нно будничных
отношений.  €,  кроме того, всегда замечалась истинно чеховскаЯ боЯзнь всего
надутого, приподнЯтого, неискреннего и пошлого.
     Ѓыло в  этой семье очень легко,  тепло и уютно,  и Я совершенно понимаю
одного писателЯ, который говорил, что он влюблен разом во всех —еховых.
     Ђнтон Џавлович ел чрезвычайно мало и не любил сидеть за столом,  а все,
бывало,  ходил от окна к  двери и  обратно.  —асто после обеда,  оставшись в
столовой с  кем-нибудь один на один,  …вгениЯ џковлевна (мать Ђ.Џ.) говорила
тихонько, с беспокойной тоской в голосе:
     - Ђ Ђнтоша опЯть ничего не ел за обедом.
     Ћн был очень гостеприимен,  любил,  когда у него оставались обедать,  и
умел  угощать на  свой  особенный лад,  просто  и  радушно.  Ѓывало,  скажет
кому-нибудь, остановившись у него за стулом:
     - Џослушайте,  выпейте водки.  џ,  когда был молодой и здоровый, любил.
‘обираешь целое утро грибы,  устанешь,  едва домой дойдешь,  а  перед обедом
выпьешь рюмки две или три. —удесно!..
     Џосле обеда он  пил  чай наверху,  на  открытой террасе,  или у  себЯ в
кабинете,  или  спускалсЯ в  сад  и  сидел там на  скамейке,  в  пальто и  с
тросточкой, надвинув на самые глаза мЯгкую черную шлЯпу, и поглЯдывал из-под
ее полей прищуренными глазами.
     ќти же  часы бывали самыми людными.  ЏостоЯнно спрашивали по  телефону,
можно ли видеть Ђ.Џ-ча,  постоЯнно кто-нибудь приезжал. Џриходили незнакомые
с  просьбами о  карточках,  о  надписЯх на  книгах.  Ѓывали здесь и  смешные
курьезы.
     Ћдин "тамбовский помещик",  как окрестил его —ехов,  приехал к  нему за
врачебной помощью. ’щетно Ђ.Џ.  уверЯл,  что  он  давно  бросил  практику  и
отстал /554/ в медицине,  напрасно рекомендовал обратитьсЯ к более  опытному
доктору - "тамбовский помещик"  стоЯл  на  своем:  никаким  докторам,  кроме
—ехова, он  не хочет  верить.  ‚олей-неволей  пришлось  дать  ему  несколько
незначительных, совершенно невинных советов.  ЏрощаЯсь, "тамбовский помещик"
положил  на  стол  два  золотых и,  как его ни уговаривал Ђ.Џ., ни за что не
соглашалсЯ взЯть  их обратно.  Ђнтон Џавлович  принужден  был  уступить.  Ћн
сказал, что, не желаЯ и не  считаЯ себЯ вправе брать эти деньги как гонорар,
он возьмет их на нужды Ялтинского  благотворительного  общества,  и  тут  же
написал  расписку  в  их получении.  ЋказываетсЯ,  только того  и нужно было
"тамбовскому помещику".  ‘ сиЯющим лицом,  бережно  спрЯтал  он  расписку  в
бумажник и тогда уж призналсЯ, что  единственной целью  его  посещениЯ  было
желание  приобрести  автограф —ехова. Ћб  этом  оригинальном  и  настойчивом
пациенте Ђ.Џ. рассказывал мне сам - полусмеЯсь, полусердито.
     ЏовторЯю,  многие из  этих посетителей порЯдком донимали —ехова и  даже
раздражали его,  но,  по  свойственной ему изумительной деликатности,  он со
всеми  оставалсЯ ровен,  терпеливо-внимателен,  доступен всем,  желавшим его
видеть.  ќта деликатность доходила порою до той трогательной черты,  котораЯ
граничит с безволием.  ’ак,  например, одна добраЯ и суетливаЯ дама, большаЯ
поклонница —ехова,  подарила ему,  кажетсЯ  в  день  его  именин,  огромного
сидЯчего мопса,  сделанного из раскрашенного гипса, аршина в полтора высотою
от земли, то есть раз в пЯть больше натурального роста. Њопса этого посадили
внизу на площадке,  около столовой,  и  он сидел там с  разъЯренной мордой и
оскаленными зубами, пугаЯ всех забывавших о нем своей неподвижностью.
     - ‡наете,  Я сам этого каменного пса боюсь,  -  признавалсЯ —ехов.  - Ђ
убрать его как-то неловко, обидЯтсЯ. Џусть уж тут живет.
     €  вдруг,  с  глазами,  загоравшимисЯ  лучистым  смехом,  он  прибавлЯл
неожиданно, по своему обыкновению:
     - Ђ  вы  заметили,  что в  домах у  богатых евреев такие гипсовые мопсы
часто сидЯт около камина?
     ‚ иные дни его просто угнетали всЯкие хвалители, порицатели, поклонники
и даже советчики.  "“ менЯ /555/ такаЯ масса посетителей,  -  жаловалсЯ он в
одном письме, - что голова ходит кругом. ’рудно писать"{555}. Ќо все-таки он
не  оставалсЯ равнодушным к  искреннему чувству любви  и  уважениЯ и  всегда
отличал его от праздной и льстивой болтовни.  Љак-то раз он вернулсЯ в очень
веселом настроении духа с  набережной,  где  он  изредка прогуливалсЯ,  и  с
большим оживлением рассказывал:
     - “ менЯ была сейчас чудеснаЯ встреча.  Ќа набережной вдруг подходит ко
мне офицер-артиллерист,  совсем молодой еще,  подпоручик.  "‚ы Ђ.Џ.—ехов?" -
"„а,  это Я.  —то вам угодно?" -  "€звините менЯ за навЯзчивость, но мне так
давно хочетсЯ пожать вашу руку!" € покраснел.  ’акой чудесный малый,  и лицо
милое. Џожали мы друг другу руки и разошлись.
     ‚сего  лучше чувствовал себЯ  Ђ.Џ.  к  вечеру,  часам к  семи,  когда в
столовой опЯть собирались к  чаю и легкому ужину.  ‡десь иногда -  но год от
году все реже и  реже -  воскресал в нем прежний —ехов,  неистощимо веселый,
остроумный,  с кипучим, прелестным юношеским юмором. ’огда он импровизировал
целые истории,  где  действующими лицами ЯвлЯлись его знакомые,  и  особенно
охотно устраивал воображаемые свадьбы,  которые иногда кончались тем, что на
другой день утром,  сидЯ за чаем,  молодой муж говорил вскользь, небрежным и
деловым тоном:
     - ‡наешь,  милаЯ, а после чаю мы с тобой оденемсЯ и поедем к нотариусу.
Љ чему тебе лишние заботы о твоих деньгах?
     Џридумывал он удивительные - чеховские - фамилии, из которых Я теперь -
увы!  -  помню  только  одного мифического матроса Љошкодавленко.  ‹юбил  он
также,  шутЯ,  старить писателей.  "—то вы говорите - Ѓунин мой сверстник, -
уверЯл он с напускной серьезностью.  - ’елешов тоже. Ћн уже старый писатель.
‚ы  спросите его сами:  он вам расскажет,  как мы с  ним гулЯли на свадьбе у
€.Ђ.Ѓелоусова{555}.   Љогда  это  было!"  Ћдному  талантливому  беллетристу,
серьезному,  идейному писателю,  он  говорил:  "Џослушайте же,  ведь  вы  на
двадцать лет менЯ старше.  ‚едь вы  же  раньше писали под псевдонимом Ќестор
Љукольник..."
     Ќо  никогда от  его  шуток не  оставалось заноз в  сердце,  так же  как
никогда в  своей  жизни  этот  удивительно /556/ нежный человек не  причинил
сознательно даже самого маленького страданиЯ ничему живущему.
     Џосле ужина он  неизменно задерживал кого-нибудь у  себЯ в  кабинете на
полчаса или на час. Ќа письменном столе зажигались свечи. € потом, когда уже
все  расходились и  он  оставалсЯ один,  то  еще долго светилсЯ огонь в  его
большом окне.  Џисал ли  он  в  это времЯ,  или разбиралсЯ в  своих памЯтных
книжках, заносЯ впечатлениЯ днЯ, - это, кажетсЯ, не было никому известно.


        VI

     ‚ообще мы почти ничего не знаем не только о  тайнах его творчества,  но
даже и о внешних, привычных приемах его работы. ‚ этом отношении Ђ.Џ. был до
странного скрытен  и  молчалив.  Џомню,  как-то  мимоходом он  сказал  очень
значительную фразу:
     - ’олько спаси вас  бог читать кому-нибудь свои произведениЯ,  пока они
не напечатаны. „аже в корректуре не читайте.
     ’ак он и сам поступал постоЯнно,  хотЯ иногда делал исключениЯ длЯ жены
и сестры. ђаньше, говорЯт, он был щедрее на этот счет.
     ќто было в то времЯ,  когда он писал очень много и очень быстро. Ћн сам
говорил,  что писал тогда по  рассказу в  день.  Ћб  этом же  рассказывала и
….џ.—ехова.  "Ѓывало,  еще  студентом,  Ђнтоша сидит утром за  чаем и  вдруг
задумаетсЯ,  смотрит иногда прЯмо в  глаза,  а  Я знаю,  что он уж ничего не
видит.  Џотом достанет из кармана книжку и  пишет быстро,  быстро.  €  опЯть
задумаетсЯ..."
     Ќо  в  последние годы  —ехов стал относитьсЯ к  себе все  строже и  все
требовательнее:   держал  рассказы  по  нескольку  лет,   не  переставаЯ  их
исправлЯть и переписывать, и все-таки, несмотрЯ на такую кропотливую работу,
последние  корректуры,  возвращавшиесЯ  от  него,  бывали  кругом  испещрены
знаками,  пометками и  вставками.  „лЯ того чтобы окончить произведение,  он
должен был  писать его  не  отрываЯсь.  "…сли Я  надолго оставлю рассказ,  -
говорил он  как-то,  -  то уже не могу потом принЯтьсЯ за ею окончание.  Њне
надо тогда начинать снова". /557/
     ѓде он черпал свои образы?  ѓде он находил свои наблюдениЯ и сравнениЯ?
ѓде он выковывал свой великолепный,  единственный в русской литературе Язык?
Ћн никому не поверЯл и не обнаруживал своих творческих путей. ѓоворЯт, после
него осталось много записных книжек;  может быть, в них со временем найдутсЯ
ключи к  этим сокровенным тайнам?  Ђ  может быть,  они и  навсегда останутсЯ
неразгаданными?  Љто знает?  ‚о всЯком случае,  мы должны довольствоватьсЯ в
этом направлении только осторожными намеками и предположениЯми.
     џ думаю,  что всегда,  с утра до вечера, а может быть, даже и ночью, во
сне  и  бессоннице,  совершалась в  нем  незримаЯ,  но  упорнаЯ,  порою даже
бессознательнаЯ работа -  работа взвешиваниЯ,  определениЯ и запоминаниЯ. Ћн
умел слушать и расспрашивать,  как никто,  но часто, среди живого разговора,
можно было заметить,  как  его внимательный и  доброжелательный взглЯд вдруг
делалсЯ неподвижным и глубоким,  точно уходил куда-то внутрь, созерцаЯ нечто
таинственное и важное,  совершавшеесЯ в его душе. ’огда-то Ђ.Џ. и делал свои
странные,  поражавшие неожиданностью,  совсем не идущие к разговору вопросы,
которые так смущали многих.  ’олько что говорили и еще продолжают говорить о
неомарксистах,  а  он вдруг спрашивает:  "Џослушайте,  вы никогда не были на
конском заводе? Ќепременно поезжайте. ќто интересно". €ли вторично предлагал
вопрос, на который только что получил ответ.
     ‚нешней,  механической памЯтью —ехов  не  отличалсЯ.  џ  говорю про  ту
мелочную памЯть,  которой  так  часто  обладают в  сильной степени женщины и
крестьЯне и котораЯ состоит в запоминании того,  кто как был одет,  носит ли
бороду и  усы,  какаЯ была  цепочка от  часов и  какие сапоги,  какого цвета
волосы.  Џросто эти детали были длЯ него неважны и  неинтересны.  Ќо зато он
сразу брал всего человека,  определЯл быстро и  верно,  точно опытный химик,
его удельный вес,  качества и порЯдок и уже знал,  как очертить его главную,
внутреннюю суть двумЯ-тремЯ штрихами.
     Ћднажды  —ехов  с   легким  неудовольствием  говорил  о  своем  хорошем
знакомом,   известном  ученом{557},  который,  несмотрЯ  на  давнюю  дружбу,
несколько утеснЯл Ђ.Џ-ча  своей многословностью.  Љак только приедет /558/ в
џлту,  сейчас же ЯвлЯетсЯ к  —ехову и сидит с утра до обеда;  в обед уедет к
себе в гостиницу на полчаса,  а там опЯть приезжает и сидит до глубокой ночи
и все говорит, говорит, говорит... € так каждый день.
     €  вдруг,   быстро  обрываЯ  этот  рассказ,   точно  увлекаемый  новой,
интересной мыслью, Ђ.Џ. прибавлЯл оживленно:
     - Ђ ведь никто не догадываетсЯ,  что самое характерное в этом человеке.
Ђ Я вот знаю.  ’о,  что он профессор и ученый с европейским именем - это длЯ
него второстепенное.  ѓлавное то,  что он считает себЯ в  душе замечательным
актером и  глубоко верит в  то,  что только по воле случаЯ он не приобрел на
сцене мировой известности. „ома он постоЯнно читает вслух Ћстровского.
     Ћднажды, улыбаЯсь своему воспоминанию, он вдруг заметил:
     - ‡наете,  Њосква -  самый характерный город.  ‚  ней  все  неожиданно.
‚ыходим мы как-то утром с  публицистом ‘[абли]ным из "Ѓольшого Њосковского".
ќто было после длинного и  веселого ужина.  ‚друг ‘-н тащит менЯ к €верской,
здесь же,  напротив.  ‚ынимает пригоршню меди и начинает оделЯть нищих -  их
там десЯтки.  ‘унет копеечку и бормочет: "Ћ здравии раба божиЯ Њихаила". ќто
его Њихаилом зовут.  € опЯть:  "ђаба божиЯ Њихаила, раба божиЯ Њихаила..." Ђ
сам в бога не верит... —удак...
     ’ут Я должен подойти к щекотливому месту,  которое, может быть, не всем
понравитсЯ.  џ  глубоко убежден в том,  что —ехов с одинаковым вниманием и с
одинаковым   проникновенным  любопытством   разговаривал  с   ученым   и   с
разносчиком,  с  просЯщим на бедность и  с  литератором,  с  крупным земским
деЯтелем и с сомнительным монахом,  и с приказчиком,  и с маленьким почтовым
чиновником,  отсылавшим его корреспонденцию. Ќе оттого ли у него в рассказах
профессор говорит и  думает именно как  старый профессор,  а  бродЯга -  как
истый бродЯга?  €  не оттого ли у него тотчас же после его смерти отыскалось
такое множество "закадычных" друзей,  за которых он, по их словам, был готов
в огонь и в воду?
     „умаетсЯ,  что он никому не раскрывал и не отдавал своего сердца вполне
(была,  впрочем, легенда о каком-то его близком,  любимом  друге,  чиновнике
из /559/ ’аганрога), но ко  всем относилсЯ благодушно,  безразлично в смысле
дружбы и в то же времЯ с большим, может быть бессознательным, интересом.
     ‘вои чеховские словечки и эти изумительные по своей сжатости и меткости
черточки брал он  нередко прЯмо из жизни.  ‚ыражение "не ндравитсЯ мне это",
перешедшее так  быстро  из  "ЂрхиереЯ" в  обиход  широкой публики,  было  им
почерпнуто  от   одного   мрачного  бродЯги  полупьЯницы,   полупомешанного,
полупророка.  ’акже,  помню,  разговорились мы с  ним как-то о давно умершем
московском  поэте{559},   и   —ехов  с  Яркостью  вспомнил  и  его,   и  его
сожительницу,  и  его пустые комнаты,  и его сенбернара „ружка,  страдавшего
вечным расстройством желудка. "Љак же, отлично помню, - говорил Ђ.Џ., весело
улыбаЯсь,  -  в  пЯть часов к  нему всегда входила эта женщина и спрашивала:
"‹иодор €ваныч,  а ‹иодор €ваныч,  а что, вам не пора пиво пить?" џ тогда же
неосторожно сказал: "Ђх, так вот откуда это у вас в "Џалате ќ 6"?" - "Ќу да,
оттуда", - ответил Ђ.Џ. с неудовольствием.
     Ѓыли  у  него  также  знакомые  из  тех  средостенных купчих,  которые,
несмотрЯ на  миллионы,  и  на  самые модные платьЯ,  и  на внешний интерес к
литературе,   говорили  "едеЯл"  и  "принциапально".   €ные  из  них  часами
изливались перед  —еховым:  какие  у  них  необыкновенные тонкие "нервенные"
натуры и  какой бы  замечательный роман мог сделать "гинеЯльный" писатель из
их жизни, если бы все рассказать. Ђ он ничего, сидел себе и молчал, и слушал
с видимым удовольствием,  - только под усами у него скользила чуть заметнаЯ,
почти неуловимаЯ улыбка.
     џ не хочу сказать,  что он искал, подобно другим писателЯм, моделей. Ќо
мне  думаетсЯ,  что  он  всюду  и  всегда видел материал длЯ  наблюдений,  и
выходило у него это поневоле,  может быть часто против желаниЯ, в силу давно
изощренной  и   никогда  не   искоренимой  привычки  вдумыватьсЯ  в   людей,
анализировать их  и  обобщать.  ‚  этой  сокровенной работе было  длЯ  него,
вероЯтно,  все  мучение  и  всЯ  радость  вечного  бессознательного процесса
творчества.
     Ќи  с  кем не  делилсЯ он  своими впечатлениЯми,  так же  как никому не
говорил о  том,  что  и  как собираетсЯ он  писать.  ’акже чрезвычайно редко
сказывалсЯ в  его /560/ речах художник и  беллетрист.  Ћн,  отчасти нарочно,
отчасти инстинктивно,  употреблЯл в разговоре обыкновенные,  средние,  общие
выражениЯ,  не  прибегаЯ ни  к  сравнениЯм,  ни  к  картинам.  Ћн берег свои
сокровища в душе, не позволЯЯ им расточатьсЯ в словесной пене, и в этом была
громаднаЯ разница между ним и теми беллетристами,  которые рассказывают свои
темы гораздо лучше, чем их пишут.
     Џроисходило это,  думаю,  от  природной сдержанности,  но  также  и  от
особенной стыдливости.  …сть люди,  органически не  переносЯщие,  болезненно
стыдЯщиесЯ  слишком  выразительных  поз,  жестов,  мимики  и  слов,  и  этим
свойством Ђ.Џ.  обладал в высшей степени.  ‡десь-то,  может быть,  и кроетсЯ
разгадка  его  кажущегосЯ  безразличиЯ  к   вопросам  борьбы  и  протеста  и
равнодушиЯ к интересам злободневного характера,  волновавшим и волнующим всю
русскую  интеллигенцию.   ‚  нем  жила  боЯзнь  пафоса,   сильных  чувств  и
неразлучных с  ним  несколько театральных эффектов.  ‘  одним только Я  могу
сравнить такое положение:  некто любит женщину со  всем  пылом,  нежностью и
глубиной,  на  которые  способен  человек  тонких  чувств,  огромного ума  и
таланта.  Ќо  никогда он  не  решитсЯ сказать об  этом пышными,  выспренними
словами и  даже представить себе не  может,  как это он  станет на  колени и
прижмет  одну  руку  к  сердцу  и  как  заговорит дрожащим  голосом  первого
любовника.  €  потому он любит и  молчит,  и  страдает молча,  и  никогда не
отважитсЯ выразить то,  что развЯзно и громко,  по всем правилам декламации,
изъЯснЯет фат среднего пошиба.


        VII

     Љ   молодым,   начинающим  писателЯм  —ехов  был   неизменно  участлив,
внимателен и  ласков.  Ќикто  от  него  не  уходил подавленным его  огромным
талантом и  собственной малозначительностью.  Ќикому  никогда не  сказал он:
"„елайте,  как Я,  смотрите,  как Я  поступаю".  …сли кто-нибудь в  отчаЯнии
жаловалсЯ ему:  "ђазве стоит писать,  если  на  всю  жизнь останешьсЯ "нашим
молодым" и "подающим надежды", - он отвечал спокойно и серьезно:
     - Ќе всем же, батенька, писать, как ’олстой. /561/
     ‚нимательность его  бывала иногда прЯмо трогательной.  Ћдин  начинающий
писатель приехал в  џлту и остановилсЯ где-то за Ђуткой,  на окраине города,
нанЯв  комнатушку в  шумной  и  многочисленной греческой  семье.  Љак-то  он
пожаловалсЯ —ехову,  что в  такой обстановке трудно писать,  -  и  вот —ехов
настоЯл на том, чтобы писатель непременно приходил к нему с утра и занималсЯ
у него внизу, рЯдом со столовой{561}. "‚ы будете писать внизу, а Я вверху, -
говорил он со своей очаровательной улыбкой. - € обедать будете также у менЯ.
Ђ когда кончите,  непременно прочтите мне или, если уедете, пришлите хотЯ бы
в корректуре".
     —итал он удивительно много и  всегда все помнил,  и  никого ни с кем не
смешивал.  …сли авторы спрашивали его мнениЯ,  он всегда хвалил, и хвалил не
длЯ того, чтобы отвЯзатьсЯ, а потому, что знал, как жестоко подрезает слабые
крыльЯ резкаЯ,  хотЯ бы и  справедливаЯ критика и  какую бодрость и  надежду
вливает  иногда  незначительнаЯ  похвала.   "—итал  ваш   рассказ.   —удесно
написано",  -  говорил он в  таких случаЯх грубоватым и  задушевным голосом.
‚прочем,  при некотором доверии и более близком знакомстве,  и в особенности
по  убедительной просьбе автора,  он  высказывалсЯ,  хотЯ  и  с  осторожными
оговорками,  но определеннее,  пространнее и прЯмее. “ менЯ хранЯтсЯ два его
письма,  написанные одному и  тому же  беллетристу по поводу одной и  той же
повести. ‚от выдержка из первого.

     "„орогой N,  повесть получил и  прочел,  большое ‚ам  спасибо.  Џовесть
хороша,  прочел Я  ее в  один раз,  как и  предыдущую,  и получил одинаковое
удовольствие..."{562}

     Ќо  так  как  автор не  удовольствовалсЯ одной похвалой,  то  вскоре он
получил от Ђ.Џ. другое письмо:

     "‚ы хотите, чтобы Я говорил только о недостатках, и этим ставите менЯ в
затруднительное положение.  ‚ этой повести недостатков нет,  и если можно не
соглашатьсЯ, то лишь с особенностЯми ее, некоторыми. Ќапример, героев своих,
актеров,  ‚ы  трактуете по старинке,  как трактовались они уже лет сто всеми
писавшими о  них  -  ничего нового.  ‚о-вторых,  в  первой главе  ‚ы  занЯты
описанием наружностей -  опЯть-таки по  старинке,  описанием,  без  которого
можно  обойтись.  ЏЯть  определенно /562/  изображенных наружностей утомлЯют
внимание и в конце концов терЯют свою ценность. Ѓритые актеры похожи друг на
друга, как ксендзы, и остаютсЯ похожими, как бы старательно ‚ы ни изображали
их.  ‚-третьих,  грубоватый тон, излишества в изображении пьЯных. ‚от и все,
что Я могу ‚ам сказать в ответ на ‚аш вопрос о недостатках; больше уж ничего
придумать не могу"{562}.

     Љ  тем  из  писателей,  с  которыми у  него возникала хоть какаЯ-нибудь
духовнаЯ свЯзь,  он  всегда относилсЯ бережно и  внимательно.  Ќикогда он не
упускал  случаЯ  сообщить известие,  которое,  он  знал,  будет  приЯтно или
полезно.

     "„орогой N,  -  писал он одному знакомому,  - сим извещаю ‚ас, что ‚ашу
повесть читал ‹.Ќ.’олстой и  что  она  ему очень понравилась.  Ѓудьте добры,
пошлите ему ‚ашу книжку по  адресу:  Љореиз,  ’аврич.  губ.,  и  в  заглавии
подчеркните рассказы,  которые ‚ы находите лучшими, чтобы он, читаЯ, начал с
них. €ли книжку пришлите мне, а Я уж передам ему"{562}.

     Љ  пишущему эти  строки  он  также  проЯвил  однажды милую  любезность,
сообщив письмом, что "в "‘ловаре русского Языка", издаваемом Ђкадемией наук,
в  шестом выпуске второго тома,  который (то есть выпуск) Я сегоднЯ получил,
показались наконец и ‚ы. ’ак, на странице такой-то и т.д."{562}.
     ‚се  это,  конечно,  мелочи,  но  в  них  сквозит так  много  участиЯ и
заботливости, что теперь, когда нет уже больше этого изумительного художника
и  прекрасного человека,  его письма приобретают значение какой-то  далекой,
невозвратимой ласки.
     - Џишите,   пишите  как   можно  больше,   -   говорил  он   начинающим
беллетристам.  - Ќе беда, если у вас не совсем выходит. Џотом будет выходить
лучше.  Ђ главное -  не тратьте понапрасну молодости и упругости: теперь вам
только и  работать.  ‘мотрите:  вот  вы  пишете чудесно,  а  лексикон у  вас
маленький.  Ќужно набиратьсЯ слов и оборотов,  а длЯ этого необходимо писать
каждый день.
     €  он  сам  неустанно работал  над  собой,  обогащаЯ  свой  прелестный,
разнообразный Язык отовсюду: из /563/ разговоров, из словарей, из каталогов,
из  ученых сочинений,  из  свЯщенных книг.  ‡апас слов  у  этого молчаливого
человека был необычайно громаден.
     - ‘лушайте,  ездите почаще в третьем классе, - советовал он. - џ жалею,
что болезнь мешает мне теперь ездить в  третьем классе.  ’ам иногда услышишь
замечательно интересные вещи.
     “дивлЯлсЯ он  также  тем  писателЯм,  которые по  целым годам не  видЯт
ничего, кроме соседнего брандмауэра из окон своих петербургских кабинетов. €
часто он говорил с оттенком нетерпениЯ:
     - Ќе понимаю,  отчего вы -  молодой, здоровый и свободный - не поедете,
например,  в  Ђвстралию  (ЂвстралиЯ была  почему-то  его  излюбленной частью
света) или в ‘ибирь? Љак только мне станет получше, Я непременно опЯть поеду
в ‘ибирь.  џ там был,  когда ездил на ‘ахалин{563}. ‚ы и представить себе не
можете,  батенька,  какаЯ  это  чудеснаЯ страна.  ‘овсем особое государство.
‡наете,  Я убежден,  что ‘ибирь когда-нибудь совершенно отделитсЯ от ђоссии,
вот так же,  как Ђмерика отделилась от метрополии.  Џоезжайте же,  поезжайте
туда непременно...
     - Ћтчего вы не напишете пьесу? - спрашивал он иногда. - „а напишите же,
в самом деле. Љаждый писатель должен написать по крайней мере четыре пьесы.
     Ќо  тут  же  он  соглашалсЯ,  что  драматический род сочинений терЯет с
каждым днем интерес в наше времЯ.  "„рама должна или выродитьсЯ совсем,  или
принЯть  совсем  новые,  невиданные  формы,  -  говорил  он.  -  Њы  себе  и
представить не можем, чем будет театр через сто лет".
     Ѓывали у  Ђ.Џ.  иногда маленькие противоречиЯ,  которые в  нем казались
особенно привлекательными и  в  то же времЯ имели глубокий внутренний смысл.
’ак  было  однажды  с  вопросом  о  записных книжках.  —ехов  только  что  с
увлечением убеждал нас  не  обращатьсЯ к  их  помощи,  полагаЯсь во  всем на
памЯть и на воображение. "Љрупное само останетсЯ, - доказывал он, - а мелочи
вы  всегда  изобретете  или  отыщете".   Ќо  вот,   спустЯ  час,  кто-то  из
присутствующих,  прослуживший случайно год  на  сцене,  стал  рассказывать о
своих  театральных впечатлениЯх и,  между прочим,  упомЯнул о  таком случае.
€дет дневнаЯ репетициЯ в  садовом театре маленького провинциального городка.
Џервый любовник,  в  шлЯпе и /564/ в клетчатых панталонах,  руки в карманах,
расхаживает  по  сцене,   рисуЯсь  перед  случайной  публикой,  забредшей  в
зрительную залу.  ќнженю-комик, его "театральнаЯ" жена, тоже находившаЯсЯ на
сцене,  обращаетсЯ к  нему:  "‘аша,  как это ты  вчера напевал из  "ЏаЯцев"?
Ќасвищи,  пожалуйста". Џервый любовник поворачиваетсЯ к ней, медленно мерЯет
ее с  ног до головы уничтожающим взором и  говорит жирным актерским голосом:
"—то-о?  ‘вистать на сцене?  Ђ в церкви ты будешь свистать? ’ак знай же, что
сцена - тот же храм!"
     Џосле этого рассказа Ђ.Џ.  сбросил пенсне, откинулсЯ на спинку кресла и
захохотал своим громким,  Ясным смехом.  €  тотчас же  полез в  боковой Ящик
стола за  записной книжкой.  "Џостойте,  постойте,  как вы это рассказывали?
‘цена - это храм?.." € записал весь анекдот{564}.
     ‚ сущности,  даже и противоречиЯ во всем этом не было, и сам Ђ.Џ. потом
объЯснил это.  "Ќе надо записывать сравнений, метких черточек, подробностей,
картин природы -  это  должно поЯвитьсЯ само  собой,  когда будет нужно.  Ќо
голый факт,  редкое имЯ,  техническое название надо занести в книжку - иначе
забудетсЯ, рассеетсЯ".
     Ќередко  вспоминал —ехов  те  тЯжелые  минуты,  которые ему  доставлЯли
редакции серьезных журналов,  до  той  поры,  пока с  легкой руки "‘еверного
вестника" он не завоевал их окончательно.
     - ‚  одном отношении вы  все должны быть мне благодарны,  -  говорил он
молодым писателЯм. - ќто Я открыл путь длЯ авторов мелких рассказов. Џрежде,
бывало,  принесешь в редакцию рукопись,  так ее даже читать не хотЯт. ’олько
посмотрЯт с пренебрежением.  "—то?  ќто называетсЯ -  произведением? „а ведь
это короче воробьиного носа. Ќет, нам таких штучек не надо". Ђ Я вот добилсЯ
и другим указал дорогу.  „а это еще что,  так ли со мной обращались! €мЯ мое
сделали нарицательным.  ’ак и  острили,  бывало:  "ќх вы,  —е-хо-вы!" „олжно
быть, это было смешно.
     Ђнтон  Џавлович держалсЯ высокого мнениЯ о  современной литературе,  то
есть,  собственно говорЯ,  о  технике теперешнего письма.  "‚се  нынче стали
чудесно писать,  плохих писателей вовсе нет, - говорил он решительным тоном.
- €  оттого-то  теперь все труднее становитсЯ выбитьсЯ из неизвестности.  €,
знаете,  кто сделал такой /565/ переворот? Њопассан. Ћн, как художник слова,
поставил такие  огромные требованиЯ,  что  писать по  старинке сделалось уже
больше  невозможным.  Џопробуйте-ка  вы  теперь  перечитать некоторых  наших
классиков,   ну  хоть  Џисемского,  ѓригоровича  или  Ћстровского,  нет,  вы
попробуйте только,  и  увидите,  какое это  все старье и  общие места.  ‡ато
возьмите,  с  другой стороны,  наших декадентов.  ќто  они лишь притворЯютсЯ
больными и безумными, - они все здоровые мужики. Ќо писать - мастера".
     ‚ то же времЯ он требовал от писателей обыкновенных, житейских сюжетов,
простоты изложениЯ и  отсутствиЯ эффектных коленец.  "‡ачем  это  писать,  -
недоумевал он,  -  что кто-то  сел на подводную лодку и  поехал к  ‘еверному
полюсу искать какого-то примирениЯ с людьми,  а в это времЯ его возлюбленнаЯ
с  драматическим воплем  бросаетсЯ с  колокольни?  ‚се  это  неправда,  и  в
действительности этого не  бывает.  Ќадо  писать просто:  о  том,  как  Џетр
‘еменович женилсЯ  на  Њарье  €вановне.  ‚от  и  все.  €  потом,  зачем  эти
подзаголовки:  психический этюд,  жанр,  новелла?  ‚се  это  одни претензии.
Џоставьте заглавие попроще,  -  все равно, какое придет в голову, - и больше
ничего. ’акже поменьше употреблЯйте кавычек, курсивов и тире - это манерно".
     …ще  учил  он,   чтобы  писатель  оставалсЯ  равнодушен  к  радостЯм  и
огорчениЯм своих героев.  "‚ одной хорошей повести,  -  рассказывал он,  - Я
прочел описание приморского ресторана в большом городе.  € сразу видно,  что
автору в диковинку и эта музыка,  и электрический свет, и розы в петлицах, и
что он сам любуетсЯ на них.  ’ак -  нехорошо.  Ќужно стоЯть вне этих вещей и
хотЯ знать их  хорошо,  до  мелочи,  но глЯдеть на них как бы с  презрением,
сверху вниз. € выйдет верно".


        VIII

     ‘ын Ђльфонса „оде в  своих воспоминаниЯх об отце упоминает о  том,  что
этот  талантливый  французский писатель  полушутЯ  называл  себЯ  "продавцом
счастьЯ".  Љ нему постоЯнно обращались люди разных положений за советом и за
помощью, приходили со своими огорчениЯми и заботами, и он, уже прикованный к
креслу /566/ неизлечимой,  мучительной болезнью,  находил в  себе достаточно
мужества,  терпениЯ и  любви  к  человеку,  чтобы войти душой в  чужое горе,
утешить, успокоить и ободрить.
     —ехов,  конечно,  по  своей  необычайной скромности и  по  отвращению к
фразе,  никогда  не  сказал  бы  о  себе  ничего  подобного,  но  как  часто
приходилось ему  выслушивать тЯжелые  исповеди,  помогать  словом  и  делом,
протЯгивать падающему свою  нежную  и  твердую руку.  ‚  своей  удивительной
объективности стоЯ выше частных горестей и радостей, он все знал и видел. Ќо
ничто личное не  мешало его проникновению.  Ћн  мог быть добрым и  щедрым не
любЯ,   ласковым  и  участливым  -  без  привЯзанности,  благодетелем  -  не
рассчитываЯ на благодарность.  €  в  этих чертах,  которые всегда оставались
неЯсными длЯ  его  окружающих,  кроетсЯ,  может  быть,  главнаЯ разгадка его
личности{566}.
     ЏользуЯсь позволением одного моего друга, Я приведу коротенький отрывок
из чеховского письма. „ело в том, что этот человек переживал большую тревогу
во  времЯ  первой  беременности горЯчо любимой жены  и,  по  правде сказать,
порЯдочно докучал Ђ.Џ. своей болью. € вот —ехов однажды написал ему:

     "‘кажите ‚ашей жене, чтобы не беспокоилась, все обойдетсЯ благополучно.
ђоды будут продолжатьсЯ часов 20,  а  потом наступит блаженнейшее состоЯние,
когда она  будет улыбатьсЯ,  а  ‚ам будет хотетьсЯ плакать от  умилениЯ.  20
часов - это обыкновенный maximum длЯ первых родов"{566}.

     Љакое тонкое внимание к чужой тревоге слышитсЯ в этих немногих, простых
строчках.  Ќо еще характернее то,  что,  когда впоследствии,  уже сделавшись
счастливым отцом, этот мой приЯтель спросил, вспомнив о письме, откуда —ехов
так хорошо знает эти чувства, Ђ.Џ. ответил спокойно, даже равнодушно:
     - „а  ведь,  когда  Я  жил  в  деревне,  мне  же  постоЯнно приходилось
принимать у баб. ‚се равно - и там такаЯ же радость.
     …сли  бы  —ехов  не  был  таким  замечательным  писателем,  он  был  бы
прекрасным  врачом.  „октора,  приглашавшие  его  изредка  на  консультации,
отзывались о  нем  как  о  чрезвычайно вдумчивом  наблюдателе и  находчивом,
проницательном диагносте.  „а и не было бы ничего /567/ удивительного в том,
если бы  его диагноз оказалсЯ совершеннее и  глубже диагноза,  поставленного
какой-нибудь модной знаменитостью.  Ћн видел и  слышал в  человеке -  в  его
лице,  голосе,  походке - то, что было скрыто от других, что не поддавалось,
ускользало от глаза среднего наблюдателЯ.
     ‘ам  он  предпочитал советовать,  в  тех редких случаЯх,  когда к  нему
обращались,  средства испытанные,  простые,  по преимуществу домашние. Њежду
прочим, чрезвычайно удачно лечил он детей.
     ‚ерил он в  медицину твердо и  крепко,  и ничто не могло пошатнуть этой
веры.  Џомню  Я,  как  однажды он  рассердилсЯ,  когда кто-то  начал свысока
третировать медицину по роману ‡олЯ "„октор Џаскаль".
     - ‡олЯ ваш ничего не понимает и  все выдумывает у  себЯ в  кабинете,  -
сказал он,  волнуЯсь и  покашливаЯ.  -  Џусть бы он поехал и посмотрел,  как
работают наши земские врачи и что они делают длЯ народа.
     € кто же не знает,  какими симпатичными чертами, с какой любовью сквозь
внешнюю жесткость и  как  часто  описывал он  этих  чудных тружеников,  этих
неизвестных  и  незаметных  героев,  сознательно осуждающих  свои  имена  на
забвение? Ћписывал, даже не щадЯ их.


        IX

     …сть  изречение:  смерть  каждого  человека на  него  похожа.  Ќевольно
вспоминаешь его,  когда думаешь о последних годах жизни —ехова,  о последних
его днЯх, даже о последних минутах. „аже в самые его похороны судьба внесла,
по какой-то роковой последовательности, много чисто чеховских черт.
     ЃоролсЯ он с неумолимой болезнью долго,  страшно долго, но переносил ее
мужественно, просто и терпеливо, без раздражениЯ, без жалоб, почти без слов.
‡а последнее времЯ лишь мимоходом,  небрежно упоминает он в  письмах о своем
здоровье "‡доровье мое  поправилось,  хотЯ все  еще  хожу с  компрессом...",
"’олько  что  перенес  плеврит,  но  теперь  мне  лучше...",  "‡доровье  мое
неважно... пишу понемногу..."{567}
     Ќе  любил  он  говорить  о   своей  болезни  и   сердилсЯ,   когда  его
расспрашивали.  ’олько,  бывало,  и  узнаешь /568/  что-нибудь  от  ЂрсениЯ.
"‘егоднЯ утром очень плохо было - кровь шла", - скажет он шепотом, покачиваЯ
головой. €ли …вгениЯ џковлевна сообщит по секрету с тоской в голосе:
     - Ђ сегоднЯ Ђнтоша опЯть всю ночь ворочалсЯ и кашлЯл.  Њне через стенку
все слышно.
     ‡нал  ли  он  размеры и  значение своей  болезни?  џ  думаю,  знал,  но
бестрепетно,  как врач и мудрец,  глЯдел в глаза надвигавшейсЯ смерти.  Ѓыли
разные мелкие обстоЯтельства, указывавшие на это. ’ак, например, одной даме,
жаловавшейсЯ ему на бессонницу и нервное расстройство, он сказал спокойно, с
едва лишь уловимым оттенком покорной грусти:
     - ‚идите ли, пока у человека хороши легкие, все хорошо.
     “мер он просто, трогательно и сознательно. ѓоворЯт, последние его слова
были:  "Ich sterbe!"*. € последние его дни были омрачены глубокой скорбью за
ђоссию, были взволнованы ужасом кровопролитной, чудовищной Японской войны...
     ______________
     * џ умираю! (нем.)

     ’очно сон,  припоминаютсЯ его похороны.  •олодный, серенький Џетербург,
путаница с  телеграммами,  маленькаЯ кучка  народу  на  вокзале,  "вагон длЯ
устриц",  станционное начальство, никогда не слыхавшее о —ехове и видевшее в
его теле только железнодорожный груз. Џотом, как контраст, Њосква, стихийное
горе,  тысЯчи точно осиротевших людей,  заплаканные лица. €, наконец, могила
на Ќоводевичьем кладбище,  всЯ заваленнаЯ цветами, рЯдом со скромной могилой
"вдовы казака Ћльги Љукаретниковой".
     ‚споминаетсЯ мне панихида на кладбище на другой день после его похорон.
Ѓыл тихий июльский вечер,  и  старые липы над могилами,  золотые от  солнца,
стоЯли  не  шевелЯсь.  ’ихой,  покорной грустью,  глубокими вздохами звучало
пение  нежных  женских голосов.  €  было  тогда  у  многих в  душе  какое-то
растерЯнное, тЯжелое недоумение.
     ђасходились с кладбища медленно,  в молчании. џ подошел к матери —ехова
и без слов поцеловал ее руку. € она сказала усталым, слабым голосом:
     - ‚от горе-то у нас какое... Ќет Ђнтоши... /569/
     Ћ,  эта  потрЯсающаЯ глубина простых,  обыкновенных,  истинно чеховских
слов!  ‚сЯ  громаднаЯ  бездна  утраты,  всЯ  невозвратимость  совершившегосЯ
событиЯ открылась за  ними.  Ќет!  “тешениЯ здесь были бы  бессильны.  ђазве
может  истощитьсЯ,  успокоитьсЯ горе  тех  людей,  души  которых так  близко
прикасались к великой душе избранника?
     Ќо пусть облегчит их неутолимую тоску сознание,  что их горе -  и  наше
общее горе.  Џусть смЯгчитсЯ оно мыслью о незабвенности,  о бессмертии этого
прекрасного,  чистого имени.  ‚ самом деле, пройдут годы и столетиЯ, и времЯ
сотрет даже  самую памЯть о  тысЯчах тысЯч живущих ныне  людей.  Ќо  далекие
грЯдущие потомки,  о  счастии которых с  такой очаровательной грустью мечтал
—ехов,  произнесут  его имЯ с признательностью  и  с  тихой  печалью  о  его
судьбе. /570/


        ‘.џ.…‹ЏЂ’њ…‚‘Љ€‰

        ЂЌ’ЋЌ ЏЂ‚‹Ћ‚€— —…•Ћ‚


        I

                                                      Љому повем печаль мою?

     Ђнтон Џавлович —ехов приехал в Њоскву -  совсем, навсегда приехал. Ѓыть
может, правильнее сказать: вернулсЯ в Њоскву - в ту Њоскву, из которой уехал
помимо  воли,  из-за  болезни,  и  куда  так  неудержимо  стремилсЯ  все  те
семь-восемь лет,  которые он  прожил на  моих глазах в  џлте,  в  ту Њоскву,
котораЯ занимала все его мысли, была длЯ него воистину обетованною землей, в
которой  сосредоточивалось все  то,  что  было  в  ђоссии  самого  хорошего,
приЯтного,  милого длЯ —ехова.  џ  видал саратовских патриотов,  полтавских,
сибирских,  но  такого  влюбленного в  свое  место,  как  был  влюблен Ђнтон
Џавлович в  Њоскву,  Я  редко встречал.  ќто было немножко смешно и немножко
трогательно, - более трогательно, чем смешно.
     ‚от  один  из  многих  наших  разговоров.  Ђнтон  Џавлович собираетсЯ в
Њоскву;  Я  боюсь за него,  всеми силами отговариваю его и  представлЯю свои
аргументы.
     - ‚едь теперь март месЯц,  Ђнтон Џавлович, - самое отвратительное времЯ
в Њоскве. ‚се хлЯби московские разверзнуты.
     џ  напоминаю ему,  что такое московские хлЯби,  и убеждаю,  что и самое
слово "хлЯби" выдумано в Њоскве и специально длЯ Њосквы. /571/
     Ћн сердитсЯ и начинает ругать џлту и говорит,  что Ялтинские хлЯби хуже
московских.  € видно, что ему не терпитсЯ, что ему страстно хочетсЯ уехать в
Њоскву.
     џ  начинаю  говорить  про  московскую  вонь,  про  весь  нелепый  уклад
московской  жизни,   московские  мостовые,   кривули   узеньких   переулков,
знаменитые  тупики,   эти  удивительные  Ѓабьи  ѓородки,   ‡ацепы,  Џлющихи,
‘амотеки,  -  и  чем  больше неприЯтностей говорю Я  по  адресу Њосквы,  тем
веселей и приЯтнее становитсЯ хмурое лицо Ђнтона Џавловича, тем чаще смеетсЯ
он своим коротким чеховским смешком.  € видно,  что и ‘амотека, и Џлющиха, и
даже скверные московские мостовые, и даже мартовскаЯ грЯзь, и серые мглистые
дни  -  что  все  это  ему очень мило и  наполнЯет его душу самыми приЯтными
ощущениЯми.
     ‡апас  сведений о  Њоскве у  нас  обоих обширен,  -  мы  оба  учились в
Њосковском университете. —ехов вдохновлЯетсЯ и говорит:
     - Ђ помните?..
     € начинает вспоминать знаменитые пирожки "с лучком,  перцем, с собачьим
сердцем",   которые  готовились  в  грЯзном  переулке  на  Њоховой,  кажетсЯ
специально длЯ нас,  студентов-медиков,  работавших в анатомическом театре и
химической лаборатории;  вспоминает любезные Џатриаршие пруды  и  миловидные
Ѓронные и  Љозицкие переулки,  и морщины мелкими складками собираютсЯ вокруг
глаз на похудевшем лице,  и смеетсЯ он веселым,  громким,  радостным смехом,
каким  редко  смеЯлсЯ покойный Ђнтон  Џавлович.  €  он,  умный человек,  мог
говорить удивительно несообразные слова,  когда разговор шел о Њоскве.  ђаз,
когда Я отговаривал его ехать в Њоскву в октЯбре, он стал уверЯть совершенно
серьезно,  без иронии в  голосе,  что именно московский воздух в особенности
хорош  и  живителен длЯ  его  туберкулезных легких,  и,  притЯгиваЯ науку  в
доказательство,  говорил,  что  нам,  врачам,  не  следует быть рутинерами и
упиратьсЯ в  стену  и  что  октЯбрьскаЯ московскаЯ непогодь может быть  даже
полезна  длЯ  некоторых больных  легких.  Ќечего  и  говорить  о  Њосковской
губернии и об окрестностЯх Њосквы,  - нужно было видеть, с каким восторгом и
торжеством  над   моим   неверием   и   непониманием  рассказывал  он   мне,
возвратившись как-то  из  летней поездки в  Њосковскую губернию,  как часами
ловил он  там /572/ пескарей и  окуней,  как великолепно отхаркивал мокроту,
какой развилсЯ у него аппетит и как прибыл он там в весе что-то около восьми
фунтов за лето.
     €  все было мило длЯ него в  Њоскве -  и люди,  и улицы,  и звон разных
Ќикол Њокрых и  Ќикол на ™епах,  и  классический московский извозчик,  и всЯ
московскаЯ бестолочь.  ЋтдышитсЯ он  от  Њосквы и  от  московского плеврита,
проживет в џлте два-три месЯца -  и снова разговоры все о Њоскве.  € все три
сестры,  повторЯющие на разные лады:  "‚ Њоскву, в Њоскву", - это все он же,
один  Ђнтон  Џавлович,  думавший вечно о  Њоскве и  постоЯнно стремившийсЯ в
Њоскву,  где постоЯнно получал он плевриты и  обострениЯ процесса и котораЯ,
имею основание думать, укоротила ему жизнь.


        II

     ‘лучалось,  мы сговаривались по телефону, и Я приезжал к нему по делу -
поговорить   об    "џузлЯре",    санатории   Ялтинского   благотворительного
общества{572},  которым он очень интересовалсЯ,  об устройстве какого-нибудь
народного учителЯ или земской фельдшерицы,  которые приехали лечитьсЯ в џлту
без денег;  но деловыми вопросами разговор никогда не кончалсЯ. Ћн ждал менЯ
в  своем кабинете с  рассыпанными по  полу  газетами,  -  перечитывал он  их
великое множество,  -  с камином,  набитым конвертами и письмами, которых он
получал тоже  великое множество,  и  тотчас после деловых разговоров начинал
сообщать  мне  литературные новости,  и  говорили  мы  о  новых  талантливых
писателЯх,  поЯвление которых  он  встречал с  таким  радостным чувством,  о
литературных веЯниЯх,  о  всем том новом,  хорошем и  дурном,  что входило в
литературу и искусство.  € лицо его оживлЯлось, и искорки юмора вспыхивали в
глазах.  Џриходилось говорить и  о  тех  конфликтах,  которыми полна русскаЯ
жизнь,  и о тех острых и больных вопросах, которые давно стоЯт перед русскою
жизнью в их строгой повелительности,  но разговор о них недолго продолжалсЯ.
‹ицо  его  делалось  усталым  и   скучным,   говорил  он   слова  скучные  и
утомительные,  приводил какой-нибудь случай из деревенской или обывательской
жизни,  характеризующий жестокость и некультурность этой жизни, иногда /573/
приводил свои заграничные впечатлениЯ и  охотно переходил на другие темы,  и
было видно, что ему скучно говорить и хочетсЯ уйти от надоедливой темы и что
он  не  любит  острого,  требовательного,  повелительного.  €  когда у  менЯ
вырывалось резкое, жесткое замечание о каком-нибудь его знакомом литераторе,
ему было неприЯтно, и он начинал оправдывать его и приводить смЯгчающие вину
обстоЯтельства.
     Ћн  стоит предо мною в  темпом костюме,  чуточку сгорбившись,  с  тихою
речью и мЯгкими манерами,  немножко застенчивый.  € в небольшом кабинете его
есть  маленький фонарик,  совсем  маленький,  где  может  поместитьсЯ тол