 часто  смеЯлсЯ своим заразительным смехом,  любил
шутить,  выдумывать  разные  разности,  нелепые  прозвища;  как  только  ему
становилось лучше, он был неистощим на все это.
     €ногда мы выдумывали вместе рассказы: то о захудалом чиновнике-деспоте,
а то чувствительную повесть /533/ с героинЯми по имени €рландиЯ,  ЂвстралиЯ,
ЌевралгиЯ,  €стериЯ - все в таком роде, - блеска у него было много. €ногда Я
представлЯл пьЯного.  Ќа карточке любительской,  -  не помню кем снЯтой, - в
его кабинете мы сидим -  он в кресле, а Я на ручке кресла - у него смеющеесЯ
лицо, у менЯ злое, осовелое - Я изображаю пьЯного.
     €ногда Я  читал ему  его  старые рассказы.  Ћн  как  раз  готовил их  к
изданию,  и  Я часто видел,  как он перемарывал рассказ,  чуть не заново его
писал.
     Љак-то Я выбрал и начал вслух читать его давнишний рассказ,  написанный
в 1886 году, "‚орона"{533}.
     ‘начала Ђнтон Џавлович хмурилсЯ,  но  по  мере  того,  как  развивалось
действие,  делалсЯ  все  благодушнее,  понемногу стал  улыбатьсЯ,  смеЯтьсЯ.
Џравда, пьЯных Я умел изображать.


     ‚  другой раз в  сумерках Я  читал ему "ѓусева"{533},  дико хвалил его,
считаЯ, что "ѓусев" первоклассно хорош, он был взволнован, молчал. џ еще раз
про себЯ прочел последний абзац этого рассказа:
     - "Ђ наверху в это времЯ,  где заходит солнце, скучиваютсЯ облака, одно
облако похоже на триумфальную арку,  другое на льва, третье на ножницы"... -
как он любит облака сравнивать с  предметами,  -  мелькнуло у менЯ в уме.  -
"€з-за облаков выходит широкий зеленый луч и протЯгиваетсЯ до самой середины
неба,  немного погодЯ рЯдом с  этим ложитсЯ золотой,  потом розовый...  Ќебо
становитсЯ нежно-сиреневым.  ѓлЯдЯ на это великолепное, очаровательное небо,
океан сначала хмуритсЯ,  но скоро сам приобретает цвета ласковые, радостные,
страстные, какие на человеческом Языке назвать трудно".
     "“вижу ли Я когда-нибудь его?" - подумал Я. - €ндийский океан привлекал
менЯ с детства... - € неожиданно глухой, тихий голос:
     - ‡наете, Я женюсь...
     € сразу стал шутить,  что лучше женитьсЯ на немке,  чем на русской, она
аккуратнее, и ребенок не будет по дому ползать и бить в медный таз ложкой...
     џ,  конечно, уже знал о его романе с Ћльгой ‹еонардовной Љниппер, но не
был  уверен,  что  он  окончитсЯ /534/ браком.  џ  был  уже  в  приЯтельских
отношениЯх с  Ћльгой ‹еонардовной и  понимал,  что она совершенно из  другой
среды, чем —еховы. Џонимал, что Њарье Џавловне нелегко будет, когда хозЯйкой
станет она.  Џравда,  Ћльга ‹еонардовна - актриса, едва ли оставит сцену, но
все же многое должно изменитьсЯ. ‚озникнут тЯжелые отношениЯ между сестрой и
женой,  и  все это будет отзыватьсЯ на  здоровье Ђнтона Џавловича,  который,
конечно,  как в таких случаЯх бывает,  будет остро страдать то за ту,  то за
другую,  а  то и за обеих вместе.  € Я подумал:  "„а это самоубийство!  хуже
‘ахалина", - но промолчал, конечно.
     ‡а обедом и ужином он ел мало, почти всегда вставал из-за стола и ходил
взад и вперед по столовой, останавливаЯсь около гостЯ и усиленно его угощаЯ,
и все с шуткой, с метким словом. ЋстанавливалсЯ и около матери и, взЯв вилку
и ножик, начинал мелко-мелко резать мЯсо, всегда с улыбкой и молча.
     Џостепенно Я все более и более узнавал его жизнь, начал отдавать отчет,
какой у него был разнообразный жизненный опыт, сравнивал его со своим и стал
понимать,  что Я перед ним мальчишка, щенок... ‚едь до тридцати лет написаны
"‘кучнаЯ историЯ", "’иф"{534} и другие, поражающие опытом его произведениЯ.
     џ  вижу —ехова чаще бодрым и  улыбающимсЯ,  чем  хмурым,  раздраженным,
несмотрЯ на  то,  что  Я  знавал его  в  течение четырех лет  наших  близких
отношений в  плохие периоды его болезни.  ’ам,  где находилсЯ больной —ехов,
царили шутка, смех и даже шалость.
     Ќикогда не видал его в халате,  всегда он был одет аккуратно и чисто. “
него   была   педантическаЯ  любовь   к   порЯдку  -   наследственнаЯ,   как
настойчивость, такаЯ же наследственнаЯ, как и наставительность.


     9  сентЯбрЯ Ђнтон Џавлович пишет жене:  "’еперь Я здоров.  •одит ко мне
каждый день Ѓунин"{534}.
     € опЯть начались бесконечные разговоры.  Љогда Я приехал, он чувствовал
себЯ весьма нехорошо.
     Њного рассказывал Ђнтон Џавлович о  кумысе,  где он поправилсЯ{534},  а
вернувшись в  џлту,  "опЯть захирел,  стал кашлЯть и  в июле даже поплевывал
кровью", восторгалсЯ степью, лошадьми, туземцами, только уж /535/ очень была
сераЯ публика и  никаких удобств!  ‚кус кумыса похож на квас и  непротивный,
но, конечно, надоедает.
     —ерез  несколько дней  ему  стало лучше.  Ћн  в  сентЯбре решил ехать в
Њоскву, вероЯтно уже скучал без жены.
     —итал он в эти дни свои старые рассказы,  некоторые почти писал заново,
так, по его мнению, они были слабы.
     „о  моего приезда в  џлте  жил  и  „орошевич,  умом которого восхищалсЯ
—ехов,  и  артист Ћрленев,  которого он  считал талантливым,  но  беспутным;
последнего Я застал.
     †аловалсЯ на газету "Љурьер":  "—уть не в  каждом номере пишет про менЯ
всЯкое вранье и пошлости..."
     …му хотелось поехать в Њоскву до репетиций "’рех сестер", чтобы сделать
некоторые указаниЯ и, может быть, изменениЯ{535}.


     ...Њне все кажетсЯ,  что несмотрЯ на то,  что —ехов стоЯл в  литературе
уже высоко,  занимаЯ свое особое место,  он  все же не отдавал себе отчета в
своей ценности.


     Џо вечерам иногда собирались к ужину гости:  ’елешов,  ѓорький,  Ќилус,
после ужина заходил …лпатьевский,  и менЯ упрашивали иногда прочесть тот или
другой рассказ —ехова.  Ћб этом вспоминает ’елешов:  "Ђнтон Џавлович сначала
хмурилсЯ,  неловко  ему  казалось слушать  свое  же  сочинение,  потом  стал
невольно улыбатьсЯ,  а потом, по мере развитиЯ рассказа, буквально трЯссЯ от
хохота в своем кресле, но молча, стараЯсь сдерживатьсЯ".
     Џрослушав как-то свой "осколочный" рассказ, Ђнтон Џавлович сказал:
     - ‚ам  хорошо теперь писать рассказы,  все к  этому привыкли,  а  это Я
пробил дорогу к маленькому рассказу, менЯ еще как за это ругали...
     - ’ребовали,   чтобы   Я   писал  роман,   иначе  и   писателем  нельзЯ
называтьсЯ...
     ‚сех нас радовало,  что ’олстой выздоравливал.  ‘ловом, настроение было
самое хорошее.  €  вдруг пришла телеграмма,  что в Џетербурге заболела Ћльга
‹еонардовна. /536/
     …жедневные телеграммы.  ЏЯть  дней ожиданиЯ ее  прибытиЯ,  и  наконец в
первый день пасхи,  10 апрелЯ, ее на руках перенесли с парохода на дачу{536}
с температурой 39 градусов под мышкой.
     Љонечно, Ќилусу пришлось бросить портрет, и скоро мы все разъехались.


     ‚ начале декабрЯ Ђнтон Џавлович приехал в Њоскву.  џ тоже был там, - мы
с Ќайденовым готовились к поездке за границу. …жедневно по вечерам Я заходил
к  —ехову,  оставалсЯ иногда у  него до трех-четырех часов утра,  то есть до
возвращениЯ Ћльги ‹еонардовны домой.
     —аще всего она уезжала в театр,  но иногда отправлЯлась на какой-нибудь
благотворительный концерт.  ‡а  ней  заезжал  Ќемирович во  фраке,  пахнущий
сигарами  и  дорогим  одеколоном,  а  она  в  вечернем туалете,  надушеннаЯ,
красиваЯ, молодаЯ, подходила к мужу со словами:
     - Ќе  скучай  без  менЯ,  дусик,  впрочем  с  Ѓукишончиком тебе  всегда
хорошо...  „о свиданьЯ, милый, - обращалась она ко мне. џ целовал ее руку, и
они уходили.  —ехов менЯ не  отпускал до  ее возвращениЯ.  €  эти бдениЯ мне
особенно дороги.
     Ћн  иногда мыл себе голову.  џ  старалсЯ развлекать его,  рассказывал о
себе,  расспрашивал о  семье.  Ћн  много говорил о  своих братьЯх,  Ќиколае,
Ђлександре,  которого он ставил очень высоко и бесконечно жалел,  так как он
иногда запивал, - этим он объЯснЯл, что из него ничего не вышло, а одарен он
был щедро.
     Ђлександр был  человек  редко  образованный:  окончил два  факультета -
естественный и математический, много знал и по медицине. •орошо разбиралсЯ в
философских системах. ‡нал много Языков. Ќо ни на чем не мог остановитьсЯ. Ђ
как он писал письма!  ЏрЯмо на удивление.  Ѓыл способен и  на ручные работы,
сам  сделал стенные часы.  Ћдно времЯ был редактором пожарного журнала.  Ќад
его кроватью висел пожарный звонок, чтобы он мог всегда знать, где горит. Ћн
был  из  чудаков,  писал  только куриными перьЯми.  ‹юбил  разводить птицу и
сооружал  удивительные  курЯтники,   словом,   человек  на  редкость  умный,
оригинальный.  •орошо понимал шутку,  /537/ но  последнее времЯ стал  тЯжел:
когда был  трезв,  то  мучилсЯ тем,  каким он  был во  хмелю,  а  под хмелем
действительно был тЯжел.
     џ спросил Ђнтона Џавловича:
     - Ђ не мучаетсЯ ли он, что вы заслонили его как писателЯ?
     Ћн улыбнулсЯ своей милой улыбкой и ответил:
     - Ќисколько, ведь и пишет он между делом, так, чтобы лишнее заработать.
„а Я и не знаю,  что его больше интересует: литература, философиЯ, наука или
куроводство?   Ћн  слишком  одарен  во  многих  отношениЯх,  чтобы  отдатьсЯ
чему-нибудь  одному...  ‚от  и  брат  Њихаил служил в  финансовом ведомстве,
бросил,  работает по книжному делу у  ‘уворина.  Џишет рассказы,  но никаких
усилий не  делает,  чтобы стать настоЯщим писателем.  “  нас ведь нет такого
честолюбиЯ, как у многих писателей нынешних. “ нас у всех есть любовь к тому
делу, над каким мы трудимсЯ.


     ђасспрашивал  Ђнтон  Џавлович  менЯ  и  о  первом  представлении  пьесы
ѓорького "Ќа дне"{537}, и об ужине, который стоил 800 рублей, и что за такую
цену подавали?
     џ, изображаЯ ѓорького, говорил:
     - ђыбы первым делом и какой-нибудь этакой,  черт ее дери совсем,  чтобы
не рыба была, а лошадь.
     —ехов  очень  смеЯлсЯ,  а  особенно  замечанию  профессора Љлючевского,
который  был  беспечно-спокоен,   мирно-весел,   чистенький,  аккуратный,  в
застегнутом сюртучке,  слегка  склонив голову набок  и  искоса,  поблескиваЯ
очками и своим лукавым оком, - мы стоЯли рЯдом, и он тихо сказал:
     - ‹ошадь!  -  ќто,  конечно, по величине приЯтно. Ќо немножко и обидно.
Џочему же непременно лошадь? ђазве мы все ломовые?


     Џоследнее времЯ часто мечтал вслух:
     - ‘тать бы бродЯгой,  странником, ходить по свЯтым местам, поселитьсЯ в
монастыре возле  леса,  у  озера,  сидеть  летним  вечером на  лавочке возле
монастырских ворот... /538/


     Њы с  Ќайденовым уже были в конце декабрЯ на отлете.  —ехов рассказывал
мне о своем пребывании в Ќицце,  о M.M.Љовалевском, о консуле ћрасове, давал
советы  относительно здоровьЯ и,  как  всегда,  уверЯл,  что  Я  проживу  до
глубокой старости,  так как Я  "здоровенный мужчина",  и опЯть в который раз
уговаривал писать ежедневно,  бросить "дилетантство",  а  нужно относитьсЯ к
писанию "профессионально"...
     € не думал Я в те дни, что они - наше последнее свидание.
     —аса  в  четыре,   а  иногда  и  совсем  под  утро  возвращалась  Ћльга
‹еонардовна, пахнущаЯ вином и духами...
     - —то же ты не спишь,  дусЯ?..  ’ебе вредно.  Ђ вы тут еще, Ѓукишончик,
ну, конечно, он с вами не скучал!
     џ быстро вставал и прощалсЯ.


     “ —ехова каждый год менЯлось лицо.


     Ѓлагородство —ехова - цветы, животные, благородство людских поступков.


     ‘о всеми он был одинаков, какого бы ранга человек ни был. /539/


        Ђ.€.Љ“Џђ€Ќ

        ЏЂЊџ’€ —…•Ћ‚Ђ

                                                        Ћн между нами жил...

     Ѓывало,  в  раннем  детстве  вернешьсЯ после  долгих  летних  каникул в
пансион.  ‚се серо,  казарменно,  пахнет свежей маслЯной краской и мастикой,
товарищи грубы,  начальство недоброжелательно.  Џока  день -  еще  крепишьсЯ
кое-как,  хотЯ сердце -  нет-нет,  и  сожметсЯ внезапно от  тоски.  ‡анимают
встречи, поражают перемены в лицах, оглушают шум и движение.
     Ќо когда настанет вечер и  вознЯ в  полутемной спальне улЯжетсЯ,  -  о,
какаЯ нестерпимаЯ скорбь, какое отчаЯние овладевают маленькой душой! ѓрызешь
подушку,  подавлЯЯ рыданиЯ,  шепчешь милые имена и плачешь,  плачешь жаркими
слезами,  и знаешь,  что никогда не насытишь ими своего горЯ. € вот тогда-то
понимаешь   впервые   весь   потрЯсающий   ужас   двух   неумолимых   вещей:
невозвратимости прошлого и  чувства одиночества.  ЉажетсЯ,  что сейчас же  с
радостью отдал бы всю остальную жизнь,  перенес бы всЯческие мучениЯ за один
только день  того  светлого,  прекрасного существованиЯ,  которое никогда не
повторитсЯ.  ЉажетсЯ,  ловил бы каждое милое, заботливое слово и заключал бы
его навсегда в  памЯти,  впивал бы в душу медленно и жадно,  каплЯ по капле,
каждую ласку.  €  жестоко терзаешьсЯ мыслью,  что по небрежности,  в суете и
потому,  что  времЯ представлЯлось неисчерпаемым,  -  ты  не  воспользовалсЯ
каждым часом, каждым мгновением, промелькнувшим напрасно. /540/
     „етские скорби жгучи,  но  они растают во сне и  исчезнут с  завтрашним
солнцем.  Њы,  взрослые,  не  чувствуем их так страстно,  но помним дольше и
скорбим глубже.  ‚скоре после похорон —ехова, возвращаЯсь с панихиды, бывшей
на кладбище, один большой писатель сказал простые, но полные значениЯ слова:
     - ‚от  похоронили мы  его,  и  уже  проходит  безнадежнаЯ острота  этой
потери.  Ќо понимаете ли вы,  что навсегда, до конца дней наших, останетсЯ в
нас ровное, тупое, печальное сознание, что —ехова нет?
     €  вот  теперь,  когда  его  нет,  особенно мучительно чувствуешь,  как
драгоценно было  каждое его  слово,  улыбка,  движение,  взглЯд,  в  которых
светилась его прекраснаЯ, избраннаЯ, аристократическаЯ душа. †алеешь, что не
всегда  был  внимателен к  тем  особенным мелочам,  которые иногда сильнее и
интимнее говорЯт о внутреннем человеке,  чем крупные дела.  “прекаешь себЯ в
том,   что  из-за   толкотни  жизни  не  успел  запомнить,   записать  много
интересного,  характерного, важного. € в то же времЯ знаешь, что эти чувства
разделЯют с тобою все те,  кто был близок к нему,  кто истинно любит его как
человека  несравненного  душевного  изЯщества  и   красоты,   кто  с  вечной
признательностью  будет  чтить  его  памЯть,  как  памЯть  одного  из  самых
замечательных русских писателей.
     Љ  любви,  к  нежной и  тонкой печали этих  людей  Я  обращаю настоЯщие
строки.


        I

     џлтинскаЯ дача  —ехова стоЯла почти  за  городом,  глубоко под  белой и
пыльной аутской дорогой.  Ќе знаю, кто ее строил{540}, но она была, пожалуй,
самым  оригинальным зданием в  џлте.  ‚сЯ  белаЯ,  чистаЯ,  легкаЯ,  красиво
несимметричнаЯ,  построеннаЯ вне  какого-нибудь определенного архитектурного
стилЯ,  с  вышкой в  виде башни,  с  неожиданными выступами,  со  стеклЯнной
верандой внизу и с открытой террасой вверху, с разбросанными то широкими, то
узкими окнами,  -  она походила бы на зданиЯ в  стиле moderne,  если бы в ее
плане  не  чувствовалась чьЯ-то  внимательнаЯ и  оригинальнаЯ мысль,  чей-то
своеобразный вкус.  „ача стоЯла /541/ в углу сада,  окруженнаЯ цветником.  Љ
саду,  со  стороны,  противоположной  шоссе,  примыкало,  отделенное  низкой
стенкой,  старое,  заброшенное татарское кладбище,  всегда зеленое,  тихое и
безлюдное, со скромными каменными плитами на могилах.
     –ветничок был маленький,  далеко не пышный,  а  фруктовый сад еще очень
молодой.  ђосли в нем груши и Яблони-дички,  абрикосы,  персики,  миндаль. ‚
последние годы  сад  уже  начал приносить кое-какие плоды,  доставлЯЯ Ђнтону
Џавловичу много  забот  и  трогательного,  какого-то  детского удовольствиЯ.
Љогда наступало времЯ сбора миндальных орехов,  то их снимали и  в чеховском
саду.  ‹ежали они обыкновенно маленькой горкой в гостиной на подоконнике, и,
кажетсЯ, ни у кого не хватало жестокости брать их, хотЯ их и предлагали.
     Ђ.Џ.  не  любил и  немного сердилсЯ,  когда ему говорили,  что его дача
слишком мало защищена от пыли,  летЯщей сверху,  с аутского шоссе, и что сад
плохо снабжен водою.  Ќе  любЯ вообще Љрыма,  а  в  особенности џлты,  он  с
особенной,  ревнивой любовью относилсЯ к своему саду.  Њногие видели, как он
иногда по утрам, сидЯ на корточках, заботливо обмазывал серой стволы роз или
выдергивал сорные травы  из  клумб.  Ђ  какое бывало торжество,  когда среди
летней  засухи  наконец  шел  дождь,  наполнЯвший  водою  запасные  глинЯные
цистерны!
     Ќо  не  чувство собственника сказывалось в  этой  хлопотливой любви,  а
другое,  более мощное и мудрое сознание. Љак часто говорил он, глЯдЯ на свой
сад прищуренными глазами:
     - Џослушайте, при мне здесь посажено каждое дерево, и, конечно, мне это
дорого.  Ќо  и  не  это важно.  ‚едь здесь же до менЯ был пустырь и  нелепые
овраги,  все в камнЯх и в чертополохе.  Ђ Я вот пришел и сделал из этой дичи
культурное,  красивое место.  ‡наете ли?  -  прибавлЯл он вдруг с  серьезным
лицом,  тоном глубокой веры.  -  ‡наете ли, через триста - четыреста лет всЯ
землЯ обратитсЯ в  цветущий сад.  €  жизнь будет тогда необыкновенно легка и
удобна.
     ќта мысль о красоте грЯдущей жизни,  так ласково,  печально и прекрасно
отозвавшаЯсЯ во всех его последних произведениЯх,  была и  в  жизни одной из
самых его  /542/ задушевных,  наиболее лелеемых мыслей.  Љак  часто,  должно
быть,  думал он  о  будущем счастии человечества,  когда,  по  утрам,  один,
молчаливо  подрезывал свои  розы,  еще  влажные  от  росы,  или  внимательно
осматривал раненный ветром  молодой  побег.  €  сколько было  в  этой  мысли
кроткого, мудрого и покорного самозабвениЯ!
     Ќет,  это не  была заочнаЯ жажда существованиЯ,  идущаЯ от ненасытимого
человеческого сердца и  цеплЯющаЯсЯ за  жизнь,  это  не  было  -  ни  жадное
любопытство к тому,  что будет после менЯ, ни завистливаЯ ревность к далеким
поколениЯм. ќто была тоска исключительно тонкой, прелестной и чувствительной
души,   непомерно  страдавшей  от  пошлости,  грубости,  скуки,  праздности,
насилиЯ,  дикости - от всего ужаса и темноты современных будней. € потому-то
под конец его жизни,  когда пришла к  нему огромнаЯ слава,  и  сравнительнаЯ
обеспеченность, и преданнаЯ любовь к нему всего, что было в русском обществе
умного,  талантливого  и  честного,  -  он  не  замкнулсЯ  в  недостижимости
холодного величиЯ,  не впал в пророческое учительство,  не ушел в Ядовитую и
мелочную вражду к чужой известности.  Ќет, всЯ сумма его большого и тЯжелого
житейского  опыта,  все  его  огорчениЯ,  скорби,  радости  и  разочарованиЯ
выразились в этой прекрасной,  тоскливой,  самоотверженной мечте о грЯдущем,
близком, хотЯ и чужом счастии.
     - Љак хороша будет жизнь через триста лет!
     €  потому-то он с одинаковой любовью ухаживал за цветами,  точно видЯ в
них  символ  будущей  красоты,  и  следил  за  новыми  путЯми,  пролагаемыми
человеческим умом  и  знанием.  Ћн  с  удовольствием глЯдел на  новые зданиЯ
оригинальной постройки и  на  большие морские пароходы,  живо  интересовалсЯ
всЯким  последним изобретением в  области техники и  не  скучал  в  обществе
специалистов.  Ћн с твердым убеждением говорил о том, что преступлениЯ вроде
убийства,  воровства и  прелюбодеЯниЯ становЯтсЯ все реже,  почти исчезают в
настоЯщем интеллигентном обществе, в среде учителей, докторов, писателей. Ћн
верил в то, что грЯдущаЯ, истиннаЯ культура облагородит человечество{542}.
     ђассказываЯ о  чеховском саде,  Я позабыл упомЯнуть,  что посредине его
стоЯли качели и деревЯннаЯ скамейка.  /543/ € то, и другое осталось от "„Яди
‚ани",  с которым •удожественный театр приезжал в џлту, приезжал, кажетсЯ, с
исключительной  целью   показать  больному  тогда   Ђ.Џ-чу   постановку  его
пьесы{543}.  Ћбоими  предметами —ехов  чрезвычайно дорожил и,  показываЯ их,
всегда с  признательностью вспоминал о милом внимании к нему •удожественного
театра.  ‡десь у  места также упомЯнуть,  что  эти  прекрасные артисты своей
исключительной  деликатной  чуткостью  к   чеховскому  таланту   и   дружной
преданностью ему самому много скрасили последние дни незабвенного художника.


        II

     ‚о дворе жили:  ручной журавль и две собаки.  Ќадо заметить,  что Ђнтон
Џавлович очень  любил всех  животных,  за  исключением,  впрочем,  кошек,  к
которым он питал непреодолимое отвращение. ‘обаки же пользовались его особым
расположением.  Ћ  покойной Љаштанке,  о  мелиховских таксах Ѓроме и •ине он
вспоминал так тепло и в таких выражениЯх, как вспоминают об умерших друзьЯх.
"‘лавный народ - собаки!" - говорил он иногда с добродушной улыбкой.
     †уравль  был  важнаЯ,  степеннаЯ птица.  Љ  людЯм  он  относилсЯ вообще
недоверчиво,  но  вел  тесную  дружбу  с  Ђрсением,  набожным слугой  Ђнтона
Џавловича.  ‡а  Ђрсением  он  бегал  всюду,  по  двору  и  по  саду,  причем
уморительно подпрыгивал на  ходу и  махал растопыренными крыльЯми,  исполнЯЯ
характерный журавлиный танец, всегда смешивший Ђнтона Џавловича.
     Ћдну  собаку  звали  ’узик,   а  другую  -  Љаштан,  в  честь  прежней,
исторической Љаштанки,  носившей это имЯ.  Ќичем,  кроме глупости и лености,
этот Љаштан,  впрочем, не отличалсЯ. Џо внешнему виду он был толст, гладок и
неуклюж,  светло-шоколадного цвета,  с бессмысленными желтыми глазами. ‚след
за ’узиком он лаЯл на чужих,  но стоило его поманить и почмокать ему, как он
тотчас же  переворачивалсЯ на спину и  начинал угодливо извиватьсЯ по земле.
Ђнтон Џавлович легонько отстранЯл его палкой,  когда он лез с нежностЯми,  и
говорил с притворной суровостью:
     - “йди же, уйди, дурак... Ќе приставай. /544/
     €  прибавлЯл,  обращаЯсь к  собеседнику,  с  досадой,  но со смеющимисЯ
глазами:
     - Ќе хотите ли, подарю пса? ‚ы не поверите, до чего он глуп.
     Ќо  однажды  случилось,  что  Љаштан,  по  свойственной ему  глупости и
неповоротливости,  попал  под  колеса  фаэтона,  который раздавил ему  ногу.
Ѓедный пес прибежал домой на трех лапах,  с ужасающим воем.  ‡аднЯЯ нога всЯ
была исковеркана,  кожа и мЯсо прорваны почти до кости,  лилась кровь. Ђнтон
Џавлович  тотчас  же  промыл  рану  теплой  водой  с  сулемой,  присыпал  ее
йодоформом и  перевЯзал  марлевым  бинтом.  €  надо  было  видеть,  с  какой
нежностью,  как  ловко  и  осторожно прикасались его  большие милые пальцы к
ободранной ноге  собаки  и  с  какой  сострадательной укоризной бранил он  и
уговаривал визжавшего Љаштана:
     - Ђх ты,  глупый,  глупый...  Ќу,  как тебЯ угораздило?.. „а тише ты...
легче будет... дурачок...
     ЏриходитсЯ повторить избитое место,  но несомненно, что животные и дети
инстинктивно тЯнулись  к  —ехову.  €ногда  приходила  к  Ђ.Џ.  одна  больнаЯ
барышнЯ{544}, приводившаЯ с собою девочку лет трех-четырех, сиротку, которую
она  взЯла на  воспитание.  Њежду крошечным ребенком и  пожилым,  грустным и
больным человеком,  знаменитым писателем,  установилась какаЯ-то  особеннаЯ,
серьезнаЯ и  доверчиваЯ дружба.  Џодолгу сидели они  рЯдом на  скамейке,  на
веранде; Ђ.Џ. внимательно и сосредоточенно слушал, а она без умолку лепетала
ему свои детские смешные слова и путалась ручонками в его бороде.
     ‘ большой и сердечной любовью относились к —ехову и все люди попроще, с
которыми  он  сталкивалсЯ:   слуги,   разносчики,   носильщики,   странники,
почтальоны - и не только с любовью, но и с тонкой чуткостью, с бережностью и
с пониманием.  Ќе могу не рассказать здесь одного случаЯ, который передаю со
слов очевидца, маленького служащего в "ђусском о-ве пароходства и торговли",
человека   положительного,    немногословного   и,    главное,    совершенно
непосредственного в восприЯтии и передаче своих впечатлений.
     ќто было осенью. —ехов, возвращавшийсЯ из Њосквы, только что приехал на
пароходе из  ‘евастополЯ  в  џлту  и  еще  не  успел  сойти  с  палубы.  Ѓыл
промежуток  /545/  той  сумЯтицы,  криков  и   бестолочи,   которые   всегда
подымаютсЯ вслед за тем, как  опустЯт  сходни.  ‚  это-то  суматошное  времЯ
татарин-носильщик, всегда услуживавший  Ђ.Џ-чу  и увидевший  его еще издали,
раньше  других успел взобратьсЯ на  пароход,  разыскал  вещи  —ехова  и  уже
готовилсЯ нести их вниз, как  на  него  внезапно налетел бравый  и  свирепый
помощник   капитана.  ќтот  человек  не  ограничилсЯ  одними   непристойными
ругательствами,  но  в  порыве начальственного гнева ударил бедного татарина
по лицу.
     "-  € вот тогда произошла сверхъестественнаЯ сцена,  -  рассказывал мой
знакомый.  -  ’атарин бросает вещи на палубу,  бьет себЯ в грудь кулаками и,
вытаращив глаза, лезет на помощника. € в то же времЯ кричит на всю пристань:
     - —то? ’ы бьешьсЯ? ’ы думаешь, ты менЯ ударил? ’ы - вот кого ударил!
     € показывает пальцем на —ехова.  Ђ —ехов, знаете ли, бледный весь, губы
вздрагивают.  Џодходит к помощнику и говорит ему тихо так,  раздельно,  но с
необычайным выражением: "Љак вам не стыдно!" Џоверите ли, ей-богу, будь Я на
месте этого мореплавателЯ,  - лучше бы мне двадцать раз в морду плюнули, чем
услышать это "как вам не стыдно". € на что уж морЯк был толстокож, но и того
пронЯло:  заметалсЯ-заметалсЯ,  забормотал что-то и  вдруг испарилсЯ.  €  уж
больше его на палубе не видели".


        III

     Љабинет в Ялтинском доме у Ђ.Џ. был небольшой, шагов двенадцать в длину
и  шесть в  ширину,  скромный,  но дышавший какой-то своеобразной прелестью.
ЏрЯмо  против входной двери -  большое квадратное окно  в  раме  из  цветных
желтых стекол.  ‘ левой стороны от входа, около окна, перпендикулЯрно к нему
- письменный стол,  а  за  ним  маленькаЯ  ниша,  освещеннаЯ сверху,  из-под
потолка,  крошечным оконцем;  в  нише -  турецкий диван.  ‘  правой стороны,
посредине стены -  коричневый кафельный камин;  наверху,  в  его  облицовке,
оставлено небольшое не заделанное плиткой местечко,  и  в  нем небрежно,  но
мило написано красками вечернее поле с уходЯщими вдаль стогами -  это работа
‹евитана.  „альше,  по той же стороне,  в самом углу -  дверь,  /546/ сквозь
которую видна холостаЯ спальнЯ Ђнтона Џавловича, - светлаЯ, веселаЯ комната,
сиЯющаЯ какой-то девической чистотой, белизной и невинностью. ‘тены кабинета
- в темных с золотом обоЯх, а около письменного стола висит печатный плакат:
"ЏросЯт не курить".  ‘ейчас же возле входной двери направо - шкаф с книгами.
Ќа  камине  несколько безделушек и  между  ними  прекраснаЯ модель  парусной
шкуны.  Њного хорошеньких вещиц из  кости и  из  дерева на письменном столе;
почему-то  преобладают  фигуры  слонов.   Ќа  стенах  портреты  -  ’олстого,
ѓригоровича,  ’ургенева.  Ќа  отдельном маленьком столике,  на веерообразной
подставке,  множество фотографий артистов и  писателей.  Џо обоим бокам окна
спускаютсЯ прЯмые,  тЯжелые темные занавески,  на  полу большой,  восточного
рисунка,  ковер.  ќта  драпировка смЯгчает все  контуры и  еще больше темнит
кабинет,  но  благодарЯ ей  ровнее  и  приЯтнее  ложитсЯ  свет  из  окна  на
письменный стол.  Џахнет тонкими духами, до которых Ђ.Џ. всегда был охотник.
€з окна видна открытаЯ подковообразнаЯ лощина, спускающаЯсЯ далеко к морю, и
самое  море,   окруженное  амфитеатром  домов.  ‘лева  же,  справа  и  сзади
громоздЯтсЯ полукольцом горы. Џо вечерам, когда в гористых окрестностЯх џлты
зажигаютсЯ огни и  когда во  мраке эти  огни и  звезды над  ними так  близко
сливаютсЯ,  что  не  отличаешь их  друг от  друга,  -  тогда всЯ  окружающаЯ
местность очень напоминает иные уголки ’ифлиса...
     ‚сегда бывает так:  познакомишьсЯ с человеком,  изучишь его наружность,
походку,  голос,  манеры и  все-таки всегда можешь вызвать в памЯти его лицо
таким,  каким  его  видел  в  самый первый раз,  совсем другим,  отличным от
настоЯщего. ’ак и у менЯ, после нескольких лет знакомства с Ђ.Џ., сохранилсЯ
в  памЯти тот —ехов,  каким Я его увидел впервые,  в общем зале "‹ондонской"
гостиницы в  Ћдессе{546}.  ЏоказалсЯ он  мне  тогда  почти  высокого  роста,
худощавым,  но широким в костЯх,  несколько суровым на вид. ‘ледов болезни в
нем тогда не было заметно,  если не считать его походки -  слабой и точно на
немного согнутых коленЯх.  …сли бы  менЯ спросили тогда,  на кого он похож с
первого  взглЯда,   Я   бы  сказал:   "на  земского  врача  или  на  учителЯ
провинциальной гимназии". Ќо было в нем также что-то простоватое и скромное,
что-то чрезвычайно русское,  народное -  /547/ в лице, в говоре и в оборотах
речи,  была  также какаЯ-то  кажущаЯсЯ московскаЯ студенческаЯ небрежность в
манерах.  €менно такое первое впечатление выносили многие,  и Я в том числе.
Ќо  спустЯ  несколько часов  Я  увидел  совсем другого —ехова -  именно того
—ехова,  лицо  которого никогда не  могла  уловить фотографиЯ и  которое,  к
сожалению,  не  понЯл  и  не  прочувствовал  ни  один  из  писавших  с  него
художников.  џ  увидел  самое  прекрасное  и  тонкое,  самое  одухотворенное
человеческое лицо, какое только мне приходилось встречать в моей жизни.
     Њногие впоследствии говорили,  что  у  —ехова были  голубые глаза.  ќто
ошибка,  но ошибка до странного общаЯ всем,  знавшим его.  ѓлаза у него были
темные,  почти  карие,  причем раек  правого глаза  был  окрашен значительно
сильнее,  что  придавало  взглЯду  Ђ.Џ.,  при  некоторых  поворотах  головы,
выражение рассеЯнности. ‚ерхние веки несколько нависали над глазами, что так
часто наблюдаетсЯ у  художников,  охотников,  морЯков -  словом,  у  людей с
сосредоточенным зрением.  ЃлагодарЯ пенсне и  манере глЯдеть сквозь низ  его
стекол, несколько приподнЯв кверху голову, лицо Ђ.Џ. часто казалось суровым.
Ќо  надо  было видеть —ехова в  иные минуты (увы,  столь редкие в  последние
годы),  когда  им  овладевало веселье  и  когда  он,  быстрым движением руки
сбрасываЯ пенсне и  покачиваЯсь взад и  вперед на кресле,  разражалсЯ милым,
искренним и  глубоким смехом.  ’огда  глаза  его  становились полукруглыми и
лучистыми,  с добрыми морщинками у наружных углов, и весь он тогда напоминал
тот  юношеский  известный портрет,  где  он  изображен почти  безбородым,  с
улыбающимсЯ,  близоруким и  наивным взглЯдом несколько исподлобьЯ.  €  вот -
удивительно,  -  каждый раз,  когда  Я  глЯжу на  этот  снимок,  Я  не  могу
отделатьсЯ от мысли, что у —ехова глаза были действительно голубые.
     Ћбращал внимание в наружности Ђ.Џ.  его лоб -  широкий, белый и чистый,
прекрасной формы; лишь в самое последнее времЯ на нем легли между бровЯми, у
переносьЯ,  две вертикальные задумчивые складки.  “ши у —ехова были большие,
некрасивой формы, но другие такие умные, интеллигентные уши Я видел еще лишь
у одного человека - у ’олстого.
     Ћднажды летом,  пользуЯсь добрым настроением Ђнтона Џавловича, Я сделал
с  него  несколько снимков /548/  ручным  фотографическим аппаратом.  Ќо,  к
несчастию,  лучшие  из  них  и  чрезвычайно похожие  вышли  совсем  бледными
благодарЯ слабому освещению кабинета. Џро другие же, более удачные, сам Ђ.Џ.
сказал, посмотрев на них:
     - Ќу, знаете ли, это не Я, а какой-то француз.
     ЏомнитсЯ мне  теперь очень живо пожатие его  большой,  сухой и  горЯчей
руки,  -  пожатие,  всегда очень крепкое,  мужественное,  но  в  то же времЯ
сдержанное,  точно скрывающее что-то.  ЏредставлЯю также себе и  его почерк:
тонкий,  без  нажимов,  ужасно  мелкий,  с  первого  взглЯда  -  небрежный и
некрасивый,  но,  если к нему приглЯдетьсЯ,  очень Ясный,  нежный, изЯщный и
характерный, как и все, что в нем было.


        IV

     ‚ставал Ђ.Џ., по крайней мере летом, довольно рано. Ќикто даже из самых
близких людей  не  видал  его  небрежно одетым;  также  не  любил он  разных
домашних вольностей вроде туфель,  халатов и тужурок.  ‚ восемь-девЯть часов
его уже можно было застать ходЯщим по кабинету или за письменным столом, как
всегда безукоризненно изЯщно и скромно одетого.
     Џо-видимому,  самое лучшее времЯ длЯ работы приходилось у  него от утра
до обеда,  хотЯ пишущим его,  кажетсЯ, никому не удавалось заставать: в этом
отношении он  был необыкновенно скрытен и  стыдлив.  ‡ато нередко в  хорошие
теплые утра его можно было видеть на  скамейке за  домом,  в  самом укромном
месте дачи,  где вдоль белых стен стоЯли кадки с  олеандрами и  где им самим
был посажен кипарис. ’ам сидел он иногда по часу и более, один, не двигаЯсь,
сложив руки на коленЯх и глЯдЯ вперед, на море.
     Ћколо полуднЯ и позднее дом его начинал наполнЯтьсЯ посетителЯми. ‚ это
же  времЯ на  железных решетках,  отделЯющих усадьбу от шоссе,  висли целыми
часами,  разинув рты,  девицы в  белых  войлочных широкополых шлЯпах.  ‘амые
разнообразные люди приезжали к —ехову:  ученые, литераторы, земские деЯтели,
доктора,  военные,  художники, поклонники и поклонницы, профессоры, светские
люди,  сенаторы,  свЯщенники,  /549/ актеры -  и бог знает,  кто еще.  —асто
обращались к нему за советом, за протекцией, еще чаще с просьбой о просмотре
рукописи;  ЯвлЯлись разные  газетные интервьюеры и  просто  любопытствующие;
были  и  такие,  которые посещали его  с  единственной целью "направить этот
большой,  но  заблудший талант  в  надлежащую,  идейную сторону".  Џриходила
просЯщаЯ беднота - и настоЯщаЯ, и мнимаЯ. ќти никогда не встречали отказа. џ
не считаю себЯ вправе упоминать о частных случаЯх, но твердо и наверно знаю,
что  щедрость  —ехова,  особенно  по  отношению к  учащейсЯ  молодежи,  была
несравненно шире того, что ему позволЯли его более чем скромные средства.
     Ѓывали у  него люди всех слоев,  всех лагерей и  оттенков.  ЌесмотрЯ на
утомительность такого постоЯнного человеческого круговорота,  тут было нечто
и  привлекательное  длЯ  —ехова:  он  из  первых  рук,  из  первоисточников,
знакомилсЯ со всем,  что делалось в данную минуту в ђоссии. Ћ, как ошибались
те,   которые  в  печати  и  в  своем  воображении  называли  его  человеком
равнодушным к  общественным интересам,  к  мЯтущейсЯ жизни интеллигенции,  к
жгучим вопросам современности.  Ћн за всем следил пристально и вдумчиво;  он
волновалсЯ,  мучилсЯ и болел всем тем,  чем болели лучшие русские люди. Ќадо
было видеть,  как  в  проклЯтые,  черные времена,  когда при  нем говорили о
нелепых,  темных и  злых  ЯвлениЯх нашей  общественной жизни,  -  надо  было
видеть,   как  сурово  и   печально  сдвигались  его  густые  брови,   каким
страдальческим делалось его лицо и какаЯ глубокаЯ, высшаЯ скорбь светилась в
его прекрасных глазах.
     ‡десь уместно вспомнить об одном факте,  который,  по-моему,  прекрасно
освещает отношение —ехова к  глупостЯм русской действительности.  “ многих в
памЯти его  отказ  от  званиЯ почетного академика,  известны и  мотивы этого
отказа,  но  далеко не  все  знают его письмо в  Ђкадемию по  этому поводу -
прекрасное  письмо,  написанное с  простым  и  благородным достоинством,  со
сдержанным негодованием великой души:

     "‚ декабре прошлого года Я  получил извещение об избрании Ђ.Њ.Џешкова в
почетные академики, и Я  не  замедлил  повидатьсЯ  с  Ђ.Њ.Џешковым,  который
тогда /550/ находилсЯ в  Љрыму,  первый принес ему известие  об  избрании  и
первый поздравил его. ‡атем, немного погодЯ, в газетах было напечатано, что,
ввиду привлечениЯ Џешкова к дознанию  по   1035   ст.,   выборы   признаютсЯ
недействительными,  причем было точно указано,  что это извещение исходит из
Ђкадемии наук,  а  так как Я  состою почетным академиком,  то  это извещение
частью исходило и  от менЯ.  џ  поздравлЯл сердечно и  Я же признавал выборы
недействительными -  такое  противоречие не  укладывалось в  моем  сознании,
примирить с  ним свою совесть Я  не  мог.  ‡накомство с  1035 ст.  ничего не
объЯснило мне.  €  после долгого размышлениЯ Я  мог  прийти только к  одному
решению,  крайне длЯ  менЯ  тЯжелому и  прискорбному,  а  именно,  просить о
сложении с менЯ званиЯ почетного академика.
                                                              Ђ.—ехов"{550}.

     ‘транно  -  до  чего  не  понимали  —ехова!  Ћн  -  этот  "неисправимый
пессимист",  - как его определЯли, - никогда не уставал надеЯтьсЯ на светлое
будущее,  никогда не переставал верить в незримую, но упорную и плодотворную
работу лучших сил  нашей родины.  Љто из  знавших его близко не  помнит этой
обычной,  излюбленной его фразы, которую он так часто, иногда даже совсем не
в лад разговору, произносил вдруг своим уверенным тоном:
     - Џослушайте,  а  знаете что?  ‚едь  в  ђоссии через  десЯть лет  будет
конституциЯ.
     „а, даже и здесь звучал у него тот же мотив о радостном будущем, ждущем
человечество, который отозвалсЯ во всех его произведениЯх последних лет.


     Ќадо  сказать правду:  далеко не  все  посетители щадили времЯ и  нервы
Ђ.Џ-ча,   а  иные  так  просто  были  безжалостны.   Џомню  Я  один  случай,
поразительный,  почти  анекдотически невероЯтный по  точу  огромному  запасу
пошлости и неделикатности,  который обнаружило лицо артистического как будто
бы званиЯ.
     Ѓыло хорошее,  нежаркое, безветренное летнее утро. Ђ.Џ. чувствовал себЯ
на редкость в легком,  живом и беспечном настроении. € вот поЯвлЯетсЯ, точно
с  неба,  /551/  толстый  господин  (оказавшийсЯ впоследствии архитектором),
посылает —ехову свою  визитную карточку и  просит свиданиЯ.  Ђ.Џ.  принимает
его.  Ђрхитектор входит,  знакомитсЯ и,  не  обращаЯ  никакого  вниманиЯ  на
плакат:  "ЏросЯт не  курить",  не спрашиваЯ позволениЯ,  закуривает вонючую,
огромную рижскую сигару.  ‡атем,  отвесив,  как  неизбежный долг,  несколько
булыжных комплиментов хозЯину, он приступает к приведшему его делу.
     „ело же заключалось в  том,  что сынок архитектора,  гимназист третьего
класса,  бежал  на  днЯх  по  улице и,  по  свойственной мальчикам привычке,
хваталсЯ на бегу рукой за все,  что попадалось:  за фонари, тумбы, заборы. ‚
конце  концов  он  напоролсЯ рукой  на  колючую проволоку и  сильно оцарапал
ладонь.  "’ак вот, видите ли, глубокоуважаемый Ђ.Џ., - заключил свой рассказ
архитектор,  -  Я  бы очень просил вас напечатать об этом в корреспонденции.
•орошо,  что ЉолЯ ободрал только ладонь,  но  ведь это -  случай!  Ћн мог бы
задеть какую-нибудь важную артерию -  и что бы тогда вышло?" -  "„а, все это
очень прискорбно,  -  ответил —ехов,  - но, к сожалению, Я ничем не могу вам
помочь.  џ  не пишу,  да никогда и  не писал корреспонденции.  џ пишу только
рассказы".  -  "’ем лучше,  тем лучше! ‚ставьте это в рассказ, - обрадовалсЯ
архитектор.  -  Џропечатайте этого домовладельца с  полной фамилией.  Њожете
даже и мою фамилию проставить,  Я и на это согласен...  €ли нет...  все-таки
лучше мою фамилию не целиком,  а просто поставьте литеру:  господин ‘.  ’ак,
пожалуйста...  Ђ  то  ведь  у  нас  только и  осталось теперь два  настоЯщих
либеральных писателЯ - вы и господин Џ." (и тут архитектор назвал имЯ одного
известного литературного закройщика).
     џ  не  сумел передать и  сотой доли  тех  ужасающих пошлостей,  которые
наговорил оскорбленный в  родительских чувствах архитектор{551},  потому что
за  времЯ своего визита он  успел докурить сигару до  конца,  и  потом долго
приходилось проветривать кабинет от  ее зловонного дыма.  Ќо едва он наконец
удалилсЯ,  Ђ.Џ.  вышел в сад совершенно расстроенный,  с красными пЯтнами на
щеках.  ѓолос у  него дрожал,  когда он обратилсЯ с  упреком к  своей сестре
Њарии Џавловне и к сидевшему с ней на скамейке знакомому: /552/
     - ѓоспода,  неужели  вы  не  могли  избавить менЯ  от  этого  человека?
Џрислали бы сказать, что менЯ зовут куда-нибудь. Ћн же менЯ измучил!
     Џомню также -  и это,  каюсь,  отчасти моЯ вина,  -  как приехал к нему
выразить свое  читательское одобрение некий  самоуверенный штатский генерал,
который,   вероЯтно  желаЯ  доставить  —ехову  удовольствие,  начал,  широко
расставив колени  и  упершись  в  них  кулаками  вывороченных рук,  всЯчески
поносить одного молодого писателЯ, громаднаЯ известность которого только еще
начинала расти{552}. € —ехов тотчас же сжалсЯ, ушел в себЯ и все времЯ сидел
с  опущенными глазами,  с  холодным лицом,  не  проронив ни одного слова.  €
только по  быстрому укорЯющему взглЯду,  который он  бросил при  прощании на
знакомого,  приведшего генерала,  можно  было  видеть,  как  много огорчениЯ
принес ему этот визит.
     ’ак  же  стыдливо и  холодно относилсЯ он  и  к  похвалам,  которые ему
расточали. Ѓывало, уйдет в нишу, на диван, ресницы у него дрогнут и медленно
опустЯтсЯ,  и  уже  не  поднимаютсЯ больше,  а  лицо сделаетсЯ неподвижным и
сумрачным.  €ногда, если эти неумеренные восторги исходили от более близкого
ему человека,  он старалсЯ обратить разговор в шутку, свернуть его на другое
направление. ‚друг скажет ни с того ни с сего, с легким смешком:
     - “жасно люблю читать, что обо мне одесские репортеры пишут.
     - Џочему так?
     - ‘мешно очень.  ‚се врут.  Љо  мне прошлой весной ЯвилсЯ один из них в
гостиницу.  Џросит интервью.  Ђ у менЯ как раз времени не было.  џ и говорю:
"€звините,  Я теперь занЯт.  „а,  впрочем,  пишите,  что вздумаете.  Њне все
равно". Ќу, уж он и написал! ЊенЯ даже в жар бросило.
     Ђ однажды он с самым серьезным лицом сказал:
     - —то  вы  думаете:  менЯ  ведь  в  џлте каждый извозчик знает.  ’ак  и
говорЯт:  "Ђ-а!  —ехов? ќто который читатель? ‡наю". Џочему-то называют менЯ
читателем.  Њожет быть,  они думают,  что Я по покойникам читаю?  ‚от вы бы,
батенька, спросили когда-нибудь извозчика, чем Я занимаюсь... /553/


        V

     ‚  час днЯ у —ехова обедали внизу,  в прохладной и светлой столовой,  и
почти  всегда  за  столом  бывал  кто-нибудь  приглашенный.  ’рудно было  не
поддатьсЯ обаЯнию этой простой,  милой,  ласковой семьи.  ’ут  чувствовалась
постоЯннаЯ нежнаЯ заботливость и  любовь,  но не отЯгощеннаЯ ни одним пышным
или громким словом,  -  удивительнаЯ деликатность,  чуткость и внимание,  но
никогда не  выходЯщаЯ из  рамок обыкновенных,  как будто умышле