себЯ по утрам, когда Я с
усердием   ипохондрика  перечитываю  учебники  терапии  и  ежедневно   менЯю
лекарства, мне  все кажетсЯ, что Я набреду на что-нибудь утешительное. Њелко
все это.
     Џокрыто ли  небо  тучами или сиЯют на нем луна и звезды, Я  всЯкий раз,
возвращаЯсь, глЯжу  на него и  думаю о том,  что  скоро менЯ возьмет смерть.
Љазалось  бы, в  это времЯ мысли  мои должны  быть глубоки, как небо,  Ярки,
поразительны...  Ќо нет!  џ думаю о себе  самом, о жене,  ‹изе, ѓнеккере,  о
студентах, вообще о людЯх; думаю нехорошо, мелко, хитрю перед самим собою, и
в  это  времЯ  мое  миросозерцание  может  быть  выражено  словами,  которые
знаменитый Ђракчеев  сказал в одном из своих интимных писем: "‚се  хорошее в
свете не  может быть без  дурного, и всегда более худого, чем хорошего".  ’о
есть все гадко, не длЯ чего жить, а те 62 года, которые уже прожиты, следует
считать пропащими. џ ловлю себЯ на  этих мыслЯх и стараюсь убедить себЯ, что
они случайны, временны и сидЯт во мне не глубоко, но тотчас же Я думаю:
     "…сли так, то зачем же каждый вечер тебЯ тЯнет к тем двум жабам?"
     € Я даю себе клЯтву больше никогда не  ходить к  Љате, хотЯ и знаю, что
завтра же опЯть пойду к ней.
     „ергаЯ  у  своей двери  за  звонок и потом идЯ  вверх  по  лестнице,  Я
чувствую,  что  у менЯ  уже  нет семьи и нет желаниЯ  вернуть  ее. џсно, что
новые, аракчеевские мысли сидЯт во мне не случайно и не временно,  а владеют
всем  моим  существом.  ‘ больною  совестью,  унылый, ленивый,  едва  двигаЯ
членами, точно во мне прибавилась тысЯча пудов весу,  Я  ложусь в  постель и
скоро засыпаю.
     Ђ потом -- бессонница.,.
     Ќаступает лето, и жизнь менЯетсЯ.
     ‚ одно прекрасное утро входит ко мне ‹иза и говорит шутливым тоном:
     -- Џойдемте, ваше превосходительство. ѓотово.
     Њое превосходительство  ведут  на улицу, сажают на извозчика и везут. џ
еду  и  от нечего  делать читаю  вывески  справа налево.  €з слова "трактир"
выходит "риткарт". ќто годилось бы длЯ баронской фамилии: баронесса ђиткарт.
„алее  еду  по  полю  мимо  кладбища,  которое не  производит на  менЯ ровно
никакого впечатлениЯ, хотЯ  Я скоро буду лежать на нем;  потом еду  лесом  и
опЯть    полем.   Ќичего    интересного.   Џосле   двухчасовой   езды    мое
превосходительство  ведут в  нижний этаж дачи  и  помещают его  в небольшой,
очень веселенькой комнатке с голубыми обоЯми.
     Ќочью по-прежнему бессонница, но утром Я уже не бодрствую и  не  слушаю
жены,  а  лежу  в  постели. џ  не  сплю,  а  переживаю  сонливое  состоЯние,
полузабытье, когда знаешь, что не спишь, но  видишь сны. ‚ полдень Я встаю и
сажусь по привычке  за  свой  стол,  но  уж  не работаю,  а  развлекаю  себЯ
французскими  книжками  в  желтых  обложках,  которые  присылает  мне  ЉатЯ.
Љонечно,  было бы патриотичнее читать  русских авторов, но, признатьсЯ, Я не
питаю  к  ним  особенного  расположениЯ. €сключаЯ  двух-трех  стариков,  всЯ
нынешнЯЯ  литература представлЯетсЯ мне  не  литературой,  а  в  своем  роде
кустарным  промыслом,  существующим только длЯ того, чтобы его  поощрЯли, но
неохотно  пользовались  его  изделиЯми. ‘амое  лучшее  из кустарных  изделий
нельзЯ назвать  замечательным и нельзЯ искренно похвалить его без  но, то же
самое следует сказать и о всех тех литературных новинках, которые Я прочел в
последние 10-15 лет:  ни одной замечательной,  и не обойдешьсЯ без но, “мно,
благородно,  но  не талантливо; талантливо,  благородно,  но  не умно,  или,
наконец -- талантливо, умно, но не благородно.
     џ  не скажу,  чтобы  французские книжки были  и  талантливы, и  умны, и
благородны. €  они не удовлетворЯют менЯ. Ќо они не так скучны, как русские,
и в них  не  редкость  найти главный  элемент творчества  -- чувство  личной
свободы, чего нет у русских авторов.  џ не  помню ни одной такой новинки,  в
которой автор с первой  же страницы  не постаралсЯ бы опутать  себЯ  всЯкими
условностЯми  и контрактами со своею совестью. Ћдин боитсЯ  говорить о голом
теле,  другой  свЯзал себЯ по  рукам и  по  ногам психологическим  анализом,
третьему  нужно  "теплое отношение  к  человеку",  четвертый  нарочно  целые
страницы  размазывает  описаниЯми  природы,  чтобы не  быть заподозренным  в
тенденциозности...  Ћдин  хочет  быть   в   своих  произведениЯх  непременно
мещанином, другой  непременно дворЯнином и т.д. “мышленность,  осторожность,
себе  на  уме, но нет ни свободы,  ни мужества писать, как  хочетсЯ, а стало
быть, нет и творчества.
     ‚се это относитсЯ к так называемой изЯщной словесности.
     —то  же касаетсЯ русских серьезных статей, например, по  социологии, по
искусству и проч., то Я не  читаю их просто из робости. ‚ детстве и в юности
Я  почему-то питал  страх к швейцарам  и к театральным капельдинерам, и этот
страх осталсЯ  у менЯ до сих пор. џ и теперь боюсь их. ѓоворЯт, что  кажетсЯ
страшным только то,  что непонЯтно.  €  в самом  деле, очень трудно  понЯть,
отчего швейцары  и капельдинеры  так важны,  надменны и величаво  невежливы.
—итаЯ серьезные статьи,  Я чувствую  точно такой  же  неопределенный  страх.
ЌеобычайнаЯ важность,  игривый  генеральский  тон,  фамильЯрное обращение  с
иностранными  авторами,  уменье  с  достоинством  переливать  из  пустого  в
порожнее  --  все это длЯ менЯ  непонЯтно, страшно и  все дто  не похоже  на
скромность и джентльменски покойный  тон,  к которым  Я  привык, читаЯ наших
писателейврачей и  естественников.  Ќе только  статьи, но мне  тЯжело читать
даже  переводы,  которые делают  или  редактируют  русские  серьезные  люди.
—ванный, благосклонный тон предисловий,  изобилие примечаний от переводчика,
мешающих  мне сосредоточитьсЯ, знаки  вопроса и sic в  скобках, разбросанные
щедрым переводчиком по  всей статье или книге, представлЯютсЯ мне покушением
и на личность автора, и на мою читательскую самостоЯтельность.
     Љак-то раз Я был приглашен экспертом в окружный суд; в антракте один из
моих товарищей-экспертов обратил  мое внимание на грубое отношение прокурора
к подсудимым, среди  которых были две интеллигентные женщины. Њне кажетсЯ, Я
нисколько не преувеличил, ответив товарищу, что это отношение не грубее тех,
какие существуют у авторов серьезных статей друг к другу. ‚  самом деле, эти
отношениЯ так  грубы, что о них  можно  говорить только  с тЯжелым чувством.
„руг  к другу и к тем писателЯм,  которых  они критикуют, относЯтсЯ они  или
излишне почтительно, не щадЯ своего достоинства, или же, наоборот, третируют
их гораздо  смелее,  чем  Я в этих записках  и мыслЯх  своего  будущего зЯтЯ
ѓнеккера. ЋбвинениЯ в невменЯемости, в нечистоте намерений и даже во всЯкого
рода уголовщине составлЯют обычное украшение серьезных статей. Ђ это уж, как
любЯт  выражатьсЯ  в  своих статейках молодые  врачи,  ultima  ratio!  ’акие
отношениЯ неминуемо должны  отражатьсЯ на нравах молодого поколениЯ пишущих,
и поэтому Я нисколько не удивлЯюсь, что  в тех  новинках, какие  приобрела в
последние  10-15  лет  наша изЯщнаЯ  словесность, герои пьют  много водки, а
героини недостаточно целомудренны.
     џ читаю французские книжки и поглЯдываю  на окно, которое  открыто; мне
видны  зубцы моего  палисадника,  два-три  тощих  деревца, а  там дальше  за
палисадником  дорога,  поле,  потом широкаЯ полоса  хвойного  леса. —асто  Я
любуюсь,  как какие-то  мальчик  и девочка,  оба беловолосые  и  оборванные,
карабкаютсЯ  на  палисадник  и  смеютсЯ  над моей  лысиной.  ‚  их блестЯщих
глазедках  Я  читаю: "грЯди, плешивый!" ќто  едва  ли не  единственные люди,
которым нет никакого дела ни до моей известности, ни до чина.
     Џосетители  теперь бывают  у  менЯ  не каждый  день.  “помЯну только  о
посещениЯх ЌиколаЯ и Џетра €гнатьевича. Ќиколай приходит  обыкновенно ко мне
по  праздникам,  как будто  за делом,  но  больше  затем,  чтоб  повидатьсЯ.
Џриходит он сильно навеселе, чего с ним никогда не бывает зимою.
     -- —то скажешь? -- спрашиваю Я, выходЯ к нему в сени.
     -- ‚аше превосходительство!  -- говорит  он,  прижимаЯ руку  к сердцу и
глЯдЯ на  менЯ  с  восторгом  влюбленного.-- ‚аше превосходительство! Ќакажи
менЯ бог! “бей гром на этом месте! ѓаудеамус игитур ювенестус!
     € он жадно целует менЯ в плечи, в рукава, в пуговицы.
     -- ‚се у нас там благополучно? -- спрашиваю Я его.
     -- ‚аше превосходительство! Љак перед истинным...
     Ћн не перестает божитьсЯ без всЯкой надобности, скоро наскучает  мне, и
Я отсылаю его в кухню, где ему  подают обедать. Џетр €гнатьевич приезжает ко
мне тоже  по праздникам  специально затем, чтобы проведать и  поделитьсЯ  со
мною мыслЯми. ‘идит он у менЯ обыкновенно около стола, скромный, чистенький,
рассудительный, не решаЯсь положить ногу на ногу, или облокотитьсЯ о стол; и
все  времЯ он  тихим,  ровным голоском,  гладко  и книжно  рассказывает  мне
разные, по его мнению, очень  интересные  и пикантные новости, вычитанные им
из журналов и  книжек. ‚се эти  новости похожи одна на другую и  сводЯтсЯ  к
такому типу: один француз сделал открытие,  другой --  немец --  уличил его,
доказав, что это открытие было сделано еще в 1870 году каким-то американцем,
а  третий --  тоже  немец --  перехитрил  обоих,  доказав  им,  что  оба они
опростоволосились, принЯв под микроскопом шарики воздуха  за темный пигмент.
Џетр  €гнатьевич,  даже  когда  хочет  рассмешить менЯ, рассказывает длинно,
обстоЯтельно,  точно   защищает  диссертацию,   с   подробным  перечислением
литературных источников, которыми он пользовалсЯ, стараЯсь не ошибитьсЯ ни в
числах, ни в номерах журналов, ни в именах, причем  говорит не просто Џти, а
непременно †ан †ак Џти. ‘лучаетсЯ, что он остаетсЯ у нас обедать,  и тогда в
продолжение всего  обеда  он  рассказывает  все  те  же  пикантные  истории,
наводЯщие уныние на всех обедающих. …сли ѓнеккер и ‹иза заводЯт при нем речь
о фугах и  контрапунктах, о  Ѓрамсе и Ѓахе, то он скромно потуплЯет  взоры и
конфузитсЯ; ему стыдно, что в присутствии таких серьезных людей, как Я и он,
говорЯт о таких пошлостЯх.
     Џри теперешнем  моем настроении достаточно пЯти минут, чтобы он  надоел
мне  так, как  будто Я вижу и  слушаю его  уже  целую  вечность.  џ ненавижу
беднЯгу.  Ћт его  тихого,  ровного  голоса  и  книжного  Языка Я  чахну,  от
рассказов тупею... Ћн питает камне самые хорошие  чувства и говорит  со мною
только длЯ того, чтобы доставить мне  удовольствие, а Я плачу ему тем, что в
упор глЯжу на него, точно хочу его загипнотизировать,  и думаю: "“йди, уйди,
уйди"... Ќо он не поддаетсЯ мысленному внушению и сидит, сидит, сидит...
     Џока он сидит  у  менЯ, Я  никак не могу  отделатьсЯ от  мысли:  "очень
возможно, что,  когда Я  умру,  его  назначат на  мое место", и  моЯ  беднаЯ
аудиториЯ представлЯетсЯ  мне оазисом,  в котором высох ручей,  и Я с Џетром
€гнатьевичем нелюбезен, молчалив, угрюм, как будто в подобных мыслЯх виноват
он, а не Я сам. Љогда он начинает, по  обычаю, превозносить немецких ученых,
Я уж не подшучиваю добродушно, как прежде, а угрюмо бормочу:
     -- Ћслы ваши немцы...
     ќто похоже на то, как покойный профессор Ќикита Љрылов, купаЯсь однажды
с Џироговым  в ђевело  и рассердившись на  воду, котораЯ была очень холодна,
выбранилсЯ:  "Џодлецы  немцы!" ‚еду Я себЯ с Џетром  €гнатьевичем  дурно,  и
только когда  он  уходит и Я вижу, как в  окне за  палисадником мелькает его
сераЯ шлЯпа, мне хочетсЯ окликнуть его и сказать: "Џростите менЯ, голубчик!"
     Ћбед  у  нас  проходит скучнее, чем зимою.  ’от же ѓнеккер, которого  Я
теперь ненавижу и презираю, обедает у менЯ почти каждыйдень. Џрежде Я терпел
его  присутствие  молча,  теперь  же  Я  отпускаю  по  его адресу  колкости,
заставлЯющие краснеть  жену и ‹изу.  “влекшись злым чувством, Я часто говорю
просто глупости и не  знаю, зачем говорю их.  ’ак случилось однажды, Я долго
глЯдел с презрением на ѓнеккера и ни с того ни с сего выпалил:

            Ћрлам случаетсЯ и ниже кур спускатьсЯ,
            Ќо курам никогда до облак не поднЯтьсЯ...

     €  досаднее  всего,  что  курица  ѓнеккер  оказываетсЯ  гораздо   умнее
орла-профессора. ‡наЯ,  что жена и  дочь на его  стороне, он держитсЯ  такой
тактики:  отвечает  на мои колкости  снисходительным молчанием (спЯтил, мол,
старик -- что с ним разговаривать?) или же добродушно подшучивает надо мной.
Ќужно удивлЯтьсЯ, до какой степени может измельчать человек? џ в состоЯнии в
продолжение всего обеда мечтать о  том,  как  ѓнеккер окажетсЯ авантюристом,
как  ‹иза и жена поймут  свою ошибку и как Я буду дразнить их  -- и подобные
нелепые мечты в то времЯ, когда одною ногой Я стою уже в могиле!
     Ѓывают  теперь  и недоразумениЯ, о которых Я прежде имел понЯтие только
понаслышке. Љак мне  ни совестно, но опишу одно из них, случившеесЯ  на днЯх
после обеда.
     џ сижу у себЯ в комнате и курю трубочку. ‚ходит, по  обыкновению, жена,
садитсЯ и начинает говорить о  том, что хорошо бы теперь, пока  тепло и есть
свободное времЯ,  съездить в  •арьков  и разузнать там, что  за  человек наш
ѓнеккер.
     -- •орошо, съезжу...-- соглашаюсь Я.
     †ена, довольнаЯ мною, встает и  идет к двери, но тотчас же возвращаетсЯ
и говорит:
     -- Љстати еще одна просьба. џ знаю, ты рассердишьсЯ, но моЯ обЯзанность
предупредить тебЯ... €звини, Ќиколай ‘тепаныч, но все наши знакомые и соседи
стали уж поговаривать о том, что  ты очень часто  бываешь у Љати. Ћна умнаЯ,
образованнаЯ, Я не спорю, с ней  приЯтно провести времЯ, но в  твои годы и с
твоим общественным положением  как-то, знаешь, странно находить удовольствие
в ее обществе... Љ тому же, у нее такаЯ репутациЯ, что...
     ‚сЯ кровь вдруг отливает от  моего  мозга,  из  глаз сыплютсЯ  искры, Я
вскакиваю и, схватив себЯ за голову, топоча ногами, кричу не своим голосом:
     -- Ћставьте менЯ! Ћставьте менЯ! Ћставьте!
     ‚ероЯтно, лицо  мое  ужасно,  голос  странен,  потому  что  жена  вдруг
бледнеет и громко вскрикивает каким-то тоже не своим, отчаЯнным голосом.  Ќа
наш крик вбегают ‹иза, ѓнеккер, потом …гор...
     -- Ћставьте менЯ! -- кричу Я.-- ‚он! Ћставьте!
     Ќоги мои немеют, точно их  нет совсем, Я чувствую,  как падаю на чьи-то
руки, потом недолго  слышу плач  Я погружаюсь в обморок, который длитсЯ часа
дватри.
     ’еперь о Љате. Ћна бывает у  менЯ каждый день перед  вечером, и  этого,
конечно,  не могут  не заметить ни соседи,  ни знакомые.  Ћна  приезжает  на
минутку  и увозит  менЯ  с собой  кататьсЯ. “  нее своЯ лошадь  и  новенький
шарабан,  купленный  этим  летом.  ‚ообще живет она  на широкую ногу: нанЯла
дорогую дачуособнЯк с большим  садом  и перевезла в  нее всю свои" городскую
обстановку, имеет двух горничных, кучера... —асто Я спрашиваю ее:
     -- ЉатЯ, чем ты будешь жить, когда промотаешь отцовские деньги?
     -- ’ам увидим,-- отвечает она.
     -- ќти деньги, мой  друг, заслуживают более серьезного отношениЯ к ним.
Ћни нажиты хорошим человеком, честным трудом.
     -- Ћб этом вы уже говорили мне. ‡наю.
     ‘начала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего
окна. Џрирода по-прежнему кажетсЯ мне прекрасною, хотЯ бес и шепчет мне, что
все эти  сосны и  ели,  птицы и белые облака  на небе через  три или  четыре
месЯца, когда  Я умру, не заметЯт  моего  отсутствиЯ. Љате  нравитсЯ править
лошадью и приЯтно, что погода хороша и что Я сижу рЯдом с нею. Ћна  в духе и
не говорит резкостей.
     --  ‚ы  очень  хороший человек, Ќиколай ‘тепаныч,-- говорит  она.--  ‚ы
редкий экземплЯр, и нет такого актера,  который сумел бы сыграть  вас.  ЊенЯ
или, например, Њихаила ”едорыча сыграет даже плохой актер, а  вас никто. € Я
вам завидую, страшно завидую! ‚едь что Я изображаю из себЯ? —то?
     Ћна минуту думает и спрашивает менЯ:
     -- Ќиколай ‘тепаныч, ведь Я отрицательное Явление? „а?
     -- „а,-- отвечаю Я.
     -- ѓм... —то же мне делать?
     —то ответить  ей?  ‹егко сказать "трудись",  или "раздай свое имущество
бедным",  или "познай  самого себЯ", и потому,  что это легко сказать, Я  не
знаю, что ответить.
     Њои    товарищи,    терапевты,    когда     учат    лечить,    советуют
"индивидуализировать  каждый  отдельный  случай".  Ќужно  послушатьсЯ  этого
совета, чтобы убедитьсЯ, что  средства,  рекомендуемые в учебниках  за самые
лучшие  и  вполне пригодные длЯ  шаблона, оказываютсЯ совершенно негодными в
отдельных случаЯх. ’о же самое и в нравственных недугах.
     Ќо ответить что-нибудь нужно, и Я говорю:
     -- “ тебЯ, мой друг, слишком много свободного времени.  ’ебе необходимо
занЯтьсЯ  чем-нибудь.  ‚  самом деле, отчего бы  тебе  опЯть не поступить  в
актрисы, если есть призвание?
     -- Ќе могу.
     --  ’он и манера  у  тебЯ таковы,  как  будто  ты  жертва. ќто  мне  не
нравитсЯ,  друг  мой.  ‘ама ты  виновата.  ‚спомни, ты  начала  с того,  что
рассердилась на людей и  на порЯдки, но ничего не сделала, чтобы те и другие
стали лучше. ’ы не боролась со злом, а утомилась,  и ты  жертва не борьбы, а
своего бессилиЯ. Ќу, конечно, тогда ты была молода, неопытна, теперь  же все
может пойти  иначе. Џраво,  поступай! Ѓудешь ты  трудитьсЯ,  служить свЯтому
искусству...
     -- Ќе лукавьте, Ќиколай ‘тепаныч,-- перебивает менЯ ЉатЯ.-- „авайте раз
навсегда  условимсЯ: будем  говорить об актерах, об актрисах, писателЯх,  но
оставим  в покое  искусство. ‚ы  прекрасный, редкий человек, но не настолько
понимаете искусство, чтобы по совести считать его свЯтым.  Љ искусству у вас
нет  ни чутьЯ, ни  слуха. ‚сю  жизнь вы  были  занЯты,  и вам  некогда  было
приобретать это чутье. ‚ообще... Я не люблю этих разговоров об искусстве! --
продолжает она нербно.-- Ќе люблю! € так уж опошлили его, благодарю покорно!
     -- Љто опошлил?
     -- ’е опошлили его пьЯнством, газеты -- фамильЯрным  отношением,  умные
люди -- философией.
     -- ”илософиЯ тут ни при чем.
     -- Џри чем. …сли кто философствует, то это значит, что он не понимает.
     —тобы дело не дошло до резкостей, Я  спешу-переменить разговор  и потом
долго молчу. ’олько когда мы выезжаем из леса и направлЯемсЯ к Љатиной даче,
Я возвращаюсь к прежнему разговору и спрашиваю:
     -- ’ы все-таки не ответила мне: отчего ты не хочешь идти в актрисы?
  -- Ќиколай ‘тепаныч,  это,  наконец, жестоко! -- вскрикивает она и
вдруг всЯ краснеет.-- ‚ам  хочетсЯ, чтобы Я  вслух сказала правду? €звольте,
если это... это  вам нравитсЯ! ’аланта у менЯ нет! ’аланта нет и...  и много
самолюбиЯ! ‚от!
     ‘делав такое  признание, она отворачивает  от менЯ лицо и, чтобы скрыть
дрожь в руках, сильно дергает за вожжи.
     ЏодъезжаЯ к ее  даче,  мы уже  издали видим Њихаила ”едоровича, который
гулЯет около ворот и нетерпеливо поджидает нас.
     -- ЋпЯть этот Њихаил ”едорыч!  -- говорит ЉатЯ с досадой.-- “берите его
от менЯ, пожалуйста! Ќадоел, выдохсЯ... Ќу его!
     Њихаилу  ”едоровичу давно  уже нужно ехать за  границу,  но  он  каждую
неделю откладывает свой отъезд. ‚ последнее времЯ с ним произошли  кое-какие
перемены: он  как-то осунулсЯ,  стал  хмелеть  от  вина, чего с  ним  раньше
никогда не  бывалое и его  черные брови начинают седеть.  Љогда наш  шарабан
останавливаетсЯ у  ворот, он  не скрывает своей радости и своего нетерпениЯ.
Ћн суетливо  высаживает  Љатю и  менЯ,  торопитсЯ задавать вопросы, смеетсЯ,
потирает  руки, и то кроткое, молЯщеесЯ, чистое, что Я прежде замечал только
в его  взглЯде,  теперь разлито по всему его  лицу. Ћн радуетсЯ,  и в  то же
времЯ ему  стыдно своей радости, стыдно  этой привычки бывать у  Љати каждый
вечер, и он находит нужным мотивировать свой  приезд какою-нибудь  очевидною
нелепостью, вроде: "…хал мимо по делу и дай, думаю, заеду на минуту".
     ‚се трое мы идем в комнаты; сначала пьем чай, потом на столе поЯвлЯютсЯ
давно знакомые мне  две колоды  карт, большой кусок сыру, фрукты  и  бутылка
крымского шампанского. ’емы длЯ разговоров  у нас  не  новы, все  те же, что
были и зимою. „остаетсЯ и университету, и студентам, и литературе, и театру;
воздух  от  злословиЯ  становитсЯ  гуще,  душнее,  и  отравлЯют  его  своими
дыханиЯми  уже  не две жабы, как  зимою,  а  целых  три.  Љроме  бархатного,
баритонного смеха и хохота, похожего на гармонику, горничнаЯ, котораЯ служит
нам, слышит  еще  неприЯтный, дребезжащий  смех,  каким  в водевилЯх смеютсЯ
генералы: хе-хе-хе...
     Ѓывают  страшные ночи  с  громом, молнией,  дождем и ветром,  которые в
народе называютсЯ воробьиными. Ћдна точно  такаЯ же воробьинаЯ ночь была и в
моей личной жизни...
     џ просыпаюсь после полуночи и вдруг вскакиваю с  постели. Њне почему-то
кажетсЯ,  что  Я сейчас внезапно умру. Џочему  кажетсЯ? ‚ теле нет ни одного
такого ощущениЯ, которое  указывало бы  на  скорый конец, но душу мою гнетет
такой ужас, как будто Я вдруг увидел громадное зловещее зарево.
     џ быстро зажигаю  огонь,  пью  воду  прЯмо из  графина, потом  спешу  к
открытому  окну.  Џогода  на дворе  великолепнаЯ.  Џахнет сеном и чем-то еще
очень хорошим.  ‚идны мне  зубцы палисадника,  сонные тощие деревца  у окна,
дорога, темнаЯ полоса леса, на  небе спокойнаЯ, очень ЯркаЯ луна и ни одного
облака. ’ишина, не шевельнетсЯ ни один лист. Њне кажетсЯ, что все смотрит на
менЯ и прислушиваетсЯ, как Я буду умирать...
     †утко. ‡акрываю окно и  бегу к постели. ™упаю у себЯ пульс и,  не найдЯ
на руке, ищу его  в висках, потом в подбородке и опЯть на руке, и  все это у
менЯ холодно,  склизко от пота. „ыхание становитсЯ  все  чаще  и  чаще, тело
дрожит, все внутренности в движении, на лице и на лысине такое ощущение, как
будто на них садитсЯ паутина.
     —то делать?  Џозвать  семью? Ќет,  не нужно.  џ  не понимаю,  что будут
делать жена и ‹иза, когда войдут ко мне.
     џ  прЯчу голову под подушку, закрываю глаза  и  жду, жду...  ‘пине моей
холодно, она точно втЯгиваетсЯ  вовнутрь, и такое у менЯ чувство,  как будто
смерть подойдет ко мне непременно сзади, потихоньку...
     -- Љиви-киви! -- раздаетсЯ вдруг писк в ночной тишине, и Я не знаю, где
это: в моей груди или на улице?
     -- Љиви-киви!
     Ѓоже мой, как страшно! ‚ыпил бы еще воды, но уж страшно открыть глаза и
боюсь  поднЯть голову. “жас у менЯ  безотчетный, животный, и  Я никак помогу
понЯть,  отчего  мне  страшно: оттого ли, что  хочетсЯ жить, пли оттого, что
менЯ ждет новаЯ, еще неизведаннаЯ боль?
     Ќаверху  за  потолком   кто-то   не  то   стонет,   не  то   смеетсЯ...
Џрислушиваюсь. Ќемного  погодЯ на лестнице раздаютсЯ шаги. Љто-то  торопливо
идет вниз,  потом опЯть наверх.  —ерез  минуту шаги  опЯгь раздаютсЯ  внизу;
кто-то останавливаетсЯ около моей двери и прислушиваетсЯ.
     -- Љто там? -- кричу Я.
     „верь отворЯетсЯ, Я смело открываю глаза и вижу жену. ‹ицо у нее бледно
и глаза заплаканы.
     -- ’ы не спишь, Ќиколай ‘тепаныч? -- спрашивает она.
     -- —то тебе?
     -- ђади бога сходи к ‹изе и посмотри на нее. ‘ ней что-то делаетсЯ...
     -- •орошо... с удовольствием...-- бормочу Я, очень довольный тем, что Я
не один.-- •орошо... ‘ию минуту.
     џ иду за своей женой, слушаю, что она говорит мне, и ничего не  понилаю
от  волнениЯ. Џо-ступенЯм лестницы прыгают светлые пЯтна от ее свечи, дрожат
наши длинные тени,  ноги мои  путаютсЯ в полах  халата, Я  задыхаюсь, и  мне
кажетсЯ, что за мной  что-то гонитсЯ и хочет схватить менЯ за спину. "‘ейчас
умру здесь,  на  этой  лестнице,--  думаю  Я.--  ‘ейчас..." Ќо вот  миновали
лестницу, темный коридор с итальЯнским окном  и  входим в  комнату ‹изы. Ћна
сидит на постели в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.
     -- Ђх, боже мой... ах,  боже  мой!  -- бормочет  она,  жмурЯсь от нашей
свечи.-- Ќе могу, не могу...
     -- ‹иза, дитЯ мое,-- говорю Я.-- —то с тобой?
     “видев менЯ, она вскрикивает и бросаетсЯ мне на шею.
     -- Џапа мой  добрый... -- рыдает  она,  -- папа мой хороший... Љрошечка
мой, миленький... џ не знаю, что со мною... ’Яжело!
     Ћна обнимает менЯ, целует и лепечет ласкательные слова, какие Я  слышал
от нее, когда она была еще ребенком.
     -- “спокойсЯ, дитЯ мое, бог  с тобой, -- говорю Я.Ќе нужно плакать. Њне
самому тЯжело.
     џ стараюсь укрыть ее, жена дает ей пить, и оба мы беспорЯдочно толчемсЯ
около постели;  своим  плечом  Я  толкаю  ее в  плечо,  и  в  это времЯ  мне
вспоминаетсЯ, как мы когда-то вместе купали наших детей.
     -- „а помоги же ей, помоги! -- умолЯет жена. -- ‘делай что-нибудь!
     —то  же Я  могу сделать? Ќичего  не могу.  Ќа душе  у девочки  какаЯ-то
тЯжесть, но Я ничего не понимаю, не знаю и могу только бормотать.
     -- Ќичего, ничего... ќто пройдет... ‘пи, спи..
     Љак нарочно, в нашем дворе раздаетсЯ вдруг собачий вой, сначала тихий и
нерешительный, потом громкий,  в два голоса. џ  никогда не придавал значениЯ
таким приметам,  как вой собак или крик сов, но теперь сердце мое мучительно
сжимаетсЯ и Я спешу объЯснить себе этот вой.
     "ЏустЯки...--  думаю Я.  --  ‚лиЯние одного  организма  на  другой. Њое
сильное нервное напрЯжение передалось жене, ‹изе, собаке, вот  и все... ќтой
передачей объЯснЯютсЯ предчувствиЯ, предвидениЯ..."
     Љогда Я, немного  погодЯ, возвращаюсь  к себе в комнату, чтобы написать
длЯ  ‹изы  рецепт,  Я  уж не думаю о том, что скоро умру, но просто  на душе
тЯжко, нудно, так что даже жаль, что Я не умер внезапно. „олго Я сток) среди
комнаты неподвижно и придумываю, что  бы такое прописать длЯ  ‹изы, но стоны
за потолком умолкают, и Я решаю ничего не прописывать, и все-таки стою...
     ’ишина мертваЯ,  такаЯ тишина, что, как  выразилсЯ  какой-то  писатель,
даже в ушах звенит. ‚ремЯ идет медленно, полосы лунного света на подоконнике
не менЯют своего положениЯ, точно застыли... ђассвет еще не скоро.
     Ќо вот в палисаднике  скрипит калитка,  кто-то крадетсЯ  и, отломив  от
одного из тощих деревец ветку, осторожно стучит ею по окну.
     -- Ќиколай ‘тепаныч! -- слышу Я шепот.-- Ќиколай ‘тепаныч!
     џ отворЯю окно, и мне кажетсЯ, что Я  вижу сон: под окном, прижавшись к
стене,  стоит женщина в  черном  платье, Ярко освещеннаЯ  луной, и глЯдит на
менЯ  большими глазами. ‹ицо ее  бледно, строго  и  фантастично от луны, как
мраморное, подбородок дрожит.
     -- ќто Я...-- говорит она.-- џ... ЉатЯ!
     Џри лунном свете  все женские  глаза кажутсЯ большими  и черными,  люди
выше и бледнее, и потому, вероЯтно, Я не узнал ее в первую минуту.
     -- —то тебе?
     --  Џростите,--  говорит  она.--  Њне вдруг  почемуто  стало невыносимо
тЯжело... џ не выдержала и поехала сюда... “ вас в окне свет и... и Я решила
постучать... €звините... Ђх,  если  б вы знали, как мне  было тЯжело! —то вы
сейчас делаете?
     -- Ќичего... Ѓессонница.
     -- “ менЯ какое-то предчувствие было. ‚прочем, пустЯки.
     Ѓрови ее поднимаютсЯ,  глаза блестЯт от слез, и все лицо озарЯетсЯ, как
светом, знакомым, давно невиданным выражением доверчивости.
     --  Ќиколай  ‘тепаныч! -- говорит  она умолЯюще, протЯгиваЯ  ко мне обе
руки.--  „орогой  мой, прошу  вас...  умолЯю... …сли  вы  не презираете моей
дружбы и уважениЯ к вам, то согласитесь на мою просьбу!
     -- —то такое?
     -- ‚озьмите от менЯ мои деньги!
     -- Ќу вот еще что выдумала! Ќа что мне твои деньги?
     -- ‚ы поедете куда-нибудь лечитьсЯ... ‚ам нужно лечитьсЯ. ‚озьмете? „а?
ѓолубчик, да? Ћна жадно всматриваетсЯ в мое лицо и повторЯет:
     -- „а? ‚озьмете?
     -- Ќет, мой друг, не возьму...-- говорю Я.-- ‘пасибо.
     Ћна  поворачиваетсЯ  ко  мне  спиной  и  поникает головой. ‚ероЯтно,  Я
отказал ей таким тоном, который не допускал дальнейших разговоров о деньгах.
     -- Џоезжай домой спать,-- говорю Я.-- ‡автра увидимсЯ.
     -- ‡начит, вы не считаете менЯ своим другом? -- спрашивает она уныло.
     -- џ этого не говорю. Ќо деньги твои теперь длЯ менЯ бесполезны.
     --  €звините...--  говорит  она,  понизив голос на  целую  октаву.--  џ
понимаю вас... ЋдолжатьсЯ у такого человека, как Я... у отставной актрисы...
‚прочем, прощайте...
     € она уходит так быстро, что Я не успеваю даже сказать ей прощай.
     џ в •арькове.
     ’ак как боротьсЯ с теперешним моим настроением было бы бесполезно, да и
не в моих силах, то Я решил,  что последние  дни моей жизни будут безупречны
хотЯ с  формальной стороны;  если Я неправ по отношению к своей семье, что Я
отлично  сознаю, то  буду  старатьсЯ  делать так, как  она хочет. ‚  •арьков
ехать, так в •арьков.  Љ  тому же в  последнее времЯ  Я так  оравнодушел  ко
всему, что мне положительно все равно, куда ни ехать, в •арьков, в Џариж ли,
или в Ѓердичев.
     Џриехал  Я сюда часов в 12 днЯ и остановилсЯ  в  гостинице, недалеко от
собора. ‚ вагоне  менЯ укачало, продуло  сквознЯками,  и теперь  Я  сижу  на
кровати, держусь за голову и жду tic. Ќадо бы сегоднЯ же  поехать к знакомым
профессорам, да нет охоты и силы.
     ‚ходит коридорный лакей-старик и  спрашивает, есть ли у менЯ постельное
белье. џ задерживаю его минут на пЯть и задаю ему  несколько вопросов насчет
ѓнеккера,  ради  которого  Я  приехал  сюда.  ‹акей  оказываетсЯ   уроженцем
•арькова,  знает  этот  город, как свои пЯть пальцев, но не помнит ни одного
такого  дама, который носил бы фамилию ѓнеккера.  ђасспрашиваю насчет имений
-- то же самое.
     ‚ коридоре часы бьют час, потом два, потом три... Џоследние месЯцы моей
жизни, пока Я жду  смерти, кажутсЯ мне  гораздо длиннее всей  моей  жизни. €
никогда  раньше Я не умел так миритьсЯ с медленностию времени,  как  теперь.
Џрежде,  бывало,  когда  ждешь на  вокзале поезда или  сидишь  на  экзамене,
четверть часа кажутсЯ вечностью, теперь же Я могу всю ночь сидеть неподвижно
на кровати и совершенно равнодушно думать о  том, что завтра будет такаЯ, же
длиннаЯ, бесцветнаЯ ночь, и послезавтра...
     ‚ коридоре бьет пЯть часов, шесть, семь... ‘тановитсЯ темно.
     ‚  щеке тупаЯ боль --  это начинаетсЯ tic. —тобы занЯть себЯ мыслЯми, Я
становлюсь  на прежнюю  свою  точку  зрениЯ,  когда  не  был  равнодушен,  и
спрашиваю:  зачем  Я,  знаменитый  человек,  тайный  советник,  сижу  в этом
маленьком нумере, на этой  кровати с чужим,  серым одеЯлом? ‡ачем Я глЯжу на
этот    дешевый    жестЯной   рукомойник   и    слушаю,   как   в   коридоре
дребезжатдрЯнныечасы?  ђазве  это  достойно  моей  славы  и  моего  высокого
положениЯ среди людей? € на эти  вопросы Я отвечаю себе усмешкой. ‘мешна мне
моЯ  наивность,  с  какою  Я  когда-то  в  молодости  преувеличивал значение
известности  и того исключительного положениЯ,  каким  будто  бы  пользуютсЯ
знаменитости. џ извес-юн,  мое имЯ произноситсЯ с благоговением, мой портрет
был и в "Ќиве", и во "‚семирной  иллюстрации", свою биографию Я читал даже в
одном немецком журнале -- и что же из  этого? ‘ижу Я один-одинешенек в чужом
городе, на  чужой кровати, тру ладонью свою больную щеку... ‘емейные дрЯзги,
немилосердно  кредитеров,  грубость  железнодорожной  прислуги,   неудобства
паспортной системы, дорогаЯ и нездороваЯ пища в буфетах, всеобщее невежество
и грубость в отношениЯх  -- все это -- и  многое другое, что было бы слишком
долго  перечислЯть, касаетсЯ менЯ не менее, чем любого  мещанина, известного
только  своему   переулку.  ‚  чем  же   выражаетсЯ  исключительность  моего
положениЯ?  „опустим, что  Я  знаменит  тысЯчу  раз, что  Я  герой,  которым
гордитсЯ моЯ  родина;  во  всех газетах  пишут бюллетени о  моей болезни, по
почте идут уже ко мне сочувственные адреса от товарищей, учеников и публики,
но все это  не помешает мне умереть на чужой кровати, в тоске, в совершенном
одиночестве... ‚ этом,  конечно, никто  не виноват, но, грешный  человек, не
люблю Я своего популЯрного имени. Њне кажетсЯ, как будто оно менЯ обмануло.
     —асов  в  десЯть  Я засыпаю и, несмотрЯ  на  tic, сплю крепко и спал бы
долго, если бы менЯ не разбудили. ‚ начале второго часа вдруг раздаетсЯ стук
в дверь.
     -- Љто там?
     -- ’елеграмма!
     -- Њогли бы и завтра,-- сержусь Я, получаЯ от коридорного телеграмму.--
’еперь уж Я не усну в другой раз.
     -- ‚иноват-с. “ вас огонь горит, Я думал, что вы не спите.
     џ распечатываю телеграмму и прежде всего глЯжу на подпись: от жены. —то
ей нужно?
     "‚чера ѓнеккер тайно обвенчалсЯ с ‹изой. ‚озвратись".
     џ читаю  эту телеграмму  и  пугаюсь ненадолго. Џугает менЯ не  поступок
‹изы  и ѓнеккера,  а  мое  равнодушие,  с каким Я  встречаю известие  об  их
свадьбе.  ѓоворЯт, что  философы и  истинные мудрецы  равнодушны.  Ќеправда,
равнодушие -- это паралич души, преждевременнаЯ смерть.
     ЋпЯть ложусь Я в  постель и  начинаю придумывать, какими бы занЯть себЯ
мыслЯми.  Ћ чем  думать? ЉажетсЯ, все уж передумано и ничего нет такого, что
было бы теперь способно возбудить мою мысль.
     Љогда рассветает, Я  сижу  в постели,  обнЯв руками колена, и от нечего
делать стараюсь  познать самого себЯ.  "Џознай  самого себЯ" -- прекрасный и
полезный совет, жаль  только, что древние не догадались указать  способ, как
пользоватьсЯ этим советом.
     Љогда мне  прежде приходила  охота понЯть  кого-нибудь или себЯ,  то  Я
принимал во внимание не  поступки,  в  которых все условно, а желаниЯ. ‘кажи
мне, чего ты хочешь, и Я скажу, кто ты.
     € теперь Я экзаменую себЯ: чего Я хочу?
     џ хочу, чтобы наши  жены, дети, друзьЯ, ученики любили в нас не имЯ, не
фирму и не Ярлык, а обыкновенных людей. …ще что? џ хотел бы иметь помощников
и наследников.  …ще  что?  •отел  бы  проснутьсЯ лет через  сто и хоть одним
глазом взглЯнуть,  что будет с  наукой.  •отел  бы еще пожить лет  десЯть...
„альше что?
     Ђ дальше ничего. џ думаю, долго думаю и ничего не могу еще придумать. €
сколько бы Я ни думал и куда бы ни разбрасывались мои  мысли, длЯ менЯ Ясно,
что в моих  желаниЯх нет  чего-то главного,  чего-то  очень важного.  ‚ моем
пристрастии к науке, в моем желании жить, в этом сиденье  на чужой кровати и
в стремлении познать самого себЯ, во всех мыслЯх, чувствах и понЯтиЯх, какие
Я составлЯю  обо всем, нет чего-то  общего, что свЯзывало бы  все это в одно
целое. Љаждое чувство и каждаЯ мысль живут во мне особнЯком, и во всех  моих
суждениЯх о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые
рисует мое воображение,  даже самый искусный аналитик  не найдет  того,  что
называетсЯ общей идеей, или богом живого человека.
     Ђ коли нет этого, то, значит, нет и ничего.
     Џри  такой бедности достаточно было серьезного недуга,  страха  смерти,
влиЯниЯ  обстоЯтельств и  людей, чтобы  все  то,  что Я прежде  считал своим
мировоззрением и  в  чем видел  смысл и радость  своей жизни,  перевернулось
вверх днами разлетелось в клочьЯ.  Ќичего же  поэтому нет удивительного, что
последние месЯцы  своей жизни Я омрачил мыслЯми и чувствами, достойными раба
и  варвара, что теперь Я равнодушен и  не замечаю рассвета. Љогда в человеке
нет того, что выше и сильнее всех внешних влиЯний, то, право, достаточно длЯ
него хорошего насморка,  чтобы  потерЯть равновесие и начать видеть в каждой
птице сову, в  каждом звуке слышать собачий  вой. € весь его  пессимизм  или
оптимизм с его великими и малыми мыслЯми  в это  времЯ имеют значение только
симптома и больше ничего.
     џ побежден.  …сли  так,  то  нечего  же  продолжать еще думать,  нечего
разговаривать. Ѓуду сидеть и молча ждать, что будет.
     “тром коридорный приносит мне чай и  нумер местной газеты. Њашинально Я
прочитываю  объЯвление на первой странице,  передовую, выдержки  из газет  и
журналов, хронику... Њежду прочим в хронике Я нахожу такое известие:  "‚чера
с  курьерским  поездом  прибыл  в •арьков наш известный  ученый, заслуженный
профессор Ќиколай ‘тепанович такой-то и остановилсЯ в такой-то гостинице".
     Ћчевидно,  громкие  имена  создаютсЯ  длЯ того, чтобы  жить  особнЯком,
помимо тех,  кто их  носит.  ’еперь мое  имЯ безмЯтежно гулЯет  по •арькову;
месЯца через три оно, изображенное золотыми  буквами на могильном памЯтнике,
будет блестеть, как самое солнце,-- и это в то времЯ, когда Я буду уж покрыт
махом...
     ‹егкий стук в дверь. Љому-то Я нужен.
     -- Љто там? ‚ойдите!
     „верь отворЯетсЯ, и  Я,  удивленный, делаю шаг  назад и спешу запахнуть
полы своего халата. Џередо мной стоит ЉатЯ.
     -- ‡дравствуйте,-- говорит  она, тЯжело дыша  от ходьбы по лестнице. --
Ќе ожидали? џ тоже... тоже сюда приехала.
     Ћна садитсЯ и продолжает, заикаЯсь и не глЯдЯ на менЯ:
     -- —то же вы не здороваетесь? џ тоже приехала... сегоднЯ... “знала, что
вы в этой гостинице, и пришла к вам.
     --  Ћчень  рад  видеть  тебЯ,--  говорю  Я,  пожимаЯ  плечами,--  но  Я
удивлен... ’ы точно с неба свалилась. ‡ачем ты здесь?
     -- џ? ’ак... просто взЯла и приехала.
     Њолчание. ‚друг она порывисто встает и идет ко мне.
     --  Ќиколай ‘тепаныч! -- говорит она, бледнеЯ и сжимаЯ на груди руки.--
Ќиколай ‘тепаныч! џ не  могу дольше так  жить! Ќе могу! ђади истинного  бога
скажите скорее, сию минуту: что мне делать? ѓоворите, что мне делать?
     -- —то же Я могу сказать? -- недоумеваю Я.-- Ќичего Я не могу.
     -- ѓоворите  же, умолЯю вас! --  продолжает она, задыхаЯсь и дрожа всем
телом.-- ЉлЯнусь вам, что Я не могу дольше так жить! ‘ил моих нет!
     Ћна падает на стул и начинает рыдать. Ћна закинула назад голову, ломает
руки, топочет ногами? шлЯпка  ее свалилась с  головы и болтаетсЯ на резинке,
прическа растрепалась.
     -- Џомогите мне! Џомогите! -- умолЯет она.-- Ќе могу Я дольше!
     Ћна достает из своей дорожной сумочки платок и вместе с ним вытаскивает
несколько писем, которые с ее колен падают на пол. џ подбираю их с полу и на
одном из них  узнаю почерк Њихаила ”едоровича и  нечаЯнно прочитываю кусочек
какого-то слова "страсти...".
     -- Ќичего Я не могу сказать тебе, ЉатЯ,-- говорю Я.
     -- Џомогите! -- рыдает она, хватаЯ менЯ за руку и целуЯ ее.  -- ‚едь вы
мой отец, мой  единственный друг! ‚едь вы  умны, образованны, долго жили! ‚ы
были учителем! ѓоворите же: что мне делать?
     -- Џо совести, ЉатЯ: не знаю...
     џ растерЯлсЯ, сконфужен, тронут рыданиЯми и едва стою на ногах.
     -- „авай, ЉатЯ, завтракать,-- говорю Я,  натЯнуто  улыбаЯсь.  --  Ѓудет
плакать!
     € тотчас же Я прибавлЯю упавшим голосом:
     -- ЊенЯ скоро не станет, ЉатЯ...
     -- •оть одно  слово, хоть одно слово! -- плачет она, протЯгиваЯ ко  мне
руки.-- —то мне делать?
     -- —удачка, право...-- бормочу Я.-- Ќе понимаю! ’акаЯ умница и вдруг --
на тебе! расплакалась...
     Ќаступает  молчание. ЉатЯ  поправлЯет прическу,  надевает  шлЯпу, потом
комкает  письма  и сует их в сумочку -- и  все это  молча и  не спеша. ‹ицо,
грудь и перчатки у нее мокры  от слез, но выражение лица уже сухо, сурово...
џ глЯжу на  нее, и  мне стыдно,  что Я  счастливее ее.  Ћтсутствие того, что
товарищи-философы называют общей  идеей, Я заметил в  себе только  незадолго
перед смертью, на закате своих дней, а ведь душа этой беднЯжки не знала и не
будет знать приюта всю жизнь, всю жизнь!
     -- „авай, ЉатЯ, завтракать,-- говорю Я.
     -- Ќет, благодарю,-- отвечает она холодно.
     …ще одна минута проходит в молчании.
     -- Ќе нравитсЯ мне •арьков,-- говорю Я.-- ‘еро уж очень. Љакой-то серый
город.
     -- „а,  пожалуй... Ќекрасивый... џ ненадолго сюда... Њимоездом. ‘егоднЯ
же уеду.
     -- Људа?
     -- ‚ Љрым... то есть на Љавказ.
     -- ’ак. Ќадолго?
     -- Ќе знаю.
     ЉатЯ встает  и, холодно улыбнувшись,  не глЯдЯ на ценЯ, протЯгивает мне
руку.
     Њне хочетсЯ спросить: "‡начит, на похоронах у  менЯ не будешь?" Ќо  она
не глЯдит на менЯ, рука у нее холоднаЯ, словно чужаЯ. џ молча провожаю ее до
дверей... ‚от она  вышла от менЯ, идет по длинному коридору, не оглЯдываЯсь.
Ћна знает, что Я глЯжу ей вслед, и, вероЯтно, на повороте оглЯнетсЯ.
     Ќет,  не оглЯнулась. —ерное платье  в последний раз мелькнуло,  затихли
шаги... Џрощай, мое сокровище!