пока горЯченькие,  а то
начнутсЯ истерики. ‚езти и тЯнуть!
     Ќаступило времЯ  разлук. Њладшую увез  танзаниец  в заповедник на озеро
‚икториЯ и  там  ее  тЯнул.  ‘реднЯЯ  девочка  дотанцевалась  до  греха,  до
грека-подпольщика,  вместе с  которым  была  послана на партийную  работу  в
‡имбабве,  а там  ее  перекинули  к  плантатору-расисту,  и тот  ее  нещадно
эксплуатировал,  то есть  тЯнул. ‚от  старшей  повезло,  ничего  не скажешь:
законным браком она сочеталась  с  настоЯщим швейцарцем и  ныне  имеет  себЯ
красиво  жить-держать в солидном хаусе,  что зиждетсЯ  посреди  европейского
хаоса,  как  цитадель  здравого  смысла  и  регулЯрного,  вполне  умеренного
коитуса. ‚се три грации, ввиду принадлежности  к свободному миру, умерщвлЯют
сперму по французской методе и, встречаЯсь весенними  вакациЯми в шоколадных
кафе, вспоминают о пельменЯх и московской поросЯтине, котораЯ и по сей  день
осталась длЯ них символом всего нового, передового, ‚ Њоскву, в Њоскву!
     - Љак гадко вы говорите!  -  вдруг  пылко сказала Ќинель Њитрошкина,  и
носик ее задрожал от отваги.
     Џантелей покрылсЯ стыдным потом.
     - ‚ы правы, Ќинель, концовка плоскаЯ.
     -  Ќе  плоскаЯ,  а  гнуснаЯ,  скучнаЯ, вшиваЯ, -  едва ли  не заплакала
Њитрошкина. - Љак вам не стыдно издеватьсЯ над ђоссией и  …вропой?  Љогда-то
вы были моим любимым писателем, вы были мой внутренний мир, а сейчас Я вижу,
вы  - мокрица!  ‚от  рЯдом с  вами  сидит  вонючий козел ”едоров-‘мирнов, он
хлопочет о хате, он хоть и противен,  но понЯтен,  а в вас ведь  ничего  уже
человеческого не осталось, любимый!
     Ћна  разрыдалась  и положила головку на розовую руку. Ќежнейший пробор,
без единой  перхотиночки,  оказалсЯ рЯдом  с  мерзейшим  блюдом  "‘толичного
салата".
     - Ќе пьет ни хера, вот и деградирует, - презрительно прогудел пародист.
     - “стами младенца глаголет истина! - вдруг очень громко, очень трезво и
презрительно сказал товарищ ‚адим  Ќиколаевич ‘еребрЯников. Ћн поднЯл голову
и теперь смотрел прЯмо в глаза Џантелею холодным трезвым взглЯдом. - „евочка
права, Џантелей, цинический огонь сжигает прежде всего самого циника!
     - Ђх ты, падла! - Џантелей тут же забыл и про трех сестер, и про водку,
что плескалась на столе, как курва в бане. ‚се в  нем поджалось  и зазвенело
от  ненависти. - Џодонок! - сказал он другу.  - ‚от за это они тебЯ и ценЯт,
ничтожество!  ‡нают, что когда нужно умеешь собратьсЯ и цитатку  накнокать и
толкнуть формулировочку, за это они тебе и приступы маразма прощают!
     ‘еребрЯников не забыл  сунуть в карман свой  слегка похудевший денежный
кирпичик, после чего встал.
     -„авай выйдем!
     - ђебЯта, давайте уж без драк, - попросил "блейзер". - ‚едь мы же ж все
ж таки европейцы.
     ”едоров-‘мирнов  тут оскорбительно захохотал, и Џантелей подумал,  что,
расправившись с ‚адимом, вернетсЯ и даст жизни грЯзному шакалу-антисемиту, а
звезд балета увезет  к себе  на  чердак  и лЯжет с ними, с  тремЯ,  а писать
ничего не будет ни  сегоднЯ, ни завтра,  никогда. „умаю, как пьЯный, подумал
он, хотЯ и не беру уже ничего  которую  неделю. Ђ  вот вернусь после драки и
выпью!
     ‚ туалете было чисто
     только на полотенце виднелсЯ отпечаток потной бильЯрдной руки.
     ‚адим ‘еребрЯников и Џантелей Џантелей  мочились и молчали, стоЯ  бок о
бок,   словно   добрые  друзьЯ.  Ћба   почти   одновременно   передвинулись,
отрЯхнулись, заправились, повернулись друг к другу и виновато улыбнулись.
     - ‡наешь, брось,  -  сказал  ‚адим, -  никого  из ребЯт  Я пока  что не
закладывал.
     - ‡наю, - сказал Џантелей.
     - Ќаоборот, когда чуваки подыхать начинают, Я им помогаю, вытЯгиваю...
     - ‡наю, ‚адюха.
     - ‚от только ты никогда не приходишь.
     - „а Я-то еще кое-как скриплю.
     - ’ебЯ, Џантелюха, еще имЯ спасает.
     - €ес, немного спасает.
     - •очешь, открою тебе секрет? ’ЂЊ тебЯ не любЯт.
     - Ђ за что. ‘ерый? ‡а что они менЯ не любЯт?
     - Њного  болтаешь, Џант. ‚ыкладываешьсЯ. ’ы  и раньше  много болтал, но
тогда  все болтали, а после шестьдесЯт восьмого все перестали  болтать, а ты
все болтаешь. ‚се то же болтаешь, что и раньше.
     - ‚ыходит, Я лишнего не болтаю.
     -  ’ы  отстал  от  времени.  ‘ейчас  уже  не болтают,  не ехидничают, а
болтунов очень не  любЯт. Њожет,  ты думаешь,  тебЯ не слышат?  ‘лышат!  ќти
ребЯта прогрызли все стены, они повсюду.
     Њежду прочим, там есть и симпатичные парни, но они-то, в первую голову,
болтунов и не любЯт. €х раздражают отставшие от времени болтуны.
     - Ќадеюсь, к вашему времени Я никогда не пристану.
     - Ќу, это, конечно, ты несерьезно... - ‚адим бросил взглЯд через плечо,
туда, где никого не было.
     - Џослушай, хотЯ бы в сортире-то мы можем поговорить  с тобой серьезно,
- чуть ли не взмолилсЯ Џантелей. - ‡десь-то тебе рисковать нечем?
     ‘еребрЯников весело и самозабвенно расхохоталсЯ. Џрежний смех.  ‹юбимый
смех        любимого         артиста,        розовощекого         киногероЯ,
монтажника-высотника-рыбака-и-плотника, знаменитый  серебрЯниковский смех, в
котором только близкие люди улавливали тоненький колокольчик психопатии.
     -  ‚от эти-то точки,  ха-ха-ха, по причине их полной безопасности взЯты
под особый контроль, ха-ха-ха!
     ‚  плитках   черного  кафелЯ  деформировались  отражениЯ:  рука  висела
отдельно от тела, черепушка расползалась на две неравные половинки. ЏантелеЯ
вновь пронизал дикий ток неузнаваниЯ реальной среды, он едва ли не закричал:
     -  ‚ы все сошли с ума, олухи и трусы! Џереспишь  с  бабой, через неделю
сообщают-  тебе  ее  подсунули,   она  стукачка,  лейтенант.  Џоговоришь   с
кем-нибудь  о  „остоевском, готово - твой собеседник- платный  осведомитель.
Џожрать  сЯдешь-   хмыкают,   кивают   на  стены.  Џоссать  пришел-   молчи!
‘топроцентный Ћруэлл.  „а если все это так, нужно  бежать  отсюда!  Ѓели это
так, то жить здесь нельзЯ, надо бежать!
     - Људа бежать?
     ‘резаннаЯ  в  середине предплечьЯ рука  поднЯлась  и  легла  на  пустой
квадратик кафелЯ, а в соседний верхний квадрат вплыли губы и кончик носа.
     ‘зади послышались шаги, и из черного кафельного пространства  к друзьЯм
приблизилась  нижнЯЯ часть туловища,  чуть сбоку объемистые  бедра  и живот.
‚ерхнЯЯ  часть  туловища была  совсем срезана  и двигалась самостоЯтельно  с
головой,  спокойно,  словно сова,  сидЯщей  на левом  плече. ‚  темной  этой
раздробленной  массе поблескивал  огонек-  лауреатскаЯ  медаль.  ‘покойно  и
просто заворчала рЯдом с Џантелеем лауреатскаЯ моча.
     - Ѓежать! - воззвал  Џантелей к  медали. - —ерез  историческую родину с
жидовским  билетом,  пусть даже на  ‹абрадор,  пусть даже  в  самую глубокую
ледЯную  жопу!  Ѓежать,  и  пусть здесь  все  остаетсЯ у Ќ€•,  все  наше:  и
’олстоевский,  и Њойка  в среднем течении,  и бронзовые  жеребцы, которых мы
когда-то  так рьЯно  усмирЯли, и  даже наши  девки,  все  девки пЯтидесЯтых,
шестидесЯтых и семидесЯтых - пусть все ЋЌ€ наше сожрут!
     Ѓежать, спасатьсЯ! ђашенз, гоу!
     Љ концу этого страстного и дерзкого призыва Џантелей вдруг заметил, что
его никто  не слушает. ‘еребрЯников  и  анонимный лауреат спокойно обсуждали
перспективы продажи партии  "Њерседесов"  в  Њоскве ЏЋ ‘Џ€‘ЉЂЊ за внутренние
деньги. ‚се будет сосредоточено в руках ‡амыслова, смотрите не прозевайте.
     - Ќу-ну, Џантик, не  заводись, - похлопал наконец ‚адим его по плечу. -
‚се это смехуечки. Џойдем.
     Ћни вышли  из  туалета и  сели  под лестницей  в  полумраке,  в кожаные
продранные  кресла,  в  которых,  согласно легенде, любили  сиживать  столпы
соцреализма, „жеймс Ћлдридж и Ѓорис Џолевой. €менно в этих креслах, согласно
легенде, сработал когда-то Ћлдриджа полковник Џолевой.
     - —ем хуйню-то  пороть, ты  бы лучше, Џантелюша, написал что-нибудь длЯ
моей шараги, - сказал ‘еребрЯников.  - Ќапиши заЯвочку, а договор  и аванс Я
гарантирую.
     ђаскачиваЯ первоклассным своим английским  ботинком, чуть-чуть по краЯм
тронутым   блевотиной,  ‘еребрЯников  начал  говорить,  по  какой  категории
подпишет договор и какой выдаст аванс, но Џантелей его не слушал. Ћн смотрел
на тупорылый английский  сапог, и тот  казалсЯ  ему добрым, милым,  забавным
другом юности. Љак здорово было бы работать вместе, вместе с  этим сапогом и
ни о чем гадком не думать! Љаждое утро ЯвлЯтьсЯ - как на  работу! - в пустой
зал,   сидеть   рЯдышком  за   режиссерским  пультом,  пить   кофе,  курить,
разговаривать о настоЯщих делах  -  где жмет, где  фальшивит, где надо нитку
подтЯнуть, а где, наоборот, просунуть фигу в занавес.
     Ѓоги Ћлимпа, мы могли бы с ним поставить сокрушительное шоу, шикарное и
совсем  неглупое,  смешное до икоты  и  горькое,  как судьба. …му слегка  за
сорок, и  мне  около  сорока, мы пока  что полновесные мужики, но позади уже
много всЯкого,  все - в памЯти, все - на бумаге, все  - на сцене, на экране,
все в кончиках  пальцев.  Њы  можем потревожить Ђристофана,  пройтись  шалой
оравой по  кабачкам старого ‹ондона,  взвесить ќсхила и  …врипида, построить
адскую  башню  повыше  Ћстанкинской,  выдумать  ад,  выдумать  целый  остров
смешного  и  доброго вздора с горами и пальмами, то есть  рай, подвесить под
колосники Ќеопознанный ‹етающий Ћбъект, мы можем девушку превратить  в цаплю
и, разумеетсЯ, наоборот!
     - Ќу что, есть у тебЯ какаЯ-нибудь идеЯ длЯ заЯвки? - спросил ‚адим.
     -  …сть идеЯ  –апли, -  осторожно  ответил  Џантелей. -  –аплЯ. ЃольшаЯ
нелепаЯ птица.
     ‹ицо ‘еребрЯникова тут же замкнулось в размышлении, а Џантелей впилсЯ в
него взглЯдом.
     Ћ чем сейчас думает  маэстро? …сли о "проходимостинепроходимости",  так
сразу смажу  его  локтем в рожу и  брошу  в  этом  кресле, которое пропердел
Џолевой в  молодые  годы. Ќо если  он  сейчас думает  о глухих ночных криках
болотной  птицы,  о ее тЯжелых  ночных  перелетах из  ‹итвы в Џольшу,  о  ее
неизбывной  страсти  в глубинах влажной спЯщей  …вропы, о цапле как о памЯти
нашей юности,  нашей девушки... о, тогда Я ему собственным галстуком  начищу
сапоги!
     -  –аплЯ -  это  девушка?  -  ѓлаза  ‘еребрЯникова  вдруг ожили, а лицо
заострилось.  -  Џочти  девочка.  Ћна  стыдитсЯ своих  ног- выпирают колени.
Ќынешний парафраз "—айки".
     ‚ерно? ЌелепаЯ, глуповато-стыдливаЯ, прелестнаЯ нимфа болот.
     “ловил  Я? Ќочью наш герои  слышит ее  глухие  крики, шум  крыльев. …му
чудитсЯ всЯ …вропа. Џрелесть и влажность жизни. „а?
     Џантелей стал развЯзывать галстук. Ћн чуть не прослезилсЯ.
     ‘тарый кореш ‚адюха - что ему стоит понЯть  менЯ? „а он с одного слова,
с одного жеста поймет менЯ. „а и как  ему  не  понЯть - ведь мы с ним - одно
целое - две  половинки одного Я - и подписантство, и академическаЯ капелла -
к черту все это - мы оба извлекаем со дна души образ молодой цанли.
     ‘частливые  и молодые, они вышли из-под лестницы и  независимо,  даже с
некоторым пренебрежением, как представители еще живого четвертого поколениЯ,
прошли  мимо   бильЯрдной,  где  пЯтое  блейзерное   поколение  вышибало  из
насиженных  позиций представителей третьей,  фронтовой генерации.  ‡атем они
миновали  мерзейший  коньЯчный буфет,  и здесь ‚адим слегка  притормозил и с
лукавством   посмотрел  на  ЏантелеЯ,   как  в   прежние  годы,   когда  они
притормаживали возле каждой бутылки.
     Џантелей,  однако, его  подтолкнул, они благополучно  прокатились  мимо
буфета и оказались на парадной лестнице, ведущей к бюсту.
     - ѓорький ‚ладислав Њакарович,  - сказал ‚адим и отвесил бюсту глубокий
поклон.
     ‡атем они прошли парадной залой под ногами внушительного портрета.
     - ЊаЯковский ћрий џковлевич, - поЯснил Џантелей ‚адиму, как  будто  тот
был иностранцем, а он - хлебосольным советикусом.
     ‡атем они  протопали  по  темному  коридорчику,  в  конце  которого  на
телефонной тумбочке стоЯла небольшаЯ чугуннаЯ фигурка.
     -  ‘имонов ‹ев ‹укич, - с некоторой фамильЯрностью кивнул ‚адим, открыл
какую-то дверь, и они оказались на балконе, над залом кабака.
     ‘  первого  взглЯда  на  кабацкое   царство   было   видно,  что  вечер
приближаетсЯ к своей высшей кризисной точке, то есть к истерическому взрыву,
скандалу и  мордобою.  Љоралл, который  они  еще  недавно  покинули,  теперь
напоминал  осьминога:  своими  щупальцами он  затЯгивал все  новых  и  новых
обитателей глубин и вытЯгивал из них пЯтерки и трешки.
     Џантелей  беспокойно глЯнул на  ‚адима и  ужаснулсЯ - пропал  его друг,
пропал артист: ‚адим Ќиколаевич смотрел вниз глазами алкогольной сомнамбулы.
     ‚се забыто
     - ‚адим,  вспомни –аплю!  ЏесчанаЯ  коса в  ‹итве, пустыннаЯ  бухточка,
пансионат с ржавым водопроводом.


     ‚се забыто

     - Џойдем кирнем за это дело! Џаааэээдэээм выпь! …м бать! ‚адим, мы шагу
не сделаем вниз, пока не вспомним,  как наш  герой приехал из  Ђфрики в этот
пансионат  и  его там  никто  не хотел слушать.  Џомнишь, как он восторженно
обращалсЯ ко всем - к  жене, к сыну,  к любовнице, к  дЯде,  но его никто не
хотел слушать.
     Џомнишь, он погрузилсЯ в тишину, и в ней только цаплЯ кричала.


     ‚се забыто

     - Џантелюха, гад, принеси мне бутылку! џ не могу без бутылки!
     ‚идишь, зеркало на менЯ давит, давит, давит!
     - ‚адюха, сучонок, неужели  ты забыл  –аплю, как она  поЯвилась однажды
ночью на автобусной остановке и как дождь стекал  у нее с болоньи  на мокрые
колени. …сли  ты выпьешь, хуй моржовый, ты забудешь, сколько актов  в  нашей
пьесе, пролог и эпилог, ты всю нашу молодость забудешь!
     - „а разъебись она, твоЯ –аплЯ вместе с нашей молодостью.
     ‚идишь, Я падаю! €ли тащи менЯ вниз, или бутылку неси, или придуши менЯ
здесь на этом месте...
     - ‘корее придушу!
     €  вдруг  Џантелей замолчал. ‘верху  он увидел, как в глубине  зала под
стрельчатым витражом  поЯвилась  шикарнаЯ компаниЯ -  конструктор тЯгачей  с
женой и сопровождающими лицами.
     Ћни сели отдельно,  как бы в стороне от всего зала, как  бы не  имеЯ ни
малейшего  отношениЯ  к нарастающему безобразию, их как бы  ничто вокруг  не
интересовало, они были здесь  едва ли не иностранцы.  Ђлиса же,  моЯ Ђлиска,
что-то кому-то говорила и сдержанно-красиво жестикулировала, словно понимаЯ,
что  ее  не  слышно,  словно  киноактриса,  изображающаЯ  иностранку,  некую
волшебную  женщину,  мечту белого  человечества, она словно  бы сидела перед
камерой и заботилась в основном  о  жестах  и артикулЯции, 'имеЯ в виду  еще
чистовую фонограмму,  длЯ  которой  кто-то - уж  не  Џантелей ли? -  напишет
другой феноменальный  текст, а  совсем  не  тот  вздор, который  она  сейчас
говорила кому-то.
     ‚от она  бережно и задумчиво убрала со лба свою длинную золотую прЯдь и
заправила ее за ухо. ‚еки опущены, мгновенное молчание, выслушивание чьей-то
реплики,  затем  взлет  головы, синий  огонь в глазах, белый  огонь во  рту,
огненный Язычок, мгновенно сверкнувший и пропавший, ЯркаЯ блЯдскаЯ вспышка.


     ‚се забыто

     Ѓаку-нога-саксофон! —то за вздор?  џ увезу ее сегоднЯ. Ќикому не отдам.
‡убы  раскрошу  любому. Џробью  любую  стену. Ѓаку-ногасаксофон! —то это  за
бред?
     - „авай-ка Я тебЯ вниз стащу, ‚адюха!
     - „руг, ты менЯ спаси, ты менЯ не души, - хрипел ‘еребрЯников. - џ тебе
аванс дам,  договор дам.  ’ы  менЯ лучше сначала спаси, угости, а потом  уже
придуши, товарищ полковник, ведь мы здесь все свои...
     Џантелей потащил ‘еребрЯникова вниз, в зал, и  там,  под дубовой резной
лестницей, за роЯлем посадил народного артиста.
     -  ‹инка,  - позвал он  официантку,  -  принеси ‚адиму стакан  коньЯку.
‡аймись им, а после смены к себе его вези, понЯтно?
     Ђ утром мне позвони.
     - ‹ады, -  с  готовностью,  а может быть, даже  с радостью  согласилась
добраЯ надежнаЯ мать-кобылица.
     ‚от еще  магнит этого необитаемого острова- необъЯтнаЯ ‹инкина задница,
при виде которой на душе у каждого "деЯтелЯ  культуры" становитсЯ спокойнее:
бушуй, мол, русскаЯ душа, тыл обеспечен!
     ‘екунду Џантелей еще  колебалсЯ в тени под  лестницей: сейчас Я  сделаю
шаг, и землЯ  разверзнетсЯ подо  мною, и в дикую смердЯщую магму полетЯт все
мои  благие порывы,  весь мой суровый труд,  пьеса,  проза,  чердак,  лампа,
икона...

     Ћ если бы можно было
     протЯнуть руку любимой
     и увезти ее отсюда на тарахтЯщем "‡апорожце" и отправитьсЯ с ней вместе
в ‹итву, где ты никого не понимаешь и все  делают вид, что не понимают тебЯ.
…хать вдвоем, сидеть  рЯдом  в старой  удобной  одежде,  пилить с  небольшой
скоростью  по Њинке, а  к вечеру сворачивать на проселок, валЯтьсЯ вместе на
старом толстом одеЯле, трогать пальцами ее  губы, брать все  ее  лицо в свою
ладонь, расстегивать  ей ко4)точку и  трогать  соски, брать крепко ее плечи,
брать  крепко ее таз и  мучить ее  с нежностью, с нежностью  мучить  столько
времени,  сколько  отпущено  нам  небесами,  а  после следить  слипшимсЯ уже
навсегда взглЯдом за ночной мешаниной звезд, слипшимсЯ слухом слушать музыку
ночи,  тихо говорить ей что-то о прозе, что-то о смерти, что-то о классиках,
что-то о Ѓожестве и так засыпать, а утром  вскакивать, шутить, похабничать и
ехать дальше, имеЯ главной своей и единственной целью - следующую ночевку.
     ’ак путешествовали мы из года в год, так путешествуем мы из года в год,
так будем путешествовать мы из года  в год, а рожала  она,  а рожает она,  а
рожать она  будет под кустами, в кюветах, в скирдах. џ принимал, принимаю, Я
сам  буду принимать ее роды, массировать  ее  вздувшийсЯ и посиневший живот,
ловить  ртом  ее дикие  вопли,  греть  ладонью  ее измученные срамные  губы,
перерезать  пуповину,  пеленать   младенцев  и  подсовывать  их  к  ней  под
истощенные  бродЯчей  любовью бока.  Џотом  мы  оставлЯли, оставлЯем,  будем
оставлЯть наших детей на  вырастание в городах и деревнЯх ‚осточной  …вропы,
чтобы они не  мешали  нашему  путешествию,  а  когда  наш  путь  закончилсЯ,
закончен,  будет завершен, мы  собирали, соберем всех  наших детей вместе  и
наблюдали,  наблюдаем,  будем  наблюдать  их  веселые игры  у камина,  возле
бассейна, на террасе своего прекрасного дома, ибо пришли к нам с годами, ибо
есть у нас, ибо придут к нам богатство, старость и покой.
     Џантелей спохватилсЯ  уже  в  середине зала.  ‘о  всех  сторон  к  нему
тЯнулись с рюмками бесчисленные друзьЯ: "џ тебЯ люблю старик - а вот ты менЯ
нет - тоже любишь  - так  почему  тогда не говоришь - если у тебЯ есть слова
так надо их говорить - ведь нас не так  уж много старик - мы все на учете  в
небесной канцелЯрии".
     ‚ынырнув из чесночных дружеских  объЯтий, Џантелей увидел, что на  него
смотрит  ’Ђ  компаниЯ и  Ђлиса, держа  волосы левой рукой, что-то  со смехом
говорит  о  нем   сопровождающим  лицам,   а  конструктор  с   непроницаемой
брезгливостью кивает и отворачиваетсЯ.
     Ћна встала и пошла куда-то в северо-западном направлении.
     Љонечно-конечно,   так  она  ходила,  ходит,  будет  ходить   в   своей
неповторимой  манере:  простое  милое скольжение  с  внезапными хулиганскими
ускорениЯми и бесшабашным срезанием углов и вновь - менуэт. Џантелеи слышал,
как за его спиной движение это комментировалось:
     - Ђлиса ”окусова, смотрите... сколько же ей годков?.. ну что ж, неплохо
выглЯдит... без лифчика, на босу ногу...
     ‘еверо-западное  направление  резко изменилось  на  противоположное, то
есть  юго-восточное, потом  несколько  шагов прЯмо  на восток, поворот,  еще
поворот, и, взмахнув  гривой, как флагом  атаки,  Ђлиса устремилась точно на
запад. Џантелеи наконец  догадалсЯ, что она петлЯет между столиков - к нему!
‚озможно ли?
     ‚едь муж ее здесь, да и с "блейзером" она сегоднЯ договаривалась насчет
пистона, да и вообще сколько тут всЯких...
     -  •ороша  баба?  -  спросил,  придвигаЯсь  с  рюмочкой,  жуЯ  красными
морковными  губами  антисемитствующий поэтишка  ”едоров-‘мирнов. -  ЌравитсЯ
баба? џ ее драл!
     ”едоров-‘мирнов-  самаЯ  распространеннаЯ  русскаЯ  фамилиЯ.  ‚овсе  не
€ванов, не Џетров и не  ‘идоров. ’ри брательника €ван,  Џетр и ‘идор  -  это
тройственный  дух русского анархизма: раззудись плечо, размахнись рука,  раз
пошла  такаЯ  пьЯнка,  режь  последний  огурец! ќто  все  прошлое,  историЯ.
Ќынешний русский - это ”едоров-‘мирнов. Љогда он мне встречаетсЯ и посвойски
улыбаетсЯ еще  за  двадцать шагов,  Я передергиваюсь, предчувствуЯ его руку,
мокрую, как суку.  ѓубы  его морковные, а потный  его взглЯд ужасен - где-то
обожралсЯ, где-то недоел. ”едоров-‘мирнов, хочу Я ему сказать, мы с тобой не
враги,  и  не друзьЯ,  и уже тем  более  не соотечественники.  џ  Џантелеи -
соотечественник  €вана,  Џетра  и  ‘идора,  но  Я не  твой  соотечественник,
”едоров-‘ мирнов!
     Ђлиса  выбралась  из лабиринта  столиков и шла теперь прЯмо к Џантелею.
ђасклешенные джинсы,  пЯтнистаЯ маечка а-лЯ хиппи... все краски ее одежды, и
лица, и тела согласно играли теперь, словно рок-н-ролл среднего темпа.
     - ‚идишь, какаЯ шикарнаЯ баба, а Я  ее барал, как курву,  - пробормотал
Џантелею на ухо ”едоров-‘мирнов.
     Ћн  хотел было  тут  же  "слинЯть",  но Џантелеи удержал его  за  руку:
погоди, погоди, ”едоров-‘мирнов,  вот  он приближаетсЯ, пик вечера,  и мы  с
тобой будем в центре событий.
     - Ђ мы тут спорили,  Џантелеи, - весело сказала Ђлиса. - Ќе ваш  ли это
ходит по Њоскве анекдот про газовую плиту?
     ‘  мимолетным удивлением  она  глЯнула  на  ”едорова-‘мирнова,  который
слегка трепыхалсЯ в руке ЏантелеЯ.
     - Ђлиса,  и ты, ”едоров-‘мирнов,  -  сказал Џантелеи,  -  вы ничего  не
хотите сказать друг другу?
     - Љому? -  Ђлиса  совсем уже удивилась. -  …му? Љак поживаете, месье? -
ѓромким шепотом Џантелею в ухо: - —то это за субчик?
     ”едоров-‘мирнов  тЯнул  сквозь   зубы  водочку   и  морковными  губками
изображал светский цинизм.
     - Љончай, Ђлиска.  ‘тарых  друз-зей,  хе-хе, не узнаешь? Ќе помнишь, а?
Њежду  прочим,  тут  есть  хата  в  двух  шагах.  ‘мотаемсЯ?  Ќа  часок,  а?
ЏотренаемсЯ?
     ’ут произошел небольшой, вернее, неопределенный  провал во времени,  но
не  успела  Ђлиса  и брови  приподнЯть,  как снова  хлынула лавина секунд, и
Џантелеи вцепилсЯ в глотку ”едорову‘мирнову.
     …сть ли тут правые  и виноватые в этой истории, не  разберетсЯ и мудрец
Џлатон. —то побудило ЏантелеЯ схватить за мокрое горло  неприЯтного приЯтелЯ
-   звериный   инстинкт  или  благороднотаинственный   гнев?   —то  побудило
”едорова-‘мирнова  оклеветать  прелестную даму  -  антисемитизм,  зависть  к
Џантелею  или  скрытаЯ  влюбленность  в  недостижимую  грезу?  —то  побудило
прелестную даму лечь под это вонючее существо - тайное человеческое отчаЯние
или обычнаЯ сучьЯ чесотка? ‚се это знают там,  где все знают,  но  отнюдь не
здесь, не у нас, не в наших порЯдках.


     —то творилось с Џантелеем

     в  клочьЯ  по всем дрЯхлым швам разодралась суроваЯ рубашка,  и, в этих
клочьЯх содрогаЯсь, Я всей душой его душил, пока не забыл.
     Џотом Я  гнал ее в такси по ‘адовому и целовал в хохочущий рот, и гнал,
и  целовал, пока не  забыл. Џотом  Я любил ее в  скоростном  лифте на бурных
взлетах,  и в головокружительных падениЯх, и на  остановках между этажами, и
здесь Я ставил ее перед собой на колени, и поднимал ее на руки, и прижимал к
стене, и поворачивал ее к себе спиной, и клал ее на пол кабины, и сажал ее к
себе на колени, и так без конца ее любил, пока не забыл.
     Ћднако совсем  не эти событиЯ  стали  пиком вечера в творческом  клубе.
Џроизошло нечто  более забавное, чем обычнаЯ драка двух писателей и  обычный
увоз прелестной дамы с последующим любанием ее в скоростном лифте. Ћбщество,
между  прочим,   даже   не  заметило,  как   Џантелеи   схватил   за   горло
”едорова-‘мирнова.


     Ћно было отвлечено Явлением европеЯнки

     ‚ дверЯх возникло замшевое божество, сущий ангел замши. ђ2вропеЯнка сиЯ
у себЯ в Ќвропе замши никогда не носила, окромЯ как  на охоту, но, давно уже
проживаЯ в Њоскве и пребываЯ постоЯнно в раздражении, не вылезала из замши.
     Ћна усекла, что замша есть символ жизненного успеха в нашей столице. …й
доставлЯло   особое  удовольствие  ошеломлЯть   московскую   шушеру  обилием
драгоценной замши: длиннейшей замшевой юбкой с разрезом впереди аж до самого
лобка,  замшевыми  трусиками,  высоченными   замшевыми  сапогами,  замшевыми
жакетами,  замшевыми  клубЯщимисЯ  за  спиною  пелеринами, замшевым  зонтом,
замшевым мешком длЯ овощей, с которым она иной раз поЯвлЯлась на –ентральном
рынке.
     –ель  была достигнута:  торговый московский  люд помирал от восхищениЯ,
даже  низкой зависти  эта  роскошь  замшеваЯ не  вызывала,  но  только  лишь
восторг,  один  восторг.  …вропеЯнка  же  наша,   начав  со  злого  эпатажа,
постепенно вошла во вкус, ибо заметила, что стоит ей поЯвитьсЯ в своей замше
на Ќовом  Ђрбате,  как ее начинают  оценивать, словно Џахомову и ѓоршкова  -
5.8, 5.9, 6.0! Ќе заметила дама, как превратилась из утонченной европеЯнки в
обычную московскую жлобиху.
     ’ак вот и сейчас она закричала с порога, как последнЯЯ жлобиха:
     - Џодлец, треитор, где мой "Њерцедес" ундер замшеваЯ крыша?
     ЏрЯмо  с порога  она заметила своего русского мужа в обществе миленьких
балерин,  пьЯненького,  расхристанного,  до   боли  личного,  ради  которого
поплатилась дипломатическим иммунитетом.
     „а  ведь русский муж -  он, как русский рубль, - пЯть, шесть, девЯть  к
одному! ’ы, майн либер, красавец  с мускулистыми  пушистыми лЯжками, грЯзный
шакал,  ты все у менЯ  съедаешь и гонЯешь менЯ за датским пивом  на ѓрузины,
жрешь  и  плюешь, а берешь менЯ, только  когда налакаешьсЯ,  и  воображаешь,
наверное, что под тобой балерина. ’ы любишь менЯ только под коньЯком, только
ради моего "Њерцедеса", ради Џарижа, где ты, русский медведь, свайн,  кабан,
обсуждаешь с проститутками и педиками свои творческие планы.
     Љак  это было стыдно с  самого начала,  с самой первой ночи,  как!  Ћна
думала,  что  все русские  мужчины  такие наивные  пастушки,  и  хотела  ему
показать  один хорошенький европейский  кунштюк,  а он, монстр, так жутко ее
развратил своей царь-пушкой, так! Ђ утром, а утром он блевал,  а потом сразу
уехал на "Њерцедесе" даже без доверенности!
     -  ‘виньЯ, отдавай  ключи! ‡абирай все свои пистоны,  тоже мне счастье!
Ћни тоже идут  шесть к одному,  так  и знай, а мой  миленький Ђдольф все еще
менЯ  обожает  и  примет  менЯ в любой  день,  а  грЯзную  свою  узбечку  из
посольства сразу прогонит!
     Џогоди, погоди, Я все расскажу Ђдольфу, а он кому следует в министри оф
калчур!
     €нтеллигентный творческий "блейзер" взревел тут в ответ бычьим рыком:
     - „ержи шершавого, мандавошка! Ђдольф мне лажи не сделает!
     - ќто варум же, варум?! - взвизгнула европеЯнка.
     - ‘вои люди! - загоготал он.
     ’ерпеть все это не было уже сил
     џ медленно шел по мокрой ночной мостовой. —ерез улицу, по  которой одна
за  другой  проносились машины, Я  видел  сплошную линию  желтых  домов, чьи
фасады Ярко были освещены аргоновыми фонарЯми. Ќе было ни души в этих домах,
ни  возле них, удушающее бездушие охватило  менЯ перед этими домами,  и лишь
подобие души  Я увидел под аркой  проходного двора, где блестела,  удалЯЯсь,
цепь холодных луж и где в глубине сквозил переулок, в  конце которого смутно
различалось  дерево,  черное  дерево, как пучок бронхов, как  слабое подобие
души.
     ЏрислонитьсЯ  к  дереву  щекой.  ЏостоЯть  несколько  минут  в  тишине.
‘охранить хотЯ бы остатки человеческого достоинства.
     Ѓронхиальное дерево. Ђртериальный пучок. ‘ердце ђоссии.
     ’ам,  в  сердце  ђоссии,  с крыльца  сельпо,  если  бы  Я  был  русским
писателем, передо мной открылась бы чистаЯ долина, пересеченнаЯ тихой рекой,
задумчивые  бронхиальные деревьЯ осокорей, длинные  шеи  извечных колодезных
журавлей, и  Я  почувствовал  бы,  будь Я  русским  врачом, мерный  пульс  и
спокойное дыхание  родины, и передо  мной открылось бы пространство чистоты,
не тронутое порчей.

     ѓеннадий  Ђполлинариевич Њалькольмов пересекал  ночную  улицу.  Ћдна из
машин вопросительно притормозила,  другаЯ с безразличной наглостью  чиркнула
по пЯткам. Њалькольмов вошел в сырой, теплый и темный проходной двор, откуда
был  виден  переулок, уходЯщий к прудам и к высоким,  очень хорошим или, как
говорЯт в Њоскве, цэковскнм домам.
     Џо переулку к прудам неслись два оголтелых автомобилЯ, и навстречу полз
третий,  осторожный.  …ще  один  автомобиль,  еле  слышно  журча, выполз  из
подворотни. тук семь или восемь автомобилей спали возле огромного  мрачного
„ома звуковою архива.
     „ом  звукового  архива и  ночью,  и  днем хранит угрожающее  молчание и
внушает  прохожим  мимолетный страх. Ќикто толком не  мог  бы  и ответить  -
откуда взЯлсЯ этот страх. ‚роде бы ничего особенного - „ом звукового архива.
Ћбычнейший мрачный билдинг, каких в Њоскве сотни. Ќу конечно, хранЯтсЯ здесь
в  скучноватой  пыльноватой  тиши   государственные  тайны,   разные  звуки,
выстрелы, любовные стоны, праздничные марши.
     Ќу и что ж тут особенного? Ќет, почему-то вот берет мимолетнаЯ оторопь,
когда проходишь мимо. Њожет быть, раньше  здесь что-то недоброе было - ЃериЯ
ли гулЯл,  внебрачный ли сын туруханского пленника коптил небо  под  охраной
гвардейской роты? ’олком никто ничего не знает.
     Њалькольмов, стоЯ перед враждебным строением, сильно боролсЯ со страхом
и поборол  его.  ѓордЯсь своими  моральноволевыми,  Њалькольмов  еще  дважды
поборол страх  и  прошел мимо враждебного строениЯ уже с полным равнодушием.
Џосрамленный „ом звукового архива, надвинув на лоб  полоску черного мрамора,
мрачно смотрел ему вслед средневековыми окнами поздних тридцатых.
     …ще одна машина выскочила из-за угла. …е  развернуло в луже, шмЯкнуло о
гранитный  выступ архива, и она  уехала  к ‘адовому кольцу,  пьЯно вихлЯЯсь.
Ќаступила тишина.
     - ѓосподи! - прошептал Њалькольмов. - Ѓоже мой!
     Џеред ним в луже лежало, раскинув  руки, большое мужское тело. Ѓлестели
под луной медные  пуговицы пиджака. Ћн подошел поближе и увидел густые пучки
набрюшных   волос,   выбившиесЯ   из-под   безобразно   разодранной,  просто
распаханной рубашки.
     Њалькольмов с  облегчением подумал,  что  это,  конечно, человек не его
круга. ‹юди его  круга не лежат  в этот час бесчувственно  в лужах, а в тиши
своих  маленьких  квартир слушают Њессу си минор Ѓаха, кропотливо и смиренно
трудЯтсЯ над  чем-то  непреходЯщим,  над чем-то  нетленным,  быть может, над
важнейшей длЯ человечества  проблемой  ‹им41ы-„, тихо покуривают и  попивают
крепкий чаек, тихо мечтают  о спасении в сердце ђоссии. „а, это Явно человек
не его круга.
     - Ђ все-таки Я и ее бы поволок, - громко сказал человек из лужи.
     - Љого? - спросил Њалькольмов.
     -  „а  старушенцию же,  - с досадой проговорил тот,  как  бы  напоминаЯ
Њалькольмову недавно прерванный разговор. - Ќеужели ты не помнишь эту легкую
задачу? ’ы сам мне  ее задал. - Ћн положил ладони  под затылок, словно лежал
не в луже, а  на  диване. - …сли  бы газ  летел по переулку  и надо было  бы
кого-нибудь спасать, мальчонку или ту  старую ветошь, то есть  надо  было бы
делать выбор, Я  бы  обоих  поволок - и мальчонку  и  ветошь эту  никчемную.
Џонимаешь? ’аков мой выбор.
     ЌельзЯ оставлЯть  старуху на Явную гибель, даже если  из-за нее и  всем
будет крышка. ’аково решение, понимаешь?
     Ћн сел и, зачерпнув из лужи воды, потер себе лицо.
     - џ, видно, ошибсЯ, - прохрипел он, - вы, видно, не Џантелей. ‚ы кто-то
другой. Љто вы, ночной прохожий?
     - џ смиренный русский врач, - поклонилсЯ Њалькольмов.
     - Ђ Я смиренный житель лужи. €нтересно,  может ли  русский врач сделать
человеку укол от всей его беды?
     - Ќе всЯкий русский врач, но вы как раз напали на такого.
     ...Џока они шли к секретной поликлинике “Џ‚„Ћ‘€‚Ђ„Ћ и —€‘, житель  лужи
горестно рассказывал Њалькольмову о своей жизни:
     -  џ  несостоЯвшийсЯ  сын довольно подлых родителей. ‘егоднЯшний  вечер
обернулсЯ длЯ менЯ неожиданной катастрофой.
     Њои  лучшие  вещи  порваны,  испачканы, посрамлены. ‘  моими родителЯми
такого не  случалось никогда. ’акое случалось с моими дедами и бабушками, но
с родителЯми никогда. „авайте помолимсЯ?
     Џеред  ними в глубине  палисадника светилсЯ чистый  православный крест.
’ам  была  маленькаЯ,  недавно  реставрированнаЯ  церковь,  в  которой уютно
размещались  две  организации:  Њузей  глинЯных  игрушек  и Ћбщество слепых.
Ћрганизации, как видно, жили мирно, ладили друг с другом, и церковь от этого
согласиЯ,  конечно,  выигрывала-  сиЯла   чистыми  белыми  боками,  зелеными
разводами,  золотыми звездочками на маленьких синих куполах. Љ тому  же  она
охранЯлась государством как памЯтник русского зодчества, и это тоже помогало
ей прилично жить свою трехсотлетнюю жизнь.
     Њалькольмов  и  его  спутник,  ночной  страдалец,  встали на  колени  и
помолились.
     - ‚ы как-то странно креститесь, - сказал страдалец. - Љреститесь как-то
дико, чепухово.
     - ќто  католический  крест,  -  поЯснил  Њалькольмов.  -  ‚  отличие от
православной  щепоти, открытой ладонью  и с левого  плеча  на правое.  џ так
привык креститьсЯ.
     - •отите сказать, что давно креститесь?
     ‚ голосе незнакомца Њалькольмову послышалось некое ревнивое чувство.
     -  Ћ себе Я ничего не хочу сказать. џ  только лишь собиралсЯ  заметить,
что Ѓог ведь один и у православных, и у католиков.
     -   „жизус  Љрайст,   суперстар,  -  уважительно  произнес   незнакомый
страдалец. - Њежду прочим, он снова входит в моду.
     Њалькольмов поначалу немного  разозлилсЯ  на своего  спутника, будто бы
обиделсЯ за •риста,  но  потом подумал  - что Я за дурак  злитьсЯ  на жителЯ
лужи!
     - ‚ставайте, дурачина-простофилЯ! •ватит, помолились, идемте на укол.
     ...‘екретный  стограммовый   шприц  влил  в  ночного   пациента   смесь
секретнейших  витаминов. “же  выходЯ  из процедурной, Њалькольмов оглЯнулсЯ.
Џациент удивительно быстро ожил от секретного  снадобьЯ. Ћгромный, веселый и
наглый,  он  лежал  на  кушетке и  поглаживал  по  заду  капитана медслужбы,
медсестру Њарину. Ќет, подумал  Њалькольмов, этот человек не пропадет в этой
стране, если уж  даже  из  грЯзной лужи поднимает его не участковый врач, не
обыкновеннаЯ  "скораЯ  помощь",   а   светило   науки,   гений,  консультант
“Џ‚„Ћ‘€‚Ђ„Ћ и —€‘!
     Њалькольмов-то сам не был человеком столь  удачливым:  вот хотел просто
выйти  из  поликлиники на  чистый  воздух и  заблудилсЯ.  ’еперь  он  шел по
бесконечным,  покрытым пушистым  пластиком  коридорам  кузницы здоровьЯ,  не
встречал ни души и не видел ни малейшего  намека на выход. —то ж, подумал он
тогда, давайте не терЯть времени даром и размышлЯть.
     Ћн шел теперь по лабиринту и размышлЯл о лимфатической системе.
     ‘колько уже лет он сегмент за сегментом описывал и изучал лимфатические
пути и ганглии человека и других приматов.
     ‘колько   уж   он  фильтровал,  центрифуговал,   пересаживал,  замещал,
возмещал, перемещал... ’аинственнаЯ ‹имга-„ -  вот была цель его бесконечных
поисков.
     ‚  далекие времена,  в  конце пЯтидесЯтых, в какой-то  интеллектуальной
трущобе одной из  столиц  тазЯзалсЯ спор.  и  далеки  не  но  трезвому делу.
€нтеллектуалам тогда всюду чудилсЯ  обман. —удилсЯ им обман  и в натуральной
физиологии.   Ћбман,  обман...   порежешь   палец   -   из   тебЯ   вытекает
соответствующаЯ жидкость, смесь эритроцитов, лейкоцитов, прочаЯ херациЯ...
     распорешь душу - льютсЯ "невидимые миру слезы"...  а  уж не ‹имфа-„  ли
льетсЯ?  ’ак  вот и  стали спорить: одни  кричат, если  и есть такаЯ  лажа в
человеке, как твоЯ, ѓенка,  так называемаЯ ‹имфа-„, то выделить  ее или даже
нащупать невозможно  и никогда нельзЯ  будет!  Њалькольмов сатанел, кричал -
обыватели, уроды, ничего вы не понимаете! Ђ ты понимаешь, корифей? џ?
     џ  хоть и не понимаю, но чувствую, Я иногда  чувствую близость тайны, Я
иногда под микроскопом вижу странные вопросительные знаки  судьбы. Ћн  пьЯн,
чуваки! „а он бухой, как конюх!
     ’огда  одна  из девушек,  пшеничные  волосы,  высокаЯ  грудьэротический
эталон  тех  времен,  предложила обратитьсЯ за  советом  в  смежные  области
молодого  творчества.  Њалькольмов  эту идею  неожиданно поддержал. „евушка,
лицо  которой  потом  он  никак не мог  вспомнить,  стала  звонить в  другие
трущобы, в гнездовьЯ новой  молодежи, к скульптору  какому-то, к джазмену, к
писателю, к физику...
     ‚езде  тогда  пили, везде  спорили, везде звали девушку к себе.  Ќикто,
конечно,  не сомневалсЯ в  существовании ‹имфы-„, но каждый  считал,  что не
медицинское это дело. Њедики, дескать, пускай архиерейские насморки лечат, а
уж об открытии тайн они позаботЯтсЯ, они, мудрецы и поэты, физики тем более.
     Њалькольмов тогда обозлилсЯ, всех смежников назвал  олухами и покинул и
свою компанию, прихватив, конечно, с  собой  девушку, и  весь остаток ночи с
горечью ее любил.
     “тром,  забыв  девушку,  он стал изучать лимфатическую систему, надеЯсь
когда-нибудь  наткнутьсЯ  на  потайную  дверцу  в этом  необозримом  млечном
лабиринте. ’ак он  и  изучал  ее в свои сокровенные вдохновенные дни,  когда
тошнота от практической жизни,  от успехов и от  всего  прочего подступала к
горлу. ’ошнота  проходила,  подступали  озарениЯ, потом  снова  приближалась
тошнота, уже другаЯ.
     ’огда  на столе поЯвлЯлась бутылка. Њалькольмов влезал  в  студенческие
джинсы, кружил по Њоскве, просыпалсЯ порой в других городах, то на юге, то в
‘ибири,  бурно выражал свои  чувства,  то есть  нес всЯкий вздор  в каких-то
летЯщих платановых аллеЯх, и  тогда ему казалось, что он  близок к  заветной
дверце,   еще  чуть-чуть...  Џротрезвившись,  он  не  мог   вспомнить  этого
"чуть-чуть".
     "—уть-чуть",  эта  растленнаЯ  блЯдь-сирена,  манила  его от  бутылки к
бутылке, от обмана к обману, но в руки не давалась.
     Љогда  ты пьЯн, ты вроде катишьсЯ вниз по горной реке: поток  силен, но
цель твоЯ близка, хоть путь твои и бесконечен.  ’резвым ты идешь вверх, путь
твой короче, труднее, вернее, но цель бесконечно удалена.
     ...€з-за угла коридора вдруг забрезжил мерцающий свет.
     ’ак и не приступив  к научным  размышлениЯм, Њалькольмов ускорил  шаги,
надеЯсь найти за углом выход  на  улицу. Ћн завернул за угол и вместо выхода
увидел перед собой молчаливо мерцающий телевизор.
     ‡аканчивалсЯ горЯчий  телевизионный денек  столицы,  и здесь,  в темном
холле  секретной  поликлиники   с  экрана,  читал  свою  ночную  речь  некий
идеологический  генерал-комментатор.  ‡вука не было, генерал  только  губами
шевелил. Љогда он  опускал глаза  к своей  невидимой бумажке, подбородок его
ложилсЯ на  многочисленные  складки  дрЯблой кожи,  и перед нами была вполне
привычнаЯ  фигура мрачноватого  бюрократа. —то  говорил нам  этот  бюрократ?
—то-то вполне привычное: "...опираЯсь на решениЯ...
     растить беспредельно преданных... беззаветным трудом на благо...
     выражает  единодушное  одобрение..." Љогда  же  он поднимал  голову, из
кожных складок быстро выглЯдывала мордочка молоденького хорька.
     € в  этом  хоречке  тоже  течет  космическаЯ, таинственнаЯ  как "прана"
‹имфа-„? “тром  под окнами  вот  этой же поликлиники тащилсЯ какой-то лабух,
стареющий  мальчик  с  саксофоном   в  футлЯре.   Ћн  поймал  брошенную  ему
кардиограмму,  ухмыльнулсЯ, зашел в магазин  полуфабрикатов, и вдруг  оттуда
вылетел  прелестный  гогот  молодого  шалого  сакса.  Ќочью  тип  с  медными
пуговицами лежал в грЯзной луже и размышлЯл о спасении какого-то мальчугана,
какой-то  старухи. „а ведь и старушка эта. ЃожьЯ незабудка, мелькала днем, и
не один раз, толкала перед собой колЯсочку с румЯным мальчонкой. ’еперь  вот
с телевизионного экрана бюрократ-хорек показывает человечеству свои ракетные
зубки. € во всех в них струитсЯ моЯ заветнаЯ ‹имфа-„.
     ...Ћднако  выхода отсюда  уже не  найти.  ‘адись теперь  в  это  мЯгкое
секретное кресло и смотри на это  лицо. Џеред тобой удивительное лицо. Џеред
тобой

     ќволюциЯ типа открытого ‡ощенко

     ‡ощенко  и  Ѓулгаков   открыли  этот  тип   в  двадцатые  года.  ’еперь
коммунальный хам завершил свое развитие, обрел мечту своих кошмарных ноч и -
генеральские звезды, вооружилсЯ  линзами здравого смысла,  причислил  себЯ к
сонму телевизионных светил.
     Ќа предыдущей  стадии  своего  развитиЯ он называлсЯ  †дановым.  ЏройдЯ
сквозь  кровавую  парилочку  тридцатых, зощенковский  банщик и  булгаковский
шарик  стали †дановым.  Љолумбы,  открыватели типа, были объЯвлены  уродами.
‘олидный устойчивый  нормальный †данов ненавидел своего  открывателЯ, урода,
отрыжку общества, мусорную шкварку перегоревшего "серебрЯного века".
     ‚от, в сущности,  главный конфликт  времени,  идеально  короткаЯ схема:
"‡ощенко - †данов"...
     ’ы  помнишь,  еще во времена ’оли фон тейнбока мы зубрили в школе  все
эти  исторические  "ЏостановлениЯ" и речи арика-†данова, в которых он жевал
гнилыми зубами своего открывателЯ, а  заодно с  ним царскосельского ‘оловьЯ?
Њы даже и в глубине души не подвергали сомнению шариковские банные истины, и
главную, основополагающую - "здесь вам не театр".
     € даже тогда, когда на поверхности уже стал витать душок  фронды, когда
мы  уже  хихикали  над  запрещенной  обезьЯнкой   и   переписывали  девочкам
ахматовские стихи, в глубине-то души,  именно  в глубине, мы были убеждены в
нормальности   ждановского  мира  и  ненормальности,  ущербности,  стыдности
зощенковского. ‚ пору нашей юности банный шариковский  мир разбух от крови и
приобрел черты мра