Ђ.Џ.—ехов. ‘кучнаЯ историЯ

Ћцените этот текст:
Ђ.Џ.—ехов. ‘кучнаЯ историЯ

(€‡ ‡ЂЏ€‘ЋЉ ‘’ЂђЋѓЋ —…‹Ћ‚…ЉЂ)

…сть в ђоссии заслуженный профессор Ќиколай ‘тепанович такой-то, тайный
советник и кавалер; у него так много русских и иностранных орденов, что
когда ему приходитсЯ надевать их, то студенты величают его иконостасом.
‡накомство у него самое аристократическое, по крайней мере за последние
25-30 лет в ђоссии нет и не было такого знаменитого ученого, с которым он не
был бы коротко знаком. ’еперь дружить ему не с кем, но если говорить о
прошлом, то длинный список его славных друзей заканчиваетсЯ такими именами,
как Џирогов, Љавелин и поэт Ќекрасов, дарившие его самой искренней и теплой
дружбой. Ћн состоит членом всех русских и трех заграничных университетов. €
прочее, и прочее. ‚се это и многое, что еще можно было бы сказать,
составлЯет то, что называетсЯ моим именем.
ќто мое имЯ популЯрно. ‚ ђоссии оно известно каждому грамотному
человеку, а за границею оно упоминаетсЯ с кафедр с прибавкою известный и
почтенный. Џринадлежит оно к числу тех немногих счастливых имен, бранить
которые или упоминать их всуе, в публике и в печати считаетсЯ признаком
дурного тона. ’ак это и должно быть. ‚едь с моим именем тесно свЯзано
понЯтие о человеке знаменитом, богато одаренном и несомненно полезном. џ
трудолюбив и вынослив, как верблюд, а это важно, и талантлив, а это еще
важнее. Љ тому же, к слову сказать, Я воспитанный, скромный и честный малый.
Ќикогда Я не совал своего носа в литературу и в политику, не искал
популЯрности в полемике с невеждами, не читал речей ни на обедах, ни на
могилах своих товарищей... ‚ообще на моем ученом имени нет ни одного пЯтна и
пожаловатьсЯ ему не на что. Ћно счастливо.
ЌосЯщий это имЯ, то есть Я, изображаю из себЯ человека 62 лет, с лысой
головой, с вставными зубами и с неизлечимым tic'ом. Ќасколько блестЯще и
красиво мое имЯ, настолько тускл и безобразен Я сам. ѓолова и руки у менЯ
трЯсутсЯ от слабости; шеЯ, как у одной тургеневской героини, похожа на ручку
контрабаса, грудь впалаЯ, спина узкаЯ. Љогда Я говорю или читаю, рот у менЯ
кривитсЯ в сторону; когда улыбаюсь -- все лицо покрываетсЯ старчески
мертвенными морщинами. Ќичего нет внушительного в моей жалкой фигуре; только
разве когда бываю Я болен tic ом, у менЯ поЯвлЯетсЯ какое-то особенное
выражение, которое у всЯкого, при взглЯде на менЯ, должно быть, вызывает
суровую внушительную мысль: "Џо-видимому, этот человек скоро умрет".
—итаю Я по-прежнему не худо; как и прежде, Я могу удерживать внимание
слушателей в продолжение двух часов. ЊоЯ страстность, литературность
изложениЯ и юмор делают почти незаметными недостатки моего голоса, а он у
менЯ сух, резок и певуч, как у ханжи. Џишу же Я дурно. ’от кусочек моего
мозга, который заведует писательскою способностью, отказалсЯ служить. ЏамЯть
моЯ ослабела, в мыслЯх недостаточно последовательности, и, когда Я излагаю
их на бумаге, мне всЯкий раз кажетсЯ, что Я утерЯл чутье к их органической
свЯзи, конструкциЯ однообразна, фраза скудна и робка. —асто пишу Я не то,
что хочу; когда пишу конец, не помню начала. —асто Я забываю обыкновенные
слова, и всегда мне приходитсЯ тратить много энергии, чтобы избегать в
письме лишних фраз и ненужных вводных предложений -- то и другое Ясно
свидетельствует об упадке умственной деЯтельности. € замечательно, чем проще
письмо, тем мучительнее мое напрЯжение. ‡а научной статьей Я чувствую себЯ
гораздо свободнее и умнее, чем за поздравительным письмом или докладной
запиской. …ще одно: писать по-немецки или английски длЯ менЯ легче, чем
по-русски.
—то касаетсЯ моего теперешнего образа жизни, то прежде всего Я должен
отметить бессонницу, которою страдаю в последнее времЯ. …сли бы менЯ
спросили: что составлЯет теперь главную и основную черту твоего
существованиЯ? џ ответил бы: бессонница. Љак и прежде, по привычке, ровно в
полночь Я раздеваюсь и ложусь в постель. ‡асыпаю Я скоро, но во втором часу
просыпаюсь, и с таким чувством, как будто совсем не спал. ЏриходитсЯ
вставать с постели и зажигать лампу. —ас или два Я хожу из угла в угол по
комнате и рассматриваю давно знакомые картины и фотографии. Љогда надоедает
ходить, сажусь за свой стол. ‘ижу Я неподвижно, ни о чем не думаЯ и не
чувствуЯ никаких желаний; если передо мной лежит книга, то машинально Я
придвигаю ее к себе и читаю без всЯкого интереса. ’ак, недавно в одну ночь Я
прочел машинально целый роман под странным названием: "Ћ чем пела ласточка".
€ли же Я, чтобы занЯть свое внимание, заставлЯю себЯ считать до тысЯчи, или
воображаю лицо кого-нибудь из товарищей и начинаю вспоминать: в каком году и
при каких обстоЯтельствах он поступил на службу? ‹юблю прислушиватьсЯ к
звукам. ’о за две комнаты от менЯ быстро проговорит что-нибудь в бреду моЯ
дочь ‹иза, то жена пройдет через залу со свечой и непременно уронит коробку
со спичками, то скрипнет рассыхающийсЯ шкап или неожиданно загудит горелка в
лампе -- и все эти звуки почему-то волнуют менЯ.
Ќе спать ночью -- значит, каждую минуту сознавать себЯ ненормальным, а
потому Я с нетерпением жду утра и днЯ, когда Я имею право не спать. Џроходит
много томительного времени, прежде чем на дворе закричит петух. ќто мой
первый благовеститель. Љак только он прокричит, Я уже знаю, что через час
внизу проснетсЯ швейцар и, сердито кашлЯЯ, пойдет зачем-то вверх по
лестнице. Ђ потом за окнами начнет мало-помалу бледнеть воздух, раздадутсЯ
на улице голоса...
„ень начинаетсЯ у менЯ приходом жены. Ћна входит ко мне в юбке,
непричесаннаЯ, но уже умытаЯ, пахнущаЯ цветочным одеколоном, и с таким
видом, как будто вошла нечаЯнно, и всЯкий раз говорит одно и то же:
-- €звини, Я на минутку... ’ы опЯть не спал?
‡атем она тушит лампу, садитсЯ около стола и начинает говорить. џ не
пророк, но заранее знаю, о чем будет речь. Љаждое утро одно и то же.
Ћбыкновенно, после тревожных расспросов о моем здоровье, она вдруг
вспоминает о нашем сыне офицере, служащем в ‚аршаве. Џосле двадцатого числа
каждого месЯца мы высылаем ему по 50 рублей -- это главным образом и служит
темою длЯ нашего разговора.
-- Љонечно, это нам тЯжело,-- вздыхает жена,-- но пока он окончательно
не стал на ноги, мы обЯзаны помогать ему. Њальчик на чужой стороне,
жалованье маленькое... ‚прочем, если хочешь, в будущем месЯце мы пошлЈм ему
не пЯтьдесЯт, а сорок. Љак ты думаешь?
…жедневный опыт мог бы убедить жену, что расходы не становЯтсЯ меньше
оттого, что мы часто говорим о них, но жена моЯ не признает опыта и
аккуратно каждое утро рассказывает и о нашем офицере, и о том, что хлеб,
славу богу, стал дешевле, а сахар подорожал на две копейки -- и все это
таким тоном, как будто сообщает мне новость.
џ слушаю, машинально поддакиваю и, вероЯтно, оттого, что не спал ночь,
странные, ненужные мысли овладевают мной. џ смотрю на свою жену и удивлЯюсь,
как ребЈнок. ‚ недоумении Я спрашиваю себЯ: неужели эта стараЯ, очень
полнаЯ, неуклюжаЯ женщина, с тупым выражением мелочной заботы и страха перед
куском хлеба, со взглЯдом, отуманенным постоЯнными мыслЯми о долгах и нужде,
умеющаЯ говорить только о расходах и улыбатьсЯ только дешевизне -- неужели
эта женщина была когда-то той самой тоненькой ‚арею, которую Я страстно
полюбил за хороший, Ясный ум, за чистую душу, красоту и, как Ћтелло
„ездемону, за "состраданье" к моей науке? Ќеужели это та самаЯ жена моЯ
‚арЯ, котораЯ когда-то родила мне сына?
џ напрЯженно всматриваюсь в лицо сырой, неуклюжей старухи, ищу в ней
свою ‚арю, но от прошлого у ней уцелел только страх за мое здоровье, да еще
манера мое жалованье называть нашим жалованьем, мою шапку -- нашей шапкой.
Њне больно смотреть на нее, и чтобы утешить ее хоть немного, Я позволЯю ей
говорить что угодно, и даже молчу, когда она несправедливо судит о людЯх или
журит менЯ за то, что Я не занимаюсь практикой и не издаю учебников.
ЉончаетсЯ наш разговор всегда одинаково. †ена вдруг вспоминает, что Я
еще не пил чаю, и пугаетсЯ.
-- —то ж это Я сижу? -- говорит она, поднимаЯсь. -- ‘амовар давно на
столе, а Я тут болтаю. ЉакаЯ Я стала беспамЯтнаЯ, господи!
Ћна быстро идет и останавливаетсЯ у двери, чтобы сказать:
-- Њы …гору должны за пЯть месЯцев. ’ы это знаешь? Ќе следует запускать
жалованьЯ прислуге, сколько раз говорила! Ћтдать за месЯц десЯть рублей
гораздо легче, чем за пЯть месЯцев -- пЯтьдесЯт!
‚ыйдЯ за дверь, она опЯть останавливаетсЯ и говорит:
-- Ќикого мне так не жаль, как нашу бедную ‹изу. “читсЯ девочка в
консерватории, постоЯнно в хорошем обществе, а одета бог знает как. ’акаЯ
шубка, что на улицу стыдно показатьсЯ. Ѓудь она чьЯ-нибудь другаЯ, это бы
еще ничего, но ведь все знают, что ее отец знаменитый профессор, тайный
советник!
€, попрекнув менЯ моим именем и чином, она наконец уходит. ’ак
начинаетсЯ мой день. ЏродолжаетсЯ он не лучше.
Љогда Я пью чай, ко мне входит моЯ ‹иза, в шубке, в шапочке и с нотами,
уже совсем готоваЯ, что.бы идти в консерваторию. …й 22 года. Ќа вид она
моложе, хороша собой и немножко похожа на мою жену в молодости. Ћна нежно
целует менЯ в висок и в руку и говорит:
-- ‡дравствуй, папочка. ’ы здоров?
‚ детстве она очень любила мороженое, и мне часто приходилось водить ее
в кондитерскую. Њороженое длЯ нее было мерилом всего прекрасного. …сли ей
хотелось похвалить менЯ, то она говорила:"’ы, папа, сливочный". Ћдин пальчик
называлсЯ у нее фисташковым, другой сливочным, третий малиновым и т.д.
Ћбыкновенно, когда по утрам она приходила ко мне здороватьсЯ, Я сажал ее к
себе на колени и, целуЯ ее пальчики, приговаривал:
-- Cливочный... фисташковый... лимонный...
€ теперь, по старой памЯти, Я целую пальцы ‹изы и бормочу:
"фисташковый... сливочный...лимонный...", но выходит у менЯ совсем не то. џ
холоден, как мороженое, и мне стыдно. Љогда входит ко мне дочь и касаетсЯ
губами моего виска, Я вздрагиваю, точно в висок жалит менЯ пчела, напрЯженно
улыбаюсь и отворачиваю свое лицо. ‘ тех пор, как Я страдаю бессонницей, в
моем мозгу гвоздем сидит вопрос: дочь моЯ часто видит, как Я, старик,
знаменитый человек, мучительно краснею оттого, что должен лакею; она видит,
как часто забота о мелких долгах заставлЯет менЯ бросать работу и по целым
часам ходить из угла в угол и думать, но отчего же она ни разу тайком от
матери не пришла ко мне и не шепнула: "Ћтец, вот мои часы, браслеты,
сережки, платьЯ... ‡аложи все это, тебе нужны деньги..."? Ћтчего она, видЯ,
как Я и мать, поддавшись ложному чувству, стараемсЯ скрыть от людей свою
бедность, отчего она не откажетсЯ от дорогого удовольствиЯ заниматьсЯ
музыкой? џ бы не принЯл ни часов, ни браслетов, ни жертв, храни менЯ бог,--
мне не это нужно.
Љстати вспоминаю Я и про своего сына, варшавского офицера. ќто умный,
честный и трезвый человек. Ќо мне мало этого. џ думаю, если бы у менЯ был
отец старик и если бы Я знал, что у него бывают минуты, когда он стыдитсЯ
своей бедности, то офицерское место Я отдал бы кому-нибудь другому, а сам
нанЯлсЯ бы в работники. Џодобные мысли о детЯх отравлЯют менЯ. Љ чему они ?
’аить в себе злое чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои,
может только узкий или озлобленный человек. Ќо довольно об этом.
‚ без четверти десЯть нужно идти к моим милым мальчикам читать лекцию.
Ћдеваюсь и иду по дороге, котораЯ знакома мне уже 30 лет и имеет длЯ менЯ
свою историю. ‚от большой серый дом с аптекой; тут когда-то стоЯл маленький
домик, а в нем была портернаЯ; в этой портерной Я обдумывал свою диссертацию
и написал первое любовное письмо к ‚аре. Џисал карандашом, на листе с
заголовком "Historia morbi". ‚от бакалейнаЯ лавочка; когда-то хозЯйничал в
ней жидок, продававший мне в долг папиросы, потом толстаЯ баба, любившаЯ
студентов за то, что "у каждого из них мать есть", теперь сидит рыжий купец,
очень равнодушный человек, пьющий чай из медного чайника. Ђ вот мрачные,
давно не ремонтированные университетские ворота; скучающий дворник в тулупе,
метла, кучи снега... Ќа свежего мальчика, приехавшего из провинции и
воображающего, что храм науки в самом деле храм, такие ворота не могут
произвести здорового впечатлениЯ. ‚ообще ветхость университетских построек,
мрачность коридоров, копоть стен, недостаток света, унылый вид ступеней,
вешалок и скамей в истории русского пессимизма занимают одно из первых мест
на рЯду причин предрасполагающих... ‚от и наш сад. ‘ тех пор, как Я был
студентом, он, кажетсЯ, не стал ни лучше, ни хуже. џ его не люблю. Ѓыло бы
гораздо умнее, если бы вместо чахоточных лип, желтой акации и редкой,
стриженой сирени росли тут высокие сосны и хорошие дубы. ‘тудент, настроение
которого в большинстве создаетсЯ обстановкой, на каждом шагу, там, где он
учитсЯ, должен видеть перед собою только высокое, сильное и изЯщное... •рани
его бог от тощих деревьев, разбитых окон, серых стен и дверей, обитых рваной
клеенкой.
Љогда подхожу и к своему крыльцу, дверь распахиваетсЯ и менЯ встречает
мой старый сослуживец, сверстник и тезка швейцар Ќиколай. ‚пустив менЯ, он
крЯкает и говорит:
-- Њороз, ваше превосходительство!
€ли же, если моЯ шуба мокраЯ, то:
-- „ождик, ваше превосходительство!
‡атем он бежит впереди менЯ и отворЯет на моем пути все двери. ‚
кабинете он бережно снимает с менЯ шубу и в это времЯ успевает сообщить мне
какую-нибудь университетскую новость. ЃлагодарЯ короткому знакомству, какое
существует между всеми университетскими швейцарами и сторожами, ему известно
все, что происходит на четырех факультетах, в канцелЯрии, в кабинете
ректора, в библиотеке. —его только он не знает? Љогда у нас злобою днЯ
бывает, например, отставка ректора или декана, то Я слышу, как он,
разговариваЯ с молодыми сторожами, называет кандидатов и тут же поЯснЯет,
что такого-то не утвердит министр, такой-то сам откажетсЯ, потом вдаетсЯ в
фантастические подробности о каких-то таинственных бумагах, полученных в
канцелЯрии, о секретном разговоре, бывшем Якобы у министра с попечителем и
т. п. …сли исключить эти подробности, то в общем он почти всегда оказываетсЯ
правым. •арактеристики, делаемые им каждому из кандидатов, своеобразны, но
тоже верны. …сли вам нужно узнать, в каком году кто защищал диссертацию,
поступил на службу, вышел в отставку или умер, то призовите к себе на помощь
громадную памЯть этого солдата, и он не только назовет вам год, месЯц и
число, но и сообщит также подробности, которыми сопровождалось то или другое
обстоЯтельство. ’ак помнить может только тот, кто любит.
Ћн хранитель университетских преданий. Ћт своих
предшественников-швейцаров он получил в наследство много легенд из
университетской жизни, прибавил к этому богатству много своего добра,
добытого за времЯ службы, и если хотите, то он расскажет вам много длинных и
коротких историй. Ћн может рассказать о необыкновенных мудрецах, знавших
все, о замечательных тружениках, не спавших по неделЯм, о многочисленных
мучениках и жертвах науки; добро торжествует у него над злом, слабый всегда
побеждает сильного, мудрый глупого, скромный гордого, молодой старого... Ќет
надобности принимать все эти легенды и небылицы за чистую монету, но
процедите их, и у вас на фильтре останетсЯ то, что нужно: наши хорошие
традиции и имена истинных героев, признанных всеми.
‚ нашем обществе все сведениЯ о мире ученых исчерпываютсЯ анекдотами о
необыкновенной рассеЯнности старых профессоров и двумЯ-тремЯ остротами,
которые приписываютсЯ то ѓруберу, то мне, то Ѓабухину. „лЯ образованного
общества этого мало. …сли бы оно любило науку, ученых и студентов так, как
Ќиколай, то его литература давно бы уже имела целые эпопеи, сказаниЯ и
житиЯ, каких, к сожалению, она не имеет теперь.
‘ообщив мне новость, Ќиколай придает своему лицу строгое выражение, и у
нас начинаетсЯ деловой разговор. …сли бы в это времЯ кто-нибудь посторонний
послушал, как Ќиколай свободно обращаетсЯ с терминологией, то, пожалуй, мог
бы подумать, что это ученый, замаскированный солдатом. Љстати сказать, толки
об учености университетских сторожей сильно преувеличены. Џравда, Ќиколай
знает больше сотни латинских названий, умеет собрать скелет, иногда
приготовить препарат, рассмешить студентов какой-нибудь длинной ученой
цитатой, но, например, незамысловатаЯ теориЯ кровообращениЯ длЯ него и
теперь так же темна, как 20 лет назад.
‡а столом в кабинете, низко нагнувшись над книгой или препаратом, сидит
мой прозектор Џетр €гнатьевич, трудолюбивый, скромный, но бесталанный
человек, лет 35, уже плешивый и с большим животом. ђаботает он от утра до
ночи, читает массу, отлично помнит все прочитанное -- и в этом отношении он
не человек, а золото, в остальном же прочем -- это ломовой конь, или, как
иначе говорЯт, ученый тупица. •арактерные черты ломового конЯ, отличающие
его от таланта, таковы: кругозор его тесен и резко ограничен специальностью;
вне своей специальности он наивен, как ребЈнок. ЏомнитсЯ, как-то утром Я
вошел в кабинет и сказал:
-- Џредставьте, какое несчастье! ѓоворЯт, ‘кобелев умер.
Ќиколай перекрестилсЯ, а Џетр €гнатьевич обернулсЯ ко мне и спросил:
-- Љакой это ‘кобелев?
‚ другой раз -- это было несколько раньше -- Я объЯвил, что умер
профессор Џеров. Њилейший Џетр €гнатьевич спросил:
-- Ђ что он читал?
ЉажетсЯ, запой у него под самым ухом Џатти, напади на ђоссию полчища
китайцев, случись землетрЯсение, он не пошевельнетсЯ ни одним членом и
преспокойно будет смотреть прищуренным глазом в свой микроскоп. Ћдним
словом, до ѓекубы ему нет никакого дела. џ бы дорого дал, чтобы посмотреть,
как этот сухарь спит со своей женой.
„ругаЯ черта: фанатическаЯ вера в непогрешимость науки и главным
образом всего того, что пишут немцы. Ћн уверен в самом себе, в своих
препаратах, знает цель жизни и совершенно незнаком с сомнениЯми и
разочарованиЯми, от которых седеют таланты. ђабское поклонение авторитетам и
отсутствие потребности самостоЯтельно мыслить. ђазубедить его в чем-нибудь
трудно, спорить с ним невозможно. €звольте-ка поспорить с человеком, который
глубоко убежден, что самаЯ лучшаЯ наука -- медицина, самые лучшие люди --
врачи, самые лучшие традиции -- медицинские. Ћт недоброго медицинского
прошлого уцелела только одна традициЯ -- белый галстук, который носЯт теперь
доктора; длЯ ученого же и вообще образованного человека могут существовать
только традиции общеуниверситетские, без всЯкого делениЯ их на медицинские,
юридические и т.п., но Џетру €гнатьевичу трудно согласитьсЯ с этим, и он
готов спорить с вами до страшного суда.
Ѓудущность его представлЯетсЯ мне Ясно. ‡а всю свою жизнь он приготовит
несколько сотен препаратов необыкновенной чистоты, напишет много сухих,
очень приличных рефератов, сделает с десЯток добросовестных переводов, но
пороха не выдумает. „лЯ пороха нужны фантазиЯ, изобретательность, умение
угадывать, а у Џетра €гнатьевича нет ничего подобного. Љороче говорЯ, это не
хозЯин в науке, а работник.
џ, Џетр €гнатьевич и Ќиколай говорим вполголоса. Ќам немножко не по
себе. —увствуешь что-то особенное, когда за дверью морем гудит аудиториЯ. ‡а
30 лет Я не привык к этому чувству и испытываю его каждое утро. џ нервно
застегиваю сюртук, задаю Ќиколаю лишние вопросы, сержусь... Џохоже на то,
как будто Я трушу, но это не трусость, а что-то другое, чего Я не в
состоЯнии ни назвать, ни описать.
Ѓез всЯкой надобности Я смотрю на часы и говорю:
-- —то ж? Ќадо идти.
€ мы шествуем в таком порЯдке: впереди идет Ќиколай с препаратами или с
атласами, за ним Я, а за мною, скромно поникнув головою, шагает ломовой
конь; или же, если нужно, впереди на носилках несут труп, за трупом идет
Ќиколай и т. д. Џри моем поЯвлении студенты встают, потом садЯтсЯ, и шум
морЯ внезапно стихает. Ќаступает штиль.
џ знаю, о чем буду читать, но не знаю, как буду читать, с чего начну и
чем кончу. ‚ голове нет ни одной готовой фразы. Ќо стоит мне только оглЯдеть
аудиторию (она построена у менЯ амфитеатром) и произнести стереотипное "в
прошлой лекции мы остановились на...", как фразы длинной вереницей вылетают
из моей души и -- пошла писать губерниЯ! ѓоворю Я неудержимо быстро,
страстно и, кажетсЯ, нет той силы, котораЯ могла бы прервать течение моей
речи. —тобы читать хорошо, то есть нескучно и с пользой длЯ слушателей,
нужно, кроме таланта, иметь еще сноровку и опыт, нужно обладать самым Ясным
представлением о своих силах, о тех, кому читаешь, и о том, что составлЯет
предмет твоей речи. Љроме того, надо быть человеком себе на уме, следить
зорко и ни на одну секунду не терЯть полЯ зрениЯ.
•ороший дирижер, передаваЯ мысль композитора, делает сразу двадцать
дел: читает партитуру, машет палочкой, следит за певцом, делает движение в
сторону то барабана, то валторны и проч. ’о же самое и Я, когда читаю. Џредо
мною полтораста лиц, не похожих одно на другое, и триста глаз, глЯдЯщих мне
прЯмо в лицо. –ель моЯ -- победить эту многоголовую гидру. …сли Я каждую
минуту, пока читаю, имею Ясное представление о степени ее вниманиЯ и о силе
разумениЯ, то она в моей власти. „ругой мой противник сидит во мне самом.
ќто -- бесконечное разнообразие форм, Явлений и законов и множество ими
обусловленных своих и чужих мыслей. Љаждую минуту Я должен иметь ловкость
выхватывать из этого громадного материала самое важное и нужное и так же
быстро, как течет моЯ речь, облекать свою мысль в такую форму, котораЯ была
бы доступна разумению гидры и возбуждала бы ее внимание, причем надо зорко
следить, чтобы мысли передавались не по мере их накоплениЯ, а в известном
порЯдке, необходимом длЯ правильной компоновки картины, какую Я хочу
нарисовать. „алее Я стараюсь, чтобы речь моЯ была литературна, определениЯ
кратки и точны, фраза возможно проста и красива. Љаждую минуту Я должен
осаживать себЯ и помнить, что в моем распорЯжении имеютсЯ только час и сорок
минут. Ћдним словом, работы немало. ‚ одно и то же времЯ приходитсЯ
изображать из себЯ и ученого, и педагога, и оратора, и плохо дело, если
оратор победит в вас педагога и ученого, или наоборот.
—итаешь четверть, полчаса и вот замечаешь, что студенты начинают
поглЯдывать на потолок, на Џетра €гнатьевича, один полезет за платком,
другой сЯдет поудобнее, третий улыбнетсЯ своим мыслЯм... ќто значит, что
внимание утомлено. Ќужно принЯть меры. ЏользуЯсь первым удобным случаем, Я
говорю какой-нибудь каламбур. ‚се полтораста лиц широко улыбаютсЯ, глаза
весело блестЯт, слышитсЯ ненадолго гул морЯ... џ тоже смеюсь. ‚нимание
освежилось, и Я могу продолжать.
Ќикакой спорт, никакие развлечениЯ и игры никогда не доставлЯли мне
такого наслаждениЯ, как чтение лекций. ’олько на лекции Я мог весь
отдаватьсЯ страсти и понимал, что вдохновение не выдумка поэтов, а
существует на самом деле. € Я думаю. ѓеркулес после самого пикантного из
своих подвигов не чувствовал такого сладостного изнеможениЯ, какое переживал
Я всЯкий раз после лекций.
ќто было прежде. ’еперь же на лекциЯх Я испытываю одно только мучение.
Ќе проходит и получаса, как Я начинаю чувствовать непобедимую слабость в
ногах и в плечах; сажусь в кресло, но сидЯ читать Я не привык; через минуту
поднимаюсь, продолжаю стоЯ, потом опЯть сажусь. ‚о рту сохнет, голос сипнет,
голова кружитсЯ... —тобы скрыть от слушателей свое состоЯние, Я то и дело
пью воду, кашлЯю, часто сморкаюсь, точно мне мешает насморк, говорю невпопад
каламбуры и в конце концов объЯвлЯю перерыв раньше, чем следует. Ќо главным
образом мне стыдно.
Њои совесть и ум говорЯт мне, что самое лучшее, что Я мог бы теперь
сделать,-- это прочесть мальчикам прощальную лекцию, сказать им последнее
слово, благословить их и уступить свое место человеку, который моложе и
сильнее менЯ. Ќо пусть судит менЯ бог, у менЯ не хватает мужества поступить
по совести.
Љ несчастию, Я не философ и не богослов. Њне отлично известно, что
проживу Я еще не больше полугода; казалось бы, теперь менЯ должны бы больше
всего занимать вопросы о загробных потемках и о тех видениЯх, которые
посетЯт мой могильный сон. Ќо почему-то душа моЯ не хочет знать этих
вопросов, хотЯ ум и сознает всю их важность. Љак 20-30 лет назад, так и
теперь, перед смертию, менЯ интересует одна только наука. €спускаЯ последний
вздох, Я все-таки буду верить, что наука -- самое важное, самое прекрасное и
нужное в жизни человека, что она всегда была и будет высшим проЯвлением
любви и что только ею одною человек победит природу и себЯ. ‚ера эта, быть
может, наивна и несправедлива в своем основании, но Я не виноват, что верю
так, а не иначе; победить же в себе этой веры Я не могу.
Ќо не в этом дело. џ только прошу снизойти к моей слабости и понЯть,
что оторвать от кафедры и учеников человека, которого судьбы костного мозга
интересуют больше, чем конечнаЯ цель мирозданиЯ, равносильно тому, если бы
его взЯли да и заколотили в гроб, не дожидаЯсь, пока он умрет.
Ћт бессонницы и вследствие напрЯженной борьбы с возрастающею слабостью
со мной происходит нечто странное. ‘реди лекции к горлу вдруг подступают
слезы, начинают чесатьсЯ глаза, и Я чувствую страстное, истерическое желание
протЯнуть вперед руки и громко пожаловатьсЯ. Њне хочетсЯ прокричать громким
голосом, что менЯ, знаменитого человека, судьба приговорила к смертной
казни, что через каких-нибудь полгода здесь в аудитории будет хозЯйничать
уже другой. џ хочу прокричать, что Я отравлен; новые мысли, каких не знал Я
раньше, отравили последние дни моей жизни и продолжают жалить мой мозг, как
москиты. € в это времЯ мое положение представлЯетсЯ таким ужасным, что мне
хочетсЯ, чтобы все мои слушатели ужаснулись, вскочили с мест и в паническом
страхе, с отчаЯнным криком бросились к выходу.
Ќе легко переживать такие минуты.
Џосле лекции Я сижу у себЯ дома и работаю. —итаю журналы, диссертации
или готовлюсь к следующей лекции, иногда пишу что-нибудь. ђаботаю с
перерывами, так как приходитсЯ принимать посетителей.
‘лышитсЯ звонок. ќто товарищ пришел поговорить о деле. Ћн входит ко мне
со шлЯпой, с палкой и, протЯгиваЯ ко мне ту и другую, говорит:
-- џ на минуту, на минуту! ‘идите, collega! ’олько два слова!
Џервым делом мы стараемсЯ показать друг другу, что мы оба необыкновенно
вежливы и очень рады видеть друг друга. џ усаживаю его в кресло, а он
усаживает менЯ; при этом мы осторожно поглаживаем друг друга по талиЯм,
касаемсЯ пуговиц, и похоже на то, как будто мы ощупываем друг друга и боимсЯ
обжечьсЯ. Ћба смеемсЯ, хотЯ не говорим ничего смешного. “севшись,
наклонЯемсЯ друг к другу головами и начинаем говорить вполголоса. Љак бы
сердечно мы ни были расположены друг к другу, мы не можем, чтобы не золотить
нашей речи всЯкой китайщиной, вроде: "вы изволили справедливо заметить", или
"как Я уже имел честь вам сказать", не можем, чтобы не хохотать, если кто из
нас сострит, хотЯ бы неудачно. Љончив говорить о деле, товарищ порывисто
встает и, помахиваЯ шлЯпой в сторону моей работы, начинает прощатьсЯ. ЋпЯть
щупаем друг друга и смеемсЯ. Џровожаю до передней; тут помогаю товарищу
надеть шубу, но он всЯчески уклонЯетсЯ от этой высокой чести. ‡атем, когда
…гор отворЯет дверь, товарищ уверЯет менЯ, что Я простужусь, а Я делаю вид,
что готов идти за ним даже на улицу. € когда, наконец, Я возвращаюсь к себе
в кабинет, лицо мое все еще продолжает улыбатьсЯ, должно быть, по инерции.
Ќемного погодЯ, другой звонок. Љто-то входит в переднюю, долго
раздеваетсЯ и кашлЯет. …гор докладывает, что пришел студент. џ говорю:
проси. —ерез минуту входит ко мне молодой человек приЯтной наружности. ‚от
уж год, как мы с ним находимсЯ в натЯнутых отношениЯх: он отвратительно
отвечает мне на экзаменах, а Я ставлю ему единицы. ’аких молодцов, которых
Я, выражаЯсь на студенческом Языке, гонЯю или проваливаю, у менЯ ежегодно
набираетсЯ человек семь. ’е из них, которые не выдерживают экзамена по
неспособности или по болезни, обыкновенно несут свой крест терпеливо и не
торгуютсЯ со мной; торгуютсЯ же и ходЯт ко мне на дом только сангвиники,
широкие натуры, которым проволочка на экзаменах портит аппетит и мешает
аккуратно посещать оперу. Џервым Я мирволю, а вторых гонЯю по целому году.
-- ‘адитесь,-- говорю Я гостю. -- —то скажете?
-- €звините, профессор, за беспокойство...-- начинает он, заикаЯсь и не
глЯдЯ мне в лицо.-- џ бы не посмел беспокоить вас, если бы не... џ держал у
вас экзамен уже пЯть раз и... и срезалсЯ. Џрошу вас, будьте добры, поставьте
мне удовлетворительно, потому что...
Ђргумент, который все лентЯи приводЯт в свою пользу, всегда один и тот
же: они прекрасно выдержали по всем предметам и срезались только на моем, и
это тем более удивительно, что по моему предмету они занимались всегда очень
усердно и знают его прекрасно; срезались же они благодарЯ какому-то
непонЯтному недоразумению.
-- €звините, мой друг,-- говорю Я гостю,-- поставить вам
удовлетворительно Я не могу. Џодите еще почитайте лекции и приходите. ’огда
увидим.
--
Џауза. Њне приходит охота немножко помучить студента за то, что пиво и
оперу он любит больше, чем науку, и Я говорю со вздохом:
-- Џо-моему, самое лучшее, что вы можете теперь сделать, это -- совсем
оставить медицинский факультет. …сли при ваших способностЯх вам никак не
удаетсЯ выдержать экзамена, то, очевидно, у вас нет ни желаниЯ, ни призваниЯ
быть врачом.
‹ицо сангвиника вытЯгиваетсЯ.
-- Џростите, профессор,-- усмехаетсЯ он,-- но это было бы с моей
стороны по меньшей мере странно. ЏроучитьсЯ пЯть лет и вдруг... уйти!
-- Ќу, да! ‹учше потерЯть даром пЯть лет, чем потом всю жизнь
заниматьсЯ делом, которого не любишь.
Ќо тотчас же мне становитсЯ жаль его, и Я спешу сказать:
-- ‚прочем, как знаете. €так, почитайте еще немножко и приходите.
-- Љогда? -- глухо спрашивает лентЯй.
-- Љогда хотите. •оть завтра.
€ в его добрых глазах Я читаю: "Џрийти-то можно, но ведь ты, скотина,
опЯть менЯ прогонишь!"
-- Љонечно,-- говорю Я,-- вы не станете ученее оттого, что будете у
менЯ экзаменоватьсЯ еще пЯтнадцать раз, но это воспитает в вас характер. €
на том спасибо.
Ќаступает молчание. џ поднимаюсь и жду, когда уйдЈт гость, а он стоит,
смотрит на окно, теребит свою бородку и думает. ‘тановитсЯ скучно.
ѓолос у сангвиника приЯтный, сочный, глаза умные, насмешливые, лицо
благодушное, несколько помЯтое от частого употреблениЯ пива и долгого
лежаньЯ на диване; по-видимому, он мог бы рассказать мне много интересного
про оперу, про свои любовные похождениЯ, про товарищей, которых он любит,
но, к сожалению, говорить об этом не принЯто. Ђ Я бы охотно послушал.
-- Џрофессор! „аю вам честное слово, что если вы поставите мне
удовлетворительно, то Я...
Љак только дело дошло до "честного слова", Я махаю руками и сажусь за
стол. ‘тудент думает еще минуту и говорит уныло:
-- ‚ таком случае прощайте... €звините.
-- Џрощайте, мой друг. „оброго здоровьЯ.
Ћн нерешительно идет в переднюю, медленно одеваетсЯ там и, выйдЯ на
улицу, вероЯтно, опЯть долго думает; ничего не придумав, кроме "старого
черта" по моему адресу, он идет в плохой ресторан пить пиво и обедать, а
потом к себе домой спать. Њир праху твоему, честный труженик!
’ретий звонок. ‚ходит молодой доктор в новой черной паре, в золотых
очках и, конечно, в белом галстуке. ђекомендуетсЯ. Џрошу садитьсЯ и
спрашиваю, что угодно. Ќе без волнениЯ молодой жрец науки начинает говорить
мне, что в этом году он выдержал экзамен на докторанта и что ему остаетсЯ
теперь только написать диссертацию. …му хотелось бы поработать у менЯ, под
моим руководством, и Я бы премного обЯзал его, если бы дал ему тему длЯ
диссертации.
-- Ћчень рад быть полезным, коллега,-- говорю Я,-- но давайте сначала
споемсЯ относительно того, что такое диссертациЯ. Џод этим словом принЯто
разуметь сочинение, составлЯющее продукт самостоЯтельного творчества. Ќе так
ли? ‘очинение же, написанное на чужую тему и под чужим руководством,
называетсЯ иначе...
„окторант молчит. џ вспыхиваю и вскакиваю с места.
-- —то вы все ко мне ходите, не понимаю? -- кричу Я сердито.-- ‹авочка
у менЯ, что ли? џ не торгую темами! ‚ тысЯчу первый раз прошу вас всех
оставить менЯ в покое! €звините за неделикатность, но мне, наконец, это
надоело!
„окторант молчит, и только около его скул выступает легкаЯ краска. ‹ицо
его выражает глубокое уважение к моему знаменитому имени и учености, а по
глазам его Я вижу, что он презирает и мой голос, и мою жалкую фигуру, и
нервную жестикулЯцию. ‚ своем гневе Я представлЯюсь ему чудаком.
-- “ менЯ не лавочка! -- сержусь Я.-- € удивительное дело! Ћтчего вы не
хотите быть самостоЯтельными? Ћтчего вам так противна свобода?
ѓоворю Я много, а он все молчит. ‚ конце концов Я мало-помалу стихаю и,
разумеетсЯ, сдаюсь. „окторант получит от менЯ тему, которой грош цена,
напишет под моим наблюдением никому не нужную диссертацию, с достоинством
выдержит скучный диспут и получит не нужную ему ученую степень.
‡вонки могут следовать один за другим без конца, но Я здесь ограничусь
только четырьмЯ. Ѓьет четвертый звонок, и Я слышу знакомые шаги, шорох
платьЯ, милый голос...
18 лет тому назад умер мой товарищ окулист и оставил после себЯ
семилетнюю дочь Љатю и тысЯч шестьдесЯт денег. ‚ своем завещании он назначил
опекуном менЯ. „о десЯти лет ЉатЯ жила в моей семье, потом была отдана в
институт и живала у менЯ только в летние месЯцы, во времЯ каникул.
‡аниматьсЯ ее воспитанием было мне некогда, наблюдал Я ее только урывками, и
потому о детстве ее могу сказать очень немного.
Џервое, что Я помню и люблю по воспоминаниЯм, это -- необыкновенную
доверчивость, с какою она вошла в мой дом, лечилась у докторов и котораЯ
всегда светилась на ее личике. Ѓывало, сидит где-нибудь в сторонке с
подвЯзанной щекой и непременно смотрит на что-нибудь со вниманием, видит ли
она в это времЯ, как Я пишу и перелистываю книги, или как хлопочет жена, или
как кухарка в кухне чистит картофель, или как играет собака, у нее всегда
неизменно глаза выражали одно и то же, а именно: "‚се, что делаетсЯ на этом
свете, все прекрасно и умно". Ћна была любопытна и очень любила говорить со
мной. Ѓывало, сидит за столом против менЯ, следит за моими движениЯми и
задает вопросы. …й интересно знать, что Я читаю, что делаю в университете,
не боюсь ли трупов, куда деваю свое жалованье.
-- ‘туденты дерутсЯ в университете? -- спрашивает она.
-- „ерутсЯ, милаЯ.
-- Ђ вы ставите их на колени?
-- ‘тавлю.
€ ей было смешно, что студенты дерутсЯ и что Я ставлю их на колени, и
она смеЯлась. ќто был кроткий, терпеливый и добрый ребЈнок. Ќередко мне
приходилось видеть, как у нее отнимали что-нибудь, наказывали понапрасну или
не удовлетворЯли ее любопытствам в это времЯ к постоЯнному выражению
доверчивости на ее лице примешивалась еще грусть -- и только. џ не умел
заступатьсЯ за нее, а только, когда видел грусть, у менЯ ЯвлЯлось желание
привлечь ее к себе и пожалеть тоном старой нЯньки: "‘иротка моЯ милаЯ!"
Џомню также, она любила хорошо одеватьсЯ и прыскатьсЯ духами. ‚ этом
отношении она походила на менЯ. џ тоже люблю красивую одежду и хорошие духи.
†алею, что у менЯ не было времени и охоты проследить начало и развитие
страсти, котораЯ вполне уже владела Љатею, когда ей было 14-15 лет. џ говорю
об ее страстной любви к театру. Љогда она приезжала к нам из института на
каникулы и жила у нас, то ни о чем она не говорила с таким удовольствием и с
таким жаром, как о пьесах и актерах. ‘воими постоЯнными разговорами о театре
она утомлЯла нас. †ена и дети не слушали ее. “ одного только менЯ не хватало
мужества отказывать ей во внимании. Љогда у нее ЯвлЯлось желание поделитьсЯ
своими восторгами, она входила ко мне в кабинет и говорила умолЯющим тоном:
-- Ќиколай ‘тепаныч, позвольте мне поговорить с вами о театре!
џ показывал ей на часы и говорил:
-- „аю тебе полчаса. Ќачинай.
Џозднее она стала привозить с собою целыми дюжинами портреты актеров и
актрис, на которых молилась, потом попробовала несколько раз участвовать в
любительских спектаклЯх и в конце концов, когда кончила курс, объЯвила мне,
что она родилась быть актрисой.
џ никогда не разделЯл театральных увлечений Љати. Џо-моему, если пьеса
хороша, то, чтобы она произвела должное впечатление, нет надобности
утруждать актеров: можно ограничитьсЯ одним только чтением. …сли же пьеса
плоха, то никакаЯ игра не сделает ее хорошею.
‚ молодости Я часто посещал театр, и теперь раза два в год семьЯ берет
ложу и возит менЯ "проветрить". Љонечно, этого недостаточно, чтобы иметь
право судить о театре, но Я скажу о нем немного. Џо моему мнению, театр не
стал лучше, чем он был ‡Ћ-4Ћ лет назад. Џо-прежнему ни в театральных
коридорах, ни в фойе Я никак не могу найти стакана чистой воды. Џо-прежнему
капельдинеры штрафуют менЯ за мою шубу на двугривенный, хотЯ в ношении
теплого платьЯ зимою нет ничего предосудительного. Џо-прежнему в антрактах
играет без всЯкой надобности музыка, прибавлЯющаЯ к впечатлению, получаемому
от пьесы, еще новое, непрошенное. Џо-прежнему мужчины в антрактах ходЯт в
буфет пить спиртные напитки. …сли не видно прогресса в мелочах, то напрасно
Я стал бы искать его и в крупном. Љогда актер, с головы до ног опутанный
театральными традициЯми и предрассудками, стараетсЯ читать простой,
обыкновенный монолог "Ѓыть или не быть" не просто, а почему-то непременно с
шипением и с судорогами во всем теле, или когда он стараетсЯ убедить менЯ во
что бы то ни стало, что —ацкий, разговаривающий много с дураками и любЯщий
дуру, очень умный человек и что "ѓоре от ума" не скучнаЯ пьеса, то на менЯ
от сцены веет тою же самой рутиной, котораЯ скучна мне была еще 40 лет
назад, когда менЯ угощали классическими завываниЯми и биением по персЯм. €
всЯкий раз выхожу Я из театра консервативным более, чем когда вхожу туда.
‘антиментальную и доверчивую толпу можно убедить в том, что театр в
настоЯщем его виде есть школа. Ќо кто знаком со школой в истинном ее смысле,
того на эту удочку не поймаешь. Ќе знаю, что будет через 50-100 лет, но при
настоЯщих условиЯх театр может служить только развлечением. Ќо развлечение
это слишком дорого длЯ того, чтобы продолжать пользоватьсЯ им. Ћно отнимает
у государства тысЯчи молодых, здоровых и талантливых мужчин и женщин,
которые, если бы не посвЯщали себЯ театру, могли бы быть хорошими врачами,
хлебопашцами, учительницами, офицерами; оно отнимает у публики вечерние часы
-- лучшее времЯ длЯ умственного труда и товарищеских бесед. Ќе говорю уж о
денежных затратах и о тех нравственных потерЯх, какие несет зритель, когда
видит на сцене неправильно трактуемые убийство, прелюбодеЯние или клевету.
ЉатЯ же была совсем другого мнениЯ. Ћна уверЯла менЯ, что театр, даже в
настоЯщем его виде, выше аудиторий, выше книг, выше всего на свете. ’еатр --
это сила, соединЯющаЯ в себе одной все искусства, а актеры -- миссионеры.
Ќикакое искусство и никакаЯ наука в отдельности не в состоЯнии действовать
так сильно и так верно на человеческую душу, как сцена, н недаром поэтому
актер средней величины пользуетсЯ и государстве гораздо большею
популЯрностью, чем самый лучший ученый или художник. € никакаЯ публичнаЯ
деЯтельность не может доставить такого наслаждениЯ и удовлетворениЯ, как
сценическаЯ.
€ в один прекрасный день ЉатЯ поступила в труппу и уехала, кажетсЯ, в
“фу, увезЯ с собою много денег, тьму радужных надежд и аристократические
взглЯды на дело.
Џервые письма ее с дороги были удивительны. џ читал их и просто
изумлЯлсЯ, как это небольшие листки бумаги могут содержать в себе столько
молодости, душевной чистоты, свЯтой наивности и вместе с тем тонких, дельных
суждений, которые могли бы сделать честь хорошему мужскому уму. ‚олгу,
природу, города, которые она посещала, товарищей, свои успехи и неудачи она
не описывала, а воспевала; каждаЯ строчка дышала доверчивостью, какую Я
привык видеть на ее лице,-- и при всем том масса грамматических ошибок, а
знаков препинаниЯ почти совсем не было.
Ќе прошло и полгода, как Я получил в высшей степени поэтическое и
восторженное письмо, начинавшеесЯ словами: "џ полюбила". Љ этому письму была
приложена фотографиЯ, изображавшаЯ молодого мужчину с бритым лицом, в
широкополой шлЯпе и с пледом, перекинутым через плечо. ‘ледующие затем
письма были по-прежнему великолепны, но уж показались в них знаки
препинаниЯ, исчезли грамматические ошибки и сильно запахло от них мужчиною.
ЉатЯ стала писать мне о том, что хорошо бы где-нибудь на ‚олге построить
большой театр не иначе, как на паЯх, и привлечь к этому предприЯтию богатое
купечество и пароходовладельцев; денег было бы много, сборы громадные,
актеры играли бы на условиЯх товарищества... Њожет быть, все это и в самом
деле хорошо, но мне кажетсЯ, что подобные измышлениЯ могут исходить только
из мужской головы.
Љак бы то ни было, полтора-два года, по-видимому, псе обстоЯло
благополучно: ЉатЯ любила, верила в свое дело и была счастлива; но потом в
письмах Я стал замечать Явные признаки упадка. Ќачалось с того, что ЉатЯ
пожаловалась мне на своих товарищей -- это первый и самый зловещий симптом;
если молодой ученый или литератор начинает свою деЯтельность с того, что
горько жалуетсЯ на ученых или литераторов, то это значит, что он уже
утомилсЯ и не годен длЯ дела. ЉатЯ писала мне, что ее товарищи не посещают
репетиций и никогда не знают ролей; в постановке нелепых пьес и в манере
держать себЯ на сцене видно у каждого из них полное неуважение к публике; в
интересах сбора, о котором только и говорЯт, драматические актрисы унижаютсЯ
до пениЯ шансонеток, а трагики поют куплеты, в которых смеютсЯ над рогатыми
мужьЯми и над беременностью неверных жен и т. д. ‚ общем надо изумлЯтьсЯ,
как это до сих пор не погибло еще провинциальное дело и как оно может
держатьсЯ на такой тонкой и гнилой жилочке.
‚ ответ Я послал Љате длинное и, признатьсЯ, очень скучное письмо.
Њежду прочим Я писал ей: "Њне нередко приходилось беседовать со стариками
актерами, благороднейшими людьми, дарившими менЯ своим расположением; из
разговоров с ними Я мог понЯть, что их деЯтельностью руководЯт не столько их
собственный разум и свобода, сколько мода и настроение общества; лучшим из
них приходилось на своем веку играть и в трагедии, и в оперетке, и в
парижских фарсах, и в феериЯх, и всегда одинаково им казалось, что они шли
по прЯмому пути и приносили пользу. ‡начит, как видишь, причину зла нужно
искать не в актерах, а глубже, в самом искусстве и в отношениЯх к нему всего
общества". ќто мое письмо только раздражило Љатю. Ћна мне ответила: "Њы с
вами поем из разных опер. џ вам писала не о благороднейших людЯх, которые
дарили вас своим расположением, а о шайке пройдох, не имеющих ничего общего
с благородством. ќто табун диких людей, которые попали на сцену только
потому, что их не принЯли бы нигде в другом месте, и которые называют себЯ
артистами только потому, что наглы. Ќи одного таланта, но много
бездарностей, пьЯниц, интриганов, сплетников. Ќе могу вам высказать, как
горько мне, что искусство, которое Я так люблю, попало в руки ненавистных
мне людей; горько, что лучшие люди видЯт зло только издали, не хотЯт подойти
поближе и вместо того, чтоб вступитьсЯ, пишут тЯжеловесным слогом общие
места и никому не нужную мораль..." и так далее, все в таком роде.
Џрошло еще немного времени, и Я получил такое письмо: "џ бесчеловечно
обманута. Ќе могу дольше жить. ђаспорЯдитесь моими деньгами, как это найдете
нужным. џ любила вас, как отца и единственного моего друга. Џростите".
Ћказалось, что и ее он принадлежал тоже к "табуну диких людей".
‚последствии по некоторым намекам Я мог догадатьсЯ, что было покушение на
самоубийство. ЉажетсЯ, ЉатЯ пробовала отравитьсЯ. Ќадо думать, что она потом
была серьезно больна, так как следующее письмо Я получил уже из џлты, куда,
по всей вероЯтности, ее послали доктора. Џоследнее письмо ее ко мне
содержало в себе просьбу возможно скорее выслать ей в џлту тысЯчу рублей и
оканчивалось оно так: "€звините, что письмо так мрачно. ‚чера Я похоронила
своего ребенка". Џрожив в Љрыму около года, она вернулась домой.
Џутешествовала она около четырех лет, и во все эти четыре года, надо
сознатьсЯ, Я играл по отношению к ней довольно незавидную и странную роль.
Љогда ранее она объЯвила мне, что идет в актрисы, и потом писала мне про
свою любовь, когда ею периодически овладевал дух расточительности и мне то и
дело приходилось, по ее требованию, высылать ей то тысЯчу, то две рублей,
когда она писала мне о своем намерении умереть и потом о смерти ребенка, то
всЯкий раз Я терЯлсЯ и все мое участие в ее судьбе выражалось только в том,
что Я много думал и писал длинные, скучные письма, которых Я мог бы совсем
не писать. Ђ между тем ведь Я заменЯл ей родного отца и любил ее, как дочь!
’еперь ЉатЯ живет в полуверсте от менЯ. Ћна нанЯла квартиру в пЯть
комнат и обставилась довольно комфортабельно и с присущим ей вкусом. …сли бы
кто взЯлсЯ нарисовать ее обстановку, то преобладающим настроением в картине
получилась бы лень. „лЯ ленивого тела -- мЯгкие кушетки, мЯгкие табуретки,
длЯ ленивых ног -- ковры, длЯ ленивого зрениЯ -- линючие, тусклые или
матовые цвета; длЯ ленивой души -- изобилие на стенах дешевых вееров и
мелких картин, в которых оригинальность исполнениЯ преобладает над
содержанием, избыток столиков и полочек, уставленных совершенно ненужными и
не имеющими цены вещами, бесформенные лоскутьЯ вместо занавесей... ‚се это
вместе с боЯзнью Ярких цветов, симметрии и простора, помимо дуюевной лени,
свидетельствует еще и об извращении естественного вкуса. Џо целым днЯм ЉатЯ
лежит на кушетке и читает книги, преимущественно романы и повести. €з дому
она выходит только раз в день, после полуднЯ, чтобы повидатьсЯ со мной.
џ работаю, а ЉатЯ сидит недалеко от менЯ на диване, молчит и кутаетсЯ в
шаль, точно ей холодно. Ћттого ли, это она симпатична мне, или оттого, что Я
привык к ее частым посещениЯм, когда она была еще девочкой, ее присутствие
не мешает мне сосредоточитьсЯ. €зредка Я задаю ей машинально какой-нибудь
вопрос, она дает очень короткий ответ; или же, чтоб отдохнуть минутку, Я
оборачиваюсь к ней и глЯжу, как она, задумавшись, просматривает какой-нибудь
медицинский журнал или газету. € в это времЯ Я замечаю, что на лице ее уже
нет прежнего выражениЯ доверчивости. ‚ыражение теперь холодное,
безразличное, рассеЯнное, как у пассажиров, которым приходитсЯ долго ждать
поезда. Ћдета она поррежнему красиво и просто, но небрежно; видно, что
платью и прическе немало достаетсЯ от кушеток и качалок, на которых она
лежит по целым днЯм. € уж она не любопытна, как была прежде. ‚опросов она уж
мне не задает, как будто все уж испытала в жизни и не ждет услышать ничего
нового.
‚ исходе четвертого часа в зале и в гостиной начинаетсЯ движение. ќто
из консерватории вернулась ‹иза и привела с собою подруг. ‘лышно, как играют
на роЯли, пробуют голоса и хохочут; в столовой …гор накрывает на стол и
стучит посудой.
-- Џрощайте.-- говорит ЉатЯ.-- ‘егоднЯ Я не зайду к вашим. Џусть
извинЯт. Ќекогда. Џриходите.
Љогда Я провожаю седо передней, она сурово оглЯдывает менЯ с головы до
ног и говорит с досадой:
-- Ђ вы все худеете! Ћтчего не лечитесь? џ съезжу к ‘ергею ”едоровичу и
приглашу. Џусть вас посмотрит.
-- Ќе нужно, ЉатЯ.
-- Ќе понимаю, что ваша семьЯ смотрит! •ороши, нечего сказать.
Ћна порывисто надевает свою шубку, и в это времЯ из ее небрежно
сделанной прически непременно падают на пол две-три шпильки. ЏоправлЯть
прическу лень и некогда; она неловко прЯчет упавшие локоны под шапочку и
уходит.
Љогда Я вхожу в столовую, жена спрашивает менЯ:
-- “ тебЯ была сейчас ЉатЯ? Ћтчего же она не зашла к нам? ќто даже
странно...
-- Њама! -- говорит ей укоризненно ‹иза.-- …сли не хочет, то и бог с
ней. Ќе на колени же нам становитьсЯ.
-- Љак хочешь, это пренебрежение. ‘идеть в кабинете три часа и не
вспомнить о нас. ‚прочем, как ей угодно.
‚арЯ и ‹иза обе ненавидЯт Љатю. Ќенависть эта мне непонЯтна и,
вероЯтно, чтобы понимать ее, нужно быть женщиной. џ ручаюсь головою, что из
тех полутораста молодых мужчин, которых Я почти ежедневно вижу в своей
аудитории, и из той сотни пожилых, которых мне приходитсЯ встречать каждую
неделю, едва ли найдетсЯ хоть один такой, который умел бы понимать ненависть
и отвращение к прошлому Љати, то есть к внебрачной беременности и к
незаконному ребенку; и в то же времЯ Я никак не могу припомнить ни одной
такой знакомой мне женщины или девушки, котораЯ сознательно или инстинктивно
не питала бы в себе этих чувств. € это не оттого, что женщина добродетельнее
и чище мужчины: ведь добродетель и чистота мало отличаютсЯ от порока, если
они не свободны от злого чувства. џ объЯснЯю это просто отсталостью женщин.
“нылое чувство состраданиЯ и боль совести, какие испытывает современный
мужчина, когда видит несчастие, гораздо больше говорЯт мне о культуре и
нравственном росте, чем ненависть и отвращение. ‘овременнаЯ женщина так же
слезлива и груба сердцем, как и в средние века. € по-моему, вполне
благоразумно поступают те, которые советуют ей воспитыватьсЯ как мужчина.
†ена не любит Љати еще за то, что она была актрисой, за
неблагодарность, за гордость, за эксцентричность и за все те многочисленные
пороки, какие одна женщина всегда умеет находить в другой.
Љроме менЯ и моей семьи, у нас обедают еще две-три подруги дочери и
Ђлександр Ђдольфович ѓнеккер, поклонник ‹изы и претендент на ее руку. ќто
молодой блондин, не старше 30 лет, среднего роста, очень полный,
широкоплечий, с рыжими бакенами около ушей и с нафабренными усиками,
придающими его полному, гладкому лицу какое-то игрушечное выражение. Ћдет он
в очень короткий пиджак, в цветную жилетку, в брюки с большими клетками,
очень широкие сверху и очень узкие книзу, и в желтые ботинки без каблуков.
ѓлаза у него выпуклые, рачьи, галстук похож на рачью шейку, и даже, мне
кажетсЯ, весь этот молодой человек издает запах ракового супа. Ѓывает он у
нас ежедневно, но никто в моей семье не знает, какого он происхождениЯ, где
училсЯ и на какие средства живет. Ћн не играет и не поет, но имеет какое-то
отношение и к музыке и к пению, продает где-то чьи-то роЯли, бывает часто в
консерватории, знаком со всеми знаменитостЯми и распорЯжаетсЯ на концертах;
судит он о музыке с большим авторитетом и, Я заметил, с ним охотно все
соглашаютсЯ.
Ѓогатые люди имеют всегда около себЯ приживалов; науки и искусства
тоже. ЉажетсЯ, нет на свете такого искусства или науки, которые были бы
свободны от присутствиЯ "инородных тел" вроде этого г. ѓнеккера. џ не
музыкант и, быть может, ошибаюсь относительно ѓнеккера, которого, к тому же,
мало знаю. Ќо слишком уж кажутсЯ мне подозрительными его авторитет и то
достоинство, с каким он стоит около роЯлЯ и слушает, когда кто-нибудь поет
или играет.
Ѓудь вы сто раз джентльменом и тайным советником, но если у вас есть
дочь, то вы ничем не гарантированы от того мещанства, которое часто вносЯт в
ваш дом и в ваше настроение ухаживаниЯ, сватовство и свадьба. џ, например,
никак не могу помиритьсЯ с тем торжественным выражением, какое бывает у моей
жены всЯкий раз, когда сидит у нас ѓнеккер, не могу также помиритьсЯ с теми
бутылками лафита, портвейна и хереса, которые ставЯтсЯ только ради него,
чтобы он воочию убедилсЯ, как широко и роскошно мы живем. Ќе перевариваю Я и
отрывистого смеха ‹изы, которому она научилась в консерватории, и ее манеры
щурить глаза в то времЯ, когда у нас бывают мужчины. Ђ главное, Я никак не
могу понЯть, почему это ко мне каждый день ходит и каждый день со мною
обедает существо, совершенно чуждое моим привычкам, моей науке, всему складу
моей жизни, совершенно непохожее на тех людей, которых Я люблю. †ена и
прислуга таинственно шепчут, что "это жених", но Я все-таки не понимаю его
присутствиЯ; оно возбуждает во мне такое же недоумение, как если бы со мною
за стол посадили зулуса. € мне также кажетсЯ странным, что моЯ дочь, которую
Я привык считать ребенком, любит этот галстук, эти глаза, эти мЯгкие щеки...
Џрежде Я любил обед или был к нему равнодушен, теперь же он не
возбуждает во мне ничего, кроме скуки и раздражениЯ. ‘ тех пор, как Я стал
превосходительным и побывал в деканах факультета, семьЯ моЯ нашла почему-то
нужным совершенно изменить наше меню и обеденные порЯдки. ‚место тех простых
блюд, к которым Я привык, когда был студентом и лекарем, теперь менЯ кормЯт
супом-пюре, в котором плавают какие-то белые сосульки, и почками в мадере.
ѓенеральский чин и известность отнЯли у менЯ навсегда и щи, и вкусные
пироги, и гусЯ с Яблоками, и леща с кашей. Ћни же отнЯли у менЯ горничную
Ђгашу, говорливую и смешливую старушку, вместо которой подает теперь обед
…гор, тупой и надменный малый, с белой перчаткой на правой руке. Ђнтракты
коротки, но кажутсЯ чрезмерно длинными, потому что их нечем наполнить. “ж
нет прежней веселости, непринужденных разговоров, шуток, смеха, нет взаимных
ласок и той радости, какаЯ волновала детей, жену и менЯ, когда мы сходились,
бывало, в столовой; длЯ менЯ, занЯтого человека, обед был временем отдыха и
свиданиЯ, а длЯ жены и детей праздником, правда, коротким, но светлым и
радостным, когда они знали, что Я на полчаса принадлежу не науке, не
студентам, а только им одним и больше никому. Ќет уже больше уменьЯ пьЯнеть
от одной рюмки, нет Ђгаши, нет леща с кашей, нет того шума, каким всегда
встречались маленькие обеденные скандалы вроде драки под столом кошки с
собакой или падениЯ повЯзки с Љатаной щеки в тарелку с супом.
Ћписывать теперешний обед так же невкусно, как есть его. Ќа лице у жены
торжественность, напускнаЯ важность и обычное выражение заботы. Ћна
беспокойно оглЯдывает наши тарелки и говорит: "џ вижу, вам жаркое не
нравитсЯ... ‘кажите: ведь не нравитсЯ?" € Я должен отвечать: "Ќапрасно ты
беспокоишьсЯ, милаЯ, жаркое очень вкусно". Ђ она: "’ы всегда за менЯ
заступаешьсЯ, Ќиколай ‘тепаныч, и никогда не скажешь правды. Ћтчего же
Ђлександр Ђдольфович так мало кушал?" и все в таком роде в продолжение всего
обеда. ‹иза отрывисто хохочет и щурит глаза, џ глЯжу на обеих, и только вот
теперь за обедом длЯ менЯ совершенно Ясно, что внутреннЯЯ жизнь обеих давно
уже ускользнула от моего наблюдениЯ. “ менЯ такое чувство, как будто
когда-то Я жил дома с настоЯщей семьей, а теперь обедаю в гостЯх у не
настоЯщей жены и вижу не настоЯщую ‹изу. Џроизошла в обеих резкаЯ перемена,
Я прозевал тот долгий процесс, по которому эта перемена совершалась, и не
мудрено, что Я ничего не понимаю. Ћтчего произошла перемена? Ќе знаю. Ѓыть
может, всЯ беда в том, что жене и дочери бог не дал такой же силы, как мне.
‘ детства Я привык противостоЯть внешним влиЯниЯм и закалил себЯ достаточно;
такие житейские катастрофы, как известность, генеральство, переход от
довольства к жизни не по средствам, знакомства со знатью и проч., едва
коснулись менЯ, и Я осталсЯ цел и невредим; на слабых же, незакаленных жену
и ‹изу все это свалилось, как большаЯ снеговаЯ глыба, и сдавило их.
Ѓарышни и ѓнеккер говорЯт о фугах, контрапунктах, о певцах и пианистах,
о Ѓахе и Ѓрамсе, а жена, боЯсь, чтобы ее не заподозрили в музыкальном
невежестве, сочувственно улыбаетсЯ им и бормочет: "ќто прелестно... Ќеужели?
‘кажите..." ѓнеккер солидно кушает, солидно острит и снисходительно
выслушивает замечаниЯ барышень. €зредка у него ЯвлЯетсЯ желание поговорить
на плохом французском Языке, и тогда он почему-то находит нужным величать
менЯ votre exellence
Ђ Я угрюм. ‚идимо, Я всех их стеснЯю, а они стеснЯют менЯ. Ќикогда
раньше Я не был коротко знаком с сословным антагонизмом, но теперь менЯ
мучает именно что-то вроде этого. џ стараюсь находить в ѓнеккере одни только
дурные черты, скоро нахожу их и терзаюсь, что на его жениховском месте сидит
человек не моего круга. Џрисутствие его дурно влиЯет на менЯ еще и в другаЯ
отношении. Ћбыкновенно, когда Я остаюсь сам с собою или бываю в обществе
людей, которых люблю, Я никогда не думаю о своих заслугах, а если начинаю
думать, то они представлЯютсЯ мне такими ничтожными, как будто Я стал ученым
только вчера; в присутствии же таких людей, как ѓнеккер, мои заслуги кажутсЯ
мне высочайшей горой, вершина которой исчезает в облаках, а у подножиЯ
шевелЯтсЯ едва заметные длЯ глаза ѓнеккеры.
Џосле обеда Я иду к себе в кабинет и закуриваю там свою трубочку,
единственную за весь день, уцелевшую от давно бывшей, скверной привычки
дымить от утра до ночи. Љогда Я курю, ко мне входит жена и садитсЯ, чтобы
поговорить со мной. ’ак же, как и утром, Я заранее знаю, о чем у нас будет
разговор.
-- Ќадо бы нам с тобой поговорить серьезно, Ќиколай ‘тепаныч,--
начинает она.-- џ насчет ‹изы... Ћтчего ты не обратишь вниманиЯ?
-- ’о есть?
-- ’ы делаешь вид, что ничего не замечаешь, но это нехорошо. ЌельзЯ
быть беспечным... ѓнеккер имеет насчет ‹изы намерениЯ... —то ты скажешь?
-- —то он дурной человек, Я не могу сказать, так как не знаю его, но
что он мне не нравитсЯ, об этом Я говорил тебе уже тысЯчу раз.
-- Ќо так нельзЯ... нельзЯ...
Ћна встает и ходит в волнении.
-- ’ак нельзЯ относитьсЯ к серьезному шагу...говорит она.-- Љогда речь
идет о счастье дочери, надо отбросить все личное. џ знаю, он тебе не
нравитсЯ... •орошо... …сли мы откажем ему теперь, расстроим все, то чем ты
поручишьсЯ, что ‹иза всю жизнь не будет жаловатьсЯ на нас? †енихов теперь не
бог весть сколько, и может случитьсЯ, что не представитсЯ другой партии...
Ћн очень любит ‹изу и, по-видимому, нравитсЯ ей... Љонечно, у него нет
определенного положениЯ, но что же делать? Ѓог даст, со временем определитсЯ
куда-нибудь. Ћн из хорошего семейства и богатый.
-- Ћткуда тебе это известно?
-- Ћн говорил. “ его отца в •арькове большой дом и под •арьковом
имение. Ћдним словом, Ќиколай ‘тепаныч, тебе непременно нужно съездить в
•арьков.
-- ‡ачем?
-- ’ы разузнаешь там... “ тебЯ там есть знакомые профессора, они тебе
помогут. џ бы сама поехала, но Я женщина. Ќе могу...
-- Ќе поеду Я в •арьков,-- говорю Я угрюмо.
†ена пугаетсЯ, и на лице ее поЯвлЯетсЯ выражение мучительной боли.
-- ђади бога, Ќиколай ‘тепаныч! -- умолЯет она менЯ, всхлипываЯ.-- ђади
бога, сними с менЯ эту тЯжесть! џ страдаю!
Њне становитсЯ больно глЯдеть на нее.
-- •орошо, ‚арЯ,-- говорю Я ласково.-- …сли хочешь, то изволь, Я съезжу
в •арьков и сделаю все, что тебе угодно.
Ћна прижимает к глазам платок и уходит к себе в комнату плакать. џ
остаюсь один.
Ќемного погодЯ приносЯт огонь. Ћт кресел и лампового колпака ложатсЯ на
стены и пол знакомые, давно надоевшие тени, и когда Я глЯжу на них, мне
кажетсЯ, что уже ночь и что уже начинаетсЯ моЯ проклЯтаЯ бессонница. џ
ложусь в постель, потом встаю и хожу по комнате, потом опЯть ложусь...
Ћбыкновенно после обеда, перед вечером, мое нервное возбуждение достигает
своего высшего градуса. џ начинаю без причины плакать и прЯчу голову под
подушку. ‚ это времЯ Я боюсь, чтобы кто-нибудь не вошел, боюсь внезапно
умереть, стыжусь своих слез, и в общем получаетсЯ в душе нечто нестерпимое.
џ чувствую, что долее Я не могу видеть ни своей лампы, ни книг, ни теней на
полу, не могу слышать голосов, которые раздаютсЯ в гостиной. ЉакаЯ-то
невидимаЯ и непонЯтнаЯ сила грубо толкает менЯ вон из моей квартиры. џ
вскакиваю, торопливо одеваюсь и осторожно, чтоб не заметили домашние, выхожу
на улицу. Људа идти?
Ћтвет на этот вопрос у менЯ давно уже сидит в мозгу: к Љате.
Џо обыкновению, она лежит на турецком диване или на кушетке и читает
что-нибудь. “видев менЯ, она лениво поднимает голову, садитсЯ и протЯгивает
мне руку.
-- Ђ ты все лежишь,-- говорю Я, помолчав немного и отдохнув.-- ќто
нездорово. ’ы бы занЯлась чем-нибудь!
-- Ђ?
-- ’ы бы, говорю, занЯлась чем-нибудь.
-- —ем? †еншиЯа может быть только простой работницей или актрисой.
-- Ќу что ж? …сли нельзЯ в работницы, иди в актрисы.
Њолчит.
-- ‡амуж бы выходила,-- говорю Я полушутЯ.
-- Ќе за кого. „а и незачем.
-- ’ак жить нельзЯ.
-- Ѓез мужа? ‚елика важность! Њужчин сколько угодно, была бы охота.
-- ќто, ЉатЯ, некрасиво.
-- —то некрасиво?
-- „а вот то, что ты сейчас сказала.
‡аметив, что Я огорчен, и желаЯ сгладить дурное впечатление. ЉатЯ
говорит:
-- Џойдемте. €дите сюда. ‚от.
Ћна ведет менЯ в маленькую, очень уютную комнатку и говорит, указываЯ
на письменный стол:
-- ‚от... џ приготовила длЯ вас. ’ут вы будете заниматьсЯ. Џриезжайте
каждый день и привозите с собой работу. Ђ там дома вам только мешают. Ѓудете
здесь работать? •отите?
—тобы не огорчить ее отказом, Я отвечаю ей, что заниматьсЯ у нее буду и
что комната мне очень нравитсЯ. ‡атем мы оба садимсЯ в уютной комнатке и
начинаем разговаривать.
’епло, уютнаЯ обстановка и присутствие симпатичного человека возбуждают
во мне теперь не чувство удовольствиЯ, как прежде, а сильный позыв к жалобам
и брюзжанию. Њне кажетсЯ почему-то, что если Я поропщу н пожалуюсь, то мне
станет легче.
-- Џлохо дело, моЯ милаЯ! -- начинаю Я со вздохом.-- Ћчень плохо...
-- —то такое?
-- ‚идишь ли, в чем дело, мой друг. ‘амое лучшее и самое свЯтое право
королей -- это право помилованиЯ. € Я всегда чувствовал себЯ королем, так
как безгранично пользовалсЯ этим правом. џ никогда не судил, был
снисходителен, охотно прощал всех направо и налево. ѓде другие протестовали
и возмущались, там Я только советовал и убеждал. ‚сю свою жизнь Я старалсЯ
только о том, чтобы мое общество было выносимо длЯ семьи, студентов,
товарищей, длЯ прислуги. € такое мое отношение к людЯм, Я знаю, воспитывало
всех, кому приходилось быть около менЯ. Ќо теперь уж Я не король. ‚о мне
происходит нечто такое, что прилично только рабам: в голове моей день и ночь
бродЯт злые мысли, а в душе свили себе гнездо чувства, каких Я не знал
раньше. џ и ненавижу, и презираю, и негодую, и возмущаюсь, и боюсь. џ стал
не в меру строг, требователен, раздражителен, нелюбезен, подозрителен. „аже
то, что прежде давало мне повод только сказать лишний каламбур и добродушно
посмеЯтьсЯ, родит во мне теперь тЯжелое чувство. €зменилась во мне и моЯ
логика: прежде Я презирал только деньги, теперь же питаю злое чувство не к
деньгам, а к богачам, точно они виноваты; прежде ненавидел насилие и
произвол, а теперь ненавижу людей, употреблЯющих насилие, точно виноваты они
одни, а не все мы, которые не умеем воспитывать друг друга. —то это значит?
…сли новые мысли и новые чувства произошли от перемены убеждений, то откуда
могла взЯтьсЯ эта перемена? ђазве мир стал хуже, а Я лучше, или раньше Я был
слеп и равнодушен? …сли же эта перемена произошла от общего упадка
физических и умственных сил -- Я ведь болен и каждый день терЯю в весе,-- то
положение мое жалко: значит, мои новые мысли ненормальны, нездоровы, Я
должен стыдитьсЯ их и считать ничтожными...
-- Ѓолезнь тут ни при чем,-- перебивает менЯ ЉатЯ.-- Џросто у вас
открылись глаза; вот и все. ‚ы увидели то, чего раньше почему-то не хотели
замечать. Џо-моему, прежде всего вам нужно окончательно порвать с семьей и
уйти.
-- ’ы говоришь нелепости.
-- ‚ы уж не любите их, что ж тут кривить душой? € разве это семьЯ?
Ќичтожества! “мри они сегоднЯ, и завтра же никто не заметит их отсутствиЯ.
ЉатЯ презирает жену и дочь так же сильно, как те ее ненавидЯт. …два ли
можно в наше времЯ говорить о праве людей презирать друг друга. Ќо если
стать на толку зрениЯ Љати и признать такое право существующим, то все-таки
увидишь, что она имеет такое же право презирать жену и ‹изу, как те ее
ненавидеть.
-- Ќичтожества! -- повторЯет она.-- ‚ы обедали сегоднЯ? Љак же это они
не позабыли позвать вас в столовую? Љак это они до сих пор помнЯт еще о
вашем существовании?
-- ЉатЯ,-- говорю Я строго, -- прошу тебЯ замолчать.
-- Ђ вы думаете, мне весело говорить о них? џ была бы рада совсем их не
знать. ‘лушайтесь же менЯ, мой дорогой: бросьте все и уезжайте. Џоезжайте за
границу. —ем скорее, тем лучше.
-- —то за вздор! Ђ университет?
-- € университет тоже. —то он вам? ‚се равно никакого толку. —итаете вы
уже 30 лет, а где ваши ученики? Њного ли у вас знаменитых ученых?
‘очтите-ка! Ђ чтобы размножать этих докторов, которые эксплоатируют
невежество и наживают сотни тысЯч, длЯ этого не нужно быть талантливым и
хорошим человеком. ‚ы лишний.
-- Ѓоже мой, как ты резка! -- ужасаюсь Я.-- Љак ты резка! ‡амолчи,
иначе Я уйду! џ не умею отвечать на твои резкости!
‚ходит горничнаЯ и зовет нас пить чай. Ћколо самовара наш разговор,
слава богу, менЯетсЯ. Џосле того, как Я уже пожаловалсЯ, мне хочетсЯ дать
волю другой своей старческой слабости -- воспоминаниЯм. џ рассказываю Љате о
своем прошлом и, к великому удивлению, сообщаю ей такие подробности, о каких
Я даже не подозревал, что они еще целы в моей памЯти. Ђ она слушает менЯ с
умилением, с гордостью, притаив дыхание. Ћсобенно Я люблю рассказывать ей о
том, как Я когда-то училсЯ в семинарии и как мечтал поступить в университет.
-- Ѓывало, гулЯю Я по нашему семинарскому саду...-- рассказываю Я.--
„онесет ветер из какогонибудь далекого кабака пиликанье гармоники и песню,
или промчитсЯ мимо семинарского забора тройка с колоколами, и этого уже
совершенно достаточно, чтобы чувство счастьЯ вдруг наполнило не только
грудь, но даже живот, ноги, руки... ‘лушаешь гармонику или затихающие
колокола, а сам воображаешь себЯ врачом и рисуешь картины -- одна другой
лучше. € вот, как видишь, мечты мои сбылись. џ получил больше, чем смел
мечтать. ’ридцать лет Я был любимым профессором, имел превосходных
товарищей, пользовалсЯ почетною известностью. џ любил, женилсЯ по страстной
любви, имел детей. Ћдним словом, если оглЯнутьсЯ назад, то всЯ моЯ жизнь
представлЯетсЯ мне красивой, талантливо сделанной композицией. ’еперь мне
остаетсЯ только не испортить финала. „лЯ этого нужно умереть по-человечески.
…сли смерть в самом деле опасность, то нужно встретить ее так, как подобает
это учителю, ученому и гражданину христианского государства: бодро и со
спокойной душой. Ќо Я порчу финал. џ утопаю, бегу к тебе, прошу помощи, а ты
мне: утопайте, это так и нужно.
Ќо вот в передней раздаетсЯ звонок. џ и ЉатЯ узнаем его и говорим:
-- ќто, должно быть, Њихаил ”едорович.
€ в самом деле, через минуту входит мой товарищ, филолог, Њихаил
”едорович, высокий, хорошо сложенный, лет 50, с густыми седыми волосами, с
черными бровЯми и бритый. ќто добрый человек и прекрасный товарищ.
Џроисходит он от старинной дворЯнской фамилии, довольно счастливой и
талантливой, играющей заметную роль в истории нашей литературы и
просвещениЯ. ‘ам он умен, талантлив, очень образован, но не без странностей.
„о некоторой степени все мы странны н все мы чудаки, но его странности
представлЯют нечто исключительное и небезопасное длЯ его знакомых. Њежду
последними Я знаю немало таких, которые за его странностЯми совершенно не
видЯт его многочисленных достоинств.
‚ойдЯ к нам, он медленно снимает перчатки и говорит бархатным басом:
-- ‡дравствуйте. —ай пьете? ќто очень кстати. Ђдски холодно.
‡атем он садитсЯ за стол, берет себе стакан и тотчас же начинает
говорить. ‘амое характерное в его манере говорить -- это постоЯнно шутливый
тон, какаЯ-то помесь философии с балагурством, как у шекспировских
гробокопателей. Ћн всегда говорит о серьезном, но никогда не говорит
серьезно. ‘уждениЯ его всегда резки, бранчивы, но благодарЯ мЯгкому,
ровному, шутливому тону как-то так выходит, что резкость и брань не режут
уха и к ним скоро привыкаешь. Љаждый вечер он приносит с собою штук
пЯть-шесть анекдотов из университетской жизни и с них обыкновенно начинает,
когда садитсЯ за стол.
-- Ћх, господи,-- вздыхает он, насмешливо шевелЯ своими черными
бровЯми.-- Ѓывают же на свете такие комики!
-- Ђ что? -- спрашивает ЉатЯ.
-- €ду Я сегоднЯ с лекции и встречаю на лестнице этого старого идиота,
нашего NN... €дет и, по обыкновению, выставил вперед свой лошадиный
подбородок и ищет, кому бы пожаловатьсЯ на свой мигрень, на жену и на
студентов, которые не хотЯт посещать его лекций. Ќу, думаю, увидел менЯ --
теперь погиб, пропало дело...
€ так далее в таком роде. €ли же он начинает так:
-- Ѓыл вчера на публичной лекции нашего ZZ. “дивлЯюсь, как эта наша
alma mater, не к ночи будь помЯнута, решаетсЯ показывать публике таких
балбесов и патентованных тупиц, как этот ZZ. ‚едь это европейский дурак!
Џомилуйте, другого такого по всей …вропе днем с огнем не сыщешь! —итает,
можете себе представить, точно леденец сосет: сю-сю-сю... ‘трусил, плохо
разбирает свою рукопись, мыслишки движутсЯ еле-еле, со скоростью
архимандрита, едущего на велосипеде, а главное, никак не разберешь, что он
хочет сказать. ‘кучища страшнаЯ, мухи мрут. ќту скучищу можно сравнить
только разве с той, какаЯ бывает у нас в актовом зале на годичном акте,
когда читаетсЯ традиционнаЯ речь, чтоб ее черт взЯл.
€ тотчас же резкий переход:
-- ѓода три тому назад, вот Ќиколай ‘тепанович помнит, пришлось мне
читать эту речь. †арко, душно, мундир давит под мышками -- просто смерть!
—итаю полчаса, час, полтора часа, два часа... "Ќу, думаю, слава богу,
осталось еще только десЯть страниц". Ђ в конце у менЯ были такие четыре
страницы, что можно было совсем не читать, и Я рассчитывал их выпустить.
‡начит, осталось, думаю, только шесть. Ќо, представьте, взглЯнул мельком
вперед и вижу: в первом рЯду сидЯт рЯдышком какой-то генерал с лентой и
архиерей. ЃеднЯги окоченели от скуки, таращат глаза, чтоб не уснуть, и
все-таки тем не менее стараютсЯ изображать на своих лицах внимание и делают
вид, что мое чтение им понЯтно и нравитсЯ. Ќу, думаю, коли нравитсЯ, так
нате же вам! Ќа зло! ‚зЯл и прочел все четыре страницы.
Љогда он говорит, то улыбаютсЯ у него, как вообще у насмешливых людей,
одни только глаза и брови. ‚ глазах у него в это времЯ нет ни ненависти, ни
злости, но много остроты и той особой лисьей хитрости, какую можно бывает
подметить только у очень наблюдательных людей. …сли продолжать говорить об
его глазах, то Я заметил еще одну их особенность. Љогда он принимает от Љати
стакан, или выслушивает ее замечание, или провожает ее взглЯдом, когда она
зачем-нибудь ненадолго выходит из комнаты, то в его взглЯде Я замечаю что-то
кроткое, молЯщеесЯ, чистое...
ѓорничнаЯ убирает самовар и ставит на стол большой кусок сыру, фрукты и
бутылку крымского шампанского, довольно плохого вина, которое ЉатЯ полюбила,
когда жила в Љрыму. Њихаил ”едорович берет с этажерки две колоды карт и
раскладывает пасьЯнс. Џо его уверению, некоторые пасьЯнсы требуют большой
сообразительности и вниманиЯ, но тем не менее все-таки, раскладываЯ их, он
не перестает развлекать себЯ разговором. ЉатЯ внимательно следит за его
картами и больше мимикой, чем словами, помогает ему. ‚ина за весь вечер она
выпивает не больше двух рюмок, Я выпиваю четрерть стакана; остальнаЯ часть
бутылки приходитсЯ на долю Њихаила ”едоровича, который может пить много и
никогда не пьЯнеет.
‡а пасьЯнсом мы решаем разные вопросы, преимущественно высшего порЯдка,
причем больше всего достаетсЯ тому, что мы больше всего любим, то есть
науке.
-- Ќаука, слава богу, отжила свой век,-- говорит Њихаил ”едорович с
расстановкой.-- …е песнЯ уже спета. „а-с. —еловечество начинает уже
чувствовать потребность заменить ее чем-нибудь другим. ‚ыросла она на почве
предрассудков, вскормлена предрассудками и составлЯет теперь такую же
квинт-эссенцию из предрассудков, как ее отжившие бабушки: алхимиЯ,
метафизика и философиЯ. € в самом деле, что она дала людЯм? ‚едь между
учеными европейцами и китайцами, не имеющими у себЯ никаких наук, разница
самаЯ ничтожнаЯ, чисто внешнЯЯ. Љитайцы не знали науки, но что они от этого
потерЯли?
-- € мухи не знают науки,-- говорю Я,-- но что же из этого?
-- ‚ы напрасно сердитесь, Ќиколай ‘тепаныч. џ ведь это говорю здесь,
между нами... џ осторожнее, чем вы думаете, и не стану говорить это
публично, спаси бог! ‚ массе живет предрассудок, что науки и искусства выше
земледелиЯ, торговли, выше ремесл. Ќаша секта кормитсЯ этим предрассудком и
не мне с вами разрушать его. ‘паси бог!
‡а пасьЯнсом достаетсЯ на орехи и молодежи.
-- €змельчала нынче наша публика,-- вздыхает Њихаил ”едорович.-- Ќе
говорю уже об идеалах и прочее, но хоть бы работать и мыслить умели толком!
‚от уж именно: "Џечально Я глЯжу на наше поколенье".
-- „а, ужасно измельчали,-- соглашаетсЯ ЉатЯ. -- ‘кажите, в последние
пЯть-десЯть лет был ли у вас хоть один выдающийсЯ?
-- Ќе знаю, как у других профессоров, но у себЯ что-то не помню.
-- џ видела на своем веку много студентов и ваших молодых ученых, много
актеров... —то ж? Ќи разу не сподобилась встретитьсЯ не только с героем или
с талантом, но даже просто с интересным человеком. ‚се серо, бездарно,
надуто претензиЯми...
‚се эти разговоры об измельчании производЯт на менЯ всЯкий раз такое
впечатление, как будто Я нечаЯнно подслушал нехороший разговор о своей
дочери. Њне обидно, что обвинениЯ огульны и строЯтсЯ на таких давно избитых
общих местах, таких жупелах, как измельчание, отсутствие идеалов или ссылка
на прекрасное прошлое. ‚сЯкое обвинение, даже если оно высказываетсЯ в
дамском обществе, должно быть формулировано с возможною определенностью,
иначе оно не обвинение, а пустое злословие, недостойное порЯдочных людей.
џ старик, служу уже 30 лет, но не замечаю ни измельчаниЯ, ни отсутствиЯ
идеалов и не нахожу, чтобы теперь было хуже, чем прежде. Њой швейцар,
Ќиколай, опыт которого в данном случае имеет свою цену, говорит, что
нынешние студенты не лучше и не хуже прежних.
…сли бы менЯ спросили, что мне не нравитсЯ в теперешних моих учениках,
то Я ответил бы на это не сразу и не много, но с достаточной
определенностью. Ќедостатки их Я знаю и мне поэтому нет надобности прибегать
к туману общих мест. Њне не нравитсЯ, что они курЯт табак, употреблЯют
спиртные напитки и поздно женЯтсЯ; что они беспечны и часто равнодушны до
такой степени, что терпЯт в своей среде голодающих и не платЯт долгов в
общество вспомоществованиЯ студадтам. Ћни не знают новых Языков и
неправильно выражаютсЯ по-р.усски; не дальше как вчера мой товарищ,
гигиенист, жаловалсЯ мне, что ему приходитсЯ читать вдвое больше, так как
они плохо знают физику и совершенно незнакомы с метеорологией. Ћни охотно
поддаютсЯ влиЯнию писателей новейшего времени, даже не лучших, но совершенно
равнодушны к таким классикам, как, например, експир, Њарк Ђврелий, …пиктет
или Џаскаль, и в этом неуменье отличать большое от малого наиболее всего
сказываетсЯ их житейскаЯ непрактичность. ‚се затруднительные вопросы,
имеющие более или менее общественный характер (например, переселенческий),
они решают подписными листами, но не путем научного исследованиЯ и опыта,
хотЯ последний путь находитсЯ в полном их распорЯжении и наиболее
соответствует их назначению. Ћни охотно становЯтсЯ ординаторами,
ассистентами, лаборантами, экстернами и готовы занимать эти места до сорока
лет, хотЯ самостоЯтельность, чувство свободы и личнаЯ инициатива в науке не
меньше нужны, чем, например, в искусстве или торговле. “ менЯ есть ученики и
слушатели, но нет помощников и наследников, и потому Я люблю их и умилЯюсь,
но не горжусь ими. € т.д., и т.д.
Џодобные недостатки, как бы много их ни было, могут породить
пессимистическое или бранчивое настроение только в человеке малодушном и
робком. ‚се они имеют случайный, преходЯщий характер и находЯтсЯ в полной
зависимости от жизненных условий; достаточно каких-нибудь десЯти лет, чтобы
они исчезли или уступили свое место другим, новым недостаткам, без которых
не обойтись и которые в свою очередь будут пугать малодушных. ‘туденческие
грехи досаждают мне часто, но эта досада ничто в сравнении с тон) радостью,
какую Я испытываю уже 30 лет, когда беседую с учениками, читаю им,
приглЯдываюсь к их отношениЯм и сравниваю их с людьми не их круга.
Њихаил ”едорович злословит. ЉатЯ слушает, и оба не замечают, в какую
глубокую пропасть мало-помалу втЯгивает их такое, по-видимому, невинное
развлечение, как осуждение ближних. Ћни не чувствуют, как простой разговор
постепенно переходит в глумление и в издевательство и как оба они начинают
пускать в ход даже клеветнические приемы.
-- “морительные попадаютсЯ субъекты,-- говорит Њихаил ”едорович.--
‚чера прихожу Я к нашему …гору Џетровичу и застаю там студиоза, из ваших же
медиков, III курса, кажетсЯ. ‹ицо этакое... в добролюбовском стиле, на лбу
печать глубокомыслиЯ. ђазговорились. "’акие-то дела, говорю, молодой
человек. —итал Я, говорю, что какой-то немец -- забыл его фамилию -- добыл
из человеческого мозга новый алкалоид-идиотин". —то ж вы думаете? Џоверил и
даже на лице своем уважение изобразил: знай, мол, наших! Ђ то намедни
прихожу Я в театр. ‘ажусь. Љак раз впереди менЯ, в следующем рЯду, сидЯт
каких-то два: один "из насих" и, по-видимому, юрист, другой, лохматый --
медик. Њедик пьЯн, как сапожник. Ќа сцену -- ноль вниманиЯ. ‡най себе
дремлет да носом клюет. Ќо как только какой-нибудь актер начнет громко
читать монолог или просто возвысит голос, мой медик вздрагивает, толкает
своего соседа в бок и спрашивает: "—то он говорит? Ѓла-а-родно?" --
"Ѓлагородно, -- отвечает "из насих".-- "Ѓрраво! -- орет медик.--
Ѓла-а-родно! Ѓраво!" Ћн, видите ли, дубина пьЯнаЯ, пришел в театр не за
искусством, а за благородством. …му благородство нужно.
Ђ ЉатЯ слушает и смеетсЯ. •охот у нее какой-то странный: вдыханиЯ
быстро и ритмически правильно чередуютсЯ с выдыханиЯми -- похоже на то, как
будто она играет на гармонике -- и на лице при этом смеютсЯ одни только
ноздри. џ же падаю духом и не знаю, что говорить. ‚ыйдЯ из себЯ, Я
вспыхиваю, вскакиваю с места и кричу:
-- ‡амолчите, наконец! —то вы сидите тут, как две жабы, и отравлЯете
воздух своими дыханиЯми? „овольно!
€, не дождавшись, когда они кончат злословить, Я собираюсь уходить
домой. „а уж и пора: одиннадцатый час.
-- Ђ Я еще посижу немножко, -- говорит Њихаил ”едорович.-- ЏозволЯете,
…катерина ‚ладимировна?
-- ЏозволЯю,-- отвечает ЉатЯ.
-- Bene. ‚ таком случае прикажите подать еще бутылочку.
Ћба провожают менЯ со свечами в переднюю, и пока Я надеваю шубу, Њихаил
”едорович говорит:
-- ‚ последнее времЯ вы ужасно похудели и состарались, Ќиколай
‘тепанович. —то с вами? Ѓольны?
-- „а, болен немножко.
-- € не лечитсЯ...-- угрюмо вставлЯет ЉатЯ.
-- Ћтчего же не лечитесь? Љак можно так? Ѓереженого, милый человек, бог
бережет. ЉланЯйтесь вашим и извинитесь, что не бываю. Ќа днЯх, перед
отъездом за границу, приду проститьсЯ. Ќепременно! Ќа будущей неделе уезжаю.
‚ыхожу Я от Љати раздраженный, напуганный разговорами о моей болезни и
недовольный собою. џ себЯ спрашиваю: в самом деле, не полечитьсЯ ли у
когонибудь из товарищей? € тотчас же Я воображаю, как товарищ, выслушав
менЯ, отойдет молча к окну, подумает, потом обернетсЯ ко мне и, стараЯсь,
чтобы Я не прочел на его лице правды, скажет равнодушным тоном: "Џока не
вижу ничего особенного, но все-таки, коллега, Я советовал бы вам прекратить
занЯтиЯ"... € это лишит менЯ последней надежды.
“ кого нет надежд? ’еперь, когда Я сам ставлю себе диагноз и сам лечу
себЯ, временами Я надеюсь, что менЯ обманывает мое невежество, что Я
ошибаюсь и насчет белка и сахара, которые нахожу у себЯ, и насчет сердца, и
насчет тех отеков, которые уже два раза видел у себЯ по утрам, когда Я с
усердием ипохондрика перечитываю учебники терапии и ежедневно менЯю
лекарства, мне все кажетсЯ, что Я набреду на что-нибудь утешительное. Њелко
все это.
Џокрыто ли небо тучами или сиЯют на нем луна и звезды, Я всЯкий раз,
возвращаЯсь, глЯжу на него и думаю о том, что скоро менЯ возьмет смерть.
Љазалось бы, в это времЯ мысли мои должны быть глубоки, как небо, Ярки,
поразительны... Ќо нет! џ думаю о себе самом, о жене, ‹изе, ѓнеккере, о
студентах, вообще о людЯх; думаю нехорошо, мелко, хитрю перед самим собою, и
в это времЯ мое миросозерцание может быть выражено словами, которые
знаменитый Ђракчеев сказал в одном из своих интимных писем: "‚се хорошее в
свете не может быть без дурного, и всегда более худого, чем хорошего". ’о
есть все гадко, не длЯ чего жить, а те 62 года, которые уже прожиты, следует
считать пропащими. џ ловлю себЯ на этих мыслЯх и стараюсь убедить себЯ, что
они случайны, временны и сидЯт во мне не глубоко, но тотчас же Я думаю:
"…сли так, то зачем же каждый вечер тебЯ тЯнет к тем двум жабам?"
€ Я даю себе клЯтву больше никогда не ходить к Љате, хотЯ и знаю, что
завтра же опЯть пойду к ней.
„ергаЯ у своей двери за звонок и потом идЯ вверх по лестнице, Я
чувствую, что у менЯ уже нет семьи и нет желаниЯ вернуть ее. џсно, что
новые, аракчеевские мысли сидЯт во мне не случайно и не временно, а владеют
всем моим существом. ‘ больною совестью, унылый, ленивый, едва двигаЯ
членами, точно во мне прибавилась тысЯча пудов весу, Я ложусь в постель и
скоро засыпаю.
Ђ потом -- бессонница.,.
Ќаступает лето, и жизнь менЯетсЯ.
‚ одно прекрасное утро входит ко мне ‹иза и говорит шутливым тоном:
-- Џойдемте, ваше превосходительство. ѓотово.
Њое превосходительство ведут на улицу, сажают на извозчика и везут. џ
еду и от нечего делать читаю вывески справа налево. €з слова "трактир"
выходит "риткарт". ќто годилось бы длЯ баронской фамилии: баронесса ђиткарт.
„алее еду по полю мимо кладбища, которое не производит на менЯ ровно
никакого впечатлениЯ, хотЯ Я скоро буду лежать на нем; потом еду лесом и
опЯть полем. Ќичего интересного. Џосле двухчасовой езды мое
превосходительство ведут в нижний этаж дачи и помещают его в небольшой,
очень веселенькой комнатке с голубыми обоЯми.
Ќочью по-прежнему бессонница, но утром Я уже не бодрствую и не слушаю
жены, а лежу в постели. џ не сплю, а переживаю сонливое состоЯние,
полузабытье, когда знаешь, что не спишь, но видишь сны. ‚ полдень Я встаю и
сажусь по привычке за свой стол, но уж не работаю, а развлекаю себЯ
французскими книжками в желтых обложках, которые присылает мне ЉатЯ.
Љонечно, было бы патриотичнее читать русских авторов, но, признатьсЯ, Я не
питаю к ним особенного расположениЯ. €сключаЯ двух-трех стариков, всЯ
нынешнЯЯ литература представлЯетсЯ мне не литературой, а в своем роде
кустарным промыслом, существующим только длЯ того, чтобы его поощрЯли, но
неохотно пользовались его изделиЯми. ‘амое лучшее из кустарных изделий
нельзЯ назвать замечательным и нельзЯ искренно похвалить его без но, то же
самое следует сказать и о всех тех литературных новинках, которые Я прочел в
последние 10-15 лет: ни одной замечательной, и не обойдешьсЯ без но, “мно,
благородно, но не талантливо; талантливо, благородно, но не умно, или,
наконец -- талантливо, умно, но не благородно.
џ не скажу, чтобы французские книжки были и талантливы, и умны, и
благородны. € они не удовлетворЯют менЯ. Ќо они не так скучны, как русские,
и в них не редкость найти главный элемент творчества -- чувство личной
свободы, чего нет у русских авторов. џ не помню ни одной такой новинки, в
которой автор с первой же страницы не постаралсЯ бы опутать себЯ всЯкими
условностЯми и контрактами со своею совестью. Ћдин боитсЯ говорить о голом
теле, другой свЯзал себЯ по рукам и по ногам психологическим анализом,
третьему нужно "теплое отношение к человеку", четвертый нарочно целые
страницы размазывает описаниЯми природы, чтобы не быть заподозренным в
тенденциозности... Ћдин хочет быть в своих произведениЯх непременно
мещанином, другой непременно дворЯнином и т.д. “мышленность, осторожность,
себе на уме, но нет ни свободы, ни мужества писать, как хочетсЯ, а стало
быть, нет и творчества.
‚се это относитсЯ к так называемой изЯщной словесности.
—то же касаетсЯ русских серьезных статей, например, по социологии, по
искусству и проч., то Я не читаю их просто из робости. ‚ детстве и в юности
Я почему-то питал страх к швейцарам и к театральным капельдинерам, и этот
страх осталсЯ у менЯ до сих пор. џ и теперь боюсь их. ѓоворЯт, что кажетсЯ
страшным только то, что непонЯтно. € в самом деле, очень трудно понЯть,
отчего швейцары и капельдинеры так важны, надменны и величаво невежливы.
—итаЯ серьезные статьи, Я чувствую точно такой же неопределенный страх.
ЌеобычайнаЯ важность, игривый генеральский тон, фамильЯрное обращение с
иностранными авторами, уменье с достоинством переливать из пустого в
порожнее -- все это длЯ менЯ непонЯтно, страшно и все дто не похоже на
скромность и джентльменски покойный тон, к которым Я привык, читаЯ наших
писателейврачей и естественников. Ќе только статьи, но мне тЯжело читать
даже переводы, которые делают или редактируют русские серьезные люди.
—ванный, благосклонный тон предисловий, изобилие примечаний от переводчика,
мешающих мне сосредоточитьсЯ, знаки вопроса и sic в скобках, разбросанные
щедрым переводчиком по всей статье или книге, представлЯютсЯ мне покушением
и на личность автора, и на мою читательскую самостоЯтельность.
Љак-то раз Я был приглашен экспертом в окружный суд; в антракте один из
моих товарищей-экспертов обратил мое внимание на грубое отношение прокурора
к подсудимым, среди которых были две интеллигентные женщины. Њне кажетсЯ, Я
нисколько не преувеличил, ответив товарищу, что это отношение не грубее тех,
какие существуют у авторов серьезных статей друг к другу. ‚ самом деле, эти
отношениЯ так грубы, что о них можно говорить только с тЯжелым чувством.
„руг к другу и к тем писателЯм, которых они критикуют, относЯтсЯ они или
излишне почтительно, не щадЯ своего достоинства, или же, наоборот, третируют
их гораздо смелее, чем Я в этих записках и мыслЯх своего будущего зЯтЯ
ѓнеккера. ЋбвинениЯ в невменЯемости, в нечистоте намерений и даже во всЯкого
рода уголовщине составлЯют обычное украшение серьезных статей. Ђ это уж, как
любЯт выражатьсЯ в своих статейках молодые врачи, ultima ratio! ’акие
отношениЯ неминуемо должны отражатьсЯ на нравах молодого поколениЯ пишущих,
и поэтому Я нисколько не удивлЯюсь, что в тех новинках, какие приобрела в
последние 10-15 лет наша изЯщнаЯ словесность, герои пьют много водки, а
героини недостаточно целомудренны.
џ читаю французские книжки и поглЯдываю на окно, которое открыто; мне
видны зубцы моего палисадника, два-три тощих деревца, а там дальше за
палисадником дорога, поле, потом широкаЯ полоса хвойного леса. —асто Я
любуюсь, как какие-то мальчик и девочка, оба беловолосые и оборванные,
карабкаютсЯ на палисадник и смеютсЯ над моей лысиной. ‚ их блестЯщих
глазедках Я читаю: "грЯди, плешивый!" ќто едва ли не единственные люди,
которым нет никакого дела ни до моей известности, ни до чина.
Џосетители теперь бывают у менЯ не каждый день. “помЯну только о
посещениЯх ЌиколаЯ и Џетра €гнатьевича. Ќиколай приходит обыкновенно ко мне
по праздникам, как будто за делом, но больше затем, чтоб повидатьсЯ.
Џриходит он сильно навеселе, чего с ним никогда не бывает зимою.
-- —то скажешь? -- спрашиваю Я, выходЯ к нему в сени.
-- ‚аше превосходительство! -- говорит он, прижимаЯ руку к сердцу и
глЯдЯ на менЯ с восторгом влюбленного.-- ‚аше превосходительство! Ќакажи
менЯ бог! “бей гром на этом месте! ѓаудеамус игитур ювенестус!
€ он жадно целует менЯ в плечи, в рукава, в пуговицы.
-- ‚се у нас там благополучно? -- спрашиваю Я его.
-- ‚аше превосходительство! Љак перед истинным...
Ћн не перестает божитьсЯ без всЯкой надобности, скоро наскучает мне, и
Я отсылаю его в кухню, где ему подают обедать. Џетр €гнатьевич приезжает ко
мне тоже по праздникам специально затем, чтобы проведать и поделитьсЯ со
мною мыслЯми. ‘идит он у менЯ обыкновенно около стола, скромный, чистенький,
рассудительный, не решаЯсь положить ногу на ногу, или облокотитьсЯ о стол; и
все времЯ он тихим, ровным голоском, гладко и книжно рассказывает мне
разные, по его мнению, очень интересные и пикантные новости, вычитанные им
из журналов и книжек. ‚се эти новости похожи одна на другую и сводЯтсЯ к
такому типу: один француз сделал открытие, другой -- немец -- уличил его,
доказав, что это открытие было сделано еще в 1870 году каким-то американцем,
а третий -- тоже немец -- перехитрил обоих, доказав им, что оба они
опростоволосились, принЯв под микроскопом шарики воздуха за темный пигмент.
Џетр €гнатьевич, даже когда хочет рассмешить менЯ, рассказывает длинно,
обстоЯтельно, точно защищает диссертацию, с подробным перечислением
литературных источников, которыми он пользовалсЯ, стараЯсь не ошибитьсЯ ни в
числах, ни в номерах журналов, ни в именах, причем говорит не просто Џти, а
непременно †ан †ак Џти. ‘лучаетсЯ, что он остаетсЯ у нас обедать, и тогда в
продолжение всего обеда он рассказывает все те же пикантные истории,
наводЯщие уныние на всех обедающих. …сли ѓнеккер и ‹иза заводЯт при нем речь
о фугах и контрапунктах, о Ѓрамсе и Ѓахе, то он скромно потуплЯет взоры и
конфузитсЯ; ему стыдно, что в присутствии таких серьезных людей, как Я и он,
говорЯт о таких пошлостЯх.
Џри теперешнем моем настроении достаточно пЯти минут, чтобы он надоел
мне так, как будто Я вижу и слушаю его уже целую вечность. џ ненавижу
беднЯгу. Ћт его тихого, ровного голоса и книжного Языка Я чахну, от
рассказов тупею... Ћн питает камне самые хорошие чувства и говорит со мною
только длЯ того, чтобы доставить мне удовольствие, а Я плачу ему тем, что в
упор глЯжу на него, точно хочу его загипнотизировать, и думаю: "“йди, уйди,
уйди"... Ќо он не поддаетсЯ мысленному внушению и сидит, сидит, сидит...
Џока он сидит у менЯ, Я никак не могу отделатьсЯ от мысли: "очень
возможно, что, когда Я умру, его назначат на мое место", и моЯ беднаЯ
аудиториЯ представлЯетсЯ мне оазисом, в котором высох ручей, и Я с Џетром
€гнатьевичем нелюбезен, молчалив, угрюм, как будто в подобных мыслЯх виноват
он, а не Я сам. Љогда он начинает, по обычаю, превозносить немецких ученых,
Я уж не подшучиваю добродушно, как прежде, а угрюмо бормочу:
-- Ћслы ваши немцы...
ќто похоже на то, как покойный профессор Ќикита Љрылов, купаЯсь однажды
с Џироговым в ђевело и рассердившись на воду, котораЯ была очень холодна,
выбранилсЯ: "Џодлецы немцы!" ‚еду Я себЯ с Џетром €гнатьевичем дурно, и
только когда он уходит и Я вижу, как в окне за палисадником мелькает его
сераЯ шлЯпа, мне хочетсЯ окликнуть его и сказать: "Џростите менЯ, голубчик!"
Ћбед у нас проходит скучнее, чем зимою. ’от же ѓнеккер, которого Я
теперь ненавижу и презираю, обедает у менЯ почти каждыйдень. Џрежде Я терпел
его присутствие молча, теперь же Я отпускаю по его адресу колкости,
заставлЯющие краснеть жену и ‹изу. “влекшись злым чувством, Я часто говорю
просто глупости и не знаю, зачем говорю их. ’ак случилось однажды, Я долго
глЯдел с презрением на ѓнеккера и ни с того ни с сего выпалил:

Ћрлам случаетсЯ и ниже кур спускатьсЯ,
Ќо курам никогда до облак не поднЯтьсЯ...

€ досаднее всего, что курица ѓнеккер оказываетсЯ гораздо умнее
орла-профессора. ‡наЯ, что жена и дочь на его стороне, он держитсЯ такой
тактики: отвечает на мои колкости снисходительным молчанием (спЯтил, мол,
старик -- что с ним разговаривать?) или же добродушно подшучивает надо мной.
Ќужно удивлЯтьсЯ, до какой степени может измельчать человек? џ в состоЯнии в
продолжение всего обеда мечтать о том, как ѓнеккер окажетсЯ авантюристом,
как ‹иза и жена поймут свою ошибку и как Я буду дразнить их -- и подобные
нелепые мечты в то времЯ, когда одною ногой Я стою уже в могиле!
Ѓывают теперь и недоразумениЯ, о которых Я прежде имел понЯтие только
понаслышке. Љак мне ни совестно, но опишу одно из них, случившеесЯ на днЯх
после обеда.
џ сижу у себЯ в комнате и курю трубочку. ‚ходит, по обыкновению, жена,
садитсЯ и начинает говорить о том, что хорошо бы теперь, пока тепло и есть
свободное времЯ, съездить в •арьков и разузнать там, что за человек наш
ѓнеккер.
-- •орошо, съезжу...-- соглашаюсь Я.
†ена, довольнаЯ мною, встает и идет к двери, но тотчас же возвращаетсЯ
и говорит:
-- Љстати еще одна просьба. џ знаю, ты рассердишьсЯ, но моЯ обЯзанность
предупредить тебЯ... €звини, Ќиколай ‘тепаныч, но все наши знакомые и соседи
стали уж поговаривать о том, что ты очень часто бываешь у Љати. Ћна умнаЯ,
образованнаЯ, Я не спорю, с ней приЯтно провести времЯ, но в твои годы и с
твоим общественным положением как-то, знаешь, странно находить удовольствие
в ее обществе... Љ тому же, у нее такаЯ репутациЯ, что...
‚сЯ кровь вдруг отливает от моего мозга, из глаз сыплютсЯ искры, Я
вскакиваю и, схватив себЯ за голову, топоча ногами, кричу не своим голосом:
-- Ћставьте менЯ! Ћставьте менЯ! Ћставьте!
‚ероЯтно, лицо мое ужасно, голос странен, потому что жена вдруг
бледнеет и громко вскрикивает каким-то тоже не своим, отчаЯнным голосом. Ќа
наш крик вбегают ‹иза, ѓнеккер, потом …гор...
-- Ћставьте менЯ! -- кричу Я.-- ‚он! Ћставьте!
Ќоги мои немеют, точно их нет совсем, Я чувствую, как падаю на чьи-то
руки, потом недолго слышу плач Я погружаюсь в обморок, который длитсЯ часа
дватри.
’еперь о Љате. Ћна бывает у менЯ каждый день перед вечером, и этого,
конечно, не могут не заметить ни соседи, ни знакомые. Ћна приезжает на
минутку и увозит менЯ с собой кататьсЯ. “ нее своЯ лошадь и новенький
шарабан, купленный этим летом. ‚ообще живет она на широкую ногу: нанЯла
дорогую дачуособнЯк с большим садом и перевезла в нее всю свои" городскую
обстановку, имеет двух горничных, кучера... —асто Я спрашиваю ее:
-- ЉатЯ, чем ты будешь жить, когда промотаешь отцовские деньги?
-- ’ам увидим,-- отвечает она.
-- ќти деньги, мой друг, заслуживают более серьезного отношениЯ к ним.
Ћни нажиты хорошим человеком, честным трудом.
-- Ћб этом вы уже говорили мне. ‡наю.
‘начала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего
окна. Џрирода по-прежнему кажетсЯ мне прекрасною, хотЯ бес и шепчет мне, что
все эти сосны и ели, птицы и белые облака на небе через три или четыре
месЯца, когда Я умру, не заметЯт моего отсутствиЯ. Љате нравитсЯ править
лошадью и приЯтно, что погода хороша и что Я сижу рЯдом с нею. Ћна в духе и
не говорит резкостей.
-- ‚ы очень хороший человек, Ќиколай ‘тепаныч,-- говорит она.-- ‚ы
редкий экземплЯр, и нет такого актера, который сумел бы сыграть вас. ЊенЯ
или, например, Њихаила ”едорыча сыграет даже плохой актер, а вас никто. € Я
вам завидую, страшно завидую! ‚едь что Я изображаю из себЯ? —то?
Ћна минуту думает и спрашивает менЯ:
-- Ќиколай ‘тепаныч, ведь Я отрицательное Явление? „а?
-- „а,-- отвечаю Я.
-- ѓм... —то же мне делать?
—то ответить ей? ‹егко сказать "трудись", или "раздай свое имущество
бедным", или "познай самого себЯ", и потому, что это легко сказать, Я не
знаю, что ответить.
Њои товарищи, терапевты, когда учат лечить, советуют
"индивидуализировать каждый отдельный случай". Ќужно послушатьсЯ этого
совета, чтобы убедитьсЯ, что средства, рекомендуемые в учебниках за самые
лучшие и вполне пригодные длЯ шаблона, оказываютсЯ совершенно негодными в
отдельных случаЯх. ’о же самое и в нравственных недугах.
Ќо ответить что-нибудь нужно, и Я говорю:
-- “ тебЯ, мой друг, слишком много свободного времени. ’ебе необходимо
занЯтьсЯ чем-нибудь. ‚ самом деле, отчего бы тебе опЯть не поступить в
актрисы, если есть призвание?
-- Ќе могу.
-- ’он и манера у тебЯ таковы, как будто ты жертва. ќто мне не
нравитсЯ, друг мой. ‘ама ты виновата. ‚спомни, ты начала с того, что
рассердилась на людей и на порЯдки, но ничего не сделала, чтобы те и другие
стали лучше. ’ы не боролась со злом, а утомилась, и ты жертва не борьбы, а
своего бессилиЯ. Ќу, конечно, тогда ты была молода, неопытна, теперь же все
может пойти иначе. Џраво, поступай! Ѓудешь ты трудитьсЯ, служить свЯтому
искусству...
-- Ќе лукавьте, Ќиколай ‘тепаныч,-- перебивает менЯ ЉатЯ.-- „авайте раз
навсегда условимсЯ: будем говорить об актерах, об актрисах, писателЯх, но
оставим в покое искусство. ‚ы прекрасный, редкий человек, но не настолько
понимаете искусство, чтобы по совести считать его свЯтым. Љ искусству у вас
нет ни чутьЯ, ни слуха. ‚сю жизнь вы были занЯты, и вам некогда было
приобретать это чутье. ‚ообще... Я не люблю этих разговоров об искусстве! --
продолжает она нербно.-- Ќе люблю! € так уж опошлили его, благодарю покорно!
-- Љто опошлил?
-- ’е опошлили его пьЯнством, газеты -- фамильЯрным отношением, умные
люди -- философией.
-- ”илософиЯ тут ни при чем.
-- Џри чем. …сли кто философствует, то это значит, что он не понимает.
—тобы дело не дошло до резкостей, Я спешу-переменить разговор и потом
долго молчу. ’олько когда мы выезжаем из леса и направлЯемсЯ к Љатиной даче,
Я возвращаюсь к прежнему разговору и спрашиваю:
-- ’ы все-таки не ответила мне: отчего ты не хочешь идти в актрисы?
-- Ќиколай ‘тепаныч, это, наконец, жестоко! -- вскрикивает она и
вдруг всЯ краснеет.-- ‚ам хочетсЯ, чтобы Я вслух сказала правду? €звольте,
если это... это вам нравитсЯ! ’аланта у менЯ нет! ’аланта нет и... и много
самолюбиЯ! ‚от!
‘делав такое признание, она отворачивает от менЯ лицо и, чтобы скрыть
дрожь в руках, сильно дергает за вожжи.
ЏодъезжаЯ к ее даче, мы уже издали видим Њихаила ”едоровича, который
гулЯет около ворот и нетерпеливо поджидает нас.
-- ЋпЯть этот Њихаил ”едорыч! -- говорит ЉатЯ с досадой.-- “берите его
от менЯ, пожалуйста! Ќадоел, выдохсЯ... Ќу его!
Њихаилу ”едоровичу давно уже нужно ехать за границу, но он каждую
неделю откладывает свой отъезд. ‚ последнее времЯ с ним произошли кое-какие
перемены: он как-то осунулсЯ, стал хмелеть от вина, чего с ним раньше
никогда не бывалое и его черные брови начинают седеть. Љогда наш шарабан
останавливаетсЯ у ворот, он не скрывает своей радости и своего нетерпениЯ.
Ћн суетливо высаживает Љатю и менЯ, торопитсЯ задавать вопросы, смеетсЯ,
потирает руки, и то кроткое, молЯщеесЯ, чистое, что Я прежде замечал только
в его взглЯде, теперь разлито по всему его лицу. Ћн радуетсЯ, и в то же
времЯ ему стыдно своей радости, стыдно этой привычки бывать у Љати каждый
вечер, и он находит нужным мотивировать свой приезд какою-нибудь очевидною
нелепостью, вроде: "…хал мимо по делу и дай, думаю, заеду на минуту".
‚се трое мы идем в комнаты; сначала пьем чай, потом на столе поЯвлЯютсЯ
давно знакомые мне две колоды карт, большой кусок сыру, фрукты и бутылка
крымского шампанского. ’емы длЯ разговоров у нас не новы, все те же, что
были и зимою. „остаетсЯ и университету, и студентам, и литературе, и театру;
воздух от злословиЯ становитсЯ гуще, душнее, и отравлЯют его своими
дыханиЯми уже не две жабы, как зимою, а целых три. Љроме бархатного,
баритонного смеха и хохота, похожего на гармонику, горничнаЯ, котораЯ служит
нам, слышит еще неприЯтный, дребезжащий смех, каким в водевилЯх смеютсЯ
генералы: хе-хе-хе...
Ѓывают страшные ночи с громом, молнией, дождем и ветром, которые в
народе называютсЯ воробьиными. Ћдна точно такаЯ же воробьинаЯ ночь была и в
моей личной жизни...
џ просыпаюсь после полуночи и вдруг вскакиваю с постели. Њне почему-то
кажетсЯ, что Я сейчас внезапно умру. Џочему кажетсЯ? ‚ теле нет ни одного
такого ощущениЯ, которое указывало бы на скорый конец, но душу мою гнетет
такой ужас, как будто Я вдруг увидел громадное зловещее зарево.
џ быстро зажигаю огонь, пью воду прЯмо из графина, потом спешу к
открытому окну. Џогода на дворе великолепнаЯ. Џахнет сеном и чем-то еще
очень хорошим. ‚идны мне зубцы палисадника, сонные тощие деревца у окна,
дорога, темнаЯ полоса леса, на небе спокойнаЯ, очень ЯркаЯ луна и ни одного
облака. ’ишина, не шевельнетсЯ ни один лист. Њне кажетсЯ, что все смотрит на
менЯ и прислушиваетсЯ, как Я буду умирать...
†утко. ‡акрываю окно и бегу к постели. ™упаю у себЯ пульс и, не найдЯ
на руке, ищу его в висках, потом в подбородке и опЯть на руке, и все это у
менЯ холодно, склизко от пота. „ыхание становитсЯ все чаще и чаще, тело
дрожит, все внутренности в движении, на лице и на лысине такое ощущение, как
будто на них садитсЯ паутина.
—то делать? Џозвать семью? Ќет, не нужно. џ не понимаю, что будут
делать жена и ‹иза, когда войдут ко мне.
џ прЯчу голову под подушку, закрываю глаза и жду, жду... ‘пине моей
холодно, она точно втЯгиваетсЯ вовнутрь, и такое у менЯ чувство, как будто
смерть подойдет ко мне непременно сзади, потихоньку...
-- Љиви-киви! -- раздаетсЯ вдруг писк в ночной тишине, и Я не знаю, где
это: в моей груди или на улице?
-- Љиви-киви!
Ѓоже мой, как страшно! ‚ыпил бы еще воды, но уж страшно открыть глаза и
боюсь поднЯть голову. “жас у менЯ безотчетный, животный, и Я никак помогу
понЯть, отчего мне страшно: оттого ли, что хочетсЯ жить, пли оттого, что
менЯ ждет новаЯ, еще неизведаннаЯ боль?
Ќаверху за потолком кто-то не то стонет, не то смеетсЯ...
Џрислушиваюсь. Ќемного погодЯ на лестнице раздаютсЯ шаги. Љто-то торопливо
идет вниз, потом опЯть наверх. —ерез минуту шаги опЯгь раздаютсЯ внизу;
кто-то останавливаетсЯ около моей двери и прислушиваетсЯ.
-- Љто там? -- кричу Я.
„верь отворЯетсЯ, Я смело открываю глаза и вижу жену. ‹ицо у нее бледно
и глаза заплаканы.
-- ’ы не спишь, Ќиколай ‘тепаныч? -- спрашивает она.
-- —то тебе?
-- ђади бога сходи к ‹изе и посмотри на нее. ‘ ней что-то делаетсЯ...
-- •орошо... с удовольствием...-- бормочу Я, очень довольный тем, что Я
не один.-- •орошо... ‘ию минуту.
џ иду за своей женой, слушаю, что она говорит мне, и ничего не понилаю
от волнениЯ. Џо-ступенЯм лестницы прыгают светлые пЯтна от ее свечи, дрожат
наши длинные тени, ноги мои путаютсЯ в полах халата, Я задыхаюсь, и мне
кажетсЯ, что за мной что-то гонитсЯ и хочет схватить менЯ за спину. "‘ейчас
умру здесь, на этой лестнице,-- думаю Я.-- ‘ейчас..." Ќо вот миновали
лестницу, темный коридор с итальЯнским окном и входим в комнату ‹изы. Ћна
сидит на постели в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.
-- Ђх, боже мой... ах, боже мой! -- бормочет она, жмурЯсь от нашей
свечи.-- Ќе могу, не могу...
-- ‹иза, дитЯ мое,-- говорю Я.-- —то с тобой?
“видев менЯ, она вскрикивает и бросаетсЯ мне на шею.
-- Џапа мой добрый... -- рыдает она, -- папа мой хороший... Љрошечка
мой, миленький... џ не знаю, что со мною... ’Яжело!
Ћна обнимает менЯ, целует и лепечет ласкательные слова, какие Я слышал
от нее, когда она была еще ребенком.
-- “спокойсЯ, дитЯ мое, бог с тобой, -- говорю Я.Ќе нужно плакать. Њне
самому тЯжело.
џ стараюсь укрыть ее, жена дает ей пить, и оба мы беспорЯдочно толчемсЯ
около постели; своим плечом Я толкаю ее в плечо, и в это времЯ мне
вспоминаетсЯ, как мы когда-то вместе купали наших детей.
-- „а помоги же ей, помоги! -- умолЯет жена. -- ‘делай что-нибудь!
—то же Я могу сделать? Ќичего не могу. Ќа душе у девочки какаЯ-то
тЯжесть, но Я ничего не понимаю, не знаю и могу только бормотать.
-- Ќичего, ничего... ќто пройдет... ‘пи, спи..
Љак нарочно, в нашем дворе раздаетсЯ вдруг собачий вой, сначала тихий и
нерешительный, потом громкий, в два голоса. џ никогда не придавал значениЯ
таким приметам, как вой собак или крик сов, но теперь сердце мое мучительно
сжимаетсЯ и Я спешу объЯснить себе этот вой.
"ЏустЯки...-- думаю Я. -- ‚лиЯние одного организма на другой. Њое
сильное нервное напрЯжение передалось жене, ‹изе, собаке, вот и все... ќтой
передачей объЯснЯютсЯ предчувствиЯ, предвидениЯ..."
Љогда Я, немного погодЯ, возвращаюсь к себе в комнату, чтобы написать
длЯ ‹изы рецепт, Я уж не думаю о том, что скоро умру, но просто на душе
тЯжко, нудно, так что даже жаль, что Я не умер внезапно. „олго Я сток) среди
комнаты неподвижно и придумываю, что бы такое прописать длЯ ‹изы, но стоны
за потолком умолкают, и Я решаю ничего не прописывать, и все-таки стою...
’ишина мертваЯ, такаЯ тишина, что, как выразилсЯ какой-то писатель,
даже в ушах звенит. ‚ремЯ идет медленно, полосы лунного света на подоконнике
не менЯют своего положениЯ, точно застыли... ђассвет еще не скоро.
Ќо вот в палисаднике скрипит калитка, кто-то крадетсЯ и, отломив от
одного из тощих деревец ветку, осторожно стучит ею по окну.
-- Ќиколай ‘тепаныч! -- слышу Я шепот.-- Ќиколай ‘тепаныч!
џ отворЯю окно, и мне кажетсЯ, что Я вижу сон: под окном, прижавшись к
стене, стоит женщина в черном платье, Ярко освещеннаЯ луной, и глЯдит на
менЯ большими глазами. ‹ицо ее бледно, строго и фантастично от луны, как
мраморное, подбородок дрожит.
-- ќто Я...-- говорит она.-- џ... ЉатЯ!
Џри лунном свете все женские глаза кажутсЯ большими и черными, люди
выше и бледнее, и потому, вероЯтно, Я не узнал ее в первую минуту.
-- —то тебе?
-- Џростите,-- говорит она.-- Њне вдруг почемуто стало невыносимо
тЯжело... џ не выдержала и поехала сюда... “ вас в окне свет и... и Я решила
постучать... €звините... Ђх, если б вы знали, как мне было тЯжело! —то вы
сейчас делаете?
-- Ќичего... Ѓессонница.
-- “ менЯ какое-то предчувствие было. ‚прочем, пустЯки.
Ѓрови ее поднимаютсЯ, глаза блестЯт от слез, и все лицо озарЯетсЯ, как
светом, знакомым, давно невиданным выражением доверчивости.
-- Ќиколай ‘тепаныч! -- говорит она умолЯюще, протЯгиваЯ ко мне обе
руки.-- „орогой мой, прошу вас... умолЯю... …сли вы не презираете моей
дружбы и уважениЯ к вам, то согласитесь на мою просьбу!
-- —то такое?
-- ‚озьмите от менЯ мои деньги!
-- Ќу вот еще что выдумала! Ќа что мне твои деньги?
-- ‚ы поедете куда-нибудь лечитьсЯ... ‚ам нужно лечитьсЯ. ‚озьмете? „а?
ѓолубчик, да? Ћна жадно всматриваетсЯ в мое лицо и повторЯет:
-- „а? ‚озьмете?
-- Ќет, мой друг, не возьму...-- говорю Я.-- ‘пасибо.
Ћна поворачиваетсЯ ко мне спиной и поникает головой. ‚ероЯтно, Я
отказал ей таким тоном, который не допускал дальнейших разговоров о деньгах.
-- Џоезжай домой спать,-- говорю Я.-- ‡автра увидимсЯ.
-- ‡начит, вы не считаете менЯ своим другом? -- спрашивает она уныло.
-- џ этого не говорю. Ќо деньги твои теперь длЯ менЯ бесполезны.
-- €звините...-- говорит она, понизив голос на целую октаву.-- џ
понимаю вас... ЋдолжатьсЯ у такого человека, как Я... у отставной актрисы...
‚прочем, прощайте...
€ она уходит так быстро, что Я не успеваю даже сказать ей прощай.
џ в •арькове.
’ак как боротьсЯ с теперешним моим настроением было бы бесполезно, да и
не в моих силах, то Я решил, что последние дни моей жизни будут безупречны
хотЯ с формальной стороны; если Я неправ по отношению к своей семье, что Я
отлично сознаю, то буду старатьсЯ делать так, как она хочет. ‚ •арьков
ехать, так в •арьков. Љ тому же в последнее времЯ Я так оравнодушел ко
всему, что мне положительно все равно, куда ни ехать, в •арьков, в Џариж ли,
или в Ѓердичев.
Џриехал Я сюда часов в 12 днЯ и остановилсЯ в гостинице, недалеко от
собора. ‚ вагоне менЯ укачало, продуло сквознЯками, и теперь Я сижу на
кровати, держусь за голову и жду tic. Ќадо бы сегоднЯ же поехать к знакомым
профессорам, да нет охоты и силы.
‚ходит коридорный лакей-старик и спрашивает, есть ли у менЯ постельное
белье. џ задерживаю его минут на пЯть и задаю ему несколько вопросов насчет
ѓнеккера, ради которого Я приехал сюда. ‹акей оказываетсЯ уроженцем
•арькова, знает этот город, как свои пЯть пальцев, но не помнит ни одного
такого дама, который носил бы фамилию ѓнеккера. ђасспрашиваю насчет имений
-- то же самое.
‚ коридоре часы бьют час, потом два, потом три... Џоследние месЯцы моей
жизни, пока Я жду смерти, кажутсЯ мне гораздо длиннее всей моей жизни. €
никогда раньше Я не умел так миритьсЯ с медленностию времени, как теперь.
Џрежде, бывало, когда ждешь на вокзале поезда или сидишь на экзамене,
четверть часа кажутсЯ вечностью, теперь же Я могу всю ночь сидеть неподвижно
на кровати и совершенно равнодушно думать о том, что завтра будет такаЯ, же
длиннаЯ, бесцветнаЯ ночь, и послезавтра...
‚ коридоре бьет пЯть часов, шесть, семь... ‘тановитсЯ темно.
‚ щеке тупаЯ боль -- это начинаетсЯ tic. —тобы занЯть себЯ мыслЯми, Я
становлюсь на прежнюю свою точку зрениЯ, когда не был равнодушен, и
спрашиваю: зачем Я, знаменитый человек, тайный советник, сижу в этом
маленьком нумере, на этой кровати с чужим, серым одеЯлом? ‡ачем Я глЯжу на
этот дешевый жестЯной рукомойник и слушаю, как в коридоре
дребезжатдрЯнныечасы? ђазве это достойно моей славы и моего высокого
положениЯ среди людей? € на эти вопросы Я отвечаю себе усмешкой. ‘мешна мне
моЯ наивность, с какою Я когда-то в молодости преувеличивал значение
известности и того исключительного положениЯ, каким будто бы пользуютсЯ
знаменитости. џ извес-юн, мое имЯ произноситсЯ с благоговением, мой портрет
был и в "Ќиве", и во "‚семирной иллюстрации", свою биографию Я читал даже в
одном немецком журнале -- и что же из этого? ‘ижу Я один-одинешенек в чужом
городе, на чужой кровати, тру ладонью свою больную щеку... ‘емейные дрЯзги,
немилосердно кредитеров, грубость железнодорожной прислуги, неудобства
паспортной системы, дорогаЯ и нездороваЯ пища в буфетах, всеобщее невежество
и грубость в отношениЯх -- все это -- и многое другое, что было бы слишком
долго перечислЯть, касаетсЯ менЯ не менее, чем любого мещанина, известного
только своему переулку. ‚ чем же выражаетсЯ исключительность моего
положениЯ? „опустим, что Я знаменит тысЯчу раз, что Я герой, которым
гордитсЯ моЯ родина; во всех газетах пишут бюллетени о моей болезни, по
почте идут уже ко мне сочувственные адреса от товарищей, учеников и публики,
но все это не помешает мне умереть на чужой кровати, в тоске, в совершенном
одиночестве... ‚ этом, конечно, никто не виноват, но, грешный человек, не
люблю Я своего популЯрного имени. Њне кажетсЯ, как будто оно менЯ обмануло.
—асов в десЯть Я засыпаю и, несмотрЯ на tic, сплю крепко и спал бы
долго, если бы менЯ не разбудили. ‚ начале второго часа вдруг раздаетсЯ стук
в дверь.
-- Љто там?
-- ’елеграмма!
-- Њогли бы и завтра,-- сержусь Я, получаЯ от коридорного телеграмму.--
’еперь уж Я не усну в другой раз.
-- ‚иноват-с. “ вас огонь горит, Я думал, что вы не спите.
џ распечатываю телеграмму и прежде всего глЯжу на подпись: от жены. —то
ей нужно?
"‚чера ѓнеккер тайно обвенчалсЯ с ‹изой. ‚озвратись".
џ читаю эту телеграмму и пугаюсь ненадолго. Џугает менЯ не поступок
‹изы и ѓнеккера, а мое равнодушие, с каким Я встречаю известие об их
свадьбе. ѓоворЯт, что философы и истинные мудрецы равнодушны. Ќеправда,
равнодушие -- это паралич души, преждевременнаЯ смерть.
ЋпЯть ложусь Я в постель и начинаю придумывать, какими бы занЯть себЯ
мыслЯми. Ћ чем думать? ЉажетсЯ, все уж передумано и ничего нет такого, что
было бы теперь способно возбудить мою мысль.
Љогда рассветает, Я сижу в постели, обнЯв руками колена, и от нечего
делать стараюсь познать самого себЯ. "Џознай самого себЯ" -- прекрасный и
полезный совет, жаль только, что древние не догадались указать способ, как
пользоватьсЯ этим советом.
Љогда мне прежде приходила охота понЯть кого-нибудь или себЯ, то Я
принимал во внимание не поступки, в которых все условно, а желаниЯ. ‘кажи
мне, чего ты хочешь, и Я скажу, кто ты.
€ теперь Я экзаменую себЯ: чего Я хочу?
џ хочу, чтобы наши жены, дети, друзьЯ, ученики любили в нас не имЯ, не
фирму и не Ярлык, а обыкновенных людей. …ще что? џ хотел бы иметь помощников
и наследников. …ще что? •отел бы проснутьсЯ лет через сто и хоть одним
глазом взглЯнуть, что будет с наукой. •отел бы еще пожить лет десЯть...
„альше что?
Ђ дальше ничего. џ думаю, долго думаю и ничего не могу еще придумать. €
сколько бы Я ни думал и куда бы ни разбрасывались мои мысли, длЯ менЯ Ясно,
что в моих желаниЯх нет чего-то главного, чего-то очень важного. ‚ моем
пристрастии к науке, в моем желании жить, в этом сиденье на чужой кровати и
в стремлении познать самого себЯ, во всех мыслЯх, чувствах и понЯтиЯх, какие
Я составлЯю обо всем, нет чего-то общего, что свЯзывало бы все это в одно
целое. Љаждое чувство и каждаЯ мысль живут во мне особнЯком, и во всех моих
суждениЯх о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые
рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что
называетсЯ общей идеей, или богом живого человека.
Ђ коли нет этого, то, значит, нет и ничего.
Џри такой бедности достаточно было серьезного недуга, страха смерти,
влиЯниЯ обстоЯтельств и людей, чтобы все то, что Я прежде считал своим
мировоззрением и в чем видел смысл и радость своей жизни, перевернулось
вверх днами разлетелось в клочьЯ. Ќичего же поэтому нет удивительного, что
последние месЯцы своей жизни Я омрачил мыслЯми и чувствами, достойными раба
и варвара, что теперь Я равнодушен и не замечаю рассвета. Љогда в человеке
нет того, что выше и сильнее всех внешних влиЯний, то, право, достаточно длЯ
него хорошего насморка, чтобы потерЯть равновесие и начать видеть в каждой
птице сову, в каждом звуке слышать собачий вой. € весь его пессимизм или
оптимизм с его великими и малыми мыслЯми в это времЯ имеют значение только
симптома и больше ничего.
џ побежден. …сли так, то нечего же продолжать еще думать, нечего
разговаривать. Ѓуду сидеть и молча ждать, что будет.
“тром коридорный приносит мне чай и нумер местной газеты. Њашинально Я
прочитываю объЯвление на первой странице, передовую, выдержки из газет и
журналов, хронику... Њежду прочим в хронике Я нахожу такое известие: "‚чера
с курьерским поездом прибыл в •арьков наш известный ученый, заслуженный
профессор Ќиколай ‘тепанович такой-то и остановилсЯ в такой-то гостинице".
Ћчевидно, громкие имена создаютсЯ длЯ того, чтобы жить особнЯком,
помимо тех, кто их носит. ’еперь мое имЯ безмЯтежно гулЯет по •арькову;
месЯца через три оно, изображенное золотыми буквами на могильном памЯтнике,
будет блестеть, как самое солнце,-- и это в то времЯ, когда Я буду уж покрыт
махом...
‹егкий стук в дверь. Љому-то Я нужен.
-- Љто там? ‚ойдите!
„верь отворЯетсЯ, и Я, удивленный, делаю шаг назад и спешу запахнуть
полы своего халата. Џередо мной стоит ЉатЯ.
-- ‡дравствуйте,-- говорит она, тЯжело дыша от ходьбы по лестнице. --
Ќе ожидали? џ тоже... тоже сюда приехала.
Ћна садитсЯ и продолжает, заикаЯсь и не глЯдЯ на менЯ:
-- —то же вы не здороваетесь? џ тоже приехала... сегоднЯ... “знала, что
вы в этой гостинице, и пришла к вам.
-- Ћчень рад видеть тебЯ,-- говорю Я, пожимаЯ плечами,-- но Я
удивлен... ’ы точно с неба свалилась. ‡ачем ты здесь?
-- џ? ’ак... просто взЯла и приехала.
Њолчание. ‚друг она порывисто встает и идет ко мне.
-- Ќиколай ‘тепаныч! -- говорит она, бледнеЯ и сжимаЯ на груди руки.--
Ќиколай ‘тепаныч! џ не могу дольше так жить! Ќе могу! ђади истинного бога
скажите скорее, сию минуту: что мне делать? ѓоворите, что мне делать?
-- —то же Я могу сказать? -- недоумеваю Я.-- Ќичего Я не могу.
-- ѓоворите же, умолЯю вас! -- продолжает она, задыхаЯсь и дрожа всем
телом.-- ЉлЯнусь вам, что Я не могу дольше так жить! ‘ил моих нет!
Ћна падает на стул и начинает рыдать. Ћна закинула назад голову, ломает
руки, топочет ногами? шлЯпка ее свалилась с головы и болтаетсЯ на резинке,
прическа растрепалась.
-- Џомогите мне! Џомогите! -- умолЯет она.-- Ќе могу Я дольше!
Ћна достает из своей дорожной сумочки платок и вместе с ним вытаскивает
несколько писем, которые с ее колен падают на пол. џ подбираю их с полу и на
одном из них узнаю почерк Њихаила ”едоровича и нечаЯнно прочитываю кусочек
какого-то слова "страсти...".
-- Ќичего Я не могу сказать тебе, ЉатЯ,-- говорю Я.
-- Џомогите! -- рыдает она, хватаЯ менЯ за руку и целуЯ ее. -- ‚едь вы
мой отец, мой единственный друг! ‚едь вы умны, образованны, долго жили! ‚ы
были учителем! ѓоворите же: что мне делать?
-- Џо совести, ЉатЯ: не знаю...
џ растерЯлсЯ, сконфужен, тронут рыданиЯми и едва стою на ногах.
-- „авай, ЉатЯ, завтракать,-- говорю Я, натЯнуто улыбаЯсь. -- Ѓудет
плакать!
€ тотчас же Я прибавлЯю упавшим голосом:
-- ЊенЯ скоро не станет, ЉатЯ...
-- •оть одно слово, хоть одно слово! -- плачет она, протЯгиваЯ ко мне
руки.-- —то мне делать?
-- —удачка, право...-- бормочу Я.-- Ќе понимаю! ’акаЯ умница и вдруг --
на тебе! расплакалась...
Ќаступает молчание. ЉатЯ поправлЯет прическу, надевает шлЯпу, потом
комкает письма и сует их в сумочку -- и все это молча и не спеша. ‹ицо,
грудь и перчатки у нее мокры от слез, но выражение лица уже сухо, сурово...
џ глЯжу на нее, и мне стыдно, что Я счастливее ее. Ћтсутствие того, что
товарищи-философы называют общей идеей, Я заметил в себе только незадолго
перед смертью, на закате своих дней, а ведь душа этой беднЯжки не знала и не
будет знать приюта всю жизнь, всю жизнь!
-- „авай, ЉатЯ, завтракать,-- говорю Я.
-- Ќет, благодарю,-- отвечает она холодно.
…ще одна минута проходит в молчании.
-- Ќе нравитсЯ мне •арьков,-- говорю Я.-- ‘еро уж очень. Љакой-то серый
город.
-- „а, пожалуй... Ќекрасивый... џ ненадолго сюда... Њимоездом. ‘егоднЯ
же уеду.
-- Људа?
-- ‚ Љрым... то есть на Љавказ.
-- ’ак. Ќадолго?
-- Ќе знаю.
ЉатЯ встает и, холодно улыбнувшись, не глЯдЯ на ценЯ, протЯгивает мне
руку.
Њне хочетсЯ спросить: "‡начит, на похоронах у менЯ не будешь?" Ќо она
не глЯдит на менЯ, рука у нее холоднаЯ, словно чужаЯ. џ молча провожаю ее до
дверей... ‚от она вышла от менЯ, идет по длинному коридору, не оглЯдываЯсь.
Ћна знает, что Я глЯжу ей вслед, и, вероЯтно, на повороте оглЯнетсЯ.
Ќет, не оглЯнулась. —ерное платье в последний раз мелькнуло, затихли
шаги... Џрощай, мое сокровище!

Last-modified: Thu, 09 Jan 2003 08:30:08 GMT
Ћцените этот текст: