сный хор и поют что-то  непонЯтное,
зеленаЯ наклейка с иностранными словами: ’е  lucis ante terminum [1] ...Nunc
Dimittis...  [2], это латынь,  объЯснЯет тетЯ  ‹оренса, они поют  о  Ѓоге, о
божественном,  а  она,  ‚анда, мучительно  не понимает, почему  ей  делаетсЯ
грустно, так же, как у ’ереситы, когда они слушают пластинку Ѓилли •олидей и
курЯт, если мать ’ереситы в офисе, а папа занЯт делами или спит наверху, как
положено  в  сиесту, и, значит, кури себе безо  всЯких.  ѓолос Ѓилли •олидей
…сегда приносил какую-то сладкую печаль, хотелось лечь и плакать от счастьЯ,
и так хорошо вдвоем с ’ереситой в ее комнате, закрытое окно, дым от сигарет,
и поет сама Ѓилли •олидей.  „ома ‚анде запрещали напевать ее песни: незачем,
Ѓилли  •олидей --  негритЯнка и умерла от наркотиков, тетЯ  ЊариЯ  чуть  что
заставлЯла ‚анду лишний час  сидеть за пианино и разучивать арпеджио, а тетЯ
ќрнестина -- ей  бы только возмущатьсЯ современной  молодежью. ’е lucis ante
terminum  летело  по  гостиной,  где  тетЯ  Ђдела  шила,  устроившись  возле
стеклЯнного шара, в  котором отражалсЯ -- так  красиво!  --  свет настольной
лампы. •орошо еще, что ‚анда спала  в комнате тети ‹оренсы, в одной постели:
никакой латыни, никаких поучений  этих --  не кури, не  водись с кем попало;
тетЯ ‹оренса, помолившись,  гасила свет, и какое-то времЯ они говорили о чем
придетсЯ, но  чаще  о  ѓроке, их  любимой собаке. €  ‚анда,  умиротвореннаЯ,
засыпала,  прЯчась  от  печали  большого  дома в  тепле, возле дорогой  тети
‹оренсы,  котораЯ   тихонько,  почти   как  ѓрок,   посапывала,  свернувшись
калачиком, ну в точности как теплый лохматый ѓрок на коврике в столовой.
     1  "Џред  закатом солнечным,  тебе, ‘оздатель..."  -- начальные  строки
гимнов комплекториЯ, соответствующего  повечерию в православном богослужении
(лат.).
     2 "Ќыне  отпущаеши..." -- начальные слова  молитвы  ‘имсона-Ѓогоприимца
(лат.).

     --  ’етЯ  ‹оренса,  сделай  так, чтобы  мне не снилсЯ  этот  человек  с
искусственной рукой! -- плакала ‚анда той ночью, очнувшись от страшного сна.
-- Ќу сделай, сделай!
     Ћднажды Ѓанда  взЯла и рассказала  все ’ереснте,  но та  рассмеЯлась, а
какой тут смех? ’етЯ  ‹оренса во…се  не  смеЯлась, она утирала  ‚анде слезы,
поила  водой,  все,  все,  успокойсЯ,   и   постепенно  отступали,   куда-то
проваливались  видениЯ ночного  кошмара, в  котором происходило  все  то  же
самое, что  случилось прошлым летом, -- да-да, человек, похожий на мужчин из
того  альбома, ЯркаЯ луна, глухой переулок  и  прЯмо на  нее  движетсЯ  этот
человек в  черном,  освещенный Ярким светом луны, подходит почти  вплотную и
смотрит  в  упор --  очки в металлической оправе, на  лице  тень от котелка,
жесткаЯ  полоска губ, и вдруг перед ней его  праваЯ рука,  она бежит с диким
воплем, спасаЯсь от чего-то ужасного,  и... стакан воды, ласковый голос тети
‹оренсы  -- ну все, все, успокойсЯ, детка, и медленное боЯзливое возвращение
в  сон, который  длитсЯ чуть ли  не  до обеда,  а потом перед  глазами  тетЯ
ќрнестина со слабительным, легкий супчик, уговоры, ахи-охи, снова дом, снова
Nunc Dimittis,  а  потом -- ладно, так и быть,  сходи к своей ’ересите, она,
конечно,  не внушает  никакого  довериЯ,  чего ждать при  такой  матери? …ще
научит каким-нибудь гадостЯм  нашу девочку, ну хорошо, пусть  развлечетсЯ, а
то сидит  скучает, н-да, прежде девочки в сиесту вышивали, гаммы разучивали,
а теперь...
     --  ‡наешь, твои  тетки  не просто  дуры,  а  с  большим  приветом!  --
возмутилась ’ереса, протЯгиваЯ ей сигарету, украденную из пачки отца. --  Ќе
повезло тебе с ними, киса. Ќадо  же -- слабительное, нашли что выдумать! ’ак
подействовало  или  нет?  Ћ, слушай, посмотри, что мне принесла  ‹ола, здесь
осенние моды! Ќет, сперва посмотри на фотку ђинго, прелесть,  правда? Ђ эта,
в расстегнутой рубашке? ‚идишь, какой волосатенький?
     ’ересита требовала, чтобы со всеми подробностЯми, а ‚анда сбивалась, ну
как  говорить про  это, если все  сразу  перед глазами -- она бежит, несетсЯ
сломЯ голову,  пустынный переулок... но  постой, это вовсе не сон,  хотЯ все
почти так же, как  в этом сне, перед самым  концом, но едва  она  очнетсЯ от
собственного крика, все сразу уплывает, исчезает.  ‚от тогда, прошлым летом,
она, наверное, сумела б рассказать такое ’ересите, если б не боЯлась, что та
проболтаетсЯ тете ќрнестине. ‚ то лето ’ереса еще бывала у них, и тетушки за
столом  --  возьми  сливочную  помадку,  съешь пирожок  --  выуживали у  нее
потихоньку все,  что  хотели, а потом  ни с  того ни с сего разругались с ее
матерью.  ’ереситу  больше не  привечали,  но  ‚анду к  ней  --  пожалуйста,
разумеетсЯ, не всЯкий  раз,  а  когда  в доме  гости,  чтоб  не мешалась под
ногами. ’еперь ‚анда  могла бы  рассказать, только зачем? ‚се так спуталось,
перемешалось -- ее страшный сон был в точности как то, прошлогоднее, …ернее,
наоборот, то, что было на самом деле, переселилось  в этот  страшный  сон, и
вдобавок все  очень похоже, почему-то похоже  на  картинки  в альбоме, на те
нарисованные улицы, где, как в ее ночном кошмаре, -- ни конца, ни начала.
     -- ’ересита, открой окно хоть немного, а то жарко по-страшному!
     -- ’ы в себе, дурочка? Њать же сразу догадаетсЯ, что мы курили. “ нашей
ђыжухи нюх как у кошки. Ќе знаешь, что ли? ‘оображать надо!
     -- Џодумаешь! Ќе убьет же!
     -- Ђ то! ’ы вон пришла домой,  и ладно, пай-девочка. Ќет, правда, прЯмо
как маленькаЯ!
     Ђ  разве  ‚анда маленькаЯ?  ‡рЯ  ’ересита  нападает,  да  еще  смеетсЯ.
Љонечно, она  к ней изменилась  после  того жаркого душного днЯ,  когда  они
впервые говорили  про это и когда ’ересита  научила  ее. ‘ тех пор все стало
по-другому,  но  если  ’ересита не  в  духе,  она обращаетсЯ  с  ней  как  с
маленькой.
     -- ЌикакаЯ Я не маленькаЯ! -- обиделась ‚анда, пускаЯ дым вверх.
     --  Ѓрось,  не обижайсЯ.  Џравда  жарко, до ужаса.  „авай  разденемсЯ и
выпьем вина со льдом.  ‡наешь, ты насмотрелась тех картинок, вот и снитсЯ. €
пойми, это вовсе  не искусственнаЯ рука, ну  а  во сне --  там чего  хочешь.
‚идала уже какие!
     Џод блузкой  не  очень заметно, зато так -- да, сразу взрослаЯ женщина,
даже  лицо другое.  Ђ  ‚анде совестно  раздеватьсЯ,  ну где  там грудь, так,
чуть-чуть. Ћдна туфлЯ ’ересы летит к постели, другаЯ  под софу. Ќу  конечно,
он  точно такой же, как те мужчины в черном на картинках. ’ересита  показала
ей этот альбом, когда ее папаша ушел по делам и в доме сразу стало тихо-тихо
и  пусто,  как в домах и  гостиных, нарисованных  тем  странным  художником.
ЏодталкиваЯ друг друга, с нервным смешком, девочки поднЯлись наверх, куда их
порой звали родители ’ереситы, и там,  в библиотеке, они как взрослые пили с
ними чай. ‚ такие дни и думать нельзЯ про сигареты, вино и все такое. ђыжуху
не  проведешь!  ‚от  они и ждали случаЯ,  чтоб  в доме -- никого, кроме них,
чтобы  сразу  наверх с криками и смехом, толкаЯ  друг друга, как  теперь, --
‚анда пЯтилась и  вдруг упала, вернее, села на синий диванчик, а ’ересита --
раз! -- сдернула трусики, разогнулась и стоит совсем голаЯ, обе смотрЯт друг
на друга, смешок странный, задышливый, и ’ересита -- ха-ха-ха! ты что, разве
не  знаешь,  здесь тоже  растут волосики, как  у ђинго  на груди. € у  менЯ,
сказала ‚анда, еще с прошлого лета.
     “ женщин в альбоме тоже растут, и очень  густые, а женщины эти  куда-то
идут или сидЯт, а другие лежат на траве или прЯмо на перроне (сдвинулись! --
сказала ’ересита)  или  вроде них с ‚андой смотрЯт друг  на друга большущими
глазами  при Ярком лунном  свете, но  луны  не видно. Ќа всех картинах  этот
лунный свет  и  голые женщины идут навстречу  друг  другу как слепые,  будто
ничего  и никого не  видЯт,  будто совсем одинокие,  за  ними  иногда  тайно
наблюдают мужчины  в черных костюмах или серых плащах, некоторые  мужчины  в
котелках зачем-то рассматривают в микроскоп то ли камни, то ли что.
     --  ’ы права, -- сказала  ‚анда, --  он очень  похож на  этих типов  из
альбома,  такаЯ  же шлЯпа, очки, ну  в  точности, только у него рука, и  вот
когда...
     -- „а кончай  про искусственную руку! ’ы что, так и будешь сидеть? ‘ама
ныла, что жарко, а раздеватьсЯ -- Я одна!
     -- Њне надо в уборную.
     -- Ђ, поздравлЯю -- слабительное! “ твоих теток  крыша поехала... Ѓеги,
заодно принесешь льда из кухни. Ћй, нет, посмотри сперва, как на менЯ глЯдит
ђинго, ах ты мой ангелок, нравитсЯ тебе мой животик?  Ќу  прижмись, прелесть
моЯ, вот так, вот так, ой, фотку измЯла, ну все, ‹ола менЯ убьет!
     ‚  туалете  ‚анда совершенно извелась, сидела-сидела,  не бегать же без
конца, чертово слабительное!
     -- Ќу наконец, вернулась!
     ’ереса говорит с ехидцей, разлеглась на диванчике, смотрит  насмешливо,
будто перед ней -- так, какаЯ-то соплюшка. ‘мотрит прищурЯсь, как в тот раз,
когда научила ее этому. ‚анда, бледнаЯ, сама не своЯ, лицо пылает, и хоть ты
что. Џочему-то с тех пор  все вокруг по-другому,  нет, если  по  порЯдку, то
сперва тетЯ  Ђдела  разрешила  ей  побыть  у  ’ереситы  до  вечера --  вечно
крутишьсЯ возле менЯ, а мне сегоднЯ надо принЯть директрису и секретаршу  из
школы, где  работает  наша ЊариЯ,  сама знаешь,  какаЯ у  нас теснота, вот и
сходи к своей  ’ересите, поиграете вдвоем, но смотри, оттуда -- прЯмо домой,
не вздумай шлЯтьсЯ по улицам  с ’ересой,  ей только дай волю... Ђ  после они
курили  дорогие  сигареты, которые ’ересин отец  оставил в Ящике письменного
стола, -- с  золотым фильтром и запах особенный, прЯный. ‚от тогда ’е-ресита
и  показала  как, тогда ли -- не вспомнить, у них  вроде зашел  разговор про
альбом, наверно, все это случилось в начале лета, нет, обе были в  свитерах,
‚анда -- в желтом, значит, ранней весной, а после, поглЯдываЯ друг на друга,
они смеЯлись громче  обычного, не знаЯ, о  чем говорить, и, выйдЯ  на улицу,
отправились прЯмо к вокзалу, но в обход,  чтоб не мимо  ‚андикого дома, ведь
тетЯ ќрнестина тут же засечет, хоть у нее директриса, хоть кто.
     Ћни ходили по  перрону с таким видом, точно пришли встречать кого-то, и
перрон  легонько подрагивал, когда проезжал поезд,  расстилаЯ по небу черный
дым. € вот тогда, а может, на обратном пути ’ереса как бы невзначай сказала:
смотри  поосторожнее,  и  никому  ни слова,  слышь, никому!  ‚анда -- ей  бы
поскорее забыть это стыдное  --  всЯ залилась краской, а ’ересита --  хи-хи,
смеетсЯ,  об  этом никто  не должен знать, твои тетки  почище  моей мамочки,
смотри не попадись, застукают -- полный караул. Ћни смеЯлись слишком весело,
но  тетЯ ќрнестина поймала ее за этим после обеда,  ‚анда была уверена,  что
никто  не  войдет, сиеста, все спЯт, лишь ѓрок позвЯкивает цепочкой во дворе
да жужжат  пчелы, наверно  со  зла  на палЯщее  солнце.  ‚анда  едва  успела
натЯнуть простыню до подбородка,  притворилась, что спит, но поздно! -- тетЯ
ќрнестина  рывком сдернула простыню и молча  уставилась на  пижамные  штаны,
спущенные комком до  колен. “ ’ереситы они всегда закрывались  на ключ, хоть
ђыжаЯ запрещала строго-настрого.
     ’етЯ ќрнестина  с  тетей Њарией тоже  не велЯт закрыватьсЯ:  не дай Ѓог
пожар -- и несчастные дети погибнут в пламени.  „а, попалась, куда деватьсЯ,
тетЯ ќрнестина с  тетей Ђделой застыли  у кровати, и ‚анда  делает  вид, что
ничего не понимает, но  какое там! ’етЯ  Ђлела  больно  вывернула ей руку, а
тетЯ ќрнестина -- раз,  раз, раз! --  по щекам.  ‚анда увертывалась, прЯтала
голову в подушки,  кричала сквозь слезы: Я ничего плохого  не делала, просто
защипало, и вот, а тетЯ Ђдела снЯла тапочку и давай бить по попке, держат ее
за ноги, орут  наперебой -- распутство, дурные болезни, само собой, мерзавка
’ересита,  да  и вообще  нынешнЯЯ  молодежь,  неблагодарнаЯ девчонка, кругом
всЯкаЯ зараза,  и что-то  про пианино,  но опЯть  и опЯть  про  распутство и
страшные болезни,  ужас, ужас, пока  на крики  не  прибежала испуганнаЯ тетЯ
‹оренса. € сразу все стихло, в комнате одна тетЯ ‹оренса, смотрит грустно на
‚анду,  не  успокаивает, не обнимает,  но все равно это  -- ее  любимаЯ тетЯ
‹оренса, котораЯ ночью дает  попить водички,  прогонЯет  человека  в черном,
нашептывает на ухо, что больше не будет страшных снов, никогда, никогда...
     -- ’ы слишком много съела тушеной фасоли, Я видела, на ночь нехорошо ни
фасоль, ни апельсины. Ќу ладно, все позади, спи, раз Я с тобой, такое больше
не приснитсЯ.
     -- —его ты  ждешь?  ђаздевайсЯ!  Ђ-а, снова надо в уборную? ‘мотри,  от
тебЯ останутсЯ кожа да кости. Ќет, твои тетки совсем чокнутые!
     -- ‡ачем раздеватьсЯ догола? ‚овсе не так жарко, чтобы...
     -- ’ы же  перваЯ  начала про жару. „авай лед и принеси стаканы, вон еще
есть немного сладкого вина, между прочим, вчера ђыжуха посмотрела на бутылку
и сделала лицо. џ-то понимаю  почему. Ћна не говорит ни слова, только делает
лицо и знает прекрасно, что  Я  знаю  почему. ‘лава богу, отец думает лишь о
своих делах. „а-а, правда, у тебЯ тоже волосики, но чуть-чуть, ты еще похожа
на маленькую девочку. ‹адно, если дашь слово молчать, покажу тебе кое-что  в
библиотеке.
     ’ереса   обнаружила  этот  альбом  совершенно  случайно,  книжный  шкаф
запиралсЯ на ключ -- здесь, детка, у папы  научные книги, тебе еще рано; ха,
придурки, оставили однажды дверку  открытой,  а там среди словарей и  стоЯла
одна  книга,  как  бы  задвинутаЯ, чтобы никто  не видел, и  еще одна --  по
анатомии  с  картинками, совсем не такими,  как в учебнике,  там все, ну все
нарисовано, а  когда  ей попалсЯ на глаза  этот  альбом, она  сразу отложила
книгу  по   анатомии,   потому   что  альбом  точно   роман   в   картинках,
странных-престранных, и текст  -- вот жалость!  -- по-французски,  отдельные
слова  понЯтны,  а  так  не  разберешь.  La serenite  est sur  le  pointe de
basculer. La  serenite -- это покой, но  вот  basculer -- поди знай,  чудное
слово,  bas  --  наверно,  чулки,  Les  bas  Dior.  “  мамы  это написано на
коробочке, а вот culer -- не догадатьсЯ, ну и женщины все голые, или в одних
юбках, или в прозрачных  туниках, безо  всЯких чулок, может, в тексте вообще
что-то неприличное. ‚анда тоже  так  подумала, и обе хохотали до упаду. Ќет,
все-таки хорошо с ’ереситой в сиесту, вдвоем, когда в доме -- никого.
     -- Ќу  зачем  догола?  Ќе так уж жарко,  -- возразила  ‚анда. -- „а,  Я
перваЯ сказала, но ведь не длЯ этого!
     --  ‡начит,  не  хочешь,  чтобы  мы  были  как  женщины в  альбоме?  --
усмехнулась ’ересита, вытЯгиваЯсь на диванчике. -- Ќу посмотри, по-моему,  Я
в точности  как  та  женщина, знаешь, где  все  из стекла, а  по улице  идет
маленький человечек. „а сними трусики, дуреха. €наче неинтересно, неужели не
понимаешь?
     --  џ не  помню,  на  какой  это  картине,  -- сказала ‚анда,  смущенно
оттЯгиваЯ резинку  трусов.  --  Ќет, вроде  помню, там прЯмо  с неба свисает
простаЯ  лампочка, а в  самой глубине --  синий квадрат с круглой луной. ‚се
синее, да?
     Џоди  пойми, почему в  тот день, когда они рассматривали репродукции  в
альбоме,  их особенно  заинтересовала  эта, ведь на других  ну  черт-те что,
полный бред, к  примеру, та,  под названием Orpheo,  в словаре  сказано, что
Ћрфей  --  прародитель  музыки и что  он сошел в ад,  но тут  никакого  ада,
обыкновеннаЯ улица  и красные  кирпичные дома, чем-то  похожие на  те, в  ее
страшном сне, только  во сне потом уже все иначе, во сне -- переулок-тупик и
мужчина с розовой искусственной рукой, а здесь по улице мимо кирпичных домов
идет голый Ћрфей,  правда, ‚анда  сперва не понЯла, думала -- голаЯ женщина,
но ’ересита  -- хи-хи-хи  и  ткнула  пальцем  в то  место  --  смотри! ‚анда
увидела:  конечно,  мужчина,  совсем  молоденький,  они  долго  разглЯдывали
репродукцию и недоумевали -- а что за женщина  в саду, почему стоит спиной и
"молниЯ" на юбке до половины расстегнута, разве в таком виде гулЯют по саду?
     -- „а это вовсе не "молниЯ"! -- сообразила ‚анда. -- ‚роде "молниЯ", но
если присмотретьсЯ -- то ли шов, то ли шнур. € с чего это Ћрфей нагишом идет
по улице, да и при чем тут женщина, зачем  ей стоЯть в саду за оградой лицом
к  Ћрфею?  ЃредЯтина полнаЯ!  Ћрфей  похож на женщину -- такие  бедра, белаЯ
кожа, -- если б не эта штука, конечно.
     -- „авай поищем другую картинку, где это нарисовано получше, -- сказала
’ересита. -- Ђ ты вообще-то видела их голыми?
     -- џ?  Ћткуда! -- воскликнула ‚анда. --  ‚ообще-то  знаю, но видеть  --
откуда! “ них как у мальчиков,  только все побольше, как  у ѓрока, но он  же
собака.
     -- ‹ола говорит, что, когда  они влюблены,  у них это делаетсЯ  длиннее
раза в три и тогда бывает, ну... опло-дотворение.
     -- Ћплодо-творение? ќто чтобы иметь детей?
     --  Ћй,  ты еще совсем  дурочка. Џосмотри-ка, здесь вроде  та  же самаЯ
улица, но уже  две  голые тетки.  €нтересно, с  чего этот псих рисует  голых
теток?  Ћбрати  внимание,  по-моему, эти женщины  незнакомы  друг  с другом,
каждаЯ идет неизвестно куда, ну  обалдеть! ‘овсем голые на улице,  и ни один
полицейский их  не остановит. ’акого  не  бывает  нигде  и  никогда!  Ђ вот,
посмотри -- мужчина, похоже, одетый, но зачем-то прЯчетсЯ  у окна, видишь --
рука и лицо. Ђ  на женщине вместо  платьЯ  -- листьЯ и ветки, нет, они того!
ќто точно!
     --  Ѓольше  тебе  такое  не приснитсЯ, -- ласково говорит тетЯ ‹оренса,
поглаживаЯ ее руку. -- Ќи за что не приснитсЯ, спи, спи.
     -- „а, правда, у тебЯ тоже волосики, но чуть-чуть, -- сказала ’ересита.
-- ‘транно, ты еще как маленькаЯ. „ай мне прикурить. „а иди сюда, иди!
     --  Ќет, ну  нет! -- кричит  ‚анда,  пытаЯсь  вырватьсЯ. -- Ќу  что  ты
делаешь, Я не хочу, пусти!
     --  ‚от  дурочка! Џодожди,  Я  тебЯ научу. „а Я  ничего  не  сделаю! Ќе
дергайсЯ, сама увидишь, как это замечательно.
     ‚анду  отправили  спать  сразу  после  ужина,  и  ни  одна  из теток не
подставила ей щеку длЯ поцелуЯ. ‡а ужином стоЯла мертваЯ тишина,  словно все
оцепенело,  как на  тех  картинах,  лишь  тетЯ ‹оренса посматривала на  нее,
придвигаЯ к ней тарелку с  супом. Џосле ужина ‚анда издали слушала пластинку
тети Ђделы, и летЯщие  звуки будто обвинЯли ее. ’е lucis ante terminum.  Ћна
твердо  решила  умереть  и  сладко плакала, воображаЯ, что  станет  с  тетей
‹оренсой, когда та увидит ее мертвой,  да все  они будут  раскаиватьсЯ, ведь
она  непременно покончит с собой, возьмет и броситсЯ с верхней террасы в сад
или  вскроет себе вены  бритвой тети ќрнестины,  но  не сейчас, сперва  надо
написать прощальное письмо ’ересе  и сказать, что она ее простила,  а другое
-- учительнице по географии, котораЯ подарила ей атлас в красивом переплете.
•орошо  еще, что  тетЯ  ќрнестина и тетЯ Ђдела не знают, что она с ’ереситой
была на  вокзале, что она курит и  пила вино,  а главное, что  в  тот вечер,
возвращаЯсь  от ’ереситы,  она без  спросу пошла  другой  дорогой и на  углу
чужого переулка к ней вдруг  шагнул  мужчина в  черном  и спросил про времЯ,
очень похоже на ее страшный сон (а может, и это  только приснилось? Ѓоженька
милый,  пусть  лучше  -- приснилось!), да, в самом начале переулка,  который
упираетсЯ  в стену, затЯнутую плющом, стоЯл мужчина и  шевелил правой рукой,
котораЯ  вылезала из кармана пиджака (а может, все-таки приснилось?).  ‚анда
заметила это,  когда он  стал  вынимать ее, как-то очень медленно, будто она
там застрЯла,  тЯнет, тЯнет,  а сам  спрашивает: который час? который час? и
рука --  не рука, что-то  из  розового воска  с  согнутыми  пальцами.  ‚анда
кинулась прочь,  она почти не помнит,  как бежала от  того человека, который
хотел затолкать ее  в  глубь пустынного  тупика. ‚ памЯти лишь ужас от  этой
искусственной  руки  и стиснутых  губ, только этот  миг,  остальное  куда-то
провалилось,  то  есть пропало  все, что  до и после. •уже всего, что нельзЯ
сказать тете ‹оренсе -- это было по правде, тетЯ. ЌельзЯ, мало ли,  а  вдруг
-- нет. €  очень страшно, если все раскроетсЯ, такаЯ  каша в голове, да  еще
это с ’ереситой!  ЌавернЯка лишь одно: ее любимаЯ тетЯ ‹оренса спит рЯдом  с
ней, обнимает ее, успокаивает, прогонЯЯ страшный сон, чтобы никогда, никогда
больше...
     -- Ќу, тебе приЯтно? -- спрашивает ’ересита. -- Ђ можно и вот так.
     -- Ќе надо, ну не надо! -- молит ‚анда.
     --  „а  это еще лучше... ‚ сто раз! ’ак  делает ‹ола,  и  Я  теперь. Ќу
видишь, тебе же очень приЯтно. Ћй, не  ври, не ври! Ђ хочешь, ложись здесь и
сама, теперь ты знаешь.
     -- ‘пи,  детка, спи, -- говорит тетЯ ‹оренса, -- нет,  нет,  больше  не
приснитсЯ.
     Ќо  выходит,  над  ней  склонилась ’ересита, глаза полузакрытые,  будто
вдруг обессилела, будто, показываЯ,  измучилась, будто  вместо  нее на синем
диванчике незнакомаЯ белокураЯ женщина из  альбома,  только намного моложе и
смуглее, и ‚анда, глЯдЯ на странно уставшую ’ереситу, не переставаЯ думала о
другой  женщине  из альбома, котораЯ смотрела на пламЯ  свечи  в  стеклЯнной
комнате,  и  с неба свисала обыкновеннаЯ лампочка, а та  улица  с зажженными
фонарЯми и мужчина вдали на тротуаре как бы проникали в эту комнату,  были с
ней одно целое, и так везде, на всех картинах, но  самаЯ  непонЯтнаЯ картина
называетсЯ "„евицы  из  ’онгре".  ‚анда все смотрела  на ’ересу -- та  дышит
часто-часто,  будто  запыхалась,  и это было как  смотреть  на картину,  где
обнимаютсЯ девицы из ’онгре,  наверно,  город какой-то, раз с большой буквы,
-- все в прозрачных туниках на  голое тело,  и у  одной грудь обнажена,  эта
девица ласкает другую, обе с распущенными волосами, в черных беретах, а эта,
с обнаженной грудью, котораЯ ласкает  другую, водит пальчиком чуть пониже ее
спины, точь-в-точь как  делает  ’ересита, и лысый мужчина в  сером  плаще --
копиЯ  доктор ”онтана, к которому ее  водила  тетЯ  ќрнестина.  ќтот доктор,
пошептавшись о чем-то с тетей, велел раздетьсЯ совсем, легко сказать, ей  же
тринадцать,  у нее  уже...  Ќаверно,  поэтому  тетЯ  ќрнестина привела  ее к
доктору, но может,  и  не  только поэтому, иначе  он бы  не  смеЯлсЯ,  когда
говорил  тете ќрнестине -- ‚анда слышала,  -- что  ничего страшного, не надо
преувеличивать, потом он  стал  слушать  ее  трубкой,  смотрел,  какие веки,
глаза, его халат, хоть и белый, чем-то напоминал тот серый плащ у мужчины на
картинке, доктор  велел  лечь на кушетку  и стал щупать живот внизу, а  тетЯ
ќрнестина сразу отошла  к окну,  чего ей там  смотреть,  если окно задернуто
белой шторкой, но тетЯ все равно стоЯла  у окна, пока  не  окликнул  доктор.
Ќичего страшного,  сказал, пустЯки, и стал выписывать микстуру с сиропом  от
кашлЯ, а ‚анда --  скорее одеватьсЯ. ‚се это непонЯтным образом свЯзано с ее
ночным  кошмаром,  потому  что мужчина в черном  тоже сперва  был  ласковым,
улыбалсЯ, как  доктор  ”онтана,  который  час,  спросил,  а  дальше все  уже
происходило в  том переулке-тупике, как  тогда, когда  ей  стукнуло в голову
пойти домой в обход;  значит,  остаетсЯ только  одно  -- покончить с  собой,
броситьсЯ  из окна или порезать вены, но сначала она напишет письма ’ересите
и учительнице по географии.
     -- Ќу ты дура дурой! -- ахнула ’ереса. -- Ќе закрыть дверь!  Ѓалда, раз
попалась,  ври  до упора. ’еперь  твои  старухи припрутсЯ к  ђыжей, это  без
вопроса, и  все свалЯт  на  менЯ. ‡начит, от интерната не отвертетьсЯ,  отец
предупреждал.
     -- ‚ыпей еще, --  говорит тетЯ ‹оренса, -- ну вот, будешь спать до утра
безо всЯких снов.
     ‘амое ужасное,  что  нельзЯ  рассказать тете ‹оренсе, нельзЯ объЯснить,
почему  она удрала после  обеда  от тети  ќрнестины  и бродит  по улице безо
всЯкой цели. € в голове одно -- немедленно  покончить с собой, броситьсЯ под
поезд. Ѓродит по  улицам,  озираЯсь,  --  вдруг  где-то здесь этот  человек,
вдруг, когда не будет людей, он подойдет и  спросит -- который час, а может,
те  голые  женщины из  альбома  тоже  ходили  по  этим улицам,  может,  тоже
поудирали из  своих домов? Њожет,  тоже боЯлись тех мужчин  в серых шлЯпах и
черных костюмах, как  тот тип в  переулке,  слава богу, она хоть не голаЯ, и
никто из тех  женщин, вроде той в красной тунике, не  обнимает ее и не велит
лечь, как тогда ’ересита или доктор ”онтана.
     -- Ѓилли •олидeй -- негритЯнка,  и  она загубила  себЯ наркотиками,  --
сказала ’ересита, -- у нее начались глюки и всЯкое такое.
     -- ѓлюки? Ђ что это?
     -- Ќе  знаю,  что-то страшное, когда  кричат, бьютсЯ  в судорогах.  Ћй,
правда жарко до невозможности, давай разденемсЯ совсем.
     -- Ќе надо совсем. †арко, но не так чтобы.
     --  ’ы съела слишком много фасоли,  -- сказала тетЯ ‹оренса, -- на ночь
нехорошо ни фасоль, ни апельсины.
     -- Ђ  можно  вот так, посмотри, --  говорит ’ересита. Ќо почему, почему
перед глазами та картина, где
     по одну сторону узкой улицы деревьЯ, а на другой -- приоткрытаЯ дверь и
посреди  улицы  столик  с  зажженной  лампой,  днем,  когда светло, ну  бред
собачий!
     -- „а кончай про искусственную руку! -- говорит ’ереса. -- ’ак и будешь
сидеть все времЯ? Ќыла, что жарко, а как раздеватьсЯ -- одна Я.
     ќто сама Ѓанда уходит на картине куда-то вглубь, волоча по земле темную
тунику, а в дверЯх стоит ’ересита и смотрит на столик с зажженной лампой, не
замечаЯ,  что в  глубине  улицы у стены  стоит  мужчина в  черном,  стоит не
шелохнетсЯ, подстерегаЯ  ‚анду.  Ќо это же вовсе не мы, мелькает в  голове у
‚анды, это те  женщины, что  нагишом ходЯт по улицам.  Ќет,  это не  мы, это
опЯть как в дурном сне, вроде Я там, а на самом деле  -- нет, и вообще, тетЯ
‹оренса обещала, что такое больше не приснитсЯ -- никогда. Џозвать бы сейчас
тетю  ‹оренсу, чтобы увела ее, чтобы  спасла от  этих темных  улиц, чтобы не
дала броситьсЯ под  поезд и  навсегда-навсегда  прогнала  человека в черном,
который на картине, вон же опЯть стоит на углу и ждет ее, ну зачем было идти
той дорогой! -- прЯмо домой и не вздумай шлЯтьсЯ по улицам! -- да, тот самый
в  черном, который тогда шагнул  от стены и спросил -- который час, а  потом
вдруг стал теснить ее  в  глубь переулка, где дома  без  окон, она  пЯтитсЯ,
пЯтитсЯ к  стене, затЯнутой плющом, и нет сил кричать,  молить о помощи, все
как в  том страшном  сне, но  сон каждый раз обрывалсЯ,  и рЯдом всегда тетЯ
‹оренса, гладит по голове, успокаивает, ну хватит, хватит,  выпей воды, -- и
сразу  все исчезало, расплывалось. Ђ то,  что случилось  вечером в переулке,
тоже,  как  в дурном  сне, обрывками,  провалом, потому  что ‚анда опрометью
мчалась  до самого дома,  закрыла  дверь на засов  и велела ѓроку  сидеть --
стеречь!  Ќикак  не могла признатьсЯ  тете ‹оренсе. € вот все повторЯетсЯ --
снова тот  самый  переулок, но нельзЯ убежать, нельзЯ  проснутьсЯ, человек в
черном теснит ее к стене, и нет тети ‹оренсы, нет ее ласкового голоса, ‚анда
одна с этим человеком, который спрашивал тогда про времЯ, вот  он все ближе,
ближе, она  вжалась  в стену, увитую  плющом, а  он больше не  спрашивает --
который час, его восковаЯ рука что-то ищет у нее  под юбкой, и мужской голос
шепчет в самое ухо: "Ќу тихо, тихо, не плачь, мы только сделаем это, тебЯ же
научила ’ересита".


        ЌЂ„Ћ Ѓ›’њ ‚ ‘ЂЊЋЊ „…‹… €„€Ћ’ЋЊ, —’ЋЃ›
     „авно Я приметил и успел уже плюнуть на это, но написать -- такой мысли
мне еще никогда не приходило, потому что идиотизм  мне кажетсЯ темой  весьма
неприЯтной, особенно в  том  случае, когда кого-то выставлЯют идиотом.  Ѓыть
может,  слово "идиот" звучит слишком категорично,  но Я не стеснЯюсь взЯть и
брЯкнуть  им  о  стол  --  хотЯ  мои  друзьЯ  считают  это  слово  несколько
преувеличенным, --  вместо того  чтобы  ласкать слух  другими,  такими  как,
например, дурак, глупец или  тормоз,  и  пускай  потом  те  же  самые друзьЯ
говорЯт, что ты и сам недалеко от этого ушел. Ќа самом деле ничего здесь нет
особенного, но быть идиотом -- это значит целиком  и полностью отдалитьсЯ от
них, и хотЯ в этом есть свои плюсы, но, понЯтное дело, временами так и берет
тоска  и   хочетсЯ  переступить  черту,  что   отделЯет  тебЯ  от  друзей  и
родственников,  давно пришедших к  взаимопониманию и согласию, и  потеретьсЯ
немного возле них, чтобы  почувствовать: ничем-то ты от них не отличаешьсЯ и
все  идет  benissimo [1]. ‘амое печальное, что,  если ты идиот, то  все идет
malissimo [2], ну вот взЯть хотЯ бы, к примеру, театр: Я иду в театр с женой
и с кем-то из  друзей на чешскую  пантомиму или таиландский  балет, и что вы
думаете: едва начинаетсЯ представление, как Я нахожу все  просто чудесным. џ
веселюсь  от  души  или же слова не могу вымолвить  от  потрЯсениЯ: диалоги,
жесты или танцы длЯ менЯ словно сверхъестественные видениЯ, и Я отбиваю себе
ладони, а порою реву в три ручьЯ или же от смеха чуть не писаюсь в штаны, и,
что  бы  ни  происходило, Я радуюсь жизни,  радуюсь, что мне посчастливилось
этим вечером попасть в  театр, или в кино, или на  выставку картин, да  куда
угодно,  где  столь   необыкновенные   люди  творЯт  такое,  чего  раньше  и
представить-то  себе  было нельзЯ, они создают пространство,  где происходЯт
встречи,  где  случаютсЯ  откровениЯ,  и все  это рождаетсЯ из  моментов,  в
которых происходит лишь то, что происходит каждый день.
     1 Џрекрасно (ит.).
     2 ‘кверно (ит.).

     €  Я  ошеломлен и чувствую в себе такую  радость,  что,  едва наступает
перерыв,  вскакиваю в восхищении с места и  аплодирую актерам и говорю жене,
что  чешские мимы  просто чудо, а та  сцена, где рыбак забрасывает  удочку и
вытаскивает блестЯщую рыбку, абсолютно неподражаема. Њоей жене представление
тоже доставило удовольствие,  и она  тоже  хлопает в ладони, но  тут Я вдруг
понимаю (и  миг  этот  длЯ менЯ  словно сквознаЯ  рана в  груди,  влажнаЯ  и
хрипЯщаЯ), что ее  радость и ее аплодисменты совсем не такие, как мои, а  ко
всему  прочему  рЯдом  с  нами  почти  всегда  кто-то  из  друзей,  он  тоже
развеселилсЯ и тоже  стал хлопать  в ладони,  но  опЯть-таки не как Я, и мне
приходитсЯ выслушивать умные-разумные  речи, что, мол,  в общем-то спектакль
премиленький и  актеры  неплохие,  но вот,  понЯтное  дело,  нет свежести  в
решении и идеЯ не нова, не говорЯ уже о том, что костюмы невыразительны да и
постановка  посредственна и так  далее  и тому подобное. Љогда  моЯ жена или
друг говорЯт такое -- а говорЯт они это ласково и совершенно беззлобно, -- Я
понимаю:  Я  идиот, но  беда в том, что ты ежеминутно забываешь:  удивлЯтьсЯ
всЯкой ерунде, на что  и вниманиЯ-то не  стоит  обращать, -- твой конек, так
что внезапное низвержение в идиотизм -- это как историЯ с пробкой, котораЯ в
подвале годами соприкасалась с вином, будучи вогнанной в горлышко бутылки, а
потом вдруг  --  хлоп, и все, и теперь это не больше  чем просто пробка. Њне
взЯть бы да и  вступитьсЯ за чешских  мимов или таиландских  танцовщиц, ведь
они мне показались восхитительными, и  Я, глЯдЯ на них, был  так  бесконечно
счастлив,  что  умные-разумные  слова моих друзей или  жены,  словно  чьи-то
острые ногти, больно впились в менЯ, хотЯ Я и прекрасно понимаю: они правы и
спектакль, должно быть, не так хорош, как  мне то казалось (но на самом деле
мне  нисколечки не казалось, что он  хорош, просто-напросто Я был в восторге
от увиденного, совсем  как  идиот,  каковым Я  и ЯвлЯюсь, и этой малости мне
хватает, чтобы приходить сюда, и  Я с удовольствием прихожу сюда всЯкий раз,
как случаетсЯ такаЯ возможность,  а случаетсЯ она  нечасто). Ќо Я никогда не
спорю  с моей женой или друзьЯми,  потому  что знаю:  они правы, и они верно
сделали,  что  прохладно  отнеслись  к зрелищу, ведь  наслаждениЯ длЯ  ума и
чувства должны рождатьсЯ  от трезвого  рассудка  и прежде всего от пониманиЯ
того, что все познаетсЯ в  сравнении, то есть следует опиратьсЯ, как говорил
ќпиктет,  на  известное  ранее, чтобы  судить о  текущем, ведь именно это, и
ничто иное, и есть культура и софросиниЯ.  € ни в коем случае Я не собираюсь
спорить с ними и в лучшем случае ограничиваюсь тем, что  отхожу на несколько
метров, чтобы не выслушивать  их  последние  суждениЯ  и эпитеты, и  пытаюсь
удержать в себе образ  блестЯщей рыбки, плавающей посреди сцены, хотЯ сейчас
мое   воспоминание   уже  необратимо   изменено   разумнейшими  критическими
замечаниЯми, которые Я только что услышал,  и мне  не остаетсЯ ничего иного,
как восхищатьсЯ посредственностью недавно виденного мной зрелища, приведшего
менЯ в восторг, потому  что менЯ радует всЯкаЯ пустЯковина, лишь бы она была
наделена  какой-никакой  формой  и  цветом.  €  на  менЯ  снова наваливаетсЯ
сознание того, что Я -- идиот,  что любой ерунды достаточно,  чтобы потешить
менЯ в этой жизни в полосочку, и вот воспоминание о том, что Я полюбил и чем
наслаждалсЯ  в этот  вечер, мутнеет  и  путаетсЯ, творение  других  идиотов,
которые  удили  рыбу  или  неважно танцевали  -- да еще при  невыразительных
костюмах  и посредственной  хореографии,  --  длЯ  менЯ почти что  утешение,
правда весьма сомнительное:  ведь  вон сколько нас, таких идиотов, собралось
этим  вечером в  этом зале поудить рыбу,  потанцевать  и похлопать в ладоши.
‘амое скверное, что через  пару дней Я открываю  газету и читаю  критическую
заметку про этот спектакль и почти всегда и почти дословно критика совпадает
с тем, что так умно-разумно вещали мои друзьЯ или жена. ‘егоднЯ Я уверен: не
быть идиотом  -- одна из наиважнейших вещей в жизни человека, правда, всЯкий
раз на менЯ потихоньку нападает  забывчивость, и вот беда, наступает момент,
когда Я это  забываю  окончательно, вот,  к  примеру, сейчас Я  увидел утку,
котораЯ плавает в одном  из  озер  Ѓулонского  леса,  ее  красота  так  менЯ
поразила,  что  Я не удержалсЯ и  присел на корточки возле воды  и Ѓог знает
сколько  времени  любуюсь  ее  красотой,  надменной радостью  ее  глаз, этой
изЯщной двойной  волной,  что  взрезаетсЯ ее  грудью  и  что,  разбегаЯсь  в
стороны,  гаснет вдали.  Ќо утка не единственный источник  моего восхищениЯ;
так  случилось,  что  сейчас  мне  понравилась утка,  но  на ее  месте может
оказатьсЯ  все  что  угодно:  сухой листик,  качающийсЯ  на  краю  скамейки,
оранжевый подъемный кран, огромный и изЯщный, на фоне синего вечернего неба,
запах вагона, когда ты входишь  в него, и в руках у тебЯ билет, и ехать тебе
далеко, и все пройдет просто  великолепно: станции  за  окном,  бутерброд  с
ветчиной, кнопки  выключателЯ (одна белаЯ,  другаЯ фиолетоваЯ), регулируемаЯ
вентилЯциЯ -- все это мне  кажетсЯ таким прекрасным и  в то  же  времЯ таким
невозможным, что иметь это здесь, рЯдышком, -- да это почти то же самое, как
если  бы  на  менЯ  вдруг  хлынул освежающий дождь наслаждений, которому  не
суждено  никогда  прекратитьсЯ.   Ќо   мне  все  говорЯт:  твой  восторг  --
доказательство твоей незрелости (они хотЯт сказать, что Я идиот, но выбирают
выражениЯ), и  нельзЯ же так  восторгатьсЯ  сверкающей на  солнце паутинкой,
поскольку, если ты так распалЯешьсЯ из-за какой-то там паутинки с капельками
росы, то что от тебЯ останетсЯ,  на  сегоднЯшний  вечер,  когда будут давать
"ЉоролЯ ‹ира"? € это  менЯ  слегка удивлЯет, потому что, если  ты и  вправду
идиот, то, что ни делай, восторга  в тебе не убавитсЯ, а вот если у тебЯ ума
палата  и  ты  знаешь,  что к чему  и  что  почем,  вот тогда-то способности
восторгатьсЯ в тебе кот наплакал и расходуетсЯ она крайне быстро, и поэтому,
хотЯ Я и ношусь вокруг озера по Ѓулон-скому  лесу, чтобы  получше разглЯдеть
утку,  мне  это  нисколько не помешает  сегоднЯ же вечером  выплеснуть  море
восхищениЯ,  если  мне  вдруг  понравитсЯ,  как поет  ”ишер-„искау. € ныне Я
подумываю, что идиотизм --  должно быть, умение все времЯ восторгатьсЯ любой
мелочью, котораЯ  тебе  нравитсЯ, и  при  этом рисуночек  на стене не станет
казатьсЯ  тебе ущербным  при воспоминании о фресках  „жотто  в Џадуе.  €  от
идиотизма нельзЯ избавитьсЯ, он присутствует в тебе всегда: вот мне нравитсЯ
этот желтый камушек,  а сейчас мне  нравитсЯ "Џрошлым летом в Њариенбаде", а
сейчас нравишьсЯ ты, солнечный зайчик, а сейчас  -- этот фыркающий у перрона
‹ионского вокзала локомотив, а сейчас -- грЯзный оборванный листок. Ђ сейчас
мне нравитсЯ,  мне  столько  всего нравитсЯ, и Я --  опЯть Я и  снова  Я  --
становлюсь идиотом, совершенным в своем идиотизме, который не помнит, что он
идиот и  упиваетсЯ весельем, пока перваЯ  умнаЯ-разумнаЯ фразочка  не вернет
его  к  осознанию собственного  идиотизма  и  не  заставит  поспешно  искать
неловкими пальцами  сигарету, глЯдЯ в пол, все понимаЯ,  а  порою и одобрЯЯ,
ведь идиоту помимо  всего как-то надо включатьсЯ в жизнь, понЯтное  дело, до
тех пор пока он снова не увидит утку или листок, и так всегда.


        ‘ —“‚‘’‚ЋЊ ‡ЂЉЋЌЌЋ‰ ѓЋђ„Ћ‘’€
     Ќикто  из  наших не  помнит  точной  формулировки закона,  обЯзывающего
граждан собирать опавшие  листьЯ, но  ручаемсЯ, что  никому  и в  голову  не
придет ослушатьсЯ, ведь это один из древнейших обычаев, который мы усваиваем
с самого раннего  детства, и длЯ нас участие в  ежегодной кампании по уборке
сухих  листьев, начинающейсЯ второго ноЯбрЯ в девЯть часов утра, почти такой
же элементарный навык, как умение завЯзывать ботинки или раскрывать зонтик.
     Ќикому также  не  придет в голову оспаривать правомерность  самой  этой
даты -- раз так повелось  в нашей стране, значит, на то есть свои основаниЯ.
‚есь предыдущий  день мы  проводим  на  кладбище:  идем  на  могилы  умерших
родственников  и  сметаем  сухие  листьЯ,  которыми  надгробиЯ  завалены  до
неузнаваемости; однако  в тот день палаЯ  листва еще не имеет,  так сказать,
официального значениЯ, пока она лишь досаднаЯ помеха,  не больше, и ее нужно
устранить,   чтобы  потом  поменЯть  воду  в  цветочных  вазах  и  почистить
загаженные  слизнЯками надгробные плиты. Љое-кто порой заикаетсЯ о том,  что
неплохо было бы перенести начало кампании на два-три днЯ раньше, тогда, мол,
первого ноЯбрЯ на кладбище  будет чисто и люди смогут посидеть  на  могилах,
собираЯсь с мыслЯми и не тратЯ времени на утомительную уборку, из-за которой
подчас происходЯт неприЯтности, отвлекающие нас от исполнениЯ своего долга в
поминальный день. Ћднако мы всегда отвергали эти  инсинуации, равно как и не
допускали даже мысли об отмене экспедиций на север, в сельву, каких бы жертв
они нам ни стоили. ’аковы традиции нашей родины,  которые возникли отнюдь не
на  пустом  месте,   и  наши  деды  неоднократно  давали   суровую  отповедь
анархически настроенным элементам, указываЯ на то, что кучи сухих листьев на
могилах как раз служат напоминанием о неудобствах, свЯзанных с листопадом, и
вдохновлЯют наш коллектив на  еще более рьЯное участие  в  кампании, котораЯ
должна начатьсЯ на следующий день.
     ‚се  население  призвано  внести  свой  вклад  в дело  уборки  листьев.
Ќакануне,   к   моменту   нашего   возвращениЯ   с  кладбища,  муниципалитет
устанавливает посреди площади  киоск, покрашенный белой краской, а мы, дойдЯ
до него, занимаем  очередь  и  терпеливо ждем. Џоскольку "хвост" нескончаем,
большинство из нас возвращаютсЯ  домой очень поздно,  однако каждый счастлив
получить свою карточку из рук муниципального  чиновника. ‚ этом расчерченном
на клетки листочке  с завтрашнего  утра  будет  отражатьсЯ  наше  участие  в
трудовой вахте: когда мы  сдаем на приемном  пункте мешки с сухими  листьЯми
или клетки с  мангустами -- это уж  кому что поручат, -- специальнаЯ  машина
пробивает в карточке отверстие.  Ѓольше всех радуютсЯ  дети, ведь им вручают
самые большие карточки (которые они  с восторгом демонстрируют матерЯм) -- и
ставЯт  на самые легкие работы, в  основном поручают  следить за мангустами.
Ќам, взрослым, приходитсЯ потруднее, и не мудрено: мы же не только командуем
мангустами, собирающими листьЯ, но и наполнЯем палой листвой холщовые мешки,
а  наполнив,  тащим  их  на  плечах  к  грузовикам,   которые  выделЯет  нам
муниципалитет.   ‘тарикам  доверЯют   пистолеты  со   сжатым  воздухом   длЯ
опрыскиваниЯ  сухих  листьев  змеиной эссенцией.  Ќо  наиболее ответственные
заданиЯ выпадают на долю взрослых, поскольку мангусты часто отвлекаютсЯ и не
оправдьшают возлагаемых на них надежд; а раз так, то уже через пару дней  по
отметкам  в карточке будет  Ясно, что работаем мы недостаточно и вероЯтность
нашей отправки  на  север, в сельву,  увеличитсЯ. Љак  и следует ожидать, мы
всЯчески стараемсЯ не допустить этого, хотЯ,  если доходит  до дела, тут  же
признаем, что  отсылка  на север -- обычай  не  менее естественный, чем сама
кампаниЯ;  так  что нам  даже  в  голову  не  взбредет  протестовать; однако
по-человечески вполне понЯтно, что мы  из  кожи вон лезем, лишь бы заставить
мангустов работать. Ќам очень хочетсЯ получить максимум отметок в карточках,
а  длЯ  этого  мы бываем  подчас  суровы  с мангустами, стариками  и детьми,
участие которых необходимо длЯ успешного проведениЯ кампании.
     Љогда-то  мы задавались  мыслью,  как возникла  идеЯ  опрыскивать сухие
листьЯ змеиной эссенцией, но, лениво выдвинув несколько  гипотез,  пришли  к
выводу, что происхождение традиций,  особенно полезных  и  разумных,  обычно
терЯетсЯ  в глубине  веков.  ‚ один прекрасный  день  муниципальные  власти,
видимо, обнаружили,  что  людей длЯ  уборки осенних  листьев  не хватает,  и
решили покрыть  дефицит  путем  умелого использованиЯ  мангустов.  Ќаверное,
какой-то  чиновник  из городка на границе с сельвой заметил,  что  мангусты,
которые, как правило, совершенно равнодушны к сухим листьЯм, начинают бешено
набрасыватьсЯ  на  них, если те пахнут змеЯми.  Ќаш  народ  далеко не  сразу
сделал это открытие, изучил реакции мангустов и понЯл, что если  опрыс