме набегает еще раз, и
снова луна серебрит болото, засосавшее солдат, и одевает тела в саван.
€ вдруг, разбуженнаЯ неизвестно чем, по равнине прокатываетсЯ волна
жалоб:
- Џомогите! Џомогите!
- —то же нас бросили? —то же это!
€ руки чуть шевелЯтсЯ, как на дне морЯ.
€ под гул голосов, среди этой неукрощенной и не остывшей еще равнины,
скованной холодом смерти, орлиный профиль запрокидываетсЯ. Џлащ
трепыхаетсЯ. ЃольшаЯ хищнаЯ птица отлетает.
“ши полны криков; не крики ли приветствий? Ћни вызывают видение
пехоты, эскадронов кавалерии; всадники скачут по сонным улицам,
вертикально, к солнцу. ‚дали Я слышу глухой шум прибоЯ о рифы: монотонное
постукивание. —то это, - вколачивают кольЯ заграждений? ЌоваЯ граница
страны мертвых, воздвигнутаЯ за одну ночь?.. Ќет, это не стук - это все еще
сочитсЯ кровь лошади. Љровь падает на менЯ, каплЯ за каплей, с точностью
часового механизма, как будто лошадь впитала в себЯ всю кровь, пролитую на
этой равнине, все мучениЯ раненых. „а, видимо, истина во всех отношениЯх
глубже, чем думаешь! ‘очувствуешь страданию животных, потому что их
понимаешь вполне.
‹юди, люди!.. ‚сюду растерзанный профиль равнины. Ќа фоне горизонта,
то черно-лилового, то черно-красного, равнина величественна!

џ‚‹…Ќ€…

џ лежу все на том же месте. Ћткрываю глаза. џ спал? Ќе знаю. ђовный
свет. “тро или вечер? ђуки дрожат. Ђ Я врос в землю, как корЯвый куст.
ђана? ќто она приковала менЯ к земле.
—уть приподымаю голову; мокрые волны пространства хлещут в глаза. Џри
бледном землистом свете, под проливным дождем, терпеливо открываю в мутных
далЯх туманные плечи, облачные углы локтей, ломаные линии рук. џ вижу
окостенелый хоровод, в который Я замкнут; тела лежат либо ничком, лицом в
грЯзи, либо на спине, и под дождем лица, словно чаши, полные слез.
‘овсем близко от менЯ, припав к земле, на менЯ смотрит чье-то лицо.
Ћно выглЯдывает из-за кочки, точно зверек. ‚олосы торчат, как гвозди. Ќос -
треугольнаЯ дыра, и в ней белеет кусочек мрамора человеческого. ѓуб нет, и
два рЯда зубов напоминают литеры! Ќа синеватой коже щек - плесень бороды.
‚место тела - грЯзь и камни; лицо - лишь красноречивое зеркало.
‚округ почерневшие от воды шинели прикрывают и одевают землю.
џ ищу, Я ищу...
џ окоченел от холода. •олод исходит от мЯгкой глыбы, на которую Я
опираюсь. ‹окоть тонет в ней - это брюхо лошади. ‚ытЯнутаЯ нога ее наискось
рассекает тесный круг, в котором замкнут мой взглЯд. †ивотное подохло. Њне
кажетсЯ, в груди у менЯ пустота, но сердце все-таки сжимаетсЯ. ’о, чего Я
ищу, - жизнь.
‚дали небо громыхает, и каждый глухой удар отдаетсЯ мне в плечо.
Ќеподалеку тЯжко ухают снарЯды. џ не вижу их, но Я вижу рыжий отсвет
взрывов и беглую тень от их грЯзных туч. ‚округ менЯ другие тени набегают
на землю, и Я слышу тогда хлопанье крыльев и дикие вопли, они раздирают
мозг.

x x x

‘мерть не везде еще умерла. Ќа поверхности земли есть еще точки, где
шевелЯтсЯ, борютсЯ и кричат; не оттого ли, что восходит солнце? ‚ременами
ветер относит приглушенные звуки фанфары. ЌевзираЯ на долгие леденЯщие
часы, иных все еще испепелЯет невидимый пожар - лихорадка. Ќо холод берет
свое. Ќеподвижность вещей прокрадываетсЯ в них, и ветер сиротеет.
ѓолоса заглохли; взглЯды припаЯны к глазам. ђаны не кровоточат; все
изжито. Љровоточат лишь камни да землЯ. „ождливым утром Я вижу, как
растерзанные, еще теплые трупы курЯтсЯ, точно кучи навоза за деревней. џ
вижу, как поднимаетсЯ дыхание смерти. •лопают орифламмы крыльев, слышен
воинственный клич - вороны кружат над свежим мЯсом. џ вижу, как ворон
выклевывает драгоценные рубины из черной оправы ноги; а там другой падает
камнем, приникает к чьему-то рту, как будто рот звал его. €зредка, то
здесь, то там, приподыметсЯ и снова упадет, еще безнадежнее, какой-нибудь
труп. Ћни не будут погребены, они - точно последние люди на земле.

x x x

Љто-то стоит близко, совсем близко от менЯ, и Я хочу видеть - кто.
ЋпираЯсь локтем о раздувшийсЯ труп лошади, Я с трудом поворачиваю голову. €
вдалеке вижу новое скопище людей: изваЯниЯ из бронзы под истлевшими
покровами; и особенно четко вижу серую шинель, натЯнутую на острые колени;
отлакированную кровью шинель с огромной рваной дырой, вокруг которой алеет
грЯдка махровых карминовых цветов. Њедленно приподымаю тЯжелые веки, чтобы
разглЯдеть дыру. ‚ этом растерзанном мЯсе всех цветов и с таким острым
запахом, что Я чувствую приторный вкус во рту, в глубине клетки с черными и
ржавыми, как железные прутьЯ, костЯми, Я вижу что-то темное, круглое.
‘ердце.
€ Я вижу также руку, от локтЯ до кисти. Ќа руке три пальца, вилы... џ
узнаю это сердце. ќто тот, кого Я убил. џ что-то кричу этому человеку,
этому сверхчеловеческому существу, распростертый перед ним в грЯзи, ибо Я
побежден и подобен ему. џ опускаю глаза и вижу - у краЯ бездонной раны
копошатсЯ черви. џ лежу совсем близко от этой кишащей массы. Ѓеловатые
черви с острым, как жало, хвостом; они выгибаютсЯ, вытЯгиваютсЯ то в форме
"i", то в форме "u". Ђбсолют неподвижности превзойден. —еловеческаЯ материЯ
распадаетсЯ ради иного назначениЯ.
Љогда этот человек был жив, Я ненавидел его. Њы были чужими и созданы
были длЯ взаимоистреблениЯ. Ќо Я глЯжу на его посиневшее сердце, еще
соединенное со своими красными нитЯми, и мне начинает казатьсЯ, что Я понЯл
ценность жизни. џ чувствую ее бессознательно, как ласку; Я начинаю
понимать, сколько времени, сколько воспоминаний, сколько живых существ
понадобилось, чтобы создать эту судьбу. € на краю равнины, бодрствуЯ над
ним, как сиделка, Я слышу голос, которым говорило его тело, когда оно еще
чуть жило, когда мои свирепые руки сквозь мЯсо прощупывали его скелет, у
всех у нас одинаковый. Ћн занЯл все пространство. Ћн значит слишком много.
Љак могут существовать в мире столько миров? ЌавЯзчиваЯ мысль опустошает
все.
...ќтот запах туберозы, запах тлениЯ. Ќа земле вокруг менЯ вороны,
похожие на куриц.

џ!.. џ думаю о себе, обо всем, что есть Я. џ! Њой дом, моЯ жизнь, и
прошлое, и будущее, похожее на прошлое! € в эти минуты Я чувствую, как
плачет во мне, цеплЯЯсь за какое-то давнее воспоминание, трагическаЯ и
незнакомаЯ раньше неохота умирать, потребность еще раз обогретьсЯ в дождь и
холод, замкнутьсЯ в себе наперекор пространству, сохранить свою жизнь,
жить. џ плакал; на щеках Я чувствовал свою кровоточащую душу. џ звал на
помощь, затем лежал, задыхаЯсь, в безутешном ожидании, сторожа даль...
"Ќосилки!" џ кричу и не слышу себЯ; но если бы другие услышали!
ќто было последнее усилие, и голова моЯ падает у краЯ этой огромной,
как мир, раны.
Ќичего больше нет.
Ќет, есть вон тот... Ћн лежал, вытЯнувшись, как мертвец. Ќо вдруг, не
раскрываЯ глаз, он улыбнулсЯ. ќтот, наверное, еще вернетсЯ сюда; и что-то
во мне поблагодарило его за это чудо.
€ был еще тот, кто умер на моих глазах. Ћн поднимал руку. ‡арытый под
другими, он жил, он звал, он видел лишь этой рукой. Ќа пальце блестело
обручальное кольцо, оно рассказало мне целую историю. Љогда его рука,
вздрогнув в последний раз, застыла и превратилась в мертвое растение с
золотым цветком, Я почувствовал горечь разлуки. Ќо их слишком много.
‚озможно ли всех оплакивать? ‘колько же их на этой равнине? ‘колько же их,
сколько в эту минуту? ‘ердце наше может сразу вместить лишь одно сердце. Ќе
хватит сил смотреть на все. •отЯ говорЯт: "…сть и другие", - но это только
слова. ’ебе не узнать; тебе не узнать.

•олод и бесплодие сошли на тело земли. Ќи единого движениЯ, лишь
ветер, насыщенный холодной влагой, да глухие залпы орудий вдали, да вороны,
да мысли, что кружатсЯ в моей голове.

x x x

€ вот наконец они неподвижны, те, что вечно шли, те, длЯ кого
пространство было таким необъЯтным! Ѓедные руки их, бедные ноги, бедные
спины отдыхают на земле. Ќаконец-то они успокоились. ‘нарЯды забрызгивают
их грЯзью, но разрушают уже иные миры. Ћни же на вечном покое.
‚се завершено, все кончено. ‡десь, в этом тесном, как колодезь, кругу,
кончилсЯ спуск по кругам в бешеные глубины ада, кончились медленные пытки,
и неумолимаЯ усталость, и бури. Њы пришли сюда, потому что нам приказали
идти. Њы сделали то, что нам приказали сделать. џ думаю о том, как прост
будет наш ответ на ‘трашном суде.

ЋрудийнаЯ стрельба продолжаетсЯ. Џо-прежнему, по-прежнему свистЯт пули
и снарЯды, бьющие на много километров. †ивые люди, скрытые горизонтом,
составлЯют одно целое с машинами и ожесточенно борютсЯ с пространством. Ћни
не видЯт последствий своих выстрелов. Ћни не знают, что творЯт. ’ебе не
узнать! ’ебе не узнать!
Ќо если обстрел возобновилсЯ, значит, возобновилсЯ бой. ‚се эти
сражениЯ, рождающиесЯ сами собою, продолжаютсЯ до бесконечности!..
Ћдно-единственное сражение - этого недостаточно, это не исчерпывает, это не
имеет смысла. Ќичто не кончено, ничто никогда не бывает кончено. “мирают
одни только люди! Ќикто не понимает громадности событий, и Я сам хорошо
знаю, что не вполне сознаю весь тот ужас, среди которого нахожусь.

‚от и вечер, час, когда загораютсЯ выстрелы. ѓоризонты сумрачного днЯ,
сумрачного вечера и огненной ночи вращаютсЯ вокруг моих останков, как
вокруг оси.
џ - как засыпающие, как дети. ‘лабею, разомлеваю, закрываю глаза. џ
вижу мой дом. џ не хочу умирать, Я упрашиваю себЯ не умирать, открываю
глаза, ищу санитаров, может быть, именно в эту минуту они вспомнили обо
мне... џ вижу мой дом.
’ам, наверное, собираютсЯ люди, хотЯт скоротать вечерок, а потом
вернутьсЯ в привычную неподвижность комнат и заснуть среди вещей, не
просыпающихсЯ никогда.
‚от и Њари, и другие женщины, они готовЯт обед; дом теперь - это запах
кухни. џ слышу голос Њари; она стоит, затем садитсЯ за стол. џ слышу, как
звЯкнул прибор, - садЯсь, она задела скатерть. ‡атем кто-то подносит к
лампе спичку, приподымает стекло, а Њари встает закрыть ставни. Ћна
открывает окно. Ћна наклонЯетсЯ, руки раскинуты; мгновение она стоит
погруженнаЯ в открытую ночь. Ћна вздрагивает моей дрожью. ђождаЯсь из тени,
она смотрит вдаль, как и Я. ѓлаза наши встречаютсЯ. ќто истина: ночь эта -
ее ночь, так же как и моЯ, одна и та же ночь, а расстоЯние - ведь это не
есть что-либо осЯзаемое или реальное; расстоЯние - ничто. ќто полное,
тесное общение - истина.
ѓде Я? ѓде Њари? € даже - что она такое? џ не знаю. џ не знаю раны
своего тела, могу ли Я знать рану сердца?

x x x

Ћблака в венцах созвездий. ќто огненнаЯ клетка, это серебрЯный и
золотой ад. ‡вездные катаклизмы обрушивают вокруг нас гигантские стены
света. ”антасмагорические дворцы грохочущих молний, с арками из ракет,
возникают и исчезают в чаще бледных лучей.
Ѓомбардировка непрерывно зажигает в небе свои факелы - она все ближе.
’о здесь, то там стрелы молний вонзаютсЯ в землю, взрывают ее и пожирают
всЯкий другой свет. ЌечеловеческаЯ армиЯ наступает! ‚се дороги пространства
забиты ею. ђазрываетсЯ снарЯд оглушительной силы, он освещает окрестность,
и среди нас, защищенных лишь случаем, он ищет, чье бы тело ему растерзать.
‘нарЯды все падают, падают в ближайшую от нас Яму... € среди земных вещей Я
еще раз вижу воскресшего человека. Ћн ползет к этой Яме. Ћн ползет на
животе, сверху белый, снизу черный. ‚ытЯнутыми руками цеплЯЯсь за землю, он
ползет, длинный и плоский, как лодка; он все еще слышит окрик: "‚перед!" Ћн
ползет к Яме, он ничего не знает и ползет прЯмо к чудовищной ловушке Ямы.
‘нарЯд попадет в цель. Љогти пространства с головокружительной быстротой
вонзЯтсЯ в его тело, как в спелый плод. €з какого хрупкого вещества сделан
человек! “ менЯ нет голоса крикнуть, чтобы он бежал прочь от этого места,
собрав последние силы; Я могу лишь раскрыть рот. џ готов преклонитьсЯ перед
живучестью этого человека. ‚едь один он осталсЯ в живых; и, кроме спЯщего,
которому что-то грезитсЯ, у менЯ никого нет.
‘вист!.. Џоследний удар настигает его; двухцветный червь съеживаетсЯ
под железной пЯтой свиста, оборачиваетсЯ, и Я вижу растерЯнное лицо.
Ќо нет, не его! “дар света ослеплЯет менЯ; все поглотил свет. џ
подымаюсь на воздух, плыву на какой-то непонЯтной волне, в непонЯтном
световом кругу. ‘нарЯд... ЊенЯ! € Я падаю, падаю без конца, фантастически
выпадаю из этого мира, но все же успеваю представить себЯ в этом зигзаге
молнии, подумать о своем сердце, о своих внутренностЯх, брошенных на ветер,
услышать голос, что шепотом, издалека-издалека, твердит: ‘имон Џолэн умер
тридцати шести лет.

XVI

DE PROFUNDIS CLAMAVI*

______________
* €з бездны взываю Я [к тебе, господи] (лат.).

џ мертв. џ падаю, Я лечу вниз, как подбитаЯ птица, ослепленный светом,
стиснутый тьмой. ѓоловокружение давит на внутренности, душит и впиваетсЯ в
менЯ. џ низвергаюсь камнем в пустоту, и взглЯд мой падает быстрее менЯ.
џ вижу: в бешеном дыхании бездн, что настигают менЯ, внизу брезжит
берег морЯ. –еплЯЯсь за свое тело, Я вскользь заметил: этот призрак
песчаной отмели гол, необозрим, затоплен дождем, не по-земному уныл. ‘квозь
пласты тумана, плотные и концентрические, создающие облака, глаза мои
нащупывают воду и песок. Ќа берегу Я вижу существо, которое бродит в
одиночестве, окутанное покрывалом. †енщина. џ свЯзан с этой женщиной. Ћна
плачет. ‘лезы падают на песок, где бушуют воды. €, проваливаЯсь в
бесконечное, Я протЯнул к ней свои тЯжелые руки, страшные крыльЯ моего
падениЯ. Ћна исчезает на глазах.
„олго нет ничего, и если Я падаю, Я этого не сознаю. Ќет ничего,
только невидимое времЯ да безмернаЯ тщетность дождЯ над морем.

x x x

“дары света... ‚ глазах моих отблески пламени: сильный свет бьет в
менЯ. Њне больше не за что держатьсЯ... Ћгонь и вода!
‚начале это борьба огнЯ и воды. Њир, что стремительно вращаетсЯ в
изогнутых когтЯх своего пламени, и водные пространства, которые он
отбрасывает облаками. Ќо вода наконец омрачает вихревую спираль костра и
заступает его место. Џод сводом густого мрака, изборожденного молниЯми, -
торжественные ливни, которые длЯтсЯ сто тысЯч лет. ‚ека веков огонь и вода
наступают друг на друга: огонь во весь рост, легкий, скачками; вода
плоскаЯ, ползком, крадучись, расширЯет свои очертаниЯ и свою поверхность.
Љогда вода и огонь друг друга касаютсЯ, вода ли шипит и воет или огонь? €
воцарЯетсЯ покой блистающей равнины, равнины неизмеримого величиЯ. Њетеор
зернистых частиц застывает формами, и острова материков высечены бескрайной
рукой воды.
џ больше не одинок и не покинут на древних полЯх битвы стихий. ‚озле
этой скалы подобие скалы принимает форму, устремлЯетсЯ вверх, как огонь, и
шевелитсЯ. ќто первый проблеск мысли. Ћна отражает пространства, прошлое и
будущее, и ночью, на холме, она - пьедестал светил. –арство животное
завершаетсЯ двуногим существом, жалким существом, у которого есть облик и
голос, которое таит внутренний мир и в котором невнЯтно работает сердце!..
Ћдно существо - одно сердце. Ќо сердце в оболочке первых людей бьетсЯ
только длЯ ужаса. ’от, чей образ возник на поверхности земли, кто волочит
свою душу, как хаос, - различает вдали формы, подобные своей, - и он
различает другого: страшный силуэт, что подстерегает, бродит, поворачивает
голову-ловушку. Њужчина преследует мужчину, чтобы убить, и женщину, чтобы
ранить. Љусать, чтобы пожирать, валить наземь, чтобы обнимать, - украдкой,
в норе темного логова или на глубоком ложе ночи прорываетсЯ чернаЯ
любовь, - жить единственно длЯ того, чтобы защищать в какой-нибудь пещере
(владеть которой - право сильного) ласкающие головни своего костра, и свои
глаза, и свою грудь, и свой живот.

x x x

‚еликое спокойствие вокруг менЯ.
’ам и тут собираютсЯ люди. ќто стаи, человеческие стада с поводырЯми,
в испарениЯх рассвета, и в их кругу - дети и женщины, они жмутсЯ друг к
другу, как лани. џ вижу: на востоке, в безмолвии огромной фрески,
расходЯщиесЯ полосы утренней зари создают сиЯние вокруг темных фигур двух
охотников с длинными волосами, всклокоченными и спутанными; они держатсЯ за
руки, стоЯ на горе.
‹юдей свЯзывает луч света, который теплитсЯ в каждом из них, и свет
подобен свету. Ћн открывает, что человек одинок, слишком свободен в
пространствах и, невзираЯ на это, обречен на несчастье, как узник, и что
необходимо объединитьсЯ, чтобы быть сильным, быть спокойным, и даже длЯ
того, чтобы выжить.
€бо люди созданы длЯ того, чтобы прожить свою жизнь, и прожить ее всю,
до конца. ‘ильнее стихии, напрЯженнее всех ужасов потребность человека
продлить свое существование, овладеть днЯми своими и до предела их
исчерпать. ќто не только право, но и долг.
Ћбщение гонит ужас и умалЯет опасность. „икий зверь нападает на
одинокого человека и бежит перед содружеством людей. ‚округ огнЯ,
униженного пресмыкающегосЯ бога, - радость тепла и убогое великолепие
отсветов. ‚ ловушке днЯ - лучшее распределение различных форм труда; в
ловушке ночи - нежность и единообразный сон. €з деловитого оживлениЯ
рождаетсЯ по утрам и вечерам мЯгкий ропот в долине - песнЯ оброненных
одиноких слов.
‡акон, устанавливающий общее благо, называетсЯ законом нравственным.
‚езде и всегда у нравственности лишь одна эта цель, и если бы на земле
существовал только один человек, она бы не существовала. Ћна урезывает
вожделениЯ индивидуумов в зависимости от общих интересов. ‘ама по себе, она
исходит от всех и каждого одновременно; она - и разум, и личное благо. Ћна
непреложна и естественна, как и тот закон, по которому на наших глазах
чудесно уживаютсЯ тьма и свет. Ћна так проста, что доступна каждому; и
каждому Ясно, что это она. Ћна не исходит из какого-либо идеала, всЯкий
идеал исходит из нее.

x x x

Љатаклизм мирозданиЯ снова начинаетсЯ на земле. ‚идение мое,
прекрасное, как прекрасный сон, в котором вырисовывалось в лучах
восходЯщего солнца единство - опора спокойствиЯ людей, - сметаетсЯ
кошмаром.
Ќо опустошение, мечущее молнии, не есть нечто хаотическое, как во
времена столкновениЯ юных стихий и познаниЯ мира ощупью. ќти трещины в
земле и эти отливы огнЯ обнаруживают симметрию, но это не симметриЯ
природы, она говорит о дисциплине в разнузданности и об исступлении
мудрости. Ћна свидетельствует о мысли, о силе воли, о страдании. ‹юдские
массы, разобщенные, насыщенные кровью, устремлЯютсЯ друг на друга потопом.
Ћдно видение возникает и обрушиваетсЯ на менЯ, подбрасываЯ от земли, на
которой Я, верно, распростерт: надвигающеесЯ наводнение. Ћно захлестывает
ров со всех сторон. Ћгонь шипит и воет в войсках, как в воде, огонь
иссЯкает в источниках человеческих!

x x x

Њне чудитсЯ, что Я - лежа, скрючившись - защищаюсь от того, что вижу
перед собою, и мне чудитсЯ - менЯ кто-то тЯнет к себе; и одно мгновение Я
даже услышал необычайный призыв, как будто Я был в ином месте.
џ ищу людей, поддержки речью, словом. ‘колько, бывало, Я слышал слов!
’еперь Я жажду только одного! џ в стране, где люди зарылись в землю.
ђасплющеннаЯ равнина под головокружительным небом, которое несетсЯ,
населенное светилами иными, чем светила небес, затЯнутое иными облаками и
вдруг озарЯемое светом днЯ, который не есть день.
Ќеподалеку виднеетсЯ не то гигантское человеческое тело, не то
холмистые полЯ, расцвеченные незнакомыми цветами: труп взвода или роты. …ще
ближе, у самых моих ног - мерзость черепов. џ видел раны во весь рост
человека! ‚ свежей клоаке, красной - ночью от пожаров, днем от толп, -
спотыкаютсЯ пьЯные вороны.
’ам - слуховое отверстие, через которое наблюдают за окрестностью. €х
пЯть или шесть дозорных - пленников, погребенных во мраке этой цистерны; в
отдушине - искаженное лицо, шапка перечеркнута красным, как отсветом ада,
взглЯд безнадежный и хищный.
Љогда их спрашивают, зачем они дерутсЯ, они говорЯт:
- —тобы спасти свою родину.

џ блуждаю по ту сторону необъЯтного полЯ, где желтые лужи испещрены
черными лужами (кровь пЯтнает даже грЯзь), где железный кустарник, а
деревьЯ только тень деревьев; Я слышу, как стучат мои зубы. Џосреди
зиЯющего, растерзанного кладбища мертвых и живых - обширное пространство в
развалинах, поверженных на землю, лунных ночью. ќто не деревьЯ, это
нагромождение обесцвеченных обломков, похожее на остов деревни. „ругие -
мои - проложили своими руками и ногами ненадежные рвы и колеи бедственных
дорог. ѓлаза их устремлены вдаль, они вглЯдываютсЯ, они принюхиваютсЯ.
- ‡ачем ты дерешьсЯ?
- —тобы спасти свою родину.
„ва ответа совпали, схожие между собою, как голоса орудий, схожие, как
похоронный звон.

Ђ Я? џ в поисках, это лихорадка, это потребность, это безумие. џ
мечусь, Я хотел бы оторвать себЯ от земли и унестись в истине. џ ищу
различиЯ между теми, кто убивает друг друга, и не могу найти ничего, кроме
сходства. џ не могу освободитьсЯ от сходства людей. Ћно страшит менЯ, Я
пытаюсь кричать, и у менЯ вырываютсЯ звуки, хаотические и странные, они
отдаютсЯ в неизвестности, и Я их едва слышу.
‹юди не носЯт одинаковых одежд, но каждое тело - мишень, они говорЯт
на разных Языках, но в каждом из них - человечность, исходЯщаЯ из одной и
той же простоты. “ них одни и те же обиды, одно и то же исступление,
порожденное одними и теми же причинами. ‘лова их похожи, как стоны, которые
боль вырывает у них, похожи, как та страшнаЯ немота, которую скоро выдохнут
их израненные губы. Ћни похожи друг на друга, как похожи и будут похожи их
раны. Ћни дерутсЯ лишь потому, что поставлены лицом к лицу. Ћни идут, один
против другого, к одной общей цели. ‚о мраке они убивают друг друга, потому
что они подобны.
ќти две половины войны продолжают ночью и днем подстерегать издали
друг друга и у своих ног рыть себе могилы. Ћни раздавлены границами
неизмеримой глубины, ощетинившимисЯ оружием и ловушками, взрывчатыми,
непроходимыми длЯ жизни. Ћни разделены всем, что разделЯет, - смертью и
мертвецами, героизмом и ненавистью, свЯщенными огнЯми и черными реками,
которые неустанно отбрасывают каждого из них на свои содрогающиесЯ острова.
€ несчастье без конца порождает несчастных.

‚ этом нет здравого смысла. Ќет смысла. џ не принимаю. џ стенаю, Я
снова падаю.
’от же вопрос снова овладевает мною, мучит, преследует, суровый,
упрЯмый, колючий, как вещь. Џочему? Џочему? џ как воющий ветер. џ ищу, Я
бьюсь в бесконечном отчаЯнии разума и сердца. џ слушаю. џ помню все.

x x x

Џрерывистый, взмахами крыльев невидимого архангела бури, дрожит и
разноситсЯ раскат над головами, над массами, которые движутсЯ в бесконечных
темницах или кружат по кругу, чтобы снабдить живым мЯсом передовые линии.
- ‚перед! ’ак надо! Ќе спрашивай!
џ вспоминаю. џ хорошо видел, и Я вижу хорошо. ђазум, душа, волЯ этих
человеческих масс, поднЯтых и брошенных друг на друга, - не в них, а вне
их!

x x x

„ругие - вдали - думают и желают за них. „ругие направлЯют их руки, и
подталкивают, и тЯнут их; другие, те, что на расстоЯнии, в центре
дьЯвольского круга, в столицах, во дворцах, держат все нити. …сть высший
закон, есть над людьми движущаЯ машина, сильнее людей. Њассы - это мощь и
одновременно бессилие, и Я вспоминаю, и Я отлично знаю, Я видел это своими
глазами. ‚ойна, это массы - и не они! Џочему же Я этого не знал, если
видел?
‘олдат любой страны, человек, выхваченный наугад из людских масс,
вспомни: нет минуты, когда ты был самим собою. Ќикогда не перестанешь ты
сгибатьсЯ под суровой командой: "’ак надо, так надо". ‘кованный в мирное
времЯ законом неустанного труда, каторгой завода или каторгой канцелЯрий,
раб инструмента, пера, или таланта, или чего-либо другого, ты с утра до
вечера бьешьсЯ в когтЯх работы, котораЯ едва дает тебе возможность жить, и
отдыхаешь ты только во сне.
Љогда наступает война, в которую ты вовлечен, которой ты никогда не
желаешь, - каковы бы ни были твоЯ страна и твое имЯ, - страшнаЯ
неизбежность хватает тебЯ и ЯвлЯетсЯ перед тобою без маски, хищнаЯ и
запутанно-сложнаЯ.
’ебЯ реквизируют. ’обой овладевают угрозами, мерами, равносильными
аресту, от которых ничто не может уберечь беднЯка. ’ебЯ заключают в
казармы. ’ебЯ раздевают донага и наново облекают в мундир, который тебЯ
обезличивает; тебе на шею вешают номер. Њундир въедаетсЯ тебе в шкуру;
муштра тебЯ обтесывает и откровенно перекраивает. ‚округ тебЯ вырастают,
тебЯ оцеплЯют чужаки, одетые блистательно. ’ы узнаешь их: это не чужаки.
‡начит, это карнавал, но карнавал жестокий и грозный: это новые хозЯева, и
символ их неограниченной власти - золотые галуны на рукаве и кепи. ’е, что
рЯдом с тобой, сами лишь слуги других, облеченных высшей властью, - она
запечатлена на их одеждах. €зо днЯ в день ты ведешь убогое существование, в
угнетении и унижении, недоедаЯ, недосыпаЯ, и все твое тело, как бичами,
исхлестано окриками твоих сторожей. Љаждую минуту насильственно низвергают
тебЯ в твою ограниченность, за малейшую попытку протеста тебЯ наказывают
или убивают, по приказанию твоих хозЯев. ’ебе запрещено говорить, чтобы ты
не сблизилсЯ с твоим братом, стоЯщим рЯдом с тобою. ‚округ тебЯ царит
железное молчание. ’воЯ мысль - одна глубокаЯ боль, дисциплина необходима
длЯ того, чтобы перековать толпу в армию, и механизированный порЯдок,
невзираЯ на смутное родство, возникающее порой между тобою и твоим
ближайшим начальником, тебЯ парализует, чтобы твое тело лучше двигалось в
такт шеренге и полку, куда, уничтожив все, что ты есть, ты входишь уже
подобием мертвеца.
- Ћни нас собирают, но они нас разъединЯют! - кричит голос из
прошлого.
…сли некоторые и проскальзывают сквозь Ячеи невода, значит, эти трусы
все же люди сильные. Ћни редки, невзираЯ на очевидность, как редки сильные.
’ы, единичный человек, обыденный человек, смиреннаЯ миллиарднаЯ часть
человечества, ты не бежишь ни от чего, и ты идешь до конца событий или до
собственного конца.
’ы будешь раздавлен. €ли ты будешь уничтожен на бойне подобными себе,
потому что война - это вы сами, или ты вернешьсЯ домой калекой, страшным
незнакомцем, узнать которого можно только по обрывку лица, или ты вернешьсЯ
в свой уголок земного шара расслабленным или больным, сохранив лишь свою
жалкую жизнь, без сил, без радости, выбитый из колеи долгим отсутствием, и
ничто никогда не вернет тебе убитого понапрасну времени. „аже избранником
чудесной удачи, даже уцелев при победе, ты будешь побежден. Љогда ты снова
впрЯжешьсЯ в ненасытную машину рабочих часов, в кругу своих, из которых
торгаши, в одержимости наживы, успели высосать последние соки, работа
станет тЯжелее прежнего, потому что ты будешь расплачиватьсЯ за все
неисчислимые последствиЯ войны. ’ы, населЯвший тюрьмы городов или овины,
спеши населить неподвижность полей битв, более обширных, чем площади
столиц, и если ты останешьсЯ в живых - плати! Ћплачивай славу - не твою -
или разрушениЯ, которые твоими руками произвели другие.
‚друг - совсем близко от менЯ, у моего изголовьЯ, как будто Я лежу в
комнате на кровати и внезапно проснулсЯ, - из-под земли вырастает
нескладнаЯ фигура. „аже в темноте видно, как она обезображена. Ќа уровне
лица тускло светитсЯ какое-то странное пЯтно; по спотыкающимсЯ шагам,
приглушенным черной землей, угадываешь, что обувь пуста. Ћн не может
говорить, но протЯгивает тощую руку в обвисших мокрых лохмотьЯх, и этот
обрубок руки, терзаЯ мысль, как фальшивый аккорд, указывает на то место,
где было сердце. џ вижу это сердце, скрытое в темной плоти, в черной крови
живых: лишь пролитаЯ кровь - краснаЯ. џ вижу проникновением, сердцем.
‡аговори он, Я услышал бы те слова, которые - еще посейчас слышу - падали
каплЯ за каплей: "Ќичего не поделаешь. Ќичего". џ пытаюсь пошевелитьсЯ,
отодвинутьсЯ. Ќо не могу: Я скован, как в кошмаре. …сли бы он не исчез сам
по себе, Я осталсЯ бы здесь навсегда, ослепленный его тенью. Ћн ничего не
сказал, этот человек. Ћн показал себЯ, как вещь, он и был вещью. Ћн ушел.
Ѓыть может, он уничтожилсЯ; быть может, он - ушел в смерть, котораЯ длЯ
него не более загадочна, чем жизнь, из которой он вышел, - и Я снова
проваливаюсь в самого себЯ.

Ћн снова вернулсЯ, чтобы показать мне свое лицо. ‚округ его головы
теперь повЯзка, Я узнаю этот мерзостный венец. џ снова переживаю те минуты,
когда он был тесно прижат ко мне, когда Я сдавил его, подставил под снарЯд,
когда Я почувствовал под руками хруст его костей у самого моего сердца. ќто
он!.. ќто Я!.. Ћн не подает голоса из тех вечных бездн, где он был мне
братом по немоте и неведению. Љрик раскаЯниЯ, раздиравший мне горло, рветсЯ
из менЯ в поисках кого-то другого.
Љого?

‘удьба, котораЯ моими руками его убила, не в образе ли она
человеческом?
- Љороли! - говорит ’ермит.
- Ќачальство, - говорит человек, попавший в ловушку, наголо обритый
германский пленный с шестиугольным лицом каторжника, зеленоватый с головы
до ног.
Љороли, величества, сверхчеловеки, осиЯнные фантастическими именами и
непогрешимые, разве их всех не отменили давно? Ќеизвестно.
’е, которые правЯт, невидимы. ‚идно только то, чего они хотЯт, и
только то, что они делают с другими.
Џочему же они вечно властвуют? Ќеизвестно. Њассы не отдавались им во
власть, они не знают их; они были ими узурпированы, и они в их руках.
‚ласть их сверхъестественна. Ћна существует потому, что существовала. …е
объЯснение, ее формула: "’ак надо".
Љак они овладевают руками, так овладевают и умами и насаждают веру.
- Ћни говорЯт тебе, - кричит тот, кого ни один из униженных солдат не
хотел слушать, - они говорЯт: вот что должно запасть тебе на ум и на
сердце.
ЌеумолимаЯ религиЯ их обрушилась на всех нас, и она поддерживает то,
что существует, она поддерживает то, что есть.
џ слышу вдруг возле себЯ предсмертное бормотание, как будто Я попал в
шеренгу казнимых; и Я снова вижу того, кто, как подстреленный Ястреб, билсЯ
на земле, взбухшей от мертвецов. € слова его входЯт мне в душу крепче, чем
раньше, когда исходили от живого, и ранЯт ее, как столкновение тьмы и
света:
- Џусть люди не пробуждаютсЯ!
- ‚ера по приказу, как и все остальное, - говорит унтер-офицер
Њаркасен; на нем красные штаны, и он мечетсЯ вдоль шеренги, подобный жрецу
кровавого бога войны.
Ћн был прав. Ћн поймал цепь, когда бросал этот крик истины против
истины. Љаждый человек - некаЯ значимаЯ величина, но невежество изолирует,
покорность разъединЯет. Љаждый беднЯк несет в себе века заброшенности и
рабства. Ћн беззащитнаЯ добыча ненависти и ослеплениЯ.
—еловек из народа, которого Я ищу, барахтаЯсь в путанице, как в грЯзи,
рабочий, преодолевающий непосильную работу и никогда от нее не
освобождающийсЯ, современный раб, Я вижу его, как будто он стоит передо
мною. Ћн выходит из своей конуры в глубине двора. Ќа нем четырехугольнаЯ
шапочка. ‘еребристаЯ осыпь старости запуталась в его отросшей бороде. Ћн
ворчит и курит свою закопченную, посапывающую трубку. Ћн качает головой и
говорит с добродушной и важной улыбкой:
- ‚ойна всегда была, значит, она всегда будет.
€ люди вокруг него качают головой и думают то же самое в жалком,
одиноком колодце своей души. Ћни под гипнозом убеждениЯ, вбитого им в
голову, будто положение вещей никогда уже не может изменитьсЯ. Ћни, как
придорожные столбы и камни мостовой, различны, но сцементированы: они
думают, что жизнь вселенной - нечто вроде огромного гранитного сооружениЯ,
и они, во мраке, пассивно повинуютсЯ каждому, кто повелевает, и не смотрЯт
в будущее, хотЯ у них есть дети. € Я вспоминаю, как легко было отдаватьсЯ
душой и телом полной покорности судьбе. Ђ ведь есть еще губительный
алкоголь и дурманЯщее вино.
Ќевидимы короли, видимо лишь отражение их на толпе.

Ћслепление, ослепление, - Я в его власти. џ размечталсЯ, ослепленный.
ѓубы мои благоговейно повторЯют отрывок из книги, которую читал один
юноша, а Я, еще ребенок, слушал его, полусонный, облокотившись на стол в
кухне.
"ђоланд не умер. ‚еликолепный предок, воин из воинов, на протЯжении
веков скачет он верхом по горам и холмам ”ранции Љаролингов и Љапетов. Љак
символ победы и славы, он, в своем пышном шлеме и с мечом, возникает перед
населением в годы великих народных бедствий. Ћн, как воинствующий архангел,
поЯвлЯетсЯ и застывает на горизонте, полыхающем пожарами, или на черном
пепелище войны или чумы, согбенный, над крылатой гривой своего конЯ,
призрачный и покачивающийсЯ, словно землЯ пьЯна. …го видЯт всюду, и всюду
он воскрешает былые идеалы и былую доблесть. ‚идЯт его в Ђвстрии, во
времена нескончаемых распрей между папой и императором, и при загадочных
волнениЯх скифов и арабов, и цветных племен, цивилизации которых подымаютсЯ
и падают, как волны, вокруг ‘редиземного морЯ. ‚еликий ђоланд не умер, не
умрет никогда".
ћноша, прочитав эти строки легенды, открыл мне их смысл и посмотрел на
менЯ.
џ вновь вижу его так Ясно, как на портрете, таким, каким он был в тот
далекий-далекий вечер. ќто мой отец. € Я вспоминаю - с того днЯ,
погребенного среди многих дней, Я почувствовал красоту народных легенд,
потому что ее мне открыл мой отец.

‚ низком зале старого дома, стоЯ в полосе зеленоватого и водЯнистого
света, у стрельчатого узкого окна, древний горожанин восклицает: "…сть же
безумцы, способные поверить, что наступит день, когда Ѓретань не будет
больше воевать с Њэном!" Ћн поЯвлЯетсЯ в вихре прошлого, говорит это и
снова исчезает. € оживает знакомаЯ гравюра в детской книге: на деревЯнном
помосте пристани старый корсар, опаленный солеными ветрами морЯ, в камзоле,
изрубцованном и вздувшемсЯ на спине, как рваный парус, грозит кулаком
фрегату, проходЯщему вдали, и, перегнувшись через перекладины просмоленных
брусьев, как через борт своего пиратского судна, предвещает вечную
ненависть своего народа к англичанам.
"‚ ђоссии республика!" ‚оздевают руки к небу. "‚ ѓермании республика!"
‚оздевают руки к небу.
Ђ великие голоса, поэты-певцы, что говорили великие голоса? Ћни
прославлЯли лавры, не знаЯ, что это такое. ‘тарый ѓомер, певец младенческих
племен, лепетавших на побережьЯх, ты, с твоим лицом, почтенным и Ясным,
изваЯнным по подобию твоего великого ребЯческого гениЯ, с твоей лирой,
трижды тысЯчелетней, с твоими пустыми глазами, - ты, который указывал к нам
дорогу Џоэзии! € вы, толпы поэтов, порабощенных, не понимавших, живших
раньше, чем научились понимать, - в эпоху, когда даже великие люди были
слугами знатных вельмож; и вы, угодники славы наших дней, громкой и пышной,
льстецы красноречивые и великолепно невежественные, бессознательные враги
человечества!
Ћслепление, торжества, обрЯды - вот чем тешат и обольщают народ;
изумлЯют его Яркостью красок, блеском галунов и звезд, этих крупиц власти,
распалЯют брЯцанием штыков и медалей, и трубами, и тромбонами, и барабанами
и вдувают демона войны в податливые чувства женщин и пламенное воображение
юнцов. ’риумфальные арки, военные смотры на обширных аренах площадей, и
колонны тех, что идут на смерть и в ногу маршируют к пропасти, потому что
они молоды и сильны; и прославление войны, и то неподдельное восхищение,
которое чувствуют маленькие люди, простираЯсь перед владыками. Љавалькада
увенчивает холм: "Љак красиво! Ћни точно скачут на нас!" "Љак красиво! €
как все воинственны во ”ранции", - говорит вечно ослепленнаЯ женщина,
судорожно сжимаЯ руку уходЯщему.
€ другаЯ экзальтациЯ возникает и душит менЯ адским зловонием бездн.
"Ћни горЯт, они горЯт!" - бормочет солдат, задохнувшись, как и его ружье,
перед натиском германских дивизионов, экстатически марширующих, плечо к
плечу, в божественных парах эфира, чтобы наводнить преисподнюю своими
единственными жизнЯми.
Ђх, беспорЯдочные лохмотьЯ образов, всплывающих на поверхность
населенных бездн. Љогда два властелина в блистательном окружении
генеральных штабов, по обе стороны содрогающихсЯ, мобилизованных границ,
одновременно заЯвлЯют: "Њы хотим спасти отечество", - это означает одно
множество обманутых и два множества жертв. Ћзначает - два множества
обманутых.
Ќичего иного не существует. ’о, что возгласы эти могут раздаватьсЯ
одновременно перед лицом неба, перед лицом истины, доказывает и
чудовищность управлЯющих нами законов, и выдуманность богов.

џ мечусь на постели страданий, чтобы ускользнуть от этого мерзостного
маскарада, от фантастической нелепости, в которую упираетсЯ все, а моЯ
лихорадка все ищет.
Ѓлеск ослеплЯет, мрак также. ‹ожь царит среди тех, что царЯт, стираЯ
всюду ‘ходство и создаваЯ ђазличие.
Ќигде не укрытьсЯ от лжи. ѓде ее нет? ‘цепление лжи, цепь невидимаЯ,
цепь!
Ѓормотание и стоны скрещиваютсЯ. ‡десь и там, справа, слева - обман.
€стина никогда не доходит до людей. ‚ести просачиваютсЯ искаженными или
бессодержательными. ‡десь все прекрасно и бескорыстно; там все прекрасное и
бескорыстное - подлость. "”ранцузский милитаризм не одно и то же, что
милитаризм прусский, потому что один - французский, а другой - прусский".
ѓазеты, крупные, влиЯтельные газеты, черными тучами обрушиваютсЯ на умы и
туманЯт их. …жедневное пережевывание одного и того же притуплЯет и мешает
смотреть вдаль. Ђ честные газеты выходЯт с пробелами на месте тех строк,
где истина была высказана слишком Ясно. Ќо чего никогда не узнают дети
убитых и калеки, оставшиесЯ в живых, это истинной цели, во имЯ которой
правители начали войну.
Ќарод внезапно ставЯт перед совершившимсЯ фактом, подготовленным в
тайне монарших дворов, ему говорЯт: "’еперь уже возврата нет. ’вое спасенье
в одном: убивай, чтобы не быть убитым".
€ когда вооружениЯ, притЯзаниЯ и дипломатиЯ уже подготовили войну,
раздувают какой-нибудь вздорный инцидент как предлог длЯ нее и говорЯт:
"‚от единственнаЯ причина войны". Ќеправда! …динственнаЯ причина войны -
рабство тех, кто ведет ее своими телами, и расчеты финансовых королей.
‘олдатам говорЯт: "‚от одержим победу по воле наших хозЯев, и тираниЯ
сразу же исчезнет, как по волшебству, и наступит мир на земле". Ќеправда!
Њир не наступит до тех пор, пока не придет царство человеческое.
Ќо придет ли оно когда-нибудь? Ѓудет ли времЯ ему прийти, -
ослепленное человечество так спешит умереть! ‚сЯ эта сверкающаЯ на солнце
реклама, все эти легковесные доводы, лживые, глупо или искусно
сфабрикованные, из которых ни один не касаетсЯ благородных глубин общего
блага, все эти недостаточные доводы достаточны, чтобы держать простодушного
человека в скотском невежестве, вооружить его железом и заковать его.
- Ќе разумом, - кричал призрак, когда на поле битвы душа палача
расставалась с телом, еще раззолоченным, - не разумом создана библиЯ
€стории. ‹ибо закон величеств и богатых и древний спор знамен -
сверхъестественной и неприкосновенной природы, либо старый мир построен на
принципах безумиЯ.
Ћн касаетсЯ менЯ своей каменной рукой, Я пытаюсь стрЯхнуть ее и
странно спотыкаюсь, хотЯ лежу. —ей-то крик отдаетсЯ в висках, затем
грохочет в ушах, как орудие, затоплЯЯ менЯ, и Я тону в этом крике:
- ’ак надо! ’ак надо! Ќе спрашивай!
ќто крик войны, это крик войны.

x x x

Џосле этой войны снова начнетсЯ война. € война будет повторЯтьсЯ до
тех пор, пока вопрос о ней будет решатьсЯ не теми, кто умирает на полЯх
сражений, не теми, кто темными толпами одушевлЯет штыки, когда они уже
выкованы. Ћдни и те же причины порождают одни и те же следствиЯ, почти все
живые должны оставить всЯкую надежду.
ЌельзЯ знать, какие исторические комбинации породЯт великие бури,
какие имена собственные будут в то времЯ олицетворЯть изменчивые идеалы,
навЯзанные человечеству. Џричиной, быть может, всюду будет страх перед
действительной свободой народов. џсно только то, что бури будут.
‚ооружениЯ будут год от году расти с головокружительной быстротой.
ЌеистоваЯ пытка точности овладевает мною. Њы отбывали три года воинской
повинности, дети наши будут отбывать пЯть, будут отбывать десЯть лет. Њы
платим два миллиарда в год на подготовку войны. ‡аплатим двадцать, заплатим
пЯтьдесЯт. ‚се, что у нас есть, отнимут; это будет грабеж, разорение,
банкротство. ЃлагосостоЯние будет убито войной, как и люди; оно исчезнет
под обломками и в дыму, а золото нельзЯ изобрести, как и солдат. ђазучились
считать; не знают больше ничего. ’риллион - миллион миллионов... ‘лово
кажетсЯ мне начертанным на волнах событий. ‚ отчаЯнии пытаюсь Я понЯть
непостижимость этого нового слова, рожденного вчера войной.
Ќа земле не будет ничего иного, кроме подготовки к войне. Ћна поглотит
все живые силы, завладеет всеми открытиЯми, всей наукой, всеми идеЯми.
Ћдного господства в воздухе, овладениЯ пространством достаточно будет,
чтобы исчерпать национальные накоплениЯ, потому что воздушный флот,
изобретение чудесное и чарующее, от самого своего рождениЯ превратилсЯ в
кругах завистников в богатую добычу, на которую нашлось много охотников.
„ругие расходы иссЯкнут раньше расходов на истребительные войны, как и
другие устремлениЯ, как и сама цель жизни. ‚от смысл последнего века
человечества.

x x x

ЏолЯ сражений подготовлены издавна. Ћни покрывают целые провинции
одним черным городом, одним огромным металлургическим заводским бассейном,
окруженным массивами лесов из стальных деревьев и колодцами, где спит
остраЯ тень ловушек; там сотрЯсаютсЯ железные настилы и железные костры,
несутсЯ составы неистовых поездов параллельными и плотными рЯдами, как
штурмовые колонны, падающие горизонтально. Ќа каком бы месте равнины ни
находитьсЯ, - даже отвернувшись, даже убегаЯ, - расходЯщимисЯ лучами
протЯнуты светлые щупальца рельсов и облачные нити проволок взвиваютсЯ в
полете. Ќа этом месте казни, от горизонта до горизонта, подымаетсЯ и
опускаетсЯ и работает такаЯ сложнаЯ машина, что нет ей имени, такаЯ
огромнаЯ, что нет у нее формы; и только наверху, над вихрЯми и громами,
бушующими от востока до запада, при свете струй расплавленного металла,
огромных, как снопы света от маЯка, или мигающих электрических созвездий,
едва можно различить, словно наклеенный в небе, профиль искусственной цепи
гор. Љолоссальный муравейник удвоен и утроен в глубинах другими подобными
же бассейнами, взгромоздившимисЯ друг над другом и недоступными вражеским
прожекторам - прожекторам таким мощным, что только шарообразность земли
преграждает путь их лучам.
ќтот огромный город с огромными низкими домами, прЯмоугольными и
темными, - не город: это танки, которые, дрогнув от одного слабого движениЯ
изнутри, готовы ринутьсЯ и покатитьсЯ на своих гигантских гусеницах. ќти
дальнобойные орудиЯ, погруженные в колодцы, вырытые до раскаленных недр
земного шара и стоЯщие, чуть наклонившись, как ЏизанскаЯ башнЯ, и эти
наклонные трубы, длинные, как трубы фабричные, такие длинные, что
перспектива искажает линии и порой как будто расширЯет их к краЯм,
наподобие апокалипсических труб, - это не пушки, это пулеметы, насыщаемые
длинными лентами поездов; они пробивают в целых областЯх - если надо, минуЯ
страну, - недра гор.

Ќа войне, котораЯ напоминала когда-то деревню, а теперь, из краЯ в
край, напоминает город и даже одну гигантскую фабрику, почти не видно
людей. Ќа окружных путЯх и в казематах, в проходах и на подвижных
платформах, среди лабиринта бетонированных пещер, над полком, выстроенным
взводами от глубин земли до ее поверхности, видны стада одичавших людей,
бледных, согбенных людей, черных и промокших, выползающих из трЯсины ночи,
пришедших сюда спасать свою страну. Ћни окопались в какой-нибудь зоне
перпендикулЯрных укреплений и сидЯт в этом углу, еще более проклЯтом, чем
другие, где свирепствует ураган. —еловеческий материал этот собран, подобно
преступным тенЯм „анте, в глубинах отполированных пещер. Ђдские взрывы
обнаруживают бесконечные, как дороги, линии окопов, узкие содрогающиесЯ
полосы пространства, которые даже днем, даже под солнцем остаютсЯ
испачканными мглой и циклопической грЯзью. Ћблака материи, ураган секир
обрушиваетсЯ на них, а полыхающее зарево ежесекундно освещает железные
рудники неба над осужденными на вечную пытку, бледные лица их не изменились
под пеплом. Ћни ждут, впитываЯ в себЯ торжественность и важность этих
оглушительных, тЯжких раскатов. Ћни залегли здесь, чтобы остатьсЯ навсегда.
Ћни будут, как и другие до них, заживо погребены в совершенном забвении.
Љрики их не вырвутсЯ на поверхность земли, как и уста. ‘лава не покинет их
бедных тел.

џ уношусь на одном из аэропланов, флотилиЯ которых омрачает день, как
тучи стрел в детских сказках, и образует армию в форме свода. ”лот этот
может выгрузить в одну минуту, и безразлично где, миллион людей и все их
военное снарЯжение. Ќемного лет назад услышали мы первый стрекот
аэропланов. ’еперь голос их покрывает все голоса. ђазвитие авиации шло
нормально, и одного этого было достаточно, чтобы территориальные гарантии,
которых требовали безумцы прошлых поколений, всем наконец показались
каким-то шутовством. “носимый чудовищной мощью мотора, сила которого в
тысЯчу раз превышает его огромный вес, мотора, содрогающегосЯ в
пространствах и наполнЯющего все мое существо грохотом, Я вижу, как
мельчают холмы, на которых гигантские, вздыбленные пушки торчат, точно
воткнутые булавки. џ мчусь на высоте двух тысЯч метров. ‚оздушное течение
подхватывает менЯ в разрывах туч, и Я падаю камнем, сдавленный Яростным
всасыванием воздуха, холодного, как клинок, и распираемый своим криком,
вонзившимсЯ в менЯ. џ видел пожары и взрывы мин с гривами дыма, которые
треплютсЯ и разматываютсЯ черными длинными космами, длинными, как волосы
бога войны. џ видел, как концентрические круги все еще рЯбЯт множеством
точек. ЏрикрытиЯ, изборожденные подъемными машинами, уходЯт наклонно,
параллелограммами, в глубины. џ видел ужасающей ночью, как враг затопил их
неиссЯкаемым потоком воспламененной жидкости. Њне было видение: скалистаЯ и
чернаЯ долина наполнилась до краев ослепительной расплавленной лавой,
несущей страшную зарю земную, котораЯ светит всю ночь и заставлЯет бледнеть
звезды. ‚доль этой трещины землЯ с пылающей сердцевиной стала прозрачной,
точно стекло. Џосреди огненного озера скопища оставшихсЯ в живых, всплывшие
на каком-то плоту, извиваютсЯ, как осужденные на вечные муки. Ђ там люди
карабкаютсЯ, виснут гроздьЯми на прЯмоугольных гребнЯх долины мерзости и
слез. Љишащий мрак громоздитсЯ у краЯ длинных бронированных пропастей,
содрогающихсЯ от взрывов, как пароходы.
‚сЯ химиЯ сгорает фейерверком в облаках или стелетсЯ отравленными
полотнищами, равными по площади большим городам; против них не убережет
никакаЯ стена, никакие окопы, и убийство подкрадываетсЯ так же незаметно,
как и сама смерть. Џромышленность множит свои феерии. ќлектричество
разнуздало свои молнии и громы - и свое чудодейственное могущество,
позволЯющее метать энергию, как снарЯд.
Љто знает, не изменит ли уже одна эта необычайнаЯ мощь электричества
лицо войны: централизованный пучок волн побежит по непреложным орбитам
сжигать и уничтожать все взрывчатые вещества и срывать с земли ее панцири,
загромождать подземные пучины грузом обгоревших людей, перекатывающихсЯ,
как ненужный шлак, и даже, быть может, разбудит землетрЯсениЯ, вырвет из
глубин, как руду, центральный огонь.
“видЯт это еще люди, живущие сегоднЯ, и все же это провидение такого
близкого будущего - лишь бледнаЯ тень того, что будет на самом деле.
‘трашно сознавать, что наука совсем еще недавно стала методической и
работает производительно. € к тому же разрушение - самаЯ легкаЯ вещь на
земле. Љто знает, какие еще средства есть в запасе, кто знает, не
используют ли эпидемии, как используют цветущие армии (или не возникнут ли
они, непобедимые и педантичные, из армий мертвецов). Љто знает, после
какого катаклизма будет забыта нынешнЯЯ война, котораЯ бросала на землю
лишь двадцать тысЯч человек в день, изобрела до сих пор только орудиЯ,
бьющие на расстоЯние не больше ста двадцати километров, воздушные торпеды в
одну тонну, аэропланы, покрывающие пЯтьдесЯт километров в час, танки и
подводные лодки, пересекающие Ђтлантику и расходы на которые не доросли ни
в одной стране до суммы некоторых частных состоЯний.
Ќо предугадываемые потрЯсениЯ, изобразить которые могут лишь цифры,
окажутсЯ сильнее жизни. Ћстервенелому, свирепому уничтожению армий будет
положен предел. Њы разучились считать, но фатальность событий подсчитывает.
‚ какой-нибудь день будут убиты все мужчины, женщины и дети. €счезнут также
и те, которые держатсЯ на бесславной смерти солдат, они исчезнут вместе с
необъЯтным и трепещущим цоколем, который они попирают. Ќо они живут
настоЯщим и думают, что ничто не изменитсЯ, пока существуют они. € каждый
из них в свой черед говорит: "Џосле нас хоть потоп..."
Ќастанет день, когда всЯкаЯ война прекратитсЯ, оттого что не будет
бойцов.
Љартина будущего - картина агонии. “ченые прилагают смехотворные
усилиЯ, чтобы установить в тысЯчелетиЯх причины конца населенного мира.
Љомета ли уничтожит людей, недостаток воды или угасание ‘олнца? Ћни забыли
причину самую вероЯтную и самую близкую: самоубийство.
’от, кто говорит: "‚ойны будут всегда", - не знает, что он говорит.
…го подтачивает всеобщаЯ внутреннЯЯ болезнь - близорукость. Ћн считает себЯ
образцом здравого смысла так же, как считает себЯ образцом честности. ‚
действительности же у него грубаЯ и ограниченнаЯ психологиЯ убийцы.
•аотическаЯ борьба первоэлементов стихий снова начнетсЯ на сожженной
‡емле, где люди перебили друг друга, потому что они были рабами, потому что
верили в одно и то же, потому что подобны друг другу.
“ менЯ вырываетсЯ крик отчаЯниЯ, и мне чудитсЯ, что Я уткнулсЯ лицом в
подушку, чтобы его заглушить.

x x x

‚се - безумие. Ќет никого, кто осмелилсЯ бы встать и сказать, что не
все - безумие и что будущее окажетсЯ не таким роковым, не таким
непоправимым, как воспоминание.
Ќо сколько же найдетсЯ людей, которые осмелЯтсЯ встать и перед лицом
всемирного потопа, который будет концом, как он был и началом, крикнуть:
"Ќет!" - и провозгласить выводы, неопровержимые и грозные:
- Ќет, интересы народов и интересы всех их нынешних хозЯев - не одни и
те же. €спокон веков существуют две враждебные расы: сильные и слабые.
ЌевзираЯ на все случайности, сильные всегда союзники сильным. ‘оюзники
народов - народы. Ќа земле существует только одно племЯ паразитов и
поджигателей - все еще победители, и только один народ - побежденные.
Љак и в первые века, не выступЯт ли из теней, здесь или там, мыслЯщие
существа, ибо это - хаос и животное царство. ђазум должен родитьсЯ, так как
его больше не существует.
- Ќадо думать собственной головой, а не чужой.
ЏростаЯ мысль, рожденнаЯ в чудовищной схватке армий, глубже всего
проникла в мое сознание. Њыслить - значит верить, что массы творили до сих
пор много зла помимо своей воли и что древние авторитеты, цеплЯЯсь за все,
извращают человечество и разъединЯют нераздельное.
Ѓыли отважные люди. Ѓыли глашатаи истины. Ћни шли ощупью в мировом
беспорЯдке, пытаЯсь внести в него Ясность. Ћни открывают то, чего еще никто
не знает, а чаще они открывают то, что уже позабыто.
Ќо какаЯ паника среди сильных мира и среди держав!
- €стина революционна! Џрочь, глашатаи истины, изобретатели, прочь!
Ћни несут царство человеческое!
ќтот крик, глухой, как из-под земли, Я услышал однажды в ночь пыток от
умирающего с перебитыми крыльЯми, буйно восстававшего против того, чтобы
люди открыли глаза, но Я всегда, всегда его слышал вокруг себЯ.
€зобретатели - это те, которые открывают смысл жизни. —тобы уничтожить
войну, надо уничтожить капитализм, который ее порождает. —тобы установить
мир, надо установить верховную власть созидающих масс, ибо мир - это
спокойствие, вытекающее из труда. Ќо вокруг авангарда, который
провозглашает великую историческую роль масс, неистовствует хохот,
механический, злорадный, животный хохот:
- ’воЯ идеЯ всеобщего мира только утопиЯ, если ты один, своими силами,
не можешь со днЯ на день прекратить войну.
ЏоказываЯ на поле битвы с его останками:
- ’ы говоришь, война не будет вечной? ‚зглЯни, глупец!
„иск заходЯщего солнца багрЯнит человеческий, растерзанный горизонт:
- ’ы говоришь, солнце больше земли? ‚зглЯни, глупец!
Њиллиарды жертв сами издеваютсЯ над восставшими и при любом случае
побивают их камнЯми. ‚се их побивают камнЯми, все, даже страдающие, даже
обреченные, перед лицом смерти.
‘олдаты, раненные при ‚аграме, кричат, истекаЯ кровью: "„а здравствует
император!" € на улицах несчастные эксплуатируемые рукоплещут поражению
тех, кто пытаетсЯ облегчить участь своих братьев. „ругие, в прострации от
вечного подчинениЯ, присутствуют при этом и, как эхо, вторЯт тем, что стоЯт
над ними: "Џосле нас хоть потоп", - и дыханием чудовищным и фантастическим
слова эти разносЯтсЯ по полЯм и городам, потому что несметны те, кто их
шепчет. ‚едь было сказано:
- џ полагаюсь на слепоту народа.

x x x

Ђ Я?
џ, человек нормальный, что делал Я на земле? џ поклонЯлсЯ ослеплЯющим
силам, не спрашиваЯ, откуда они исходЯт и куда ведут. Ќа что же мне
послужили глаза, созданные, чтобы видеть, разум, чтобы судить?
ђаздавленный стыдом, Я зарыдал: "Ќе знаю!" џ крикнул так громко, что
крик мой вывел менЯ из забытьЯ. ЊенЯ держат чьи-то руки, менЯ успокаивают,
оправлЯют постель, окутывают саваном.
€ мне чудитсЯ: кто-то склонЯетсЯ надо мною, низко-низко, и нежный
голос говорит мне что-то; и мне чудитсЯ: Я слышу родной говор, и ласковость
его уводит в далекое прошлое.
- Џочему бы тебе, мой милый, не быть великим глашатаем?
џ не понимаю. Њне? Љак Я могу?
Њысли путаютсЯ. џ снова падаю... ѓлаза мои все же уносЯт образ
железной кровати и на ней неподвижное тело. ‚округ - распростертые тела, и
кто-то стоЯ читает молитвы. Ќо занавес этого видениЯ задергиваетсЯ. ирокое
пространство раздвигает замкнувшую менЯ комнату, и все расплываетсЯ.
Људа обратить взглЯд? Ѓог? Ѓог... „онесшийсЯ обрывок литании вызвал
воспоминание о боге.

x x x

џ видел €исуса •риста на берегу озера. Ћн шел тропинкой, как
обыкновенный человек. ‚округ его головы не было нимба. €зобличали его
только бледность и кротость. Џолосы света сближались, набегали одна на
другую, сливались вокруг него. Ћн сиЯл, как на небесах, как на воде. Ѓорода
и волосы его, как о том свидетельствуют, были цвета вина. Ћн созерцал
необъЯтное пЯтно, оставленное на земле христианством, пЯтно хаотическое и
черное, лишь край которого, у его босых ног, был красного цвета и
человеческой формы. Џосредине - гимны, жертвы искуплениЯ, сонмища
монашеских рЯс, и гонениЯ, остриЯ штыков, секир, алебард, и столкновение, в
грЯдах облаков и хвостах армий, двух крестов не совсем одинаковой формы. €
подле него, на холсте палатки, Я снова увидел кровавый крест. Ќароды, что
раздираютсЯ надвое, чтобы лучше раздирать друг друга, и, через голову
бедноты, торжественные союзы тех, кто носит тиары, с теми, кто носит
короны, и, под знаком "ухо королей", козни серого духовенства или лукавых
монахов цвета тьмы.
џ видел - человек света и простоты поник головой, и мне послышалсЯ
голос, говоривший:
"џ не заслужил зла, которое они мне причинили".
Ћн присутствовал, ограбленный зачинатель, при жестоком прославлении
своего имени. ‘ давних пор алчные и Яростные торгаши, в свою очередь,
изгнали его из храма и на его место водворили свЯщенников. …го распинают
каждым распЯтием.
‚ деревнЯх встречаютсЯ церкви, разрушенные войной; и люди уже спешат с
кирками, подносЯт камни, чтобы восстановить стены. Ћн излучает свет своих
рук и Ясно говорит в пространство:
"Ќе восстанавливайте церквей. Ћни не то, за что вы их принимаете. Ќе
восстанавливайте церквей!"

x x x

‘пасение только в тех, кого мир обрекает на каторжный труд и кого
война обрекает на смерть - и кому нужен только свет. ‘пасение только в
беднЯках.

x x x

Ѓелые фигуры как будто снова поЯвились в белой комнате... €стина
проста. ’от, кто говорит, будто истина сложна, ошибаетсЯ: сложна не она...
џ вижу еще, неподалеку от себЯ, кровать ребенка, ребенка, спЯщего в доме;
глаза - две черточки... ‚ дом, уже много позже, привели мою старую тетю.
Ћна видит жизнь в достатке: "“ютное гнездышко". Ћна ласково одобрЯет, но,
покидаЯ принарЯженные комнаты, все же тихонько шепчет: "‚ мое времЯ было
лучше". € Я вздрогнул - одно из окон широкими крыльЯми было открыто во
мрак; призыв пустоты этого окна сквозь расстоЯние достиг менЯ. Ћднажды
ночью мне показалось, что оно было раскрыто до самого сердца.
џ, мое сердце... ‡иЯющее сердце, властелин в кровавом ореоле. ќто мое,
это наше сердце. ‘ердце - наша рана. Њне жаль себЯ.
џ снова увидел берег под дождем - тот, что Я видел до начала времен,
до начала драмы событий, - и женщину у морЯ. Ћна жалуетсЯ, она плачет, в
окружении образов, которые то возникают сквозь сетку дождЯ, то
рассеиваютсЯ, уносимые облаками. Ћна говорит так нежно, что Я отлично
чувствую - она обращаетсЯ ко мне. Ћна со мной свЯзана. ‹юбовь... џ
вспоминаю: любовь - это один несчастный и не одна несчастнаЯ.

џ просыпаюсь со слабым криком новорожденного ребенка.
‚се бледнеет, - бледность, белизна, которую Я предугадывал сквозь
вихри и вопли. ‡апах эфира вызывает воспоминание, воспоминание ужасное, но
бесформенное. ЃелаЯ комната, белые стены, склоненные женщины в белом.
џ говорю дрожащим, глухим голосом:
- Њне снилсЯ сон, нелепый сон.
џ провожу рукой по глазам, чтобы его отогнать.
- ‚ы метались в бреду, особенно когда вам казалось, что вы падаете, -
говорит голос, спокойный, серьезный, дружественный голос, знающий менЯ, но
мне незнакомый.
- „а, - говорю Я.

XVII

“’ђЋ

џ снова заснул в хаосе, затем проснулсЯ, как первый человек.
џ в постели, в зале. Ќи малейшего шума. ’рагедиЯ тишины. ’есный массив
горизонта. Љровать, к которой Я прикован, стоит в шеренге кроватей,
выстроенных рЯдами, длинные полосы паркета бегут к далекой двери. ‚ысокие
окна; день, окутанный полотном. Ќичто иное не существует. џ всегда был
здесь, здесь будет мой конец.
Ѓелые женщины промелькнули, что-то сказали. џ уловил этот новый звук,
затем потерЯл. Њужчина, весь в белом, сел возле менЯ, посмотрел, пощупал.
ѓлаза его странно поблескивают, от очков.

џ сплю, затем мне дают пить.
„линный день проходит в длинном коридоре. ‚ечером зажигают свет, ночью
гасЯт. ђЯды ламп, и кровати, и окна, и все исчезает. ЋстаетсЯ лишь одна
лампа посредине, направо от менЯ. ‘покойный призрак вещей предписывает
спокойствие.
Ќо глаза мои раскрыты, и Я все больше и больше просыпаюсь. ‚о мраке Я
овладеваю сознанием.
‚округ менЯ тела, неподвижно лежавшие на кроватЯх, начинают
шевелитьсЯ. ќтот длинный зал необъЯтен; ему нет конца. ‘пеленатые кровати
кашлЯют и содрогаютсЯ. ЉашлЯют на все тона и на все голоса. ќто выкрики,
хриплые или сухие, спирающие дыхание, надрывные, с мокротой, протЯжные.
‹юди, в припадках кашлЯ изрыгающие чудовищные слова, не знают друг друга. џ
вижу их одиночество, как вижу их самих. Њежду кроватЯми нет ничего, ничего.
‚друг Я вижу, в полумраке, маЯчит шарообразнаЯ масса: лицо как луна;
вытЯнутые руки нащупывают железо кроватей, ищут дорогу; вздутый живот
выпЯчен и, словно кринолин, подымает рубашку, треснувшую по швам. Ќесут это
существо короткие ножки, неестественно тонкие, перевЯзанные у колен
веревкой и цвета веревки. Ћно подходит к соседней кровати, от которой менЯ
отделЯет только проход. Ќа другой кровати, как заводнаЯ игрушка, мерно
покачиваетсЯ тень. ќто негр, голова у него большаЯ, как ЯрмарочнаЯ мишень,
и тонкаЯ-тонкаЯ шеЯ.
‘иплый концерт легких и глоток нарастает и ширитсЯ. Ћн исходит от тех,
кто подымает руки игрушечных паЯцев из коробок-кроватей. Ћстальные
по-прежнему погребены под серыми одеЯлами. ‚ремЯ от времени зал,
пошатываЯсь, пересекают призраки, в проходе между кроватЯми они нагибаютсЯ,
и слышен стук железного ведра. ‚ глубине зала, в черной сумЯтице этих
слепцов, глЯдЯщих в пустоту, этих кашлЯющих немых, можно различить только
сиделку - по белизне халата. Ћна переходит от одной тени к другой,
склонЯетсЯ над недвижимыми. ќто весталка, котораЯ по мере своих сил не дает
им угаснуть.
џ поворачиваю голову на подушке. ‚ кровати, придвинутой к моей
кровати, при свете единственной бодрствующей лампы Я вижу сутулого карлика
в толстой фуфайке цвета горчичника. €ногда он с трудом приподымаетсЯ,
вскидывает остроконечную голову, дергаетсЯ в, сталкиваЯ зажатые в
одеревеневших руках плевательницу и чашку с отваром, кашлЯет, как лев. џ
лежу так близко от него, что чувствую на своем лице этот ураган плоти и
запах скрытой раны.

x x x

џ спал. џ вижу Яснее, чем накануне. Џередо мною нет больше пелены.
ѓлаза мои притЯгивает каждый движущийсЯ предмет. Ћстрый ароматический запах
доноситсЯ до менЯ; Я ищу его источник. Ќапротив менЯ, в Ярком солнечном
свете, на краю кровати сидит сестра, она растирает каким-то снадобьем
узловатые руки - огромные лапы, черные, как землЯ полей битв, в которую они
так долго врастали, что почти заплесневели. ЏахучаЯ жидкость превращаетсЯ в
слой пенистой ваксы.
—ернота этих рук менЯ пугает. ‘ усилием собравшись с мыслЯми, Я сказал
громко:
- Џочему ему не вымоют руки?
‘осед справа - гном в горчичной фуфайке, - казалось, услышал менЯ: он
покачал головой.

џ отвожу взглЯд в сторону и часами, широко раскрыв глаза, упорно,
пристально рассматриваю разбухшего от водЯнки человека, которого Я смутно
видел ночью, когда он маЯчил, как воздушный шар. Ќочью он был белесым. „нем
он желтый. “ него большие глаза навыкате, налитые желтизной. Ћн урчит,
бурлит, как подпочвенные воды, вздохи перемежает словами, обрывками слов.
Џриступы кашлЯ окрашивают его лицо охрой. Ћн кашлЯет, хрипит, захлебываетсЯ
и выхаркивает волокна Яичного белка и желтка. Џлевательница его всегда
полна. ‚идно, что сердце, к которому он прикладывает иссохшую и пропитанную
серой руку, бьетсЯ слишком сильно и давит на его разрыхленные легкие и на
распирающую его опухоль. Ћн живет навЯзчивой мыслью опорожнить свой
неисчерпаемый живот. Ћн ежеминутно заглЯдывает в банку с мочой, и лицо его
возникает передо мною в желтом отсвете. –елый день созерцал Я пытку и кару
этого тела. Љепи и куртка его, совсем уже на него непохожие, висЯт на
гвозде.
‹ежа в постели, захлебываЯсь и задыхаЯсь, он показывает мне на негра,
который раскачиваетсЯ, как заведенный:
- Ћн хотел убить себЯ, от тоски по дому.
„октор мне сказал: "‚се идет на лад". џ собиралсЯ его расспросить, но
не мог улучить минуты.

Џод вечер сосед в фуфайке, по-прежнему покачиваЯ головой, отвечает на
мой утренний вопрос:
- …му не отмоешь грЯзь, она въелась.

Ќемного позже, в тот же день, Я почувствовал беспокойство. џ поднЯл
руку, одетую в белое полотно. џ с трудом узнал свою исхудалую руку -
незнакомый силуэт! Ќо Я узнал ее по блЯхе на запЯстье, удостоверЯющей
личность. Ћна сопутствовала мне до глубины бездны.
‚ голове моей, часами, пустота, пробел; множество вещей Я различаю
плохо: они то возникают, то исчезают. џ отвечаю на вопросы. Љогда Я говорю:
"да" - это выдох, и только. џ весь еще в прошлом, во власти образов:
взбухших равнин и зубчатых гор; отголоски тех событий звучат в ушах, и Я
хотел бы, чтобы кто-нибудь объЯснил мои сны.

x x x

Ќезнакомые башмаки стучат по паркету и останавливаютсЯ. џ открываю
глаза. Џередо мной женщина.
ЏоЯвление ее потрЯсло менЯ. ќто женщина моих видений. ‡начит, мое
видение было Явью? џ смотрю на нее широко раскрытыми глазами. Ћна говорит:
- ќто Я.
‡атем наклонЯетсЯ и нежно добавлЯет:
- џ - Њари, а ты - ‘имон.
- Ђ-а! - говорю Я. - Џомню.
џ повторЯю непостижимые слова, сказанные ею. Ћна еще что-то говорит
голосом, идущим издалека. џ приподымаюсь, всматриваюсь, заучиваю слово за
словом.
Ћна, конечно, рассказывала мне, что Я был ранен в грудь и бедро и трое
суток пролежал без помощи: широкие рваные раны, потерЯ крови, лихорадка,
полное истощение.
- ‘коро ты будешь на ногах, - говорит она.
Ќа ногах! џ представлЯю себЯ на ногах - себЯ, лежачее существо. џ
удивлен и испуган.
Њари уходит; шаг за шагом углублЯет она мое одиночество, и глаза мои
долго хранЯт ее уход и ее отсутствие.
‚ечером слышу разговор - приглушенные голоса у постели больного в
коричневой фуфайке. Ћн весь скрючилсЯ и дышит покорно. ѓоворЯт шепотом:
- Ћн умрет. …ще час-два. Ћн в таком состоЯнии, что к утру начнет
разлагатьсЯ. ЏридетсЯ убрать его сразу же.
ѓоворЯт это в девЯть часов вечера, затем гасЯт свет и уходЯт. џ вижу
только его одного. Ѓодрствует над ним одна-единственнаЯ лампа. Ћн тЯжело
дышит, обливаетсЯ потом. Ћн блестит, как под дождем. ЋтросшаЯ борода
чернеет. ‚олосы прилипают к мокрому лбу; пот у него серый.
“тром постель его пуста и покрыта чистыми простынЯми.
‚месте с человеком исчезли все зараженные им вещи.
- ’еперь черед за тридцать шестым, - говорит санитар.
џ слежу за его взглЯдом. џ вижу обреченного человека. Ћн пишет письмо.
Ћн разговаривает, он живет. Ќо он ранен в живот. Ћн вынашивает свою смерть,
как плод.

x x x

„ень, когда сменЯют белье. Ќекоторые больные обходЯтсЯ собственными
силами; руки и полотно сигнализируют из кроватей. „ругим помогают сиделки.
Њелькают рубцы, темные впадины, швы, заплаты всех оттенков. Ѓронхитик, у
которого ампутирована нога, демонстрирует обрубок: кожа на нем розоваЯ,
словно у новорожденного. Ќегр не шелохнетсЯ, когда обнажают его торс,
тощий, как насекомое; затем, побелевший, он снова принимаетсЯ покачивать
одурманенной головой и созерцать солнце и Ђфрику. Ќапротив менЯ раскапывают
из простыней и переодевают паралитика. ‚ чистой рубашке он лежит сначала
неподвижной глыбой. Џотом издает гортанный звук, зовет сиделку.
Ќадломленным, пустым голосом говорЯщего механизма он просит переменить
положение ног, запутавшихсЯ в простыне. ‡атем, открыв глаза, прибранный,
неподвижный, он продолжает существование, замурованный в свой скелет.

Њари снова приходит. Ћна садитсЯ на стул. ‚двоем восстанавливаем по
складам прошлое, которое она в таком избытке мне приносит. ЌепосильнаЯ
работа идет в моей голове.
- ‡наешь, мы совсем близко от наших мест, - говорит Њари.
‘лова эти воскрешают дом, квартал и отдаютсЯ бесконечным эхом.
‚ тот день Я впервые приподнЯлсЯ на постели и посмотрел в окно,
которое, впрочем, все времЯ было у менЯ перед глазами. € Я впервые увидел
небо и серый двор, откуда веЯло холодом, и серый день, похожий на жизнь,
похожий на все.

„ни сменЯютсЯ быстро, один - другим. џ начал понемногу вставать с
кровати; вокруг менЯ впавшие в детство люди, которые учатсЯ ходить или
жалобно стонут в постелЯх. џ брожу по палате, затем по аллее. ‚се дело
теперь в формальностЯх: выздоровление, через месЯц осмотр в комиссии длЯ
увольнениЯ с военной службы.
Ћднажды утром Њари приходит, чтобы взЯть менЯ наконец домой, до
комиссии.
Ћна застает менЯ во дворе госпиталЯ - бывшей школы - на скамье, под
часами (единственный уголок, куда заглЯдывает солнце!). Џогруженный в свои
мысли, Я сижу в кругу калек на костылЯх, с перевЯзанными руками и головой,
в потешных одеЯниЯх, в сборных и потрепанных больничных одеждах. џ покидаю
этот "„вор чудес" и следую за Њари, поблагодарив сиделку и распрощавшись с
ней.
‘тарший санитар - викарий нашей церкви: тот, кто говорит и приказывает
говорить, что он, как и все свЯщенники, разделЯет страданиЯ солдат. Њари
говорит: "’ы хочешь его повидать?" - "Ќет", - говорю Я.

Њы пошли в жизнь тенистой тропинкой; затем большой дорогой. Њы шли
медленно. ‚ещи несла Њари. ѓоризонт был безоблачен, землЯ была ровнаЯ и
замолкшаЯ, и купол неба не гудел колоколом. ЏолЯ были опустошены войной, но
стрелы дорог - прЯмые и библейские. € Я, омытый, опростившийсЯ,
просветленный, хотЯ все еще изумленный тишиной и потрЯсенный спокойствием,
видел все четко, без пелены, без ничего. € мне казалось, что Я несу в себе
великий разум, неискушенный, нетронутый.
€дти было недалеко. ‚скоре, шаг за шагом, стало открыватьсЯ прошлое.
—ем ближе мы подходили, тем отчетливее возникали все мелочи и напоминали о
себе: вот дерево в грЯдке камней, вот накренившиесЯ, заброшенные сараи.
Џробуждали смутные воспоминаниЯ даже маленькие холмики у придорожных
столбов.
Њари наблюдает за мной с непостижимым выражением.
- ’ебе холодно... - вдруг говорит она, поеживаЯсь.
- Ќет, - говорю Я, - нет...

Њы остановились на постоЯлом дворе, чтобы отдохнуть и поесть, и был
уже вечер, когда мы вступили в улицы.
Њари указала на прохожего:
- ђампай разбогател на войне.
‡атем прошла и скрылась за углом женщина в развевающемсЯ платье, белом
с голубым.
- Ђнтони ‚ерон. Ћна была в Љрасном Љресте. Џолучила орден.
- Ђ-а! - говорю Я. - ‚се изменилось.

„ом уже виден. ђасстоЯние от угла улицы до дому кажетсЯ мне более
коротким, чем полагалось бы. Џлощадь кончаетсЯ внезапно: она не так широка,
как в действительности. ‚оспоминаниЯ прошлого тоже как будто сузились.
„ом, комнаты. џ поднЯлсЯ и спустилсЯ по лестнице, оберегаемый Њари. џ
узнал все вещи: Я узнал даже те, которых не видел. ‚ нависающей ночи -
никого, кроме нас двоих, как будто люди сговорились не показыватьсЯ
возвратившемусЯ человеку.

- ‚от мы и дома, - говорит наконец Њари.
‘адимсЯ друг против друга.
- —то же будем делать?
- †ить...
- †ить...
џ думаю. Ћна поглЯдывает на менЯ украдкой, с тем затаенным выражением
тревоги, которое менЯ подавлЯет. џ замечаю, с какой настороженностью она на
менЯ смотрит. Њне даже показалось, что глаза у нее красные от слез. Ђ Я, -
Я думаю о жизни в госпитале, откуда Я вышел, о серой улице и о простоте
вещей.

x x x

Ћдин день уже прошел. ‚ один день восстановилось все прошлое. џ снова
стал тем, чем Я был. Љак будто ничего не случилось. ’олько Я еще не так
силен и не так спокоен, как прежде.
Ќо истина еще проще, чем раньше.
џ узнаю от Њари об одном, о другом расспрашиваю.
Њари говорит:
- ’ы все спрашиваешь: "Џочему?" - как ребенок.
ѓоворю Я все же немного... ‡ато Њари усердствует: ее, видимо, пугает
мое молчание, и один раз, когда Я долго молчал, сидЯ рЯдом с ней, она вдруг
закрыла лицо руками и спросила сквозь слезы:
- —то с тобой?
џ колеблюсь.
- Њне кажетсЯ, - говорю наконец вместо ответа, - Я вижу вещи, как они
есть.
- Ѓедный мой! - говорит Њари.
€ снова плачет.
џ тронут этой тревожной печалью. ќто правда, - вокруг менЯ все стало
видимым, как бы обнаженным. џ утерЯл тайну, усложнЯвшую жизнь. Ќет у менЯ
больше обольщений, искажающих и заслонЯющих вещи, нет этой запальчивости -
отваги слепца, этого безрассудства, которое нас бросает из часа в час, изо
днЯ в день.
€ все же Я снова начинаю жизнь с того места, где оставил ее. џ на
ногах и крепну с каждым днем. џ принадлежу не к тем, кто кончает жизнь, а к
тем, кто ее начинает.

x x x

џ крепко спал один в нашей кровати.
Ќа другой день утром Я увидел Љрийона, торчавшего в комнате внизу. Ћн
протЯнул мне руки, затараторил. Џосле поздравлений он залпом выпаливает:
- ‡наете, что произошло в совете? ‚он там, возле местечка по прозванию
џнварь, есть спуск, а где он расширЯетсЯ, стоит сторожка и газовый фонарь,
об этот фонарь все велосипедисты разбивают носы; еще на днЯх один такой
ротозей наткнулсЯ на него, а другой - так и не выЯснилось, кто это был, -
раскроил себе череп и умер. ђЯдом с этим фонарем, искалеченным
велосипедистами, надумали вывесить дощечку с надписью, да разве дощечками
здесь поможешь! ‚ы догадываетесь, в чем тут дело? ќто просто-напросто
подвох: хотЯт насолить мэру...
‘лова Љрийона рассеиваютсЯ. џ отрешаюсь от этого жалкого хлама, как
только он мне его преподносит. џ не могу ему ответить, когда он замолкает и
смотрит на менЯ, как и Њари. џ говорю: "Ђ-а!" Ћн кашлЯет, чтобы не смущать
менЯ. ‘коро он уходит.
ЏриходЯт другие порассказать о своих делах, о ходе событий в квартале.
ум в ушах. ’акой-то убит, тот стал офицером, тот в канцелЯрии. Ђ этот
здесь, разбогател. Ќу, а как на войне?
ЊенЯ окружают; лица у всех вопрошающие. Ћднако Я сам, еще больше, чем
они, - огромный вопрос.

XVIII

ѓ‹Ђ‡Ђ

„ва днЯ прошло. џ встаю, одеваюсь, открываю ставни. ‚оскресенье, и это
видно по улице.
џ надеваю прежний костюм. ‹овлю себЯ на желании принарЯдитьсЯ ради
праздника, в силу привычки.
’еперь только Я замечаю, как осунулось мое лицо: Я вспомнил, каким Я
его оставил в знакомом зеркале.
‚ыхожу. ‚стречи. ѓ-жа Џио спрашивает, много ли Я убил врагов. Ћтвечаю,
что убил одного. Ћна перескакивает на другой предмет. џ чувствую, что между
ее вопросом и моим ответом - глубокаЯ пропасть.
‡акрытые витрины омрачают улицы. ќто все то же непроницаемое и
расплывчатое лицо праздничного днЯ. ‚озле расколотой тумбы мне на глаза
попадаетсЯ стараЯ жестЯнка из-под консервов, она лежит все на том же месте.
Џодымаюсь на холм атенье. Ќикого, из-за воскресеньЯ. ‚ этом белом
саване, в этой разлитой воскресной бледности, восстанавливаетсЯ, от дома к
дому, всЯ прежнЯЯ жизнь.
џ смотрю с высоты холма. ‹инии, краски - все как прежде. ‚черашнЯЯ
картина и сегоднЯшнЯЯ одинаковы, как две цветные открытки одной серии. џ
вижу свой дом: крышу и фасад, в три четверти. „рожь нежности охватывает
менЯ. џ чувствую, что люблю этот уголок и особенно - мой дом.
‚се как прежде. Ќет ничего нового. Ќичего? Ќеужели только Я один
изменилсЯ? џ постарел, шагаю слишком медленно, в слишком свободных одеждах,
опираЯсь на трость.
Џростота днЯ безысходна. Ќе знаю, почему Я ждал каких-то откровений.
‚зглЯд напрасно блуждает всюду, в бесконечном.

Ќо предгрозовой мрак менЯет и тревожит небо и внезапно наделЯет утро
приметами вечера. Џод широким покрывалом этих великих сумерек,
надвигающихсЯ в неуловимой гармонии, толпа на отдаленном шоссе привлекает
мое внимание.
Ћни крошечные, все эти тени, усеЯвшие длинную дорогу, разбросанные, но
однородные. Ќа расстоЯнии видно, как человек похож на человека. €стина, что
человек похож на человека. Ћдин как другой. ќто единственнаЯ уверенность,
которую Я принес, единственнаЯ; и истина проста: то, во что Я верю, Я вижу
своими глазами.
‘хожесть всех этих человеческих пЯтен, представшаЯ в угрюмых вспышках
грозы, - ведь это откровение! ‡ачаток порЯдка в хаосе. Љак случилось, что Я
никогда не видел того, что так очевидно, как случилось, что Я не замечал
этой очевидности: сходства человека с человеком, всегда и всюду! ЏонЯв это,
Я возрадовалсЯ, как будто Я призван был пролить немного света на нас и наши
дороги.

x x x

Љолокола привлекают наши глаза к церкви. Ћна окружена лесами,
муравьинаЯ цепочка пробираетсЯ между ними, копошитсЯ вокруг, проникает
внутрь.

‡емлЯ, небо... џ не вижу бога. ‚сюду, везде Я вижу отсутствие бога.
‚зглЯд, пробежав пространство, возвращаетсЯ беспомощный. € Я никогда его не
видел, и нигде нет его. Ќигде.
Ќикто никогда не видел его. џ знаю, Я всегда знал! Ќет доказательств
существованиЯ бога, и длЯ того, чтобы доказать, надо сначала поверить в
него. ‚ чем он проЯвлЯет себЯ, кого спасает, от каких пыток, от каких
бедствий избавлЯет он всех и каждого в горести сердец? Љогда же мы ощущали,
осЯзали, целовали что-либо другое, кроме его имени? Ћтсутствие бога
бесконечно, оно подтверждаетсЯ каждым коленопреклоненным просителем,
жаждущим какого-либо жалкого личного чуда, и каждым изыскателем, который,
склонЯсь над рукописЯми, заострЯет доказательства, как некий творец, и
ненавистническим, чудовищным и кровавым антагонизмом религий, ополчившихсЯ
одна против другой. Ћтсутствие бога простираетсЯ, как небо, над тревожными
конфликтами добра и зла, над трепетным вниманием праведных и над
необъЯтностью кладбищ, где царит агониЯ, и над бойней неповинных солдат, и
тЯжкими воплЯми погибающих. Џустота! Џустота! ‡а сто тысЯч лет, с тех пор
как жизнь пытаетсЯ отсрочить смерть, не было на земле ничего более
напрасного, чем крик человека, взывающего к божеству, ничего, что давало бы
такое совершенное представление о молчании. Љак случилось, что Я дожил до
сих пор и не понЯл, что Я не верю в бога?
Њне кажетсЯ, что теперь Я способен не верить вещам, которым мне
приказывают верить, и Я чувствую себЯ освобожденным.

џ оперсЯ о каменную низкую стену, о которую опиралсЯ когда-то, когда
мнил себЯ чем-то и думал, что знаю нечто.
џ глЯжу на людей, группами и в одиночку спешащих к черной дыре
церковного портала, в мрак кораблЯ, где их окуривают ладаном, где круги
света и цветистые ангелы под сводом, повторЯющим великую пустоту небес.
Њне кажетсЯ, теперь менЯ больше влечет к людЯм; Я угадываю некие
глубины среди мимолетных образов, которые проходЯт перед моими глазами;
среди всех существ Я наугад открываю сокровищницу какого-либо одного
человеческого существа. џ думаю об ограниченных мирных существованиЯх, и
мне кажетсЯ, что мы слишком поспешно несколькими словами штампуем
действительность и что так называемым ограниченным мирным существованиЯм
знакомо ожидание, тоска и бесконечнаЯ усталость.
џ понимаю, почему хотЯт верить в бога и, значит, почему в него верЯт:
вера внушаетсЯ.
Џрислонившись к стене, прислушиваЯсь, Я вспоминаю, как неподалеку
отсюда, в один из прошлых дней, обездоленнаЯ женщина возвысила голос и
сказала:
- Ћна не верит в бога! ‡начит, у нее не было детей или они никогда не
болели.
€ Я вспоминаю, - даже не помнЯ, кто были эти люди, - столько, столько
других уст, говоривших:
- Ѓыло бы слишком несправедливо, если бы бога не было!
Ќет иного доказательства существованиЯ бога, кроме потребности в его
существовании. Ѓог - это не бог, это имЯ всего того, чего нам недостает.
ќто наше желание, достигшее неба. Ѓог - это мольба, а не кто-то.
ЋтносЯт все блага в вечное будущее, хоронЯт их в неизвестном.
’омительные сроки топЯт в расстоЯниЯх, превышающих наше воображение;
разрешают противоречиЯ в тумане непостижимого. ‚се равно, верЯт в идола,
созданного словом.
Ђ Я? џ пробудилсЯ от религии, потому что она была сном. ‚ одно
прекрасное утро глаза мои открылись и увидели пустоту.

џ не вижу бога, но вижу церковь и вижу свЯщенников. „ругаЯ церемониЯ
происходит в эту минуту в другом месте: в замке служат мессу свЯтому ћберу.
Ћпершись о стену, Я наблюдаю это зрелище.
Ќа площадке замка, перед толпой, которую сдерживает на расстоЯнии
канат, разрЯженные служители культа с большой пышностью совершают
положенный обрЯд, а рЯдом с ними - богачи в потешных военизированных
охотничьих костюмах, женщины одеты, как мужчины; свЯщенники благословлЯют
свору собак, ружьЯ и охотничьи ножи, и зрелище это Ярче всЯких слов
свидетельствует о расстоЯнии, которое отделЯет современную церковь от
учениЯ •риста, и о позолоченном тлене, замутившем его безыскусственные и
чистые источники. ’о, что творитсЯ здесь, творитсЯ всюду.
‘вЯщенники и сильные мира сего всегда тесно свЯзаны. ‚ глубине моего
сознаниЯ растет уверенность. ђелигии духовно уничтожают друг друга, потому
что их много. Ћни разрушают то, что опираетсЯ на их легенды. Ќо вожаки,
которыми держатсЯ идолы, их навЯзывают. Ћни устанавливают авторитеты, они
утаивают свет. ќто люди, защищающие свои интересы, властители, защищающие
свою власть.
"’ак надо! Ќе спрашивай!" “жасное воспоминание потрЯсает менЯ, и Я
смутно вижу людей, которые ради своих целей обещаниЯми и громами
поддерживают несчастье безумиЯ, тЯготеющего над массами.

x x x

аги приближаютсЯ ко мне. џ вижу Њари, одетую в серое. Ћна пришла за
мной. €здали Я увидел ее лицо, посвежевшее, помолодевшее от ветра. ‚близи Я
разглЯдел ее веки, помЯтые, как шелк. Ћна застает менЯ погруженным в
раздумье. ‘мотрит на менЯ, как испуганнаЯ и беспомощнаЯ мать, и одной этой
заботливости, которую она мне приносит, достаточно, чтобы менЯ успокоить и
утешить.
џ указываю ей на праздничное оживление у наших ног и говорю что-то
горестное о безумии людей, которые толпами напрасно спешат в церковь и
молЯтсЯ там, адресуЯсь в пустоту... Ћдни веруют, другие им подражают: Я
поступаю, как ты.
Њари не спорит о сущности религии.
- Ђх, - говорит она, - Я никогда об этом серьезно не думала. Њне
всегда твердили о боге, и Я всегда в него верила. Ќо Я не знаю... џ знаю
только одно, - добавлЯет она, глЯдЯ на менЯ своими голубыми глазами, -
самообольщение необходимо. ђелигиЯ необходима народу, чтобы он мирилсЯ с
горькой жизнью, с жертвами...
€ она продолжает еще решительнее:
- Ќесчастным нужна религиЯ, как поддержка. Њожет быть, это безумие, но
если у них это отнЯть, что им останетсЯ?
†енщина покорнаЯ, уравновешеннаЯ, обыденнаЯ, какой Я здесь ее оставил,
повторЯет: "‘амообольщение необходимо". Ћна цеплЯетсЯ за эту мысль, она
настаивает, она вступаетсЯ за несчастных. Њожет быть, она говорит так длЯ
себЯ, а быть может, только из жалости ко мне.
€ напрасно Я говорю:
- Ќет, довольно обольщений, довольно заблуждений. Ќе надо больше
лжи... Ќе знаешь больше, куда идешь!
Ћна упорствует, и жест ее говорит: нет.
‡амолкаю. џ устал. Ќо Я не опускаю глаз перед показным могуществом
вещей, взглЯд мой беспощаден и не может не разоблачать ложность бога,
лживость свЯщенников.
Њы возвращаемсЯ молча, идем по дороге, ведущей с холма. „а, мне
кажетсЯ, закон зла нашел удобное убежище среди обольщений, которым мы
подвластны. џ ничто, Я не больше того, чем был раньше, но теперь Я несу в
себе потребность истины. џ твержу себе, что нет сверхъестественных сил, что
ничто не падает с неба, что все в нас и в наших руках. €, окрыленный этой
уверенностью, Я ласкаю взглЯдом великолепие пустого неба, земной пустыни,
рай возможного.

Њы проходим мимо церкви. Њари говорит, как будто ничего не было
сказано:
- ‚зглЯни, как пострадала беднаЯ церковка, стена колокольни совсем
разрушена бомбой с аэроплана. Љюре даже заболел. Љак только он выздоровел,
он всецело занЯлсЯ поисками денег, чтобы восстановить свою милую
колоколенку. € он уже их нашел.
‹юди бродЯт вокруг зданиЯ и глазом измерЯют зиЯющие увечьЯ. џ думаю о
всех этих прохожих, и о всех тех, кто будет проходить и кого Я не увижу, и
о ранах других колоколен. —удеснейший из голосов звучит во мне, и Я хотел
бы призвать его на помощь, чтобы сказать:
- Ќе восстанавливайте церквей! ‚ы, которые придете после нас и в
спокойствии, наступившем после потопа, обретете, быть может, способность
Яснее видеть строй вещей, не восстанавливайте церквей. ’ам нет того, во что
вы веруете. ‚еками церкви были лишь темницами освободителей и чудовищной
ложью. …сли же вы все еще веруете, пусть ваш храм будет внутри вас. Ќо если
ради ограниченной и злой традиции вы начнете снова закладывать камни -
конец всему. ‚о имЯ справедливости, во имЯ света, во имЯ состраданиЯ, не
восстанавливайте церквей!
Ќо Я ничего не сказал. џ понурил голову и пошел еще медленнее.

џ вижу: г-жа Њаркасен выходит из церкви, усталаЯ, глаза моргают -
настоЯщаЯ вдова. џ кланЯюсь, подхожу, говорю осторожно о ее муже; ведь Я
был ему подчинен и он умер на моих глазах. Ћна слушает с угрюмой
рассеЯнностью. Ћна отсутствует. Ќаконец говорит: "џ отслужила панихиду, как
полагаетсЯ", и умолкает, точно хочет сказать: "Ќе о чем говорить, и ничего
не поделаешь". ЏолнаЯ опустошенность. € Я понимаю, какое преступление
сделал Њаркасен, подставив себЯ под пули ради славы умереть.

XIX

Џђ€‡ђЂЉ€

Њы вышли вдвоем, бесцельно. Њы идем наугад. Ћсенний день. ‘ерое
кружево облаков, ветер. Њертвые листьЯ лежат на земле; другие кружатсЯ.
‘тоит август. € все же это осенний день; дни не так легко поддаютсЯ
дисциплине, как люди.

аги ведут нас в сторону водопада и мельницы. Њы не были там со
времени нашей помолвки. Ќа Њари широкий серый плащ, чернаЯ шелковаЯ шлЯпа с
цветным, вышитым спереди, квадратиком. “ нее усталый вид, глаза покраснели.
Љогда она идет впереди менЯ, Я вижу узел ее прекрасных каштановых волос.
Њы оба инстинктивно ищем знаки, которые в безумной радости вырезали
когда-то на деревьЯх и на камнЯх. Њы ищем их, как рассыпанное сокровище, на
причудливых щеках старых ив, возле грифов водопада, на березах, словно
белые свечи стоЯщих у лиловой лесной поросли, на старой ели, котораЯ не
однажды укрывала нас своими темными крыльЯми. Њногие надписи исчезли: одни
стерлись от времени, другие скрылись под множеством новых надписей или
испорчены, искажены. Џочти все исчезли, как исчезают прохожие.
Њари устала. Ћна часто садитсЯ, и, сидЯ, строгаЯ, в широком плаще, она
похожа на статую природы, пространства и ветра.

Њы не разговариваем. Њедленно, как будто идем в гору, спускаемсЯ к
реке, к каменной скамье у стены. ђасстоЯниЯ изменились: скамьЯ, как некто в
тени, оказалась ближе, чем Я думал. „а, это она. ђозовый куст над ней высох
и превратилсЯ в терновый венец.
Ќа каменной плите мертвые листьЯ. Ћни облетели с каштанов внизу. Ћни
упали на землю и все же потом залетели на скамью.
Ќа эту скамью, куда она пришла ко мне впервые и котораЯ когда-то
приобрела в наших глазах такое значение, что, казалось, всЯ декорациЯ
вокруг была создана нами, садимсЯ мы сегоднЯ, после напрасных поисков в
природе следов нашего прошлого.
Џейзаж спокойный, простой, пустынный; он пронизывает нас дрожью. Њари
так грустна и так непосредственна, что видно, о чем она думает.
џ сижу, опершись локтЯми о колени. џ смотрю на песок под ногами и
вдруг вздрагиваю: Я понЯл, что ищу даже на камнЯх, даже на песке свЯщенное
доказательство - след наших ног.
‚незапно, среди торжественности долгого молчаниЯ, лицо Њари
омрачаетсЯ, и она начинает плакать. ‘лезы, ее переполнЯющие, - плачут
всегда всем существом, - льютсЯ ручьЯми. € с мокрых губ, сквозь
всхлипываниЯ, слетают слова почти бессвЯзные, но безнадежные и дикие, как
взрыв насильственного смеха.
- Ђ-а-а! ‚се кончено! - выкрикивает она.

x x x

џ обнЯл ее, Я озадачен этой скорбью, клокочущей в ее груди, в горле и
сотрЯсающей ее, - скорбью, котораЯ вызвана не мною и не кем-либо другим и
котораЯ существует, как божество.
Ћна успокаиваетсЯ. џ беру ее за руку. ‘лабым голосом она вспоминает
прошлое: "’о и это... Ђ то утро..." Ћна напрЯгает памЯть, она ведет
прошлому счет. џ говорю, как и она, тихо. ‘прашиваем: "Џомнишь?" - "„а".
Џри всЯкой подробности, более точной, более Ярко вызывающей прошлое:
"Џомнишь?" - отвечаем: "‚споминаю..."
ђазлука, великие событиЯ, во времЯ которых землЯ совершила свой круг,
отбросили далеко назад прошлое и углубили ров. Ќичто не изменилось; но
когда пробуждаютсЯ - видЯт.
€ вот, когда мы вспомнили один магический летний вечер, Я сказал: "Њы
любили", - она ответила: "џ помню".
‚полголоса Я окликнул ее, чтобы вывести из немоты, в которую она
погрузилась.
Ћна слушает, затем говорит покорно, безнадежно:
- Њари... ’ак ты менЯ называл когда-то. џ не могу представить, что и
тогда это было мое имЯ.
џ отвожу глаза, чтобы вспомнить...
Ќемного позже она вдруг говорит:
- Ђ! ‚ тот день мы бредили путешествиЯми, строили планы... ’ы был со
мной, сидел возле менЯ.
’огда жили. ’еперь не живем больше, потому что отжили. Њы, прежние,
умерли, потому что теперь мы уже другие. ‚зглЯд ее, устремленный на менЯ,
не свЯзывает больше двух переживших себЯ неизвестных - нас с ней. ‚зглЯд ее
не сглаживает нашего вдовства и ничего не менЯет в событиЯх. Ђ Я, Я слишком
переполнен прозорливой простотой истины, чтобы ответить: нет, если надо
сказать: да. ‘ейчас, рЯдом со мною, Њари подобна мне.
‚еликаЯ горесть человеческих сердец предстает перед нами. Њы не
осмеливаемсЯ еще назвать ее, но не осмеливаемсЯ не обнаружить ее во всем,
что мы говорим.

x x x

Њы видим - женщина поднимаетсЯ тропинкой, идет в нашу сторону. Њарта.
Ћна выросла, расцвела. ЏроходЯ мимо нас, она что-то говорит, улыбаЯсь...
Ћна смеетсЯ, она, игравшаЯ роль в нашей драме. ‘ходство, которое
преследовало некогда менЯ, преследует теперь Њари: мы оба, друг подле друга
и таЯсь один от другого, полны мыслью об этом подростке, двойнике прежней
Њари.
Њари вдруг признаетсЯ:
- “ менЯ была лишь молодость и красота, как и у всех женщин. Њолодость
моЯ, красота моЯ, вот они: Њарта. Ђ Я?..
Ћна повторЯет горестно:
- џ не стара еще, мне тридцать пЯть лет, но Я состарилась слишком
рано; у менЯ седые волосы, вблизи это видно; поЯвлЯютсЯ морщины, и глаза
терЯют блеск. џ еще живу, существую, занимаю место. Ќо Я лишь то, что Я
есть! џ еще жива, но будущее кончаетсЯ раньше жизни. Ђ-а! ЌастоЯщее
принадлежит только молодости. Њолодые лица все схожи и безошибочно узнают
друг друга. Ћни стирают и уничтожают все остальное, заставлЯют других
видеть себЯ такими, каковы они есть, и признать свою ненужность.
Ћна права, она права! Љогда юнаЯ девушка расцветает, она заступает
место другой в мыслЯх, в сердце человека и превращает другую в призрак. ќто
правда. џ это знал... Ќо Я не знал, что это до такой степени правда.
‘лишком это естественно, слишком Ясно. џ не могу этого отрицать, есть вещи,
о которых никогда не думаешь: так они печальны. ‘нова крик утверждениЯ
рветсЯ с губ и мешает сказать: нет.
џ не мог не видеть торжества Њарты и, глЯдЯ на нее, не узнать в ней
Њари.
џ знаю, у нее были увлечениЯ. ‘ейчас она одна. Ћна одна; она найдет
опору... Џризрак или реальность, возлюбленный невдалеке от нее. ќто
ослеплЯет. Љонечно, Я не думаю больше, как некогда, что эгоистический порыв
насытить свое желание - своеобразный долг, и менЯ обуревает потребность
прЯмоты, но все же, приди ко мне это юное существо, Я чувствую: раньше
всего и невзираЯ ни на что Я весь обратилсЯ бы в безудержный крик радости.
Њари упорно возвращаетсЯ к своей мысли и говорит:
- †енщина существует только любовью и длЯ любви. …сли она уже не может
внушить любовь, она - ничто.
Ћна повторЯет:
- ‚идишь, Я уже ничто.
Ћна на дне своей бездны; она у предела своего женского горЯ. Ћна
думает не только о себе. Њысль ее выше и глубже. Љогда она говорит: "џ уже
ничто", - она думает о каждой женщине, о каждой любви, о каждой
возможности. Ђ Я, Я только присутствую возле нее в эту минуту, и ей не от
кого ждать помощи.
џ хотел бы успокоить, утешить эту женщину; она - сама женственность и
простота, и она горюет здесь, тревожа менЯ своим присутствием; но именно
потому, что она такова, Я не могу ей солгать и не могу ей ничем помочь в ее
горести, в ее глубокой, прозорливой горести.
- Ђ-а, - вскрикивает она, - если бы родитьсЯ снова!

Ќо она все же цеплЯетсЯ за самообман. џ вижу по следам слез - потому,
что Я на нее смотрю, - она сегоднЯ напудрилась, подкрасила губы и даже,
быть может, щеки, как делала это когда-то ради забавы, прихорашиваЯсь назло
мне. †енщина подкрашиваетсЯ, пытаетсЯ наперекор времени сохранитьсЯ,
закрепить себЯ за собой, - как похоже это на то, что делали глубокий
ђембрандт и щедрый, великолепный ’ициан: сохранить, спасти! Ќо на этот раз
несколько слезинок смыли ненадежные и недолговечные ухищрениЯ.
€ она пытаетсЯ обмануть себЯ словами, открыть в них нечто, что
преобразило бы ее. Ћна не может пожертвовать собой: нельзЯ сдатьсЯ,
отречьсЯ от себЯ - это ложь! Ћна, как и прошлым утром, утверждает:
"ЋбольщениЯ необходимы. Ќет, нельзЯ видеть вещи, как они есть". Ќо Ясно,
что таких слов не существует.
€ вот, глЯдЯ на менЯ в смЯтении, она прошептала:
- “ тебЯ нет больше обольщений, совсем нет. Њне жаль тебЯ.
‚ эту минуту просветлениЯ она думает только обо мне, менЯ жалеет! ‚
своей безутешности она черпает дары длЯ менЯ.
Ћна замолкает. Ћна ищет высшей жалости; она ищет того, что мучительнее
всего и проще всего. Ћна шепчет:
- €стина!

€стина, что любовь - неповторимаЯ пора в жизни людей. ќто то, что мы
носим в себе, - нечто более смертное, чем мы сами, и все же самое главное в
нас. Њы изживаем себЯ задолго до своей смерти. …сть вещи... как будто их
знаешь, и все же они длЯ нас - тайна. ‡наем ли мы то, во что верим! ‚ерим в
чудеса. ЌапрЯгаем все усилиЯ, чтобы побороть себЯ, чтобы одурманитьсЯ.
†аждем показать все, чего достойны. ‚оображаем, что ЯвлЯемсЯ каким-то
исключением и что должно случитьсЯ нечто сверхъестественное. ‘традаем,
насколько хватает сил. Ќо спокойствие истины нас отрезвлЯет. Ќевозможное
снова становитсЯ невозможным. € мы безмолвствуем, как само молчание.

„о вечера просидели мы на скамье в одиночестве. ‚ тишине и тумане руки
и лица наши светились, как зарницы.

‚ернулись домой. Ћжидание, обед. †ивем эти несколько часов. € вот мы
одни в доме, лицом к лицу; мы никогда себЯ такими не видели и не знаем, что
нам делать! ђазыгрываетсЯ подлиннаЯ драма небытиЯ. †ивем рЯдом, действиЯ
наши согласуютсЯ, соприкасаютсЯ, смешиваютсЯ. Ќо все это - в пустоте. Њы не
желаем, не ждем больше друг друга, не мечтаем, не счастливы. ЉакаЯ-то
попытка подменить жизнь движениЯми, издали - живые существа, а вблизи,
совсем вблизи - призраки.
Џриходит час сна. Њари спит в маленькой комнате, выходЯщей на
площадку, против моей - меньше и хуже моей: она оклеена выцветшими,
пожелтевшими обоЯми, на которых цветы выступают неровным рельефом, под
налетом пыли и пепла разных оттенков.
Ќа площадке мы расходимсЯ. ’ак повелось не с нынешнего вечера, но
сегоднЯ мы чувствуем глубину разрыва, который, в сущности, не есть разрыв.
Ћна раздеваетсЯ. ‘нимает лиф. џ вижу ее шею и сквозь рубашку чуть
опустившуюсЯ грудь и полураспущенные волосы, когда-то великолепно
пламеневшие, как горЯщаЯ солома.
Ћна говорит:
- Њужчиной лучше быть, чем женщиной.
Ќа мое молчание она отвечает:
- ‚идишь, нам не о чем больше говорить.
‚ пролете узкой двери она сказала это с особой значительностью.
Ћна входит в комнату. ‘крываетсЯ в ней. „о моего отъезда на войну мы
спали на одной постели. Њы ложились рЯдом, чтобы растворитьсЯ в
бессознательном или далеко унестись мыслЯми. (‚ жизни обыденной бывают
крушениЯ горше, чем в драмах експира; длЯ любЯщих: уснуть - умереть.) Ќо с
тех пор как Я вернулсЯ, нас разделЯет стена. €скренность, которую Я принес
в глазах и мыслЯх, заменила вокруг менЯ - и сильнее, чем Я подозревал, -
видимость реальностью. Њари скрывает от менЯ свое увЯдающее, отвергнутое
тело. ‘тыдливость вернулась к ней; да, она кончает тем, с чего начала.
Ћна закрыла дверь. Ћна раздеваетсЯ одна в комнате, медленно и как
будто нехотЯ. ’олько свет маленькой лампы ласкает ее распущенные волосы, в
которых другие еще не замечают седых волос, ледЯных волос; прикасаетсЯ к
ним только она одна.
„верь ее закрылась, бесповоротно, буднично, угрюмо.

Ќа столе, среди бумаг, Я наткнулсЯ на отрывок стихотворениЯ,
найденного когда-то на улице, - клочок бумаги, выскользнувший из
таинственных рук, его исписавших, и залетевший на каменную скамью. Ћно
кончаетсЯ шепотом: "...и лишь слезы подступают к глазам, когда Я вижу твою
красоту и твою улыбку".
‚ прежние дни, читаЯ эти строки, мы радостно улыбались. ‘егоднЯ
вечером у менЯ действительно слезы на глазах. —то же это? џ подметил, что
есть нечто большее, чем то, что мы видели, что говорили, что
перечувствовали сегоднЯ; быть может, она и Я когда-нибудь найдем слова
настоЯщие, нужные, и нынешний день со всеми его горестЯми окажетсЯ не
бесплодным.

Љ“‹њ’

џ был на заводе. џ почувствовал себЯ таким потерЯнным, как будто
очутилсЯ там после долгого легендарного сна. Њного новых лиц. ‡авод
увеличилсЯ втрое, вчетверо; он оброс целым городом легких построек.
- ‡а три месЯца они выстроили еще семь таких, как этот! - с гордостью
говорит г-н Њьельвак.
’еперь другой директор - молодой племЯнник господ ѓозлан. Ћн жил в
Џариже и вернулсЯ в день мобилизации. ‚едает всем старик ѓозлан.

ЊесЯц ожиданиЯ. џ жду терпеливо, как все. „омики нижнего квартала
населены семьЯми отсутствующих. Љак только туда входишь, тебе начинают
рассказывать о последнем письме, толковать о войне, о которой у них
неверные представлениЯ. Ќа моей улице двенадцать домов, где уже людЯм
нечего больше ждать и нечего говорить, как г-же Њаркасен. ‚ других без
вести пропавший, быть может, вернетсЯ; там живут проблеском надежды, опора
которой - пустота и молчание. …сть женщины, в каком-то спасительном
несчастье они перестроили свою жизнь и заменили мертвых - или живых -
другими.
Ѓольшие улицы и площади не изменились; только на круглой площади вырос
лагерь бараков. Ћна оживленна, как прежде, и стала еще красочнее и веселее.
Њногие юноши из богатых и влиЯтельных семей отбывают военную службу в
канцелЯриЯх воинского управлениЯ, крепости, этапного пункта,
мобилизационного, казначейства и других административных учреждений, - всех
названий и не упомнишь. Ћба госпиталЯ кишат свЯщенниками; та же профессиЯ
написана на лицах санитаров, свЯзистов, сторожей. џ никогда не видел
свЯщенника на передовых позициЯх в одежде рЯдового солдата, в одежде тех,
кто несет нарЯды и боретсЯ со всеми невзгодами!

џ вспоминаю слова, сказанные мне однажды человеком, лежавшим рЯдом со
мной на соломе в хлеву: "Џочему нет больше справедливости?" Ќа основе того
немногого, что Я знаю, что Я видел и вижу, Я чувствую, как одновременно с
войной началась ЯростнаЯ борьба против равенства людей. € если эта
несправедливость, обращавшаЯ героев в простофиль, не совершалась открыто,
то лишь потому, что война слишком затЯнулась и позор стал таким вопиющим,
что пришлось положить ему предел. €, по-видимому, продиктовано это было
только страхом.

x x x

‡ахожу в кафе ”онтана. ‘о мной Љрийон: выходЯ, Я увидел его в
стеклЯнной клетке - мастерской. …му все труднее сводить концы с концами; он
сильно постарел, и крепко сколоченный организм его трещит от ревматизма.
‘адимсЯ. Љрийон охает и, преодолеваЯ приступы боли, так скрючиваетсЯ,
что, того и глЯди, ударитсЯ лбом о мраморный столик.
Ћн подробно рассказывает о своих немудреных делах, в которых нынче
застой. Ћн говорит о будущем, предчувствуЯ угрозу полной нищеты; в это
времЯ в зал входит сержант с рыжеватыми усами и в пенсне. “ этого субъекта
вместо номера на воротнике белые молнии. Ћн усаживаетсЯ недалеко от нас.
‡аказывает стакан портвейна. ‚икторина подает, улыбаЯсь. Ћна улыбаетсЯ всем
мужчинам, без разбора, инстинктивно, как природа.
‘ержант снимает кепи, смотрит в окно, зевает.
- ‘кучища! - говорит он.
Ћн придвигаетсЯ к нам, заговаривает. ѓоворит бойко, остроумно. Ћн
служит в мэрии, знает много тайн и выбалтывает их. Ћн показывает на двух
посетителей, которые сидЯт в облюбованном коммерсантами уголке.
- Ѓакалейщик и скобЯник, - говорит он. - ‚от кто делает дела! ‚ начале
войны, оно и понЯтно, в торговле произошла заминка, вот и пришлось им, как
и всем прочим, подтЯнуть поЯс. Џотом они наверстали: принЯлись грабить,
припрЯтывать, спекулировать; они и теперь еще наверстывают! ‘колько товаров
они прЯчут в своих подвалах, выжидаЯ повышениЯ цен, обещанного газетами!
Џравда, у них есть оправдание: другие и покрупнее их, а поступают еще хуже!
„а, можно сказать, купцы показали свой патриотизм в эту войну!
Њолодой блондин откидываетсЯ на спинку стула и, вытЯнув ноги, упершись
руками в стол, долго зевает во весь рот. €, не смущаЯсь тем, что его могут
услышать, громко говорит:
- Љак вам нравитсЯ, на днЯх Я видел в префектуре груду подоходных
деклараций, затребованных министерством. Ќе знаю, не читал, но Я уверен,
убежден (и вы, конечно, убеждены), что все эти несметные груды бумаги -
колонны, монументы ерунды и враньЯ!
‘ержант, окопавшийсЯ на должности писарЯ, знает обо всех всю
подноготную; он развЯзно рассказывает скандальные истории, называет
чудовищные цифры прибылей. "‚ то времЯ как добрый народ деретсЯ..." -
говорит, говорит и в конце концов заЯвлЯет, что ему, в сущности, на все
наплевать, лишь бы его оставили в покое...
‚ зале г-н ”онтан. †енщина тащит к нему человека, который едва
держитсЯ на ногах.
- Ћн недоедает, оттого и болен, господин ”онтан, - говорит женщина.
- Ќу, что же! џ тоже болен, но оттого, что переедаю, - отвечает ”онтан
добродушно.
‘ержант уходит, небрежно раскланЯвшись.
- Ћн прав, этот молодчик, - говорит Љрийон. - ’ак всегда было, так
всегда будет!
џ молчу, думаю о своем. џ так долго слышал только одного себЯ, каждое
слово менЯ все еще оглушает и утомлЯет. Ќо Я хорошо знаю, что это правда и
что патриотизм длЯ многих всего лишь фраза или орудие. €, все еще чувствуЯ
на себе рубище простого солдата, Я хмурю брови, - Я понимаю, что позор длЯ
беднЯков быть обманутыми, как они обмануты.
џ смотрю на Љрийона. Ћн улыбаетсЯ, как всегда. Ќа его широком лице,
где каждый прошедший день оставлЯет теперь след, на его тупом лице с
круглыми глазами и открытым ртом-ноликом все та же, как и раньше,
добродушнаЯ улыбка! џ думал, что покорность - добродетель; теперь Я вижу,
что она - порок. Ћптимист - вечный сообщник преступников. ЏокорнаЯ улыбка,
когда-то умилЯвшаЯ менЯ, кажетсЯ мне гнусной на этом ничтожном лице.

x x x

Љафе переполнено: рабочие из города, из деревни, старики или совсем
юнцы.
‡ачем они здесь, эти нищие, эти горемыки? Ћни грЯзные и пьЯные. “тро,
а они угрюмые, потому что грЯзные. ‚ свет они вносЯт мрак, и там, где
они, - тЯжелый запах.
Љ столику рабочих подходЯт трое раненых солдат из госпиталЯ; узнать их
можно по одежде из грубого сукна, по кепи и тЯжелым башмакам и по
согласованным жестам, выработанным привычкой к совместному движению.
‚се эти пьЯницы, чем дальше, тем больше, повышают голос, приходЯт в
возбуждение, кричат наперебой и, наконец, впадают в бессознательное
состоЯние. ‡абвение всего, прострациЯ.
‡а стойкой, блистающей, как серебро, - владелец кабака, бесцветный,
неподвижный, точно величественный бюст. ѓолые руки его, бледные, как и
лицо, повисли. Ќо вот он вытирает пролитое вино, и руки его увлажнЯютсЯ и
багровеют, как у мЯсника.

x x x

- ‡абыл сказать вам, - восклицает Љрийон, - на днЯх получены известиЯ
из вашего полка. Њелюсону разворотило голову, когда он бежал в атаку. Ћн
был лодырем, еле ноги волочил. Ђ в атаку бежал как одержимый. ‚идите: война
все-таки исправлЯет людей.
- Ђ ’ермит? - спросил Я.
- Ђх да, ’ермит... Ѓраконьер? „авно его не видели. Џропал без вести.
Ќадо думать - убит.
€ он рассказывает о здешних знаменитостЯх: Ѓрисбиль все такой же -
социалист и буЯн.
- Ћн да еще этот вредный ќйдо со своей показной добродетелью... -
говорит Љрийон. - ‚ерите ли, так и не удалось поймать его на шпионских
махинациЯх! Ќичего нет плохого ни в его прошлом, ни в его поведении, ни в
его денежных делах. Ќе подкопаешьсЯ к нему. Ќадо же быть таким пройдохой!
џ отваживаюсь подумать: а что, если все это неправда? € все же мне
кажетсЯ чудовищным сразу разрушить одно из наших самых закоренелых, самых
давних убеждений. џ делаю попытку:
- Ћн, может быть, невиновен.
Љрийон подскакивает и кричит:
- Љак? ‚ы можете допустить, что он невиновен?
‹ицо его перекосилось, и он разразилсЯ страшным, непреодолимым, как
столкновение волн, смехом - смехом всех!

- Љ слову, насчет ’ермита, - говорит минутой позже Љрийон, - похоже,
что браконьерствовал-то не он.
ђаненые уходЯт из кабачка. Љрийон смотрит, как они шагают в ногу,
опираЯсь на палки.
- ‘только раненых, столько убитых, и у них и у нас, - говорит он. - €
все это люди, у которых не было заручки... Ћй-ой-ой... Џодумать только,
чего этим беднЯгам не пришлось выстрадать! € посейчас все времЯ умирают. Ђ
как-то незаметно все это, почти об этом не думаешь. џсно, можно бы
позаботитьсЯ, чтобы поменьше было убитых... ‚едь бывали ошибки, промахи,
все это знают. Ќо, к счастью, - добавлЯет он, опускаЯ на мое плечо огромную
медвежью лапу, - смерть солдат и промахи начальников - все это когда-нибудь
позабудетсЯ. Ќо останетсЯ слава командира-победителЯ!

x x x

‚ квартале много говорЯт о дне ЏоминовениЯ.
џ не жажду на нем присутствовать и смотрю, как уходит Њари. ‚друг менЯ
охватывает желание бежать туда, как будто в этом мой долг.
Џерехожу мост. Ћстанавливаюсь на повороте ‘тарой дороги, у кромки
полей. ‚ двух шагах - кладбище; новых могил мало: ведь неизвестно, где
лежат те, что теперь умирают.
Џодымаю голову. Ћкидываю взглЯдом пейзаж.
•олм, вздымающийсЯ передо мною, облеплен людьми. Ћн гудит, как улей.
Џлощадка на вершине, где белеют липы, увенчана красной эстрадой и всЯ
сверкает: солнце, богатые нарЯды, мундиры, трубы оркестра.
„альше - красный барьер. ‡а барьером, внизу, копошитсЯ шумливаЯ толпа.
“знаю внушительный образ прошлого. “знаю обрЯдовость, непреложную, как
смена времен года, возникавшую здесь, передо мною, почти в тех же канонах и
формах, столько раз с дней моего детства и юности. ’ак было и в прошлом
году, и в прежние годы, и в прошлый век, и в прежние века.
‚озле менЯ стоит старый крестьЯнин в сабо. Ћдежда рванаЯ, выцветшаЯ от
времени, прикрывает извечного человека полей. Ћн все тот же, каким был
всегда. Ћн щуритсЯ, опираЯсь на палку; шапку он держит в руке: то, что он
видит, похоже на мессу. Ќоги его дрожат; он не знает, нужно ли становитьсЯ
на колени.
Ђ Я, Я чувствую себЯ помолодевшим, почти ребенком, вернувшимсЯ сквозь
круги времени к тому малому, что Я есть.

x x x

‘ трибуны, затЯнутой флагами, говорит какой-то человек. Ћн вскидывает
скульптурную голову с белыми, как мрамор, волосами.
Ќа расстоЯнии Я едва его слышу. Ќо ветер все же доносит до менЯ
обрывки фраз. Ћратор проповедует народу покорность судьбе и существующему
положению. Ћн заклинает покончить решительно с "проклЯтой борьбой классов"
и навеки посвЯтить себЯ благословенной борьбе народов во всех ее формах.
Џосле войны - никаких больше социальных утопий: дисциплина, величие и
красоту которой, к счастью, выЯвила война, союз бедных и богатых под знаком
национальной экспансии и победы французов во всем мире и свЯщеннаЯ
ненависть к немцам - вот доблесть французов. ‡апомним это!
‡атем другой оратор беснуетсЯ и кричит о том, что война была победным
расцветом героизма и не следует жалеть, что ее начали. Ћна была благом длЯ
”ранции: она пробудила в нации, которую считали вырождающейсЯ, высокие
добродетели и благородные инстинкты. Ќароду нашему нужно было пробудитьсЯ,
опомнитьсЯ, закалить себЯ. ‚ образных выражениЯх, с пафосом и выкриками, он
восхвалЯет доблесть убийства врага и доблесть смерти от руки врага, он
превозносит старинную любовь к военной романтике, которой живет душа
француза.

Ћдинокий, не смешиваЯсь с толпой, присел Я на придорожный столбик. џ
леденел от прикосновениЯ этих слов, этих заповедей, нанизывающих будущее на
прошлое, несчастье на несчастье. џ уже все это слышал и запомнил навсегда.
–елый мир мыслей рокочет во мне. Ћдин раз Я даже крикнул сдавленным
голосом: "Ќет!" ѓлухой выкрик, ущемленный протест всей моей веры против
всех заблуждений, обрушившихсЯ на нас. ќто первый крик протеста, на который
Я отважилсЯ: Я бросил его, как фанатик и как немой. ‘тарый крестьЯнин даже
не шевельнул головой, гранитной и землистой... € Я слышу, как с подлинно
народной щедростью гремЯт аплодисменты.

џ поднимаюсь на холм, чтобы разыскать Њари, и смешиваюсь с толпой. ‘
трудом пробираюсь сквозь нее. ‚друг - глубокаЯ тишина, и все застывают на
месте. Ќаверху поЯвлЯетсЯ епископ. Ћн подымает указательный палец и
говорит:
- Њертвые не умерли. €м уготована награда на небесах, но и здесь, на
земле, они живы: они бодрствуют в наших сердцах, навеки огражденные от
забвениЯ. Ћни заслужили бессмертную славу и благодарность. Ћни не умерли.
‡ависти достойны они, а не сожалениЯ.
€ он благословлЯет народ, и каждый преклонЯет голову или падает на
колени. џ стою, по-прежнему выпрЯмившись, упрЯмо стиснув зубы. € Я
вспоминаю и говорю себе: "Ќеужели те, что умерли, умерли напрасно?" …сли
мир должен остатьсЯ таким, каков он есть, - да!

‘перва еще кое-кто стоЯл спокойно, затем все поддались гипнозу общего
жеста. џ сам испытал, как тЯжко давит на плечи склоненнаЯ поза толпы.
‚ кругу слушателей разглагольствует г-н †озеф Ѓонеас. Ќа секунду он
снова обретает в моих глазах былое обаЯние. Ќа нем мундир офицера
муниципальной гвардии, высокий воротник скрывает обезображенную шею. Ћн
разглагольствует. —то он говорит? Ћн говорит: "Ќадо быть дальновидным".
- Ќадо быть дальновидным. …динственно, что менЯ изумлЯет в
милитаристской Џруссии, - это ее военнаЯ организациЯ. Џосле войны - ибо не
следует ограничивать свой кругозор нынешним конфликтом - придетсЯ у нее
кое-что позаимствовать, предоставив благодушным гуманистам хныкать о
всеобщем мире.
Ћн упрекает ораторов за то, что они, по его мнению, недостаточно
энергично говорили о необходимости свЯзать ѓерманию экономически по
окончании войны. Ѓез аннексии - пусть будет так; но нужны тарифы, а это,
пожалуй, еще выгоднее. € он доказывает, что резнЯ и разруха способствуют
процветанию страны.
Ћн увидел менЯ. Ћн расцветает улыбкой, идет ко мне о протЯнутой рукой.
џ резко отворачиваюсь. Њне не нужна рука этого чужака, этого предателЯ.
ут, дающий уроки дальновидности, когда во всем мире найдетсЯ всего
лишь несколько великолепных мучеников, отважившихсЯ быть прозорливцами, -
франт, которому мало несчастьЯ людей нашего времени, он готовит еще
несчастье их детЯм; и седовласый человек, только что проповедовавший
непротивление рабству и старавшийсЯ предотвратить требованиЯ народа,
натравив его на традиционные убийства; и тот, кто с высоты расцвеченных
флагами подмостков брЯцал в оправдание красоты и моральности бойни; и тот,
кто тревожил памЯть мертвых, чтобы игрой слов затушевать грозную правду
смерти, и, жестикулируЯ, расплачивалсЯ с мучениками фальшивой монетой
пустых слов, - все эти люди лгут, лгут. ‘квозь слова Я слышу их мысли:
"‚округ нас хоть потоп, и после нас хоть потоп!" Ѓыть может, они даже и не
лгут: они ничего не видЯт и сами не знают, что говорЯт.
Љрасный барьер поднЯт. Ђплодисменты и поздравлениЯ. Џочетные гости
сходЯт с эстрады, оглЯдывают менЯ, видимо, говорЯт обо мне - о раненном на
войне, идут в мою сторону. ‘реди них Я вижу интеллигента, который говорил
первым. Ћн покачивает белой, курчавой, как цветнаЯ капуста, головой,
поводит пустыми, как у карточного королЯ, глазами (мне назвали его фамилию,
но Я забыл ее, с презрением). џ прЯчусь. џ корю себЯ за то, что так долго
верил тому, что говорил Ѓонеас. Њне стыдно, что в прошлом Я доверЯл
краснобаЯм и писателЯм, которые, несмотрЯ на свою ученость, изысканность и
знаменитость, были глупцами или ничтожествами. џ бегу от них, потому что Я
недостаточно силен, чтобы ответить им, дать отпор, крикнуть, что
единственное воспоминание, достойное вечной памЯти, - воспоминание о
безумии и ужасах войны.

x x x

„остаточно было слов, брошенных с трибуны, чтобы глаза мои открылись и
Я увидел, что различие, которое Я подметил бредовыми ночами в госпитале,
действительно существует. Љошмар, отрывавший менЯ от земли, возникает из
облаков и туманов, принимает формы и пускает корни: вот он, вот; и
обвинение вырисовываетсЯ, четкое и трагичное, как и этот калейдоскоп лиц!

Љороли - вот они. ‘уществуют разновидности королей, как существуют
разновидности богов. Ќо королевскаЯ власть существует везде - это сама
форма старого общества: громоздкаЯ машина сильнее людей. € все эти лица,
восседавшие на эстраде, - дельцы, епископы, политические деЯтели, крупные
коммерсанты, важные чиновники или журналисты, старые генералы в
блистательных орденах, писатели в военной форме, - все они хранители
высшего закона и его исполнители.
ќто все те, чьи интересы противоречат интересам народа, и они хотЯт
превыше всего, сильнее всего, чтобы ничто не менЯлось! Ћни держат вечных
подданных в вечном повиновении, обманывают, ослеплЯют, овладевают умами,
как овладевают телом, потворствуют низким инстинктам, фабрикуют религии,
мишурные и ограниченные, и дают огромным событиЯм произвольные толкованиЯ.
Џо их вине закон вещей опираетсЯ не на закон разума и нравственности.
Џусть некоторые из них действуют бессознательно, не все ли равно! € не
все ли равно, что не всегда и не все извлекают выгоды из порабощениЯ
народа, что кое-кто из поработителей сам страдает от этого. ‚се же,
опираЯсь на свою крепкую материальную и моральную сплоченность, они
остаютсЯ охранителЯми лжи в верхах и заблуждениЯ в низах. Ћни властвуют
вместо королей или совместно с королЯми, как здесь, так и везде.
Љогда-то этот праздник на солнечном холме был длЯ менЯ символом
гармонии человеческих интересов и идей. ‘егоднЯ, как и тогда, на одре
страданиЯ, Я вижу - действительность расколота надвое. џ вижу враждебные
расы: победителей и побежденных.
ѓосподин ѓозлан точно владыка над владыками: старый стЯжатель,
спекулЯции его легендарны, богатство его растет само собой, он получает
огромные, какие душа пожелает, прибыли и держит в страхе весь округ. Ћт
вульгарного движениЯ его руки загораетсЯ бриллиант, с живота, словно символ
пола, свисает массивный золотой брелок; вокруг него генералы - самодержцы
славы, улыбка которых окуплена столькими жизнЯми; администраторы и
академики напоминают актеров на вторых ролЯх.
ѓосподин ”онтан занимает на эстраде видное место. Ћн дремлет,
шарообразные руки его возлежат перед ним. Ќенасытный обжора пыхтит, рот его
вымазан маслом; он с урчаньем переваривает пищу. Ђ мЯсник ђампай смешалсЯ с
толпой. Ћн богат, но одет бедно, он любит говорить: "џ бедный простолюдин;
взглЯните, как изношена моЯ одежда!" € когда сборщица "‹иги борьбы с
забвением" подходит к нему, он, попав в ловушку общего вниманиЯ, растерЯнно
роетсЯ в кошельке и достает три су: будто отдирает кусок от своего тела.
’аких, как он, по эту сторону барьера много, и кажетсЯ, что они составлЯют
одно целое с толпой, но это не так: они здесь по долгу своей профессии.
Љороли не носЯт больше эмблем своей власти и скрываютсЯ под обычной
одеждой. Ќо все сто личин власти отмечены одними и теми же приметами,
которые проступают сквозь их улыбки: алчность, хищность, жестокость.

Ђ темнаЯ масса? ‚от она топчетсЯ здесь. „орогами и улицами пришли эти
люди из деревни и города. ‚идишь лица, застывшие от вниманиЯ, опаленные
суровым прикосновением времен года или увЯдшие от недостатка воздуха,
скуластые, впалые щеки крестьЯн, лица подростков, уже изнуренные, лица
женщин, рано подурневших, натЯгивающих на свои выцветшие кофты и поблекшую
грудь крыльЯ пелерин; и чиновников, обреченных на серенькое и безответное
существование, и маленьких людей, приниженных тЯжелой жизнью, - весь этот
круговорот спин, плеч, рук, нищеты принарЯженной или неприкрытой. ‚от они -
массы и сила неисчислимаЯ. ‚от право и справедливость. €бо справедливость и
право не пустые формулы, но сама жизнь, максимум жизни; это - люди, все
люди, всех времен и всех стран. ‘лова эти звучат не в абстрактной сфере.
Ћни пускают корни в живом существе. Ћни переполнЯют нас, ищут выхода. Љогда
требуют справедливости, не бродЯт ощупью в абстракциЯх, это вопль сердца
всех несчастных.
‚от что такое эта толпа людей, прибитых к земле, как камни на дорогах,
искалеченных страданиЯми, униженных нищетой, прочно прикованных тЯжелой
нуждой к богатым и захваченных одной и той же шестерней в вечное
круговращение. Љ этой толпе Я причислЯю почти всю молодежь - кто бы это ни
был, - потому что она так же покорна и невежественна. ќти смиренные
образуют необозримую массу, но каждый из них сам по себе неполноценен,
потому что одинок; когда смотришь на толпу, видишь величину, созданную из
ничего.
Ќарод, придавленный темнотой, одурманенный предрассудками, сегоднЯ
шалеет от красной обивки эстрад, его зачаровывает блеск уборов, ожерелий,
орденов и стекол очков, всЯ мишура пустоты, выпадающаЯ по праздникам на его
долю, как милостынЯ; ему даны глаза, чтобы не видеть, уши, чтобы не
слышать, руки, чтобы не действовать, и он безумен, потому что другие думают
за него... €ногда слышен шепот: "Љаждый за себЯ!" “топающие цеплЯютсЯ за
эту мысль и не замечают, что она погружает их еще глубже и топит их. Ђ там
другаЯ половина этого множества ищет человека на земле, а человек ищет это
множество в глубоких черных бороздах земли, удобренных кровью и поглощающих
род человеческий... Ђ дальше, в другой части земли, такие же эстрады,
подобные тронам, подавлЯют такие же необъЯтные площади людей, и те же
раззолоченные приспешники власти бросают слова, и они лишь перевод слов,
сказанных здесь.
’раурные платьЯ женщин едва заметны на этом темном полотне. Ћни
бродЯт, толкутсЯ на перекрестках, они все такие же, как и в античные
времена. “ них нет возраста, они не принадлежат какому-либо веку;
истерзанные души в черных покровах. ќто - мы.
‚идение мое было правдой от начала до конца. ‘трашный сон сбылсЯ наЯву
еще горшей трагикомедией, безысходной, тЯжкой, гнетущей; в ее лабиринтах Я
запуталсЯ, и она поглощает менЯ. ‚от то, что есть; значит, вот то, что
будет: эксплуатациЯ до полного изнеможениЯ, до последнего вздоха и
нерушимой смерти.
џ отыскал Њари. Љогда Я один, Я не чувствую себЯ таким обезоруженным.
Њы смотрим на празднество, на блестЯщую, победоносную шумиху, баронесса
примечает менЯ, улыбаетсЯ, подзывает. Љогда Я подхожу, она в присутствии
всех говорит мне что-то лестное о моем пребывании на фронте. Ћна в черном
бархате, седые волосы уложены короной. „вадцать пЯть лет вассальства
сгибают менЯ перед ней и сковывают молчанием. џ кланЯюсь так же
почтительно - против своей воли - ѓозланам: ведь власть их надо мной
неограниченна, и они дают Њари пособие, без которого нельзЯ было бы
прилично жить. џ только человек.
’юдор, под Ђртуа раненный в глаза, переминаетсЯ в нерешительности.
Ѓаронесса приютила его в кухне при замке.
- Љак она добра к раненым, - говорЯт вокруг менЯ. - Џоистине
благодетельница!
’еперь Я говорю громко:
- ‚от кто благодетель.
€ показываю на обломок, в который превратилсЯ всем нам знакомый юноша,
на жалкое, слепое двуногое существо, моргающее на свету глазами; а он,
беспомощный среди праздничной сутолоки, прислонилсЯ к дереву, как к
позорному столбу.
- „а, да, пожалуй... - робко бормочут люди вокруг менЯ и тоже моргают
глазами, как будто лицо несчастного благодетелЯ ослепило их запоздалым
светом.
Ќо запели фанфары, и за всплеском звуков никто не услышал слов этих
людей, и даже они сами не услышали себЯ. ’риумфальный марш несетсЯ мощным
материальным порывом: "‚перед! Ќе спрашивай!" Џрисутствующие захлебываютсЯ
музыкой и рукоплещут.
Џразднество подходит к концу. ’от, кто сидел, встает. ”онтан спросоньЯ
беспомощно пытаетсЯ надеть цилиндр, слишком тесный длЯ его головы, он
крутит его, точно привинчивает, и гримасничает. Џотом он улыбаетсЯ беззубым
ртом. ђукопожатиЯ, поздравлениЯ. ‚се эти люди крепко держатсЯ друг за
друга. Џричастившись патриотизму, они вернутсЯ к своим делам и забавам,
прославленные в эгоизме, освЯщенные, принарЯженные, и смелее чем когда-либо
отождествЯт свою личную выгоду с общим делом и скажут: "Њы!"
Ѓрисбиль, увидев одного из ораторов, проходившего мимо нас, метнул на
него свирепый взглЯд, крикнул: "Ѓрехун!" - и грубо выругалсЯ.
‡аревели медные трубы; мы видели только, как он разевает рот, и г-н
Њьельвак весело притоптывает. Њьельвак был признан негодным к военной
службе, теперь он призываетсЯ... ќтот экспедитор совсем уже высох,
изможден, сгорбилсЯ от многолетней работы без отдыха, он обтрепан, пальто в
заплатах, побелевшие места на сукне закрашены чернилами. Ћн сегоднЯ
особенно жалок. Ћн показывает на ЃрисбилЯ, которому музыка зажала рот, и,
покатываЯсь со смеху, кричит мне прЯмо в ухо:
- Ћн как будто поет!
‹ицо г-жи Њаркасен точно окаменело, постоЯннаЯ мысль об утраченном
исказила черты этого лица. Ћна аплодирует, она тоже! € лицо ее вспыхивает и
гаснет, как лампа. Џотому ли только, что сегоднЯ внимание сосредоточено на
ней?
ЌесчастнаЯ мать убитого сына жертвует обол в пользу "‹иги борьбы с
забвением". Ћна приносит свой жалкий дар нищеты тем, кто говорит: "Џомните
зло не длЯ того, чтобы избегать его в будущем, но длЯ того, чтобы творить
его по-прежнему, разжигаЯ любой повод к ненависти! Џусть воспоминание будет
заразной болезнью". €стекающаЯ кровью и кровожаднаЯ, обуреваемаЯ тупым
эгоизмом мести, она протЯгивает руку к сборщице и тащит за собой девочку,
котораЯ когда-нибудь тоже будет матерью.
Ђ вот мальчик-подмастерье пожирает взглЯдом мундир офицера. Ћн стоит,
как загипнотизированный, и синева неба и великолепный кармин отражаютсЯ в
его глазах. € Я понЯл Ясно, что мишура формы не только глупа, но, что еще
хуже, - вредна.
“жасное пророчество не выходит у менЯ из головы:
- џ полагаюсь на слепоту народа!

x x x

“друченный тем, что Я вижу, Я забиваюсь в угол.
€стина проста. Ќо мир уже не прост. ‘только в нем всЯких вещей! Љаким
путем истина обратит когда-нибудь свое поражение в победу?.. Љак будет она
исцелЯть когда-нибудь всех незрЯчих? џ страдаю от своей беспомощности, от
своей слабости, оттого, что Я - только Я. “вы, на земле истина безгласна и
душа - всего лишь подавленный вопль.
џ ищу опоры, кого-нибудь, кто избавил бы менЯ от одиночества. џ так
одинок. џ напрЯгаю зрение, но возле менЯ один Ѓрисбиль!
Ћдин этот проспиртованный паЯц, этот пасквиль на человека.
‚от он. ‚близи видишь, что он еще пьЯнее, чем казалось! Ћн пьЯн в
лоск; прЯдь липких волос закрыла ему один глаз, другой налит вином, щеки -
бураЯ глина, нос - печенаЯ картошка. Ќа перекрестке его точно вихрь
подхватывает. Ќа минуту у него хватает сил удержатьсЯ возле менЯ, он
бросает мне в лицо гневные слова, Я узнаю в них истины, в которые сам верю!
‘ трудом управлЯЯ своими движениЯми, он пытаетсЯ мимикой и жестами
изобразить какую-то карикатуру на буржуазию: богач, толстобрюхий, как мешок
с золотом, сидит на пролетариате, уткнув его носом в лужу, и - глаза в
небо, рука к сердцу - провозглашает: "Ђ самое главное - долой классовую
борьбу!" “родливый образ, порожденный одурманенным мозгом, несмотрЯ на свою
неуклюжесть, страшен. Љазалось, звериным криком прорывалось сквозь него
подлинное страдание.
‡амолчав, Ѓрисбиль грузно опускаетсЯ на камень. Љулаком, покрытым
красной, как у коровы, шерстью, он колотит по своему гнусному, точно
заплеванному лицу.
- Ќарод не зол, - говорит он, - но глуп, глуп, глуп!
€ Ѓрисбиль плачет.
Ќа перекрестке поЯвлЯетсЯ аббат Џио в серебрЯном ореоле волос; у него
добраЯ улыбка, губы его постоЯнно движутсЯ, точно шепчут что-то. Ћн
останавливаетсЯ посреди нас, кивает каждому головой и вслух ведет свои
простодушные размышлениЯ. Ћн бормочет:
- ќй, би! ѓлавнаЯ заслуга войны - обращение к религии. Ѓи!..
ќти чудовищно кроткие слова бросают менЯ в дрожь и окончательно бесЯт
ЃрисбилЯ. ‚скочив на ноги, кузнец потрЯсает непослушным кулаком, пытаЯсь
поднести его к подбородку старого свЯщенника, и ревет:
- ’ы! •очешь, Я тебе скажу, кто ты... хочешь?.. •очешь?
Љакие-то юноши хватают его, оттаскивают, толкают в грудь. Ћн падает
навзничь, ударЯетсЯ головой о землю и наконец затихает. Ђббат Џио воздевает
руки к небу и опускаетсЯ на колени возле поверженного бесноватого. “
старика слезы на глазах.
Њы не успеваем сделать нескольких шагов, как Я, набравшись храбрости,
говорю Њари, что Ѓрисбиль все-таки прав. Њари возмущена.
- Џрошлый раз ты сам же на него набросилсЯ, - говорит она укоризненно.
џ хочу, чтобы Њари понЯла менЯ. џ объЯснЯю, что пусть Ѓрисбиль пьЯница
и скотина, но все же он прав; он заикаетсЯ, он выблевывает истину, но она
создана не им, она неприкосновенна и чиста. Ћн - опустившийсЯ глашатай, но
в обрывках его прозрений - голос истины... Ђ этот свЯтой старец,
воплощенное самоотречение, неспособный обидеть мухи, - всего лишь смиренный
служитель лжи, он прибавлЯет свое звено к оковам и улыбаетсЯ палачам.
- ЌельзЯ отождествлЯть идеи с людьми. ќто ошибка, причинившаЯ много
зла.
Њари опускает голову, молчит, затем шепчет:
- „а, это правда.
џ ловлю эту короткую фразу, которой она менЯ одаривает. ‚первые
согласие на этой почве сближает ее со мной. Ћна носит в себе свет: она
что-то понимает. †енщины, невзираЯ на их безрассудные порывы, восприимчивее
мужчин. ‡атем она говорит:
- ’ы слишком волнуешьсЯ, с тех пор как вернулсЯ.

Љрийон шел за нами. € вдруг он вырастает передо мною. Ћн чем-то
недоволен.
- џ слышал все, что вы говорили, - заЯвлЯет он мне. - „олжен сказать
вам, что вы стали смахивать на иностранца - не то бельгиец, не то
американец. ‚ы стали говорить неслыханные вещи, с тех пор как вернулись.
‘начала думали, не рехнулись ли вы малость. Љ несчастью - нет. Ћзлобились
вы, что ли? ‘ловом, Я не знаю, какаЯ у вас цель, но должен вас
предупредить, что вы сеете смуту. Ќадо понЯть этих людей. ‚ы ко всему
придираетесь и все в одну сторону гнете, - это всЯкому Ясно. ‚ы уже не
такой, как все. …сли вы будете продолжать в этом же духе, вы станете
чудным, как великан, а если вас начнут боЯтьсЯ - берегитесь!
Ћн стоит передо мною, его не переубедить, он закоснел в своих
убеждениЯх. Џри Ярком свете видно, как он постарел: лицо в морщинах, кожа
обвисла, мышцы шеи и плеч действуют вЯло, с трением, будто ветхие Ящики.
- Ќу чего же в конце концов вы хотите? ‚оевать-то надо, а? Ќадо
показать бошам, где раки зимуют, длЯ острастки.
‘делав усилие, заранее утомленный, спрашиваю:
- Ќу, а дальше?
- „альше? „альше будут войны, понЯтно, но войны цивилизованные.
„альше? Ќу... будущее потомство!.. Џризнайтесь-ка, вы собираетесь спасти
мир. ‚ерно? Љогда начинаешь городить такой огород, волей-неволей порешь
чушь. Ѓудущее, о-го-го!
џ отворачиваюсь. ‘тоит ли пытатьсЯ втолковать ему, что прошлое умерло,
что настоЯщее проходит и что важно только будущее.
‘квозь отеческие увещеваниЯ Љрийона Я чувствую угрозу остальных. ќто
еще не враждебность, но уже - разрыв. €стина мучает лишь одного менЯ. ‘реди
мира призраков не бросаюсь ли Я в какую-то трагедию, пережить которую
немыслимо? Ћкружающие менЯ, затонув по уши, по самые глаза в слепой
покорности, уподоблЯющей людей скотам, подозрительно наблюдают за мной и
готовы кинутьсЯ на менЯ. …ще немного, и менЯ начнут ненавидеть, как
ЃрисбилЯ; до войны он был здесь единственным, кто восставал против всех и
пыталсЯ говорить в лицо людЯм, что они идут к гибели.

x x x

џ ухожу с Њари. Њы спускаемсЯ в долину. ‡атем подымаемсЯ на холм
атенье. џ люблю эти места, Я так часто приходил сюда в былые времена,
когда все вокруг менЯ было адом, которого Я не видел. Ќо и теперь, когда Я
стал пришельцем из потустороннего мира, холм этот все еще влечет менЯ,
сквозь улицы и дороги. џ помню его, и он помнит менЯ. …сть нечто, чем мы
владеем сообща и что Я носил с собой повсюду, в далЯх, как тайну. џ слышу
голос несчастного солдата: "‚ нашей стране полЯ, деревьЯ, море, каких нет
нигде", - и среди горестных моих воспоминаний эти слова сиЯют, как весть
истины.
Њы садимсЯ на откосе у дороги. Ќам виден город, вокзал, телеги на
дороге; дальше маЯчат три деревеньки, и чуть проглЯнет солнце, они видны
отчетливее. ‘о всех сторон до нас доносЯтсЯ шорохи и звуки. Ќа перекрестке,
где мы сидим, сходЯтсЯ четыре дороги.
Ќо мироощущение мое уже не то, что прежде. џ бессознательно ищу истину
во всем. ‚ещи надо рассматривать во всех их действиЯх и вплоть до их
источников. ‚ любом сцеплении фактов надо отыскать цепь причин, и мировой
хаос требует объЯснениЯ столь же страшного, как и он сам.
‘лабый шум. ™упленькаЯ девочка-подросток и прыгающаЯ возле ее ног
точка. Њари смотрит и машинально, точно свЯтоша, осенЯющаЯ себЯ крестным
знамением, говорит: "Ѓедный ребенок".
Ђнтуанетт со своей собакой. Ћна палкой нащупывает колею дороги. Ћна
совсем ослепла. Ќикогда ее не лечили. ‚се собирались, да так и не
собрались. Џо-прежнему вздыхают: "Ѓедный ребенок", - и это - все.
Ћна так нищенски одета, что невольно опускаешь глаза, хотЯ она ничего
не видит. Ћна бродит и что-то ищет, неспособнаЯ осознать зло, которое над
ней свершили, допустили свершитьсЯ, - об этом никто не вспоминает. “вы,
равнодушию болтунов и подлой беспечности людей только один этот маленький
слепой свидетель.
Ћна останавливаетсЯ перед нами и неловко протЯгивает руку, она просит
милостыню. Ќикто о ней больше не заботитсЯ. Ћна разговаривает с собакой.
‘обака родилась на псарне при замке. Њари рассказывает: щенок был
последышем, он был безобразен, большеголовый, больные глаза; но все же,
когда его понесли топить, баронесса, всегда готоваЯ сделать добро ближнему,
сказала: "Ћтдайте его бедненькой слепой". „евочка приучает собаку быть ее
поводырем; но собака молодаЯ, ей хочетсЯ поиграть с другими собаками, она
слушает одним ухом, рассеЯнно. …й трудно взЯтьсЯ за работу серьезно, она
выдергивает из рук слепой веревку. ’а ее зовет, ждет.

‡атем поЯвлЯютсЯ прохожие и снова исчезают, надолго. Њы смотрим не на
всех.

Ќо вот на повороте дороги, как важнаЯ особа, под серебрЯный звон
блестЯщей погремушки на шее, поЯвлЯетсЯ брюссельский грифон.
Ћн бежит впереди и возвещает о поЯвлении своей юной хозЯйки,
мадемуазель ќвелины де Њонтийон, восседающей на пони. „евочка, одетаЯ в
амазонку и вооруженнаЯ хлыстом, важно проезжает мимо нас.
Ћна давно сирота. Ћна владелица замка. …й двенадцать лет, и она
миллионерша. …е сопровождает верхом на лошади выездной лакей в парадной
ливрее, похожий на актера или на камергера; а за лакеем следует размеренным
шагом престарелаЯ гувернантка, в черных шелках, Явно грезЯщаЯ каким-нибудь
августейшим двором.
Њадемуазель ќвелина де Њонтийон. Љрасивое имЯ! џ невольно думаю об
Ђнтуанетт, у которой почти нет имени, и кажетсЯ, что из всех прохожих
только они две прошли мимо нас. ђазличие в судьбе этих двух созданий,
одинаково нежных и невинных, одинаково отмеченных непорочностью и
совершенной беспомощностью детства, погружает в целую драму мыслей. Ќищета
и богатство, обрушившиесЯ на эти несмышленые детские головки,
незаслуженны - как одно, так и другое. Џозор человеку видеть нищего
ребенка. € позор человеку видеть богатого ребенка.
ЊенЯ раздражает маленькаЯ принцесса, уже надменнаЯ, несмотрЯ на
детский ее возраст, и Я полон жалости к слабенькой жертве, которую жизнь
затирает всеми своими силами, и Њари, такаЯ нежнаЯ, добраЯ, проникнута, Я
вижу, теми же чувствами. Љто не испытал бы их перед этими двумЯ образами
детства, мимолетно сопоставленными случаем, перед этим единым растерзанным
образом? Ќо Я борюсь с этим чувством; представление о вещах должно исходить
не из чувства, а из разума. Ќужна справедливость, а не милосердие. „оброта
одинока. †алость сближает с тем, кого жалеют. Ћна позволЯет изучать его
глубже, чем всех остальных, но она не может принести пользы массам. Ќадо
исходить из познаниЯ, Ясного, как свет маЯка сквозь искажениЯ и соблазны
тьмы.
’ак же, как Я видел равенство, Я вижу неравенство. ђавенство в том,
что должно быть, неравенство в том, что есть. Ћт первых дней человечества
идут болезни человечества. ‘имвол злоупотреблений - наследование.
Ќесправедливость, искусственное и плохо обоснованное право,
безрассуднаЯ власть, феерическаЯ фантазиЯ, внезапно возлагающаЯ короны на
головы! „о сих пор существует чудовищное право мертвецов; надо выпрЯмить
линию и рассеЯть мрак. Љаждому по его труду.
џ говорю обо всем этом Њари. Ћна, видимо, больше поражена моей
горЯчностью, нежели правотой слов. Ћна вЯло ронЯет: "‚ерно", - кивает
головой, но говорит:
- „а, но никто не стал бы работать, если бы знал, что он не может свое
имущество оставить близким.
Ќо тотчас же сама себе отвечает:
- •отЯ нет...
Ћна приводит примеры, она берет их из нашей среды: такой-то,
такой-то... Џриманки заработка, или положениЯ, или даже увлечениЯ работой,
творчеством достаточно, чтобы люди старались изо всех сил. €, наконец, эта
великаЯ перемена парализовала бы трудЯщихсЯ меньше, чем устарелый обычай
парализует скороспелых богачей, поднимающих богатство с земли: один из тех,
кого мы знали, умер на двадцатом году от истощениЯ, а сколько гнусных и
неопровержимых примеров - комедий привЯзанности и любви, разыгрывающихсЯ
вокруг наследств, наследников и наследниц, - сколько всех этих мерзостей,
которыми слишком древний обычай покрыл, как плесенью, души.
Њари волнуетсЯ, как будто отрадно отыскивать истину в путанице
обстоЯтельств и радостно выразить ее словами.
‚се же она прерывает себЯ, она говорит:
- ‚сегда найдут способ обмануть.
€ добавлЯет:
- „а, быть может, это было бы справедливо; но этого не будет.

x x x

„олина вдруг заполнЯетсЯ звуками. „орогой, огибающей другой склон
холма, идет, возвращаЯсь в казармы, полк, только что сформированный полк со
знаменем. ‡намЯ плывет краем долины, посреди бесконечной колонны, под
приглушенные возгласы, в султанах пыли, в сверкающем тумане битвы.
Њы оба машинально встаем у дороги. € когда знамЯ проплывает мимо нас,
у менЯ дрожит рука от привычки отдавать ему честь. Ќо как воздетаЯ рука
епископа не заставила менЯ опустить голову, так и теперь Я стою неподвижно
и не отдаю чести.
Ќет, Я не склонилсЯ перед знаменем. Ћно внушает мне страх, Я ненавижу
его, Я его обвинЯю. Ќет, в нем нет красоты, это не эмблема родного угла
земли, это варварское пестрое пЯтно, которое лишь омрачает мирный ландшафт.
ќто назойливый знак кровавой славы, милитаризма и войны. Ќад зыбью
человеческой толпы оно развеваетсЯ как символ превосходства и владычества:
это оружие. ќто не любовь к одной стране, это резкое, надменное,
агрессивное различие, которое афишируют. ќто орел, который в радужных
мечтах завоевателей и их поклонников перелетает в чужой стране с колокольни
на колокольню. ‘вЯщеннаЯ защита земли... „а, но если бы не было войны
наступательной, не было бы и войны оборонительной. ‚ оборонительной войне
кроетсЯ та же гнуснаЯ причина, что и в наступательной войне, которой она
спровоцирована. Џочему не хотЯт этого признать? Џо слепоте либо двуличности
упорно стараютсЯ расчленить вопрос надвое, как будто он слишком велик.
‹юбые софизмы допустимы, когда спекулируют на крупице истины. Ќо земной шар
населен только одной породой обитателей.
џ вспоминаю слова одного человека, - он говорил, что логика таит в
себе страшные узы и что одно влечет за собой другое: трон, алтарь, меч,
знамЯ. € в завЯзке и в развЯзке войн Я прочитал, что они служат орудиЯми
культа человеческих жертвоприношений.

x x x

‡адумавшись, Я прохожу несколько шагов один; Њари снова села
отдохнуть.
Љак наЯву, Я вижу перед собой унтер-офицера Њарка-сена, о котором
только что шла речь, простодушного героЯ, слепого и схематического в своей
исступленной вере. Њне чудитсЯ, Я его спрашиваю: "‚еришь ли ты в красоту, в
прогресс?" Ћн не знает; он отвечает: "Ќет! џ верю только в славу
французского народа!" - "‚еришь ли ты в ценность человеческой жизни, в
достоинство труда, в свЯтость счастьЯ?" - "Ќет!" - "‚еришь ли ты в истину и
справедливость?" - "Ќет. џ верю только в славу французского народа".
€деЯ родины... “ менЯ никогда не хватало смелости поставить этот
вопрос прЯмо. џ приостановилсЯ, мысли мои приостановились. Љак, и это
тоже?.. Ќо разум мой так же честен, как и сердце, и он толкает менЯ вперед.
„а, и это тоже.
...‚ этих родных местах, в их дружественном уединении, на высоком
холме, возле перекрестка, куда дорога привела менЯ, как неотступный
спутник, неподалеку от того места, где отлогий склон как бы поджидает и
манит менЯ, Я вздрогнул, услышав, что говорю вслух и кощунствую. €деЯ
родины... ’ак часто вызывала она во мне, как некогда мысль о боге, дрожь
радости и энтузиазма!..
Ќо ведь это во имЯ ее, как некогда во имЯ бога, человечество
обкрадывает себЯ и стараетсЯ задушить себЯ собственными руками, и скоро оно
этого добьетсЯ. ‚едь это во имЯ родины крупные, более полнокровные страны
поработили малые страны. ‚едь это во имЯ родины какой-нибудь кайзер, царь
или ЂнглиЯ разжигают междоусобную войну среди народов мира. Ќадо поставить
вопрос по-настоЯщему, то есть повсюду и сразу. Ќадо охватить одним
взглЯдом, увидеть лицом к лицу все эти несметные множества, из которых
каждое кричит: "џ!"
€деЯ родины - не ложнаЯ идеЯ, но это идеЯ ограниченнаЯ, и она должна
остатьсЯ ограниченной.

ЏритЯзаниЯ национальные - открытые или скрытые - противоречивы.
Ќароды, стиснутые границами и соприкасающиесЯ с внешним миром, живут
неограниченными мечтаниЯми. ’ерриториальные притЯзаниЯ наций перекрывают
друг друга на карте вселенной, притЯзаниЯ экономические и финансовые с
математической непреложностью взаимно уничтожают друг друга. ‡начит, в
целом, они неосуществимы.
Ќад этой схваткой истин, не признающих одна другую, не существует
никакого высшего контролЯ, и поэтому каждый народ осуществлЯет свою истину
всеми доступными ему средствами, всей верой, всем законом, гневом и всей
грубой силой, какую он только может извлечь из себЯ. Џо милости мировой
анархии существует лишь хрупкаЯ перегородка между понЯтиЯми: патриотизм,
империализм, милитаризм; эту перегородку попирают, топчут, переступают по
всей линии, и быть иначе не может. Њир живых не может не превратитьсЯ в
организацию вооруженной конкуренции. € это не может не повлечь за собой
непрерывной смены несчастий, без надежды на какую-либо прочную добычу (ибо
не было случаЯ, чтобы завоеватели долго наслаждались безнаказанностью:
историЯ обнаруживает подобие равновесиЯ в соотношении несправедливостей и
фатальную смену гегемонии). ‚сюду надежда на победу влечет за собой надежду
на войну. ‡а войной следует война, за убийством - убийство.

ЃессмысленнаЯ система национальных блоков, раздирающих друг друга, -
пожирателей или пожираемых, - имеет своих апостолов и защитников. Ќо,
несмотрЯ на все словесные уловки, разглагольствованиЯ и софизмы,
извлеченные из мнимых примеров или из мнимых необходимостей экономики и
техники, несмотрЯ на все ухищрениЯ теоретиков и лжеученых, простой, грубый
и победный крик жизни обращает в ничто их усилиЯ гальванизировать или
создать беспочвенные доктрины. ‚ наши дни отрицательное отношение к слову
"интернационализм" доказывает одновременно и глупость и низость
общественного мнениЯ. —еловечество - вот живое имЯ истины. ‹юди похожи друг
на друга, как деревьЯ!
Ќа всей земле, до самого конца жизни каждого, основнаЯ человеческаЯ
жалкаЯ забота: прожить свободно свою жизнь там, где хочешь прожить; любить,
жить, творить в избранном окружении, подобно людЯм древних провинций, из
которых каждаЯ, с утратой своих правителей, утрачивала и свою традиционную
алчность, и пристрастие к взаимным грабежам.
Ќо если идею родины освободить от алчности, ненависти, зависти и жажды
славы, если ее освободить от жажды гегемонии путем насилиЯ, то что от нее
останетсЯ?
ќто не индивидуальнаЯ совокупность законов; справедливые законы не
имеют окраски. ќто не солидарность интересов: материальных национальных
интересов не существует, либо они нечестны. ќто не расовое единство: карта
стран - не карта рас. —то же остаетсЯ?
ЋстаетсЯ ограниченное, глубокое и радостное единение - нежнаЯ и
трогательнаЯ любовь к Языку (чужим на земле бывает только Язык), личнаЯ и
сложнаЯ любовь к определенным видам мысли, памЯтников, пейзажа - крыло
крыши, голубой свод над каким-нибудь садом. Ќо даже эта сфера влиЯниЯ
ограничена. Љульт шедевров искусства и мысли, этот полет духа, всегда был
выше национальных загородок, - с этим согласен весь мир.
Ќо голоса официальные трубЯт, что существует инаЯ магическаЯ формула:
великое прошлое - общее достоЯние каждой нации. „а, прошлое существует. Ќо
долгий скорбный путь угнетенных народов; но закон сильных, который
превращает в бесконечные и напрасные гекатомбы скромный праздник жизни; но
летопись гибели существований и идей, когда новаторы неизменно обрекались
на пытки, когда монархи разрешали территориЯми и кровью свои личные дела:
союзов, разрывов, вопросов приданого и наследованиЯ, когда каждую страну
беспощадно грабили, когда слабый нравственный прогресс, благосостоЯние и
единение кристаллизовались с мучительной медлительностью, с застоЯми, в
страшных блужданиЯх по путЯм варварства и насилиЯ; но это мрачное прошлое,
позорное прошлое заблуждений и маний, пережитое каждой древней нацией, -
его надо изучить, чтобы возненавидеть, оно, ведь ЯвлЯетсЯ общим длЯ всех
наций, так же как общее у них горе, позор и скорбь. (‘частливы молодые
народы: они не знают угрызений совести!)
Ђ дары прошлого: взрыв французской революции и драгоценные приношениЯ
мореплавателей, обогативших старый мир новыми мирами, и чудо научных
открытий, каким-то вторым чудом не погубленных в самом зародыше, - разве
все это не общее достоЯние, как и незабываемаЯ красота развалин Џарфенона,
молний експира, гроз Ѓетховена, как любовь и радость!

џ скажу то, что надо сказать: Я ставлю ђеспублику выше ”ранции.
”ранциЯ - это мы; ђеспублика - это мы и другие. Ћбщие интересы должны быть
поставлены выше интересов национальных, потому что они неизмеримо выше. Ќо
если мы смеем утверждать, - как это столько раз утверждали, - что
национальные интересы тождественны с общими интересами, то очевидно и
обратное, - это Ясно, важно и решающе: общее благо таит в себе благо
каждого. ”ранциЯ может процветать, хотЯ бы мир и не процветал, мир не может
процветать, если не процветает ”ранциЯ. ‚зволнованный разум воссоздает из
неоспоримых реальных данных, окружающих нас со всех сторон, тревожащую
дилемму, которую Џаскаль пыталсЯ поставить, как рычаг в пустоте: с одной
стороны, Я могу все проиграть, с другой - Я могу все выиграть.

x x x

Ќа холме атенье, среди красоты этих мест, излюбленных мною, у
скрещениЯ четырех дорог, Я увидел новый мир, - не потому, что произошли
новые событиЯ, но потому, что глаза мои открылись.
џ, ничтожный, вознагражден тем, что один из всех проследил заблуждение
до конца, до его скрижалей, и открыл наконец всю простоту истины и Ясность
широких горизонтов. Ћткровение кажетсЯ мне еще настолько грозным, что
молчание людей, скученных под крышами, внизу, у моих ног, сковывает менЯ и
пугает. € если, кроме этого робкого осознаниЯ истины, у менЯ нет слов,
чтобы высказать ее, то лишь потому, что каждый из нас прожил больше, чем
одну свою жизнь, и потому, что века тьмы, унижениЯ и рабства воспитали
менЯ, как и других, рабом.
€стина устанавливаетсЯ осторожно, но она - истина, и бывают минуты,
когда логика вовлекает нас в свой божественный вихрь. ‚ этом неустроенном
мире слабость некоторых парализует силу всех, и с тех пор как одного культа
воинствующего бога и покорности судьбе стало недостаточно, чтобы освЯтить
неравенство людей, в мире царит традициЯ, догмат слепого обожествлениЯ
того, что было, и того, что есть: бог без головы. ‚ мире, грубой силой и
обманом, царЯт эксплуататоры.

Ќе знаю, что будет с нами. Ќадолго ли еще хватит пролитой крови, слов,
потраченных на то, чтобы внушить людЯм искусственный идеал, чтобы принудить
массы осуществлЯть нелепость?

Њы уходим. ‚первые с тех пор, как Я вернулсЯ, не опираюсь Я на Њари.
Ћна опираетсЯ на менЯ.

XXI

Ќ…’!

’оржественное открытие нашего ЊузеЯ войны - знаменательное событие
последних дней - переполнЯет Љрийона радостью.
Џервый зал деревЯнного, расцвеченного флагами зданиЯ, построенного
муниципалитетом, отведен под выставку картин и рисунков любителей из
высшего общества на тему войны. Њного экспонатов было прислано из Џарижа.
Љрийон, парадно разодетый, купил каталог, продававшийсЯ в пользу
раненых, и умилЯетсЯ составом участников. Ћн говорит о титулах, гербах,
коронах и вникает в тонкости дворЯнской иерархии. Ћн даже спрашивает, глЯдЯ
на картины:
- Ђ кто же во ”ранции талантливее, графини или герцогини?
Ћн поглощен этими вопросами и, впиваЯсь глазами в нижний уголок
картины, разбирает подписи.

‚ зале, соседнем с комнатой, где блистает эта выставка автографов, -
давка.
‚доль стен идут подмостки, на которых красуютсЯ трофеи: остроконечные
каски, ранцы, обшитые рыжеватой шерстью, осколки снарЯдов.
‚ витрине полное обмундирование германского пехотинца - разрозненные
вещи, на некоторых пЯтна.
‚ зале несколько раненых из запасного госпиталЯ в ‚ивье. ‘олдаты ходЯт
по залам молча. Њногие пожимают плечами. Ќо перед призраком немецкого
солдата один из них пробурчал:
- “-у, свиньЯ!
‚ целЯх пропаганды под стеклом выставлено письмо, найденное в кармане
убитого врага, и рЯдом - перевод, подчеркнуты строки: "Љогда же кончитсЯ
эта проклЯтаЯ война?" Џисьмо от жены; она сокрушалась по поводу
возрастающих расходов на содержание маленького €оганна. ‚ конце страницы
сентиментальный рисунок - наглЯдное доказательство нарастающей любви к
мужу.
Љак проста и обнажена действительность! Ќи один разумный человек не
станет оспаривать, что существо, личнаЯ жизнь которого вывернута здесь
наизнанку и кровью и потом которого пропитаны, быть может, эти лохмотьЯ, не
несет ответственности за то, что в его руках было ружье и дуло наведено
было в определенном направлении. ѓлЯдЯ на эти останки, Я думаю, и у менЯ
создаетсЯ непоколебимое убеждение, что толпа нападающаЯ так же неповинна,
как и толпа оборонЯющаЯсЯ.
Ќа доске, затЯнутой красным, рЯдом с простой этикеткой: "“креплениЯ
Ѓлан, 9 маЯ" - погнувшийсЯ французский штык.
тык - оружие, которое вонзают в тело, - погнулсЯ!
- ЉакаЯ прелесть! - говорит молодаЯ девушка из замка.
- „а, брат, не видно, чтобы они гнули штыки!
- Ќичего не скажешь, мы первые солдаты в мире, - говорит мЯсник
ђампай.
- Њы показали прекрасный пример всему миру, - говорит сенатор с
бойкими глазами.
‚округ штыка оживление. ЊолодаЯ девушка, прекраснаЯ и сиЯющаЯ, не
может от него оторватьсЯ; вот она дотрагиваетсЯ до него пальцем и
вздрагивает.
Ћна не скрывает радостного волнениЯ.
- џ шовинистка, каюсь! џ в этом безудержна. овинистка и поклонница
военных!
‚се вокруг одобрительно кивают головами. Џодобные чувства никогда не
кажутсЯ безудержными - речь идет о вещах свЯщенных.
Ђ Я, в ночи, нависшей внезапно, и в буре агоний, затихающей на земле,
вижу - чудище в образе человека и в образе птицы вытЯгивает над ней свою
пугающую голову, скальпированную короной, и хрипло клекочет: "’ы не знаешь
менЯ, ты ничего не знаешь, но ты мне подобна".
„евушка идет дальше в сопровождении молодого офицера, ее
жизнерадостный смех возвращает менЯ к действительности.
Љаждый, кто останавливаетсЯ перед штыком, говорит одно и то же, и в
глазах одна и та же гордость.
- ђазве они сильнее нас? Људа там... Њы их сильнее!
- “ нас неплохие союзники, но их счастье, что решительный удар будет
нашим делом.
- Ќу, понЯтно.
- „а, да, одна надежда - французы. Њир дивитсЯ на нас. Ђ мы-то всегда
себЯ ругаем.
џ держусь в стороне. џ здесь - пЯтно, Я точно какой-то зловещий
пророк. џ несу в себе уверенность, от которой сгибаюсь, как от ноши ада:
поражение, только оно одно может открыть миллионы глаз!
Љто-то говорит брезгливо:
- ѓерманский милитаризм...
ќто высший аргумент, это формула. ѓерманский милитаризм гнусен и
должен исчезнуть. ‘ этим согласны все: сапог юнкеров, кронпринцев, кайзера,
и камарильЯ интеллигентов и дельцов, и пангерманизм, жаждущий окрасить
…вропу в черное и красное, и чуть ли не скотское рабство народа германского
должны исчезнуть. ѓерманиЯ - оплот самого остервенелого милитаризма. ‘ этим
согласны все.
Ќо те, которые создают общественное мнение, злоупотреблЯют этой
солидарностью, ибо они отлично знают, что как только простодушные сказали:
"ѓерманский милитаризм", - они сказали все. Ћни ограничиваютсЯ этим. Ћни
смешивают два слова, отождествлЯют милитаризм с ѓерманией: если ѓерманиЯ
потерпит поражение, этим все будет сказано. ’ак сочетают ложь с истиной и
мешают нам разглЯдеть, что в действительности милитаризм существует всюду,
более или менее лицемерный, либо неосознанный, но готовый пожрать все, что
можно пожрать. Џодстрекают общественное мнение, утверждаЯ: "Џреступление
думать о чем-либо, кроме победы над врагом - ѓерманией". Ќо беспристрастный
должен ответить: преступление думать об этом, потому что враг не ѓерманиЯ,
а милитаризм. џ знаю; Я уже вне власти слов, которые можно подменЯть одно
другим.
‹иберальный сенатор нарочно громко говорит о том, что народ держалсЯ
молодцом, ибо в конце концов он спас нашу ставку в игре, и придетсЯ его
наградить за хорошее поведение.
„ругаЯ фигура из той же группы - мануфактурист, поставщик на армию -
говорит о "славных ребЯтах в окопах" и добавлЯет тише:
- Џокуда они нас защищают, все хорошо.
- Ћни будут вознаграждены, когда вернутсЯ, - отвечает стараЯ дама. -
Ћни прославЯтсЯ: начальников произведут в маршалы, а их пригласЯт на
праздник с королЯми.
- Ќу, а многие не вернутсЯ.
‚от несколько новобранцев призыва шестнадцатого года, скоро их
отправЯт на фронт.
- ‘лавные ребЯта, - говорит благосклонно сенатор, - но бледноваты
немного. Џодкормить надо, подкормить!
—иновник из министерства подходит к сенатору и говорит:
- Ќаука военной подготовки еще в зачаточном состоЯнии. Њы принимаем
спешные меры, но это организациЯ, рассчитаннаЯ на долгий период, и полный
эффект она даст только после войны. ‚ будущем мы начнем обучать их с
детства и создадим солдат стойких и здоровых как морально, так и физически.

‡акрывают. Њузыка: порыв военного марша. ЉакаЯ-то женщина восклицает,
что марш действует на нее, как шампанское.
Џосетители разошлись. џ замешкалсЯ, чтобы посмотреть на разукрашенное
флагами здание ЊузеЯ войны при закате солнца. ќто храм. Џридаток церкви и
ее подобие. џ думаю о крестах, которые с куполов церквей сгибают шею живым,
свЯзывают им руки и закрывают им глаза, и о тех крестах, которые белеют на
могилах фронтовых кладбищ. Џо вине этих храмов народы в сомнамбулизме снова
начнут в будущем разыгрывать огромную и мрачную трагедию повиновениЯ. Џо
вине этих храмов тираниЯ финансистов и промышленников, самодержцев и
королей (а все те, кого Я встречал на своем пути, - это либо сообщники,
либо марионетки в их руках) завтра снова начнет расцветать на фанатизме
штатских, на усталости вернувшихсЯ, на молчании убитых. (Љогда войска будут
проходить под ’риумфальной аркой, кто увидит, - а это все же будет
отчетливо видно, - что французские гробы, растЯнувшись на десЯть тысЯч
километров, проходЯт тоже!) € флаг по-старому будет реЯть над своей
добычей, вот этот самый флаг, который торчит над фронтоном и от дыханиЯ
ветра извиваетсЯ, принимаЯ в сумерках то форму креста, то форму косы в
руках смерти!
ќто несомненно. Ќо видение будущего волнует менЯ до отчаЯниЯ, до дрожи
свЯщенного гнева.
Ѓывают минуты смЯтениЯ, когда спрашиваешь себЯ, не заслуживают ли люди
обрушивающихсЯ на них катастроф! џ беру себЯ в руки: нет, не заслуживают.
Ќо мы не должны говорить: "џ хотел бы", - мы должны говорить: "џ хочу". €
то, что мы хотим, надо строить организованно, методически, начав с самого
начала, раз мы дошли до начала. Ќадо раскрыть не только глаза, надо
раскрыть руки, надо раскрыть крыльЯ.
ќто деревЯнное, стоЯщее особнЯком, здание одной стороной примыкает к
дровЯному сараю, в стенах его уже никого нет...
‘жечь, уничтожить... џ подумал об этом.
Ѓросить свет в лицо зыбкой ночи, котораЯ топталась здесь в сумерках,
копошилась и ушла, чтобы растворитьсЯ в городе, чахнуть в каменных мешках
комнат, вынашивать во мраке еще большее забвение, еще большее зло и
несчастье или рождать бесполезное потомство, которое проживет всего лишь
двадцать лет!
†елание на минуту впиваетсЯ в тело. Ќо Я не поддалсЯ и ушел, как
другие.

Њне кажетсЯ, что, поступив так, Я поступил плохо.
Ќо если люди будущего, вопреки всему, не увЯзнут в тине, но
освободЯтсЯ, если они взглЯнут на век, в котором Я умру, мудро и с
эпическим состраданием, которого он достоин, они, быть может, поблагодарЯт
менЯ! Ђ у тех, кто менЯ не увидит, не узнает, но кого Я как бы вижу и на
кого Я хочу надеЯтьсЯ, у тех Я прошу прощениЯ за то, что Я ничего не
сделал.

x x x

’ам, где невспаханное поле переходит в пустырь, по которому Я иду
домой, дети бросают камни в зеркало, как в мишень, отступЯ на несколько
шагов. Ћни толкаютсЯ, кричат: каждый добиваетсЯ славы разбить его первым. џ
снова вижу зеркало, разбитое мною камнем в Ѓизанси, потому что оно стоЯло,
как человек! € когда кусок твердого света разлетелсЯ вдребезги, они начали
бросать камни в старую собаку с перебитой ногой, волочившейсЯ, как хвост.
‘обака никому больше не нужна, годна только длЯ живодерни, и мальчишки
пользуютсЯ случаем. †ивотное, прихрамываЯ, выгорбив спину с бугристой
линией позвоночника, беспомощно трусит и не может обогнать булыжник.
ђебенок - это щепотка смутных, но обнаженных наклонностей. Ќаши
затаенные инстинкты, вот они.
џ разгонЯю ребЯтишек, они, упираЯсь, отступают в сумрак и злобно
поглЯдывают на менЯ. Ћни вернутсЯ, как шакалы. џ встревожен злобой,
необузданной от рождениЯ, Я опечален судьбой старого пса. ЏризнайсЯ Я в
своей тревоге, менЯ не понЯли бы, сказали бы: "—то с вами? ‚едь вы видели
столько раненых, столько убитых!" ‚се же есть какое-то высшее уважение к
жизни. џ не отрекаюсь от разума, но право на жизнь принадлежит не только
нам, но и существам более жалким, чем мы. ’от, кто без необходимости
убивает животное, как бы ничтожно оно ни было, - убийца.

Ќа перекрестке встречаю ‹уизу ‚ерт. Ћна сошла с ума. Ћна по-прежнему
пристает к мужчинам. „аже не знаешь, что ей нужно. Ћна всегда в бреду - на
улицах, в своей конуре и на убогом ложе, где ее распинают пьЯницы. ‚се ее
презирают. "ђазве это женщина? - говорит какой-то прохожий. - ќта грЯзнаЯ,
стараЯ шкура - женщина? ЏомойнаЯ Яма, это да". Ћна безобидна. Ћна говорит
мне голосом тихим, слабым, живущим в каких-то нездешних мирах, далеко,
далеко от нас:
- џ королева.
€ странно - тотчас же, словно охваченнаЯ предчувствием, она добавлЯет:
- Ќе говорите: "нет".
џ хотел ей ответить. џ удержалсЯ. џ говорю: "да", как бросают
милостыню, и она уходит счастливаЯ.

x x x

џ так ценю жизнь, что жалею убитую мною муху. ѓлЯдЯ на крошечный
трупик, едва различимый с гигантской высоты моих глаз, Я не могу не думать
о том, как прекрасно создана эта организованнаЯ крупица праха: крылышки ее,
как две капли пространства, глаз в четыре тысЯчи фасеток, и Я думаю об этой
мухе целую секунду, длЯ нее это - вечность.

XXII

џ‘ЌЋ‘’њ

‘егоднЯ вечером Я выглЯнул в открытое окно. Љак и в былые ночи,
начинает обрисовыватьсЯ темнаЯ, сначала неЯснаЯ картина: колокольнЯ в
лощине и высоко-высоко, на холме, Ярко освещенный замок - великолепнаЯ
корона драгоценных камней; дальше - густаЯ чернота покатых крыш с
бесконечными трубами, четкими на светлой черноте пространств, и несколько
молочно-белых окон. ‚зглЯд, разбегаЯсь, терЯетсЯ в этих развалинах, где
скрыто множество мужчин и женщин, как всегда и везде.

‚от, что есть. Љто скажет когда-нибудь: вот, что должно быть!

џ искал, Я смутно видел, Я сомневалсЯ. ’еперь Я надеюсь.
џ не жалею о своей юности и ее верованиЯх. „о сих пор Я тратил времЯ
только на то, чтобы жить. Њолодость - настоЯщаЯ сила, но она редко бывает
зоркой. …й свойственно порой победное влечение ко всему новому, и
воинственнаЯ сторона парадокса может ее увлечь. Ќо есть в новшествах
ступень, недостижимаЯ длЯ тех, кто мало жил. ‚прочем, как знать, не научило
ли грозное величие событий и не состарило ли оно то поколение, которое
сегоднЯ представлЯет собою трогательную границу человечества?
Љакова бы ни была надежда, но если не возлагать ее на молодость, на
кого же ее возлагать?

Љто начнет говорить? ‚идеть, затем говорить... ѓоворить - то же, что
видеть, но это больше. ‘лово увековечивает образ. Њы не несем света; мы
порождение тьмы, потому что вечер закрывает нам глаза и потому что, как
только смеркнетсЯ день, мы бродим ощупью; наш свет - слово; истина говорит
устами человеческими. ‚етер слов - что это такое? Ќаше дыхание; не всех
слов, ибо есть слова искусственные, заимствованные, не от плоти и крови
говорЯщего, но слов из глубин: голос сердца. Љрик человеческий
свидетельствует о силе его источника. Љрик зарождаетсЯ в нас; он полон
жизни, как ребенок. Љрик вырываетсЯ и зовет истину отовсюду, где бы она ни
была. Љрик притЯгивает крик.
…сть еще один голос, тихий и неутомимый. Ћн несет помощь тем, которые
не видЯт и не увидЯт друг друга, он соединЯет их: голос книги, избранной,
любимой книги, - раскрываешь ее, а она тебЯ ждала!
ђаньше Я был равнодушен к книгам. ’еперь Я полюбил их власть. џ
приобрел их, сколько мог. ‚от они, на полках: тайна их заглавий и глубокие,
Ясные мысли. Ћни здесь, вокруг менЯ, стоЯт рЯдами, как зданиЯ.

x x x

Љто выскажет истину? Ќо сказать еще не значит показать.
...’олько что менЯ преследовало искушение поджечь Њузей войны, и Я на
миг представил себе, что поддалсЯ искушению и предстал перед судьЯми. џ
открыл бы им много истин, Я доказал бы им, что Я прав; из обвинЯемого Я
стал бы обвинителем...
Ќет! џ ничего не сказал бы, потому что не нашел бы слов! џ стоЯл бы,
косноЯзычный, преисполненный истины, чувствуЯ, как она бьетсЯ во мне,
задыхаетсЯ, невысказаннаЯ. Њало говорить, надо найти слова. Љогда человек
говорит: "џ страдаю", или говорит: "џ прав", - в сущности, он ничего не
сказал - он говорил только с самим собой. Ќе в каждом правдивом слове живет
истина: слова слишком стерты, доводы слишком ускользающи и многообразны.
Ќужно обладать даром убедить в истине, сохранить выразительную простоту
истины, ее торжественное развитие. Ќе Я скажу эти слова, Я не умею говорить
от глубины сердца. ‚нимание людей, как только оно настораживаетсЯ, страшит
менЯ. Ћдна уже нагота бумаги менЯ пугает и застилает глаза. Ќе Я нанесу на
эту белизну письмена, равные озарению.
џ понимаю, на чем основана тоска по великому трибуну, и могу только
мечтать о поЯвлении того, кто огромному кризису человеческих потребностей
подведет итог в одном произведении, где ничто не будет забытым, где каждаЯ
запЯтаЯ будет на месте, кто провозгласит хартию нашей эпохи и нам покажет
ее. „а будет благословен этот упроститель, в какой бы стране и когда бы он
ни поЯвилсЯ (но все же, в глубине сердца, Я хотел бы, чтобы родным Языком
его был французский).

…ще раз возникает во мне тот, кто впервые предстал предо мною
призраком зла и кто водил менЯ по аду. Љогда агониЯ душила его и голова его
почернела, как голова орла, он предал анафеме шедевры искусства; Я не понЯл
его тогда, но понимаю теперь. Ћн боЯлсЯ их вечности, той страшной силы,
которой они обладают, запечатлевшись однажды в глазах какой-нибудь эпохи:
этого нельзЯ ни убить, ни отбросить. Ћн говорил, что ‚еласкес, который был
только царедворцем, пережил ”илиппа IV, переживет ќскуриал, переживет даже
€спанию и …вропу. Ћн сравнивал мощь художника - короли сумели приручить
искусство во всем, кроме его величиЯ, - с мощью поэта-глашатаЯ, бросающего
слово свободное и справедливое, не умирающее никогда, книгу, мечущую искры
в тьму человеческую. ѓолос умирающего принца полз по земле и отбивал
глухими ударами: прочь все эти вопли о свете!

x x x

Ђ мы, - что нам сказать? ђазбирать вслух, по складам, великую хартию,
которую мы смиренно провидели. ЋбратитьсЯ к народу всего мира: проснись,
познай себЯ, взглЯни и пойми и, перестроив свое искаженное рабством
сознание, реши, что надо перестроить все!

Џерестроить все, сверху донизу. „а, прежде всего перестроить. …сли
хартиЯ человечества не создаст все заново, она ничего не создаст.

ЏреобразованиЯ, которые необходимо совершить, будут утопическими и
непрочными, если не охватЯт всего. ђеформы национальные лишь обрывки
реформ. Ќикаких полумер. Љогда надо в последний раз попытатьсЯ остановить
земной шар на той страшной крутизне, по которой он катитсЯ, полумеры
смешны: они слишком ничтожны длЯ этого. Ќикаких полумер: ведь нет же
никаких полуистин. „елай все, или ты ничего не сделаешь.

Ђ самое главное, остерегайсЯ преобразований, которые исходЯт от
королей. ќто самое важное, что тебе необходимо внушить. ‹иберальные
начинаниЯ владык, превратившие мир в то, что он есть, - только комедиЯ,
только средство парализовать будущий прогресс, восстановить под
поверхностной штукатуркой прошлое.
Ќе слушай также никогда громких слов, которые они изрекают, слов,
буквы которых проступают скелетами на фасадах зданий. Ќекоторые официальные
декларации, полные разглагольствований о свободе и праве, были бы
прекрасны, если бы действительно говорили о том, о чем они говорЯт. Ќо
сочинители их не вкладывают в эти слова подлинного их смысла. Ћни не
способны ни желать, ни даже понЯть того, что они твердЯт. …динственный
неоспоримый признак поступательного движениЯ идей - это то, что есть вещи,
о которых сегоднЯ уже не осмеливаютсЯ не упоминать, вот и все. Џартий не
так мною, как кажетсЯ. Ћни кишат, их так же много, как и близоруких людей,
но их, в сущности, только две: революционеры и консерваторы; каждый
политический акт неизбежно приводит к одной или другой, и все правители
склонны действовать в духе реакции. Ѓудь недоверчив и никогда не забывай,
что стоит известные утверждениЯ услышать из известных уст, как в них
следует немедленно усомнитьсЯ. Љогда бывшие, вылинЯвшие республиканцы берут
твое дело в свои руки, знай - дело это не твое. Ѓудь недоверчив, как лев.
Ќе спускай глаз с истины нового мира. ‘оциальнаЯ истина проста. ‘ложно
то, что над ней: горы заблуждений и предрассудков, накопленных веками
господства тиранов, паразитов и краснобаев. “бежденность в этом
действительно бросает свет на долг человека и указывает способ его
выполнениЯ. Љто хочет докопатьсЯ до истины, тот должен упрощать: нужна
истина до грубости простаЯ, иначе все погибло. Џренебреги тонкими
оттенками, различиЯми риторов и присЯжных врачевателей. ‘кажи громко: вот,
что есть; и затем: вот, что должно быть.
Ќарод всего мира, ты никогда не достигнешь этой простоты, если не
добьешьсЯ ее сам. …сли ты хочешь ее иметь, создай ее сам, своими руками. Ђ
Я даю тебе талисман, слово необыкновенное и магическое: ты можешь!

—тобы судить о существующем положении вещей, поднимись до его
источников, проследи весь путь и пойми, куда он ведет. ‘амаЯ благороднаЯ и
самаЯ плодотворнаЯ работа человеческой мысли: начисто отметать навЯзанные
понЯтиЯ - будь то интересы или идеи - и обнаруживать сквозь видимость
вечные основы. ’огда ты Ясно увидишь началом всех начал свое предвечное
начало, и понЯтиЯ справедливости и равенства предстанут пред тобой подобием
твоей собственной силы.
‘ильный этой высшей простотой, скажи: Я народ народов, и, значит, Я
царь царей, и Я хочу, чтобы верховнаЯ власть всюду принадлежала мне, потому
что Я сила и творческий труд. Ќе хочу деспотов, Явных или скрытых, больших
или малых; Я знаю, Я больше не хочу. Ќеполное освобождение 1789 года
пострадало от королей. Ћт полного освобождениЯ пострадают короли.
Ќо короли не только костюмированные монархи в бутафории дворов.
Љонечно, у народов, которыми управлЯют короли, больше традиций, и они
больше принижены, угнетены, чем другие. Ќо есть страны, где ни один человек
не может встать и сказать: "Њой народ, моЯ армиЯ", - и все же там
осуществлЯютсЯ, хотЯ и более замаскированно, те же монархические традиции.
…сть и другие страны, где поЯвлЯютсЯ крупные фигуры борцов, но до тех пор,
пока не будет опрокинута совокупность вещей (всегда совокупность, свЯщеннаЯ
совокупность!), люди эти не в силах будут сделать невозможное, и добраЯ
волЯ их останетсЯ в одиночестве, непризнанной. € разве важна тебе, при этой
великой неотложной необходимости прогресса, дозировка элементов, образующих
старый строй мира? Ќеобходима полнаЯ перестройка. ‚се твои правители,
неизбежно и крепче, чем ты думаешь, держатсЯ друг за друга, они объединены
старой машиной канцелЯрий, министерств, дипломатии и железным раззолоченным
церемониалом; и если бы даже они затеЯли друг с другом войну, между ними
есть неизгладимое сходство, которого ты больше не хочешь терпеть. ђазбей
цепи, уничтожь все привилегии и, наконец, скажи: да будет равенство.
—еловек равен человеку. €ными словами, ни один человек не обладает
преимуществами, которые ставили бы его выше общего закона. ђечь идет о
принципе равенства, а не о законных различиЯх, основанных на труде, таланте
либо высокой нравственности. ђавенство касаетсЯ только прав гражданина, а
не человека в его сущности: ты не творец живого существа; ты не лепишь
живую глину, как это сделал бог в ЃиблиЯх; ты устанавливаешь законы.
€ндивидуальнаЯ ценность, на которую ссылаютсЯ иные, условна, неустойчива, и
никто не может о ней судить. ‚ обществе, разумно организованном, она
культивируетсЯ и приобретает значение автоматически. Ќо эта великолепнаЯ
анархиЯ человеческой ценности не может, на первых порах устроениЯ общества,
заменить Явное длЯ всех равенство.
ЃеднЯк, пролетарий ценнее любого человека, но не свЯщеннее его. Џеред
лицом истины все трудЯщиесЯ и все честные люди одинаково ценны. Ќо на земле
полтора миллиарда эксплуатируемых беднЯков. Ћни - право, потому что они -
массы. Ќовый порЯдок нельзЯ установить до тех пор, пока не будет уничтожено
до основаниЯ старое положение вещей: надо уничтожить эксплуатацию человека
человеком, уничтожить класс собственников, касту правЯщих, уничтожить все
это путем построениЯ общества трудЯщихсЯ.
‚ социальном отношении женщины равны мужчинам безоговорочно. ‘ущества,
излучающие тепло и рождающие людей, не созданы длЯ того лишь, чтобы
одаривать теплотой своего тела. ‘праведливо, чтобы общаЯ работа разделЯлась
ими, шла на убыль и приобретала гармонию в их руках. ‘праведливо, чтобы
судьба человечества опиралась также и на силы женщин. Љакой бы опасностью
ни грозили вначале их инстинктивнаЯ любовь к блеску, легкость, с которой
они все окрашивают чувством, и власть над ними импульсов, все же легенда о
их неполноценности лишь туман, который ты рассеешь, шевельнув пальцем.
ђаскрепощение женщин в порЯдке вещей, как в порЯдке вещей ждать в надежде
сердца того днЯ, когда спадут с женщин социальные и политические цепи и
свобода человеческаЯ сразу вырастет вдвое.
Ќарод всего мира, установи равенство до пределов твоей великой жизни.
“станови ђеспублику республик, - иными словами, установи на всем
пространстве, где ты дышишь, общественное и открытое руководство внешними
делами, установи единый закон: о труде, производстве, торговле.
’ак называемаЯ нераздельнаЯ общность национальных интересов
распадаетсЯ при малейшей попытке это проверить. ‘уществуют только интересы
индивидуумов и единый общий интерес. Љогда говорЯт "Я" - это значит: Я;
когда говорЯт "мы" - это значит: люди. € до той поры, пока единаЯ
ђеспублика не охватит весь мир, всЯкие национальные раскрепощениЯ будут
лишь зачинаниЯми и сигналами подлинного освобождениЯ.
€так, ты разоружишь страны, ты придашь идее родины то социальное
значение, которое она должна иметь. ’ы уничтожишь военные границы и
экономические и торговые заставы, - они еще вреднее. Џротекционизм вносит
насилие в развитие труда; в нем гнездитсЯ та же гибельнаЯ неустойчивость,
что и в милитаризме. ’ы уничтожишь все то, что оправдывают во
взаимоотношениЯх народов и что в отношениЯх между индивидуумами носит
название убийства, грабежа, конкуренции нечестными средствами. ’ы
уничтожишь конфликты не столько прЯмыми мерами надзора и порЯдка, сколько
уничтожением причин, порождающих конфликты. Ђ главное, ты их уничтожишь
потому, что делать это всюду будешь ты, один ты: ведь силы твои неодолимы и
твое Ясное сознание не осквернено корыстью. ’ы не объЯвишь войны самому
себе.
’ебЯ не запугают древние заклинаниЯ и храмы. ’вой гигантский разум,
перестроив понЯтие родины, свергнет идола, душившего своих почитателей. ‚
последний раз ты отдашь честь знаменам. ‘тарому энтузиазму, баюкавшему
ребЯчество дедов, ты спокойно скажешь решительное прости. ‚ прошлом во
времена кровавых бедствий бывали трогательные часы. Ќо истина выше всего, и
на земле так же не существует границ, как и на море!

ЊироваЯ ђеспублика есть неизбежное следствие равенства права на жизнь.
€сходЯ из понЯтиЯ равенства, приходишь к идее интернационализма. …сли к
этому не приходишь, значит, путь мышлениЯ шел не по прЯмой. ’е, которые
исходЯт из противоположных понЯтий: бог, божественное право пап, королей и
дворЯн, авторитет, традициЯ, - приходЯт фантастическими путЯми, но без
погрешностей против логики, к противоположным выводам. Ќадо твердо
запомнить, что в наше времЯ существуют лишь две противостоЯщие доктрины.
‚се подчинено разуму, который искалеченное и раненное в глаза человечество
обоготворило в облаках.

x x x

’ы уничтожишь право мертвецов, преемственность какой бы то ни было
власти по праву наследованиЯ - право наследованиЯ на всех своих ступенЯх
несправедливо: в него внедрЯетсЯ традициЯ, это - покушение на строй труда и
равенства. ’руд - великий гражданский долг, который каждый и каждаЯ, без
исключениЯ, должны выполнЯть под страхом морального падениЯ. ќто разделение
труда сделает труд посильным длЯ каждого и не даст ему пожирать
человеческие жизни.

’ы не допустишь права собственности государств на колонии, испЯтнавшей
карту обоих полушарии и не оправдываемой никакими разумными основаниЯми, и
ты уничтожишь это коллективное рабство. ’ы сохранишь существование частной
собственности лишь в малых размерах - в форме трудовой собственности живых.
ќто будет вполне справедливо, потому что в нашем человеческом состоЯнии
потребность в собственности нам свойственна и потому что бывают случаи,
когда право собственности неотъемлемо от самого права; и любовь к вещам -
такое же чувство, как и любовь к живым существам. –ель социальной
организации не в том, чтобы уничтожить чувства и радость жизни, но в том,
чтобы способствовать их расцвету, в пределах, не причинЯющих ущерба другим.
‘праведливо наслаждатьсЯ тем, что Явно заработано своим трудом. € уже одна
эта разумнаЯ постановка вопроса обрушиваетсЯ на старый порЯдок вещей как
проклЯтие.
€згони повсюду и навсегда дурных учителей из школы. Ћбразование
постоЯнно обновлЯет цивилизацию. €нтеллект ребенка - большаЯ ценность, он
должен быть под охраной общества. ‘таршие в семье также не вольны
обрабатывать по своей прихоти неведение, с которым молодость вступает в
жизнь; никто не давал им этой свободы против свободы. ђебенок не
принадлежит душой и телом родителЯм; ребенок - личность, и уши терзает
кощунство - пережиток деспотических римских традиций - кощунство тех, кто
говорит о своих убитых на войне сыновьЯх: "џ отдал своего сына". †ивое
существо нельзЯ отдать - мыслЯщее существо прежде всего принадлежит разуму.
Ќи одной школы, где насаждают идолопоклонство, где будущие воли
выращиваютсЯ в страхе несуществующего бога, в традициЯх и шовинистическом
политеизме, не должно больше существовать. Ќигде ни единого учебника, в
котором все самое ненавистное и унизительное в прошлом народов наделЯетсЯ
невесть каким обаЯнием. ’олько всеобщие истории, только общие черты и
вершины, свет и тени хаоса, вот уже шесть тысЯч лет отмечающие путь двух
миллиардов людей.
’ы уничтожишь повсюду публичное исповедание культов, ты упразднишь
черные одежды свЯщенников. Џусть каждый верующий хранит свою религию в
себе, и пусть свЯщенники остаютсЯ в пределах стен. ’ерпимо относитьсЯ к
заблуждению - еще большее заблуждение.
’е, которые объЯвили мораль •риста своим достоЯнием и сфабриковали
религию, - отравили истину и, помимо того, за две тысЯчи лет доказали, что
они свои кастовые интересы ставЯт выше свЯщенного закона добра. Ќикакие
слова, никакие цифры не смогут никогда дать представление о том, какое зло
церковь причинила людЯм. Љогда она сама не угнетала и силой не поддерживала
мрак, она поддерживала своим авторитетом угнетателей и освЯщала их
действиЯ; и поныне еще она всюду тесно свЯзана с теми, кто не хочет власти
неимущих. Љак шовинисты напевают о сладости семейной колыбели, подготовлЯЯ
войны, так и церковь взывает к поэзии …вангелий; но церковь стала
аристократической партией, подобной другим партиЯм, и каждое крестное
знамение - пощечина •ристу. ‹юбовь к родной земле превратили в национализм,
а из €исуса сделали иезуита.

’олько величие €нтернационала позволит наконец вырвать с корнем
закоснелые заблуждениЯ, умноженные, запутанные и упроченные национальными
перегородками. ЃудущаЯ хартиЯ - приметы которой смутно намечаютсЯ, и
предпосылками которой служат великие моральные принципы, поставленные на
свое место, и опора которой коренитсЯ в массах, тоже поставленных наконец
на свое место, - принудит газеты использовать все свои возможности. ѓоворЯ
Языком юным, простым и скромным, она объединит народы - пленников самих
себЯ. Ћна уничтожит гнусную путаницу судебной процедуры с ее травлей
человека и даже изгонит из суда адвокатов, вносЯщих в Ясный и простой
механизм правосудиЯ дипломатию и мелодраматические приемы краснобайства.
‘праведливый должен решитьсЯ сказать, что в судах нет места милосердию:
величие логики приговора, осуждающего виновного ради устрашениЯ каждого
потенциального преступника (но не ради какой-либо иной цели), - выше самого
прощениЯ. ‚ силу этой хартии закроют кабаки, запретЯт продажу Ядов,
обуздают торгашей, готовых погубить в мужчинах и юношах красоту будущего и
царство разума. € вот какаЯ представлЯетсЯ глазам моим заповедь, высеченнаЯ
на скале: твердый закон, обЯзанный карать неуклонно всех расхитителей
общественной собственности, всех крупных и мелких циников и лицемеров,
которые по своему положению или профессии эксплуатируют несчастье или
спекулируют на нужде. Ќадо выработать новую иерархию ошибок, проступков и
преступлений: истинную.
Ќикто не подозревает, какую можно создать красоту! Ќикто не
подозревает, какую пользу могли бы извлечь из расточаемых сокровищ, каких
высот может достичь возрожденнаЯ человеческаЯ мысль, заблудшаЯ,
подавленнаЯ, постепенно удушаемаЯ постыдным рабством, проклЯтием
заразительной необходимости вооруженных нападений и оборон и привилегиЯми,
унижающими человеческое достоинство; никто не подозревает, что она может
открыть в будущем и перед чем преклонитсЯ. Џри верховной власти народа
литература и искусство, симфоническаЯ форма которых едва еще намечаетсЯ,
приобретут неслыханное величие, как, впрочем, и все остальное.
Ќационалистические группировки культивируют узость и невежество и убивают
самобытность, а национальные академии, авторитет которых покоитсЯ на
неизжитых суевериЯх, - лишь пышное обрамление развалин: куполы €нститутов,
вблизи как будто величественные, просто смешны, как колпаки, которыми
гасили свечи. Ќадо расширЯть, интернационализировать неустанно, без
ограничениЯ, все, что только возможно. Ќадо разрушить преграды, пусть люди
увидЯт Яркий свет, великолепные просторы; надо терпеливо, героически
расчистить путь от человека к человечеству: он завален трупами идей, и
каменные изваЯниЯ заслонЯют дугу далекого горизонта. „а будет все это
преобразовано по законам простоты! ‘уществует только один народ, только
один народ!

x x x

…сли ты это сделаешь, ты сможешь сказать, что в тот момент, когда ты
сорганизовал свои силы и принЯл решение, ты спас род человеческий,
насколько это возможно на земле. ’ы не кузнец счастьЯ. ‘офисты не запугают
нас, проповедуЯ покорность и бездействие, под тем предлогом, что никакие
социальные перемены не принесут счастьЯ; пусть их играют этими серьезными
вопросами. ‘частье - часть внутренней жизни: это сокровенный, личный рай,
нечаЯнное или гениальное озарение, неприметно рождающеесЯ из близости
людей, и это также - чувство славы. Ќет, оно не в твоих руках и, значит, ни
в чьих. Ќо чтобы построить укромный дом счастьЯ, человеку необходима
спокойнаЯ и организованнаЯ жизнь; а смерть - страшное соприкосновение
преходЯщих событий с глубинами нашего "Я". Њир внешний и мир внутренний
различны по своей природе, но они свЯзаны покоем и смертью.

—тобы мудро завершить великий труд, чтобы, как статую, изваЯть все
здание, не строй ничего в расчете на невозможные изменениЯ человеческой
природы, не жди ничего от состраданиЯ.
Њилосердие - преимущество, оно должно исчезнуть. ‚прочем, как нельзЯ
любить незнакомцев, так нельзЯ и сострадать им. Њысль человеческаЯ создана
длЯ бесконечности; сердце - нет. —еловек, переживающий по-настоЯщему,
сердцем, а не только разумом, страдание людей, которых он не видит и не
знает, - это человек с болезненной чувствительностью, и служить примером
длЯ обобщениЯ он не может. Ћскорбление разума терзает мысль более
плодотворно. Љак ни проста социальнаЯ наука, она - геометриЯ. Ќе допускай,
чтобы слово "гуманность" приобретало сентиментальный смысл, и скажи, что
проповедь братства и любви - напрасна; слова эти терЯют силу от
столкновениЯ с большими числами. —еловечество нельзЯ прижать к своему
сердцу. ‚ беспорЯдочном смешении чувств и идей всегда скрыта утопиЯ.
‘олидарность и взаимность - интеллектуальны. ‡дравый смысл, логика,
методическаЯ суровость, нерушимый порЯдок, неуклонное, беспощадное
совершенствование Ясности!
‚зволнованный, из глубины своей бездны, Я громко произнес эти слова в
тишине. ЊоЯ великаЯ мечта слилась, словно в „евЯтой симфонии, с голосом
самой судьбы.

x x x

џ облокотилсЯ на подоконник. ‘мотрю в ночь, нависшую над землей и надо
мной, хотЯ Я - только Я, а она - ночь бесконечнаЯ. Њне кажетсЯ, что Я все
теперь понЯл. ‚ещи свЯзаны между собою; они освободЯт одна другую, и все
придет в порЯдок.
Ќо Я снова испытываю горчайшую из своих тревог: Я боюсь, что массы
удовольствуютсЯ мелкими подачками, которые им бросЯт повсюду... —тобы
помешать народу сначала понЯть, а затем хотеть, враги вооружатсЯ против
него своим цепким и изощренным могуществом. ‚ день победы его опьЯнЯт и
ослепЯт, вложат в его уста крик, почти сверхчеловеческий: "Њы освободили
человечество, мы - солдаты Џрава!" - не разъЯснЯЯ, какие огромные
обЯзательства и созидающий гений таит в себе подобное утверждение, какое
оно таит уважение к великим народам, кто бы они ни были, и благодарность к
тем, которые стараютсЯ освободитьсЯ. ‘нова вернутсЯ к своей извечной
миссии: ослаблЯть великие сознательные силы и отвлекать их от цели. Ќачнут
взывать к единению, миру, терпению, оппортунизму, указывать на опасность
слишком быстрых перемен или на опасность вмешиватьсЯ в дела соседей, -
прибегнут к любым софизмам в этом же духе. ЏостараютсЯ высмеЯть и опорочить
тех, кого подкупленные газеты называют мечтателЯми, фанатиками,
предателЯми; снова пустЯт в ход все свои старые талисманы. Ќесомненно,
предложат установить международное право и под модными словами протащат
официальные пародии на справедливость, которые когда-нибудь рухнут, как
театральные декорации, ибо это будет урезанное право с несколькими
ребЯческими оговорками ж чудовищным попустительством, похожее на кодекс
чести бандитов. ‡ло, обезвреженное в странах Явной автократии, будет
созревать в мнимых республиках, в странах, будто бы либеральных,
маскирующих свою игру. “ступки народу дадут возможность обрЯдить в новые
одеЯниЯ старую, прогнившую автократию и продлить ее существование. Ћдин
империализм сменит другой и заклеймит железом будущие поколениЯ. ‘олдат, из
какой бы страны ты ни был, памЯть о тебе попытаютсЯ стереть или
использовать, исказив истину; но забвение истины - перваЯ форма твоего
несчастьЯ! „а не будут против тебЯ ни поражение, ни победа. ’ы выше и того
и другого, потому что ты - весь народ.

x x x

Ќебеса населены звездами; гармониЯ эта окрылЯет разум и влечет мысль к
волнующей идее целого, но что она дарует нам - надежду или сомнение?
Њы в сумерках мира. Ќадо знать, проснемсЯ ли мы завтра. Ќам помогает
лишь одно: мы знаем, из чего создана ночь. Ќо сумеем ли мы сообщить нашу
Ясную веру, ведь глашатаи ее всюду в меньшинстве, и даже самые обездоленные
жертвы ненавидЯт и называют утопией единственный неутопический идеал!
Ћбщественное мнение, переменчивое и покорное воле ветров, скользит по
поверхности народов и наделЯет гибкими убеждениЯми и гибкой совестью
большинство людей. Ћно обрушиваетсЯ на глашатаев и кричит о свЯтотатстве,
потому что ему открывают, в его же собственных смутных мыслЯх, то, что оно
не сумело в них разглЯдеть; оно кричит, что мысль его искажают, но нет -
мысль расшифровывают.

џ не боюсь, как боЯтсЯ многие и как Я сам когда-то боЯлсЯ, быть
поруганным и растерзанным. џ не ищу длЯ себЯ самого ни уважениЯ, ни
признательности. Ќо Я не хотел бы, чтобы люди, если Я дойду до них,
проклЯли менЯ. Џочему же не хочу, если Я не боюсь? …динственно потому, что
Я убежден в своей правоте. џ убежден в принципах, которые вижу в истоках
всего: справедливость, логика, равенство - все это величайшие человеческие
истины, воплощенные в недрах жизни, в эксплуатируемых массах, и контраст
между ними и "истиной", осуществлЯемой теперь, - чудовищный, и Я хотел бы
призвать всех вас и передать вам, как приказание и как мольбу, эту
уверенность, переполнЯющую менЯ трагической радостью. Ќет нескольких
способов достигнуть этой уверенности и свЯзать жизнь с истиной: есть только
один способ - прЯмота. Џерестроить порЯдок вещей верховным контролем мысли
и отдатьсЯ безграничной смелости разума. џ такой же человек, как и другие,
такой же, как вы все. ‚ы, которые, слушаЯ менЯ, покачаете головой и пожмете
плечами, мы двое, мы все - почему мы так чужды друг другу, когда мы вовсе
не чужие?

џ верю, невзираЯ ни на что, в победу истины. џ верю в значимость
отныне ощутимую, тех немногих людей, подлинно братьев, которые во всех
странах мира, среди свистоплЯски разнузданных национальных эгоизмов, стоЯт
неколебимо, как великолепные статуи права и долга. Ћтныне Я верю, Я
убежден, что новое общество будет построено на этом человеческом
архипелаге. „аже если нам суждено страдать еще долгое времЯ, идеЯ, как и
сердце человеческое, уже не приостановит своего биениЯ, не перестанет жить,
и волю, уже проЯвлЯющую себЯ, нельзЯ будет сокрушить.
џ возвещаю неминуемое пришествие мировой ђеспублики. Ќи временнаЯ
реакциЯ, тьма и террор, ни трагическаЯ трудность всколыхнуть мир сразу и
всюду не помешают осуществлению истины €нтернационала. Ќо если силы тьмы
окажут упорное сопротивление, если предостерегающие голоса затерЯютсЯ в
пустыне, о, народы, неутомимые жертвы позорной €стории, Я взываю к вашей
справедливости, к вашему гневу. Ќад расплывчатыми дискуссиЯми, заливающими
кровью побережьЯ, над пиратскими нападениЯми на корабли, над обломками
кораблекрушений и рифами, над дворцами и монументами, воздвигнутыми на
песке, Я вижу приближение великого прилива. €стина революционна лишь
потому, что заблуждение беспорЯдочно. ђеволюциЯ - это порЯдок.

XXIII

‹€–ЋЊ Љ ‹€–“

‘квозь стекло - Я часто подхожу к окнам - смотрю на улицу. ‡атем иду в
комнату Њари, оттуда видны полЯ. Љомната узенькаЯ; проходЯ к окну, Я
задеваю тщательно прибранную постель, и она на секунду занимает мою мысль.
Љровать - вещь, котораЯ никогда не кажетсЯ холодной, неодушевленной; она
живет отсутствием.
Њари хлопочет внизу, Я слышу, как она передвигает мебель, задевает ее
щеткой, и стучит совочком о ведро, когда сбрасывает сор. Ћбщество плохо
организовано, если обрекает почти всех женщин на положение служанок. Њари
не хуже менЯ ничем, но она растрачивает жизнь, убираЯ мусор, сгибаЯсь над
пылью, вдыхаЯ горЯчий жар и копоть в темных закоулках дома. џ находил все
это естественным. ’еперь Я думаю, что это неестественно.
џ не слышу шума, Њари кончила уборку. Ћна подымаетсЯ наверх, подходит
ко мне. Њы ищем друг друга и ловим каждую минуту, чтобы быть вместе; так
повелось с того днЯ, когда нам Ясно стало, что мы друг друга не любим
больше!
Ћпершись о подоконник друг подле друга, смотрим, как угасает день.
‚идны дома на окраине города, у выхода в долину: низенькие домики за
оградами, дворы, сады, застроенные лачугами. Ћсень вернула садам
прозрачность и, обнажив деревьЯ и живые изгороди, обратила их в ничто; все
же, здесь и там, она великолепно расцветила листву. Ќе пейзаж нас увлекает.
Ќам нравитсЯ отыскивать каждый домик и пристально его разглЯдывать.
„омики предместьЯ невелики и небогаты; но вот над тем домиком вьетсЯ
дым и наводит на мысль об умершем дереве, оживающем в очаге, и о рабочем,
сидЯщем пред очагом; наконец-то руки его познали отдых. Ђ вот этот, хоть и
неподвижен, ходуном ходит от детворы: ветерок рассыпает ее смех и как будто
с ним играет; на песчаных прогалинах частые следы детских ног. Џровожаем
глазами письмоносца, который возвращаетсЯ домой, он справилсЯ героически с
работой и завершает свой долгий путь; целый день разносил он письма тем,
кто их ждет, а теперь несет самого себЯ своим близким, которые также его
поджидают: семьЯ знает цену отцу; он толкает калитку, входит в палисадник,
наконец-то у него пустые руки!
‚доль старой серой стены бредет старик ќйдо, неутешный вдовец;
неотвЯзнаЯ, невеселаЯ мысль, которой он одержим, замедлЯет его шаг; и он
занимает больше места, чем, казалось бы, должен был занимать. Ќавстречу ему
идет женщина; в сумерках быстраЯ, легкаЯ поступь изобличает и подчеркивает
ее молодость. ќто Њина. Ћна идет на свидание. Ћна накрест стЯнула косынку и
прижимает ее к сердцу; чувствуешь, как расстоЯние ласково сокращаетсЯ перед
ней, а она бежит, чуть согнувшись, и улыбаетсЯ сочным ртом.
‘умрак постепенно сгущаетсЯ. ’еперь видны только белые предметы: новые
части домов, стены, широкаЯ дорога, свЯзаннаЯ с другой тропинками,
исчертившими черное поле, глыбы белых камней, похожих на кротких овец,
водопой, отсвет которого неожиданно белеет в темной низине. ‡атем видны
только светлые предметы: пЯтна рук, лиц, - вечером лица видны долго,
дольше, чем полагалось бы по логике вещей, и кажутсЯ фантастическими.
‘осредоточенные, возвращаемсЯ мы в комнату, садимсЯ: Я на край
кровати, она - на стул у раскрытого окна, спиной к перламутру неба.
Ћна думает о том же, о чем и Я, потому что, обернувшись ко мне,
говорит:
- Ђ мы?..

x x x

Ћна вздыхает. …е преследует какаЯ-то мысль. Ћна хочет молчать, но ей
надо высказатьсЯ.
- Ќе любим больше, - говорит она, подавленнаЯ огромностью того, о чем
она говорит. - Ќо любили, и Я хочу снова увидеть нашу любовь.
Ћна встает, открывает шкаф, достает Ящичек, садитсЯ. Ћна говорит:
- ‚от они! ‚от наши письма. Ќаши письма, наши чудесные письма! -
говорит она. - Њожно смело сказать - они не сравнимы ни с чьими... Ћни
известны нам наизусть, но хочешь, мы их перечитаем? —итай ты, еще не так
темно, дай мне взглЯнуть, как мы были счастливы.
Ћна протЯгивает Ящичек, где хранЯтсЯ письма, которые мы писали друг
другу, когда были влюблены.
- ‚от, - говорит она, - твое первое письмо. Џервое ли? „а... Ќет...
—то ты там говорил?
Ѓеру письмо, читаю про себЯ, затем вслух. ‚ письме говорилось о
будущем: "Љак мы будем счастливы позже!"
Ћна придвигаетсЯ, наклонЯет голову, читает дату и тихо говорит:
- ’ысЯча девЯтьсот второй... ’ринадцать лет как это письмо умерло...
’ак давно... Ќет, недавно... Ќеизвестно что должно было быть. —итай
другое...
џ перебираю письма. ‘коро открываетсЯ, как ошибались мы, говорЯ, что
они известны нам наизусть. Ќа одном нет даты: только день - понедельник;
тогда казалось, этого было достаточно. ‘ейчас это - анонимное письмо,
затерЯвшеесЯ среди других и ненужное.
- Ќе помню больше наизусть, - сознаетсЯ Њари. - ‚спомнить себЯ... …сли
бы можно было все это сохранить в памЯти!

x x x

—тение это напоминало чтение книги, уже прочитанной когда-то. Ћно не
могло воскресить прилежных и отрадных часов, когда двигалось перо, а вместе
с ним слегка и губы. ЃеспорЯдочно, с глубокими провалами, оно воссоздавало
событиЯ, пережитые на земле другими: другими, которыми были мы. ‚ одном из
писем Њари говорилось о будущих ласках. Ћна пробормотала: "’а, что писала
это письмо, осмелилась говорить так!" Ќо она не покраснела и не смутилась.
‡атем она покачала головой и сказала жалобно:
- —его только не носим мы в себе помимо нашей воли! ЉакаЯ сила должна
быть в человеке, чтобы настолько все позабыть!..
Ћна начинала смутно угадывать глубину пропасти и отчаиватьсЯ. ‚друг
она перебивает:
- „овольно! Ќемыслимо перечитывать. Ќеизвестно, что там еще написано.
„овольно! Ќе отнимай у менЯ обольщений.
Ћна говорила, как та жалкаЯ сумасшедшаЯ бродЯжка, и совсем тихо
добавила:
- “тром, когда Я открыла Ящичек с письмами, оттуда вылетела моль.
Ќа минуту прекращаем чтение и смотрим на письма. Џрах жизни! ’о, что
вспоминаешь, - почти ничто. ‚оспоминаниЯ переживают нас, но они тоже живут
и умирают. ќти письма, эти засохшие цветы, эти обрывки кружев и бумаги -
что это? —то остаетсЯ вокруг этих суетных предметов? Њы оба держим Ящичек.
’ак мы целиком умещаемсЯ в ладонЯх наших рук.

x x x

€ все же продолжаем читать. Ћдин конверт надорван... џ было его
отбросил, но почувствовал, что все это неповторимо, мне жаль письма, и Я
его спасаю.
Џродолжаем читать.
Ќо нечто странное понемногу ширитсЯ и горестно изумлЯет нас: все
письма говорЯт о будущем.
‘колько бы Њари ни говорила: "„альше... „ругое..." - в каждом письме
говорилось: "Љак мы будем любить друг друга позже, когда наша жизнь станет
общей... Љак хороша будешь ты, когда все времЯ будешь со мной... Џозже мы
поедем путешествовать, позже мы осуществим этот план, позже..."
Њы только об этом и говорили!
Ќезадолго до свадьбы говорилось, что вдали друг от друга мы
растрачиваем дни и что мы несчастны.
- —то ты, - говорит Њари с каким-то ужасом, - неужели так и написано?
Ђ дальше, дальше...
„альше в письме, от которого ожидалось все, говорилось:
"‘коро мы не будем больше расставатьсЯ. Ќаконец-то начнетсЯ жизнь!" -
и говорилось о рае, о будущем...
- Ђ дальше?
- „альше ничего больше нет: это последнее письмо.

x x x

Ќичего больше нет. Љак театральнаЯ развЯзка, котораЯ вскрывает истину.
Ќичего нет общего между раем ожидаемым и потерЯнным раем. Ќичего нет,
потому что всегда жаждут того, чего не имеют. ЌадеешьсЯ, потом жалеешь.
ЌадеешьсЯ на будущее, потом бежишь в прошлое и, украдкой, страстно
начинаешь сожалеть о прошлом! „ва чувства, самые сильные и самые живучие,
надежда и сожаление, оба опираютсЯ на небытие. Џросить, просить, не
получать! —еловечество точь-в-точь как нищета. ‘частью нет времени жить;
действительно, нет времени, чтобы исчерпать то, что есть. ‘частье - это то,
чего нет, и все же, в какой-то день, его уже не существует!
џ вижу, она опустилась на стул, вздыхает, мечетсЯ, раненнаЯ насмерть.
џ беру ее за руку, как недавно. ѓоворю, чуть смущенно и наудачу:
- ‹юбовью тел не исчерпываетсЯ любовь.
- ќто любовь! - отвечает Њари.
џ не отвечаю.
- Ђ-а! - говорит она. - Њы пытаемсЯ играть словами, но от истины
укрытьсЯ нельзЯ.
- €стина!.. џ скажу тебе, чем Я был на самом деле...

x x x

Ќагнувшись к ней, Я не мог удержатьсЯ, чтобы не сказать, не выкрикнуть
это громким и дрожащим голосом. Ќе сейчас стала назревать во мне
трагическаЯ форма моего нечаЯнного признаниЯ. ЊенЯ обуревало какое-то
безумие искренности и простоты.
€ Я разоблачаю перед ней мою жизнь, протекавшую все же рЯдом с ее
жизнью; всю мою жизнь, со всеми грехами и грубостью. џ открываюсь перед ней
в своих желаниЯх, потребностЯх, падениЯх.
Ќикогда не обрушивалась на женщину исповедь более откровеннаЯ. „а, в
совместных судьбах мужчин и женщин, чтобы не лгать, надо быть чуть ли не
безумцем. џ ворошу прошлое, перечислЯю похождениЯ, сменЯвшие одно другое, и
даже неудавшиесЯ. џ был обыкновенным человеком, не хуже, не лучше других, -
вот Я, вот мужчина, вот любовник.

џ вижу, она привстает в этой маленькой, вдруг потускневшей комнате.
Ћна боитсЯ истины! Ћна смотрит на менЯ, как смотрЯт на свЯтотатца. Ќо
истина овладела мной и не может больше менЯ освободить. џ вызываю в памЯти
то, что было: и та, и эта, и все те, кого Я любил, не потрудившись никогда
узнать того, что каждаЯ приносила мне, приносЯ свое тело. € свирепый
эгоизм, который ничто не утолЯло, и дикость моей жизни рЯдом с ней. џ
говорю все, даже не пытаЯсь ослабить удары, умолчать о грубых подробностЯх,
словно выполнЯЯ до конца жестокий долг.
Ћна то шепчет, как бы вздыхает: "џ это знала". ’о, чуть ли не рыдаЯ,
говорит: "Џравда". €ногда у нее вырывалсЯ робкий протест, упрек. Ќо вскоре
она уже слушала настороженно. …е словно захватила великаЯ искренность моего
признаниЯ; и Я вижу: в милой, светлой еще стороне комнаты замолкает
понемногу женщина, у которой на волосах, на шее и руках блестЯт крупицы
неба.
...€ самым постыдным было то, что в прошлые дни, когда Я терЯл голову
от новизны незнакомок, Я клЯлсЯ им в вечной верности, говорил о
сверхчеловеческом влечении, божественном экстазе и сакраментальных судьбах
существ, которые созданы друг длЯ друга, извечно жаждут друг друга и должны
соединитьсЯ вопреки всему, - все, что только можно сказать, увы, почти
искренне, чтобы добитьсЯ своего! ‚о всем этом Я ей исповедовалсЯ, каЯлсЯ,
словно освобождаЯсь наконец от лжи, от зла, причиненного ей, и другим
женщинам, и самому себе. €нстинкт есть инстинкт; пусть он существует как
сила природы, но ложь растлевает.
џ чувствую, как во мне подымаетсЯ проклЯтие этому слепому
обожествлению мира плоти, потому что плоть - сила; Я был игрушкой в ее
руках, как все, всегда и всюду... Ќет, два чувственных любовника не два
друга. ‘корее, два врага, свЯзанные близостью. џ это знаю, Я это знаю!
…сть, должно быть, совершенные пары - совершенное всегда где-то
существует, - но мы, остальные, мы все - люди обыкновенные. џ знаю!
€стиннаЯ ценность человека, тонкаЯ прелесть мечтаний и сложнаЯ тайна
индивидуальности, - любовникам все это безразлично! ЋчнаЯ ставка двух
эгоизмов, исступление. Ћба полностью жертвуют собою вспышке страсти. Ћни
готовы подчас вырвать радость силой, будь длЯ этого достаточно
преступлениЯ. џ это знаю, Я это знаю от всех, с кем Я бывал поочередно
близок, и кому Я осквернЯл тело, и кого Я презирал, не желаЯ взглЯнуть на
них, - даже от тех, которые были не лучше менЯ.

€ эта потребность новизны отмечает чувственную любовь непостоЯнством,
побуждает искать одну и ту же дрожь в других телах - которые отбрасываешь,
как только они терЯют новизну - и превращает жизнь в сатанинскую цепь
разочарований, злобы, презрениЯ, обращаЯ нас в жертву несбыточной надежды и
напрасных раскаЯний. ЏытаешьсЯ забытьсЯ, ударившись о предел воли
человеческой. Ћ, эти рты, они произносЯт лишь слова, скрывающие мысли; эти
лучистые глаза, они никогда ничего не освещают! ‹юбовники, упорствующие в
борьбе, мучают друг друга; имЯ их общей пытки сначала: отсутствие, затем:
присутствие; покинутый не тот, кто возвращаетсЯ один, как Ћлимпио; те, что
остаютсЯ вместе, разлучены бесповоротнее.
Џо какому праву любовь тел говорит: "џ - и сердце и душа, и мы
нераздельны, и Я влеку за собой все, и в победах и в поражениЯх. џ -
любовь!" Ќеправда, неправда. ‹ишь насилием овладевает она мыслЯми, а поэты
и любовники, и те и другие немудрые и ослепленные, наделЯют ее величием и
глубиной, которых в ней нет. ‘трасть сильна и прекрасна, но она - безумие и
обман. ‹ица преображаютсЯ, влажные губы шепчут: "Ѓыть безумцем утонченно".
Ќет: заблуждение всегда - пЯтно.
‚ углу комнаты, у занавеса, стоЯ неподвижно, Я говорю вполголоса, но
мне кажетсЯ, что Я кричу, защищаЯсь от чего-то.
Љогда Я кончил говорить, мы были уже не прежние, потому что не было
больше лжи.
Њинута молчаниЯ. Њари подымает голову. ‹ицо у нее растерЯнное, глаза
пустые. Ћна спрашивает:
- Ќо если та любовь - обольщение, что же остаетсЯ?
џ подхожу к ней, смотрю на нее, хочу ответить. Ћна сидит спиной к
окну, за которым еще брезжит бледное небо, Я смотрю на ее волосы,
посеребренные лунным светом, и на ее лицо, затененное сумраком. ‘мотрю
вблизи на частицу прекрасного, которым отмечено ее лицо, и думаю, что Я
бесконечно привЯзан к этой женщине, и неправда, что она нужна мне меньше
потому, что желание не влечет менЯ к ней, как прежде. Џривычка? Ќет, не
только она. Џривычка, простирающаЯ на все свою вкрадчивую силу, быть может,
свЯзывает и нас. Ќо есть и большее. ‘ближает нас не только теснота комнат.
—то-то большее. —то-то большее. € Я говорю:
- ‘уществуешь ты.
- џ? џ - ничто, - говорит она.
- Ќет, ты все, ты все длЯ менЯ.
Ћна встает. Ћна пытаетсЯ что-то сказать, она опускает руки мне на
плечи, но, ослабев, падает мне на грудь, цеплЯетсЯ за менЯ, и Я несу ее,
как ребенка, на старое кресло в глубине комнаты.
‚сЯ моЯ сила вернулась ко мне. џ не раненый, не больной. џ несу ее на
руках. ‘ущество, равное тебе, - тЯжелаЯ ноша. Љак ни силен ты, едва ее
выдерживаешь. € то, что Я говорю, глЯдЯ на нее и ощущаЯ ее, Я говорю
потому, что Я силен, а не потому, что Я слаб:
- ’ы все длЯ менЯ, потому что ты - это ты, и Я люблю тебЯ всю.
€ мы думаем вместе, как если бы Я говорил, а она слушала:
"’ы - живое существо, ты существо человеческое, ты - бесконечность, и
все, что ты есть, свЯзывает менЯ с тобой. ’вои страданиЯ, - вот только
что, - твои жалобы над обломками юности и призраком любви свЯзывают менЯ с
тобой, Я чувствую их и разделЯю их. ’ебе, как ты есть, могу Я, такой, как Я
есть, сказать наконец: "џ люблю тебЯ".
џ люблю тебЯ, тебЯ, которую по-настоЯщему вижу, и ты по-настоЯщему моЯ
втораЯ жизнь. Ќам не нужно закрывать глаза, чтобы быть вместе. ‚се твои
мысли, все твои желаниЯ, твои замыслы, твои предпочтениЯ находЯт отклик во
мне, и Я понимаю, что длЯ этого они не должны быть схожи с моими (ибо
свобода каждого - часть его ценности), и мне кажетсЯ, что Я лгу тебе всЯкий
раз, когда не говорю с тобой". € Я только продолжаю свою мысль, когда вслух
говорю:
- џ отдам жизнь за тебЯ и заранее прощаю тебе все, что ты можешь
когда-нибудь сделать, чтобы быть счастливой.
Ћна тихонько сжимает менЯ руками, и Я чувствую - слезы ее шепчут и
слова поют в созвучие моим.
€ мне кажетсЯ, в нашей маленькой комнате истина нашла свое место,
воплотилась и обрела признание в величайшей привЯзанности, какой только
могут быть свЯзаны два существа, величайшей привЯзанности, которой мы не
знали и в которой все спасение.
- ђаньше Я любил тебЯ ради себЯ, теперь Я люблю тебЯ ради тебЯ.

Љогда смотришь прЯмо, приходишь к тому, что видишь непостижимое
событие: смерть. …динственно, что имеет значение во всей нашей жизни, -
наша смерть. ‚ ее страшном свете тот, кто должен когда-нибудь умереть,
может судить о своем сердце. џ знаю, что длЯ менЯ смерть Њари равносильна
моей собственной смерти, и мне кажетсЯ, что в ней одной на всем свете живет
мой образ. Њы не боимсЯ слишком большой искренности и говорим о смерти,
глЯдЯ на кровать, котораЯ ждет неизбежного, но предназначена также длЯ
того, чтобы на ней не проснутьсЯ. Њы говорим:
- Ќаступит день, когда Я начну что-либо и не кончу... ќто будет
прогулка, письмо, фраза или сон...
џ наклонЯюсь, смотрю в ее голубые глаза. џ вспомнил вдруг черное окно
вдали, открытое настежь в ту ночь, когда Я был на краю смерти. џ долго
всматриваюсь в эти Ясные глаза и вижу, что погружаюсь в единственную
могилу, котораЯ у менЯ будет. € мое любование почти неизъЯснимой красотой
этих глаз - не обольщение и не жалость.
—то происходит с нами сегоднЯ вечером? —то значат эти взмахи крыльев?
Ќе открываютсЯ ли наши глаза с приближением ночи? ђаньше мы испытывали
перед небытием животный страх любовников; но теперь длЯ нас умереть прежде
всего значит расстатьсЯ, и это - самое простое и самое торжественное
доказательство нашей любви.

€ узы плоти - мы больше не боимсЯ думать и говорить о них, говорить о
том, что мы были ими привЯзаны друг к другу, что мы познали друг друга до
конца, что тела наши не знают тайны. ќто воспоминание, эта печать на
телах - глубокаЯ ценность, и любовь, обоюдно озарЯющаЯ два существа,
создана из всего, что у них есть и что у них было.
џ стою перед Њари, почти уже обращенный, и дрожу, и шатаюсь, - так мое
сердце владеет мною.
- ’ы видишь, истина прекраснее мечтаний.
€стина, она единственнаЯ, пришла к нам на помощь. €стина дала нам
жизнь. Ќежность - величайшее из чувств человеческих, потому что она
сочетает уважение, Ясность и свет. ЏонЯть - значит постигнуть истину, в
этом - все, а любить - то же самое, что познать и понЯть. Ќежность, которую
Я называю также жалостью, потому что не вижу между ними различиЯ, побеждает
все своим Ясновидением. —увство это беспредельное, как безумие, но мудрое -
единственное совершенное проЯвление человечности. Ќет ни одного глубокого
чувства, которое не уместилось бы в руках жалости.
ЏонЯть жизнь и полюбить ее в другом существе - в этом задача человека
и в этом его талант; и каждый может посвЯтить себЯ, полностью, только
одному человеку; только один у нас истинный сосед на земле.
†ить - значит ощущать радость жизни. Џолнота жизни... ђасцвет ее не
облечен в мистические формы, о которых напрасно мечтаешь, когда парализован
юностью. ќто скорее форма тревоги, трепета, страданиЯ и подвига. ‘ердце не
создано длЯ отвлеченной формулы счастьЯ, потому что истина вещей также длЯ
этого не создана. Ћно бьетсЯ длЯ волнений, а не длЯ покоЯ. ’акова природа
истины.
- ’ы хорошо сделал, что рассказал мне все! „а, легко солгать на
минуту. Њожно было бы лгать и дольше, но когда мы проснулись бы от лжи,
было бы хуже... ‘казать - это искупить; единственное, быть может,
искупление, которое существует.
Ћна говорит проникновенно, слова ее доходЯт до глубин моего сердца.
’еперь она менЯ поддерживает, и мы оба ощупью отыскиваем то великое, что
находЯт, когда сознают свою правоту. ‘огласие Њари так безоговорочно, что
кажетсЯ неожиданным и трагичным.
- џ словно окаменела от заброшенности и скорби. ’ы менЯ оживил; ты
превратил менЯ в женщину...
...џ искала утешениЯ в религии. Ќе очень-то веришь в бога, пока он не
нужен. Љогда все потерЯно, обращаешьсЯ к богу. Ќо теперь Я этого не хочу.
’ак говорит Њари. Ћдни свЯтоши и слабые нуждаютсЯ в обольщениЯх, как в
лекарстве. Ћстальным нужно лишь видеть и говорить.
Ћна улыбаетсЯ, призрачнаЯ в Ясности вечера, между светом и тьмою. џ
так близок к ней, что становлюсь на колени, чтобы быть еще ближе. џ целую
ее мокрое лицо и нежный рот, держа ее руку обеими руками.

‘ентЯбрь 1918 года
Last-modified: Fri, 12 Dec 2003 12:22:17 GMT
Ћцените этот текст: