на одной  из  знаменитых "сред"
’елешова: "—ехов был неузнаваем. ‚ огромную столовую ЌиколаЯ „митриевича  на
—истых прудах ввела под руку  к ужину Ћльга ‹еонардовна поседевшего,  худого
человека с землистым  лицом. —ехов был уже иконой.  ‚округ него  создавалось
некое почтительное &bdquo;мертвое пространство"  -- впрочем, ему трудно было
бы и заполнить его по своей слабости".
     Џремьера "‚ишневого  сада" -- это "мертвое пространство" увеличило  еще
больше.  Ќе  слишком  чуткие  люди  пытались  преодолеть  его  --  визитеры,
бесконечные визитеры,  которым —ехов в  силу своей деликатности  отказать не
мог.
     "Њосква -- очень хороший город, -- пишет он через два днЯ после триумфа
в •удожественном  театре  Ялтинскому  врачу  ‘редину.  -- Ќо здесь  страшнаЯ
толкотнЯ,  ни  одной  свободной минуты,  все  времЯ приходитсЯ  встречать  и
провожать и  подолгу говорить,  так  что  в редкие  свободные минуты  Я  уже
начинаю  мечтать  о  своем возвращении  к Ялтинским пенатам,  и мечтаю, надо
сознатьсЯ, не без удовольствиЯ".
     ќто --  удивительное признание. Ќо --  неполное. —то-то  тут —ехов Явно
недоговаривает,  такова  уж его манера общениЯ с  людьми. Ћн и на репетициЯх
своих пьес ограничивалсЯ, как правило, короткими, на первый взглЯд ничего не
значащими  репликами,   суть  которых  актеры  и  режиссеры  постигали  лишь
впоследствии.
     Ќо что же недоговорил он в письме к доктору ‘редину, когда обмолвилсЯ о
возможном скором  возвращении в џлту,  совсем недавно столь  тЯготЯщую  его?
Ћтвета на этот вопрос в письме нет, но он есть -- или, во всЯком случае, его
можно  отыскать там -- в  написанном в праздной курортной Ќицце в  1897 году
рассказе  "Џеченег".  ѓерой его  размышлЯет о  том,  что  "хорошо бы,  ввиду
близкой смерти, ради души, прекратить  эту  праздность,  котораЯ незаметно и
бесследно поглощает дни за днЯми".
     —ехов  прекращает.  Њеньше чем через  месЯц  после  премьеры "‚ишневого
сада", 15 февралЯ 1904 года, уезжает в џлту, а за день до этого, 14 февралЯ,
пишет Ђвиловой письмо,  в котором, расставаЯсь с когда-то столь  близкой ему
женщиной (Ѓунин утверждает, что эта женщина была  единственной, к кому —ехов
испытал  "большое чувство"),  дает ей прощальный наказ:  "ѓлавное  -- будьте
веселы,  смотрите на жизнь  не так замысловато; вероЯтно,  на самом деле она
гораздо проще. -- Ђ  дальше  следуют слова, которые адресуютсЯ уже не ей, не
только ей  или даже не столько ей, сколько самому себе:  -- „а и заслуживает
ли она, жизнь, которой мы не знаем, всех мучительных размышлений, на которых
изнашиваютсЯ наши российские умы, -- еще неизвестно".
     ќта неизвестность сохранЯлась, по-видимому, до конца. Ќо это уже совсем
недолго: жить ему оставалось четыре с половиной месЯца...
     „ва с половиной из  них  он  проведет в џлте. „октор Ђльтшуллер найдет,
что он вернулсЯ сюда "в значительно худшем  состоЯнии", нежели  уезжал, зато
"полный московских впечатлений". ‚ чем  эти впечатлениЯ выражались? Ђ в том,
что  "оживленно  рассказывал  про  чествование,  показывал  поднесенные  ему
подарки и комически жаловалсЯ, что  кто-то, должно быть, нарочно,  чтобы ему
досадить, распустил слух о том, что он любитель древностей, а  он их терпеть
не может".
     Ћживленно... Љомически...  €  это  лексика  доктора,  который наблюдает
смертельно больного человека, доживающего свои последние недели. „а, но ведь
и —ехов -- не будем забывать! -- был врачом и  тоже наблюдал, пусть изнутри,
но изнутри-то подчас даже виднее. ‚ыходит, не думал о смерти? Ќе знал? ‡нал,
не мог не  знать,  это знали и видели все, и он, разумеетсЯ,  исключением не
был. €ли думал, но очень мало, самую чуточку. ‘овсем  по ‘пинозе, написавшем
в  "ќтике",  что  "человек свободный ни  о  чем так мало  не  думает,  как о
смерти".  Ђ  он  был  человеком  свободным.  ‘амым,  может  быть,  свободным
человеком во всей русской литературе, включаЯ Џушкина.
     Ќо,  возможно, дело тут не только в свободе,  феноменальной  внутренней
свободе  человека,  до капли  выдавившего из себЯ раба, но  и в  своего рода
привычке.  …ще давно, тридцати  лет от роду, он призналсЯ в  одном из писем,
что ему многих пришлось похоронить и он стал "даже как-то равнодушен к чужой
смерти".  Ђ к своей? €  к  своей,  по-видимому,  тоже,  во всЯком случае  --
теперь. …сли говорит  или пишет о  ней, что бывает крайне  редко, то  лишь в
шутливом тоне,  как,  впрочем, и о болезнЯх  своих.  €ли это вообще свойство
русского  человека? ђусского  мужика...  ‚ повести "Њужики" так  и написано:
"‘мерти  не  боЯлись,  зато  ко всем болезнЯм  относились  с  преувеличенным
страхом".
     Ћтносительно  смерти   --   все   так,  но   вот  страха,   тем   более
преувеличенного  страха, никто в нем не замечал. Џисьма его  полны не то что
оптимизма, но, во всЯком случае, планов на будущее. Ђктивно обсуждаетсЯ план
покупки подмосковной дачи, не оставлЯютсЯ  даже мечты  о ребенке ("...теперь
бы за ребеночка Я десЯть тысЯч рублей  дал"), но это еще что! Ќа войну  ведь
собиралсЯ, русско-Японскую,  котораЯ как раз разворачивалась тогда, и  не  в
качестве литератора, "не корреспондентом, а врачом", потому что "врач увидит
больше, чем корреспондент".
     ‘обиралсЯ  и писать. ѓарин-Њихайловский, посетивший его весной  в џлте,
вспоминает, как —ехов показал ему записную книжку, куда в течение нескольких
лет  заносил карандашом заметки длЯ будущих произведений. Ќо  карандаш  стал
стиратьсЯ, и невостребованные  записи он обвел чернилами. "‹истов на пЯтьсот
еще неиспользованного материала. ‹ет на пЯть работы".
     € такаЯ убежденность была  в  его глуховатом голосе, такое  спокойствие
сквозило в  каждом его  движении, что ѓарин нашел  его выглЯдевшим не просто
хорошо, а "очень хорошо": "Њеньше всего можно было думать, что опасность так
близка".
     Ѓыла близка,  была, просто ѓарин такие вещи не различал -- не в других,
не  в себе. Љрасавец, здоровЯк, хороший писатель и  отменный инженер-путеец,
он  через  два  года  после  смерти  —ехова  скоропостижно  умрет  на  одном
редакционном совещании. ‘мерть застигнет его врасплох, чего о —ехове сказать
ни в коем случае нельзЯ. “ж ее-то он чуЯл издалека -- во всех обличьЯх.
     ‘таниславский вспоминает, как однажды к нему в уборную зашел один очень
близкий ему человек, очень жизнерадостный, хотЯ и слегка беспутный. ‘лучайно
оказавшийсЯ тут же —ехов "все времЯ  очень  пристально  смотрел на него",  а
потом, когда  человек ушел,  стал задавать  "всевозможные вопросы по  поводу
этого   господина".  Ђ  потом   заЯвил   твердо,  что  это  был  самоубийца.
‘таниславский лишь  засмеЯлсЯ  в  ответ, скоро  забыл об  этом  разговоре  и
вспомнил о нем лишь через несколько лет, когда господин этот наложил на себЯ
руки.
     ‚есна в џлте --  та последнЯЯ  чеховскаЯ  весна -- была  скверной:  шли
дожди,  море  штормило, дул холодный  ветер.  ’емпература в  доме опускалась
подчас до пЯтнадцати градусов. "†иву кое-как, день  прошел --  и слава Ѓогу,
без  мыслей, без желаний, а только  с картами длЯ пасьЯнса и  с  шаганьем из
угла в угол".
     …го снова  -- и чем дальше, тем  сильнее -- стало тЯнуть в Њоскву. "џ в
этой џлте  одинок, как  комета", --  жалуетсЯ  он  жене, котораЯ находитсЯ с
театром  на гастролЯх в Џетербурге, и он даже  подумывает,  не махнуть  ли в
Џетербург. Ќо к маю гастроли должны закончитьсЯ, и к этому как раз  сроку он
приурочивает  свой отъезд. ‚ субботу 1 маЯ  —ехов навсегда  покидает џлту. ‚
дороге простужаетсЯ,  плеврит  дает  высокую температуру,  он  уже  почти не
встает с постели. „ва месЯца оставалось ему. Њеньше двух...
     Џоловину этого срока -- с 3 маЯ  по 3 июнЯ -- он провел в  Њоскве. €ли,
правильней  сказать,  в  московской квартире, которую  снЯла в  ‹еонтьевском
переулке, в двух шагах от ’верской, Ћльга ‹еонардовна. ‘ам не выходил, но  к
нему пытались проникнуть многие. "Ќас  всех,  и менЯ  в том числе, --  писал
‘таниславский, -- тЯнуло напоследок почаще видетьсЯ с Ђнтоном Џавловичем. Ќо
далеко не  всегда  здоровье  позволЯло  ему принимать  нас".  Џосетитель  не
обижалсЯ, иногда посылал наверх (—еховы жили на последнем, четвертом  этаже,
но в доме был лифт) коротенькую записочку со словами признаниЯ и привета.
     „а, лифт в доме был, но —ехов воспользовалсЯ  им всего несколько раз, а
от  отсутствиЯ в доме отоплениЯ  страдал  постоЯнно. Ќе то что его вообще не
было, было, разумеетсЯ, паровое, но котлы  ввиду наступившего летнего сезона
разобрали длЯ починки.  ‹етний сезон,  однако, наступил  лишь по  календарю,
было холодно и ветрено, моросил дождь, а в  воскресенье 23 маЯ повалил снег.
—ехову частенько не везло с погодой, будто кто-то там,  наверху, сердилсЯ на
него за его независимость, за слишком большое свободомыслие.  “ него вообще,
как мы помним, были непростые отношениЯ с Ќебом...
     Ќо  он  следил  не   только  за  погодой  в  Њоскве,  ожидаЯ  тепла,  с
наступлением которого врачи обещали ему разрешить прокатитьсЯ по улице, но и
за  погодой в  џлте, где  оставалась сестра.  "Њои  растениЯ  в кабинете, --
наказывает он ей в письме, -- не вели выносить на ночь на  чистый воздух". €
тут же подробно инструктирует, что и как надо поливать.
     Ќо  было б  ошибочно  думать, что  цветы  волновали  его,  а  люди нет.
‚нимательно следил по газетам и журналам за всем,  что  делаетсЯ вокруг, и в
первую очередь -- на русско-Японской войне. ‘ледил за литературой и театром.
“знав, что у ѓорького поЯвилась новаЯ  пьеса, просит  прислать ее хотЯ бы на
сутки. "џ прочел бы и тотчас возвратил бы, не задерживаЯ ни на минуту".
     Ќо ладно, то ѓорький, но ведь и рукописи неведомых совсем авторов читал
в эти  свои последние  недели.  ‡аведуЯ  отделом  беллетристики  в  "ђусской
мысли", о чем журнал с гордостью сообщал на своей обложке, что автоматически
поднимало  его престиж,  требовал от редактора ‚иктора  ѓольцева  все  новых
рукописей  длЯ  просмотра  и  редактированиЯ.  ѓольцев, который собственными
глазами видел,  в  каком  состоЯнии —ехов,  был в панике.  Ќо делать нечего,
отказать  не  мог. "џ выбирал ему четко написанные самые короткие вещицы, и,
несмотрЯ на  болезнь,  Ђнтон  Џавлович  поправлЯл,  просматривал, иногда сам
отвечал авторам, иногда просил через менЯ ответить".
     ќто свидетельство ѓольцева, умершего вскоре после  —ехова, сохранил длЯ
потомков  ѓилЯровский.  ‘ам  он посетил —ехова  за день  до отъезда  того за
границу, сразу как приехал в Њоскву.
     "Њы тихо  подошли  к  кабинету. ‘квозь  полуотворенную  дверь  Я увидел
Ђнтона  Џавловича. Ћн  сидел на турецком диване с ногами.  ‹ицо  у него было
осунувшеесЯ,  восковое... и руки  тоже... “слышав шаги, он поднЯл  голову...
Ћдин  момент -- и  три выражениЯ:  суровое, усталое, удивленное -- и веселые
глаза".
     Ћльга ‹еонардовна поставила бутылку портвейна  и удалилась. ѓилЯровский
тЯнул  понемногу  вино, рассказывал о  задонских степЯх, откуда  только  что
вернулсЯ, о табунах, о каймаке, а —ехов "слушал, слушал, сначала  все крутил
ус, а потом рука опустилась, глаза устремились куда-то  вдаль... задумчивые,
радостные".
     ѓость решил, что хозЯин видит степь, которую так любил. ‡амолчал, чтобы
не мешать, тихонько подлил себе вина. —ехов  похвалил портвейн, но сливЯнка,
сказал, лучше, и он обЯзательно выпьет  ее,  когда  снова попадет в  донскую
степь... €  неожиданно  задремал.  "џ  смотрел  на  осунувшеесЯ милое  лицо,
спокойное-спокойное,  на неподвижно лежащие желтые  руки  с синими жилками и
думал:  "Ќет, Ђнтоша,  не пивать тебе  больше сливЯнки, не видать тебе своих
донских степей, целинных, платовских, так прекрасно тобой описанных..."
     ‚ тот же день он виделсЯ  со своим  университетским товарищем ѓригорием
ђоссолимо,  которого вызвал к  себе записочкой  на клочке бумаги.  Џрофессор
ђоссолимо понЯл по этим нескольким словам,  что  писать —ехову  трудно, хотЯ
"твердый, мелкий" почерк оставалсЯ прежним.
     "‚ойдЯ к нему  в кабинет, Я застал его в  постели у стены, изголовьем к
окну,  у  которого за письменным  столом,  при лампе  под зеленым  абажуром,
сидела, облокотившись, Ћльга ‹еонардовна..."
     Џоговорили об однокурсниках,  вспомнили живых и умерших, число которых,
понимал профессор, скоро увеличитсЯ. Џонимал это и  —ехов. Џонимал и видел в
этом  некую  закономерность, постичь которую,  может  быть,  и трудно,  если
вообще  возможно, но она есть. €менно  в  эти дни, 28 маЯ, он пишет молодому
литератору  Ѓорису  ‘адовскому,  жившему  по  соседству  и  на  этом  только
основании  дерзнувшему послать умирающему писателю свою поэму "Џрокаженный",
-- пишет после краткого  разбора поэмы фразу,  котораЯ  имеет к поэме весьма
далекое отношение: "‚ жизни... ничего случайного не бывает".
     ‡начит,  и его болезнь, и его неминуемый отъезд за границу, и его столь
же неминуемаЯ смерть -- закономерны. Њожно сомневатьсЯ в существовании того,
кто эти высшие законы устанавливает, но не признавать их нельзЯ, и нельзЯ им
не подчинЯтьсЯ.
     —ехов подчинЯлсЯ. €менно тогда сказал он  писателю ’елешову: "Џрощайте.
…ду умирать".
     ’елешов  зашел к  нему  буквально накануне отъезда,  2 июнЯ. Ћн знал, в
каком  состоЯнии —ехов, и не  хотел беспокоить его, оставил  лишь прощальную
записку, но его догнали на лестнице и велели вернутьсЯ. ’елешов подчинилсЯ.
     "•отЯ  Я и был подготовлен к  тому, что увижу,  но  то, что  Я  увидел,
превосходило  все  мои  ожиданиЯ,   самые  мрачные.  Ќа  диване,  обложенный
подушками,  не  то в  пальто,  не то  в халате,  с пледом  на  ногах,  сидел
тоненький, как будто маленький человек с узкими  плечами, с узким бескровным
лицом -- до того был худ, изнурен и неузнаваем Ђнтон Џавлович".
     Ќо  сам  он  гостЯ  узнал  сразу  --  голова его  оставалась  Ясной  до
последнего мгновениЯ. ЏротЯнул "слабую восковую руку", посмотрел "ласковыми,
но уже не улыбающимисЯ  глазами"  и произнес: "‡автра уезжаю. Џрощайте.  …ду
умирать".
     ’елешов оговариваетсЯ,  что —ехов произнес "другое, не это слово, более
жесткое, чем  умирать", но ему не  хотелось бы  повторЯть его.  ‡начит, было
некое непривычное длЯ —ехова внутреннее ожесточение. Ѓыла обида. €ли,  может
быть, досада -- досада на то, что он вынужден подчинЯтьсЯ.
     ЏодчинЯтьсЯ кому? ђоку? ‚рачам? Ѓлизким?
     Љстати,  о  близких.  ‚  написанном  в  1897   году  рассказе  "Њужики"
содержитсЯ страшное наблюдение: "Љогда в семье есть  больной, который болеет
уже  давно и  безнадежно, то бывают  такие тЯжкие  минуты, когда все близкие
робко, тайно, в глубине души желают его смерти".
     ‡десь вроде бы никто не  желал,  свидетельств таких, во  всЯком случае,
нет, но  почему, почему уехал в таком состоЯнии за границу? Џервый же  врач,
который осмотрел его там, пожал плечами и, не проронив ни слова, вышел. Ќо и
без слов было понЯтно: таких за границу не возЯт. Џочему уехал?
     ’ем  же  вопросом  мучилсЯ  Ѓунин  и  в  конце  концов ответил  на него
следующим  образом:  "Ќе  хотел,  чтобы  его  семьЯ присутствовала  при  его
смерти".
     ‹ишь в последний день маЯ, 31-го числа,  вышел из дома. "Џредставь,  --
писал  он в  џлту сестре, -- сегоднЯ Я только в первый раз надевал калоши  и
сюртук, все же  времЯ до этого лежал  или бродил в  халате и  туфлЯх..."  Ќа
другой  день,  1 июнЯ, вышел  снова, "шажком  на  резиночках  прокатились по
’верскому  бульвару",  --  с  удовлетворением  пишет Ћльга  ‹еонардовна,  не
понимаЯ, -- по-видимому, не понимаЯ, -- что ее муж прощаетсЯ с Њосквой.
     Њосква  этого не заметила. Њосква будет  прощатьсЯ с ним месЯцем позже,
когда из-за границы доставЯт с телом гроб...
     ‘ Ќиколаевского  вокзала его  на  руках несли к Ќоводевичьему кладбищу.
"Ќесметные толпы народа сопровождали гроб, причем на тех улицах,  по которым
его несли, было прекращено движение трамваев и экипажей, и вливающиесЯ в них
другие улицы и переулки были перетЯнуты канатами". ’ак  вспоминает этот день
9 июлЯ брат писателЯ Њихаил,  тоже литератор. ‘  благодарностью говорит он о
студенческой молодежи,  котораЯ, "взЯвшись за  руки и составив таким образом
колоссальный  хоровод в диаметре никак не менее  полуверсты, охранЯла кортеж
от многих тысЯч сопровождавших, желавших поближе протиснутьсЯ к гробу".
     ’ак провожала Њосква  —ехова.  Њертвого —ехова... Ђ отъезд живого почти
не заметила. „аже ‘таниславский не приехал на вокзал,  прислал  вместо  себЯ
жену с запиской,  в которой  сослалсЯ  на нездоровье. "Њне  не  придетсЯ ‚ас
проводить, и Я очень грущу об этом".
     ‚ Ѓерлин  прибыли  благополучно, остановились в  гостинице  "‘авой".  ‚
первом  же письме  из  Ѓерлина  он  пишет, что  чувствует  себЯ великолепно:
"...ест за десЯтерых, спит чудесно и вообще живет недурно". Ќо врач, который
осмотрел  его  там,  знаменитый  профессор  ќвальд,  лишь,  напомним,  пожал
плечами.  ќто  обескуражило —ехова. "ЌельзЯ  забыть мЯгкой, снисходительной,
как  бы сконфуженной и растерЯнной  улыбки Ђнтона  Џавловича, --  писала  по
горЯчим  следам Љниппер-—ехова.  -- ќто  должно было  произвести  удручающее
впечатление".
     ’ем не менее чеховские письма из-за границы полны оптимизма и бодрости.
"џ выздоравливаю или даже уже выздоровел... начинаю полнеть и уже целый день
на  ногах,  не  лежу".  Џравда,  писано  это  сестре  Њарии  накануне визита
профессора ќвальда, но и после визита в письмах звучит тот же бравурный тон.
—ехов будто заклинает кого-то... Ќе себЯ  ли самого? „аже фланелевый  костюм
себе заказал.  "...џ еще не нагулЯлсЯ", --  вырываетсЯ  у  него в  письме  к
сестре.
     "Џредсмертные   письма   —ехова  --  вот  что  внушило   мне  на   днЯх
действительно ночной ужас, --  призналсЯ Ѓлок в записной книжке в марте 1916
года. € добавил: -- ќто больше действует, чем уход ’олстого".
     Ћ —ехове  он  думал  давно, думал много,  напрЯженно и  пристрастно.  ‚
небольшой  статье  "„уша  писателЯ", написанной в  1909  году,  говоритсЯ  о
"всеобщей душе", дуновениЯ которой современным писателЯм не дано услышать, и
уточнЯетсЯ:  "Џоследним  слышавшим  был,  кажетсЯ,  —ехов".   ЋпЯть-таки  не
’олстой, переживший своего младшего современника на шесть лет,  а —ехов... Ђ
двумЯ месЯцами позже  пишет матери, что,  в  отличие  от  других  писателей,
"—ехова принЯл всего, как он есть, в пантеон своей души".
     €так,  предсмертные  письма  —ехова. Ќо  если  бы  там  не стоЯло  дат,
предсмертными  их назвать было б трудно. ѓоворит о прекрасном  самочувствии.
‘троит  планы, причем планы  обширные --  например,  о путешествии в €талию,
откуда  намереваетсЯ морем  добратьсЯ в Ћдессу.  †алуетсЯ  на немок, которые
"одеваютсЯ не  безвкусно,  а прЯмо-таки гнусно,  мужчины  тоже,  нет во всем
Ѓерлине ни одной красивой, не обезображенной своим нарЯдом".
     ќто -- не  случайный мотив. €з четырех  последних  написанных его рукою
фраз одна  опЯть-таки посвЯщена внешнему виду  местных жительниц.  "Ќи одной
прилично одетой немки, безвкусица, наводЯщаЯ уныние".
     Ѓудто не умирать приехал, а поразвлечьсЯ.  Ќичего не боитсЯ... Ќи о чем
не  жалеет...  Ќи  в  чем  не раскаиваетсЯ...  Ђ  может,  просто  не  в  чем
раскаиватьсЯ?  Љогда-то,  живЯ  во  ”ранции  и  внимательно  следЯ  за делом
„рейфуса и за участием  в  этом деле  ‡олЯ, который как  писатель был ему не
слишком близок, он  напишет,  что ‡олЯ умрет-де "с покойной или, по  крайней
мере, облегченной совестью".
     ’еперь пришел его час, и он тоже  умирал со спокойной совестью. •отЯ...
•отЯ к  нему  врЯд  ли  можно  отнести  написанное  им  о  героине  "‘крипки
ђотшильда":  "“мирала и была рада, что уходит  навеки..." Људа уместней  тут
другой  его  пассаж,  из "ЂрхиереЯ": "‚се же не все  было Ясно,  чего-то еще
недоставало, не  хотелось  умирать..." —его  недоставало? Ќе фланелевого  же
костюма!
     ЏЯть лет  назад  он  написал (рассказ "‚  овраге"),  что, когда человек
мучаетсЯ перед  смертью, "грехи прощаютсЯ". —ехов не мучилсЯ.  Ќу, одышка...
Ќу, слабость... Ќу, расстройство  желудка... Љо всему этому привык, а  иных,
более  серьезных  мучений не  было,  как, надо полагать, не было и серьезных
грехов. Њожет быть, —ехов -- самый безгрешный из всех русских писателей...
     "Ћн переносил свою болезнь как  герой,  -- написал  после длЯ  "ђусских
ведомостей"  наблюдавший его в  Ѓаденвейлере доктор верер. -- ‘о стоическим
изумительным  спокойствием  ожидал он смерти".  Ћжидал буквально  со  днЯ на
день...  Џопросив  жену  написать  в  берлинский  банк,  чтобы  они  выслали
остающиесЯ  там деньги, вдруг прибавил: "‚ели  прислать деньги на твое имЯ".
Ћна засмеЯлась, несколько  нервно, этой странности, сказала,  что терпеть не
может возитьсЯ с денежными делами. —ехов не стал спорить, он вообще не любил
ввЯзыватьсЯ в дискуссии, молча, серьезно смотрел, как она выводит по-немецки
его имЯ, но, когда деньги пришли, его уже не было в живых.
     ‚ последних строчках  своего  последнего -- самого последнего -- письма
из Ѓаденвейлера  он  желает сестре Њарии быть веселой.  ’о  же  --  в других
письмах. Ћн и  сам  был достаточно весел. "„аже за несколько  часов до своей
смерти он заставил менЯ  смеЯтьсЯ,  выдумываЯ  один рассказ",  -- вспоминала
впоследствии Љниппер-—ехова.
     ќто  был рассказ  о  поваре  одного  модного  курорта  (подразумевалсЯ,
понЯтно, Ѓаденвейлер) -- поваре, который в последнюю минуту сбежал,  оставив
без  ужина отдыхающих. "џ... от души смеЯлась.  € в голову не могло  прийти,
что через несколько часов буду стоЯть перед телом —ехова".
     —то  напоминает  это  царЯщее у смертного одра или, говорЯ  пушкинскими
словами, у  "бездны мрачной на  краю" безудержное,  прЯмо-таки  лихорадочное
веселье?
     ‚се, все, что гибелью грозит,
     „лЯ сердца смертного таит
     ЌеизъЯснимы наслажденьЯ...
     „алее у Џушкина упоминаютсЯ пенЯщиесЯ бокалы -- поЯвлЯетсЯ такой  бокал
в последнюю минуту и у —ехова.  ампанское велел  дать умирающему  вызванный
среди ночи доктор. ‚ ответ —ехов вежливо  произнес по-немецки: "џ умираю..."
(по-русски  доктор  не понимал), "потом,  -- пишет  Љниппер-—ехова, --  взЯл
бокал,  повернул ко  мне лицо, улыбнулсЯ своей удивительной улыбкой, сказал:
&bdquo;„авно Я не пил шампанского...", покойно выпил все до дна, тихо лег на
левый бок и вскоре умолкнул навсегда".
     ЉрасиваЯ смерть, ничего не скажешь. ‚от только в последней прижизненной
редакции воспоминаний Ћльги ‹еонардовны то ли по воле автора,  то  ли  по не
зависЯщим от  нее обстоЯтельствам кое-что  опущено. ‚ письме к своей матери,
большом,  очень  обстоЯтельном  письме,  написанном  по горЯчим  следам, она
рассказывает,  как  до  прихода  врача   пыталась  положить  лед  на  сердце
умирающему, но он слабо  отстранил ее руку и пробормотал: "Џустому сердцу не
надо".
     —то означают эти слова? Ѓред? „а нет, —ехов до последнего своего вздоха
находилсЯ  в  Ясном   сознании,  просто  подчас  он  говорил  вещи,  которые
окружающие не сразу понимали. "Ћни удивлЯли и врезались в памЯть, -- писал в
некотором смЯтении ‘таниславский. -- Ђнтон Џавлович точно задавал шарады, от
которых не отделаешьсЯ до тех пор, пока их не разгадаешь".
     “дастсЯ ли разгадать когда-нибудь эту его шараду? ‚рЯд ли...  ђазве что
припомнить,  что  все последние годы он  носил  с собой  брелок с  надписью:
"Ћдинокому весь мир пустынЯ".  Ђ еще можно предположить, что "пустое сердце"
-- это сердце без Ѓога. •отЯ,  возможно, в последний миг, в  самый последний
(или --  кто  знает! -- в  первое  мгновение <i>после</i>), оно уже пустым не было.
<i>Џосещение</i> состоЯлось.

     ©  2001  †урнальный зал  в  ђ†, "ђусский  журнал"