        Ђ.Џ.—ехов. ‘кучнаЯ историЯ

                    (€‡ ‡ЂЏ€‘ЋЉ ‘’ЂђЋѓЋ —…‹Ћ‚…ЉЂ)

     …сть в ђоссии заслуженный профессор Ќиколай ‘тепанович такой-то, тайный
советник и кавалер;  у него  так  много  русских и иностранных орденов,  что
когда ему приходитсЯ  надевать  их,  то студенты  величают  его иконостасом.
‡накомство  у  него  самое аристократическое, по крайней  мере за  последние
25-30 лет в ђоссии нет и не было такого знаменитого ученого, с которым он не
был  бы  коротко  знаком.  ’еперь  дружить  ему не с кем, но если говорить о
прошлом,  то длинный список его славных друзей заканчиваетсЯ такими именами,
как Џирогов, Љавелин и  поэт Ќекрасов, дарившие его самой искренней и теплой
дружбой. Ћн состоит членом всех русских и трех  заграничных университетов. €
прочее,  и  прочее.  ‚се  это и  многое, что  еще  можно  было  бы  сказать,
составлЯет то, что называетсЯ моим именем.
     ќто  мое  имЯ  популЯрно.  ‚  ђоссии оно  известно  каждому  грамотному
человеку,  а  за границею оно упоминаетсЯ  с кафедр  с прибавкою известный и
почтенный.  Џринадлежит  оно  к  числу тех немногих счастливых имен, бранить
которые  или упоминать их  всуе,  в публике и в печати  считаетсЯ  признаком
дурного тона. ’ак это  и  должно  быть. ‚едь  с  моим  именем  тесно свЯзано
понЯтие о человеке  знаменитом, богато одаренном и  несомненно  полезном.  џ
трудолюбив  и вынослив, как  верблюд,  а это  важно, и  талантлив, а это еще
важнее. Љ тому же, к слову сказать, Я воспитанный, скромный и честный малый.
Ќикогда  Я  не совал  своего  носа  в  литературу  и в  политику,  не  искал
популЯрности в  полемике  с  невеждами, не читал  речей ни  на обедах, ни на
могилах своих товарищей... ‚ообще на моем ученом имени нет ни одного пЯтна и
пожаловатьсЯ ему не на что. Ћно счастливо.
     ЌосЯщий это имЯ, то есть Я, изображаю из себЯ человека 62 лет, с  лысой
головой, с вставными  зубами и  с неизлечимым tic'ом.  Ќасколько блестЯще  и
красиво  мое  имЯ, настолько  тускл и безобразен Я сам. ѓолова и руки у менЯ
трЯсутсЯ от слабости; шеЯ, как у одной тургеневской героини, похожа на ручку
контрабаса, грудь впалаЯ, спина узкаЯ. Љогда Я говорю или  читаю, рот у менЯ
кривитсЯ  в сторону;  когда  улыбаюсь  --  все  лицо  покрываетсЯ  старчески
мертвенными морщинами. Ќичего нет внушительного в моей жалкой фигуре; только
разве  когда бываю Я  болен tic ом,  у  менЯ  поЯвлЯетсЯ  какое-то особенное
выражение,  которое  у всЯкого,  при  взглЯде на менЯ, должно быть, вызывает
суровую внушительную мысль: "Џо-видимому, этот человек скоро умрет".
     —итаю  Я  по-прежнему не худо; как и прежде, Я могу удерживать внимание
слушателей  в  продолжение  двух   часов.  ЊоЯ  страстность,  литературность
изложениЯ и юмор  делают почти незаметными недостатки моего  голоса, а  он у
менЯ сух, резок и певуч,  как  у ханжи.  Џишу же Я  дурно. ’от кусочек моего
мозга, который заведует писательскою способностью, отказалсЯ служить. ЏамЯть
моЯ ослабела, в  мыслЯх недостаточно последовательности,  и, когда Я излагаю
их на бумаге, мне всЯкий раз  кажетсЯ, что Я утерЯл чутье к  их органической
свЯзи, конструкциЯ  однообразна, фраза скудна и робка.  —асто пишу  Я не то,
что  хочу;  когда пишу  конец, не помню начала. —асто Я забываю обыкновенные
слова,  и  всегда  мне  приходитсЯ тратить много  энергии, чтобы  избегать в
письме  лишних фраз  и ненужных  вводных предложений  --  то  и другое  Ясно
свидетельствует об упадке умственной деЯтельности. € замечательно, чем проще
письмо, тем  мучительнее мое  напрЯжение. ‡а научной статьей Я чувствую себЯ
гораздо  свободнее и умнее, чем  за поздравительным  письмом  или  докладной
запиской. …ще одно:  писать  по-немецки или английски  длЯ  менЯ легче,  чем
по-русски.
     —то касаетсЯ  моего теперешнего образа  жизни, то прежде всего Я должен
отметить  бессонницу,  которою  страдаю  в  последнее  времЯ. …сли  бы  менЯ
спросили:   что  составлЯет  теперь   главную   и   основную  черту   твоего
существованиЯ? џ ответил  бы: бессонница. Љак и прежде, по привычке, ровно в
полночь Я раздеваюсь и ложусь в постель. ‡асыпаю Я скоро, но во  втором часу
просыпаюсь,  и  с  таким  чувством,  как будто  совсем  не спал.  ЏриходитсЯ
вставать  с постели и зажигать  лампу. —ас или два Я хожу из  угла в угол по
комнате и рассматриваю давно знакомые картины  и фотографии. Љогда надоедает
ходить,  сажусь  за свой  стол. ‘ижу  Я неподвижно,  ни о  чем не думаЯ и не
чувствуЯ никаких желаний;  если передо  мной  лежит книга,  то  машинально Я
придвигаю ее к себе и читаю без всЯкого интереса. ’ак, недавно в одну ночь Я
прочел машинально целый роман под странным названием: "Ћ чем пела ласточка".
€ли же Я,  чтобы занЯть свое внимание, заставлЯю себЯ считать до тысЯчи, или
воображаю лицо кого-нибудь из товарищей и начинаю вспоминать: в каком году и
при  каких  обстоЯтельствах  он  поступил на службу?  ‹юблю прислушиватьсЯ к
звукам. ’о за  две комнаты  от менЯ быстро проговорит что-нибудь в бреду моЯ
дочь ‹иза, то жена пройдет через залу со свечой и непременно  уронит коробку
со спичками, то скрипнет рассыхающийсЯ шкап или неожиданно загудит горелка в
лампе -- и все эти звуки почему-то волнуют менЯ.
     Ќе спать ночью -- значит,  каждую минуту сознавать себЯ ненормальным, а
потому Я с нетерпением жду утра и днЯ, когда Я имею право не спать. Џроходит
много томительного времени, прежде чем  на  дворе  закричит петух.  ќто  мой
первый благовеститель.  Љак только  он  прокричит, Я уже знаю, что через час
внизу  проснетсЯ  швейцар  и,  сердито  кашлЯЯ,  пойдет  зачем-то  вверх  по
лестнице. Ђ потом за окнами начнет мало-помалу  бледнеть  воздух, раздадутсЯ
на улице голоса...
     „ень  начинаетсЯ  у менЯ  приходом жены.  Ћна входит  ко  мне  в  юбке,
непричесаннаЯ, но уже  умытаЯ, пахнущаЯ  цветочным  одеколоном,  и  с  таким
видом, как будто вошла нечаЯнно, и всЯкий раз говорит одно и то же:
     -- €звини, Я на минутку... ’ы опЯть не спал?
     ‡атем она  тушит  лампу, садитсЯ около стола и  начинает говорить. џ не
пророк, но  заранее  знаю,  о чем  будет  речь. Љаждое  утро одно  и  то же.
Ћбыкновенно,  после  тревожных   расспросов  о  моем  здоровье,   она  вдруг
вспоминает о нашем  сыне офицере, служащем в ‚аршаве. Џосле двадцатого числа
каждого месЯца мы высылаем ему по 50 рублей  -- это главным образом и служит
темою длЯ нашего разговора.
     -- Љонечно, это нам  тЯжело,-- вздыхает жена,-- но пока он окончательно
не  стал  на  ноги,  мы  обЯзаны  помогать  ему. Њальчик на  чужой  стороне,
жалованье маленькое...  ‚прочем, если хочешь, в будущем месЯце мы пошлЈм ему
не пЯтьдесЯт, а сорок. Љак ты думаешь?
     …жедневный  опыт мог бы убедить жену, что расходы не  становЯтсЯ меньше
оттого,  что  мы  часто говорим о  них, но  жена моЯ  не  признает  опыта  и
аккуратно  каждое утро рассказывает  и  о нашем офицере,  и о том, что хлеб,
славу  богу,  стал  дешевле, а сахар подорожал на  две копейки -- и все  это
таким тоном, как будто сообщает мне новость.
     џ  слушаю, машинально поддакиваю и, вероЯтно, оттого, что не спал ночь,
странные, ненужные мысли овладевают мной. џ смотрю на свою жену и удивлЯюсь,
как  ребЈнок.  ‚ недоумении  Я  спрашиваю  себЯ: неужели  эта стараЯ,  очень
полнаЯ, неуклюжаЯ женщина, с тупым выражением мелочной заботы и страха перед
куском хлеба, со взглЯдом, отуманенным постоЯнными мыслЯми о долгах и нужде,
умеющаЯ говорить  только о расходах и улыбатьсЯ только дешевизне  -- неужели
эта  женщина была  когда-то  той самой  тоненькой ‚арею,  которую Я страстно
полюбил  за хороший,  Ясный  ум,  за  чистую  душу,  красоту и,  как  Ћтелло
„ездемону,  за "состраданье" к  моей  науке? Ќеужели это та  самаЯ жена  моЯ
‚арЯ, котораЯ когда-то родила мне сына?
     џ напрЯженно всматриваюсь  в лицо сырой, неуклюжей старухи,  ищу  в ней
свою ‚арю, но от прошлого у ней уцелел только страх  за мое здоровье, да еще
манера мое  жалованье называть нашим жалованьем, мою шапку  -- нашей шапкой.
Њне  больно смотреть на нее, и чтобы утешить ее хоть немного, Я  позволЯю ей
говорить что угодно, и даже молчу, когда она несправедливо судит о людЯх или
журит менЯ за то, что Я не занимаюсь практикой и не издаю учебников.
     ЉончаетсЯ  наш разговор всегда одинаково. †ена  вдруг вспоминает, что Я
еще не пил чаю, и пугаетсЯ.
     -- —то ж  это  Я сижу? -- говорит она,  поднимаЯсь. -- ‘амовар давно на
столе, а Я тут болтаю. ЉакаЯ Я стала беспамЯтнаЯ, господи!
     Ћна быстро идет и останавливаетсЯ у двери, чтобы сказать:
     -- Њы …гору должны за пЯть месЯцев. ’ы это знаешь? Ќе следует запускать
жалованьЯ  прислуге,  сколько раз  говорила!  Ћтдать за месЯц  десЯть рублей
гораздо легче, чем за пЯть месЯцев -- пЯтьдесЯт!
     ‚ыйдЯ за дверь, она опЯть останавливаетсЯ и говорит:
     -- Ќикого  мне  так не жаль, как  нашу  бедную ‹изу.  “читсЯ  девочка в
консерватории,  постоЯнно в хорошем обществе, а  одета бог  знает как. ’акаЯ
шубка, что на  улицу стыдно  показатьсЯ. Ѓудь  она чьЯ-нибудь другаЯ, это бы
еще ничего,  но  ведь все  знают, что  ее отец знаменитый профессор,  тайный
советник!
     €,  попрекнув  менЯ  моим  именем  и  чином,  она  наконец  уходит. ’ак
начинаетсЯ мой день. ЏродолжаетсЯ он не лучше.
     Љогда Я пью чай, ко мне входит моЯ ‹иза, в шубке, в шапочке и с нотами,
уже совсем  готоваЯ, что.бы идти  в консерваторию. …й 22  года.  Ќа вид  она
моложе,  хороша  собой и  немножко похожа на мою жену в молодости. Ћна нежно
целует менЯ в висок и в руку и говорит:
     -- ‡дравствуй, папочка. ’ы здоров?
     ‚ детстве она очень любила мороженое, и мне часто приходилось водить ее
в кондитерскую. Њороженое  длЯ нее  было мерилом всего прекрасного.  …сли ей
хотелось похвалить менЯ, то она говорила:"’ы, папа, сливочный". Ћдин пальчик
называлсЯ  у  нее  фисташковым,  другой сливочным,  третий малиновым и  т.д.
Ћбыкновенно, когда по утрам она приходила ко мне здороватьсЯ,  Я  сажал ее к
себе на колени и, целуЯ ее пальчики, приговаривал:
     -- Cливочный... фисташковый... лимонный...
     €  теперь,  по   старой  памЯти,  Я  целую   пальцы   ‹изы  и  бормочу:
"фисташковый... сливочный...лимонный...", но выходит у менЯ совсем  не то. џ
холоден,  как мороженое, и мне  стыдно. Љогда входит ко мне дочь  и касаетсЯ
губами моего виска, Я вздрагиваю, точно в висок жалит менЯ пчела, напрЯженно
улыбаюсь и отворачиваю  свое лицо. ‘  тех пор, как  Я страдаю бессонницей, в
моем  мозгу  гвоздем  сидит  вопрос:  дочь  моЯ часто видит, как Я,  старик,
знаменитый человек, мучительно краснею оттого, что  должен лакею; она видит,
как часто забота о мелких  долгах заставлЯет менЯ бросать работу и  по целым
часам  ходить из угла в  угол и  думать, но отчего же она ни  разу тайком от
матери  не  пришла  ко  мне  и не шепнула:  "Ћтец, вот  мои  часы, браслеты,
сережки, платьЯ... ‡аложи все это, тебе нужны деньги..."? Ћтчего она,  видЯ,
как Я  и мать, поддавшись ложному  чувству, стараемсЯ скрыть  от  людей свою
бедность,  отчего  она  не  откажетсЯ  от  дорогого  удовольствиЯ заниматьсЯ
музыкой? џ бы не принЯл ни часов, ни браслетов, ни  жертв, храни менЯ бог,--
мне не это нужно.
     Љстати  вспоминаю Я и про своего сына,  варшавского офицера. ќто умный,
честный и трезвый человек.  Ќо мне мало этого. џ думаю,  если  бы у менЯ был
отец старик и если бы Я знал, что  у него бывают минуты, когда  он  стыдитсЯ
своей бедности, то  офицерское место Я отдал  бы  кому-нибудь другому, а сам
нанЯлсЯ бы в работники. Џодобные мысли о детЯх отравлЯют менЯ. Љ чему они  ?
’аить в себе злое чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои,
может только узкий или озлобленный человек. Ќо довольно об этом.
     ‚ без четверти десЯть нужно идти к моим милым  мальчикам читать лекцию.
Ћдеваюсь и иду по дороге, котораЯ знакома мне уже 30 лет  и имеет  длЯ  менЯ
свою историю. ‚от большой серый дом с  аптекой; тут когда-то стоЯл маленький
домик, а в нем была портернаЯ; в этой портерной Я обдумывал свою диссертацию
и  написал  первое  любовное письмо к  ‚аре.  Џисал карандашом, на  листе  с
заголовком  "Historia morbi". ‚от бакалейнаЯ лавочка;  когда-то хозЯйничал в
ней  жидок, продававший мне в  долг  папиросы, потом толстаЯ баба,  любившаЯ
студентов за то, что "у каждого из них мать есть", теперь сидит рыжий купец,
очень равнодушный  человек,  пьющий чай из медного  чайника. Ђ  вот мрачные,
давно не ремонтированные университетские ворота; скучающий дворник в тулупе,
метла,  кучи  снега... Ќа  свежего  мальчика,  приехавшего  из  провинции  и
воображающего, что храм  науки  в самом  деле  храм, такие  ворота  не могут
произвести здорового  впечатлениЯ. ‚ообще ветхость университетских построек,
мрачность коридоров, копоть  стен, недостаток  света,  унылый  вид ступеней,
вешалок и скамей в  истории русского пессимизма занимают одно из первых мест
на рЯду причин  предрасполагающих...  ‚от и  наш сад.  ‘ тех пор, как Я  был
студентом,  он, кажетсЯ, не стал ни лучше, ни хуже. џ его не  люблю. Ѓыло бы
гораздо умнее, если  бы  вместо  чахоточных  лип,  желтой  акации и  редкой,
стриженой сирени росли тут высокие сосны и хорошие дубы. ‘тудент, настроение
которого  в  большинстве создаетсЯ обстановкой, на каждом шагу, там,  где он
учитсЯ, должен видеть перед собою только высокое, сильное и изЯщное... •рани
его бог от тощих деревьев, разбитых окон, серых стен и дверей, обитых рваной
клеенкой.
     Љогда подхожу и к  своему крыльцу, дверь распахиваетсЯ и менЯ встречает
мой старый сослуживец, сверстник и  тезка швейцар Ќиколай. ‚пустив менЯ,  он
крЯкает и говорит:
     -- Њороз, ваше превосходительство!
     €ли же, если моЯ шуба мокраЯ, то:
     -- „ождик, ваше превосходительство!
     ‡атем  он  бежит впереди менЯ  и  отворЯет  на  моем пути все двери.  ‚
кабинете он бережно снимает с менЯ шубу и  в это времЯ успевает сообщить мне
какую-нибудь университетскую новость. ЃлагодарЯ  короткому знакомству, какое
существует между всеми университетскими швейцарами и сторожами, ему известно
все,  что  происходит  на  четырех  факультетах,  в канцелЯрии,  в  кабинете
ректора,  в библиотеке. —его только  он  не знает?  Љогда у  нас злобою  днЯ
бывает,  например,  отставка  ректора  или  декана,  то  Я  слышу,  как  он,
разговариваЯ с  молодыми сторожами, называет кандидатов  и  тут же поЯснЯет,
что такого-то не утвердит министр,  такой-то сам откажетсЯ,  потом вдаетсЯ в
фантастические подробности  о  каких-то  таинственных  бумагах, полученных в
канцелЯрии, о секретном  разговоре,  бывшем Якобы у министра с попечителем и
т. п. …сли исключить эти подробности, то в общем он почти всегда оказываетсЯ
правым. •арактеристики, делаемые им каждому  из  кандидатов, своеобразны, но
тоже  верны. …сли вам  нужно узнать, в каком  году кто защищал  диссертацию,
поступил на службу, вышел в отставку или умер, то призовите к себе на помощь
громадную памЯть  этого солдата, и  он  не только назовет  вам год,  месЯц и
число, но и сообщит также подробности, которыми сопровождалось то или другое
обстоЯтельство. ’ак помнить может только тот, кто любит.
     Ћн     хранитель      университетских      преданий.      Ћт      своих
предшественников-швейцаров  он   получил   в  наследство  много   легенд  из
университетской  жизни,  прибавил к  этому  богатству  много  своего  добра,
добытого за времЯ службы, и если хотите, то он расскажет вам много длинных и
коротких  историй. Ћн может рассказать  о  необыкновенных  мудрецах, знавших
все,  о замечательных  тружениках, не  спавших по  неделЯм, о многочисленных
мучениках и жертвах науки;  добро торжествует у него над злом, слабый всегда
побеждает сильного, мудрый глупого, скромный гордого, молодой старого... Ќет
надобности  принимать  все  эти  легенды и  небылицы  за  чистую монету,  но
процедите  их,  и у вас на  фильтре останетсЯ  то, что  нужно:  наши хорошие
традиции и имена истинных героев, признанных всеми.
     ‚ нашем обществе все сведениЯ о  мире ученых исчерпываютсЯ анекдотами о
необыкновенной  рассеЯнности  старых  профессоров и  двумЯ-тремЯ  остротами,
которые  приписываютсЯ  то  ѓруберу, то  мне, то Ѓабухину. „лЯ образованного
общества этого мало. …сли бы  оно любило науку, ученых  и студентов так, как
Ќиколай,  то его литература  давно  бы уже имела  целые  эпопеи, сказаниЯ  и
житиЯ, каких, к сожалению, она не имеет теперь.
     ‘ообщив мне новость, Ќиколай придает своему лицу строгое выражение, и у
нас начинаетсЯ деловой разговор. …сли бы в это времЯ кто-нибудь  посторонний
послушал, как Ќиколай  свободно обращаетсЯ с терминологией, то, пожалуй, мог
бы подумать, что это ученый, замаскированный солдатом. Љстати сказать, толки
об учености университетских сторожей  сильно  преувеличены. Џравда,  Ќиколай
знает  больше   сотни  латинских  названий,  умеет  собрать  скелет,  иногда
приготовить  препарат,  рассмешить  студентов  какой-нибудь  длинной  ученой
цитатой,  но,  например,  незамысловатаЯ  теориЯ кровообращениЯ  длЯ  него и
теперь так же темна, как 20 лет назад.
     ‡а столом в кабинете, низко нагнувшись над книгой или препаратом, сидит
мой  прозектор  Џетр  €гнатьевич,  трудолюбивый,  скромный,  но  бесталанный
человек,  лет 35, уже  плешивый и с большим животом. ђаботает  он от утра до
ночи,  читает массу, отлично помнит все прочитанное -- и в этом отношении он
не человек, а золото, в остальном  же прочем -- это  ломовой  конь, или, как
иначе говорЯт,  ученый тупица. •арактерные  черты ломового конЯ,  отличающие
его от таланта, таковы: кругозор его тесен и резко ограничен специальностью;
вне своей специальности он  наивен, как ребЈнок.  ЏомнитсЯ, как-то  утром  Я
вошел в кабинет и сказал:
     -- Џредставьте, какое несчастье! ѓоворЯт, ‘кобелев умер.
     Ќиколай перекрестилсЯ, а Џетр €гнатьевич обернулсЯ ко мне и спросил:
     -- Љакой это ‘кобелев?
     ‚  другой раз  --  это  было несколько  раньше  -- Я  объЯвил, что умер
профессор Џеров. Њилейший Џетр €гнатьевич спросил:
     -- Ђ что он читал?
     ЉажетсЯ, запой у  него  под  самым ухом Џатти, напади на ђоссию полчища
китайцев,  случись  землетрЯсение, он  не  пошевельнетсЯ ни  одним членом  и
преспокойно  будет  смотреть  прищуренным  глазом  в свой  микроскоп.  Ћдним
словом,  до ѓекубы ему нет никакого дела. џ бы дорого дал, чтобы посмотреть,
как этот сухарь спит со своей женой.
     „ругаЯ  черта: фанатическаЯ  вера  в  непогрешимость  науки  и  главным
образом всего  того,  что  пишут немцы.  Ћн  уверен  в  самом  себе, в своих
препаратах,  знает  цель  жизни   и  совершенно  незнаком  с   сомнениЯми  и
разочарованиЯми, от которых седеют таланты. ђабское поклонение авторитетам и
отсутствие потребности самостоЯтельно  мыслить. ђазубедить его в  чем-нибудь
трудно, спорить с ним невозможно. €звольте-ка поспорить с человеком, который
глубоко убежден,  что  самаЯ лучшаЯ наука --  медицина, самые лучшие люди --
врачи,  самые  лучшие традиции  -- медицинские.  Ћт  недоброго  медицинского
прошлого уцелела только одна традициЯ -- белый галстук, который носЯт теперь
доктора; длЯ  ученого же и вообще образованного  человека могут существовать
только традиции общеуниверситетские, без всЯкого делениЯ их  на медицинские,
юридические и т.п.,  но Џетру €гнатьевичу  трудно  согласитьсЯ  с этим, и он
готов спорить с вами до страшного суда.
     Ѓудущность его представлЯетсЯ мне Ясно. ‡а всю свою жизнь он приготовит
несколько  сотен  препаратов  необыкновенной  чистоты,  напишет много сухих,
очень  приличных рефератов,  сделает с десЯток  добросовестных переводов, но
пороха  не выдумает. „лЯ  пороха  нужны  фантазиЯ, изобретательность, умение
угадывать, а у Џетра €гнатьевича нет ничего подобного. Љороче говорЯ, это не
хозЯин в науке, а работник.
     џ,  Џетр  €гнатьевич  и Ќиколай говорим вполголоса. Ќам немножко  не по
себе. —увствуешь что-то особенное, когда за дверью морем гудит аудиториЯ. ‡а
30 лет Я не привык к этому чувству  и  испытываю  его  каждое утро. џ нервно
застегиваю  сюртук,  задаю Ќиколаю лишние вопросы, сержусь... Џохоже  на то,
как будто Я  трушу,  но это  не  трусость,  а что-то  другое,  чего  Я не  в
состоЯнии ни назвать, ни описать.
     Ѓез всЯкой надобности Я смотрю на часы и говорю:
     -- —то ж? Ќадо идти.
     € мы шествуем в таком порЯдке: впереди идет Ќиколай с препаратами или с
атласами, за ним  Я,  а за  мною,  скромно поникнув  головою, шагает ломовой
конь; или же, если нужно,  впереди  на носилках  несут  труп, за трупом идет
Ќиколай и  т. д.  Џри моем поЯвлении студенты встают, потом садЯтсЯ,  и  шум
морЯ внезапно стихает. Ќаступает штиль.
     џ знаю, о чем буду читать,  но не знаю, как буду читать, с чего начну и
чем кончу. ‚ голове нет ни одной готовой фразы. Ќо стоит мне только оглЯдеть
аудиторию (она построена  у менЯ  амфитеатром) и произнести стереотипное  "в
прошлой лекции мы остановились на...", как фразы длинной  вереницей вылетают
из  моей души  и  --  пошла  писать губерниЯ!  ѓоворю Я  неудержимо  быстро,
страстно и, кажетсЯ, нет той  силы,  котораЯ  могла бы прервать течение моей
речи. —тобы  читать  хорошо,  то  есть  нескучно и с пользой длЯ слушателей,
нужно, кроме таланта, иметь еще сноровку и  опыт, нужно обладать самым Ясным
представлением о  своих силах, о тех,  кому читаешь, и о том, что составлЯет
предмет  твоей речи. Љроме  того, надо быть  человеком себе на  уме, следить
зорко и ни на одну секунду не терЯть полЯ зрениЯ.
     •ороший  дирижер,  передаваЯ мысль композитора,  делает  сразу двадцать
дел: читает партитуру, машет палочкой,  следит  за певцом, делает движение в
сторону то барабана, то валторны и проч. ’о же самое и Я, когда читаю. Џредо
мною полтораста лиц, не похожих одно на другое, и триста  глаз, глЯдЯщих мне
прЯмо в  лицо. –ель моЯ --  победить  эту многоголовую гидру.  …сли Я каждую
минуту, пока читаю,  имею Ясное представление о степени ее вниманиЯ и о силе
разумениЯ,  то она в моей власти. „ругой мой противник сидит  во  мне самом.
ќто -- бесконечное  разнообразие форм, Явлений  и  законов  и  множество ими
обусловленных  своих  и чужих мыслей. Љаждую минуту  Я должен иметь ловкость
выхватывать  из этого громадного материала  самое важное и  нужное и  так же
быстро, как течет моЯ речь, облекать  свою мысль в такую форму, котораЯ была
бы доступна разумению  гидры и возбуждала бы  ее внимание, причем надо зорко
следить, чтобы мысли передавались  не  по мере  их накоплениЯ, а в известном
порЯдке,  необходимом  длЯ  правильной  компоновки  картины,  какую  Я  хочу
нарисовать. „алее  Я  стараюсь, чтобы речь моЯ была литературна, определениЯ
кратки и  точны, фраза  возможно проста и красива. Љаждую  минуту  Я  должен
осаживать себЯ и помнить, что в моем распорЯжении имеютсЯ только час и сорок
минут.  Ћдним  словом,  работы  немало. ‚  одно  и  то  же  времЯ приходитсЯ
изображать из  себЯ  и ученого,  и педагога, и оратора, и  плохо  дело, если
оратор победит в вас педагога и ученого, или наоборот.
     —итаешь  четверть,  полчаса  и  вот  замечаешь,  что  студенты начинают
поглЯдывать  на потолок,  на Џетра  €гнатьевича, один  полезет  за  платком,
другой  сЯдет  поудобнее, третий улыбнетсЯ своим мыслЯм...  ќто  значит, что
внимание утомлено. Ќужно принЯть  меры. ЏользуЯсь первым  удобным случаем, Я
говорю  какой-нибудь каламбур. ‚се полтораста лиц  широко  улыбаютсЯ,  глаза
весело  блестЯт, слышитсЯ ненадолго  гул  морЯ... џ  тоже  смеюсь.  ‚нимание
освежилось, и Я могу продолжать.
     Ќикакой спорт,  никакие развлечениЯ и игры  никогда не  доставлЯли  мне
такого  наслаждениЯ,  как  чтение  лекций.  ’олько  на  лекции  Я  мог  весь
отдаватьсЯ  страсти  и  понимал,  что  вдохновение  не  выдумка   поэтов,  а
существует  на  самом деле. €  Я думаю. ѓеркулес после самого пикантного  из
своих подвигов не чувствовал такого сладостного изнеможениЯ, какое переживал
Я всЯкий раз после лекций.
     ќто  было прежде. ’еперь же на лекциЯх Я испытываю одно только мучение.
Ќе  проходит и  получаса, как  Я начинаю чувствовать непобедимую слабость  в
ногах и в плечах; сажусь в кресло, но сидЯ читать Я не  привык; через минуту
поднимаюсь, продолжаю стоЯ, потом опЯть сажусь. ‚о рту сохнет, голос сипнет,
голова кружитсЯ...  —тобы скрыть  от слушателей свое состоЯние, Я то и  дело
пью воду, кашлЯю, часто сморкаюсь, точно мне мешает насморк, говорю невпопад
каламбуры и в  конце концов объЯвлЯю перерыв раньше, чем следует. Ќо главным
образом мне стыдно.
     Њои совесть  и ум говорЯт мне, что  самое  лучшее, что Я  мог бы теперь
сделать,--  это  прочесть мальчикам прощальную  лекцию, сказать им последнее
слово,  благословить  их и уступить  свое место человеку,  который  моложе и
сильнее менЯ. Ќо пусть судит  менЯ бог, у менЯ не хватает мужества поступить
по совести.
     Љ несчастию,  Я  не философ  и  не богослов. Њне отлично  известно, что
проживу Я еще не больше  полугода; казалось бы, теперь менЯ должны бы больше
всего  занимать  вопросы о загробных  потемках и  о  тех  видениЯх,  которые
посетЯт  мой  могильный  сон.  Ќо  почему-то душа моЯ не  хочет  знать  этих
вопросов, хотЯ  ум и  сознает  всю  их важность. Љак  20-30 лет назад, так и
теперь, перед смертию, менЯ интересует одна только наука. €спускаЯ последний
вздох, Я все-таки буду верить, что наука -- самое важное, самое прекрасное и
нужное в  жизни  человека,  что  она всегда была и будет  высшим проЯвлением
любви и что только ею одною человек  победит природу  и себЯ. ‚ера эта, быть
может,  наивна и несправедлива в своем основании, но  Я не виноват, что верю
так, а не иначе; победить же в себе этой веры Я не могу.
     Ќо не в этом  дело.  џ только  прошу снизойти к моей слабости и понЯть,
что оторвать от кафедры и учеников  человека, которого судьбы костного мозга
интересуют больше, чем  конечнаЯ цель мирозданиЯ,  равносильно тому, если бы
его взЯли да и заколотили в гроб, не дожидаЯсь, пока он умрет.
     Ћт бессонницы и вследствие напрЯженной борьбы с возрастающею  слабостью
со  мной  происходит нечто странное. ‘реди  лекции к  горлу вдруг подступают
слезы, начинают чесатьсЯ глаза, и Я чувствую страстное, истерическое желание
протЯнуть вперед руки и громко пожаловатьсЯ. Њне  хочетсЯ прокричать громким
голосом, что  менЯ,  знаменитого  человека,  судьба  приговорила к  смертной
казни, что через  каких-нибудь полгода здесь в аудитории  будет  хозЯйничать
уже другой. џ хочу прокричать,  что Я отравлен; новые мысли, каких не знал Я
раньше, отравили  последние дни моей жизни и продолжают жалить мой мозг, как
москиты.  € в это времЯ мое положение представлЯетсЯ таким ужасным, что  мне
хочетсЯ, чтобы все мои слушатели ужаснулись, вскочили с  мест и в паническом
страхе, с отчаЯнным криком бросились к выходу.
     Ќе легко переживать такие минуты.
     Џосле лекции Я  сижу у себЯ дома и работаю. —итаю журналы,  диссертации
или  готовлюсь  к  следующей  лекции,  иногда  пишу  что-нибудь.  ђаботаю  с
перерывами, так как приходитсЯ принимать посетителей.
     ‘лышитсЯ звонок. ќто товарищ пришел поговорить о деле. Ћн входит ко мне
со шлЯпой, с палкой и, протЯгиваЯ ко мне ту и другую, говорит:
     -- џ на минуту, на минуту! ‘идите, collega! ’олько два слова!
     Џервым делом мы стараемсЯ показать друг другу, что мы оба необыкновенно
вежливы и  очень  рады видеть друг друга.  џ  усаживаю  его  в кресло,  а он
усаживает менЯ; при  этом мы  осторожно  поглаживаем  друг друга по  талиЯм,
касаемсЯ пуговиц, и похоже на то, как будто мы ощупываем друг друга и боимсЯ
обжечьсЯ.  Ћба  смеемсЯ,   хотЯ  не   говорим  ничего   смешного.  “севшись,
наклонЯемсЯ  друг к другу  головами  и начинаем говорить вполголоса.  Љак бы
сердечно мы ни были расположены друг к другу, мы не можем, чтобы не золотить
нашей речи всЯкой китайщиной, вроде: "вы изволили справедливо заметить", или
"как Я уже имел честь вам сказать", не можем, чтобы не хохотать, если кто из
нас сострит,  хотЯ бы неудачно. Љончив говорить о  деле,  товарищ  порывисто
встает и, помахиваЯ шлЯпой в сторону  моей работы, начинает прощатьсЯ. ЋпЯть
щупаем  друг  друга  и смеемсЯ. Џровожаю до  передней; тут  помогаю товарищу
надеть  шубу, но он всЯчески уклонЯетсЯ  от этой высокой чести. ‡атем, когда
…гор отворЯет дверь, товарищ уверЯет менЯ, что Я простужусь,  а Я делаю вид,
что готов идти за ним даже на улицу. € когда, наконец,  Я возвращаюсь к себе
в кабинет, лицо мое все еще продолжает улыбатьсЯ, должно быть, по инерции.
     Ќемного  погодЯ,  другой  звонок.   Љто-то  входит  в  переднюю,  долго
раздеваетсЯ  и кашлЯет.  …гор  докладывает,  что пришел студент.  џ  говорю:
проси.  —ерез минуту входит ко мне молодой человек приЯтной  наружности. ‚от
уж год, как мы  с ним  находимсЯ  в натЯнутых  отношениЯх:  он отвратительно
отвечает мне  на экзаменах, а Я ставлю ему  единицы. ’аких молодцов, которых
Я, выражаЯсь на  студенческом  Языке,  гонЯю или проваливаю, у менЯ ежегодно
набираетсЯ  человек семь.  ’е  из  них,  которые не выдерживают экзамена  по
неспособности  или по  болезни, обыкновенно несут свой крест  терпеливо и не
торгуютсЯ со  мной; торгуютсЯ же и ходЯт  ко мне на дом  только  сангвиники,
широкие  натуры, которым  проволочка  на экзаменах портит  аппетит  и мешает
аккуратно посещать оперу. Џервым Я мирволю, а вторых гонЯю по целому году.
     -- ‘адитесь,-- говорю Я гостю. -- —то скажете?
     -- €звините, профессор, за беспокойство...-- начинает он, заикаЯсь и не
глЯдЯ мне в лицо.--  џ бы не посмел беспокоить вас, если бы не... џ держал у
вас экзамен уже пЯть раз и... и срезалсЯ. Џрошу вас, будьте добры, поставьте
мне удовлетворительно, потому что...
     Ђргумент, который  все лентЯи приводЯт в свою пользу, всегда один и тот
же: они прекрасно выдержали по всем  предметам и срезались только на моем, и
это тем более удивительно, что по моему предмету они занимались всегда очень
усердно  и  знают  его  прекрасно;  срезались  же  они  благодарЯ  какому-то
непонЯтному недоразумению.
     --   €звините,   мой   друг,--   говорю   Я  гостю,--   поставить   вам
удовлетворительно Я не могу. Џодите еще  почитайте лекции и приходите. ’огда
увидим.
     --
     Џауза. Њне приходит охота  немножко помучить студента за то, что пиво и
оперу он любит больше, чем науку, и Я говорю со вздохом:
     -- Џо-моему, самое лучшее,  что вы можете теперь сделать, это -- совсем
оставить медицинский  факультет.  …сли при ваших  способностЯх вам никак  не
удаетсЯ выдержать экзамена, то, очевидно, у вас нет ни желаниЯ, ни призваниЯ
быть врачом.
     ‹ицо сангвиника вытЯгиваетсЯ.
     -- Џростите,  профессор,--  усмехаетсЯ  он,--  но это  было  бы  с моей
стороны по меньшей мере странно. ЏроучитьсЯ пЯть лет и вдруг... уйти!
     --  Ќу,  да!  ‹учше  потерЯть  даром  пЯть  лет,  чем  потом  всю жизнь
заниматьсЯ делом, которого не любишь.
     Ќо тотчас же мне становитсЯ жаль его, и Я спешу сказать:
     -- ‚прочем, как знаете. €так, почитайте еще немножко и приходите.
     -- Љогда? -- глухо спрашивает лентЯй.
     -- Љогда хотите. •оть завтра.
     € в его добрых  глазах  Я читаю: "Џрийти-то можно, но ведь ты, скотина,
опЯть менЯ прогонишь!"
     --  Љонечно,--  говорю Я,--  вы не  станете ученее оттого, что будете у
менЯ экзаменоватьсЯ еще пЯтнадцать раз, но это  воспитает в  вас характер. €
на том спасибо.
     Ќаступает молчание. џ поднимаюсь и  жду, когда уйдЈт гость, а он стоит,
смотрит на окно, теребит свою бородку и думает. ‘тановитсЯ скучно.
     ѓолос у сангвиника  приЯтный, сочный,  глаза  умные,  насмешливые, лицо
благодушное, несколько  помЯтое  от  частого  употреблениЯ  пива  и  долгого
лежаньЯ на диване;  по-видимому, он  мог бы рассказать мне много интересного
про оперу, про свои  любовные  похождениЯ, про товарищей,  которых он любит,
но, к сожалению, говорить об этом не принЯто. Ђ Я бы охотно послушал.
     --  Џрофессор!  „аю  вам  честное  слово,  что  если  вы поставите  мне
удовлетворительно, то Я...
     Љак только дело  дошло до "честного слова", Я махаю руками  и сажусь за
стол. ‘тудент думает еще минуту и говорит уныло:
     -- ‚ таком случае прощайте... €звините.
     -- Џрощайте, мой друг. „оброго здоровьЯ.
     Ћн  нерешительно идет  в переднюю, медленно  одеваетсЯ там  и, выйдЯ на
улицу,  вероЯтно,  опЯть  долго думает; ничего не придумав,  кроме  "старого
черта"  по моему адресу,  он идет в плохой  ресторан пить пиво и  обедать, а
потом к себе домой спать. Њир праху твоему, честный труженик!
     ’ретий звонок. ‚ходит  молодой  доктор в новой  черной паре,  в золотых
очках  и,  конечно,  в  белом  галстуке.  ђекомендуетсЯ.  Џрошу  садитьсЯ  и
спрашиваю, что  угодно. Ќе без волнениЯ молодой жрец науки начинает говорить
мне,  что в этом году он выдержал экзамен на докторанта и  что ему  остаетсЯ
теперь только написать  диссертацию. …му  хотелось бы поработать у менЯ, под
моим  руководством, и  Я бы премного обЯзал его, если бы  дал  ему  тему длЯ
диссертации.
     --  Ћчень рад быть полезным, коллега,-- говорю Я,--  но давайте сначала
споемсЯ относительно того, что  такое  диссертациЯ. Џод этим словом  принЯто
разуметь сочинение, составлЯющее продукт самостоЯтельного творчества. Ќе так
ли?  ‘очинение же,  написанное  на чужую  тему  и  под  чужим  руководством,
называетсЯ иначе...
     „окторант молчит. џ вспыхиваю и вскакиваю с места.
     -- —то вы все ко мне ходите, не  понимаю? -- кричу Я сердито.-- ‹авочка
у менЯ,  что  ли?  џ  не торгую  темами! ‚ тысЯчу первый раз  прошу вас всех
оставить менЯ  в покое!  €звините за неделикатность,  но  мне,  наконец, это
надоело!
     „окторант молчит, и только около его скул выступает легкаЯ краска. ‹ицо
его выражает глубокое уважение  к  моему знаменитому имени и учености, а  по
глазам  его Я вижу, что он презирает и мой  голос, и  мою  жалкую  фигуру, и
нервную жестикулЯцию. ‚ своем гневе Я представлЯюсь ему чудаком.
     -- “ менЯ не лавочка! -- сержусь Я.-- € удивительное дело! Ћтчего вы не
хотите быть самостоЯтельными? Ћтчего вам так противна свобода?
     ѓоворю Я много, а он все молчит. ‚ конце концов Я мало-помалу стихаю и,
разумеетсЯ,  сдаюсь.  „окторант  получит  от менЯ  тему, которой грош  цена,
напишет под  моим наблюдением никому не нужную  диссертацию,  с достоинством
выдержит скучный диспут и получит не нужную ему ученую степень.
     ‡вонки могут следовать один за другим без конца, но Я здесь  ограничусь
только четырьмЯ.  Ѓьет четвертый  звонок,  и Я слышу  знакомые  шаги,  шорох
платьЯ, милый голос...
     18  лет  тому  назад  умер мой товарищ  окулист  и  оставил  после себЯ
семилетнюю дочь Љатю и тысЯч шестьдесЯт денег. ‚ своем завещании он назначил
опекуном  менЯ. „о  десЯти лет ЉатЯ  жила в моей семье, потом  была отдана в
институт  и  живала  у  менЯ  только  в  летние месЯцы,  во  времЯ  каникул.
‡аниматьсЯ ее воспитанием было мне некогда, наблюдал Я ее только урывками, и
потому о детстве ее могу сказать очень немного.
     Џервое,  что Я  помню и  люблю по воспоминаниЯм, это  -- необыкновенную
доверчивость,  с какою  она  вошла в мой дом, лечилась  у докторов и котораЯ
всегда  светилась  на  ее личике.  Ѓывало,  сидит  где-нибудь в  сторонке  с
подвЯзанной щекой  и непременно смотрит на что-нибудь со вниманием, видит ли
она в это времЯ, как Я пишу и перелистываю книги, или как хлопочет жена, или
как  кухарка в кухне чистит картофель, или  как играет собака,  у нее всегда
неизменно глаза выражали одно  и то же, а именно: "‚се, что делаетсЯ на этом
свете, все прекрасно и умно". Ћна была  любопытна и очень любила говорить со
мной.  Ѓывало,  сидит за столом против  менЯ,  следит  за моими движениЯми и
задает вопросы. …й интересно знать, что Я читаю,  что делаю  в университете,
не боюсь ли трупов, куда деваю свое жалованье.
     -- ‘туденты дерутсЯ в университете? -- спрашивает она.
     -- „ерутсЯ, милаЯ.
     -- Ђ вы ставите их на колени?
     -- ‘тавлю.
     € ей было  смешно, что  студенты дерутсЯ и что Я ставлю их на колени, и
она смеЯлась.  ќто  был кроткий, терпеливый и  добрый  ребЈнок.  Ќередко мне
приходилось видеть, как у нее отнимали что-нибудь, наказывали понапрасну или
не  удовлетворЯли  ее  любопытствам  в  это  времЯ  к постоЯнному  выражению
доверчивости на  ее лице примешивалась  еще грусть --  и только.  џ  не умел
заступатьсЯ за  нее, а только, когда видел  грусть, у менЯ ЯвлЯлось  желание
привлечь ее к себе и пожалеть тоном старой нЯньки: "‘иротка моЯ милаЯ!"
     Џомню также,  она любила хорошо одеватьсЯ  и прыскатьсЯ духами.  ‚ этом
отношении она походила на менЯ. џ тоже люблю красивую одежду и хорошие духи.
     †алею, что у менЯ не было времени и охоты проследить  начало и развитие
страсти, котораЯ вполне уже владела Љатею, когда ей было 14-15 лет. џ говорю
об  ее страстной любви к театру. Љогда  она приезжала к нам из института  на
каникулы и жила у нас, то ни о чем она не говорила с таким удовольствием и с
таким жаром, как о пьесах и актерах. ‘воими постоЯнными разговорами о театре
она утомлЯла нас. †ена и дети не слушали ее. “ одного только менЯ не хватало
мужества отказывать ей во внимании. Љогда у нее ЯвлЯлось  желание поделитьсЯ
своими восторгами, она входила ко мне в кабинет и говорила умолЯющим тоном:
     -- Ќиколай ‘тепаныч, позвольте мне поговорить с вами о театре!
     џ показывал ей на часы и говорил:
     -- „аю тебе полчаса. Ќачинай.
     Џозднее она стала привозить  с собою целыми дюжинами портреты актеров и
актрис,  на  которых молилась, потом попробовала несколько раз участвовать в
любительских спектаклЯх и в конце концов, когда кончила  курс, объЯвила мне,
что она родилась быть актрисой.
     џ  никогда не разделЯл театральных увлечений Љати. Џо-моему, если пьеса
хороша,  то,   чтобы  она  произвела  должное  впечатление,  нет  надобности
утруждать  актеров: можно ограничитьсЯ одним только чтением.  …сли  же пьеса
плоха, то никакаЯ игра не сделает ее хорошею.
     ‚ молодости Я часто посещал театр, и теперь раза  два в год семьЯ берет
ложу  и возит менЯ  "проветрить". Љонечно, этого  недостаточно,  чтобы иметь
право судить о театре, но Я скажу о нем немного. Џо  моему мнению,  театр не
стал  лучше, чем  он  был  ‡Ћ-4Ћ  лет назад.  Џо-прежнему ни  в  театральных
коридорах, ни в фойе Я никак не могу найти  стакана чистой воды. Џо-прежнему
капельдинеры  штрафуют  менЯ  за мою  шубу на двугривенный,  хотЯ  в ношении
теплого платьЯ зимою нет  ничего предосудительного. Џо-прежнему  в антрактах
играет без всЯкой надобности музыка, прибавлЯющаЯ к впечатлению, получаемому
от пьесы, еще новое, непрошенное.  Џо-прежнему  мужчины в антрактах  ходЯт в
буфет пить спиртные напитки. …сли не видно  прогресса в мелочах, то напрасно
Я стал  бы  искать его и  в крупном. Љогда актер,  с головы до ног опутанный
театральными   традициЯми  и  предрассудками,   стараетсЯ   читать  простой,
обыкновенный монолог "Ѓыть или не быть" не просто,  а почему-то непременно с
шипением и с судорогами во всем теле, или когда он стараетсЯ убедить менЯ во
что бы то  ни стало, что  —ацкий, разговаривающий много с дураками и любЯщий
дуру, очень умный  человек и что "ѓоре от ума" не скучнаЯ пьеса,  то на менЯ
от сцены  веет тою же  самой  рутиной, котораЯ  скучна мне была  еще  40 лет
назад, когда менЯ угощали  классическими  завываниЯми и биением по персЯм. €
всЯкий раз выхожу Я из театра консервативным более, чем когда вхожу туда.
     ‘антиментальную и  доверчивую толпу можно убедить в  том, что  театр  в
настоЯщем его виде есть школа. Ќо кто знаком со школой в истинном ее смысле,
того на эту удочку не поймаешь. Ќе знаю, что будет через 50-100 лет,  но при
настоЯщих условиЯх театр может служить  только развлечением. Ќо  развлечение
это слишком  дорого длЯ того, чтобы продолжать пользоватьсЯ им. Ћно отнимает
у  государства  тысЯчи молодых,  здоровых и  талантливых  мужчин  и  женщин,
которые,  если бы не посвЯщали себЯ театру, могли бы быть  хорошими врачами,
хлебопашцами, учительницами, офицерами; оно отнимает у публики вечерние часы
-- лучшее времЯ длЯ умственного труда  и товарищеских бесед. Ќе говорю  уж о
денежных затратах и о тех нравственных потерЯх,  какие несет зритель,  когда
видит на сцене неправильно трактуемые убийство, прелюбодеЯние или клевету.
     ЉатЯ же была совсем другого мнениЯ. Ћна уверЯла менЯ, что театр, даже в
настоЯщем его виде, выше аудиторий, выше книг, выше всего на свете. ’еатр --
это  сила, соединЯющаЯ в себе одной все  искусства, а актеры --  миссионеры.
Ќикакое искусство и никакаЯ наука в  отдельности не  в состоЯнии действовать
так сильно и так верно на  человеческую душу, как  сцена, н недаром  поэтому
актер   средней   величины   пользуетсЯ   и  государстве   гораздо   большею
популЯрностью, чем  самый лучший ученый  или художник.  € никакаЯ  публичнаЯ
деЯтельность  не может доставить  такого наслаждениЯ  и  удовлетворениЯ, как
сценическаЯ.
     € в один прекрасный день ЉатЯ поступила в труппу и  уехала,  кажетсЯ, в
“фу, увезЯ с собою много  денег,  тьму  радужных  надежд и аристократические
взглЯды на дело.
     Џервые письма  ее  с  дороги  были  удивительны. џ  читал их  и  просто
изумлЯлсЯ,  как  это небольшие листки бумаги могут содержать в  себе столько
молодости, душевной чистоты, свЯтой наивности и вместе с тем тонких, дельных
суждений,  которые  могли бы сделать честь  хорошему  мужскому  уму.  ‚олгу,
природу, города, которые она посещала, товарищей, свои успехи и неудачи  она
не  описывала,  а воспевала;