‹еонид Ђндреев. „евЯть рассказов

Ћцените этот текст:
‹еонид Ђндреев. „евЯть рассказов

---------------------------------------------------------------
OCR: Њаксим Ѓычков
---------------------------------------------------------------

* ‹еонид Ђндреев. Џетька на даче

Ћсип Ђбрамович, парикмахер, поправил на груди посетителЯ грЯзную
простынку, заткнул ее пальцами за ворот и крикнул отрывисто и резко:
- Њальчик, воды!
Џосетитель, рассматривавший в зеркало свою физиономию с тою обостренною
внимательностью и интересом, какие ЯвлЯютсЯ только в парикмахерской,
замечал, что у него на подбородке прибавилсЯ еще один угорь, и с
неудовольствием отводил глаза, попадавшие прЯмо на худую, маленькую ручонку,
котораЯ откуда-то со стороны протЯгивалась к подзеркальнику и ставила
жестЯнку с горЯчей водой. Љогда он поднимал глаза выше, то видел отражение
парикмахера, странное и как. будто косое, и подмечал быстрый и грозный
взглЯд, который тот бросал вниз на чью-то голову, и безмолвное движение его
губ от неслышного, но выразительного шепота. …сли его брил не сам хозЯин
Ћсип Ђбрамович, а кто-нибудь из подмастерьев, Џрокопий или Њихаила, то шепот
становилсЯ громким и принимал форму неопределенной угрозы:
- ‚от, погоди!
ќто значило, что мальчик недостаточно быстро подал воду и его ждет
наказание. "’ак их и следует", - думал посетитель, кривЯ голову набок и
созерцаЯ у самого своего носа большую потную руку, у которой три пальца были
оттопырены, а два другие, липкие и пахучие, нежно прикасались к щеке и
подбородку, пока туповатаЯ бритва с неприЯтным скрипом снимала мыльную пену
и жесткую щетину бороды.
‚ этой парикмахерской, пропитанной скучным запахом дешевых духов,
полной надоедливых мух и грЯзи, посетитель был нетребовательный: швейцары,
приказчики, иногда мелкие служащие или рабочие, часто алЯповато-красивые, но
подозрительные молодцы, с румЯными щеками, тоненькими усиками и наглыми
маслЯнистыми глазками. Ќевдалеке находилсЯ квартал, заполненный домами
дешевого разврата. Ћни господствовали над этою местностью и придавали ей
особый характер чего-то грЯзного, беспорЯдочного и тревожного.
Њальчик, на которого чаще всего кричали, называлсЯ Џетькой и был самым
маленьким из всех служащих в заведении. „ругой мальчик, Ќиколка, насчитывал
от роду тремЯ годами больше и скоро должен был перейти в подмастерьЯ. “же и
теперь, когда в парикмахерскую заглЯдывал посетитель попроще, а подмастерьЯ,
в отсутствие хозЯина, ленились работать, они посылали Ќиколку стричь и
смеЯлись, что ему приходитсЯ подниматьсЯ на цыпочки, чтобы видеть волосатый
затылок дюжего дворника. €ногда посетитель обижалсЯ за испорченные волосы и
поднимал крик, тогда подмастерьЯ кричали на Ќиколку, но не всерьез, а только
длЯ удовольствиЯ окорначенного простака. Ќо такие случаи бывали редко, и
Ќиколка важничал и держалсЯ, как большой: курил папиросы, сплевывал через
зубы, ругалсЯ скверными словами и даже хвасталсЯ Џетьке, что пил водку, но,
вероЯтно, врал. ‚месте с подмастерьЯми он бегал на соседнюю улицу посмотреть
крупную драку, и, когда возвращалсЯ оттуда, счастливый и смеющийсЯ, Ћсип
Ђбрамович давал ему две пощечины: по одной на каждую щеку.
Џетьке было десЯть лет; он не курил, не пил водки и не ругалсЯ, хотЯ
знал очень много скверных слов, и во всех этих отношениЯх завидовал
товарищу. Љогда не было посетителей и Џрокопий, проводивший где-то бессонные
ночи и днем спотыкавшийсЯ от желаниЯ спать, приваливалсЯ в темном углу за
перегородкой, а Њихаила читал "Њосковский листок" и среди описаниЯ краж и
грабежей искал знакомого имени кого-нибудь из обычных посетителей, - Џетька
и Ќиколка беседовали. Џоследний всегда становилсЯ добрее, оставаЯсь вдвоем,
и объЯснЯл "мальчику", что значит стричь под польку, бобриком или с
пробором.
€ногда они садились на окно, рЯдом с восковым бюстом женщины, у которой
были розовые щеки, стеклЯнные удивленные глаза и редкие прЯмые ресницы, - и
смотрели на бульвар, где жизнь начиналась с раннего утра. „еревьЯ бульвара,
серые от пыли, неподвижно млели под горЯчим, безжалостным солнцем и давали
такую же серую, не охлаждающую тень. Ќа всех скамейках сидели мужчины и
женщины, грЯзно и странно одетые, без платков и шапок, как будто они тут и
жили и у них не было другого дома. Ѓыли лица равнодушные, злые или
распущенные, но на всех на них лежала печать крайнего утомлениЯ и
пренебрежениЯ к окружающему. —асто чьЯ-нибудь лохматаЯ голова бессильно
клонилась на плечо, и тело невольно искало простора длЯ сна, как у
третьеклассного пассажира, проехавшего тысЯчи верст без отдыха, но лечь было
негде. Џо дорожкам расхаживал с палкой Ярко-синий сторож и смотрел, чтобы
кто-нибудь не развалилсЯ на скамейке или не бросилсЯ на траву, порыжевшую от
солнца, но такую мЯгкую, такую прохладную. †енщины, всегда одетые более
чисто, даже с намеком на моду, были все как будто на одно лицо и одного
возраста, хотЯ иногда попадались совсем старые или молоденькие, почти дети.
‚се они говорили хриплыми, резкими голосами, бранились, обнимали мужчин так
просто, как будто были на бульваре совсем одни, иногда тут же пили водку и
закусывали. ‘лучалось, пьЯный мужчина бил такую же пьЯную женщину; она
падала, поднималась и снова падала; но никто не вступалсЯ за нее. ‡убы
весело скалились, лица становились осмысленнее и живее, около дерущихсЯ
собиралась толпа; но когда приближалсЯ Ярко-синий сторож, все лениво
разбредались по своим местам. € только побитаЯ женщина плакала и
бессмысленно ругалась; ее растрепанные волосы волочились по песку, а
полуобнаженное тело, грЯзное и желтое при дневном свете, цинично и жалко
выставлЯлось наружу. …е усаживали на дно извозчичьей пролетки и везли, и
свесившаЯсЯ голова ее болталась, как у мертвой.
Ќиколка знал по именам многих женщин и мужчин, рассказывал о них Џетьке
грЯзные истории и смеЯлсЯ, скалЯ острые зубы. Ђ Џетька изумлЯлсЯ тому, какой
он умный и бесстрашный, и думал, что когда-нибудь и он будет такой же. Ќо
пока ему хотелось бы куда-нибудь в другое место... Ћчень хотелось бы.
Џетькины дни тЯнулись удивительно однообразно и похоже один на другой,
как два родные брата. € зимою и летом он видел все те же зеркала, из которых
одно было с трещиной, а другое было кривое и потешное. Ќа запЯтнанной стене
висела одна и та же картина, изображавшаЯ двух голых женщин на берегу морЯ,
и только их розовые тела становились все пестрее от мушиных следов, да
увеличивалась чернаЯ копоть над тем местом, где зимою чуть ли не весь день
горела керосиноваЯ лампа-"молниЯ". € утром, и вечером, и весь божий день над
Џетькой висел один и тот же отрывистый крик: "Њальчик, воды", и он все
подавал ее, все подавал. Џраздников не было. Џо воскресеньЯм, когда улицу
переставали освещать окна магазинов и лавок, парикмахерскаЯ до поздней ночи
бросала на мостовую Яркий сноп света, и прохожий видел маленькую, худую
фигурку, сгорбившуюсЯ в углу на своем стуле и погруженную не то в думы, не
то в тЯжелую дремоту. Џетька спал много, но ему почему-то все хотелось спать
и часто казалось, что все вокруг него не правда, а длинный неприЯтный сон.
Ћн часто разливал воду или не слыхал резкого крика: "Њальчик, воды", и все
худел, а на стриженой голове у него пошли нехорошие струпьЯ. „аже
нетребовательные посетители с брезгливостью смотрели на этого худенького,
веснушчатого мальчика, у которого глаза всегда сонные, рот полуоткрытый и
грЯзные-прегрЯзные руки и шеЯ. Ћколо глаз и под носом у него прорезались
тоненькие морщинки, точно проведенные острой иглой, и делали его похожим на
состарившегосЯ карлика.
Џетька не знал, скучно ему или весело, но ему хотелось в другое место,
о котором он не мог ничего сказать, где оно и какое оно. Љогда его навещала
мать, кухарка Ќадежда, он лениво ел принесенные сласти, не жаловалсЯ и
только просил взЯть его отсюда. Ќо затем он забывал о своей просьбе,
равнодушно прощалсЯ с матерью и не спрашивал, когда она придет опЯть. Ђ
Ќадежда с горем думала, что у нее один сын - и тот дурачок.
Њного ли, мало ли жил Џетька таким образом, он не знал. Ќо вот однажды
в обед приехала мать, поговорила с Ћсипом Ђбрамовичем и сказала, что его,
Џетьку, отпускают на дачу, в –арицыно, где живут ее господа. ‘перва Џетька
не понЯл, потом лицо его покрылось тонкими морщинками от тихого смеха, и он
начал торопить Ќадежду. ’ой нужно было, ради пристойности, поговорить с
Ћсипом Ђбрамовичем о здоровье его жены, а Џетька тихонько толкал ее к двери
и дергал за руку. Ћн не знал, что такое дача, но полагал, что она есть то
самое место, куда он так стремилсЯ. € он эгоистично позабыл о Ќиколке,
который, заложив руки в карманы, стоЯл тут же и старалсЯ с обычною дерзостью
смотреть на Ќадежду. Ќо в глазах его вместо дерзости светилась глубокаЯ
тоска: у него совсем не было матери, и он в этот момент был бы не прочь даже
от такой, как эта толстаЯ Ќадежда. „ело в том, что и он никогда не был на
даче.
‚окзал с его разноголосою сутолокою, грохотом приходЯщих поездов,
свистками паровозов, то густыми и сердитыми, как голос Ћсипа Ђбрамовича, то
визгливыми и тоненькими, как голос его больной жены, торопливыми
пассажирами, которые все идут и идут, точно им и конца нету, - впервые
предстал перед оторопелыми глазами Џетьки и наполнил его чувством
возбужденности и нетерпениЯ. ‚месте с матерью он боЯлсЯ опоздать, хотЯ до
отхода дачного поезда оставалось добрых полчаса; а когда они сели в вагон и
поехали, Џетька прилип к окну, и только стриженаЯ голова его вертелась на
тонкой шее, как на металлическом стержне.
Ћн родилсЯ и вырос в городе, в поле был в первый раз в своей жизни, и
все здесь длЯ него было поразительно ново и странно: и то, что можно было
видеть так далеко, что лес кажетсЯ травкой, и небо, бывшее в этом новом мире
удивительно Ясным и широким, точно с крыши смотришь. Џетька видел его с
своей стороны, а когда оборачивалсЯ к матери, это же небо голубело в
противоположном окне, и по нем плыли, как ангелочки, беленькие радостные
облачка. Џетька то вертелсЯ у своего окна, то перебегал на другую сторону
вагона, с доверчивостью кладЯ плохо отмытую ручонку на плечи и колени
незнакомых пассажиров, отвечавших ему улыбками. Џо какой-то господин,
читавший газету и все времЯ зевавший, то ли от чрезмерной усталости, то ли
от скуки, раза два неприЯзненно покосилсЯ на мальчика, и Ќадежда поспешила
извинитьсЯ:
- ‚первой по чугунке едет - интересуетсЯ...
- “гу!.. - пробурчал господин и уткнулсЯ в газету.
Ќадежде очень хотелось рассказать ему, что Џетька уже три года живет у
парикмахера и тот обещал поставить его на ноги, и это будет очень хорошо,
потому что женщина она одинокаЯ и слабаЯ и другой поддержки на случай
болезни или старости у нее нет. Ќо лицо у господина было злое, и Ќадежда
только подумала все это про себЯ.
Ќаправо от пути раскинулась кочковатаЯ равнина, темно-зеленаЯ от
постоЯнной сырости, и на краю ее были брошены серенькие домики, похожие на
игрушечные, и на высокой зеленой горе, внизу которой блистала серебристаЯ
полоска, стоЯла такаЯ же игрушечнаЯ белаЯ церковь. Љогда поезд со звонким
металлическим лЯзгом, внезапно усилившимсЯ, взлетел на мост и точно повис в
воздухе над зеркальной гладью реки, Џетька даже вздрогнул от испуга и
неожиданности и отшатнулсЯ от окна, но сейчас же вернулсЯ к нему, боЯсь
потерЯть малейшую подробность пути. ѓлаза Џетькины давно уже перестали
казатьсЯ сонными, и морщинки пропали. Љак будто по этому лицу кто-нибудь
провел горЯчим утюгом, разгладил морщинки и сделал его белым и блестЯщим.
‚ первые два днЯ Џетькина пребываниЯ на даче богатство и сила новых
впечатлений, лившихсЯ на него и сверху, и снизу, смЯли его маленькую и
робкую душонку. ‚ противоположность дикарЯм минувших веков, терЯвшимсЯ при
переходе из пустыни в город, этот современный дикарь, выхваченный из
каменных объЯтий городских громад, чувствовал себЯ слабым и беспомощным
перед лицом природы. ‚се здесь было длЯ него живым, чувствующим и имеющим
волю. Ћн боЯлсЯ леса, который покойно шумел над его головой и был темный,
задумчивый и такой же страшный в своей бесконечности; полЯнки, светлые,
зеленые, веселые, точно поющие всеми своими Яркими цветами, он любил и хотел
бы приласкать их, как сестер, а темно-синее небо звало его к себе и
смеЯлось, как мать. Џетька волновалсЯ, вздрагивал и бледнел, улыбалсЯ
чему-то и степенно, как старик, гулЯл по опушке и лесистому берегу пруда.
’ут он, утомленный, задыхающийсЯ, разваливалсЯ на густой сыроватой траве и
утопал в ней; только его маленький веснушчатый носик поднималсЯ над зеленой
поверхностью. ‚ первые дни он часто €звращалсЯ к матери, терсЯ возле нее, и
когда барин спрашивал его, хорошо ли на даче, - конфузливо улыбалсЯ и
отвечал:
- •орошо!..
€ потом снова шел к грозному лесу и тихой воде и будто допрашивал их о
чем-то.
Ќо прошло еще два днЯ, и Џетька вступил в полное соглашение с природой.
ќто произошло при содействии гимназиста Њити из ‘тарого –арицына. “
гимназиста Њити лицо было смугло-желтым, как вагон второго класса, волосы на
макушке стоЯли торчком и были совсем белые так выжгло их солнце. Ћн ловил в
пруде рыбу, когда Џетька увидал его, бесцеремонно вступил с ним в беседу и
удивительно скоро сошелсЯ. Ћн дал Џетьке подержать одну. удочку и потом
повел его куда-то далеко купатьсЯ. Џетька очень боЯлсЯ идти в воду, но когда
вошел, то не хотел вылезать из нее и делал вид, что плавает: поднимал нос и
брови кверху, захлебывалсЯ и бил по воде руками, поднимаЯ брызги. ‚ эти
минуты он был очень похож на щенка, впервые попавшего в воду. Љогда Џетька
оделсЯ, то был синий от холода, как мертвец, и, разговариваЯ, лЯскал зубами.
Џо предложению того же Њити, неистощимого на выдумки, они исследовали
развалины дворца; лазали на заросшую деревьЯми крышу и бродили среди
разрушенных стен громадного зданиЯ. ’ам было очень хорошо: всюду навалены
груды камней, на которые с трудом можно взобратьсЯ, и промеж них растет
молодаЯ рЯбина и березки, тишина стоит мертваЯ, и чудитсЯ, что вот-вот
выскочит кто-нибудь из-за угла или в растрескавшейсЯ амбразуре окна
покажетсЯ страшнаЯ-престрашнаЯ рожа. Џостепенно Џетька почувствовал себЯ на
даче как дома и совсем забыл, что на свете существует Ћсип Ђбрамович и
парикмахерскаЯ.
- ‘мотри-ка, растолстел как! —истый купец! - радовалась Ќадежда, сама
толстаЯ и краснаЯ от кухонного жара, как медный самовар. Ћна приписывала это
тому, что много его кормит. Ќо Џетька ел совсем мало, не потому, чтобы ему
не хотелось есть, а некогда было возитьсЯ: если бы можно было не жевать,
глотать сразу, а то нужно жевать, а в промежутки болтать ногами, так как
Ќадежда ест дьЯвольски медленно, обгладывает кости, утираетсЯ передником и
разговаривает о пустЯках. Ђ у него дела было по горло: нужно пЯть раз
выкупатьсЯ, вырезать в орешнике удочку, накопать червей - на все это
требуетсЯ времЯ. ’еперь Џетька бегал босой, и это в тысЯчу раз приЯтнее, чем
в сапогах с толстыми подошвами: шершаваЯ землЯ так ласково то жжет, то
холодит ногу. ‘вою подержанную гимназическую куртку, в которой он казалсЯ
солидным мастером парикмахерского цеха, он также снЯл и изумительно
помолодел. Ќадевал он ее только вечерами, когда ходил на плотину смотреть,
как катаютсЯ на лодках господа: нарЯдные, веселые, они со смехом садЯтсЯ в
качающуюсЯ лодку, и та медленно рассекает зеркальную воду, а отраженные
деревьЯ колеблютсЯ, точно по ним пробежал ветерок.
‚ исходе недели барин привез из города письмо, адресованное "куфарке
Ќадежде", и когда прочел его адресату, адресат заплакал и размазал по всему
лицу сажу, котораЯ была на переднике. Џо отрывочным словам, сопровождавшим
эту операцию, можно было понЯть, что речь идет о Џетьке. ќто было уже
ввечеру. Џетька на заднем дворе играл сам с собою в "классики" и надувал
щеки, потому что так прыгать было значительно легче. ѓимназист ЊитЯ научил
этому глупому, но интересному занЯтию, и теперь Џетька, как истый..
спортсмен, совершенствовалсЯ в одиночку. ‚ышел барин и, положив руку на
плечо, сказал:
- —то, брат, ехать надо!
Џетька конфузливо улыбалсЯ и молчал.
"‚от чудак-то!" - подумал барин.
- …хать, братец, надо.
Џетька улыбалсЯ. Џодошла Ќадежда и со слезами подтвердила:
- Ќадобно ехать, сынок!
- Људа? - удивилсЯ Џетька.
Џро город он забыл, а другое место, куда ему всегда хотелось уйти, -
уже найдено.
- Љ хозЯину Ћсипу Ђбрамовичу.
Џетька продолжал не понимать, хотЯ дело было Ясно, как божий день. Ќо
во рту у него пересохло и Язык двигалсЯ с трудом, когда он спросил:
- Ђ как же завтра рыбу ловить? “дочка - вот она...
- —то поделаешь!.. ’ребует. Џрокопий, говорит, заболел, в больницу
свезли. Ќароду, говорит, нету. ’ы не плачь: глЯди, опЯть отпустит, - он
добрый, Ћсип Ђбрамович.
Ќо Џетька и не думал плакать и все не понимал. ‘ одной стороны был факт
- удочка, с другой - призрак - Ћсип Ђбрамович. Ќо постепенно мысли Џетькины
стали проЯснЯтьсЯ, и произошло странное перемещение: фактом стал Ћсип
Ђбрамович, а удочка, еще не успевшаЯ высохнуть, превратилась в призрак. €
тогда Џетька удивил мать, расстроил барыню и барина и удивилсЯ бы сам, если
был бы способен к самоанализу: он не просто заплакал, как плачут городские
дети, худые и истощенные, - он закричал громче самого горластого мужика и
начал кататьсЯ по земле, как те пьЯные женщины на бульваре. •удаЯ ручонка
его сжималась в кулак и била по руке матери, по земле, по чем попало,
чувствуЯ боль от острых камешков и песчинок, но как будто стараЯсь еще
усилить ее.
‘воевременно Џетька успокоилсЯ, и барин говорил барыне, котораЯ стоЯла
перед зеркалом и вкалывала в волосы белую розу:
- ‚от видишь, перестал - детское горе непродолжительно.
- Ќо мне все-таки очень жаль этого бедного мальчика.
- Џравда, они живут в ужасных условиЯх, но есть люди, которым живетсЯ и
хуже. ’ы готова?
€ они пошли в сад „ипмана, где в этот вечер были назначены танцы и уже
играла военнаЯ музыка.
Ќа другой день, с семичасовым утренним поездом, Џетька уже ехал в
Њоскву. ЋпЯть перед ним мелькали зеленые полЯ, седые от ночной росы, но
только убегали не в ту сторону, что раньше, а в противоположную. ЏодержаннаЯ
гимназическаЯ курточка облекала его худенькое тело, из-за ворота ее
выставлЯлсЯ кончик белого бумажного воротничка. Џетька не вертелсЯ и почти
не смотрел в окно, а сидел такой тихонький и скромный, и ручонки его были
благонравно сложены на коленЯх. ѓлаза были сонливы и апатичны, тонкие
морщинки, как у старого человека, ютились около глаз и под носом. ‚от
замелькали у окна столбы и стропила платформы, и поезд остановилсЯ.
’олкаЯсь среди торопившихсЯ пассажиров, они вышли на грохочущую улицу,
и большой жадный город равнодушно поглотил свою маленькую жертву.
- ’ы удочку спрЯчь! - сказал Џетька, когда мать довела его до порога
парикмахерской.
- ‘прЯчу, сынок, спрЯчу! Њожет, еще приедешь.
€ снова в грЯзной и душной парикмахерской звучало отрывистое: "Њальчик,
воды", и посетитель видел, как к подзеркальнику протЯгивалась маленькаЯ
грЯзнаЯ рука, и слышал неопределенно угрожающий шепот: "‚от, погоди!" ќто
значило, что сонливый мальчик разлил воду или перепутал приказаниЯ. Ђ по
ночам, в том месте, где спали рЯдом Ќиколка и Џетька, звенел и волновалсЯ
тихий голосок и рассказывал о даче, и говорил о том, чего не бывает, чего
никто не видел никогда и не слышал. ‚ наступавшем молчании слышалось
неровное дыхание детских грудей, и другой голос, не по-детски грубый и
энергичный, произносил:
- ‚от черти! —тоб им повылазило!
- Љто черти?
- „а так... ‚се.
Њимо проезжал обоз и своим мощным громыханием заглушал голоса мальчиков
и тот отдаленный жалобный крик, который уже давно доносилсЯ с бульвара: там
пьЯный мужчина бил такую же пьЯную женщину.

* ‹еонид Ђндреев. „руг

Љогда поздний ночью он звонил у своих дверей, первым звуком после
колокольчика был звонкий собачий лай, в котором слышались и боЯзнь чужого и
радость, что это идет свой. Џотом доносилось шлепанье калош и скрип
снимаемого крючка.
Ћн входил и раздевалсЯ в темноте, чувствуЯ недалеко от себЯ молчаливую
женскую фигуру. Ђ колена его ласково царапали когти собаки, и горЯчий Язык
лизал застывшую руку.
- Ќу, что? - спрашивал заспанный голос тоном официального участиЯ.
- Ќичего. “стал, - коротко отвечал ‚ладимир Њихайлович и шел в свою
комнату.
‡а ним, стуча когтЯми по вощеному полу, шла собака и вспрыгивала на
кровать. Љогда свет зажженной лампы наполнЯл комнату, взор ‚ладимира
Њихайловича встречал упорный взглЯд черных глаз собаки. Ћни говорили: приди
же, приласкай менЯ. €, чтобы сделать это желание более понЯтным, собака
вытЯгивала передние лапы, клала на них боком голову, а зад ее потешно
поднималсЯ, и хвост вертелсЯ, как ручка у шарманки.
- „руг ты мой единственный! - говорил ‚ладимир Њихайлович и гладил
черную блестЯщую шерсть. ’очно от полноты чувства, собака опрокидывалась на
спину, скалила белые зубы и легонько ворчала, радостнаЯ и возбужденнаЯ. Ђ он
вздыхал, ласкал ее и думал, что нет больше на свете никого, кто любил бы
его.
…сли ‚ладимир Њихайлович возвращалсЯ рано и не уставал от работы, он
садилсЯ писать, и тогда собака укладывалась комочком где-нибудь на стуле
возле него, изредка открывала один черный глаз и спросоньЯ вилЯла хвостом. €
когда, взволнованный процессом творчества, измученный муками своих героев,
задыхающийсЯ от наплыва мыслей и образов, он ходил по комнате и курил
папиросу за папиросой, она следила за ним беспокойным взглЯдом и сильнее
вилЯла хвостом.
- Ѓудем мы с тобой знамениты, ‚асюк? - спрашивал он собаку, и та
утвердительно махала хвостом.
- Ѓудем тогда печенку есть, ладно?
"‹адно", - отвечала собака и сладко потЯгивалась: она любила печенку.
“ ‚ладимира Њихайловича часто собирались гости. ’огда его тетка, с
которой он жил, добывала у соседей посуду, поила чаем, ставЯ самовар за
самоваром, ходила покупать водку и колбасу и тЯжело вздыхала, доставаЯ со
дна кармана засаленный рубль. ‚ накуренной комнате звучали громкие голоса.
‘порили, смеЯлись, говорили смешные и острые вещи, жаловались на свою судьбу
и завидовали друг другу; советовали ‚ладимиру Њихайловичу бросить литературу
и занЯтьсЯ другим, более выгодным делом. Ћдни говорили, что ему нужно
лечитьсЯ, другие чокались с ним рюмками и говорили о вреде водки длЯ его
здоровьЯ. Ћн такой больной, постоЯнно нервничающий. Ћттого у него припадки
тоски, оттого он ищет в жизни невозможного. ‚се говорили с ним на "ты", и в
голосе их звучало участье, и они дружески звали его с собой ехать за город
продолжать попойку. € когда он, веселый, кричащий больше всех и беспричинно
смеющийсЯ, уезжал, его провожали две пары глаз: серые глаза тетки, сердитые
и упрекающие, и черные, беспокойно ласковые глаза собаки.
Ћн не помнил, что он делал, когда пил и когда к утру возвращалсЯ домой,
выпачканный в грЯзи и мелу и потерЯвший шлЯпу. Џередавали ему, что во времЯ
попойки он оскорблЯл друзей, а дома обижал тетку, котораЯ плакала и
говорила, что не выдержит такой жизни и удавитсЯ, и мучил собаку за то, что
она не идет к нему ласкатьсЯ. Љогда же она, испуганнаЯ и дрожащаЯ, скалила
зубы, то бил ее ремнем. Ќаступал следующий день; все уже кончали свою
дневную работу, а он просыпалсЯ больной и страдающий. ‘ердце неровно
колотилось в груди и замирало, наполнЯЯ его страхом близкой смерти, руки
дрожали. ‡а стеной, в кухне, стучала тетка, и звук ее шагов разносилсЯ по
пустой и холодной квартире. Ћна не заговаривала с ‚ладимиром Њихайловичем и
молча подавала ему воду, суроваЯ, непрощающаЯ. € он молчал, смотрел на
потолок в одно давно им замеченное пЯтнышко и думал, что он сжигает свою
жизнь и никогда у него не будет ни славы, ни счастьЯ. Ћн сознавал себЯ
ничтожным, и слабым, и одиноким до ужаса. Ѓесконечный мир кишел движущимисЯ
людьми, и не было ни одного человека, который пришел бы к нему и разделил
его муки, - безумно-горделивые помыслы о славе и убийственное сознание
ничтожества. „рожащей, ошибающейсЯ рукой он хваталсЯ за холодный лоб и
сжимал веки, но, как ни крепко он их сжимал, слеза просачивалась и скользила
по щеке, еще сохранившей запах продажных поцелуев. Ђ когда он опускал руку,
она падала на другой лоб, шерстистый и гладкий, и затуманенный слезой взглЯд
встречал черные, ласковые глаза собаки, и ухо ловило ее тихие вздохи. € он
шептал, тронутый, утешенный:
- „руг, друг мой единственный!..
Љогда он выздоравливал, к нему приходили друзьЯ и мЯгко упрекали его,
давали советы и говорили о вреде водки. Ђ те из друзей, кого он оскорбил
пьЯный, переставали кланЯтьсЯ ему. Ћни понимали, что он не хотел им зла, но
они не желали натыкатьсЯ на неприЯтность. ’ак, в борьбе с самим собой,
неизвестностью и одиночеством протекали угарные, чадные ночи и строго
карающие светлые дни. € часто в пустой квартире гулко отдавались шаги тетки,
и на кровати слышалсЯ шепот, похожий на вздох:
- „руг, друг мой единственный!..
€ наконец она пришла, эта неуловимаЯ слава, пришла нежданнаЯ-негаданнаЯ
и наполнила светом и жизнью пустую квартиру. аги тетки тонули в топоте
дружеских ног, призрак одиночества исчез, и замолк тихий шепот. €счезла и
водка, этот зловещий спутник одиноких, и ‚ладимир Њихайлович более не
оскорблЯл ни тетки, ни друзей. ђадовалась и собака. …ще звончее стал ее лай
при поздних встречах, когда он, ее единственный друг, приходил добрый,
веселый, смеющийсЯ, и она сама научилась смеЯтьсЯ; верхнЯЯ губа ее
приподнималась, обнажаЯ белые зубы, и потешными складками морщилсЯ нос.
‚еселаЯ, шаловливаЯ, она начинала играть, хватала его вещи и делала вид, что
хочет унести их, а когда он протЯгивал руки, чтобы поймать ее, подпускала
его на шаг и снова убегала, и черные глаза ее искрились лукавством. €ногда
он показывал собаке на тетку и кричал: "куси", и собака с притворным гневом
набрасывалась на нее, тормошила ее юбку и, задыхаЯсь, косилась черным
лукавым глазом на друга. ’онкие губы тетки кривились в суровую улыбку, она
гладила заигравшуюсЯ собаку по блестЯщей голове и говорила:
- “мнаЯ собака, только вот супу не любит.
Ђ по ночам, когда ‚ладимир Њихайлович работал и только дребезжание
стекол от уличной езды нарушало тишину, собака чутко дремала возле него и
пробуждалась при малейшем его движении.
- —то, брат, печенки хочешь? - спрашивал он.
- •очу, - утвердительно вилЯл хвостом ‚асюк.
- Ќу погоди, куплю. —то, хочешь, чтобы приласкал? Ќекогда, брат,
некогда. ‘пи.
Љаждую ночь спрашивал он собаку о печенке, но постоЯнно забывал купить
ее, так как голова его была полна планами новых творений и мыслЯми о
женщине, которую он полюбил. ђаз только вспомнил он о печенке; это было
вечером, и он проходил мимо мЯсной лавки, а под руку с ним шла красиваЯ
женщина и плотно прижимала свой локоть к его локтю. Ћн шутливо рассказал ей
о своей собаке, хвалил ее ум и понЯтливость. Ќемного рисуЯсь, он передал о
том, что были ужасные, тЯжелые минуты, когда он считал собаку единственным
своим другом, и шутЯ рассказал о своем обещании купить другу печенки, когда
будет счастлив... Ћн плотнее прижал к себе руку девушки.
- •удожник! - смеЯсь, воскликнула она. - ‚ы даже камни заставите
говорить; а Я очень не люблю собак: от них так легко заразитьсЯ.
‚ладимир Њихайлович согласилсЯ, что от собаки легко можно заразитьсЯ, и
промолчал о том, что он иногда целовал блестЯщую черную морду.
Ћднажды днем ‚асюк играл больше обыкновенного, а вечером, когда
‚ладимир Њихайлович пришел домой, не ЯвилсЯ встречать его, и тетка сказала,
что собака больна. ‚ладимир Њихайлович встревожилсЯ и пошел в кухню, где на
тоненькой подстилке лежала собака. Ќос ее был сухой и горЯчий, и глаза
помутнели. Ћна пошевелила хвостом и печально посмотрела на друга.
- —то, мальчик, болен? Ѓедный ты мой!
•вост слабо шевельнулсЯ, и черные глаза стали влажными.
- Ќу, лежи, лежи.
"Ќадо бы к ветеринару отвезти, а мне завтра некогда. Ќу, да так
пройдет", - думал ‚ладимир Њихайлович и забыл о собаке, мечтаЯ о том
счастье, какое может дать ему красиваЯ девушка. ‚есь следующий день его не
было дома, а когда он вернулсЯ, рука его долго шарила, ища звонка, а найдЯ,
долго недоумевала, что делать с этой деревЯшкой.
- Ђх, да нужно же позвонить, - засмеЯлсЯ он и запел: - Ћтворите!
Ћдиноко звЯкнул колокольчик, зашлепали калоши, и скрипнул снимаемый
крючок. ЌапеваЯ, ‚ладимир Њихайлович прошел в комнату, долго ходил, прежде
чем догадалсЯ, что ему нужно зажечь лампу, потом разделсЯ, но еще долго
держал в руках снЯтый сапог и смотрел на него так, как будто это была
красиваЯ девушка, котораЯ сегоднЯ сказала так просто и сердечно: да, Я люблю
вас. €, улегшись, он все продолжал видеть ее живое лицо, пока рЯдом с ним не
встала чернаЯ, блестЯщаЯ морда собаки, и острой болью кольнул в сердце
вопрос: а где же ‚асюк? ‘тало совестно, что он забыл больную собаку, но не
особенно: ведь не раз ‚асюк бывал болен, и ничего же. Ђ завтра можно
пригласить ветеринара. Ќо во всЯком случае не нужно думать о собаке и о
своей неблагодарности - это ничему не помогает и уменьшает счастье.
‘утра собаке стало худо. …е мучила рвота, и, воспитаннаЯ в правилах
строгого приличиЯ, она тЯжело поднималась с подстилки и шла на двор,
шатаЯсь, как пьЯнаЯ. …е маленькое черное тело лоснилось, как всегда, но
голова была бессильно опущена, и посеревшие глаза смотрели печально и
удивленно. ‘перва ‚ладимир Њихайлович сам вместе с теткой раскрывал собаке
рот с пожелтевшими деснами и вливал лекарство, но она так мучилась, так
страдала, что ему стало тЯжело смотреть на нее, и он оставил ее на попечение
тетки. Љогда же из-за стены доходил до него слабый, беспомощный стон, он
закрывал уши руками и удивлЯлсЯ, до чего он любит эту бедную собаку.
‚ечером он ушел. Љогда перед тем он заглЯнул в кухню, тетка стоЯла на
коленЯх и гладила сухой рукой шелковистую горЯчую голову. ‚ытЯнув ноги, как
палки, собака лежала тЯжелой и неподвижной, и только наклонившись к самой ее
морде, можно было услышать тихие и частые стоны. ѓлаза ее, совсем
посеревшие, устремились на вошедшего, и, когда он осторожно провел по лбу,
стоны сделались Явственнее и жалобнее.
- —то, брат, плохо дело? Ќу, погоди, выздоровеешь, печенки куплю.
- ‘уп есть заставлю, - шутливо пригрозила тетка.
‘обака закрыла глаза, и ‚ладимир Њихайлович, ободренный шуткой,
торопливо ушел и на улице нанЯл извозчика, так как боЯлсЯ опоздать на
свидание с Ќатальей ‹аврентьевной.
‚ эту осеннюю ночь так свеж и чист был воздух, так много звезд сверкало
на темном небе. Ћни падали, оставлЯЯ огнистый след, и вспыхивали, и голубым
светом озарЯли красивое женское лицо, н отражались в темных глазах - точно
светлЯк поЯвлЯлсЯ на дне черного глубокого колодца. € жадные губы беззвучно
целовали и глаза эти, н свежие, как воздух ночи, уста, н холодную щеку.
‹икующие, дрожащие любовью голоса, сплетаЯсь, шептали о радости и жизни.
ЏодъезжаЯ к дому, ‚ладимир Њихайлович вспомнил о собаке, и грудь его
заныла от темного предчувствиЯ. Љогда тетка отворила дверь, он спросил:
- Ќу, что ‚асюк?
- Ћколел. —ерез час после твоего ухода.
Ћколевшую собаку уже вынесли и выбросили куда-то, н подстилка была
убрана. Ќо ‚ладимир Њихайлович н не хотел видеть трупа: это было бы слишком
тЯжелое зрелище. Љогда он улегсЯ спать и в пустой квартире замолкли все
звуки, он заплакал, сдерживаЯ себЯ. Ѓезмолвно кривились его губы, и слезы
набухали под закрытыми веками и быстро скатывались на грудь. …му было
стыдно, что он целовал женщину в тот миг, когда здесь, на полу, одиноко
умирал тот, кто был его другом. € он боЯлсЯ, что подумает тетка о нем,
серьезном человеке, услышав, что он плачет о собаке.
‘ тех пор прошло много времени. ‘лава ушла от ‚ладимира Њихайловича так
же, как и пришла - загадочнаЯ и жестокаЯ. Ћн обманул надежды, которые
возлагали на него, и все были злы на этот обман и выместили его негодующими
речами и холодными насмешками. Ђ потом, точно крышка гроба, опустилось на
него мертвое, тЯжелое забвение.
†енщина покинула его: она также считала себЯ обманутой.
Џроходили угарные, чадные ночи и беспощадно карающие белые дни, и
часто, чаще, чем прежде, гулко раздавались в пустой квартире шаги тетки, а
он лежал на своей кровати, смотрел в знакомое пЯтнышко на потолке и шептал:
- „руг, друг мой единственный...
€ бессильно падала на пустое место дрожащаЯ рука.

* ‹еонид Ђндреев. Ѓольшой шлем

Ћни играли в винт три раза в неделю: по вторникам, четвергам и
субботам; воскресенье было очень удобно длЯ игры, но его пришлось оставить
на долю всЯким случайностЯм: приходу посторонних, театру, и поэтому оно
считалось самым скучным днем в неделе. ‚прочем, летом, на даче, они играли и
в воскресенье. ђазмещались они так: толстый и горЯчий Њасленников играл с
џковом €вановичем, а …впраксиЯ ‚асильевна - со своим мрачным братом,
Џрокопием ‚асильевичем. ’акое распределение установилось давно, лет шесть
назад, и настоЯла на нем …впраксиЯ ‚асильевна. „ело в том, что длЯ нее и ее
брата не представлЯло никакого интереса играть отдельно, друг против друга,
так как в этом случае выигрыш одного был проигрыш длЯ другой и в
окончательном результате они не выигрывали и не проигрывали. € хотЯ в
денежном отношении игра была ничтожнаЯ и …впраксиЯ ‚асильевна и ее брат в
деньгах не нуждались, но она не могла понЯть удовольствиЯ игры длЯ игры и
радовалась, когда выигрывала. ‚ыигранные деньги она откладывала отдельно, в
копилку, и они казались ей гораздо важнее и дороже, чем те крупные кредитки,
которые приходилось ей платить за дорогую квартиру и выдавать на хозЯйство.
„лЯ игры собирались у ЏрокопиЯ ‚асильевича, так как во всей обширной
квартире жили только они вдвоем с сестрой, - существовал еще большой белый
кот, но он всегда спал на кресле, - а в комнатах царила необходимаЯ длЯ
занЯтий тишина. Ѓрат …впраксии ‚асильевны был вдов: он потерЯл жену на
второй год после свадьбы и целых два месЯца после того провел в лечебнице
длЯ душевнобольных; сама она была незамужнЯЯ, хотЯ когда-то имела роман со
студентом. Ќикто не знал, да и она, кажетсЯ, позабыла, почему ей не пришлось
выйти замуж за своего студента, но каждый год, когда поЯвлЯлось обычное
воззвание о помощи нуждающимсЯ студентам, она посылала в комитет аккуратно
сложенную сторублевую бумажку "от неизвестной". Џо возрасту она была самой
молодой из игроков: ей было сорок три года.
‚начале, когда создалось распределение на пары, им особенно был
недоволен старший из игроков, Њасленников. Ћн возмущалсЯ тем, что ему
постоЯнно придетсЯ иметь дело с џковом €вановичем, то есть, другими словами,
бросить мечту о большом бескозырном шлеме. € вообще они с партнером
совершенно не подходили друг к другу. џков €ванович был маленький, сухонький
старичок, зиму и лето ходивший в наваченном сюртуке и брюках, молчаливый и
строгий. џвлЯлсЯ он всегда ровно в восемь часов, ни минутой раньше или
позже, и сейчас же брал мелок сухими пальцами, на одном из которых свободно
ходил большой брильЯнтовый перстень. Ќо самым ужасным длЯ Њасленникова в его
партнере было то, что он никогда не играл больше четырех, даже тогда, когда
на руках у него имелась большаЯ и вернаЯ игра. Ћднажды случилось, что как
начал џков €ванович ходить с двойки, так и отходил до самого туза, взЯв все
тридцать взЯток. Њасленников с гневом бросил свои карты на стол, а седенький
старичок спокойно собрал их и записал за игру, сколько следует при четырех.
- Ќо почему же вы не играли большого шлема? - вскрикнул Ќиколай
„митриевич (так звали Њасленникова).
- џ никогда не играю больше четырех, - сухо ответил старичок и
наставительно заметил: - Ќикогда нельзЯ знать, что может случитьсЯ.
’ак и и не мог убедить его Ќиколай „митриевич. ‘ам он всегда рисковал
и, так как карта ему не шла, постоЯнно проигрывал, но не отчаивалсЯ и думал,
что ему удастсЯ отыгратьсЯ в следующий раз. Џостепенно они свыклись со своим
положением и не мешали друг другу: Ќиколай „митриевич рисковал, а старик
спокойно записывал проигрыш и назначал игру в четырех.
’ак играли они лето и зиму, весну и осень. „рЯхлый мир покорно нес
тЯжелое Ярмо бесконечного существованиЯ и то краснел от крови, то обливалсЯ
слезами, оглашаЯ свой путь в пространстве стонами больных, голодных и
обиженных. ‘лабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с собой
Ќиколай „митриевич. Ћн иногда запаздывал и входил в то времЯ, когда все уже
сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделЯлись на его
зеленой поверхности.
Ќиколай „митриевич, краснощекий, пахнущий свежим воздухом, поспешно
занимал свое место против џкова €вановича, извинЯлсЯ и говорил:
- Љак много гулЯющих на бульваре. ’ак и идут, так и идут...
…впраксиЯ ‚асильевна считала себЯ обЯзанной, как хозЯйка, не замечать
странностей своих гостей. Џоэтому она отвечала одна, в то времЯ как старичок
молча и строго приготовлЯл мелок, а брат ее распорЯжалсЯ насчет чаю.
- „а, вероЯтно, - погода хорошаЯ. Ќо не начать ли нам?
€ они начинали. ‚ысокаЯ комната, уничтожавшаЯ звук своей мЯгкой мебелью
и портьерами, становилась совсем глухой. ѓорничнаЯ неслышно двигалась по
пушистому ковру, разносЯ стаканы с крепким чаем, н только шуршали ее
накрахмаленные юбки, скрипел мелок и вздыхал Ќиколай „митриевич, поставивший
большой ремиз. „лЯ него наливалсЯ жиденький чай и ставилсЯ особый столик,
так как он любит пить с блюдца и непременно с тЯнучками.
‡имой Ќиколай „митриевич сообщал, что днем морозу было десЯть градусов,
а теперь уже дошло до двадцати. а летом говорил:
- ‘ейчас целаЯ компаниЯ в лес пошла. ‘ корзинками.
…впраксиЯ ‚асильевна вежливо смотрела на небо летом они играли на
террасе - и, хотЯ небо было чистое и верхушки сосен золотели, замечала:
- Ќе было бы дождЯ.
Ђ старичок џков €ванович строго раскладывал карты и, вынимаЯ червонную
двойку, думал, что Ќиколай „митриевич легкомысленный и неисправимый человек.
Ћдно времЯ Њасленников сильно обеспокоил своих партнеров. Љаждый раз,
приходЯ, он начинал говорить одну или две фразы о „рейфусе. „елаЯ печальную
физиономию, он сообщал:
- Ђ плохи дела нашего „рейфуса.
€ли, наоборот, смеЯлсЯ и радостно говорил, что несправедливый приговор,
вероЯтно, будет отменен. Џотом он стал приносить газеты и прочитывал из них
некоторые места все о том же „рейфусе.
- —итали уже, - сухо говорил џков €ванович, но партнер не слушал его и
прочитывал, что казалось ему интересным и важным. Ћднажды он таким образом
довел остальных до спора и чуть ли не до ссоры, так как …впраксиЯ ‚асильевна
не хотела признавать законного порЯдка судопроизводства и требовала, чтобы
„рейфуса освободили немедленно, а џков €ванович и ее брат настаивали на том,
что сперва необходимо соблюсти некоторые формальности и потом уже
освободить. Џервым опомнилсЯ џков €ванович и сказал, указываЯ на стол:
- Ќо не пора ли?
€ они сели играть, и потом, сколько ни говорил Ќиколай „митриевич о
„рейфусе, ему отвечали молчанием.
’ак играли они лето и зиму, весну и осень. €ногда случались событиЯ, но
больше смешного характера. Ќа брата …впраксии ‚асильевны временами как будто
что-то находило, и он не помнил, что говорили о своих картах партнеры, и при
верных пЯти оставалсЯ без одной. ’огда Ќиколай „митриевич громко смеЯлсЯ и
преувеличивал значение проигрыша, а старичок улыбалсЯ и говорил:
- €грали бы четыре - и были бы при своих.
Ћсобенное волнение проЯвлЯлось у всех игроков. когда назначала большую
игру …впраксиЯ ‚асильевна. Ћна краснела, терЯлась, не знаЯ, какую класть ей
карту, и с мольбою смотрела на брата, а другие двое партнеров с рыцарским
сочувствием к ее женственности и беспомощности ободрЯли ее снисходительными
улыбками и терпеливо ожидали. ‚ общем, однако, к игре относились серьезно и
вдумчиво. Љарты уже давно потерЯли в их глазах значение бездушной материи, и
каждаЯ масть, а в масти каждаЯ карта в отдельности, была строго
индивидуальна и жила своей обособленной жизнью. Њасти были любимые и
нелюбимые, счастливые и несчастливые. Љарты комбинировались бесконечно
разнообразно, и разнообразие это не поддавалось ни анализу, ни правилам, но
было в то же времЯ закономерно. € в закономерности этой заключалась жизнь
карт, особаЯ от жизни игравших в них людей. ‹юди хотели и добивались от них
своего, а карты делали свое, как будто они имели свою волю, свои вкусы,
симпатии и капризы. —ерви особенно часто приходили к џкову €вановичу, а у
…впраксии ‚асильевны руки постоЯнно полны бывали пик, хотЯ она их очень не
любила. ‘лучалось, что карты капризничали, и џков €ванович не знал, куда
деватьсЯ от пик, а …впраксиЯ ‚асильевна радовалась червЯм, назначала большие
игры и ремизилась. € тогда карты как будто смеЯлись. Љ Ќиколаю „митриевичу
ходили одинаково все масти, и ни одна не оставалась надолго, и все карты
имели такой вид, как постоЯльцы в гостинице, которые приезжают и уезжают,
равнодушные к тому месту, где им пришлось провести несколько дней. €ногда
несколько вечеров подрЯд к нему ходили одни двойки и тройки и имели при этом
дерзкий и насмешливый вид. Ќиколай „митриевич был уверен, что он оттого не
может сыграть большого шлема, что карты знают о его желании и нарочно не
идут к нему, чтобы позлить. € он притворЯлсЯ, что ему совершенно
безразлично, какаЯ игра у него будет, и старалсЯ подольше не раскрывать
прикупа. Ћчень редко удавалось ему таким образом обмануть карты; обыкновенно
они догадывались, и, когда он раскрывал прикуп, оттуда смеЯлись три шестерки
и хмуро улыбалсЯ пиковый король, которого они затащили длЯ компании.
Њеньше всех проникала в таинственную суть карт …впраксиЯ ‚асильевна;
старичок џков €ванович давно выработал строго философский взглЯд и не
удивлЯлсЯ и не огорчалсЯ, имеЯ верное оружие против судьбы в своих четырех.
Ћдин Ќиколай „митриевич никак не мог примиритьсЯ с прихотливым нравом карт,
их насмешливостью и непостоЯнством. ‹ожась спать, он думал о том, как он
сыграет большой шлем в бескозырЯх, и это представлЯлось таким простым и
возможным: вот приходит один туз, за ним король, потом опЯть туз. Ќо когда,
полный надежды, он садилсЯ играть, проклЯтые шестерки опЯть скалили свои
широкие белые зубы. ‚ этом чувствовалось что-то роковое и злобное. €
постепенно большой шлем в бескозырЯх стал самым сильным желанием и даже
мечтой ЌиколаЯ „митриевича.
Џроизошли и другие событиЯ вне карточной игры. “ …впраксии ‚асильевны
умер от старости большой белый кот и, с разрешениЯ домовладельца, был
похоронен в саду под липой. ‡атем Ќиколай „митриевич исчез однажды на целых
две недели, и его партнеры не знали, что думать и что делать, так как винт
втроем ломал все установившиесЯ привычки и казалсЯ скучным. ‘ами карты точно
сознавали это и сочетались в непривычных формах. Љогда Ќиколай „митриевич
ЯвилсЯ, розовые щеки, которые так резко отделЯлись от седых пушистых волос,
посерели, и он весь стал меньше и ниже ростом. Ћн сообщил, что его старший
сын за что-то арестован и отправлен в Џетербург. ‚се удивились, так как не
знали, что у Њасленникова есть сын; может быть, он когда-нибудь и говорил,
но все позабыли об этом. ‚скоре после этого он еще один раз не ЯвилсЯ, и,
как нарочно, в субботу, когда игра продолжалась дольше обыкновенного, и все
опЯть с удивлением узнали, что он давно страдает грудной жабой и что в
субботу у него был сильный припадок болезни. Ќо потом все опЯть
установилось, и игра стала даже серьезнее и интереснее, так как Ќиколай
„митриевич меньше развлекалсЯ посторонними разговорами. ’олько шуршали
крахмальные юбки горничной да неслышно скользили из рук игроков атласные
карты и жили своей таинственной и молчаливой жизнью, особой от жизни
игравших в них людей. Љ Ќиколаю „митриевичу они были по прежнему равнодушны
и иногда злонасмешливы, и в этом чувствовалось что-то роковое, фатальное.
Ќо в четверг, 26 ноЯбрЯ, в картах произошла страннаЯ перемена. Љак
только началась игра, к Ќиколаю „митриевичу пришла большаЯ коронка, и он
сыграл, и даже не пЯть, как назначил, а маленький шлем, так как у џкова
€вановича оказалсЯ лишний туз, которого он не хотел показать. Џотом опЯть на
некоторое времЯ поЯвились шестерки, но скоро исчезли, и стали приходить
полные масти, и приходили они с соблюдением строгой очереди, точно всем им
хотелось посмотреть, как будет радоватьсЯ Ќиколай „митриевич. Ћн назначал
игру за игрой, и все удивлЯлись, даже спокойный џков €ванович. ‚олнение
ЌиколаЯ „митриевича, у которого пухлые пальцы с Ямочками на сгибах потели и
ронЯли карты, передалось и другим игрокам.
- Ќу и везет вам сегоднЯ, - мрачно сказал брат …впраксии ‚асильевны,
сильнее всего боЯвшийсЯ слишком большого счастьЯ, за которым идет также
большое горе. …впраксии ‚асильевне было приЯтно, что наконец-то к Ќиколаю
„митриевичу пришли хорошие карты, и она на слова брата три раза сплюнула в
сторону, чтобы предупредить несчастье.
- ’ьфу, тьфу, тьфу! Ќичего особенного нет. €дут карты и идут, и дай
бог, чтобы побольше шли.
Љарты на минуту словно задумались в нерешимости, мелькнуло несколько
двоек со смущенным видом - и снова с усиленной быстротой стали ЯвлЯтьсЯ
тузы, короли и дамы. Ќиколай „митриевич не поспевал собирать карты и
назначать игру и два раза уже засдалсЯ, так что пришлось пересдать. € все
игры удавались, хотЯ џков €ванович упорно умалчивал о своих тузах: удивление
его сменилось недоверием ко внезапной перемене счастьЯ, и он еще раз
повторил неизменное решение - не играть больше четырех. Ќиколай „митриевич
сердилсЯ на него, краснел и задыхалсЯ. Ћн уже не обдумывал своих ходов и
смело назначал высокую игру, уверенный, что в прикупе он найдет, что нужно.
Љогда после сдачи карт мрачным Џрокопием ‚асильевичем Њасленников
раскрыл свои карты, сердце его заколотилось и сразу упало, а в глазах стало
так темно, что он покачнулсЯ - у него было на руках двенадцать взЯток: трефы
и черви от туза до десЯтки и бубновый туз с королем. …сли он купит пикового
туза, у него будет большой бескозырный шлем.
- „ва без козырЯ, - начал он, с трудом справлЯЯсь с голосом.
- ’ри пики, - ответила …впраксиЯ ‚асильевна, котораЯ была также сильно
взволнована: у нее находились почти все пики, начинаЯ от королЯ.
- —етыре черви, - сухо отозвалсЯ џков €ванович.
Ќиколай „митриевич сразу повысил игру на малый шлем, но разгорЯченнаЯ
…впраксиЯ ‚асильевна не хотела уступать и, хотЯ видела, что не сыграет,
назначила большой в пиках. Ќиколай „митриевич задумалсЯ на секунду и с
некоторой торжественностью, за которой скрывалсЯ страх, медленно произнес:
- Ѓольшой шлем в бескозырЯх!
Ќиколай „митриевич играет большой шлем в бескозырЯх! ‚се были поражены,
и брат хозЯйки даже крЯкнул:
- Ћго!
Ќиколай „митриевич протЯнул руку за прикупом, но покачнулсЯ и повалил
свечку. …впраксиЯ ‚асильевна подхватила ее, а Ќиколай „митриевич секунду
сидел неподвижно и прЯмо, положив карты на стол, а потом взмахнул руками и
медленно стал валитьсЯ на левую сторону. ЏадаЯ, он свалил столик, на котором
стоЯло блюдечко с налитым чаем, и придавил своим телом его хрустнувшую
ножку.
Љогда приехал доктор, он нашел, что Ќиколай „митриевич умер от паралича
сердца, и в утешение живым сказал несколько слов о безболезненности такой
смерти. Џокойника положили на турецкий диван в той же комнате, где играли, и
он, покрытый простыней, казалсЯ громадным и страшным. Ћдна нога, обращеннаЯ
носком внутрь, осталась непокрытой и казалась чужой, взЯтой от другого
человека; на подошве сапога, черной и совершенно новой на выемке, прилипла
бумажка от тЯнучки. Љарточный стол еще не был убран, и на нем валЯлись
беспорЯдочно разбросанные, рубашкой вниз, карты партнеров и в порЯдке лежали
карты ЌиколаЯ „митриевича, тоненькой колодкой, как он их положил.
џков €ванович мелкими и неуверенными шагами ходил по комнате, стараЯсь
не глЯдеть на покойника и не сходить с ковра на натертый паркет, где высокие
каблуки его издавали дробный и резкий стук. ЏройдЯ несколько раз мимо стола,
он остановилсЯ и осторожно взЯл карты ЌиколаЯ „митриевича, рассмотрел их и,
сложив такой же кучкой, тихо положил на место. Џотом он посмотрел прикуп:
там был пиковый туз, тот самый, которого не хватало Ќиколаю „митриевичу длЯ
большого шлема. ЏройдЯсь еще несколько раз, џков €ванович вышел в соседнюю
комнату, плотнее застегнул наваченный сюртук и заплакал, потому что ему было
жаль покойного. ‡акрыв глаза, он старалсЯ представить себе лицо ЌиколаЯ
„митриевича, каким оно было при его жизни, когда он выигрывал и смеЯлсЯ.
Ћсобенно жаль было вспомнить легкомыслие ЌиколаЯ „митриевича и то, как ему
хотелось выиграть большой бескозырный шлем. Џроходил в памЯти весь
сегоднЯшний вечер, начинаЯ с пЯти бубен, которые сыграл покойный, и кончаЯ
этим беспрерывным наплывом хороших карт, в котором чувствовалось что-то
страшное. € вот Ќиколай „митриевич умер - умер, когда мог наконец сыграть
большой шлем.
Ќо одно соображение, ужасное в своей простоте, потрЯсло худенькое тело
џкова €вановича и заставило его вскочить с кресла. ЋглЯдываЯсь по сторонам,
как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то шепнул ее на ухо, џков
€ванович громко сказал:
- Ќо ведь никогда он не узнает, что в прикупе был туз и что на руках у
него был верный большой шлем. Ќикогда!
€ џкову €вановичу показалось, что он до сих пор не понимал, что такое
смерть. Ќо теперь он понЯл, и то, что он Ясно увидел, было до такой степени
бессмысленно, ужасно и непоправимо. Ќикогда не узнает! …сли џков €ванович
станет кричать об этом над самым его ухом, будет плакать и показывать карты,
Ќиколай „митриевич не услышит и никогда не узнает, потому что нет на свете
никакого ЌиколаЯ „митриевича. …ще одно бы только движение, одна секунда
чего-то, что есть жизнь, - и Ќиколай „митриевич увидел бы туза и узнал, что
у него есть большой шлем, а теперь все кончилось, и он не знает и никогда не
узнает.
- Ќи-ко-гда, - мысленно, по слогам, произнес џков €ванович, чтобы
убедитьсЯ, что такое слово существует и имеет смысл.
’акое слово существовало и имело смысл, но он был до того чудовищен и
горек, что џков €ванович снова упал в кресло и беспомощно заплакал от
жалости к тому, кто никогда не узнает, и от жалости к себе, ко всем, так как
то же страшно и бессмысленно жестокое будет и с ним и со всеми. Ћн плакал -
и играл за ЌиколаЯ „митриевича его картами, и брал взЯтки одна за другой,
пока не собралось их тринадцать, и думал, как много пришлось бы записать и
что никогда Ќиколай „митриевич этого не узнает. ќто был первый и последний
раз, когда џков €ванович отступил от своих четырех и сыграл во имЯ дружбы
большой бескозырный шлем.
- ‚ы здесь, џков €ванович? - сказала вошедшаЯ …впраксиЯ ‚асильевна,
опустилась на рЯдом стоЯщий стул и заплакала. - Љак ужасно, как ужасно!
Ћба они не смотрели друг на друга и молча плакали, чувствуЯ, что в
соседней комнате, на диване, лежит мертвец, холодный, тЯжелый и немой.
- ‚ы послали сказать? - спросил џков €ванович, громко и истово
сморкаЯсь.
- „а, брат поехал с Ђннушкой. Ќо как они разыщут его квартиру - ведь мы
адреса его не знаем.
- Ђ разве он не на той же квартире, что в прошлом году? - рассеЯнно
спросил џков €ванович.
- Ќет, переменил. Ђннушка говорит, что он нанимал извозчика куда-то на
Ќовинский бульвар.
- Ќайдут через полицию, - успокоил старичок. - “ него ведь, кажетсЯ,
есть жена?
…впраксиЯ ‚асильевна задумчиво смотрела на џкова €вановича и не
отвечала. …му показалось, что в ее глазах видна та же мысль, что пришла и
ему в голову. Ћн еще раз высморкалсЯ, спрЯтал платок в карман наваченного
сюртука и сказал, вопросительно поднимаЯ брови над покрасневшими глазами:
- Ђ где же мы возьмем теперь четвертого?
Ќо …впраксиЯ. ‚асильевна не слыхала его, занЯтаЯ соображениЯми
хозЯйственного характера. Џомолчав, она спросила:
- Ђ вы, џков €ванович, все на той же квартире?

* ‹еонид Ђндреев. Ђнгелочек

‚ременами ‘ашке хотелось перестать делать то, что называетсЯ жизнью: не
умыватьсЯ по утрам холодной водой, в которой плавают тоненькие пластинки
льда, не ходить в гимназию, не слушать там, как все его ругают, и не
испытывать боли в поЯснице и во всем теле, когда мать ставит его на целый
вечер на колени. Ќо так как ему было тринадцать лет и он не знал всех
способов, какими люди перестают жить, когда захотЯт этого, то он продолжал
ходить в гимназию и стоЯть на коленках, и ему показалось, что жизнь никогда
не кончитсЯ. Џройдет год, и еще год, и еще год, а он будет ходить в гимназию
и стоЯть дома на коленках. € так как ‘ашка обладал непокорной и смелой
душой, то он не мог спокойно отнестись ко злу и мстил жизни. „лЯ этой цели
он бил товарищей, грубил начальству, рвал учебники и целый день лгал то
учителЯм, то матери, не лгал он только одному отцу. Љогда в драке ему
расшибали нос, он нарочно расковыривал его еще больше и орал без слез, но
так громко, что все испытывали неприЯтное ощущение, морщились и затыкали
уши. Џроорав сколько нужно, он сразу умолкал, показывал Язык и рисовал в
черновой тетрадке карикатуру на себЯ, как орет, на надзирателЯ, заткнувшего
уши, и на дрожащего от страха победителЯ. ‚сЯ тетрадка заполнена была
карикатурами, и чаще всех повторЯлась такаЯ: толстаЯ и низенькаЯ женщина
била скалкой тонкого, как спичка, мальчика. ‚низу крупными и неровными
буквами чернела подпись: "Џроси прощеньЯ, щенок", - и ответ: "Ќе попрошу,
хоть тресни". Џеред рождеством ‘ашку выгнали из гимназии, и, когда мать
стала бить его, он укусил ее за палец. ќто дало ему свободу, и он бросил
умыватьсЯ по утрам, бегал целый день с ребЯтами и бил их, и боЯлсЯ одного
голода, так как мать перестала совсем кормить его, и только отец прЯтал длЯ
него хлеб и картошку. Џри этих условиЯх ‘ашка находил существование
возможным.
‚ пЯтницу, накануне рождества, ‘ашка играл с ребЯтами, пока они не
разошлись по домам и не проскрипела ржавым, морозным скрипом калитка за
последним из них. “же темнело, и с полЯ, куда выходил одним концом глухой
переулок, надвигалась сераЯ снежнаЯ мгла; в низеньком черном строении,
стоЯвшем поперек улицы, на выезде, зажегсЯ красноватый, немигающий огонек.
Њороз усилилсЯ, и, когда ‘ашка проходил в светлом круге, который образовалсЯ
от зажженного фонарЯ, он видел медленно реЯвшие в воздухе маленькие сухие
снежинки. Џриходилось идти домой.
- ѓде полуночничаешь, щенок? - крикнула на него мать, замахнулась
кулаком, но не ударила. ђукава у нее были засучены, обнажаЯ белые, толстые
руки, и на безбровом, плоском лице выступали капли пота. Љогда ‘ашка
проходил мимо нее, он почувствовал знакомый запах водки. Њать почесала в
голове толстым указательным пальцем с коротким и грЯзным ногтем и, так как
бранитьсЯ было некогда, только плюнула и крикнула:
- ‘татистики, одно слово!
‘ашка презрительно шморгнул носом и прошел за перегородку, где
слышалось тЯжелое дыханье отца, €вана ‘аввича. …му всегда было холодно, и он
старалсЯ согретьсЯ, сидЯ на раскаленной лежанке и подкладываЯ под себЯ руки
ладонЯми книзу.
- ‘ашка! Ђ тебЯ ‘вечниковы на елку звали. ѓорничнаЯ приходила, -
прошептал он.
- ‚решь? - спросил с недоверием ‘ашка.
- …й-богу. ќта ведьма нарочно ничего не говорит, а уж и куртку
приготовила.
- ‚решь? - все больше удивлЯлсЯ ‘ашка.
Ѓогачи ‘вечниковы, определившие его в гимназию, не велели после его
исключениЯ показыватьсЯ к ним. Ћтец еще раз побожилсЯ, и ‘ашка задумалсЯ.
- Ќу-ка подвиньсЯ, расселсЯ! - сказал он отцу, прыгаЯ на коротенькую
лежанку, и добавил: - Ђ к этим чертЯм Я не пойду. †ирны больно станут, если
еще Я к ним пойду. "€спорченный мальчик", - протЯнул ‘ашка в нос. - ‘ами
хороши, антипы толсторожие.
- Ђх, ‘ашка, ‘ашка! - поежилсЯ от холода отец. - Ќе сносить тебе
головы.
- Ђ ты-то сносил? - грубо возразил ‘ашка. - Њолчал бы уж: бабы боитсЯ.
ќх, тюрЯ!
Ћтец сидел молча и ежилсЯ. ‘лабый свет проникал через широкую щель
вверху, где перегородка на четверть не доходила до потолка, и светлым пЯтном
ложилсЯ на его высокий лоб, под которым чернели глубокие глазные впадины.
Љогда-то €ван ‘аввич сильно пил водку, и тогда жена боЯлась и ненавидела
его. Ќо когда он начал харкать кровью и не мог больше пить, стала пить она,
постепенно привыкаЯ к водке. € тогда она выместила все, что ей пришлось
выстрадать от высокого узкогрудого человека, который говорил непонЯтные
слова, выгонЯлсЯ за строптивость и пьЯнство со службы и наводил к себе таких
же длинноволосых безобразников и гордецов, как и он сам. ‚ противоположность
мужу она здоровела по мере того, как пила, и кулаки ее все тЯжелели. ’еперь
она говорила, что хотела, теперь она водила к себе мужчин и женщин, каких
хотела, и громко пела с ними веселые песни. Ђ он лежал за перегородкой,
молчаливый, съежившийсЯ от постоЯнного озноба, и думал о несправедливости и
ужасе человеческой жизни. € всем, с кем ни приходилось говорить жене €вана
‘аввича, она жаловалась, что нет у нее на свете таких врагов, как муж и сын:
оба гордецы и статистики.
—ерез час мать говорила ‘ашке:
- Ђ Я тебе говорю, что ты пойдешь! - € при каждом слове ”еоктиста
Џетровна ударЯла кулаком по столу, на котором вымытые стаканы прыгали и
звЯкали друг о друга.
- Ђ Я тебе говорю, что не пойду, - хладнокровно отвечал ‘ашка, и углы
губ его подергивались от желаниЯ оскалить зубы. ‚ гимназии за эту привычку
его звали волчонком.
- €зобью Я тебЯ, ох как изобью! - кричала мать.
- —то же, избей!
”еоктиста Џетровна знала, что бить сына, который стал кусатьсЯ, она уже
не может, а если выгнать на улицу, то он отправитсЯ шататьсЯ и скорей
замерзнет, чем пойдет к ‘вечниковым; поэтому она прибегала к авторитету
мужа.
- Ђ еще отец называетсЯ: не может мать от оскорблений оберечь.
- Џравда, ‘ашка, ступай, что ломаешьсЯ? - отозвалсЯ тот с лежанки. -
Ћни, может быть, опЯть тебЯ устроЯт. Ћни люди добрые.
‘ашка оскорбительно усмехнулсЯ. Ћтец давно, до ‘ашкина еще рождениЯ,
был учителем у ‘вечниковых и с тех пор думал, что они самые хорошие люди.
’огда он еще служил в земской статистике и ничего не пил. ђазошелсЯ он с
ними после того, как женилсЯ на забеременевшей от него дочери квартирной
хозЯйки, стал пить и опустилсЯ до такой степени, что его пьЯного поднимали
на улице и отвозили в участок. Ќо ‘вечниковы продолжали помогать ему
деньгами, и ”еоктиста Џетровна, хотЯ ненавидела их, как книги и все, что
свЯзывалось с прошлым ее мужа, дорожила знакомством и хвалилась им.
- Њожет быть, и мне что-нибудь с елки принесешь, - продолжал отец.
Ћн хитрил - ‘ашка понимал это и презирал отца за слабость и ложь, но
ему действительно захотелось чтонибудь принести больному и жалкому человеку.
Ћн давно уже сидит без хорошего табаку.
- Ќу, ладно! - буркнул он. - „авай, что ли, куртку. Џуговицы пришила? Ђ
то ведь Я тебЯ знаю!

„етей еще не пускали в залу, где находилась елка, и они сидели в
детской и болтали. ‘ашка с презрительным высокомерием прислушивалсЯ к их
наивным речам и ощупывал в кармане брюк уже переломавшиесЯ папиросы, которые
удалось ему стащить из кабинета хозЯина. ’ут подошел к нему самый маленький
‘вечников, ЉолЯ, и остановилсЯ неподвижно и с видом изумлениЯ, составив ноги
носками внутрь и положив палец на угол пухлых губ. ЊесЯцев шесть тому назад
он бросил, по настоЯнию родственников, скверную привычку класть палец в рот,
но совершенно отказатьсЯ от этого жеста еще не мог. “ него были белые
волосы, подрезанные на лбу и завитками спадавшие на плечи, и голубые
удивленные глаза, и по всему своему виду он принадлежал к мальчикам, которых
особенно преследовал ‘ашка.
- ’ы неблагодалный мальчик? - спросил он ‘ашку. - Њне мисс сказала. Ђ Я
холосой.
- “ж на что же лучше! - ответил тот, осматриваЯ коротенькие бархатные
штанишки и большой откладной воротничок.
- •очешь лузье? Ќа! - протЯнул мальчик ружье с привЯзанной к нему
пробкой.
‚олчонок взвел пружину и, прицелившись в нос ничего не подозревавшего
Љоли, дернул собачку. Џробка ударилась по носу и отскочила, болтаЯсь на
нитке. ѓолубые глаза Љоли раскрылись еще шире, и в них показались слезы.
Џередвинув палец от губ к покрасневшему носику, ЉолЯ часто заморгал длинными
ресницами и зашептал:
- ‡лой... ‡лой мальчик.
‚ детскую вошла молодаЯ, красиваЯ женщина с гладко зачесанными
волосами, скрывавшими часть ушей. ќто была сестра хозЯйки, та самаЯ, с
которой занималсЯ когда-то ‘ашкин отец.
- ‚от этот, - сказала она, показываЯ на ‘ашку сопровождавшему ее лысому
господину. - Џоклонись же, ‘аша, нехорошо быть таким невежливым.
Ќо ‘ашка не поклонилсЯ ни ей, ни лысому господину. ЉрасиваЯ дама не
подозревала, что он знает многое. ‡нает, что жалкий отец его любил ее, а она
вышла за другого, и хотЯ это случилось после того, как он женилсЯ сам, ‘ашка
не мог простить измены.
- „урнаЯ кровь, - вздохнула ‘офьЯ „митриевна. - ‚от не можете ли,
Џлатон Њихайлович, устроить его? Њуж говорит, что ремесленное ему больше
подходит, чем гимназиЯ. ‘аша, хочешь в ремесленное?
- Ќе хочу, - коротко ответил ‘ашка, слышавший слово "муж".
- —то же, братец, в пастухи хочешь? - спросил господин.
- Ќет, не в пастухи, - обиделсЯ ‘ашка.
- ’ак куда же?
‘ашка не знал, куда он хочет.
- Њне все равно, - ответил он, подумав, - хоть и в пастухи.
‹ысый господин с недоумением рассматривал странного мальчика. Љогда с
заплатанных сапог он перевел глаза на лицо ‘ашки, последний высунул Язык и
опЯть спрЯтал его так быстро, что ‘офьЯ „митриевна ничего не заметила, а
пожилой господин пришел в непонЯтное ей раздражительное состоЯние.
- џ хочу и в ремесленное, - скромно сказал ‘ашка.
ЉрасиваЯ дама обрадовалась и подумала, вздохнув, о той силе, какую
имеет над людьми стараЯ любовь.
- Ќо едва ли вакансиЯ найдетсЯ, - сухо заметил пожилой господин,
избегаЯ смотреть на ‘ашку и поглаживаЯ поднЯвшиесЯ на затылке волосики. -
‚прочем, мы еще посмотрим.
„ети волновались и шумели, нетерпеливо ожидаЯ елки. Ћпыт с ружьем,
проделанный мальчиком, внушавшим к себе уважение ростом и репутацией
испорченного, нашел себе подражателей, и несколько кругленьких носиков уже
покраснело. „евочки смеЯлись, прижимаЯ обе руки к груди и перегибаЯсь, когда
их рыцари, с презрением к страху и боли, но морщась от ожиданиЯ, получали
удары пробкой. Ќо вот открылись двери и чей-то голос сказал:
- „ети, идите! ’ише, тише!
‡аранее вытаращив глазенки и затаив дыхание, дети чинно, по паре,
входили в Ярко освещенную залу и тихо обходили сверкающую елку. Ћна бросала
сильный свет, без теней, на их лица с округлившимисЯ глазами и губками.
Њинуту царила тишина глубокого очарованиЯ, сразу сменившаЯсЯ хором
восторженных восклицаний. Ћдна из девочек не в силах была овладеть
охватившим ее восторгом и упорно и молча прыгала на одном месте; маленькаЯ
косичка со вплетенной голубой ленточкой хлопала по ее плечам. ‘ашка был
угрюм и печален - что-то нехорошее творилось в его маленьком изъЯзвленном
сердце. …лка ослеплЯла его своей красотой и крикливым, наглым блеском
бесчисленных свечей, но она была чуждой ему, враждебной, как и столпившиесЯ
вокруг нее чистенькие, красивые дети, и ему хотелось толкнуть ее так, чтобы
она повалилась на эти светлые головки. Љазалось, что чьи-то железные руки
взЯли его сердце и выжимают из него последнюю каплю крови. ‡абившись за
роЯль, ‘ашка сел там в углу, бессознательно доламывал в кармане последние
папиросы и думал, что у него есть отец, мать, свой дом, а выходит так, как
будто ничего этого нет и ему некуда идти. Ћн пыталсЯ представить себе
перочинный ножичек, который он недавно выменЯл и очень сильно любил, но
ножичек стал очень плохой, с тоненьким сточенным лезвием и только с
половиной желтой костЯшки. ‡автра он сломает ножичек, и тогда у него уже
ничего не останетсЯ.
Ќо вдруг узенькие глаза ‘ашки блеснули изумлением, и лицо мгновенно
принЯло обычное выражение дерзости и самоуверенности. Ќа обращенной к нему
стороне елки, котораЯ была освещена слабее других и составлЯла ее изнанку,
он увидел то, чего не хватало в картине его жизни и без чего кругом было так
пусто, точно окружающие люди неживые. ’о был восковой ангелочек, небрежно
повешенный в гуще темных ветвей и словно реЯвший по воздуху. …го прозрачные
стрекозиные крылышки трепетали от падавшего на них света, и весь он казалсЯ
живым и готовым улететь. ђозовые ручки с изЯщно сделанными пальцами
протЯгивались кверху, и за ними тЯнулась головка с такими же волосами, как у
Љоли. Ќо было в ней другое, чего лишено было лицо Љоли и все другие лица и
вещи. ‹ицо ангелочка не блистало радостью, не туманилось печалью, но лежала,
на нем печать иного чувства, не передаваемого словами, неопределЯемого
мыслью и доступного длЯ пониманиЯ лишь такому же чувству. ‘ашка не сознавал,
какаЯ тайнаЯ сила влекла его к ангелочку, но чувствовал, что он всегда знал
его и всегда любил, любил больше, чем перочинный ножичек, больше, чем отца,
чем все остальное. Џолный недоумениЯ, тревоги, непонЯтного восторга, ‘ашка
сложил руки у груди и шептал:
- Њилый... милый ангелочек!
€ чем внимательнее он смотрел, тем значительнее, важнее становилось
выражение ангелочка. Ћн был бесконечно далек и непохож на все, что его здесь
окружало. „ругие игрушки как будто гордились тем, что они висЯт, нарЯдные,
красивые, на этой сверкающей елке, а он был грустен и боЯлсЯ Яркого
назойливого света, и нарочно скрылсЯ в темной зелени, чтобы никто не видел
его. Ѓыло бы безумной жестокостью прикоснутьсЯ к его нежным крылышкам.
- Њилый... милый! - шептал ‘ашка.
ѓолова ‘ашкина горела. Ћн заложил руки за спину и в полной готовности к
смертельному бою за ангелочка прохаживалсЯ осторожными и крадущимисЯ шагами;
он не смотрел на ангелочка, чтобы не привлечь на него вниманиЯ других, но
чувствовал, что он еще здесь, не улетел. ‚ дверЯх показалась хозЯйка -
важнаЯ высокаЯ дама с светлым ореолом седых, высоко зачесанных волос. „ети
окружили ее с выражением своего восторга, а маленькаЯ девочка, та, что
прыгала, утомленно повисла у нее на руке и тЯжело моргала сонными глазками.
Џодошел и ‘ашка. ѓорло его перехватывало.
- ’етЯ, а тетЯ, - сказал он, стараЯсь говорить ласково, но выходило еще
более грубо, чем всегда. - ’е... ’етечка.
Ћна не слыхала, и ‘ашка нетерпеливо дернул ее за платье.
- —его тебе? ‡ачем ты дергаешь менЯ за платье? удивилась седаЯ дама. -
ќто невежливо.
- ’е... тетечка. „ай мне одну штуку с елки - ангелочка.
- ЌельзЯ, - равнодушно ответила хозЯйка. - …лку будем на Ќовый год
разбирать. € ты уже не маленький и можешь звать менЯ по имени, Њарией
„митриевной.
‘ашка чувствовал, что он падает в пропасть, и ухватилсЯ за последнее
средство.
- џ раскаиваюсь. џ буду учитьсЯ, - отрывисто говорил он.
Ќо эта формула, оказывавшаЯ благотворное влиЯние на учителей, на седую
даму не произвела впечатлениЯ.
- € хорошо сделаешь, мой друг, - ответила она так же равнодушно.
‘ашка грубо сказал:
- „ай ангелочка.
- „а нельзЯ же! - говорила хозЯйка. - Љак ты этого не понимаешь?
Ќо ‘ашка не понимал, и когда дама повернулась к выходу, ‘ашка
последовал за ней, бессмысленно глЯдЯ на ее черное, шелестЯщее платье. ‚ его
горЯчечно работавшем мозгу мелькнуло воспоминание, как один гимназист его
класса просил учителЯ поставить тройку, а когда получил отказ, стал перед
учителем на колени, сложил руки ладонь к ладони, как на молитве, и заплакал.
’огда учитель рассердилсЯ, но тройку все-таки поставил. ‘воевременно ‘ашка
увековечил эпизод в карикатуре, но теперь иного средства не оставалось.
‘ашка дернул тетку за платье и, когда она обернулась, упал со стуком на
колени и сложил руки вышеупомЯнутым способом. Ќо заплакать не мог.
- „а ты с ума сошел! - воскликнула седаЯ дама и оглЯнулась; по счастью,
в кабинете никого не было. - —то с тобой?
‘тоЯ на коленЯх, со сложенными руками, ‘ашка с ненавистью посмотрел на
нее и грубо потребовал:
- „ай ангелочка!
ѓлаза ‘ашкины, впившиесЯ в седую даму и ловившие на ее губах первое
слово, которое они произнесут, были очень нехороши, и хозЯйка поспешила
ответить:
- Ќу, дам, дам. Ђх, какой ты глупый! Љонечно, Я дам тебе, что ты
просишь, но почему ты не хочешь подождать до Ќового года? „а вставай же! €
никогда, - поучительно добавила седаЯ дама, - не становись на колени: это
унижает человека. Ќа колени можно становитьсЯ только перед богом.
"’олкуй там", - думал ‘ашка, стараЯсь опередить тетку и наступаЯ ей на
платье.
Љогда она снЯла игрушку, ‘ашка впилсЯ в нее глазами, болезненно сморщил
нос и растопырил пальцы. …му казалось, что высокаЯ дама сломает ангелочка.
- ЉрасиваЯ вещь, - сказала дама, которой стало жаль изЯщной и,
по-видимому, дорогой игрушки. - Љто это повесил ее сюда? Ќу, послушай, зачем
эта игрушка тебе? ‚едь ты такой большой, что будешь ты с ним делать?.. ‚он
там книги есть, с рисунками. Ђ это Я обещала Љоле отдать, он так просил, -
солгала она.
’ерзаниЯ ‘ашки становились невыносимыми. Ћн судорожно стиснул зубы и,
показалось, даже скрипнул ими. ‘едаЯ дама больше всего боЯлась сцен и потому
медленно протЯнула к ‘ашке ангелочка.
- Ќу, на уж, на, - с неудовольствием сказала она. - Љакой настойчивый!
Ћбе руки ‘ашки, которыми он взЯл ангелочка, казались цепкими и
напрЯженными, как две стальные пружины, но такими мЯгкими и осторожными, что
ангелочек мог вообразить себЯ летЯщим по воздуху.
- Ђ-ах! - вырвалсЯ продолжительный, замирающий вздох из груди ‘ашки, и
на глазах его сверкнули две маленькие слезинки и остановились там,
непривычные к свету. Њедленно приближаЯ ангелочка к своей груди, он не
сводил сиЯющих глаз с хозЯйки и улыбалсЯ тихой и кроткой улыбкой, замираЯ в
чувстве неземной радости. Љазалось, что когда нежные крылышки ангелочка
прикоснутсЯ к впалой груди ‘ашки, то случитсЯ что-то такое радостное, такое
светлое, какого никогда еще не происходило на печальной, грешной и
страдающей земле.
- Ђ-ах! - пронессЯ тот же замирающий стон, когда крылышки ангелочка
коснулись ‘ашки. € перед сиЯнием его лица словно потухла сама нелепо
разукрашеннаЯ, нагло горЯщаЯ елка, - и радостно улыбнулась седаЯ, важнаЯ
дама, и дрогнул сухим лицом лысый господин, и замерли в живом молчании дети,
которых коснулось веЯние человеческого счастьЯ. € в этот короткий момент все
заметили загадочное сходство между неуклюжим, выросшим из своего платьЯ
гимназистом и одухотворенным рукой неведомого художника личиком ангелочка.
Ќо в следующую минуту картина резко изменилась. ‘ъежившись, как
готовЯщаЯсЯ к прыжку пантера, ‘ашка мрачным взглЯдом обводил окружающих, ища
того, кто осмелитсЯ отнЯть у него ангелочка.
- џ домой пойду, - глухо сказал ‘ашка, намечаЯ путь в толпе. - Љ отцу.

III

Њать спала, обессилев от целого днЯ работы и выпитой водки. ‚ маленькой
комнатке, за перегородкой, горела на столе кухоннаЯ лампочка, и слабый
желтоватый свет ее с трудом проникал через закопченное стекло, бросаЯ
странные тени на лицо ‘ашки и его отца.
- •орош? - спрашивал шепотом ‘ашка.
Ћн держал ангелочка в отдалении и не позволЯл отцу дотрагиватьсЯ.
- „а, в нем есть что-то особенное, - шептал отец, задумчиво
всматриваЯсь в игрушку.
…го лицо выражало то же сосредоточенное внимание и радость, как и лицо
‘ашки.
- ’ы поглЯди, - продолжал отец, - он сейчас полетит.
- ‚идел уже, - торжествующе ответил ‘ашка. - „умаешь, слепой? Ђ ты на
крылышки глЯнь. –ыц, не трогай!
Ћтец отдернул руку и темными глазами изучал подробности ангелочка, пока
‘аша наставительно шептал:
- ќкаЯ, братец, у тебЯ привычка сквернаЯ за все руками хвататьсЯ. ‚едь
сломать можешь!
Ќа стене вырезывались уродливые и неподвижные тени двух склонившихсЯ
голов: одной большой и лохматой, другой маленькой и круглой. ‚ большой
голове происходила страннаЯ, мучительнаЯ, но в то же времЯ радостнаЯ работа.
ѓлаза, не мигаЯ, смотрели на ангелочка, и под этим пристальным взглЯдом он
становилсЯ больше и светлее, и крылышки его начинали трепетать бесшумным
трепетаньем, а все окружающее - бревенчатаЯ, покрытаЯ копотью стена, грЯзный
стол, ‘ашка, - все это сливалось в одну ровную серую массу, без теней, без
света. € чудилось погибшему человеку, что он услышал жалеющий голос из того
чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан. ’ам не знают о
грЯзи и унылой брани, о тоскливой, слепо-жестокой борьбе эгоизмов; там не
знают о муках человека, поднимаемого со смехом на улице, избиваемого грубыми
руками сторожей. ’ам чисто, радостно и светло, и все это чистое нашло приют
в душе ее, той, которую он любил больше жизни и потерЯл, сохранив ненужную
жизнь. Љ запаху воска, шедшему от игрушки, примешивалсЯ неуловимый аромат, и
чудилось погибшему человеку, как прикасались к ангелочку ее дорогие пальцы,
которые он хотел бы целовать по одному и так долго, пока смерть не сомкнет
его уста навсегда. Ћттого и была так красива эта игрушечка, оттого и было в
ней что-то особенное, влекущее к себе, не передаваемое словами. Ђнгелочек
спустилсЯ с неба, на котором была ее душа, и внес луч света в сырую,
пропитанную чадом комнату и в черную душу человека, у которого было отнЯто
все: и любовь, и счастье, и жизнь.
€ рЯдом с глазами отжившего человека - сверкали глаза начинающего жить
и ласкали ангелочка. € длЯ них исчезало настоЯщее и будущее: и вечно
печальный и жалкий отец, и грубаЯ, невыносимаЯ мать, и черный мрак обид,
жестокостей, унижений и злобствующей тоски. Ѓесформенны, туманны были мечты
‘ашки, но тем глубже волновали они его смЯтенную душу. ‚се добро, сиЯющее
над миром, все глубокое горе и надежду тоскующей о боге души впитал в себЯ
ангелочек, и оттого он горел таким мЯгким божественным светом, оттого
трепетали бесшумным трепетаньем его прозрачные стрекозиные крылышки.
Ћтец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и
радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало
воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, котораЯ отделЯет человека от
человека и делает его таким одиноким, несчастными слабым. Ћтец
несознательным движением положил руки на шею сына, и голова последнего так
же невольно прижалась к чахоточной груди.
- ќто она тебе дала? - прошептал отец, не отводЯ глаз от ангелочка.
‚ другое времЯ ‘ашка ответил бы грубым отрицанием, но теперь в душе его
сам собой прозвучал ответ, и уста спокойно произнесли заведомую ложь.
- Ђ то кто же? Љонечно, она.
Ћтец молчал; замолк и ‘ашка. —то-то захрипело в соседней комнате,
затрещало, на миг стихло, и часы бойко н торопливо отчеканили: час, два,
три.
- ‘ашка, ты видишь когда-нибудь сны? - задумчиво спросил отец.
- Ќет, - созналсЯ ‘ашка. - Ђ, нет, раз видел: с крыши упал. ‡а голубЯми
лазили, Я и сорвалсЯ.
- Ђ Я постоЯнно вижу. —удные бывают сны. ‚идишь все, что было, любишь и
страдаешь, как наЯву...
Ћн снова замолк, и ‘ашка почувствовал, как задрожала рука, лежавшаЯ на
его шее. ‚се сильнее дрожала и дергалась она, и чуткое безмолвие ночи
внезапно нарушилось всхлипывающим, жалким звуком сдерживаемого плача. ‘ашка
сурово задвигал бровЯми и осторожно, чтобы не потревожить тЯжелую, дрожащую
руку, сковырнул с глаза слезинку. ’ак странно было видеть, как плачет
большой и старый человек.
- Ђх, ‘аша, ‘аша! - всхлипывал отец. - ‡ачем все это?
- Ќу, что еще? - сурово прошептал ‘ашка. - ‘овсем, ну совсем как
маленький.
- Ќе буду... не буду, - с жалкой улыбкой извинилсЯ отец. - —то уж...
зачем?
‡аворочалась на своей постели ”еоктиста Џетровна. Ћна вздохнула и
забормотала громко и странно-настойчиво: "„ерюжку держи... держи, держи,
держи". Ќужно было ложитьсЯ спать, но до этого устроить на ночь ангелочка.
Ќа земле оставлЯть его было невозможно; он был повешен на ниточке,
прикрепленной к отдушине печки, и отчетливо рисовалсЯ на белом фоне кафелей.
’ак его могли видеть оба - и ‘ашка и отец. Џоспешно набросав в угол всЯкого
трЯпьЯ, на котором он спал, отец так же быстро разделсЯ и лег на спину,
чтобы поскорее начать смотреть на ангелочка.
- —то же ты не раздеваешьсЯ? - спросил отец, зЯбко кутаЯсь в прорванное
одеЯло Я поправлЯЯ наброшенное на ноги пальто.
- Ќе к чему. ‘коро встану.
‘ашка хотел добавить, что ему совсем не хочетсЯ спать, но не успел, так
как заснул с такой быстротой, что точно шел ко дну глубокой и быстрой реки.
‘коро заснул и отец. Љроткий покой и безмЯтежность легли на истомленное лицо
человека, который отжил, и смелое личико человека, который еще только
начинал жить.
Ђ ангелочек, повешенный у горЯчей печки, начал таЯть. ‹ампа,
оставленнаЯ гореть по настоЯнию ‘ашки, наполнЯла комнату запахом керосина и
сквозь закопченное стекло бросала печальный свет на картину медленного
разрушениЯ. Ђнгелочек как будто шевелилсЯ. Џо розовым ножкам его скатывались
густые капли и падали на лежанку. Љ запаху керосина присоединилсЯ тЯжелый
запах топленого воска. ‚от ангелочек встрепенулсЯ, словно длЯ полета, и упал
с мЯгким стуком на горЯчие плиты. ‹юбопытный прусак пробежал, обжигаЯсь,
вокруг бесформенного слитка, взобралсЯ на стрекозиное крылышко и, дернув
усиками, побежал дальше.
‚ завешенное окно пробивалсЯ синеватый свет начинающегосЯ днЯ, и на
дворе уже застучал железным черпаком зазЯбший водовоз.

* ‹еонид Ђндреев. ‘тена

џ и другой прокаженный, мы осторожно подползли к самой стене и
посмотрели вверх. Ћтсюда гребнЯ стены не было видно; она поднималась, прЯмаЯ
и гладкаЯ, и точно разрезала небо на две половины. € наша половина неба была
буро-чернаЯ, а к горизонту темно-синЯЯ, так что нельзЯ было понЯть, где
кончаетсЯ чернаЯ землЯ и начинаетсЯ небо. € сдавленнаЯ землей и небом
задыхалась чернаЯ ночь, и глухо и тЯжко стонала, и с каждым вздохом
выплевывала из недр своих острый и жгучий песок, от которого мучительно
горели наши Язвы.
- Џопробуем перелезть, - сказал мне прокаженный, и голос его был
гнусавый и зловонный, такой же, как у менЯ.
€ он подставил спину, а Я стал на нее, но стена была все так же высока.
Љак и небо, рассекала она землю, лежала на ней, как толстаЯ сытаЯ змеЯ,
спадала в пропасть, поднималась на горы, а голову и хвост прЯтала за
горизонтом.
- Ќу, тогда сломаем ее! - предложил прокаженный.
- ‘ломаем! - согласилсЯ Я.
Њы ударились грудЯми о стену, и она окрасилась кровью наших ран, но
осталась глухой и неподвижной. € мы впали в отчаЯние.
- “бейте нас! “бейте нас! - стонали мы и ползли, но все лица с
гадливостью отворачивались от нас, и мы видели одни спины, содрогавшиесЯ от
глубокого отвращениЯ.
’ак мы доползли до голодного. Ћн сидел, прислонившись к камню, и,
казалось, самому граниту было больно от его острых, колючих лопаток. “ него
совсем не было мЯса, и кости стучали при движении, и сухаЯ кожа шуршала.
ЌижнЯЯ челюсть его отвисла, и из темного отверстиЯ рта шел сухой шершавый
голос:
- џ го-ло-ден.
€ мы засмеЯлись и поползли быстрее, пока не наткнулись на четырех,
которые танцевали. Ћни сходились и расходились, обнимали друг друга и
кружились, и лица у них были бледные, измученные, без улыбки. Ћдин заплакал,
потому что устал от бесконечного танца, и просил перестать, но другой молча
обнЯл его и закружил, и снова стал он сходитьсЯ и расходитьсЯ, и при каждом
его шаге капала большаЯ мутнаЯ слеза.
- џ хочу танцевать, - прогнусавил мой товарищ, но Я увлек его дальше.
ЋпЯть перед нами была стена, а около нее двое сидели на корточках. Ћдин
через известные промежутки времени ударЯл об стену лбом и падал, потерЯв
сознание, а другой серьезно смотрел на него, щупал рукой его голову, а потом
стену и, когда тот приходил в сознание, говорил:
- Ќужно еще; теперь немного осталось.
€ прокаженный засмеЯлсЯ.
- ќто дураки, - сказал он, весело надуваЯ щеки. - ќто дураки. Ћни
думают, что там светло. Ђ там тоже темно, и тоже ползают прокаженные и
просЯт: убейте нас.
- Ђ старик? - спросил Я.
- Ќу, что старик? - возразил прокаженный. - ‘тарик глупый, слепой и
ничего не слышит. Љто видел дырочку, которую он проковыривал в стене? ’ы
видел? џ видел?
€ Я рассердилсЯ и больно ударил товарища по пузырЯм, вздувавшимсЯ на
его черепе, и закричал:
- Ђ зачем ты сам лазил?
Ћн заплакал, и мы оба заплакали и поползли дальше, просЯ:
- “бейте нас! “бейте нас!
Ќо с содроганием отворачивались лица, и никто не хотел убивать нас.
Љрасивых и сильных они убивали, а нас боЯлись тронуть. ’акие подлые! "

“ нас не было времени, и не было ни вчера, ни сегоднЯ, ни завтра. Ќочь
никогда не уходила от нас и не отдыхала за горами, чтобы прийти оттуда
крепкой, Ясно-черной и спокойной. Ћттого она была всегда такаЯ усталаЯ,
задыхающаЯсЯ и угрюмаЯ. ‡лаЯ она была. ‘лучилось так, что невыносимо ей
делалось слушать наши вопли и стоны, видеть наши Язвы, горе и злобу, и тогда
бурной Яростью вскипала ее чернаЯ,. глухо работающаЯ грудь. Ћна рычала на
нас, как плененный зверь, разум которого помутилсЯ, и гневно мигала
огненными страшными глазами, озарЯвшими черные, бездонные пропасти, мрачную,
гордо-спокойную стену и жалкую кучку дрожащих людей. Љак к другу,
прижимались они к стене и просили у нее защиты, а она всегда была наш враг,
всегда. € ночь возмущалась нашим малодушием и трусостью и начинала грозно
хохотать, покачиваЯ своим серым пЯтнистым брюхом, и старые лысые горы
подхватывали этот сатанинский хохот. ѓулко вторила ему мрачно
развеселившаЯсЯ стена, шаловливо ронЯла на нас камни, а они дробили наши
головы и расплющивали тела. ’ак веселились они, эти великаны, и
перекликались, и ветер насвистывал им дикую мелодию, а мы лежали ниц и с
ужасом прислушивались, как в недрах земли ворочаетсЯ что-то громадное и
глухо ворчит, стуча и просЯсь на свободу. ’огда все мы молили:
- “бей нас!
Ќо, умираЯ каждую секунду, мы были бессмертны, как боги.
Џроходил порыв безумного гнева и весельЯ, и ночь плакала слезами
раскаЯниЯ и тЯжело вздыхала, харкаЯ на нас мокрым песком, как больнаЯ. Њы с
радостью прощали ее, смеЯлись над ней, истощенной и слабой, и становились
веселы, как дети. ‘ладким пением казалсЯ нам вопль голодного, и с веселой
завистью смотрели мы на тех четырех, которые сходились, расходились и плавно
кружились в бесконечном танце.
€ пара за парой начинали кружитьсЯ и мы, и Я, прокаженный, находил себе
временную подругу. € это было так весело, так приЯтно! џ обнимал ее, а она
смеЯлась, и зубки у нее были беленькие, и щечки розовенькие-розовенькие. ќто
было так приЯтно.
€ нельзЯ понЯть, как это случилось, но радостно оскаленные зубы
начинали щелкать, поцелуи становились уксусом, и с визгом, в котором еще не
исчезла радость, мы начинали грызть друг друга и убивать. € она, беленькие
зубки, тоже била менЯ по моей больной слабой голове и острыми коготками
впивалась в мою грудь, добираЯсь до самого сердца - била менЯ, прокаженного,
бедного, такого бедного. € это- было страшнее, чем гнев самой ночи и
бездушный хохот стены. € Я, прокаженный, плакал и дрожал от страха, и
потихоньку, тайно от всех целовал гнусные ноги стены и просил ее менЯ,
только менЯ одного пропустить в тот мир, где нет безумных, убивающих друг
друга. Ќо, такаЯ подлаЯ, стена не пропускала менЯ, и тогда Я плевал на нее,
бил ее кулаками и кричал:
- ‘мотрите на эту убийцу! Ћна смеетсЯ над вами.
Ќо голос мой был гнусав и дыхание смрадно, и никто не хотел слушать
менЯ, прокаженного.

III

€ опЯть ползли мы, Я и другой прокаженный, и опЯть кругом стало шумно,
и опЯть безмолвно кружились те четверо, отрЯхаЯ пыль со своих платьев и
зализываЯ кровавые раны. Ќо мы устали, нам было больно, и жизнь тЯготила
нас. Њой спутник сел и, равномерно ударЯЯ по земле опухшей рукой, гнусавил
быстрой скороговоркой:
- “бейте нас. “бейте нас.
ђезким движением мы вскочили на ноги и бросились в толпу, но она
расступилась, и мы увидели одни спины. € мы кланЯлись спинам и просили:
- “бейте нас.
Ќо неподвижны и глухи были спины, как втораЯ стена. ќто было так
страшно, когда не видишь лица людей, а одни их спины, неподвижные и глухие.
Ќо вот мой спутник покинул менЯ. Ћн увидел лицо, первое лицо, и оно
было такое же, как у него, изъЯзвленное и ужасное. Ќо то было лицо женщины.
€ он стал улыбатьсЯ и ходил вокруг нее, выгибаЯ шею и распространЯЯ смрад, а
она также улыбалась ему провалившимсЯ ртом и потуплЯла глаза, лишенные
ресниц.
€ они женились. € на миг все лица обернулись к ним, и широкий,
раскатистый хохот потрЯс здоровые тела: так они были смешны, любезничаЯ друг
с другом. ‘меЯлсЯ и Я, прокаженный; ведь глупо женитьсЯ, когда ты так
некрасив и болен.
- „урак, - сказал Я насмешливо. - —то ты будешь с ней делать?
Џрокаженный напыщенно улыбнулсЯ и ответил:
- Њы будем торговать камнЯми, которые падают со стены.
- Ђ дети?
- Ђ детей мы будем убивать.
- Љак глупо: родить детей, чтобы убивать. Ђ потом она скоро изменит ему
- у нее такие лукавые глаза.

Ћни кончили свою работу - тот, что ударЯлсЯ лбом, и другой, помогавший
ему, и, когда Я подполз, один висел на крюке, вбитом в стену, и был еще
теплый, а другой тихонько пел веселую песенку.
- ‘тупай, скажи голодному, - приказал Я ему, и он послушно пошел,
напеваЯ.
€ Я видел, как голодный откачнулсЯ от своего камнЯ. атаЯсь, падаЯ,
задеваЯ всех колючими локтЯми, то на четвереньках, то ползком он пробиралсЯ
к стене, где качалсЯ повешенный, и щелкал зубами и смеЯлсЯ, радостно, как
ребенок. ’олько кусочек ноги! Ќо он опоздал, и другие, сильные, опередили
его. ЌапираЯ один на другого, царапаЯсь и кусаЯсь, они облепили труп
повешенного в грызли его ноги, и аппетитно чавкали и трещали разгрызаемыми
костЯми. € его не пустили. Ћн сел на корточки, смотрел, как едЯт другие, и
облизывалсЯ шершавым Языком, и продолжительный вой нессЯ из его большого,
пустого рта:
- џ го-ло-ден.
‚от было смешно; тот умер за голодного, а голодному даже куска от ноги
не досталось. € Я смеЯлсЯ, и другой прокаженный смеЯлсЯ, и жена его тут же
смешливо открывала и закрывала свои лукавые глаза: щурить их она не могла,
так как у нее не было ресниц.
Ђ он выл все Яростнее и громче:
- џ го-ло-ден.
€ хрип исчез из его голоса, и чистым металлическим звуком,
пронзительным и Ясным, поднималсЯ он вверх, ударЯлсЯ о стену и, отскочив от
нее, летел над темными пропастЯми и седыми вершинами гор.
€ скоро завыли все, находившиесЯ у стены, а их было так много, как
саранчи, и жадны и голодны они были, как саранча, и казалось, что в
нестерпимых муках взвыла сама сожженнаЯ землЯ, широко раскрыв свой каменный
зев. ‘ловно лес сухих деревьев, склоненных в одну сторону -бушующим ветром,
поднимались и протЯгивались к стене судорожно выпрЯмленные руки, тощие,
жалкие, молЯщие, и было столько в них отчаЯниЯ, что содрогались камни и
трусливо убегали седые и синие тучи. Ќо неподвижна и высока была стена и
равнодушно отражала она вой, пластами резавший и пронзавший густой зловонный
воздух.
€ все глаза обратились к стене, и огнистые лучи струили они из себЯ.
Ћни верили и ждали, что сейчас падет она и откроет новый мир, и в ослеплении
веры уже видели, как колеблютсЯ камни, как с основаниЯ до вершины дрожит
каменнаЯ змеЯ, упитаннаЯ кровью и человеческими мозгами. Ѓыть может, то
слезы дрожали в наших глазах, а мы думали, что сама стена, и еще
пронзительнее стал наш вой.
ѓнев и ликование близкой победы зазвучали в нем.

€ вот что случилось тогда. ‚ысоко на камень встала худаЯ, стараЯ
женщина с провалившимисЯ сухими щеками и длинными нечесаными волосами,
похожими на седую гриву старого голодного волка. Ћдежда ее была разорвана,
обнажаЯ желтые костлЯвые плечи и тощие, отвислые груди, давшие жизнь многим
и истощенные материнством. Ћна протЯнула руки к стене - и все взоры
последовали за ними; она заговорила, и в голосе ее было столько муки, что
стыдливо замер отчаЯнный вой голодного.
- Ћтдай мне мое дитЯ! - сказала женщина.
€ все мы молчали и Яростно улыбались, и ждали, что ответит стена.
Љроваво-серым пЯтном выступали на стене мозги того, кого эта женщина
называла "мое дитЯ", и мы ждали нетерпеливо, грозно, что ответит подлаЯ
убийца. € так тихо было, что мы слышали шорох туч, двигавшихсЯ над нашими
головами, и сама чернаЯ ночь замкнула стоны в своей груди и лишь с легким
свистом выплевывала жгучий мелкий песок, разъедавший наши раны. € снова
зазвенело суровое и горькое требование:
- †естокаЯ, отдай мне мое дитЯ!
‚се грознее и Яростнее становилась наша улыбка, но подлаЯ стена
молчала. € тогда из безмолвной толпы вышел красивый и суровый старик и стал
рЯдом с женщиной.
- Ћтдай мне моего сына! - сказал он.
’ак страшно было и весело! ‘пина моЯ ежилась от холода, и мышцы
сокращались от прилива неведомой и грозной силы, а мой спутник толкал менЯ в
бок, лЯскал зубами, и смрадное дыхание шипЯщей, широкой волной выходило из
гниющего рта.
€ вот вышел из толпы еще человек и сказал:
- Ћтдай мне моего брата!
€ еще вышел человек и сказал:
- Ћтдай мне мою дочь!
€ вот стали выходить мужчины и женщины, старые и молодые, и простирали
руки, и неумолимо звучало их горькое требование:
- Ћтдай мне мое дитЯ!
’огда и Я, прокаженный, ощутил в себе силу и смелость, и вышел вперед,
и крикнул громко и грозно:
- “бийца! Ћтдай мне самого менЯ!
Ђ она, - она молчала. ’акаЯ лживаЯ и подлаЯ, она притворЯлась, что не
слышит, и злобный смех сотрЯс мои изъЯзвленные щеки, и безумнаЯ Ярость
наполнила наши изболевшиесЯ сердца. Ђ она все молчала, равнодушно и тупо, и
тогда женщина гневно потрЯсла тощими, желтыми руками и бросила неумолимо:
- ’ак будь же проклЯта ты, убившаЯ мое дитЯ!
Љрасивый, суровый старик повторил:
- Ѓудь проклЯта!
€ звенЯщим тысЯчеголосым стоном повторила всЯ землЯ:
- Ѓудь проклЯта! ЏроклЯта! ЏроклЯта!

€ глубоко вздохнула чернаЯ ночь, и, словно море, подхваченное ураганом
и всей своей тЯжкой ревущей громадой брошенное на скалы, всколыхнулсЯ весь
видимый мир и тысЯчью напрЯженных и Яростных грудей ударил о стену. ‚ысоко,
до самых тЯжело ворочавшихсЯ туч брызнула кроваваЯ пена и окрасила их, и
стали они огненные и страшные и красный свет бросили вниз, туда, где
гремело, рокотало и выло что-то мелкое, но чудовищно-многочисленное, черное
и свирепое. ‘ замирающим стоном, полным несказанной боли, отхлынуло оно - и
непоколебимо стоЯла стена и молчала. Ќо не робко и не стыдливо молчала она,
- сумрачен и грозно-покоен был взглЯд ее бесформенных очей, и гордо, как
царица, спускала она с плеч своих пурпуровую мантию быстро обегающей крови,
и концы ее терЯлись среди изуродованных трупов.
Ќо, умираЯ каждую секунду, мы были бессмертны, как боги. € снова
взревел мощный поток человеческих тел и всей своей силой ударил о стену. €
снова отхлынул, и так много, много раз, пока не наступила усталость, и
мертвый сон, и тишина. Ђ Я, прокаженный, был у самой стены н видел, что
начинает шататьсЯ она, гордаЯ царица, и ужас падениЯ судорогой пробегает по
ее камнЯм.
- Ћна падает! - закричал Я. - ЃратьЯ, она падает!
- ’ы ошибаешьсЯ, прокаженный, - ответили мне братьЯ.
€ тогда Я стал просить их:
- Џусть стоит она, но разве каждый труп не есть ступень к вершине? Ќас
много, и жизнь наша тЯгостна. “стелем трупами землю; на трупы набросим новые
трупы и так дойдем до вершины. € если останетсЯ только один, - он увидит
новый мир.
€ с веселой надеждой оглЯнулсЯ Я - и одни спины увидел, равнодушные,
жирные, усталые. ‚ бесконечном танце кружились те четверо, сходились и
расходились, н чернаЯ ночь выплевывала мокрый песок, как больнаЯ, и
несокрушимой громадой стоЯла стена.
- ЃратьЯ! - просил Я. - ЃратьЯ!
Ќо голос мой был гнусав и дыхание смрадно, и никто не хотел слушать
менЯ, прокаженного.
ѓоре!.. ѓоре!.. ѓоре!..

* ‹еонид Ђндреев. ЏредстоЯла кража

ЏредстоЯла крупнаЯ кража, а быть может, убийство. Ќынче ночью
предстоЯла она - и скоро нужно было идти к товарищу, а не ждать в
бездействии дома и не оставатьсЯ одному. Љогда человек один и бездействует,
то все пугает его и злорадно смеетсЯ над ним темным и глухим смехом.
…го пугает мышь. Ћна таинственно скребетсЯ под полом и не хочет
молчать, хотЯ над головой ее стучат палкой так сильно, что страшно
становитсЯ самому. € на секунду она замирает, но когда успокоенный человек
ложитсЯ, она внезапно поЯвлЯетсЯ под кроватью и пилит доски так
громко-громко, что могут услышать на улице и прийти и спросить. …го пугает
собака, котораЯ резко звЯкает на дворе своей цепью и встречает каких-то
людей; и потом они, собака и какие-то люди, долго молчат и что-то делают; их
шагов не слышно, но они приближаютсЯ к двери, и чьЯ-то рука беретсЯ за
скобку. ЃеретсЯ и держит, не отворЯЯ.
…го страшит весь старый и прогнивший дом, как будто вместе с
долголетней жизнью среди стонущих, плачущих, от гнева скрежещущих зубами
людей к нему пришла способность говорить и делать неопределенные и страшные
угрозы. €з мрака его кривых углов что-то упорно смотрит, а когда поднести
лампу, он бесшумно прыгает назад и становитсЯ высокой черной тенью, котораЯ
качаетсЯ и смеетсЯ, такаЯ страшнаЯ на круглых бревнах стены. Џо низким
потолкам его кто-то ходит тЯжелыми стопами; шагов его почти не слышно, но
доски гнутсЯ, а в пазы сыплетсЯ мелкаЯ пыль. Ћна не может сыпатьсЯ, если нет
никого на темном чердаке и никто не ходит и не ищет чего-то. Ђ она сыплетсЯ,
и паутина, чернаЯ от копоти, дрожит и извиваетсЯ. Љ маленьким окнам его
жадно присасываетсЯ молчаливаЯ и обманчиваЯ тьма, и кто знает? - быть может,
оттуда с зловещим спокойствием невидимок глЯдЯт тусклые лица и друг другу
показывают на него:
- ‘мотрите! ‘мотрите! ‘мотрите на него!
Љогда человек один, его пугают даже люди, которых он давно знает. ‚от
они пришли, и человек был рад им; он весело смеЯлсЯ и спокойно глЯдел на
углы, в которых кто-то прЯталсЯ, на потолок, по которому кто-то ходил теперь
никого уже нет, и доски не гнутсЯ, и не сыплетсЯ больше тонкаЯ пыль. Ќо люди
говорЯт слишком много и слишком, громко. Ћни кричат, как будто он глухой, и
в крике терЯютсЯ слова и их смысл; они кричат так обильно и громко, что крик
их становитсЯ тишиной, и слова их делаютсЯ молчанием. € слишком много
смотрЯт они. “ них знакомые лица, но глаза их чужие и странные и живут
отдельно от лица и его улыбки. Љак будто в глазные щели старых,
приглЯдевшихсЯ лиц смотрит кто-то новый, чужой, все понимающий и страшно
хитрый.
€ человек, которому предстоЯла крупнаЯ кража, а быть может, убийство,
вышел из старого покосившегосЯ дома. ‚ышел и облегченно вздохнул.
Ќо и улица - безмолвнаЯ и молчаливаЯ улица окраин, где строгий и чистый
снег полей боретсЯ с шумным городом и властно вторгаетсЯ в него немыми и
белыми потоками - пугает человека, когда он один. “же ночь, но тьмы нет,
чтобы скрыть человека. Ћна собираетсЯ где-то далеко, впереди и сзади и в
темных домах с закрытыми ставнЯми, и прЯчет всех других людей, - а перед ним
она отступает, и все времЯ он идет в светлом кругу, такой обособленный и
всем видимый, как будто поднЯт он высоко на широкой и белой ладони. € в
каждом доме, мимо которого движетсЯ его сгорбленнаЯ фигура, есть двери, и
все они смотрЯт так сторожко и напрЯженно, как будто за каждой из них стоит
готовый выскочить человек. Ђ за заборами, за длинными заборами, расстилаетсЯ
невидимое пространство: там сады и огороды, и там никто не может быть в эту
холодную зимнюю ночь, - но если бы кто-нибудь притаилсЯ с той стороны и в
темную щель глЯдел бы на него чужими и хитрыми глазами, он не мог бы
догадатьсЯ о его присутствии. € от этого он перебралсЯ на средину улицы и
шел по ней, обособленный и всем видимый, а отовсюду провожали его глазами
сады, заборы и дома.
’ак вышел человек на замерзшую реку. „ома, полные людей, остались за
пределами светлого круга, и только поле и только небо холодными светлыми
очами глЯдели друг на друга. Ќо было неподвижно поле, а все небо быстро
бежало куда-то, и мутный, побелевший месЯц стремительно падал в пустоту
бездонного пространства. € ни дыханиЯ, ни шороха, ни тревожной тени на снегу
- хорошо и просторно стало кругом. —еловек расправил плечи, широко и злобно
взглЯнул на оставленную улицу и остановилсЯ.
- Џокурим! - сказал он громко, и хрипло, и спичка слегка осветила
широкую черную бороду.
€ тут же выпала из вздрогнувшей руки, так как на слова его пришел ответ
- странный и неожиданный ответ среди этого мертвого простора и ночи. ЌельзЯ
было понЯть: голос это или стон, далеко он или близко, угрожает он или зовет
на помощь. —то-то прозвучало и замерло.
„олго ждал напуганный человек, но звук не повторЯлсЯ. €, еще подождав,
он еще спросил:
- Љто тут?
€ так неожидан и изумительно прост был ответ, что человек рассмеЯлсЯ и
бессмысленно выругалсЯ: то щенок визжал - самый обыкновенный и, должно быть,
очень еще маленький щенок. ќто видно было по его голосу - слабенькому,
жалобному и полному той странной уверенности, что его должны услышать и
пожалеть, какаЯ звучит всегда в плаче очень маленьких и ничего не понимающих
детей. Њаленький щенок среди снежного простора ночи. Њаленький, простой
щенок, когда все было так необыкновенно и жутко, и весь мир тысЯчью открытых
очей следил за человеком. € человек вернулсЯ на тихий зов.
Ќа утоптанном снегу дальней тропинки, беспомощно откинув задние лапки и
опираЯсь на передние, сидел черненький щенок и весь дрожал. „рожали лапки,
на которые он опиралсЯ, дрожал маленький черный носик, и закругленный кончик
хвоста отбивал по снегу ласково-жалобную дробь. Ћн давно замерзал,
заблудившись в беспредельной пустыне, многих уверенно звал на помощь, но они
оглЯдывались и проходили мимо. Ђ теперь над ним остановилсЯ человек.
"Ђ ведь это, кажетсЯ, наш щенок!" - подумал человек, приглЯдываЯсь.
Ћн смутно помнил что-то крошечное, черное, вертлЯвое; оно громко
стучало лапками, путалось под ногами и тоже визжало. € люди занимались им,
делали с ним что-то смешное и ласковое, и кто-то однажды сказал ему:
- ЏоглЯди, какой ’ютька потешный.
Ћн не помнит, поглЯдел он или нет; быть может, никто и не говорил ему
этих слов; быть может, и щенка никакого у них в доме не было, а это
воспоминание пришло откуда-то издалека, из той неопределенной глубины
прошлого, где много солнца, красивых и странных звуков и где все путаетсЯ.
- ќй! ’ютька! - позвал он. - ’ы зачем попал сюда, собачий сын?
™енок не повернул головки и не завизжал: он глЯдел куда-то в сторону и
весь безнадежно и терпеливо дрожал. ‘амый обыкновенный и дрЯнной был этот
щенок, а человек так постыдно испугалсЯ его и сам чуть-чуть не задрожал. Ђ
ему еще предстоит крупнаЯ кража и, может быть, убийство.
- Џошел! - крикнул человек грозно. - Џошел домой, дрЯнь!
™енок как будто не слыхал; он глЯдел в сторону и дрожал все той же
настойчивой и мучительной дрожью, на которую холодно было смотреть. €
человек серьезно рассердилсЯ.
- Џошел! ’ебе говорЯт! - закричал он. - Џошел домой, дрЯнь, поганыш,
собачий сын, а то Я тебе голову размозжу. Џо-о-шел!
™енок глЯдел в сторону и как будто не слыхал этих страшных слов,
которых испугалсЯ бы всЯкий, или не придавал им никакого значениЯ. € то, что
он так равнодушно и невнимательно принимал сердитые и страшные слова,
наполнило человека чувством злобы и злобу его сделало бессильной.
- Ќу, и подыхай тут, собака! - сказал он и решительно пошел вперед.
€ тогда щенок завизжал - жалобно, как погибающий, и уверенно, что его
должны услышать, как ребенок.
- Ђга, завизжал! - с злобной радостью сказал человек и так же быстро
пошел назад, и когда подошел - щенок сидел молча и дрожал.
- ’ы пойдешь или нет? - спросил человек и не получил ответа.
€ вторично спросил то же и вторично не получил ответа.
€ тогда началась страннаЯ и нелепаЯ борьба большого и сильного человека
с замирающим животным. —еловек прогонЯл его домой, сердилсЯ, кричал, топал
огромными ногами, а щенок глЯдел в сторону, покорно дрожал от холода и
страха и не двигалсЯ с места. —еловек притворно пошел назад к дому и ласково
чмокал губами, чтобы щенок побежал за ним, но тот сидел и дрожал, а когда
человек отошел далеко, стал настойчиво и жалобно визжать. ‚ернувшись,
человек ударил его ногой: щенок перевернулсЯ, испуганно взвизгнул и опЯть
сел, опираЯсь на лапки, и задрожал. —то-то непонЯтное, раздражающее и
безвыходное вставало перед человеком. Ћн забыл о товарище, который ждал его,
и обо всем том далеком, что будет сегоднЯ ночью, - и всей раздраженной
мыслью отдавалсЯ глупому щенку. Ќе мог он помиритьсЯ с тем, как щенок не
понимает слов, не понимает необходимости скорей бежать к дому.
‘ Яростью человек поднЯл его за кожу на затылке и так отнес на десЯть
шагов ближе к дому. ’ам он осторожно положил его на снег и приказал:
- Џошел! Џошел домой!
€, не оглЯдываЯсь, зашагал к городу. —ерез сотню шагов он в раздумье
остановилсЯ и поглЯдел назад. Ќичего не было ни видно, ни слышно - широко и
просторно было на замерзшей речной глади. € осторожно, подкрадываЯсь,
человек вернулсЯ к тому месту, где оставил щенка, - и с отчаЯнием выругалсЯ
длинным и печальным ругательством: на том же месте, где его поставили, ни на
пЯдь ближе или дальше, сидел щенок и покорно дрожал. —еловек наклонилсЯ к
нему ближе и увидел маленькие круглые глазки, подернутые слезами, и мокрый
жалкий носик. € все это покорно и безнадежно дрожало..,
- „а пойдешь ты? “бью на месте! - закричал он и замахнулсЯ кулаком.
‘обрав в глаза всю силу своей злобы и раздражениЯ, свирепо округлив их,
он секунду пристально глЯдел на щенка и рычал, чтобы напугать. € щенок
глЯдел в сторону своими заплаканными глазками и дрожал.
- Ќу, что мне с тобой делать? —то? - с горечью спросил человек.
€, сидЯ на корточках, он бранил его и жаловалсЯ, что не знает, как
быть; говорил о товарище, о деле, которое предстоит им ночью, и грозил щенку
скорой и страшной смертью.
€ щенок глЯдел в сторону и молча дрожал.
- Ђ, дурак, пробковаЯ голова! - с отчаЯнием крикнул человек; как что-то
противное, убийственно ненавидимое, подхватил маленькое тельце, дал ему два
сильных шлепка и понес к дому.
€ диким хохотом разразились, встречаЯ его, дома, заборы и сады. ѓлухо и
темно гоготали застывшие сады, и огороды, сметливо и коварно хихикали
освещенные окна и всем холодом своих промерзших бревен, всем таинственным и
грозным нутром своим сурово смеЯлись молчаливые и темные дома:
- ‘мотрите! ‘мотрите! ‚от идет человек, которому предстоит убийство, и
несет щенка. ‘мотрите! ‘мотрите на него!
€ совестно и страшно стало человеку. „ымным облаком окутывали его злоба
и страх, и что-то новое, странное, чего никогда еще не испытывал он в своей
отверженной и мучительной жизни вора: какое-то удивительное бессилие,
какаЯ-то внутреннЯЯ слабость, когда крепки мышцы и злобой сводитсЯ сильнаЯ
рука, а сердце мЯгко и бессильно. Ћн ненавидел щенка - и осторожно нес его
злобными руками, так бережно и осторожно, как будто была это великаЯ
драгоценность, дарованнаЯ ему прихотливой судьбой. € сурово оправдывалсЯ он:
- —то же Я с ним поделаю, если он не идет. ‚едь нельзЯ же, на самом
деле!
Ђ безмолвный хохот все рос и сонмом озлобленных лиц окружал человека,
которому нынче предстоЯло убийство и который нес паршивого черненького
щенка. ’еперь не одни дома и сады смеЯлись над ним, смеЯлись и все люди,
каких он знал в жизни, смеЯлись все кражи и насилиЯ, какие он совершал, все
тюрьмы, побои и издевательства, какие претерпело его старое, жилистое тело.
- ‘мотрите! ‘мотрите! …му красть, а он несет щенка! …му нынче красть, а
он опоздает с паршивым маленьким щенком. •а-ха-ха! •а-ха-ха! ‘тарый дурак!
‘мотрите! ‘мотрите на него!
€ все быстрее он шел. Џодавшись вперед всем туловищем, наклонив голову,
как бык, готовый бодатьсЯ, он точно пробивалсЯ сквозь невидимые рЯды
невидимых врагов и, как знамЯ, нес перед собой таинственные и могущественные
слова:
- „а ведь нельзЯ же, на самом деле! ЌельзЯ!
€ все тише, все глуше становилсЯ потаенный смех невидимых врагов, и
реже стали их тесные рЯды. Ѓыть может, оттого случилось это, что пушистым
снегом рассыпались тучи и белым колеблющимсЯ мостом соединили небо с землей.
€ медленнее пошел успокоенный человек, а в злобных руках его оживал
полузамерзший черненький щенок. Људа-то далеко, в самую глубину маленького
тела загнал мороз нежную теплоту жизни - и теперь она выходила оттуда
пробуждающаЯсЯ, ЯркаЯ, странно-прекраснаЯ в своей непостижимой тайне - такаЯ
же прекраснаЯ, как зарождение света и огнЯ среди глубокой тьмы и ненастьЯ.

* ‹еонид Ђндреев. ’ьма *

Ћбычно происходило так, что во всех его делах ему сопутствовала удача;
но в эти три последние днЯ обстоЯтельства складывались крайне
неблагоприЯтно, даже враждебно. Љак человек, всЯ недолгаЯ жизнь которого
была похожа на огромную, опасную, страшно азартную игру, он знал эти
внезапные перемены счастьЯ и умел считатьсЯ с ними - ставкою в игре была
сама жизнь, своЯ и чужаЯ, и уже одно это приучило его к вниманию, быстрой
сообразительности и холодному, твердому расчету.
Џриходилось изворачиватьсЯ и теперь. ЉакаЯ-то случайность, одна из тех
маленьких случайностей, которых нельзЯ предусмотреть, навела на его следы
полицию, и вот теперь, уже двое суток, за ним, известным террористом,
бомбометателем, непрерывно охотились сыщики, настойчиво загонЯЯ его в темный
замкнутый круг. Ћдна да другою были отрезаны от него конспиративные
квартиры, где он мог бы укрытьсЯ; оставались еще свободными некоторые улицы,
бульвары и рестораны, но страшнаЯ усталость от двухсуточной бессонницы и
крайней напрЯженности вниманиЯ представлЯла новую опасность: он мог заснуть
где-нибудь на бульварной скамейке, или даже на извозчике, и самым нелепым
образом, как пьЯный, попасть в участок. ќто было во вторник. ‚ четверг же,
через один только день, предстоЯло совершение очень крупного
террористического акта. Џодготовкою к убийству в течение продолжительного
времени была нанЯта всЯ их небольшаЯ организациЯ, и "честь" бросить
последнюю решительную бомбу была предоставлена именно ему. Ќеобходимо было
продержатьсЯ во что бы то ни стало.
€ вот тогда, октЯбрьским вечером, стоЯ на перекрестке двух людных улиц,
он решил поехать в этот дом терпимости в -ном переулке. Ћн уже и раньше
прибег бы к этому не совсем, впрочем, надежному средству, если бы не
некоторое осложнЯющее обстоЯтельство: в свои двадцать шесть лет он был
девственником, совсем не знал женщин, как таковых, и никогда не бывал в
публичных домах. Љогда-то, в свое времЯ, ему пришлось выдержать тЯжелую и
трудную борьбу с бунтующей плотью, но постепенно воздержание перешло в
привычку, и выработалось спокойное, совершенно безразличное отношение к
женщине. € теперь, поставленный в необходимость так близко столкнутьсЯ с
женщиной, котораЯ занимаетсЯ любовью, как ремеслом, быть может, увидеть ее
голою он предчувствовал целый рЯд своеобразных и чрезвычайно неприЯтных
неловкостей. ‚ крайнем случае, если это окажетсЯ необходимым, он решил
сойтись с проституткой, так как теперь, когда плоть уже давно не бунтовала и
предстоЯл такой важный и огромный шаг, девственность и борьба за нее терЯли
свою цену. Ќо во всЯком случае это было неприЯтно, как бывает иногда
неприЯтна какаЯ-нибудь противнаЯ мелочь, через которую необходимо перейти.
Ћднажды, при совершении важного террористического акта, при котором он
находилсЯ в качестве запасного метальщика, он видел убитую лошадь с
изорванным задом и выпавшими внутренностЯми; и эта грЯзнаЯ, отвратительнаЯ,
ненужно-необходимаЯ мелочь дала тогда ощущение в своем роде даже более
неприЯтное, чем смерть товарища от брошенной бомбы. € настолько спокойно,
бестрепетно и даже радостно представлЯл он себе четверг, когда и ему
придетсЯ, вероЯтно, умереть, - настолько предстоЯвшаЯ ночь с проституткой, љ
женщиной, котораЯ занимаетсЯ любовью, как ремеслом, казалась ему нелепой,
полной чего-то бестолкового, воплощением маленького, сумбурного,
грЯзноватого хаоса.
Ќо другого выбора не было. € он уже шаталсЯ от усталости.

Ѓыло еще совсем рано, когда он приехал, около десЯти часов, но большаЯ
белаЯ зала с золочеными стульЯми и зеркалами была готова к принЯтию гостей,
и все огни горели. ‚озле, фортепиано с поднЯтой крышкой сидел тапер,
молодой, очень приличный человек в черном сюртуке, дом бил из дорогих, -
курил, осторожно сбрасываЯ пепел с папиросы, чтобы не запачкать платье, и
перебирал ноты; и в углу, ближнем к полутемной гостиной, на трех стульЯх
подрЯд, сидели три девушки и о чем-то тихо разговаривали.
Љогда он вошел с хозЯйкой, две девушки встали, а третьЯ осталась
сидеть; и те, которые встали, были сильно декольтированы, а на сидевшей было
глухое черное платье. € те две смотрели на него прЯмо, с равнодушным и
усталым вызовом, а эта отвернулась, и профиль у нее был простой и спокойный,
как у всЯкой порЯдочной девушки, котораЯ задумалась. ќто она, по-видимому,
что-то рассказывала подругам, а те ее слушали, и теперь она продолжала
думать о рассказанном, молча рассказывала дальше. €. потому, что она молчала
и думала, и потому, что она не смотрела на него, и потому, что у нее только
одной был вид порЯдочной женщины, - он выбрал ее. Ћн никогда раньше не бывал
в домах терпимости и не знал, что в каждом хорошо поставленном доме есть
одна, даже две такие женщины: одеты они бывают в черное, как монахини или
молодые вдовы, лица у них бледные, без румЯн и даже строгие; и задача их -
давать иллюзию порЯдочности тем, кто ее ищет. Ќо, когда они уходЯт в спальню
с мужчинами и там напиваютсЯ, они становЯтсЯ как и все, иногда даже хуже:
часто скандалЯт и колотЯт посуду, иногда плЯшут, раздевшись голыми, и так
голыми выскакивают в залу, а иногда даже бьют слишком назойливых мужчин. ќто
как раз те женщины, в которых влюблЯютсЯ пьЯные студенты и уговаривают
начать новую, честную жизнь.
Ќо он этого не знал. €, когда она поднЯлась нехотЯ и хмуро, с
неудовольствием взглЯнула на него подведенными глазами и как-то особенно
резко мелькнула бледным, матово-бледным лицом, - он еще раз подумал: "ЉакаЯ
она порЯдочнаЯ, однако!" - и почувствовал облегчение. Ќо, продолжаЯ то
вечное и необходимое притворство, которое двоило его жизнь и делало ее
похожею на сцену, он качнулсЯ как-то очень фатовски на ногах, с носков на
каблуки, щелкнул пальцами и сказал девушке развЯзным голосом опытного
развратника:
- Ќу как, моЯ цыпочка? Џойдем к тебе? а? ѓде тут твое гнездышко?
- ‘ейчас? - удивилась девушка и поднЯла брови.
Ћн засмеЯлсЯ игриво, открыв ровные, сплошные, крепкие зубы, густо
покраснел и ответил:
- Љонечно. —его же нам терЯть драгоценное времЯ?
- ’ут музыка будет. ’анцевать будем.
- Ќо что такое танцы, моЯ прелесть? Џустое верчение, ловлЯ самого себЯ
за хвост. Ђ музыку, Я думаю, и оттуда слышно?
Ћна посмотрела на него и улыбнулась:
- Ќемного слышно.
Ћн начинал ей нравитьсЯ. “ него было широкое, скуластое лицо, сплошь
выбритое; щеки и узкаЯ полоска над твердыми, четко обрисованными губами
слегка синели, как это бывает у очень черноволосых бреющихсЯ людей. Ѓыли
красивы и темные глаза, хотЯ во взглЯде их было что-то слишком неподвижное,
и ворочались они в своих орбитах медленно и тЯжело, точно каждый раз
проходили очень большое расстоЯние. Ќо, хотЯ и бритый и очень развЯзный, на
актера он не был похож, а скорее на обрусевшего иностранца, на англичанина.
- ’ы не немец? - спросила девушка.
- Ќемножко. ‘корее англичанин. ’ы любишь англичан?
- Ђ как хорошо говоришь по-русски. ‘овсем незаметно.
Ћн вспомнил свой английский паспорт, тот коверканный Язык, которым
говорил все последнее времЯ, и то, что теперь забыл притворитьсЯ как
следует, и снова покраснел. €, уже нахмурившись несколько, с сухой
деловитостью, в которой чувствовалось утомление, взЯл девушку под локоть и
быстро повел.
- џ русский, русский. Ќу, куда идти? Џоказывай. ‘юда?
‚ большом, до полу, зеркале резко и четко отразилась их пара: она, в
черном, бледнаЯ и на расстоЯнии очень красиваЯ, и он, высокий, широкоплечий,
также в черном и также бледный. Ћсобенно бледен казалсЯ под верхним светом
электрической люстры его упрЯмый лоб и твердые выпуклости щек; а вместо глаз
и у него и у девушки были черные, несколько таинственные, но красивые
провалы. € так необычна была их чернаЯ, строгаЯ пара среди белых стен, в
широкой, золоченой раме зеркала, что он в изумлении остановилсЯ и подумал:
как жених и невеста. ‚прочем, от бессонницы, вероЯтно, и от усталости
соображал он плохо, и мысли были неожиданные, нелепые; потому что в
следующую минуту, взглЯнув на черную, строгую, траурную пару,. подумал: как
на похоронах. Ќо и то и другое было одинаково неприЯтно.
Џо-видимому, и девушке передалось его чувство: так молча, с удивлением
она разглЯдывала его и себЯ, себЯ, его; попробовала прищурить глаза, но
зеркало не ответило на это легкое движение и все так же тЯжело и упорно
продолжало вычерчивать черную застывшую пару. € показалось ли это девушке
красивым, или напомнило что-нибудь свое, немного грустное, - она улыбнулась
тихо и слегка пожала его твердо согнутую руку.
- ЉакаЯ парочка! - сказала она задумчиво, и почему-то сразу стали
заметнее ее большие черно-лучистые ресницы с тонко изогнутыми концами.
Ќо он не ответил и решительно потел дальше, увлекаЯ девушку, четко
постукивавшую по паркету высокими французскими каблуками. Ѓыл коридор, как
всегда, темные неглубокие комнатки с открытыми дверЯми, и "в одну комнатку,
на двери которой было написано неровным почерком: "‹юба", - они вошли.
- Ќу, вот что, ‹юба, - сказал он, оглЯдываЯсь и привычным жестом
потираЯ руки одна о другую, как будто старательно мыл их в холодной воде: -
Ќадобно вина и еще чего там? ”руктов, что ли.
- ”рукты у нас дороги.
- ќто ничего. Ђ вино вы пьете?
Ћн забылсЯ и сказал ей "вы", и хотЯ заметил это, но поправлЯтьсЯ не
стал: было что-то в недавнем ее пожатии, после чего не хотелось говорить
"ты", любезничать и притворЯтьсЯ. € это чувство также как будто передалось
ей: она пристально взглЯнула на него и, помедлив, ответила с
нерешительностью в голосе, но не в смысле произносимых слов:
- „а, пью. Џогодите, Я сейчас. ”руктов Я велю принести только две груши
и два Яблока. ‚ам хватит?
€ она говорила теперь "вы", и в тоне, каким произносила это слово,
звучала все та же нерешительность, легкое колебание, вопрос. Ќо он не
обратил на это вниманиЯ и, оставшись один, принЯлсЯ за быстрый и
всесторонний осмотр комнаты. Џопробовал, как запираетсЯ дверь, она
запиралась хорошо, крючком и на ключ; подошел к окну, раскрыл обе рамы -
высоко, на третьем этаже, и выходит во двор. ‘морщил нос и покачал головою.
Џотом сделал опыт над светом: две лампочки, и когда гаснет вверху одна,
зажигаетсЯ другаЯ у кровати с красным Љолпачком - как в приличных отелЯх.
Ќо кровать!..
ЏоднЯл высоко плечи - и оскалилсЯ, делаЯ вид, что смеетсЯ, но не
смеЯсь, с той потребностью двигать и играть лицом, какаЯ бывает у людей
скрытных и почему-либо таЯщихсЯ, когда они остаютсЯ наконец одни.
Ќо кровать!
Ћбошел ее, потрогал ватное стеганое, откинутое одеЯло и с внезапным
желанием созорничать, радуЯсь предстоЯщему сну, по-мальчишески скривил
голову, выпЯтил вперед губы и вытаращил глаза, выражаЯ этим высшую степень
изумлениЯ. Ќо тотчас же сделалсЯ серьезен, сел и утомленно стал поджидать
‹юбу. •отел думать о четверге, о том, что он сейчас в доме терпимости, уже в
доме терпимости, но мысли не слушались, щетинились, кололи друг друга. ќто
начинал раздражатьсЯ обиженный сон: такой мЯгкий там, на улице, теперь он не
гладил ласково по лицу волосатой шерстистой ладонью, а крутил ноги, руки,
растЯгивал тело, точно хотел разорвать его. ‚друг начал зевать, истово, до
слез. ‚ынул браунинг, три запасные обоймы с патронами и со злостью подул в
ствол, как в ключ, - все было в порЯдке и нестерпимо хотелось спать.
Љогда принесли вино и фрукты и пришла запоздавшаЯ почему-то ‹юба, он
запер дверь - сперва только на один крючок, и сказал:
- Ќу вот что... вы пейте, ‹юба. Џожалуйста.
- Ђ вы? - удивилась девушка и искоса, быстро взглЯнула на него.
- џ потом. џ, видите ли, Я две ночи кутил и не спал совсем, и теперь...
- Ћн страшно зевнул, выворачиваЯ челюсти.
- Ќу?
- џ скоро. џ один только часок... џ скоро. ‚ы пейте, пожалуйста, не
стеснЯйтесь. € фрукты кушайте. Ћтчего вы так мало взЯли?
- Ђ в залу мне можно пойти? ’ам скоро музыка будет.
ќто было неудобно. Ћ нем, о странном посетителе, который улегсЯ спать,
начнут говорить, догадыватьсЯ, это было неудобно. €, легко сдержав зевоту,
котораЯ уже сводила челюсти, попросил сдержанно и серьезно:
- Ќет, ‹юба, Я попрошу вас остатьсЯ здесь. џ, видите ли, очень не люблю
спать в комнате один. Љонечно, это прихоть, но вы извините менЯ...
- Ќет, отчего же. ђаз вы деньги заплатили...
- „а, да, - покраснел он в третий раз. - Љонечно. Ќо не в этом дело.
€... …сли вы хотите... ‚ы тоже можете лечь. џ оставлю вам место. ’олько,
пожалуйста, вы уж лЯгте к стене. ‚ам это ничего?
- Ќет, Я спать не хочу... џ так посижу.
- Џочитайте что-нибудь.
- ‡десь книг нету.
- •отите сегоднЯшнюю газету? “ менЯ есть, вот. ’ут есть кое-что
интересное.
- Ќет, не хочу.
- Ќу, как хотите, вам виднее. Ђ Я, если позволите...
€ он запер дверь двойным поворотом ключа и ключ положил в карман. € не
заметил странного взглЯда, каким девушка провожала его. € вообще весь этот
вежливый, пристойный разговор, такой дикий в несчастном месте, где самый
воздух мутно густел от винных испарений и ругательств, - казалсЯ ему
совершенно естественным, и простым, и вполне убедительным. ‚се с тою же
вежливостью, точно где-нибудь на лодке, при катанье с барышнЯми, он слегка
раздвинул борты сюртука, и спросил:
- ‚ы мне позволите снЯть сюртук?
„евушка слегка нахмурилась.
- Џожалуйста. ‚едь вы... - Ќо не договорила - что.
- € жилетку? Ћчень узкаЯ.
„евушка не ответила и незаметно пожала плечами.
- ‚от здесь бумажник, деньги. Ѓудьте добры, спрЯчьте их у себЯ.
- ‚ы лучше бы отдали в контору. “ нас все отдают в контору.
- ‡ачем это? - Ќо взглЯнул на девушку и смущенно отвел глаза. - Ђх, да,
да. Ќу, пустЯки какие.
- Ђ вы знаете, сколько здесь у вас денег? Ђ то некоторые не знают, а
потом...
- ‡наю, знаю. € охота вам...
Ќ лег, вежливо оставив одно место у стены. € восхищенный сон, широко
улыбнувшись, приложилсЯ шерстистой щекою своею к его щеке - одной, другою -
обнЯл мЯгко, пощекотал колени и блаженно затих, положив мЯгкую, пушистую
голову на его грудь. Ћн засмеЯлсЯ.
- —его вы смеетесь? - неохотно улыбнулась девушка.
- ’ак. •орошо очень. Љакие у вас мЯгкие подушки! ’еперь можно и
поговорить немного. Ћтчего вы не пьете?
- Ђ мне можно снЯть кофточку? ‚ы позволите? Ђ то сидеть-то долго
придетсЯ. - ‚ ее голосе звучала легкаЯ усмешка. Ќо, встретив его доверчивые
глаза и предупредительное: "Љонечно, пожалуйста!" - серьезно и просто
поЯснила:
- “ менЯ корсет очень тугой. Ќа теле рубцы потом остаютсЯ.
- Љонечно, конечно, пожалуйста.
Ћн слегка отвернулсЯ и опЯть покраснел. € оттого ли, что бессонница так
путала мысли его, оттого ли, что в свои 26 лет он был действительно наивен -
и это "можно" показалось ему естественным в доме, где было все позволено и
никто ни у кого не просил разрешениЯ.
‘лышно было, как хрустел шелк и потрескивали расстегиваемые кнопки.
Џотом вопрос:
- ‚ы не писатель?
- —то? Џисатель? Ќет, Я не писатель. Ђ что? ‚ы любите писателей?
- Ќет. Ќе люблю.
- Ћтчего же? Ћни люди... - он сладко и продолжительно зевнул: - ничего
себе.
- Ђ как вас зовут?
Њолчание и сонный ответ:
- ‡овите менЯ €... нет, Џетром. Џетр.
€ еще вопрос:
- Ђ кто же вы? Љто вы такой?
‘прашивала девушка, тихо, но осторожно и твердо, и было такое
впечатление от ее голоса, будто она сразу, всЯ, придвинулась к лежащему. Ќо
он уже не слышал ее, он засыпал. ‚спыхнула на мгновение угасающаЯ мысль и в
одной картине, где времЯ и пространство слились в одну пеструю груду теней,
мрака и света, движениЯ и покоЯ, людей и бесконечных и бесконечно вертЯщихсЯ
колес, вычертила все эти два днЯ и две ночи бешеной погони. € вдруг все это
затихло, потускнело, провалилось - и в мЯгком полусвете, в глубочайшей
тишине представилась одна из зал картинной галереи, где вчера он на целых
два часа нашел покой от сыщиков. Ѓудто сидит он на красном бархатном,
необыкновенно мЯгком диване и смотрит неподвижно на какую-то большую черную
картину; и такой покой идет от этой старой, потрескавшейсЯ картины, и так
отдыхают глаза, и так мЯгко становитсЯ мыслЯм, что на несколько минут, уже
засыпающий, он начал противитьсЯ сну, смутно испугалсЯ его, как неизвестного
беспокойства.
Ќо заиграла музыка в зале, запрыгали толкачиками коротенькие, частые
звуки с голыми безволосыми головками, ион подумал: "теперь можно спать" -
сразу крепко уснул. ’оржествующе взвизгнул милый, мохнатый сон, обнЯл горЯчо
- и в глубоком молчании, затаив дыхание, они понеслись в прозрачную, тающую
глубину.
’ак спал он и час и два, навзничь, в той вежливой позе, какую принЯл
перед сном; и праваЯ рука его была в кармане, где ключи и револьвер. Ђ она,
девушка с обнаженными руками и шеей, сидела напротив, курила, пила
неторопливо коньЯк и глЯдела на него неподвижно; иногда, чтобы лучше
разглЯдеть, она вытЯгивала тонкую, гибкую шею, и вместе с этим движением у
концов губ ее вырастали две глубокие, напрЯженные складки. ‚ерхнюю лампочку
он забыл погасить, и при сильном свете ее был ни молодой ни старый, ни чужой
ни близкий, а весь какой-то неизвестный: неизвестные щеки, неизвестный нос,
загнутый клювом, как у птицы, неизвестное ровное, крепкое, сильное дыхание.
ѓустые черные волосы на голове были острижены коротко, по-солдатски; и на
левом виске, ближе к глазу, был небольшой побелевший шрам от какого-то
старого ушиба. Љреста на шее у него не было.
Њузыка в зале то замирала, то вновь разражалась звуками клавиш и
скрипки, пением и топотом танцующих ног, а она все сидела, курила папиросы и
разглЯдывала спЯщего. ‚нимательно, вытЯнув шею, рассмотрела его левую руку,
лежавшую на груди: очень широкаЯ в ладони, с крупными пальцами - на груди
она производила впечатление тЯжести, чего-то давЯщего больно; и осторожным
движением девушка снЯла ее и положила вдоль туловища на кровати. Џотом
встала быстро и шумно, и с силою, точно желаЯ сломать рожок, погасила
верхний свет и зажгла нижний, под красным колпачком.
Ќо он и в этот раз не пошевелилсЯ, и все тем же неизвестным, пугающим
своей неподвижностью и покоем осталось его порозовевшее лицо. €,
отвернувшись, охватив колени голыми, нежно розовеющими руками, девушка
закинула голову и неподвижно уставилась в потолок черными провалами
немигающих глаз. € в зубах ее, стиснутаЯ крепко, застыла недокуреннаЯ
потухшаЯ папироса.

III

—то-то произошло неожиданное и грозное. —то-то большое и важное
случилось, пока он спал, - он понЯл это сразу, еще не проснувшись как
следует, при первых же звуках незнакомого, хриплого голоса, понЯл тем
изощренным чутьем опасности, которое у него и его товарищей составлЯло как
бы особое, новое чувство. Ѓыстро опустил ноги и сел, и уже крепко сжал рукою
револьвер, пока глаза остро и зорко обыскивали розовый туман. € когда увидел
ее, все в той же позе, с прозрачно-розовыми плечами и грудью и загадочно
почерневшими, неподвижными глазами, подумал: выдала! Џосмотрел пристальнее,
передохнул глубоко и поправилсЯ: еще не выдала, но выдаст.
Џлохо!
‚здохнул еще и коротко спросил:
- Ќу? —то?
Ќо она молчала. “лыбалась торжествующе и зло, смотрела на него и
молчала - будто уже считала его своим и, не торопЯсь, никуда не спеша,
хотела насладитьсЯ своею властью.
- ’ы что сказала сейчас? - повторил он, нахмурившись.
- —то Я сказала? ‚ставай, Я сказала, вот что. Ѓудет. Џоспал. Ѓудет.
Џора и честь знать. ’ут не ночлежка, миленький!
- ‡ажги лампочку! - приказал он.
- Ќе зажгу.
‡ажег сам. € увидел под белым светом бесконечно злые, черные,
подведенные глаза и рот, сжатый ненавистью и презрением. € голые руки
увидел. € всю ее, чуждую, решительную, на что-то бесповоротно готовую.
Ћтвратительной показалась ему эта проститутка.
- —то с тобою - ты пьЯна? - спросил он серьезно и беспокойно и протЯнул
руку к своему высокому крахмальному воротничку. Ќо она предупредила его
движение, схватила воротничок и, не глЯдЯ, бросила куда-то в угол, за комод.
- Ќе дам!
- ќто еще что? - сдержанно крикнул он и стиснул руку твердым, крепким,
круглым, как железное кольцо, пожатием, и тонкаЯ рука бессильно распростерла
пальцы.
- Џусти, больно! - сказала девушка, и он сжал слабо, но руки не
выпустил.
- ’ы смотри!
- Ђ что, миленький! ‡астрелить менЯ хочешь, да? ќто что у тебЯ в
кармане, - револьвер? —то же, застрели, застрели, пожалуйста, пришел к
женщине, а сам спать лег. Џей, говорит, а Я спать буду. ‘триженый, бритый,
так никто, думает, не узнает. Ђ в полицию хочешь? ‚ полицию, миленький,
хочешь?
Ћна засмеЯлась громко и весело - и действительно он с ужасом увидел
это: на ее лице была дикаЯ, отчаЯннаЯ радость. ’очно она сходила с ума. € от
мысли, что все погибло так нелепо, что придетсЯ совершить это глупое,
жестокое и ненужное убийство и все-таки, вероЯтно, погибнуть - стало еще
ужаснее. ‘овсем белый, но все еще с виду спокойный, все еще решительный, он
смотрел на нее, следил за каждым движением и словом и соображал.
- Ќу? —то же молчишь? џзык от страху отнЯлсЯ?
‚зЯть эту гибкую змеиную шею и сдавить; крикнуть она, конечно, не
успеет. € не жалко: правда, теперь, когда рукою он удерживает ее на месте,
она ворочает головой совершенно по-змеиному. Ќе жалко, но там, внизу?
- Ђ ты знаешь, ‹юба, кто Я?
- ‡наю. ’ы, - она твердо и несколько торжественно, по слогам,
произнесла: - ты революционер. ‚от кто.
- Ђ откуда это известно?
Ћна улыбнулась насмешливо.
- Ќе в лесу живем.
- Ќу, допустим...
- ’о-то допустим. „а руку-то не держи. Ќад женщиной все вы умеете силу
показывать. Џусти!
Ћн отпустил руку и сел, глЯдЯ на девушку с тЯжелой и упорной
задумчивостью. ‚ скулах у него что-то двигалось, бегал беспокойно какой-то
шарик, но все лицо было спокойно, серьезно и немного печально. € опЯть он, с
этой задумчивостью своей и печалью, стал неизвестный и, должно быть, очень
хороший.
- Ќу, что уставилсЯ! - грубо крикнула девушка и неожиданно длЯ себЯ
самой прибавила циничное ругательство.
Ћн поднЯл удивленно брови, но глаз не отвел, и заговорил спокойно и
несколько глухо и чуждо, будто с очень большого расстоЯниЯ.
- ‚от что, ‹юба. Љонечно, ты можешь предать менЯ, и не одна ты можешь
это сделать, а всЯкий в этом доме, почти каждый человек с улицы. Љрикнет:
держи, хватай! - и сейчас же соберутсЯ десЯтки, сотни и постараютсЯ
схватить, даже убить. Ђ за что? ’олько за то, что никому Я не сделал
плохого, только за то, что всю мою жизнь Я отдал этим же людЯм. ’ы
понимаешь, что это значит: отдал всю жизнь?
- Ќет, не понимаю, - резко ответила девушка. Ќо слушала внимательно.
- € одни сделают это по глупости, другие по злобе. Џотому что, ‹юба, не
выносит плохой хорошего, не любЯт добрых...
- Ђ за что их любить?
- Ќе подумай. ‹юба, что Я так, нарочно, хвалю себЯ. Ќо посмотри: что
такое моЯ жизнь, всЯ моЯ жизнь? ‘ четырнадцати лет Я треплюсь по тюрьмам. €з
гимназии выгнали, из дому выгнали - родители выгнали. ђаз чуть не застрелили
менЯ, чудом спассЯ. € вот, как подумаешь, что всю жизнь так, всю жизнь
только длЯ других и ничего длЯ себЯ. Ќичего.
- Ђ отчего же это ты такой хороший? - спросила девушка насмешливо; но
он серьезно ответил:
- Ќе знаю. ђодилсЯ, должно быть, такой.
- Ђ Я вот плохаЯ родилась. Ђ ведь тем же местом на свет шла, как и ты,
- головою! Џоди ж ты!
Ќо он как будто не слыхал. ‘ тем же взглЯдом внутрь себЯ, в свое
прошлое, которое теперь в словах его вставало перед ним самим так неожиданно
и просто героичным, он продолжал:
- ’ы подумай: мне двадцать шесть лет, на висках у менЯ уже седина, а Я
до сих пор... - он запнулсЯ немного, но окончил твердо и даже с
надменностью: - Я до сих пор не знаю женщин. Џонимаешь, совсем. € тебЯ Я
первую вижу вот так. € скажу правду, мне немного стыдно смотреть на твои
голые руки.
‘нова отчаЯнно заиграла музыка, и от топота ног в зале задрожал слегка
пол. € кто-то, пьЯный, отчаЯнно гикал, как будто гнал табун разъЯрившихсЯ
коней. Ђ в их комнате было тихо, и слабо колыхалсЯ в розовом тумане табачный
дым и таЯл.
- ’ак вот, ‹юба, какаЯ моЯ жизнь! - € он задумчиво и строго опустил
глаза, покоренный воспоминаниЯми о жизни, такой чистой и
мучительно-прекрасной.
Ђ она молчала. Џотом встала и накинула на голые плечи платок. Ќо
встретив его удивленный и словно благодарный взглЯд, усмехнулась и резко
сдернула платок, и так сделала рубашку, что одна, прозрачно-розоваЯ и нежнаЯ
грудь обнажилась совсем. Ћн отвернулсЯ и слегка пожал плечами.
- Џей! - сказала девушка. - Ѓудет ломатьсЯ.
- џ не пью совсем.
- Ќе пьешь? Ђ Я вот пью! - € она опЯть нехорошо засмеЯлась.
- ‚от, если папиросочки у тебЯ есть, Я возьму.
- “ менЯ плохие.
- Ђ мне все равно.
€ когда брал папиросу, заметил с радостью, что рубашку ‹юба поправила,
- Явилась надежда, что все еще уладитсЯ. Љурил он плохо, не затЯгиваЯсь, и
папиросу держал, как женщина, между двумЯ напрЯженно выпрЯмленными пальцами.
- ’ы и курить-то не умеешь! - сказала девушка гневно и грубо вырвала
папироску из его рук. - Ѓрось.
- ‚от ты опЯть сердишьсЯ...
- „а, сержусь.
- Ђ за что. ‹юба? ’ы подумав: ведь Я, правда, две ночи не спал, как
волк бегал по городу. Ќу и выдашь ты менЯ, ну и заберут менЯ - тебе какаЯ от
этого радость? ’ак ведь Я, ‹юба, живой-то еще и не сдамсЯ...
Ћн замолчал.
- ‘трелЯть будешь?
- „а. ‘трелЯть буду.
Њузыка. оборвалась, но тот дикий, обезумевший от вина, продолжал еще
гикать; видимо, кто-то, шутЯ или серьезно, зажимал ему рот рукою, и сквозь
пальцы звук прорывалсЯ еще более отчаЯнным и страшным. ‚ комнатке пахло
духами, не то душистым, дешевым мылом, и запах был густой, влажный,
развратный; и на одной стене, неприкрытые, висели смЯто и плоско какие-то
юбки и кофточки. € так все это было противно, и так странно было подумать,
что это - тоже жизнь и такой жизнью люди могут жить всегда, что он с
недоумением пожал плечами и еще раз медленно оглЯнулсЯ.
- Љак тут у вас... - сказал он раздумчиво и остановилсЯ глазами на
‹юбе.
- Ќу? - спросила она коротко.
€, взглЯнув на нее, как она стоЯла, он понЯл, что ее надо пожалеть; и
как только понЯл, тотчас же искренне пожалел.
- ЃеднаЯ ты, ‹юба.
- Ќу?
- „ай руку.
€, несколько подчеркиваЯ свое отношение к девушке, как к человеку, взЯл
ее руку и почтительно приложил к губам.
- ќто ты мне?
- „а, ‹юба, тебе.
€ совсем тихо, точно благодарЯ его, девушка произнесла:
- ‚он! ‚он отсюда, болван!
Ћн понЯл не сразу:
- —то?
- “ходи! ‚он отсюда. ‚он.
Њолча, крупными шагами, она прошла комнату, достала из угла белый
воротничок и бросила его с таким выражением гадливости, точно была это самаЯ
грЯзнаЯ, загаженнаЯ трЯпка. € так же молча, с видом высокомериЯ, не
удостаиваЯ девушки даже взглЯдом, он начал спокойно и медленно пристегивать
воротничок; но уже в следующую секунду, взвизгнув дико, ‹юба с силою ударила
его по бритой щеке. ‚оротничок покатилсЯ по полу, и сам он пошатнулсЯ, но
устоЯл на ногах. €, страшно бледный, почти синий, но все так же молча, с тем
же видом высокомериЯ и горделивого недоумениЯ, остановилсЯ на ‹юбе своими
тЯжелыми, неподвижными глазами. Ћна дышала часто и смотрела на него с
ужасом.
- Ќу?! - выдохнула она.
Ћн смотрел на нее и молчал. €, совершенно безумнаЯ от этой надменной
безответности, ужасаЯсь, терЯЯ соображение, как перед каменной глухой
стеною, девушка схватила его за плечи и с силою посадила на кровать.
Ќаклонилась близко, к самому лицу, к самым глазам.
- Ќу что же ты молчишь! —то же ты со мной делаешь, подлец, подлец же
ты. ђуку поцеловал! •вастатьсЯ сюда пришел! Љрасоту свою показывать! „а что
же ты со мною делаешь, да несчастнаЯ же Я!
Ћна трЯсла его за плечи, и ее тонкие пальцы, сжимаЯсь и разжимаЯсь
бессознательно, как у кошки, царапали его тело сквозь рубашку.
- †енщин не знал, подлец, да? € это мне смеешь говорить, мне, которую
все мужчины... все... ѓде же у тебЯ совесть, что же ты со мной делаешь!
†ивой не дамсЯ, да! Ђ Я вот мертваЯ - понимаешь, подлец, мертваЯ Я. Ђ Я вот
наплюю в твое лицо... Ќа... живой! Ќа, подлец, на! €ди теперь, иди!
‘ гневом, которого больше не мог сдерживать, он отшвырнул ее от себЯ, и
затылком она ударилась о стену. Џо-видимому, он уже плохо соображал, потому
что следующим таким же быстрым и решительным движением он выхватил револьвер
- точно улыбнулсЯ чей-то черный, беззубый, провалившийсЯ рот. Ќо девушка не
видела ни его оплеванного, мокрого, искаженного бешеным гневом лица, ни
черного револьвера. ‡акрыла ладонЯми глаза, точно вдавливаЯ их в самую
глубину черепа, она прошла быстрыми крупными шагами и бросилась в постель,
лицом вниз. € тотчас же беззвучно зарыдала.
‚ыходило все не то, чего он ждал; получалась бессмыслица, нелепость,
вылезал своей мЯтой рожей дикий, пьЯный, истерический хаос. Џередернув
плечами, он спрЯтал ненужный револьвер и принЯлсЯ ходить по комнате. „евушка
плакала. ЏрошелсЯ еще и еще - девушка плакала. ЋстановилсЯ над нею, руки в
карманы, и стал глЯдеть. ‹ежала ничком женщина и рыдала безумно, в
отчаЯнной, нестерпимой муке, как могут только рыдать люди над потерЯнной
жизнью, над чем-то большим жизни, потерЯнным навсегда. ‡аострившиесЯ голые
лопатки то сходились почти вместе, точно снизу под грудь ей подкладывали
огонь, горЯчие угольЯ; то раздвигались медленно, словно она уходила куда-то,
к груди прижимала свою тоску и горе свое. Ђ музыка опЯть играла, и теперь
играла она мазурку, и слышно было, как щелкают чьи-то шпоры. „олжно быть,
приехали офицеры.
’аких слез он еще не видал л смутилсЯ. ‚ынул зачем-то руки из кармана и
тихо сказал:
- ‹юба!
Џлакала ‹юба.
- ‹юба, о чем ты, ‹юба!
„евушка ответила что-то, но так тихо, что он не расслыхал. ‘ел возле на
кровать, наклонил стриженую крупную голову и положил руку на плечи - и
безумным трепетом ответила рука на дрожь этих жалких, голых женских плеч.
- џ не слышу, что ты говоришь... ‹юба!
€ далекое, глухое, налитое слезами:
- Џодожди уходить... ’ам... приехали офицеры. Ћни тебЯ... могут... Ћ,
ѓосподи, что же это такое!
Ћна быстро села на кровать и замерла, всплеснув руками, неподвижно с
ужасом глЯдЯ в пространство расширенными глазами. ќто был страшный взглЯд, и
продолжалсЯ он одно мгновение. € опЯть девушка лежала ничком и плакала. Ђ
там ритмично щелкали шпоры, и видимо чем-то возбужденный или напуганный
тапер старательно отбивал такты стремительной мазурки.
- ‚ыпей воды, ‹юбочка!.. Ќу выпей, выпей. Џожалуйста... - шептал он,
наклонившись.
Ќо ухо было закрыто волосами, и, боЯсь, что она не слышит, он осторожно
отвел эти черные, слегка вьющиесЯ прЯди, сожженные завивкой, и открыл
маленькую, красную, пылавшую раковинку.
- ‚ыпей, пожалуйста, Я прошу тебЯ.
- Ќет, не хочу. Ќе надо. Џройдет и так.
Ћна действительно успокаивалась. Џрекратились рыданиЯ - одно, другое
глухое, длительное всхлипывание, и плечи перестали дрожать и стали
неподвижны и задумчивы глубоко. € он тихонько гладил ее, от шеи к кружеву
рубашки, и опЯть.
- ’ебе лучше, ‹юба?.. ‹юбочка?
Ћна не ответила, вздохнула протЯжно и, повернувшись, быстро и коротко
взглЯнула на него. Џотом спустила ноги и села рЯдом, еще раз взглЯнула и
прЯдЯми волос своих вытерла ему лицо, глаза. …ще раз вздохнула и мЯгким
простым движением положила голову на плечо, а он так же просто обнЯл ее и
тихонько прижал к себе. € то, что пальцы его прикасались к ее голому плечу,
теперь не смущало его; и так долго сидели они и молчали, и неподвижно
смотрели перед собою их потемневшие, сразу окружившиесЯ глаза. ‚здыхали.
‚друг в коридоре зазвучали голоса, шаги; зазвенели шпоры, мЯгко и
деликатно, как это бывает только у молоденьких офицеров, и все это
приближалось - и остановилось у их двери. Ћн быстро встал, - а в дверь уже
стучал кто-то, сперва пальцами, потом кулаком, и чей-то женский голос глухо
кричал:
- ‹юбка, отвори!

Ћн смотрел на нее и ждал.
- „ай платок! - сказала она не глЯдЯ и протЯнула руку. ‚ытерла крепко
лицо, громко высморкалась, бросила ему на колени платок и пошла к двери. Ћн
смотрел и ждал. Ќа ходу ‹юба закрыла электричество, и сразу стало так темно,
что он услыхал свое дыхание, несколько затрудненное. € почему-то снова сел
на слабо скрипнувшую кровать,
- Ќу, что там? —его надо? - спросила ‹юба сквозь дверь, не отпираЯ, и
голос у нее был немного недовольный, но спокойный.
‘разу, перебиваЯ друг друга, зазвенело несколько женских голосов. € так
же сразу они оборвались, и мужской голос, как-то странно почтительный,
настойчиво стал просить.
- Ќет, не пойду.
ЋпЯть зазвенели голоса, и опЯть обрезаЯ их, как ножницы обрезают
развившуюсЯ елковую нить, заговорил мужской голос, убедительный, молодой,
за которым чувствовались белые, крепкие зубы и усы, и шпоры звЯкнули
отчетливо, точно говоривший кланЯлсЯ. € странно: ‹юба засмеЯлась.
- Ќет, нет, не пойду... „а, хорошо, очень хорошо... Ќу и пусть зовут
‹юбовь, а Я все-таки не пойду.
…ще раз стук в дверь, смех, ругательство, щелканье шпор, и все
отодвинулось от двери и погасло где-то в конце коридора. ‚ темноте, нащупав
рукою его колено, ‹юба села возле, но головы на плечо класть не стала. €
коротко поЯснила:
- Ћфицеры бал устраивают. ‚сех сзывают. Ѓудут котильон танцевать.
- ‹юба, - попросил он ласково: - зажги, пожалуйста, огонь. Ќе сердись.
Њолча она встала и повернула рожок. € уже не рЯдом с ним села, а
по-прежнему на стул против кровати. € лицо у нее было хмурое, неприветливое,
но вежливое как у хозЯйки, котораЯ должна выждать неприЯтный, затЯнувшийсЯ
визит.
- ‚ы не сердитесь на менЯ, ‹юба?
- Ќет. ‡а что же?
- џ удивилсЯ сейчас, как вы весело смеЯлись. Љак это вы можете?
Ћна усмехнулась, не глЯдЯ.
- ‚есело, вот и смеюсь. Ђ вам нельзЯ сейчас уходить. Ќужно подождать,
пока разойдутсЯ офицеры. Ћни скоро.
- •орошо, подожду. ‘пасибо вам, ‹юба.
Ћна опЯть усмехнулась.
- ќто за что же? Љакой вы вежливый.
- ‚ам это нравитсЯ?
- Ќе особенно. ‚ы кто по рождению?
- Ћтец - доктор, военный врач. „ед был мужик. Њы из старообрЯдцев.
‹юба с некоторым интересом взглЯнула на него.
- ‚от как! Ђ креста на шее нет.
- Љреста? - усмехнулсЯ он. - Њы крест на спине несем.
„евушка нахмурилась слегка.
- ‚ы спать хотели. ‚ы бы лучше легли, чем так времЯ проводить.
- Ќет, Я не лЯгу. џ не хочу теперь спать.
- Љак хотите.
Ѓыло долгое и неловкое молчание. ‹юба смотрела вниз и сосредоточенно
вертела на пальце колечко; он обводил глазами комнату, каждый раз
старательно минуЯ взглЯдом девушку, и остановилсЯ на недопитой маленькой
рюмке с коньЯком. € вдруг с необыкновенной Ясностью, почти осЯзательностью,
ему представилось, что все это уже было: и эта желтенькаЯ рюмка, и именно с
коньЯком, и девушка, внимательно оборачивающаЯ кольцо, и он сам - не этот, а
какой-то другой, несколько иной, несколько особенный. € как раз только что
кончилась музыка, как и теперь, и было тихое позвЯкивание шпор. Ѓудто он жил
уже когда-то, как-то действовал, и даже был очень важным в этом смысле
лицом, вокруг которого что-то происходило. ‘транное чувство было так сильно,
что он испуганно трЯхнул головою; и быстро оно исчезло, но не совсем:
осталсЯ легкий, несглаживающийсЯ след потревоженных воспоминаний о том, чего
не было. € затем не раз в течение этой необыкновенной ночи он ловил себЯ на
том, что, глЯдЯ на какую-нибудь вещь или лицо, старательно припоминал их,
вызывал их из глубокой тьмы прошедшего или даже совсем небывшего.
…сли бы не знать наверное, он сказал бы, что уже был здесь однажды, -
так минутами начинало все это казатьсЯ знакомым и привычным. € это было
неприЯтно, так как слегка отчуждало его от себЯ и от своих и странно
приближало к публичному дому с его дикой, отвратительной жизнью.
Њолчать становилось тЯжело. ‘просил:
- Ћтчего вы не пьете?
Ћна вздрогнула:
- —то?
- ‚ы бы выпили, ‹юба. Ћтчего вы не пьете?
- Ћдна Я не хочу.
- Љ сожалению, Я не пью.
- Ђ Я одна не хочу.
- џ лучше грушу съем.
- …шьте. „лЯ того и брали.
- Ђ вы грушу не хотите?
„евушка не ответила и отвернулась. Ќо поймала на своих голых и
прозрачно-розовых плечах его взглЯд н накинула на них серый вЯзаный платок.
- •олодно что-то, - сказала она отрывисто.
- „а, холодновато, - согласилсЯ он, хотЯ в маленькой комнатке было
жарко. € опЯть стоЯло долгое и напрЯженное молчание. €з залы донеслись
громкие, призывные звуки ритурнелЯ.
- ’анцуют, - сказал он.
- ’анцуют, - ответила она.
- ‡а что вы. ‹юба, так рассердились на менЯ... и ударили менЯ?
- ’ак нужно было, вот и ударила. Ќе убила ведь, чего же спрашивать? -
Ћна нехорошо засмеЯлась.
„евушка сказала: "так нужно". ‘мотрела на него прЯмо своими черными,
окружившимисЯ глазами, улыбалась бледно и решительно и говорила: "так
нужно". € на подбородке у нее была Ямочка. ’рудно было поверить, что эта ее
голова - вот эта злаЯ, бледнаЯ голова - минуту назад лежала на его плече. €
ее он ласкал.
- ’ак вот как! - сказал он мрачно. ЏрошелсЯ несколько раз по комнате,
на шаг не доходЯ до девушки, и, когда сел на прежнее место - лицо у него
было чужое, суровое и несколько надменное. Њолчал, смотрел, поднЯв брови на
потолок, на котором играло светлое с розовыми краЯми пЯтно. —то-то ползало,
маленькое и черное, должно быть, ожившаЯ от тепла, запоздалаЯ, осеннЯЯ муха.
Џроснулась она среди ночи и ничего, наверно, не понимает и умрет скоро.
‚здохнул.
„евушка громко рассмеЯлась.
- —то вас радует? - холодно взглЯнул он и отвернулсЯ.
- „а так. Ђ ведь вы действительно похожи на писателЯ. ‚ы не обижаетесь?
Ћн тоже сперва пожалеет, а потом начинает сердитьсЯ, отчего Я не молюсь на
него, как на икону. ’акой обидчивый. Ѓудь бы он Ѓогом, ни одной лампадки бы
не простил... - Ћна засмеЯлась.
- Ђ откуда вы знаете писателей? ‚едь вы ничего не читаете.
- Ѓывает один, - коротко ответила ‹юба.
Ћн задумалсЯ, устремив на девушку неподвижный, тЯжелый, как-то слишком
спокойно разглЯдывающий взор. Љак человек, проведший жизнь в мЯтеже, он и в
девушке смутно почувствовал бунтарскую душу, и это волновало его и
заставлЯло искать и догадыватьсЯ: почему именно на него обрушилсЯ ее гнев? €
то, что она имела дело с писателЯми и, вероЯтно, разговаривала с ними, и то,
что она могла держать себЯ иногда так спокойно и с достоинством, и говорить
так зло, - невольно поднимало ее и ее удару придавало характер чего-то
значительно более серьезного и важного, чем простаЯ истерическаЯ вспышка
полупьЯной и полуголой проститутки. €, только рассерженный, но нисколько не
оскорбленный вначале, - теперь, когда прошло уже столько времени, он вдруг
минутами начинал оскорблЯтьсЯ - и не только умом.
- ‡а что вы ударили менЯ, ‹юба? Љогда человека бьют по лицу, то должны
сказать ему, за что? - повторил он прежний вопрос хмуро и настойчиво.
“прЯмство и твердость камнЯ были в его выдавшихсЯ скулах, тЯжелом лбу,
давившем глаза.
- Ќе знаю, - ответила ‹юба так же упрЯмо, но избегаЯ его взглЯда.
Ќе хотела отвечать. Ћн передернул плечами и снова с упорством принЯлсЯ
разглЯдывать девушку и соображать. …го мысль в обычное времЯ была туга и
медленна; но, потревоженнаЯ однажды, она начинала работать с силою и
неуклонностью почти механическими, становилась чем-то вроде гидравлического
пресса, который, опускаЯсь медленно, дробит камни, выгибает железные балки,
давит людей, если они попадут под него - равнодушно, медленно и неотвратимо.
Ќе оглЯдываЯсь ни направо, ни налево, равнодушный к софизмам, полуответам и
намекам, он двигал свою мысль тЯжело, даже жестоко - пока не распылитсЯ она
или не дойдет до того крайнего, логического предела, за которым пустота и
тайна. ‘воей. мысли от себЯ он не отделЯл, мыслил как-то весь, всем телом, и
каждый логический вывод тотчас становилсЯ длЯ него и действенным, - как это
бывает только у очень здоровых, непосредственных людей, не сделавших еще из
своей мысли игрушку.
€ теперь, взбудораженный, выбитый из колеи, похожий на большой паровоз,
который среди черной ночи сошел с рельсов и продолжает каким-то чудом
прыгать по кочкам и буграм - он искал дороги, во что бы то ни стало хотел
найти ее. Ќо девушка молчала и, видимо, вовсе не хотела разговаривать.
- ‹юба! „авайте поговорим спокойно. Ќадо же...
- џ не хочу говорить спокойно.
ЋпЯть!
- ‘лушайте, ‹юба. ‚ы менЯ ударили, и так Я этого не оставлю.
„евушка усмехнулась.
- „а? —то же вы со мной сделаете? Љ мировому пойдете?
- Ќет. Ќо Я буду ходить к вам, пока вы мне не объЯсните.
- Њилости просим! •озЯйке доход.
- Џриду завтра. Џриду...
€ вдруг, почти одновременно с мыслью, что ни завтра, ни послезавтра ему
прийти нельзЯ, - Явилась догадка, даже уверенность, почему девушка поступила
так. Ћн даже повеселел.
- Ђх, так вот как! ќто вы за то ударили менЯ, что Я пожалел вас,
оскорбил своею жалостью? „а, глупо вышло... Џравда, Я этого не хотел, но,
быть может, это действительно оскорблЯет. Љонечно, раз вы такой же человек,
как и Я...
- ’акой же? - Ћна усмехнулась.
- Ќу, будет. „авайте руку, помиримсЯ.
‹юба опЯть слегка побледнела.
- ‚ы хотите, что бы Я опЯть вам по роже дала?
- „а ведь руку, по-товарищески! Џо-товарищески! искренне, даже басом
почему-то, воскликнул он.
Ќо ‹юба встала и, уже отойдЯ несколько, произнесла:
- ‡наете что... ‹ибо вы дурак, либо вас действительно мало били!
Џотом взглЯнула на него и громко расхохоталась:
- Ќу, ей-богу же, мой писатель! ‘овершеннейший писатель! „а как же вас
не бить, голубчик вы мой!
Џо-видимому, слово "писатель" было длЯ нее бранным, и вкладывала она в
него свой особенный, определенный смысл. € уже с совершенным, с полным
презрением, не считаЯсь с ним, как с вещью, как с безнадежным идиотом или
пьЯным, свободно прошлась по комнате и кинула вскользь:
- Ђ что, Я тебЯ больно ударила? —его ты хнычешь все?
Ћн не ответил.
- Џисатель мой говорит, что Я больно дерусь. Ќо, может, у него лицо
поблагороднее, а по твоей мужицкой харе сколько ни хлопай, не почувствуешь?
Ђх, много народу Я по морде била, а никого мне так не жалко, как
писательчика моего. Ѓей, говорит, бей, так мне и надо. ЏьЯный, слюнЯвый,
бить-то даже противно. ’акаЯ сволочь. Ђ об твою рожу Я даже руку ушибла. Ќа
- целуй ушибленное.
Ћна ткнула руку к его губам и снова быстро заходила. ‚озбуждение ее
росло, и казалось минутами, будто она задыхаетсЯ в чем-то горЯчем: потирала
себе грудь, дышала широко открытым ртом и бессознательно хваталась за
оконные драпри. € уже два раза на ходу налила и выпила коньЯку. ‚о второй
раз он заметил ей угрюмо-вопросительно:
- ‚ы же не хотели пить одна?
- •арактеру нет, голубчик, - ответила она просто. - „а и отравлена Я,
не попью некоторое времЯ, удушье делаетсЯ. Ћт этого и подохну.
€ вдруг, точно теперь только заметив его, удивленно вскинула глаза и
захохотала.
- Ђ, это ты! ’ут еще, не ушел. Џосиди, посиди! - ‘ диким выражением
глаз она сдернула вЯзаный платок, и снова зарозовели ее плечи и тонкие,
нежные руки.
- € чего-то Я закуталась? ’ут и так жарко, а Я... ќто Я его берегла,
как же, нужно... Џослушайте, вы бы снЯли штаны. ’ут таковские, тут можно без
штанов. Њожет быть, у вас грЯзные кальсоны, так Я вам дам свои. Ќичего, что
с разрезом? Џослушайте, наденьте! Ќу, миленький, ну, голубчик, ну, что вам
стоит...
Ћна хохотала и, захлебываЯсь от хохота, просила его, протЯгивала руки.
Џотом быстро соскользнула на пол, стала на колени и, ловЯ его руки, умолЯла:
- Ќу, голубчик, ну, миленький, Я вам ручки расцелую!..
Ћн отодвинулсЯ и с угрюмой тоскою сказал:
- ‡а что вы менЯ, ‹юба? —то Я вам сделал? џ так хорошо к вам
отношусь... ‡а что вы менЯ, за что? ђазве Я обидел вас? Ќу, если обидел,
простите. ‚едь Я совсем в этом, во всех этих делах... несведущ.
Џередернув презрительно голыми плечами, ‹юба гибко поднЯлась с колен и
села. „ышала она трудно.
- ‡начит, не наденете? Ђ жалко, Я бы посмотрела.
Ћн начал говорить что-то, запнулсЯ и продолжал нерешительно, растЯгиваЯ
слова:
- Џослушайте, ‹юба... Љонечно, Я... все это пустЯки. € если вы уже так
хотите, то... можно потушить огонь. Џотушите огонь, ‹юба.
- —то? - удивилась девушка и широко открыла глаза.
- џ хочу сказать, - заторопилсЯ он: - что вы женщина, и Я... Љонечно, Я
был неправ... ‚ы не думайте, что это жалость, ‹юба, нет, вовсе нет... џ и
сам... Џотушите огонь, ‹юба.
‘мущенно улыбнувшись, он протЯнул к ней руки с неуклюжей ласковостью
человека, который никогда не имел" дела с женщинами. € увидел: сцепив
напрЯженно пальцы, она поднесла их к подбородку и точно всЯ превратились в
одно огромное, задержанное в поднЯтой груди дыхание. € глаза у нее стали
огромные, и смотрели они с ужасом, с тоской, с невыносимым презрением.
- —то вы, ‹юба? - отшатнулсЯ он.
€ с холодным ужасом, почти тихо, она произнесла, не разжимаЯ пальцев:
- Ђх, негодЯй! Ѓоже мой, какой же ты негодЯй!
€, багрово-красный от стыда, отвергнутый, оскорбленный тем, что сам
оскорбил, он топнул ногою и бросил в широко открытые глаза, в их безбрежный
ужас и тоску, короткие, грубые слова:
- Џроститутка! „рЯнь! Њолчи!
Ќо она тихо качала головою и повторЯла:
- Ѓоже мой! Ѓоже мой, какой же ты негодЯй!
- Њолчи, дрЯнь! ’ы пьЯна. ’ы с ума сошла. ’ы думаешь, мне нужно твое
поганое тело. ’ы думаешь, длЯ такой Я себЯ берег, как ты. „рЯнь, бить тебЯ
надо! - Ћн размахнулсЯ рукою, чтобы дать пощечину, но не ударил.
- Ѓоже мой! Ѓоже мой!
- € их еще жалеют! €стреблЯть их надо, эту мерзость, эту мерзость. €
тех, кто с вами, всю эту сволочь... € это обо мне, обо мне ты смела
подумать! - Ћн крепко сжал ее руки и бросил ее на стул.
- •ороший! „а? •ороший? - хохотала она в восторге, будто обрадовалась
безмерно.
- „а, хороший! —естный всю жизнь! —истый! Ђ ты? Ђ кто ты, дрЯнь,
зверюка несчастнаЯ?
- •ороший! - упивалась она восторгом.
- „а, хороший. Џослезавтра Я пойду на смерть длЯ людей, а ты - а ты? ’ы
с палачами моими спать будешь. ‡ови сюда своих офицеров. џ брошу им тебЯ под
ноги: берите вашу падаль. ‡ови!
‹юба медленно встала. € когда он, бурно взволнованный, гордый, с широко
раздувающимисЯ ноздрЯми, взглЯнул на нее, то встретил такой же гордый и еще
более презрительный взглЯд. „аже жалость как будто светилась в надменных
глазах проститутки, вдруг чудом поднЯвшейсЯ на ступень невидимого престола и
оттуда с холодным и строгим вниманием разглЯдывавшей у ног своих что-то
маленькое, крикливое и жалкое. “же не смеЯлась она, и волнениЯ не было
заметно, и глаз невольно искал ступенек, на которых стоит она, - так сверху
вниз умела глЯдеть эта женщина.
- ’ы что? - спросил он отступаЯ, все еще Яростный, но уже. поддающийсЯ
влиЯнию спокойного, надменного взглЯда.
€ строго, с зловещей убедительностью, за которой чувствовались миллионы
раздавленных жизней, и морЯ горьких слез, и огненный непрерывный бунт
возмущенной справедливости - она спросила:
- Љакое же ты имеешь право быть хорошим, когда Я - плохаЯ?
- —то? - не понЯл он сразу, вдруг ужаснувшись пропасти, котораЯ у самых
ног его раскрыла свой черный зев.
- џ давно тебЯ ждала.
- ’ы менЯ ждала?
- „а. •орошего ждала. ЏЯть лет ждала, может, больше. ‚се они, какие
приходили, жаловались, что подлецы они. „а подлецы они и есть. Њой писатель
говорил сперва, что хороший, а потом созналсЯ, что тоже подлец. ’аких мне не
нужно.
- —его же тебе нужно?
- ’ебЯ мне нужно, миленький. ’ебЯ. „а, как раз такой. - Ћна внимательно
и спокойно оглЯдела его с ног до головы и утвердительно кивнула бледной
головой. - „а. ‘пасибо, что пришел.
…му, ничего не боЯвшемусЯ, вдруг стало страшно.
- —его же тебе надо? - повторил он, отступаЯ.
- Ќадо было хорошего ударить, миленький, настоЯщего хорошего. Ђ тех
слюнтЯев и бить не стоит, руки только марать. Ќу вот и ударила, можно теперь
и ручку себе поцеловать. ЊилаЯ ручка, хорошего ударила!
Ћна засмеЯлась и действительно погладила и трижды поцеловала свою
правую руку. Ћн дико смотрел на нее, и мысли его, такие медленные, теперь
бежали с отчаЯнной быстротою; и уже приближалось, словно чернаЯ туча, то
ужасное и непоправимое, как смерть.
- ’ы что сказала... —то ты сказала?
- џ сказала: стыдно быть хорошим. Ђ ты этого не знал?
- Ќе знал, - пробормотал он, вдруг глубоко задумавшись и даже как будто
забывши про нее. ‘ел.
- Ќу вот, узнай.
ѓоворила она спокойно, и только по тому, как ходила под рубашкой грудь,
заметно было глубокое волнение, сдушенный тысЯчеголосый крик.
- Ќу, узнал?
- —то? - очнулсЯ он.
- “знал, говорю?
- Џогоди!
- Џогожу, миленький. ЏЯть лет ждала, а теперь пЯть минуток да не
погодить!
Ћна опустилась на стул и, точно в предчувствии какой-то необыкновенной
радости, заломила голые руки и закрыла глаза:
- Ђх, миленький, миленький ты мой!..
- ’ы сказала, стыдно быть хорошим?
- „а, миленький, стыдно.
- ’ак ведь это!.. - Ћн в страхе остановилсЯ.
- ’о-то и есть. €спугалсЯ? Ќичего, ничего. ќто сначала только страшно.
- Ђ потом?
- ‚от останешьсЯ со мною и узнаешь, что потом.
Ћн не понЯл.
- Љак останусь?
“дивилась, в свою очередь, девушка:
- „а разве теперь, после этого, тебе можно куда-нибудь идти? ‘мотри,
миленький, не обманывай. ‚едь не подлец же ты, как другие, Ђ хороший - так
останешьсЯ, никуда не пойдешь. Ќедаром же Я тебЯ ждала.
- ’ы с ума сошла! - сказал он резко.
Ћна строго поглЯдела на него и даже погрозила пальцем.
- Ќехорошо. Ќе говори так. ђаз пришла к тебе правда, поклонись ей
низко, а не говори: ты с ума сошла. ќто мой писатель говорит: ты с ума
сошла! - так на то он и подлец. Ђ ты будь честный.
- Ђ вдруг не останусь? - мрачно усмехнулсЯ он побелевшими искривленными
губами.
- ЋстанешьсЯ! - сказала она с уверенностью. - Људа тебе идти теперь?
’ебе некуда идти. ’ы честный. “ подлеца дорог много, а у честного одна. ќто
Я еще тогда понЯла, как ты мне руку поцеловал. „урак, думаю, а честный. ’ы
не обижаешьсЯ, что Я дураком тебЯ сочла? „а ты сам виноват. ‡ачем ты
невинность свою мне предлагал? „умал: дам ей невинность мою, она и
отступитсЯ. Ђх, дурачок, дурачок! ‘перва Я даже обиделась: что же это,
думаю, даже за человека не считает; а потом вижу, что и это тоже от
хорошести от твоей. € так ты рассчитывал: отдам ей невинность и оттого, что
отдам, стану Я еще невиннее, и получитсЯ у менЯ вроде как бы неразменный
рубль. џ его нищему, а он ко мне назад. џ его нищему, а он ко мне назад.
Ќет, миленький, этот номер не пройдет.
- Ќе пройдет?
- Ќе-е-т, миленький, - протЯнула она: - не на дуру напал. џ купцов-то
этих достаточно насмотрелась: награбит миллионы, а потом даст целковый на
церковь да и думает, что прав. Ќет, миленький, ты мне всю церковь построй.
’ы мне самое дорогое дай, что у тебЯ есть, а то невинность! Њожет, и
невинность-то только потому и отдаешь, что самому не нужна стала,
заплесневела. Ќевеста у тебЯ есть?
- Ќет.
- Ђ будь невеста и жди она тебЯ завтра с цветами, да с поцелуЯми, да с
любовью - отдал бы невинность или нет?
- Ќе знаю, - сказал он задумчиво.
- ‚от то-то и есть. ‘казал бы: лучше жизнь мою возьми, а честь мою
оставь! —то подешевле, то и отдаешь. Ќет, ты мне самое дорогое отдай, такое,
без чего сам не можешь жить, вот!
- „а зачем Я отдам? ‡ачем?
- Љак живем? „а все затем же, чтобы стыдно не было.
- ‹юба, - воскликнул он в удивлении: - послушай, да ведь ты сама...
- •орошаЯ, хочешь сказать? ‘лыхала и это. Ћт писательчика моего не раз
слыхала. ’олько это, миленький, неправда. ‘амаЯ Я настоЯщаЯ девка. ‚от
останешьсЯ, узнаешь.
- „а не останусь же Я! - крикнул он сквозь зубы.
- Ќе кричи, миленький. Љриком против правды ничего не сделаешь. Џравда
как смерть - придет, так принимай, какаЯ ни на есть. ‘ правдой тЯжело,
миленький, встретитьсЯ, по себе знаю, - и шепотом, глЯдЯ ему прЯмо в глаза,
добавила: - Ѓог-то ведь тоже хороший!
- Ќу?
- Ѓольше ничего... ‘ам понимай, а Я ничего говорить не стану. ’олько
вот уже пЯть лет, как в церкви не была. ‚от она, правда-то!
Џравда, какаЯ правда? —то это еще за новый, неизвестный ужас, которого
не знал он ни перед лицом смерти, ни перед лицом самой жизни? Џравда!
‘куластый, крепкоголовый, знающий только "да" и "нет", он сидел,
опершись головою о руки, и медленно переводил глаза, будто с одного краЯ
жизни до другого краЯ ее. € распадалась жизнь, как плохо склеенный запертый
Ящичек, попавший под осенний дождь, и в жалких обломках ее нельзЯ было
узнать недавнего прекрасного целого, чистого хранилища души его. Ћн
вспоминал милых, родных людей, с которыми он жил всю жизнь и работал в
дивном единении радости и горЯ, - и они казались чужими, и жизнь их
непонЯтной, и работа их бессмысленной. ’очно вдруг взЯл кто-то его душу
мощными руками и переломил ее, как палку о жесткое колено, и далеко
разбросил концы. ’олько несколько часов он здесь; только несколько часов он
оттуда, - а кажетсЯ, будто всю жизнь он здесь, против этой полуголой
женщины, слушает далекую музыку и треньканье шпор, и не уходил никуда. € не
знает, вверху он или внизу, - знает только, что он против, мучительно против
всего того, что только что, еще сегоднЯ днем, составлЯло его жизнь и его
душу. ‘тыдно быть хорошим.
‚спомнил книги по которым училсЯ жить, и улыбнулсЯ, горько. Љниги! ‚от
она, книга - сидит с голыми руками, с закрытыми глазами, с выражением
блаженства на бледном, измученном лице и ждет терпеливо. ‘тыдно быть
хорошим... € вдруг с тоскою, с ужасом, с невыносимой болью он почувствовал,
что та жизнь кончена длЯ него навсегда, что уже не может он быть хорошим.
’олько этим и жив, что хороший, только этому и радовалсЯ, только это и
противопоставлЯл и жизни и смерти, - и этого нет, и нет ничего. ’ьма. €
останетсЯ ли он здесь, и вернетсЯ ли он назад, к своим - у него уже нет
своих. ‡ачем пришел он в этот проклЯтый дом! ЋсталсЯ бы лучше на улице,
отдалсЯ бы в руки сыщикам, пошел бы в тюрьму - что такое тюрьма, в которой
еще можно, еще не стыдно быть хорошим! Ђ теперь - и в тюрьму поздно.
- ’ы плачешь? - спросила девушка беспокойно.
- Ќет! - ответил он резко. - џ никогда не плачу.
- € не надо, миленький. ќто мы, женщины, можем плакать, а вам нельзЯ.
…сли и вы заплачете, кто же тогда ответит Ѓогу?
„а, своЯ; вот эта - своЯ.
- ‹юба, - воскликнул он с тоскою: - что же делать? —то же делать!
- ЋставайсЯ со мною. ‘о мною оставайсЯ - ты ведь мой теперь.
- Ђ они?
„евушка нахмурилась:
- Љакие еще они?
- „а люди, люди же! - воскликнул он в бешенстве: - ‹юди, длЯ которых
работал! ‚едь не длЯ себЯ же в самом деле, не длЯ собственного утешениЯ нес
Я все это - к убийству готовилсЯ!
- ’ы мне о людЯх не говори! - строго сказала девушка, и губы ее
задрожали. - ’ы мне лучше о людЯх не говори - опЯть дратьсЯ буду! ‘лышишь!
- „а что ты? - удивилсЯ он.
- —то Я - собака? € все мы - собаки? Њиленький, поостерегись!
ЏопрЯталсЯ за людей, и будет. Ќе прЯчьсЯ от правды, миленький, от нее никуда
не спрЯчешьсЯ! Ђ если любишь людей, жалеешь нашу горькую братию - так вот,
бери менЯ. Ђ Я, миленький мой, - тебЯ возьму!

‘идела, заломив руки, всЯ в блаженной истоме, всЯ счастливаЯ безумно -
будто помешаннаЯ. Џокачивала головою и, не открываЯ блаженно грезЯщих глаз,
говорила медленно, почти пела:
- Њиленький мой! Џить с тобою будем. Џлакать с тобою будем, - ох, как
сладко плакать будем, миленький ты мой. ‡а всю жизнь наплачусЯ! ЋсталсЯ со
мною, не ушел. Љак увидела тебЯ сегоднЯ в зеркале, так сразу и метнулосЯ:
вот он, мой суженый, вот он, мой миленький. € не знаю Я, кто ты, брат ли ты
мой или жених, а весь родной, весь близкий, весь желанненький...
‚спомнил и он эту черную, немую траурную пару в золотой раме зеркала и
свое тогдашнее ощущение: как на похоронах, - и вдруг стало так невыносимо
больно, таким диким кошмаром показалось все, что он, в тоске, даже скрипнул
зубами. €, идЯ мыслью дальше, назад, вспомнил милый револьвер в кармане -
двухдневную погоню - плоскую дверь без ручки, и как он искал звонка, и как
вышел опухший лакей, еще не успевший натЯнуть фрака, в одной ситцевой
грЯзной рубашке, и как он вошел с хозЯйкой в белую залу и увидел этих трех
чужих.
€ все свободнее ему становилось - и наконец, Ясно стало, что он такой
же, как и был, и совершенно свободен, совершенно свободен и может идти, куда
хочет.
Ћн строго обвел глазами незнакомую комнату и сурово, с убежденностью
человека, который очнулсЯ на миг от тЯжелого хмелЯ и видит себЯ в чужой
обстановке, осудил все увиденное:
- —то это! ЉакаЯ бессмыслица! Љакой нелепый сон!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ќо музыка играла. Ќо женщина сидела, заломив руки, смеЯлась, бессильнаЯ
говорить, изнемогающаЯ под бременем безумного, невиданного счастьЯ. Ќо это
не был сон.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- —то же это? ’ак это - правда?
- Џравда, миленький! Ќеразлучные мы с тобою.
ќто - правда. Џравда - вот эти плоские мЯтые юбки, висЯщие на стене в
своем голом безобразии. Џравда вот эта кровать, на которой тысЯчи пьЯных
мужчин бились в корчах гнусного сладострастиЯ. Џравда - вот эта душистаЯ,
стараЯ, влажнаЯ вонь, котораЯ липнет к лицу и от которой противно жить.
Џравда - эта музыка и шпоры. Џравда - она, эта женщина с бледным, измученным
лицом и жалко-счастливою “лыбкой.
ЋпЯть он положил на руки тЯжелую голову, смотрел исподлобьЯ взглЯдом
волка, которого не то убивают, не то он сам хочет убить, и думал бессвЯзно:
"’ак вот она, правда... ќто значит: и завтра и послезавтра не пойду, и
все узнают, почему Я не пошел, осталсЯ с девкою, запил, и назовут менЯ
предателем, трусом, негодЯем. Ќекоторые заступЯтсЯ, будут догадыватьсЯ...
нет, лучше не надеЯтьсЯ на это, лучше так. Љончено, так кончено. ‚ темноту,
так в темноту. Ђ что дальше? Ќе знаю, темно. ‚ероЯтно, ужас какой-нибудь, -
ведь Я еще не умею по-ихнему. Љак странно: нужно учитьсЯ быть плохим. “ кого
же? “ нее?.. Ќет, она не годитсЯ, она сама ничего не знает, ну да Я сумею.
Џлохим нужно быть по-настоЯщему, так, чтобы... Ћх, что-то большое Я
разрушу!.. Ђ потом? Ђ потом, когда-нибудь, приду к ней, или в кабак, или на
каторгу и скажу: теперь мне не стыдно, теперь Я ни в чем не виноват перед
вами" теперь Я сам такой же, как вы, грЯзный, падший, несчастный. €ли выйду
на площадь, падший, и скажу: смотрите, какой Я! ‚се у менЯ было: и ум, и
честь, и достоинство, и даже страшно подумать - бессмертие; и все это Я
бросил под ноги проститутке, от всего отказалсЯ только потому, что она
плохаЯ... —то они скажут? ђазинут рты, удивЯтсЯ, скажут - "дурак"! Љонечно,
дурак. ђазве Я виноват, что Я хороший? Џусть и она, пусть и все стараютсЯ
быть хорошими... ђаздай имение неимущим. Ќо ведь это имение и это •ристос, в
которого Я не верю. €ли еще: кто душу свою положит - не жизнь, а душу, вот
как Я хочу. Ќо разве сам •ристос грешил с грешниками, прелюбодействовал,
пьЯнствовал? Ќет. Ћн только прощал их, любил даже. Ќу, и Я ее люблю, прощаю,
жалею, - зачем же самому? „а, но ведь она в церковь не ходит. € Я тоже. ќто
не •ристос, это другое, это страшнее".
- ‘трашно, ‹юба!
- ‘трашно, миленький. ‘трашно человеку встретитьсЯ с правдой.
"Ћна опЯть о правде. Ќо отчего страшно? —его Я боюсь? —его Я могу
боЯтьсЯ - когда Я так хочу? Љонечно, боЯтьсЯ нечего. ђазве там, на площади,
перед этими разинутыми ртами, Я не буду выше их всех? ѓолый, грЯзный,
оборванный - у менЯ тогда будет ужасное лицо - сам отдавший все - разве Я не
буду грозным глашатаем вечной справедливости, которой должен подчинитьсЯ и
сам Ѓог иначе он не Ѓог!"
- Ќет страшного, ‹юба!
- Ќет, миленький, есть. Ќе боишьсЯ, и хорошо, но его не зови. Ќе надо.
"’ак вот как Я кончил. Ќе этого Я ожидал. Ќе этого Я ожидал длЯ моей
молодой, красивой жизни. Ѓоже мой, но ведь это безумие, Я с ума сошел! …ще
не поздно! …ще не поздно. …ще можно уйти!"
- Њиленький ты мой! - бормотала женщина, заломив руки.
Ћн хмуро взглЯнул на нее. ‚ блаженно закрытых глазах ее, в блуждающей,
счастливой, бессмысленной улыбке была неутолимаЯ жажда, ненасытный голод.
’очно уже сожрала она что-то огромное и сожрет еще. ‚зглЯнул хмуро на
тонкие, нежные руки, на темные впадины в подмышках и неторопливо встал. € с
последним усилием спасти что-то драгоценное - жизнь или рассудок, или старую
добрую правду - неторопливо и серьезно начал одеватьсЯ. Ќе может найти
галстука.
- Џослушай, ты не видала моего галстука?
- ’ы куда? - оглЯнулась женщина.
ђуки ее упали с головы, и она потЯнулась вперед, к нему.
- “хожу.
- “ходишь? - протЯжно повторила она. - “ходишь? Људа?
Ћн усмехнулсЯ угрюмо.
- ђазве мне некуда идти. Љ товарищам иду.
- Љ хорошим? ’ы обманул менЯ?
- „а, к хорошим, - опЯть усмехнулсЯ. Ќаконец он оделсЯ; провел ладонЯми
по бокам:
- „авай бумажник.
Џодала.
- Ђ часы?
Џодала. Ћни лежали тут же, на столике.
- Џрощай.
- €спугалсЯ?
‚опрос был спокойный, простой. Ћн взглЯнул: стоЯла высокаЯ, стройнаЯ
женщина, с тонкими, почти детскими руками, улыбалась бледно, побелевшими
губами, и спрашивала:
- €спугалсЯ?
Љак она менЯлась странно: то сильнаЯ, даже страшнаЯ, то вот как теперь,
печальнаЯ и больше на девушку похожа, чем на женщину. Ќо это ведь все равно.
‘делал шаг к двери.
- Ђ Я думала, что ты останешьсЯ.
- —то?
- Ђ Я думала, что останешьсЯ. ‘о мною.
- ‡ачем?
- Љлюч у тебЯ, в кармане. „а так: чтобы мне лучше было.
“же щелкнул замок.
- Ќу что же. ‘тупай. ‘тупай к своим хорошим, а Я...
... € вот тогда, в эту последнюю минуту, когда оставалось открыть дверь
и за нею вновь найти товарищей, прекрасную жизнь и героическую смерть, - он
совершил дикий, непонЯтный поступок, погубивший его жизнь. Ѓыло ли то
безумие, которое овладевает иногда так внезапно самыми ‘ильными и спокойными
умами, или действительно - под визг пьЯной скрипки, в стенах публичного
дома, под дикими чарами подведенных глаз проститутки - он открыл какую-то
последнюю ужасную правду жизни, свою правду, которой не могли и не могут
понЯть другие люди. Ќо было ли безумием или здоровьем ума, было ли ложью или
правдой новое понимание его, - он принЯл его твердо и бесповоротно, с тою
безусловностью факта, котораЯ всю прежнюю жизнь его вытЯнула в одну прЯмую
огненную линию, оперила ее, как стрелу.
Џровел медленно, очень медленно руками по щетинистому твердому черепу
и, даже не закрыв двери, - просто пошел и сел на кровати. ирокоскулый,
бледный, похожий с виду на иностранца, на англичанина.
- —то ты? ‡абыл что-нибудь? - удивилась женщина: так теперь не ожидала
она того, что случилось.
- Ќет.
- —то же ты? Џочему ты не уходишь?
€ спокойно, с выражением камнЯ, на котором жизнь тЯжелой рукою своею
высекла новую страшную, последнюю заповедь, он сказал:
- џ не хочу быть хорошим.
Ћна ждала, не смеЯ верить, - вдруг ужаснувшаЯсЯ тому, чего искала и
жаждала так долго. ‘тала на колени. €, слегка улыбнувшись, уже по-новому,
по-страшному возвышаЯсь над ней, он положил руку ей на голову и повторил:
- џ не хочу быть хорошим.
€ радостно засуетилась женщина. Ћна раздевала его как ребенка,
расшнуровывала ботинки, путаЯсь в узлах, гладила его по голове, по коленЯм,
и не смеЯлась даже так полно было ее сердце. ‚друг взглЯнула на его лицо и
испугалась:
- Љакой ты бледный! Џей, пей скорее. ’ебе трудно, Џетечка?
- ЊенЯ зовут Ђлексей.
- ‚се равно. •очешь, Я налью тебе в стакан? ’олько смотри, не обожгись,
с непривычки трудно из стакана.
€, раскрыв рот, смотрела, пока он пил медленными, слегка неуверенными
глотками. ‡акашлЯлсЯ.
- ќто ничего, ничего. ’ы хорошо будешь пить, это сразу видно. Њолодец
же ты у менЯ! „о чего же Я рада!
‡авизжав, она вспрыгнула на него и стала душить короткими, крепкими
поцелуЯми, на которые он не успевал отвечать. ‘мешно: чужаЯ, а так целует!
Љрепко сжал ее руками, вдруг лишив ее возможности двигатьсЯ, и некоторое
времЯ молча, сам не двигаЯсь, держал так, точно испытывал силу покоЯ, силу
женщины - силу свою. € женщина покорно и радостно немела в его руках.
- Ќу, ладно! - сказал он и вздохнул незаметно.
€ вновь металась женщина, горЯ в дикой радости своей, как в огне. € так
наполнила своими движениЯми комнатку, как будто не одна, а несколько таких
полубезумных женщин говорило, двигалось, ходило, целовало. Џоила его
коньЯком и пила сама. ‚друг спохватилась и даже всплеснула руками.
- Ђ револьвер! Ђ револьвер-то мы и забыли! „авай, давай скорее, нужно
его отнести в контору.
- ‡ачем?
- Ќу его, боюсь Я этих вещей. Ђ вдруг выстрелит?
Ћн усмехнулсЯ и повторил:
- Ђ вдруг выстрелит? „а. Ђ вдруг выстрелит!
‚ынул револьвер и несколько медленно, точно мерЯЯ рукою тЯжесть
спокойного, послушного оружиЯ, передал его девушке. „остал и обоймы.
- Ќеси.
€ когда осталсЯ один, без револьвера, который носил столько? лет, с
полуоткрытой дверью, в которую неслись издали чужие, незнакомые голоса и
тихое позвЯкивание шпор, - почувствовал он всю громаду бремени, которое
взвалил на плечи свои. ’ихо прошелсЯ по комнате и, обратись лицом в сторону,
где должны были находитьсЯ те, произнес:
- Ќу?
€ застыл, сложив руки на груди, обратив глаза в сторону, где должны
были находитьсЯ те. € было в этом коротеньком слове много: и последнее
прощание, и глухой вызов, и бесповоротнаЯ, злаЯ решимость боротьсЯ со всеми,
даже со своими, и немного, совсем немного тихой жалобы.
‚се так же стоЯл он, когда прибежала ‹юба и с порога взволнованно
заговорила:
- Њиленький, ты не рассердишьсЯ? Ќе сердись, Я подруг сюда позвала.
’ак. некоторых. Ќичего? Џонимаешь: очень мне захотелось им тебЯ показать,
суженого моего, миленького моего. Ќичего? Ћни славные, их нынче никто не
взЯл, и они одни там. Ђ офицеры по комнатам разошлись. Ђ один офицерик видел
твой револьвер и похвалил: очень хороший, говорит. Ќичего? Њиленький,
ничего? - душила его девушка короткими, быстрыми, крепкими поцелуЯми.
Ђ те уже входили, повизгиваЯ, жеманЯсь, и чинно садились рЯдом, одна
возле другой. €х было пЯть или шесть самых некрасивых или старых,
накрашенных, с подведенными глазами, с волосами, навесом начесанными на лоб.
Ќекоторые делали вид, что стыдЯтсЯ, и хихикали, другие спокойно и просто
ожидали коньЯку и глЯдели на него серьезно, протЯгивали руку и здоровались,
входЯ. Џо-видимому, они уже ложились спать, потому что все были в легких
капотах, а одна, чрезвычайно толстаЯ, лениваЯ и равнодушнаЯ, пришла даже в
одной юбке, с голыми, невероЯтно толстыми руками и жирною, словно распухшею
грудью. ќта толстаЯ и еще одна со злым, птичьим старым лицом, на котором
белила лежали, как грЯзнаЯ штукатурка на стене, были совершенно пьЯны,
остальные же сильно навеселе. € все это полуголое, откровенное, хихикающее
окружило его, и сразу нестерпимо запахло телом, портером, все теми же
влажными, мыльными духами. Џрибежал с коньЯком и портером лакей в обтЯнутом
кургузом фраке, и все девицы хором встретили его:
- Њаркуша! Њилый Њаркуша! Њаркуша!
Џо-видимому, это было в обычае - встречать его такими возгласами,
потому что даже и толстаЯ, пьЯнаЯ, лениво прогудела:
- Њаркуша!
€ все это было необыкновенно. Џили, чокались, говорили все сразу и о
чем-то своем. ‡лаЯ, с птичьим лицом, раздраженно и крикливо рассказывала о
госте, который брал ее на времЯ и с которым у нее что-то вышло. —асто
ввертывали уличные ругательства, но произносили их не равнодушно, как
мужчины, а всегда с особенной едкостью, с некоторым вызовом; все вещи
называли своими именами.
Ќа него вначале обращали вниманиЯ мало, да и сам он упорно молчал и
выглЯдывал. ‘частливаЯ ‹юба сидела очень тихо рЯдом с ним на постели,
обнимаЯ его рукою за шею, сама пила немного, но ему постоЯнно подливала. €
часто в самое ухо шептала:
- Њиленький!
Џил он много, но не хмелел, а что-то другое происходило в нем, что
производит нередко в людЯх таинственный и сильный алкоголь. Ѓудто - пока он
пил и молчал внутри его происходила огромнаЯ разрушительнаЯ работа, быстраЯ
и глухаЯ. Љак будто все, что он узнал в течение жизни, полюбил и передумал,
разговоры с товарищами, книги, опаснаЯ и завлекательнаЯ работа - бесшумно
сгорало, уничтожалось бесследно, но сам он от этого не разрушалсЯ, а как-то
странно креп и твердел. ‘ловно с каждой выпитой рюмкой он возвращалсЯ к
какому-то первоначалу своему - к деду, к прадеду, к тем стихийным,
первобытным бунтарЯм, длЯ которых бунт был религией и религиЯ - бунтом. Љак
линючаЯ краска под горЯчей водой - смывалась и блекла книжнаЯ чуждаЯ
мудрость, а на место ее вставало свое собственное, дикое и темное, как голос
самой черной земли. € диким простором, безграничностью дремучих лесов,
безбрежностью полей веЯло от этой последней темной мудрости его; в ней
слышалсЯ смЯтенный крик колоколов, в ней виделось кровавое зарево пожаров, и
звон железных кандалов, и исступленнаЯ молитва, и сатанинский хохот тысЯч
исполинских глоток - и черный купол неба над непокрытой головою.
’ак сидел он, широкоскулый, бледный, вдруг такой родной, такой близкий
всем этим несчастным, галдевшим вкруг него. € в опустошенной, выжженной душе
и в разрушенном мире белым огнем расплавленной стали сверкала и светилась
Ярко одна его раскаленнаЯ волЯ. …ще слепаЯ, еще бесцельнаЯ, она уже
выгибалась жадно; и в чувстве безграничного могущества, способности все
создать и все разрушить, спокойно железнело его тело.
‚друг он стукнул кулаком по столу:
- ‹юбка! Џей!
€ когда она, светлаЯ и улыбающаЯсЯ, покорно налила рюмки, он поднЯл
свою и произнес:
- ‡а нашу братию!
- ’ы за тех? - шепнула ‹юба.
- Ќет, за этих. „а нашу братию! ‡а подлецов, за мерзавцев, за трусов,
за раздавленных жизнью. ‡а тех, кто умирает от сифилиса...
„евицы рассмеЯлись, но толстаЯ лениво попрекнула:
- Ќу это, голубчик, уже слишком.
- Њолчи! - сказала ‹юба, бледнеЯ: - Ћн мой суженый!
-... ‡а всех слепых от рождениЯ. ‡рЯчие! выколем себе глаза, ибо
стыдно, - он стукнул кулаком по столику: - ибо стыдно зрЯчим смотреть на
слепых от рождениЯ. …сли нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так
погасим же огни и все полезем в тьму. …сли нет раЯ длЯ всех, то и длЯ менЯ
его не надо, - это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство. ‚ыпьем за
то, девицы, чтобы все огни погасли. Џей, темнота!
Ћн слегка покачнулсЯ и выпил. ѓоворил он несколько туго, но твердо,
отчетливо, с паузами, выговариваЯ каждое слово. Ќикто не понЯл этой дикой
речи, но всем он понравилсЯ - понравилсЯ он сам, бледный и как-то
по-особенному злой. ‚друг быстро заговорила ‹юба, протЯгиваЯ руки:
- Ћн мой суженый. Ћн останетсЯ со мною. Ћн был честный, у него есть
товарищи, а теперь он останетсЯ со мною.
- Џоступай к нам, на место Њаркуши, - лениво сказала толстаЯ.
- Њолчи, Њанька, Я морду тебе побью! Ћн останетсЯ со мною. Ћн был
честный.
- Њы все были честные, - сказала злаЯ, стараЯ.
€ другие подхватили:
- џ до четырех лет была честнаЯ... џ и сейчас честнаЯ, ей-богу!
‹юба чуть не плакала.
- Њолчите, дрЯни вы этакие. “ вас честность отнЯли, а он сам отдал.
‚зЯл и отдал: на мою честность! Ќе хочу Я честности! ‚ы все тут... а он еще
невинненький...
Ћна всхлипнула - и все разразилось хохотом. •охотали, как могут
хохотать только пьЯные, со всею безудержностью их чувств; хохотали, как
можно только хохотать в маленькой комнатке, где воздух уже насытилсЯ
звуками, уже не принимает их и гулко выбрасывает назад, оглушаЯ. Џлакали от
смеха, валились друг на друга, стонали; тоненьким голоском кудахтала толстаЯ
и бессильно падала со стула; наконец, глЯдЯ на них, залилсЯ хохотом он сам.
’очно весь сатанинский мир собралсЯ сюда, чтобы хохотом проводить в могилу
маленькую, невинненькую честность, и хохотала тихо сама умершаЯ честность.
Ќе смеЯлась только ‹юба. „рожа от возмущениЯ, она ломала руки, кричала
что-то и наконец бросилась бить кулаками толстую, и та еле-еле бессильно
отводила ее голыми, круглыми, как бревна, руками.
- Ѓудет, - кричал он, но они не слыхали. Ќаконец понемногу стихли.
- Ѓудет! - еще раз крикнул он. - ‘тойте. џ вам еще штучку покажу.
- Ћставь их! - говорила ‹юба, вытираЯ кулаком слезы. - €х всех надо
выгнать!
- €спугалась? - повернул он лицо, еще дрожащее от хохота. - —естности
захотелось? ѓлупаЯ, - тебе все времЯ только ее и хочетсЯ! Ћставь менЯ!
€, не обращаЯ больше на нее вниманиЯ, он обернулсЯ к тем, встал, высоко
поднЯл руки:
- ‘лушайте. Џогодите. џ сейчас вам покажу. ‘мотрите сюда, на мои руки.
€, настроенные весело и любопытно, они смотрели па его руки и послушно,
как дети, ждали, разинув рты.
- ‚от, - он потрЯс руками: - Я держу в руках мою жизнь. ‚идите?
- ‚идим! „альше!
- Ћна была прекрасна, моЯ жизнь. Ћна была чиста. и прелестна, моЯ
жизнь. Ћна была, знаете, как те красивые вазы из фарфора. € вот глЯдите: Я
бросаю ее!
Ћн опустил руки почти со стоном, и все глаза обратились на землю, как
будто там действительно лежало что-то хрупкое и нежное, разбитое на куски -
прекраснаЯ человеческаЯ жизнь.
- ’опчите же ее, девки! ’опчите, чтобы кусочка не осталось! - топнул он
ногой.
€, как дети, которые радуютсЯ новой шалости, они все с визгом и хохотом
вскочили и начали топтать то место, где невидимо лежала разбитаЯ нежнаЯ
фарфороваЯ ваза - прекраснаЯ человеческаЯ жизнь. € постепенно овладела ими
Ярость. ‘молк хохот и визг. ’олько тЯжелое дыхание, густой сап и топот ног,
Яростный, беспощадный, неукротимый.
Љак оскорбленнаЯ царица, через плечо, глЯдела на него ‹юба Яростными
глазами и вдруг, точно понЯв, точно обезумев, - с радостным стоном бросилась
в середину толкущихсЯ женщин и быстро затопана ногами. …сли бы не
серьезность пьЯных лиц, если бы не Яростность потускневших глаз, не злоба
искаженных, искривленных ртов, можно было бы подумать, что это новый
особенный танец без музыки и без ритма.
€, сцепив пальцами твердый, щетинистый череп спокойно и угрюмо смотрел
он.

--------------------------

ѓоворили в темноте два голоса.
ѓолос ‹юбы, близкий, внимательный, чуткий, с легкими нотками особенного
страха, каким бывает всегда голос женщины в темноте, - и его, твердый,
спокойный, далекий. ‘лова он выговаривал слишком твердо, слишком отчетливо -
и только в этом чувствовалсЯ еще не совсем прошедший хмель.
- “ тебЯ глаза открыты? - спрашивала женщина.
- Ћткрыты.
- ’ы думаешь о чем-нибудь?
- „умаю.
Њолчание и темнота, и снова внимательный, сторожкий женский голос:
- ђасскажи мне еще о твоих товарищах. ’ы можешь?
- Ћтчего же? Ћни были...
Ћн говорил "были", - как живые говорЯт о мертвых, или как мертвый мог
бы сказать о живом. € рассказывал спокойно, почти равнодушно, с похоронными
отзвуками меди в ровно текущем голосе, как старик, который рассказывает
детЯм героическую сказку о давно минувших годах. € в темноте, беспредельно
раздвинувшей границы комнаты, вставала перед зачарованными глазами ‹юбы
крохотнаЯ горсточка людей, страшно молодых, лишенных матери и отца,
безнадежно враждебных и тому миру, с которым борютсЯ, и тому - за который
борютсЯ они. “шедшие мечтою в далекое будущее, к людЯм-братьЯм, которые еще
не родились, свою короткую жизнь они проходЯт бледными, окровавленными
тенЯми, призраками, которыми люди пугают друг друга. € безумно-коротка их
жизнь: каждого из них ждет виселица, или каторга, или сумасшествие; больше
нечего ждать, - каторга, виселица, сумасшествие. € есть среди них женщины...
‹юба охнула и приподнЯлась на локтЯх:
- †енщины! —то ты говоришь, миленький!
- Њолоденькие, нежные девушки, почти подростки, мужественно и смело
идут они по стопам мужчин и гибнут...
- ѓибнут. ѓосподи!
‹юба всхлипнула и прижалась к его плечу.
- —то, - растрогалась?
- Ќичего, миленький, Я так. ђассказывай! ђассказывай!
€ он рассказывал дальше. € удивительное дело: лед превращалсЯ в огонь,
в похоронных отзвуках его прощальной речи длЯ девушки с открытыми горЯщими
глазами вдруг зазвучал благовест новой, радостной, могучей жизни. ‘лезы
быстро накипали на ее глазах и сохли, словно на огне; взволнованнаЯ мЯтежно,
она жадно слушала, и каждое тЯжелое слово, как молот по горЯчему железу,
ковало в ней новую звонкую душу. ђавномерно опускалсЯ молот, и все звончее
становилась душа, - и вдруг в душном смраде комнаты громко прозвучал новый,
незнакомый голос - голос человека:
- Њилый! ‚едь Я тоже женщина!
- —его же ты хочешь?
- ‚едь Я тоже могу пойти к ним!
Ћн молчал. € вдруг в молчании своем, в том, что он был их товарищем,
жил вместе с ними - показалсЯ ей таким особенным и важным, что даже неловко
стало лежать с ним, так просто, рЯдом и обнимать его. Ћтодвинулась немного и
руку положила легко, так, чтобы прикосновение чувствовалось как можно
меньше. €, забываЯ свою ненависть к хорошим, все слезы свои и проклЯтиЯ,
долгие годы ненарушаемого одиночества в вертепе, покореннаЯ красотою и
самоотречением ихней жизни - взволновалась до краски в лице, почти до слез,
от страшной мысли, что те могут ее не принЯть.
- Њилый! Ђ они примут менЯ? ѓосподи, что это такое? Љак ты думаешь, как
ты думаешь, они примут менЯ, они не побрезгуют? Ћни не скажут: тебе нельзЯ,
ты грЯзнаЯ, ты собою торговала? Ќу, скажи!
Њолчание и ответ, несущий радость:
- Џримут. Ћтчего же?
- Њиленький ты мой! Љакие же они...
- •орошие, - добавил мужской голос, словно поставил тупую, круглую
точку. € радостно, с трогательным доверием девушка повторила:
- „а. •орошие.
€ так светла была ее улыбка, что, казалось, улыбнулась сама темнота, и
какие-то звездочки забегали голубенькие, маленькие точечки. Џриходила к
женщине новаЯ правда, но не страх, а радость несла с собою.
€ робкий просЯщий голос:
- ’ак пойдем к ним, милый! ’ы отведешь менЯ, не постыдишьсЯ, что привел
такую? ‚едь они поймут, как ты сюда попал. Ќа самом деле - за человеком
гонЯтсЯ, куда ему деватьсЯ. ’ут не только что, - тут в помойную Яму
полезешь. € Я... и Я... Я уже постараюсь. —то же ты молчишь?
“грюмое молчание, в котором слышно биение двух сердец - одно частое,
торопливое, тревожное - и твердые, редкие, странно редкие удары другого.
- ’ебе стыдно привести такую?
“грюмое, длительное молчание и ответ, от которого повеЯло холодом и
непреклонностью жесткого камнЯ.
- џ не пойду. џ не хочу быть хорошим.
Њолчание.
- Ћни господа, - как-то странно и одиноко прозвучал его голос.
- Љто? - глухо спросила девушка.
- ’е, прежние.
€ опЯть длительное молчание - точно откуда-то сверху сорвалась птица и
падает, бесшумно крутЯсь в воздухе мЯгкими крыльЯми, и никак не может
достичь земли, чтобы разбитьсЯ о нее и лечь спокойно. ‚ темноте он
почувствовал, как ‹юба молча и осторожно, стараЯсь как можно меньше
касатьсЯ, перебралась через него и стала возитьсЯ с чем-то.
- ’ы что?
- џ не хочу лежать так. •очу одетьсЯ.
„олжно быть, оделась и села, потому что легонько скрипнул стул. € стало
так тихо, как будто в комнате не было никого. € долго было тихо; и
спокойный, серьезный голос сказал:
- ’ам, ‹юба, на столе осталсЯ, кажетсЯ, еще коньЯк. ‚ыпей рюмочку и
ложись.

“же совсем рассветало, и в доме было тихо, как во всЯком доме, - когда
Явилась полициЯ. Џосле долгих сомнений и колебаний, боЯзни скандала и
ответственности - в полицейский участок был послан Њаркуша с подробным и
точным докладом о странном посетителе и даже с его револьвером и запасными
обоймами. € там сразу догадались, кто это. “же три днЯ полициЯ бредила им и
чувствовала его тут, возле; и последние следы его терЯлись как раз в - ном
переулке. „аже предположен был на одно времЯ обход всех публичных домов на
участке, но кто-то отыскал новый ложный путь, и туда направились поиски, и
про дом забыли.
‡атрещал тревожно телефон, и уже через полчаса в октЯбрьском холодке,
сдираЯ подошвами иней, по пустым улицам двигалась молча огромнаЯ толпа
городовых и сыщиков. ‚переди, всем телом чувствуЯ свою зловещую
выброшенность вперед, шел участковый пристав, очень высокий, пожилой человек
в широком, как мешок, форменном пальто. Ћн зевал, закрываЯ красноватый,
отвислый нос в седеющих усах, и думал с холодной тоскою, что надо было
подождать солдат, что бессмысленно идти на такого человека без солдат, с
одними сонными, неуклюжими городовыми, не умеющими стрелЯть. € уже несколько
раз мысленно назвал себЯ "жертвою долга" и каждый раз при этом
продолжительно и тЯжело зевал.
ќто был всегда слегка пьЯный, старый пристав, развращенный публичными
домами, которые находились в его участке и платили ему большие деньги за
свое существование; и. умирать ему вовсе не хотелось. Љогда его поднЯли
нынче с постели, он долго перекладывал свой револьвер из одной потной ладони
в другую, и, хотЯ времени было мало, зачем-то велел почистить сюртук, точно
собиралсЯ на смотр. …ще накануне в участке, среди своих, вели разговор о
нем, о котором бредила эти дни всЯ полициЯ, и пристав с цинизмом старого,
пьЯного, своего человека называл его героем, а себЯ старой полицейской
щлюхой. € когда помощники хохотали, серьезно уверЯл, что такие герои нужны
хотЯ бы длЯ того, чтобы их вешать:
- ‚ешаешь - и ему приЯтно и тебе приЯтно. …му потому, чти идет прЯмо в
царствие небесное, а мне, как удостоверение, что есть еще храбрые люди, не
перевелись. —его зубы скалите, - верно-с!
Џравда, он и сам смеЯлсЯ при этом, так как давно позабыл, где в его
словах правда, а где ложь, то, что табачным дымом обволакивало всю его
беспутную, пьЯную жизнь. Ќо сегоднЯ - в октЯбрьском утре, идЯ по холодным
улицам он Ясно почувствовал, что вчерашнее - ложь, и что "он" просто
негодЯй; и было стыдно вчерашних мальчишеских слов.
- ѓерой! Љак же! ѓосподи, да если он, - изнывал пристав в молитве: - да
если он, мерзавец, пошевельнетсЯ, убью как собаку. ѓосподи!
€ опЯть думал, отчего ему, приставу, уже старому, уже подагрику, так
хочетсЯ жить? € вдруг догадалсЯ: это оттого, что на улицах иней. ЋбернулсЯ
назад и свирепо крикнул:
- ‚ ногу! €дут, как бараны... с... с...
Ђ под пальто поддувало, а сюртук был широк, и все тело болталось в
одежде, как желток в болтне - точно вдруг сразу похудел он. ‹адони же рук,
несмотрЯ на холод, были потные. „ома окружили так, будто не одного спЯщего
человека собирались взЯть, а сидела там целаЯ рота неприЯтелей; и
потихоньку, на цыпочках, пробрались по темному коридору к той страшной
двери. Ѓыл отчаЯнный стук, крик, трусливые угрозы застрелить сквозь дверь; и
когда, почти сбиваЯ с ног полуголую ‹юбу, ворвались дружной лавой в
маленькую комнатку и наполнили ее сапогами, шинелЯми, ружьЯми, то увидели:
он сидел на кровати в одной рубашке, спустив на пол голые, волосатые ноги,
сидел и молчал. € не было ни бомбы, ни другого страшного. Ѓыла только
обыкновеннаЯ комната проститутки, грЯзнаЯ и противнаЯ при утреннем свете,
смЯтаЯ широкаЯ кровать, разбросанное платье, загаженный и залитый портером
стол; и на кровати сидел бритый, скуластый мужчина с заспанным, припухшим
лицом и волосатыми ногами, и молчал.
- ђуки вверх! - крикнул из-за спины пристав и крепче зажал в потной
ладони револьвер.
Ќо он рук не поднЯл и не ответил.
- Ћбыскать! - крикнул пристав.
- „а ничего ж нету! „а Я же револьвер отнесла! ѓосподи! - кричала ‹юба,
лЯскаЯ от страха зубами.
€ она была в одной только смЯтой рубашке, и среди одетых в шинели людей
оба они, полуголый мужчина и такаЯ же женщина, вызывали стыд, отвращение,
брезгливую жалость. Ћбыскали его одежду, обшарили кровать, заглЯнули в углы,
в комод, и не нашли ничего.
- „а Я же револьвер отнесла! - твердила бессмысленно ‹юба.
- Њолчать, ‹юбка! - крикнул пристав.
Ћн хорошо знал девушку, раза два или три ночевал с нею, и теперь верил
ей; но так неожидан был этот счастливый исход, что хотелось от радости
кричать, распорЯжатьсЯ, показывать власть.
- Љак фамилиЯ?
- Ќе скажу. € вообще на вопросы отвечать не буду.
- Љонечно-с, конечно! - иронически ответил пристав, но несколько
оробел.
Џотом взглЯнул на его голые, волосатые ноги, на всю эту мерзость - на
девушку, дрожавшую в углу, и вдруг усомнилсЯ.
- „а тот ли это? - отвел он сыщика в сторону. - —то-то как будто?..
‘ыщик, пристально вглЯдывавшийсЯ в его лицо, утвердительно мотнул
головой.
- ’от. Ѓороду только сбрил. Џо скулам узнать можно.
- ‘кулы разбойничьи, это верно...
- „а и на глаза глЯньте. џ его по глазам из тысЯчи узнаю.
- ѓлаза, да... Џокажи-ка карточку.
Ћн долго разглЯдывал матовую без ретуши карточку того, - и был он на
ней очень красивый, как-то особенно чистый молодой человек с большой русской
окладистой бородою. ‚зглЯд был, пожалуй, тот же, но не угрюмый, а очень
спокойный и Ясный. ‘кул только не было заметно.
- ‚идишь: скул не видать.
- „а под бородою же. Ђ ежели прощупать глазом...
- ’ак-то оно так, но только... ‡апой, что ли, у него бывает?
‚ысокий, худой сыщик с желтым лицом и реденькой бородкой, сам запойный
пьЯница, покровительственно улыбнулсЯ:
- “ них запоЯ не бывает-с.
- ‘ам знаю, что не бывает. Ќо только... Џослушайте, подошел пристав: -
это вы участвовали в убийстве?.. - Ћн назвал почтительно очень важную и
известную фамилию.
Ќо тот молчал и улыбалсЯ. € слегка покачивал одной волосатой ногой с
кривыми, испорченными обувью, пальцами.
- ‚ас спрашивают!..
- „а оставьте. Ћн не будет же отвечать. Џодождем ротмистра и прокурора.
’е заставЯт разговоритьсЯ!
Џристав засмеЯлсЯ, но на душе у него становилось почему-то все хуже и
хуже. Љогда лазили под кровать, разлили что-то, и теперь в непроветренной
комнатке очень дурно пахло. "Њерзость какаЯ! - подумал пристав, хотЯ в
отношении чистоты был человек нетребовательный, и с отвращением взглЯнул на
голую качающуюсЯ ногу. - …ще ногой качает!" ЋбернулсЯ: молодой, белобрысый,
с совсем белыми ресницами городовой глЯдел на ‹юбу и “•Њ›‹џ‹‘џ, держа ружье
обеими руками, как ночной сторож в деревне палку.
- ќй, ‹юбка! - крикнул пристав: - ’ы что же это, сучьЯ дочь, сразу не
донесла, кто у тебЯ?
- „а Я же...
Џристав ловко дважды ударил ее по щеке, по одной, по другой.
- ‚от тебе! ‚от тебе! џ вам тут покажу!
“ того поднЯлись брови и перестала качатьсЯ нога.
- ‚ам не нравитсЯ это, молодой человек? - Џристав все более и более
презирал его. - —то же поделаешь! ‚ы эту харю целовали, а мы на этой харе...
€ засмеЯлсЯ, и улыбнулись конфузливо городовые. € что было всего
удивительнее: засмеЯлась сама побитаЯ ‹юба. ѓлЯдела приЯтно на старого
пристава, точно радуЯсь его шутливости, его веселому характеру, и смеЯлась.
Ќа него, с тех пор, как пришла полициЯ, она ни разу не взглЯнула, предаваЯ
его наивно и откровенно; и он видел это, и молчал, и улыбалсЯ странной
усмешкой, похожей на то, как если бы улыбнулсЯ в лесу серый, вросший в
землю, заплесневший камень. Ђ у дверей уже толпились полуодетые женщины:
были среди них и те, что сидели вчера с ними. Ќо смотрели они равнодушно, с
тупым любопытством, как будто в первый раз встречали его; и видно было, что
из вчерашнего они ничего не запомнили. ‘коро их прогнали.
ђассвело совсем, и в комнате стало еще отвратительнее и гаже.
Џоказались два офицера, не выспавшиесЯ, с помЯтыми физиономиЯми, но уже
одетые, чистые, и вошли в комнату.
- ЌельзЯ, господа, ей-богу, нельзЯ, - лениво говорил пристав и злобно
смотрел на него.
Џодходили, осматривали его с головы до голых ног с кривыми пальцами,
оглЯдывали ‹юбу и, не стеснЯЯсь, обменивались замечаниЯми.
- Ћднако хорош! - сказал молоденький офицерик, тот, что сзывал всех на
котильон. “ него действительно были прекрасные белые зубы, пушистые усы и
нежные глаза с большими девичьими ресницами. Ќа арестованного офицерик
смотрел с брезгливой жалостью и морщилсЯ так, будто сейчас готов был
заплакать. Ќа левом мизинце у того была мозоль, и было почему-то
отвратительно и страшно смотреть на этот желтоватый маленький бугорок. €
ноги были грЯзноваты. - Љак же это вы, сударь, ай-ай-ай! качал головой
офицер и мучительно морщилсЯ.
- ’ак-то-с, господин анархист. Ќе хуже нас грешных с девочками.
Џлоть-то и у вас, стало быть, немощна? засмеЯлсЯ другой, постарше.
- ‡ачем вы револьвер свой отдали? ‚ы бы могли хоть стрелЯть. Ќу, Я
понимаю, ну, вы попали сюда, это может быть со всЯким, но зачем же вы отдали
револьвер? ‚едь это нехорошо перед товарищами! - горЯчо говорил молоденький
и объЯснЯл старшему офицеру: - ‡наете, Љнорре, у него был браунинг с тремЯ
обоймами, представьте! Ђх, как это нелепо.
€, улыбаЯсь насмешливо, с высоты своей новой, неведомой миру и страшной
правды, глЯдел он на молоденького, взволнованного офицерика и равнодушно
покачивал ногою. € то, что он был почти голый, и то, что у него волосатые,
грЯзноватые ноги с испорченными кривыми пальцами - не стыдило его. € если бы
таким же вывести его на самую людную площадь в городе и посадить перед
глазами женщин, мужчин и детей, он так же равнодушно покачивал бы волосатой
ногой и улыбалсЯ насмешливо.
- „а разве они понимают, что такое товарищество! сказал пристав,
свирепо косЯсь на качающуюсЯ ногу, и лениво убеждал офицеров: - ЌельзЯ
разговаривать, господа, ей-богу, нельзЯ. ‘ами знаете, инструкции.
Ќо свободно входили новые офицеры, осматривали, переговаривались. Ћдин,
очевидно, знакомый, поздоровалсЯ с приставом за руку.
€ ‹юба уже кокетничала с офицерами.
- Џредставьте, браунинг, три обоймы, и он, дурак, сам его отдал, -
рассказывал молоденький. - Ќе понимаю!
- ’ы, Њиша, никогда этого не поймешь.
- „а ведь не трусы же они!
- ’ы, Њиша, идеалист, у тебЯ еще молоко на губах не обсохло.
- ‘амсон и „алила! - сказал иронически невысокий, гнусавый офицер с
маленьким полупровалившимсЯ носиком и высоко зачесанными редкими усами.
- Ќе „алила, а просто она его удавила.
‡асмеЯлись.
Џристав, улыбавшийсЯ приЯтно и потиравший книзу свой красноватый,
отвислый нос, вдруг подошел к нему, стал так, чтобы загородить его от
офицеров своим туловищем в широком свисавшем сюртуке - и заговорил сдушенным
шепотом, бешено ворочаЯ глазами:
- ‘тыдно-с!.. таны бы надели-с!.. Ћфицеры-с!.. ‘тыдно-с!.. ѓерой
тоже... ‘ девкою свЯзалсЯ, с стервой... —то товарищи твои скажут, а?.. “-ух,
ска-атина...
ЌапрЯженно вытЯнув голую шею, слушала его ‹юба. € так стоЯли они, друг
возле друга, три правды, три разные правды жизни: старый взЯточник и
пьЯница, жаждавший героев, распутнаЯ женщина, в душу которой были уже
заброшены семена подвига и самоотречениЯ, - и он Џосле слов пристава он
несколько побледнел и даже как будто хотел что-то сказать, но вместо того
улыбнулсЯ и вновь спокойно закачал волосатой ногою.
ђазошлись понемногу офицеры, городовые привыкли к обстановке, к двум
полуголым людЯм, и стоЯли сонно, с тем отсутствием видимой мысли, какаЯ
делает похожими лица всех сторожей. €, положив руки на стол, задумалсЯ
пристав глубоко и печально о том, что заснуть сегоднЯ уже не придетсЯ, что
надо идти в участок и принимать дела. € еще о чем-то, еще более печальном и
скучном.
- Њожно мне одетьсЯ? - спросила ‹юба.
- Ќет.
- Њне холодно.
- Ќичего, посидишь и так.
Џристав не глЯдел на нее. €, перегнувшись, вытЯнув тонкую шею, она
что-то шепнула тому, нежно, одними губами. Ћн поднЯл вопросительно брови, и
она повторила:
- Њиленький! Њиленький мой!..
Ћн кивнул головою и улыбнулсЯ ласково. € то, что он улыбнулсЯ ей
ласково и, значит, ничего не забыл; и то, что он, такой гордый и хороший,
был раздет и всеми презираем, и его грЯзные ноги - вдруг наполнили ее
чувством нестерпимой любви и бешеного, слепого гнева. ‚звизгнув, она
бросилась на колени, на мокрый пол, и схватила руками холодные волосатые
ноги.
- ЋденьсЯ, миленький! - крикнула она исступленно. - ЋденьсЯ!
- ‹юбка, оставь! - оттаскивал ее пристав. - Ќе стоит он этого!
„евушка вскочила на ноги.
- Њолчи, старый подлец! Ћн лучше вас всех!
- Ћн скотина!
- ќто ты скотина!
- —то? - вдруг рассвирепел пристав. - ќй, ”едосеенко, возьми ее. „а
ружье-то поставь, болван!
- Њиленький! да зачем же ты револьвер отдал, - вопила девушка,
отбиваЯсь от городового. - „а зачем же ты бомбу не принес... Њы бы их... мы
бы их... всех...
- ђот ей зажми!
‡адыхаЯсь, уже молча, боролась отчаЯнно женщина и старалась укусить
хватавшие ее жесткие пальцы. € растерЯнно, не знаЯ, как боротьсЯ с
женщинами, хватаЯ ее то за волосы, то за обнажившуюсЯ грудь, валил ее на пол
белобрысый городовой и отчаЯнно сопел. Ђ в коридоре уже слышались
многочисленные громкие, развЯзные голоса и звенели шпоры жандарма. € что-то
говорил сладкий, задушевный, поющий баритон, точно приближалсЯ это оперный
певец, точно теперь только начиналась серьезнаЯ, настоЯщаЯ опера.
Џристав оправил сюртук.

* ‹еонид Ђндреев. Џолет *

„ень полета началсЯ при счастливых предзнаменованиЯх. €х было два: луч
раннего солнца, проникший в темную комнату, где спал с женой ћрий
Њихайлович, и необыкновенно светлый, полный таинственных и радостных
намеков, волнующий сон, который приснилсЯ ему перед самым пробуждением.
ћрий Њихайлович Џушкарев был опытный офицер-пилот; это значило, что в
течение полутора лет он уже двадцать восемь раз - ровно столько, сколько
было ему лет, - поднималсЯ на воздух и все еще был жив, не разбилсЯ, не
переломал себе ног и рук, как другие. ‹учше, чем все, чем даже жен" его, он
знал цену этой смешной и маленькой опытности, обманчивому спокойствию,
которое после каждого счастливого возвращениЯ на землю точно отнимало памЯть
о прежних чужих несчастьЯх и делало близких людей излишне уверенными,
излишне спокойными - пожалуй, даже жестокими немного; но был он человек
мужественный и не хотел думать о том, что расслаблЯет волю и у короткой
жизни отнимает последний ее смысл. "“паду так упаду, - думал он, - что ж с
этим поделаешь; а может быть, до тех пор и машину сделают такой, что падать
не надо, вот Я и обману смерть, проживу до старости, как другие. Ћ чем же
гадать?"
€, думаЯ это про себЯ, он улыбалсЯ той своей спокойной улыбкой, за
которую так любили его и уважали товарищи. Ќо жил в его теле кто-то еще, кто
не поддавалсЯ увещаниЯм, твердо знал свое, был не то мудр, не то совсем без
разума, как зверь, - и этот другой страшилсЯ страхом трепетным и темным, и
после удачного полета этот другой становилсЯ глупо счастлив, самоуверен и
даже нагл, а перед полетом каждый раз мутил душу, наполнЯл ее вздохами и
дрожью. ’ак же было и в этот раз, накануне июльского полета.
‚ечером, перед сном, ћрий Њихайлович нежно и тихо погулЯл с женой по
окраинным темным и зеленым улицам маленького городка, где они временно жили;
и уже в половине одиннадцатого, когда в доме еще возились, лег в постель и
сразу уснул. Ћн слышал смутно, как через час или полтора пришла жена,
разделась тихо и легла, даже не скрипнув кроватью; потом, долго или коротко,
спустЯ, что-то широкое заходило над головою и спокойным, из краЯ в край
переливающимсЯ гулом раздвинуло пределы узкого, темного комнатного сна. Ћн
догадалсЯ, что это зашла ночнаЯ гроза, но совсем не проснулсЯ, а только
скинул с себЯ то тЯжкое, как узы, тупое и мертвое оцепенение, каким страх
боролсЯ против мыслей и неизбежного. ‚друг задышалось глубоко и сладко: как
будто следило дыхание за переливами грома в высоте и шло за ним из краЯ в
край; и стало казатьсЯ в долгой грезе, что он не человек спЯщий, а сама
морскаЯ волна, котораЯ, то падаЯ, то поднимаЯсь, дыша ровно и глубоко,
вольно катитсЯ по безбрежному простору. € вдруг открылсЯ тот радостный
смысл, что есть в беге волны по безбрежному простору, когда, то падаЯ, то
поднимаЯсь, идет она в глубокую беспредельность. € уже долго он был волной,
и уже разгадал все таинственные смыслы жизни, когда зашумел частый дождь по
крыше и тихим плеском окропил грудь, поцеловал сомкнутые уста, приник тепло
к глазам и принес кроткое забвение. Ђ потом, долго или коротко спустЯ - уже
птицы звенели за окном - привиделсЯ и тот радостный, волнующий сон, который
уже третий раз в жизни посещал его и был каждый раз счастливым
предзнаменованием.
Ѓудто проснулсЯ он на рассвете в темной комнате, где спал почему-то
один, без жены; и хотЯ жены не было и комната была незнакомаЯ, но была она в
то же времЯ своей, настоЯщей, той, в которой он всегда жил и живет.
ЏроснулсЯ он будто от тревожного и страшного сна, с темным взглЯдом и
стесненной грудью: было тЯжело и печально. ’огда поднЯлсЯ он и вышел в
соседнюю комнату, где было уже светлее, так как только на одной стороне
ставни были закрыты, а на другой уже пробивалсЯ в окна мЯгкий, розовый,
спокойный свет. "Љак хорошо и спокойно: все спЯт", - подумал он,
успокаиваЯсь; и тут внезапно - так всегда было в этом чудесном сне, -
внезапно вспомнил, что, кроме этих хороших комнат, у него есть другие,
прекраснейшие, - в которых он почему-то давно не был, даже совсем забыл о
них. ‘ радостным ожиданием он открыл очень высокую белую дверь и тихо,
босыми ногами, вступил на гладкий и теплый пол забытых прекрасных комнат. €х
было много, и они были тех огромных и торжественных размеров, какими бывают
комнаты и залы только во дворце; и всюду, во всех углах, стоЯл тот же
неЯркий, но спокойный и радостный розово-утренний свет. "Љак хорошо! € как Я
мог забыть!" - думал он, тихо скользЯ вперед, в тишину и высь все новых и
прекраснейших зал, полных света и умиленной радости; и так дошел он до
двери, за которой послышались голоса. Ћн осторожно заглЯнул и увидел, что
сидЯт на полу два малЯра, что-то делают и тихонько поют.
’ут ћрий Њихайлович проснулсЯ, но еще с минуту, радостно и глубоко
волнуЯсь, не мог понЯть, где кончаетсЯ сон и начинаетсЯ настоЯщее. Ќа ночь
окна в их спальне закрывались ставнЯми, и теперь прЯмо в глаза ему что-то
ослепительно Ярко блистало; он отодвинул голову и увидел острый и прЯмой
луч, идущий от круглого отверстиЯ в ставне, где вывалилсЯ сучок, увидел
круглое пЯтно на подушке и розовый сумрак, наполнЯвший комнату. Џотом увидел
сбоку от себЯ темное пЯтно волос, голую руку, услышал тихое дыхание - и
сразу все вспомнил и все понЯл: и что сегоднЯ ему лететь, и что это милое,
что так тихо дышит, есть его жена, и что июльское солнце, поднЯвшись, стоит
против окон и, вероЯтно, весь мир заливает светом. Џопробовал себЯ, не
страшно ли ему лететь, но вместо обычного крепко сдерживаемого страха было
глубокое и радостное волнение: как будто ждет его сегоднЯ необыкновенное и
великое счастье. "‘егоднЯ Я полечу!" впервые со всей чистотой восторга,
радости неомрачаемой подумал он о небесном великом просторе, предчувствиЯми
которого всю ночь жила его душа.
…сли бы не этот луч солнца, ћрий Њихайлович поспал бы еще час или
полтора; но теперь невозможно было ни спать, ни оставатьсЯ в темноте, душной
и тЯжелой; и, осторожно сойдЯ с постели, стараЯсь даже не глЯдеть на жену,
чтобы не разбудить ее взглЯдом, он наскоро оделсЯ. Ќо та спала крепко: с
вечера ей долго не давали уснуть беспокойство и нежнаЯ любовь, а потом
чем-то страшным измучила гроза - иные были сны у женщины. € теперь она
отдыхала. ‡ахватив папирос и все так же не глЯдЯ на жену, ћрий Њихайлович
вышел из спальни в тихий свет пустых и неубранных комнат, еще хранивших в
углах ночные тени.
‚ кухне уже возилсЯ с самоваром и колол лучину сонный денщик, каждым
движением своим перегонЯЯ с места на место тучу ленивых, тЯжелых от ночи
мух; но на дворе, и в садике, и на улице, обсаженной тополЯми, как аллеЯ,
было безлюдно и тихо. € хотЯ давно уже звенели птицы, и по двору прошла
кошка, старательно выбираЯ сухие места и избегаЯ холодной и сырой тени от
дома, и даже проехал на станцию извозчик - казалось, что никто еще не
пробуждалсЯ к жизни, а живет во всем мире одно только солнце, и только одно
оно есть живое. ’ак оно было ласково и так грело глаза и усы, что ћрий
Њихайлович сделал невинное лицо и надолго притих; потом совсем по-детски
подумал, что с солнцем можно говорить: правда, ответа не услышишь, но самому
говорить можно, и в этом будет не меньший смысл, чем в разговоре с
человеком.
€ вспомнил он - все еще сохранЯЯ невинное лицо и не торопЯсь открыть
согревшиесЯ глаза, - как все детство свое он мечтал о полете. ‚спомнил, как
он подпрыгивал и снова падал на землю, оскорбленный, негодующий, не
понимающий, почему же он не полетел; как уже небольшой прыжок с высоты давал
робкое впечатление полета и как до слез почти, до настоЯщей душевной боли
хотелось все отдать, всем пожертвовать, от всего отказатьсЯ только за то,
чтобы перелететь через соседский дом. € именно этот соседский дом,
одноэтажный мещанский домишко с прогнившей деревЯнной крышей, приобрел такую
значительность, что при первом настоЯщем полете, за тысЯчу верст от родины,
когда от волнениЯ ни о чем не думалось и не вспоминалось, он вдруг
вспомнилсЯ ћрию Њихайловичу.
Ќо неужели он действительно уже летал и сегоднЯ полетит?
Ќа небе не виделось ни единого облака, и там, где грохотал ночью гром и
откуда падал дождь на землю, теперь раскидывалась ЯснаЯ и бездоннаЯ синева.
Џо книгам это называлось воздухом, атмосферой, но по чувству человеческому
это было и вечно оставалось небом - извечною целью всех стремлений, всех
поисков и надежд. "‚сЯкий человек боитсЯ смерти, и кто захотел бы лететь,
если бы это было только воздухом каким-то?" - подумал ћрий Њихайлович, не
отводЯ глаз от бездонной, таинственно сиЯющей синевы и на фоне ее рисуЯ
памЯтью знакомые загорелые близкие и почему-то очень дорогие лица товарищей,
офицеров-летчиков. Џравда, разговор их пуст и смешно деловит: так же,
вероЯтно, разговаривает и он сам о своих полетах; но кто же не знает, что
иногда совсем не нужно слушать разговора людей, которым они невинно и хитро
лгут, а надо видеть лица, глубину глаз, чистоту белых, неиспорченных зубов.
€ от этих мыслей, Ясных, простых и чистых, как чисто было утреннее
солнце, еще увеличилось то радостное волнение, с которым он проснулсЯ; и,
идЯ к дому, ћрий Њихайлович зачем-то еще раз поклЯлсЯ себе, что всегда будет
любить своих товарищей и будет неизменным другом своим друзьЯм. Ќо тот, кто
умеет не слышать пустого разговора и мыслей, а смотрит в глубину глаз, на
чистоту молодых неиспорченных зубов, тот иной смысл открыл бы за этой
наивной и ненужной клЯтвой. € тот и сам бы не сказал ненужного, а молча и
крепко поцеловал бы в уста веселого, легкой походкой идущего к дому
человека, у которого улыбка так приветлива и спокойна, а в глазах мерцает
уже далекий свет.
‚ойдЯ в спальню, ћрий Њихайлович тихим поцелуем разбудил все еще крепко
спавшую жену.

Ѓыл у ћриЯ Њихайловича один несомненный дар: он умел молчать легко и
приЯтно, и это делало разговор с ним. всегда интересным и значительным.
ЏрЯмых, определенных и в своей определенности всегда немного резких "да" и
"нет" он не любил в разговоре и заменЯл их спокойной и ласковой улыбкой,
свое мнение высказывал осторожно и нехотЯ и больше предпочитал слушать
других. Љазалось бы, что при этом качестве своем он должен был
представлЯтьсЯ товарищам загадочной натурой, человеком скрытным, ушедшим в
свои сокровенные переживаниЯ, а выходило почему-то наоборот: все в полку,
кончаЯ молоденькими, только что произведенными подпоручиками, были убеждены,
что знают его насквозь, знают гораздо лучше, чем самих себЯ. €бо каждый длЯ
самого себЯ был только путаницей сложных, менЯющихсЯ настроений, неожиданных
мыслей, внезапных переходов, изломов и скачков, а ћрий Њихайлович всегда
оставалсЯ ровен, спокоен и Ясен; и так же Ясна, проста и понЯтна была его
жизнь с красивой, любившей его молоденькой женой. Љогда какой-нибудь поручик
проигрывал в карты или в пьЯном виде устраивал дебош, после которого стыдно
смотреть даже в зеркало, он непременно шел к Џушкареву посидеть и
образоватьсЯ; и, сидЯ и образуЯсь понемногу, уже начинаЯ видеть возможность
новой жизни, он с некоторым великодушным сожалением смотрел на ћриЯ
Њихайловича, сравнивал бездны своей души с его Ясной плоскостью и думал:
экий ты, брат, Ясный! € один шутник пустил было удачную кличку: "Ќаш
разъЯсненный"; но, как ни удачна была кличка, долго держатьсЯ, при уважении
товарищей к ћрию Њихайловичу, она не могла, вскоре перестала возбуждать смех
и позабылась.
€ в это солнечное утро ћрий Њихайлович был приЯтно молчалив и Ясен, по
обыкновению, разве только особенным светом глаз выдавал свое радостное, все
растущее волнение; и, как всегда это случалось, его видимое и ровное
спокойствие передалось жене, ’атьЯне Ђлексеевне, ровным светом зажгло и ее
красивые черные, слишком блестЯщие глаза, немного по-азиатски приподнЯтые к
вискам. …ще только недавно она была полна ночного ужаса, ужасных
предчувствий и видений, а теперь, наливаЯ мужу чай и поглЯдываЯ через
открытое окно на синее праздничное небо, она никак не могла ни понЯть, ни
вспомнить, что страшного было в этой сиЯющей, обращенной кверху, знакомой
глубине. "ѓлупости, нелепые сны!" - думала она, передаваЯ стакан и с любовью
глЯдЯ, чтобы не обжечь, на смуглые, твердые, никогда не дрожащие пальцы
мужа; и вдруг засмеЯлась, сперва весело, потом даже сердито немного.
- ’ы, ћра, просто обманщик, гипнотизер!
Ћн улыбнулсЯ.
- Џочему?
- Џросто фальшивый человек - не смейсЯ! Љогда Я с тобой, мне кажетсЯ
тогда, что ничего не может случитьсЯ, а ведь это же неправда, ведь всегда
что-нибудь может случитьсЯ! ђазве можно быть такой спокойной, как Я сейчас,
ведь это же неправда, а делаешь это ты. џ вовсе не хочу быть спокойной, это
просто глупо!
€, уже стараЯсь взволновать себЯ, вернутьсЯ к потерЯнным ощущениЯм
страха и беспокойства, она стала припоминать и рассказывать, немного
сочинЯЯ, свои темные сны, но страх не возвращалсЯ, и чем глубже было
спокойное внимание ћриЯ Њихайловича, тем Явно несообразнее, просто глупее
становились убедительные сны. ’очно ребенок, который долго рассказывает
взрослому вздорную, самим сочиненную сказку - и вдруг видит толстые волосы
на бороде, большие, ласковые, внимательные, но безнадежно умные глаза, сразу
обрывает: не хочу больше рассказывать!
- Ќет, ћра, ты сегоднЯ еще хуже, чем всегда!
Ќо еще не отзвучали ласковые слова, как всю ее залило чувство совсем
необыкновенного, острого, почти мучительного счастьЯ. Џокраснев до самых
плеч, белевших в вырезе платьЯ, она закрыла лицо руками и склонилась к столу
- ни взглЯнуть, ни слова промолвить она не могла бы теперь ни за что в мире.
Ђ сердце билось все сильнее и томительнее в ожидании первого слова, которое
произнесет он, и это будет невыносимо: первое слово! Ќо он, необыкновенный,
как ее счастье, не сказал ничего и только осторожным и тихим поцелуем
прикоснулсЯ к ее снова побелевшей шее.
Џотом времЯ побежало быстро. Џошли сборы, одевание; ћрий Њихайлович
сам, как всегда, своими твердыми смуглыми пальцами застегнул ей блузочку на
спине, он же ее и расстегнет, когда вернутсЯ. Ќо что бы ни делалось вокруг,
чувство необыкновенного счастьЯ не оставлЯло ’атьЯну Ђлексеевну, укрепилось
твердо, стало чувством самой жизни; и что бы ни случилось теперь, упади ћрий
Њихайлович на самых ее глазах, увидь она его труп, - и тут бы она не
поверила ни в смерть, ни в печаль, ни в роковое одиночество свое.
“тверждением вечной жизни и отрицанием смерти было счастье, и не бывает
счастье другим.
€, как всегда, уходЯ из дому, ћрий Њихайлович забыл зайти проститьсЯ с
ребенком, и, как всегда, жена напомнила с упреком и повела в детскую. ЉаждаЯ
дружнаЯ молодаЯ семьЯ создает свой домашний Язык; и на их Языке мальчик
Њиша, имевший от роду год и два месЯца, называлсЯ ’он-’оном и
пренебрежительно: ’ончиком. Ќикаким отцом ћрий Њихайлович себЯ не
чувствовал, и ребенок с своими короткими ножками, беспричинным восторгом и
гениальностью вызывал в нем только снисходительное удивление. € вес его был
ничтожный, также удивительный. ’еперь ’он-’он был заправлен в конусообразное
креслице на колесах, с круглым отверстием посередине, куда его вставлЯли;
когда ’он-’он падал в какую-нибудь сторону, кресло катилось и не давало ему
упасть - и это называлось: он ходит. Ќосило его по всей комнате, но иногда
ему удавалось наметить свою цель и даже достигнуть ее.
ћрий Њихайлович засмеЯлсЯ; засмеЯлась и жена, но сейчас же обиженно
сказала:
- ’ебе смешно, а ему это нисколько не легче, чем твоЯ авиациЯ. € ты
летишь только потому, что все времЯ падаешь, чем же он хуже?
- Џравда, - согласилсЯ ћрий Њихайлович. - Ќисколько не хуже.
Ќо нельзЯ было не смеЯтьсЯ, глЯдЯ на ’он-’она, и ћрий Њихайлович
сказал:
- Ђ что, ’анЯ, если бы нашим пьЯным по выходе из ‘обраниЯ давать такое
же кресло; понимаешь, нельзЯ ни упасть, ни заснуть - ужасное положение!
Ќо ’атьЯна Ђлексеевна не нашла ничего смешного в этой мысли и коротко
ответила:
- Ќе люблю пьЯных. ‚озьми же его на руки и поцелуй. € ты напрасно
презираешь его и думаешь, что он ничтожество, любит только твои пуговицы: он
все понимает.

III

Љогда ћрий Њихайлович с женой подъезжали на извозчике к аэродрому,
голубаЯ пустынЯ неба ожила своею жизнью: от горизонта поднимались и,
развертываЯсь, точно ставЯ все новые паруса, медленно проплывали в зените
округлые, сверкающие белизной, торжественные облака. Ѓудто Ярче засверкало
солнце, углубилась синева, и очарованием недосЯгаемости манили ее пролеты,
бездны синие и наиглубочайшие всех темных бездн морских; и похоже было
минутами на великолепный смотр: будто вышла из гавани целаЯ флотилиЯ судов
и, распустив сиЯющие паруса, гордЯсь, красуЯсь и затаив восторг, медленно
проходит перед высочайшими взорами.
’атьЯна Ђлексеевна заволновалась:
- Ќе зашла бы гроза, как вчера, тогда как же?
- Ќет, - уверенно ответил ћрий Њихайлович, смотри, у них краЯ точеные.
ќто смотр, они скоро разойдутсЯ.
- ’ебе жаль, тебе хочетсЯ поднЯтьсЯ выше их?
Ћн внимательно и немного странно - так ей уж потом казалось - посмотрел
ей в лицо и глаза и ответил с своей спокойной улыбкой:
- џ тебЯ люблю ужасно.
Ќа аэродроме уже был народ, и оживленно готовились к полету летчики,
выдвигали машины из ангаров, проверЯли, подтЯгивали металлические тросы;
кто-то Яростно бранилсЯ в сарае, что опЯть привезли не того бензину; у
капитана Љострецова забастовал, по неведомой причине, мотор, и он сам,
ругаЯсь и торопЯсь, презираЯ смущенного монтера, развинчивал гайки и уже до
самых глаз успел замазатьсЯ машинным маслом и нагаром. Ќо в общем все
обстоЯло благополучно, даже хорошо, и волновались, и высказывали
недовольство только длЯ того, чтобы оградитьсЯ от судьбы, не показатьсЯ ей
слишком благополучными, умилостивить маленькими неприЯтностЯми длЯ избежаниЯ
большой и страшной. € длЯ той же цели никто не хотел даже сознаватьсЯ, на
какую высоту сегоднЯ он рассчитывает, уверЯл лживо, что немножко; и только
про Џушкарева все знали, что, уже взЯвший несколько призов за точность
спуска, нынче он намерен побить рекорд высоты. € что это удастсЯ ему, никто
из товарищей не сомневалсЯ; и самое чувство ђока, грозной случайности,
зловеще таЯщейсЯ в прозрачном воздухе, стало слабее в присутствии Ясного и
твердого человека, не скрывающего своих намерений, спокойно говорЯщего о
них.
‡аговорили громче и веселей и толпою окружили Џушкарева; некоторые,
здороваЯсь, целовались с ним, по-дружески открытым и крепким поцелуем в
губы. ‘ женою, ’атьЯной Ђлексеевной, здоровались так же приветливо и
дружески, целовали ей руку, но видно было, что длЯ всех она - второй
человек, и постепенно ее оттеснЯли от мужа. ‚ другое, обычное времЯ около
нее всегда кто-нибудь оставалсЯ - из вежливости или любви к женскому
обществу и разговору; а теперь она стоЯла одна на зеленой примЯтой траве и
улыбалась с мЯгкой женской насмешливостью: было так естественно и все же
немного смешно, что она, такаЯ красиваЯ женщина, стоит совсем одна,
заброшеннаЯ, и никто в ней не нуждаетсЯ, и никому она не интересна, а они
собрались своей кучкой загорелых и сильных людей, смеютсЯ, сверкаЯ белыми
зубами, дружелюбно касаютсЯ локтей и плеч и ведут свой особенный мужской,
серьезный и значительный разговор. "Љак они любЯт ћриЯ!" - подумала она и
вдруг перестала улыбатьсЯ: снова до самого дна колыхнулась душа ощущением
великого счастьЯ, неизъЯснимой радости, сердечной благодарности к тем, кто
так его любит. Ќо ведь они еще не совсем знают, какой он благородный, какой
прекрасный и необыкновенно милый человек, а если бы знали!..
€ когда подошел к ней полковник ЏрЯхин, старый любезник, и стал
говорить любезности, она уже сама послала его к мужу:
- Џойдите к ћрию.
- џ уже виделсЯ с ћрием Њихайловичем, - ответил полковник и догадалсЯ,
- что-нибудь прикажете передать?
- Ќет, - она смотрела в глаза полковнику и улыбалась, - пойдите к ћрию.
€ тут, глЯдЯ в блестЯщие влажные глаза, полковник ЏрЯхин понЯл, что
перед ним сумасшедшаЯ от любви, от гордости и от счастьЯ женщина, - и ему
сделалось страшно, и единственный раз за всю свою жизнь он почувствовал
обманчивую призрачность солнца, земли, на которой так твердо стоЯт его ноги,
всего, что окружает и в чем живет человек. "‘транно!" - пробормотал он,
отходЯ, и весь тот день, до самого его темного конца, бормотал это слово, не
имеЯ других, чтобы выразить всю необыкновенность представившегосЯ ему мира:
"‘транно, странно!"
“же разошлись все и начались полеты, когда ћрий Њихайлович подошел к
жене и взЯл ее за руку выше локтЯ.
- Џрости, ’анечка, Я совсем оставил тебЯ.
- Ќичего, - ответила она, улыбаЯсь, - Я рада.
- Ќо не забыл!
- Ќичего, Я рада. Ћ чем вы смеЯлись?
- џ рассказал им о кресле, помнишь, после ‘обраниЯ - длЯ пьЯных. ’ы
забыла?
Ќо ей не понравилось это, и она сказала:
- Ђ Я думала о другом, ћра! Ћни очень любЯт тебЯ.
- € Я их люблю. ‘мотри, ’анЯ, ђымба идет сюда, сегоднЯ с ним творитсЯ
что-то ужасное.
- Џоговори с ним, ћра.
- Ђ ты? Њне ведь сейчас.
- Ќичего, Я рада. Џоговори с ним. ћра.
Ќо ђымба - пожилой пухлый офицер с рЯбым безволосым, блестевшим от
пота, но бледным лицом - уже сам звал ћриЯ Њихайловича:
- ћра, на одну минуту!
- ’ы что, брат, - спросил ћрий Њихайлович, отходЯ с офицером в сторону,
- волнуешьсЯ?
ђымба первый раз участвовал в состЯзаниЯх, и никто не мог понЯть, зачем
он это делает и зачем вообще учитсЯ летать: был он человек рыхлый, слабый,
бабьего складу и каждый раз, поднимаЯсь, испытывал невыносимый страх. €
теперь в глубоких рЯбинках его широкого лица, как в лужицах после дождЯ,
блестела вода, капельки мучительного холодного пота, а блеклые, в редких
ресницах, остановившиесЯ глаза с глубокой верой и трагической серьезностью
смотрели на Џушкарева.
- ћра! Ќет, ћра, скажи серьезно, как честный человек: ничего? Ђ? Ќет,
ты серьезно, как честный человек, ћра?
ћрий Њихайлович что-то обдумал, заглЯнул куда-то и серьезно, с твердой
убежденностью ответил:
- Ќичего, все хорошо. ‹ети.
ђымба помолчал и с той же серьезностью сказал:
- ‘пасибо.
€ трижды, крепко, словно христосуЯсь, поцеловал ћриЯ Њихайловича в губы
и коротко, но выразительно потрЯс руку. Ђ когда ђымба проходил мимо ’атьЯны
Ђлексеевны и кланЯлсЯ ей - она счастливо улыбалась, а он смотрел на нее, как
на союзницу, и в ответ на ее улыбку тихо, продолжительно и приЯтно вздохнул:
так-то, видите, какое дело! ЊЯтые голенища его высоких офицерских сапог были
слишком широки и сползали, сползали и брюки из-под короткой серой тужурки,
висели сзади мешком - и уж какой он был авиатор! ’атьЯна Ђлексеевна смотрела
ему вслед и почему-то не обернулась, когда сбоку подошел и молча встал ћрий
Њихайлович. €, не оборачиваЯсь, продолжаЯ улыбатьсЯ далеко шагавшему,
нескладному ђымбе, она понЯла и почувствовала, что муж внимательно, упорно и
близко смотрит на ее щеку, на профиль черных ресниц, на улыбающиесЯ губы; и
почувствовала теплый ветер, свежо и мЯгко прошедший по глазам; и это было
счастье.
- џ люблю тебЯ ужасно, - сказал ћрий Њихайлович и осторожно коснулсЯ ее
руки выше локтЯ, где она была горЯчаЯ и под тонким шелком совсем близкаЯ; и
рука в этом месте стала счастливаЯ. Ќо и тут не обернулась ’атьЯна
Ђлексеевна, как будто ничего не слыхала; и только улыбка тихо сошла с лица,
и стало оно покорным, робким и длЯ самой себЯ милым: любовью мужа любила
себЯ в эту минуту ’атьЯна Ђлексеевна и так чувствовала себЯ всю, как будто
есть она величайшаЯ драгоценность, но страшно хрупкаЯ, но чужаЯ - надо очень
беречь! € трава зеленела, прекраснаЯ земнаЯ трава, и ветер веЯл, обвевал
свежо и мЯгко обнаженную шею. € совсем далеко шагал нескладный ђымба. €
трепыхались цветистые флаги на трибуне; хотели оторватьсЯ от древка,
взвивались и мЯгко падали.
- ‚етер, кажетсЯ, - сказала ’атьЯна Ђлексеевна и обернулась к мужу: он
смотрел на нее. € глаза его сиЯли.
ЏрощатьсЯ пришлось при народе, и прикосновение губ было легко, как
паутина; но самый крепкий поцелуй не ложитсЯ так неизгладимо на лицо, как
эта тончайшаЯ паутинка любви: не забыть ее. долгими годами, не забыть ее
никогда. € вот еще чего нельзЯ забыть: розоватого шрамика на лбу у ћриЯ
Њихайловича, около виска, когда-то, маленький, играЯ, он ударилсЯ о железо,
и с тех пор на его чистом лбу осталсЯ этот маленький, углубленный шрамик. €
его не забыть никогда.
‚друг Явно и немного страшно опустела землЯ - это значило, что ћрий
Њихайлович поднЯлсЯ с земли на своем "Ќьюпоре". Ќо странно! - даже не
дрогнуло сердце, не сделало лишнего удара: так непоколебимо было величие
счастьЯ. ‚от с шумом он пронессЯ над самой ее головою: делал первый круг,
поднимаЯсь, но и тут не забилось сильнее ее сердце. Ћбратив лицо вверх, как
и все на земле, она смотрела на восходЯщие круги аэроплана и только
тихонько, с усмешкой, вздохнула: "Ќу конечно, теперь он менЯ не видит!
‚ысоко!"

’ам, откуда ночью лил дождь и где перекатывалсЯ гром, освещаЯ свой
ночной путь среди туч и хаоса, теперь было тихо, лазурно и по-небесному
просторно. Ѓезмолвно и широко плыли редкие облака по своим невидимым путЯм,
солнце одиноко царило, и не было ни шума, ни голосов земных и не единого
знака земного, который обозначал бы преграду.
Џри первых кругах ћрий Њихайлович еще смотрел вниз: на зеленую с
песочком карту аэродрома, на неподвижную чернь толпы, похожей на чернильное
разбрызганное пЯтно, - все еще считалсЯ с землею и привычно ожидал от нее
какой-нибудь внезапности, мгновенного препЯтствиЯ. Ќо на пЯтом кругу, вместо
тего чтобы плавно очерчивать поворот, сделал прЯмую и решительно вынессЯ за
пределы аэродрома; и уже над лесом, в просторе и тишине, стал подниматьсЯ
выше. "•орошо бы теперь погулЯть в лесу", - подумал он снисходительно и
ласково и вдруг ощутил с необыкновенной Ясностью знакомый с детства,
приЯтный, сырой запах леса, почувствовал под ногами траву и землю, даже как
будто заметил низенький гриб под темной старою листвою. € тут только понЯл,
что лес. далеко, а он летит - не идет, как всю жизнь шел на свинцовых
подошвах, а летит по воздуху, ни на что не опираетсЯ, со всех сторон
объемлетсЯ прозрачной и светлой пустотою. ’олько кратчайшее мгновение
прошло, как отделилсЯ ћрий Њихайлович от земли, а уже находитсЯ он в мире
ином, в иной стихии, легкой и безграничной, как сама мечта; и с ужасающей
силой, почти с болью снова почувствовал он то волнующее счастье, что, как
жидкость золотаЯ и прозрачнаЯ, всю ночь и весь день переливалась в его душе
и в его теле. „аже дыхание захватило от счастьЯ и слезы подступили к глазам
- с той, с другой, с невидимой стороны глаз, где слезы знаютсЯ только самим
человеком. "—то же такое милое Я вижу? - подумал он. - —то же такое милое Я
чувствую? ’акое милое, такое милое".
€ с этой минуты он почти перестал смотреть на землю: она ушла вниз и
далеко, с своими зелеными лесами, знакомыми с детства, низкорослою травою и
цветами, со всей своей радостью и робкой, ненадежной земной любовью; и ее
трудно понЯть, и ее трудно, даже невозможно, вспомнить - крепок и Ясен
жгучий воздух высот, равнодушен к земному. „аже улыбатьсЯ здесь не пристало
- пусть с той, с другой, с невидимой, стороны, как и слезы, подходит к устам
счастливаЯ и скромнаЯ улыбка, - но нельзЯ ее показывать, пусть строго и
серьезно остаетсЯ лицо. "“же высоко, - подумал ћрий Њихайлович. - “же
высоко, но надо еще выше: ведь здесь такой простор, что можно и вперед и
вверх, и назади вниз; можно, как Я хочу: все моЯ дорога". € на долгое, как
ему показалось, времЯ он ушел в серьезную и важную работу, весь
сосредоточилсЯ в радости управлениЯ.
„аже на свинцовых подошвах земли он любил всЯкое произвольное движение,
свободные повороты, неожиданные скачки в сторону: оттого и не терпел с
самого детства ни улиц, ни тропинок, ни самых широких дорог, где
наследственно предначертан путь - как в извилинах мозга стоит, застывши,
умершаЯ чужаЯ мысль. ‡десь же не было наезженных путей, и в вольном беге
божественно свободной сознала себЯ волЯ, сама окрылилась широкими крылами.
’еперь он и его крылатаЯ машина были одно, и руки его были такими же
твердыми и как будто нетелесными, как и дерево рулевого колеса, на котором
они лежали, с которым соединились в железном союзе единой направлЯющей воли.
€ если переливалась живаЯ кровь в горЯчих венах рук, то переливалась она и в
дереве и в железе; на конце крыльев были его нервы, тЯнулись до последней
точки, и концом своих крыльев осЯзал он сладкую свежесть стремЯщегосЯ
воздуха, трепетание солнечных лучей. Ћн хотел лететь вправо - и вправо
летела машина; хотел он влево, вниз или вверх - и влево, вниз или вверх
летела машина; и он даже не мог бы сказать, как это делаетсЯ им: просто
делалось так, как он хотел. € в этом торжестве воли хотЯщей была суроваЯ и
мужественнаЯ радость та, что со стороны кажетсЯ печалью и делает загадочным
лицо воина и триумфатора.
ѓлубоко внизу дымилась чаша земли, как котел: кажетсЯ, то облако внизу
проходило; но о земле не хотелось думать и не думалось. € чтобы сильнее
почувствовать свою волю, ћрий Њихайлович закрыл глаза: на мгновение, как в
зеркале, он увидел свое побледневшее светЯщеесЯ лицо; и дальше ему
почудилось, что от головы его стелютсЯ назад светлые ленты лучей, отвеваютсЯ
назад и веют перьЯ блестЯщего шлема, - будто стоит он на колеснице, крепко
зажав в окаменевшей руке стальные вожжи, и уносЯт его ввысь огненные
небесные кони. € дальше показалось ему, что он вовсе и не человек, а сгусток
Яростного огнЯ, несущийсЯ в пространстве: отлетают назад искры и пламЯ, и
светитсЯ по небу горЯщий след звезды, вуаль голубаЯ. ’ак долго летел он
вверх - страннаЯ человеческаЯ звезда, от земли уносЯщаЯсЯ в небо.
‚ это времЯ он поднЯлсЯ уже высоко, пропадал из глаз, и долго надо было
скитатьсЯ взорами по небесному океану, слепнуть от солнечных лучей, искать и
разыскивать среди огромных редких облаков, чтобы найти и увидеть высоко
летЯщего. € как ни редки были крупные округлогрудые, постепенно уходЯщие
облака, снизу казалось, что от них на небе тесно; и мнилось минутами, что
летЯщий скользит и ищет прохода между облаками, как ищет между островами
прохода мореплаватель: никто не знал внизу, как там просторно, как широки
арчатые ворота и безбрежны голубые проливы, как царственно великолепен,
широк и свободен небесный архипелаг. Ќо таЯли облака, уходили по склону,
синими сфинксами на подвернутых лапах сторожили горизонт; и видимо даже длЯ
глаз, смотрЯщих исподнизу, креп, густел и разливалсЯ беспредельно великий
небесный простор, пустынный океан.
ћрий Њихайлович открыл глаза и взглЯнул вниз, на землю. € подумал,
поднимаЯ глаза от дымЯщейсЯ земли:
"‚от и сбылсЯ мой счастливый сон, вот уже Я и в свЯтом жилище моем,
хожу среди моих высоких зал, и нет со мною никого, только свет один. Ќо что
же милое Я вижу? џ один ведь. Ќо что же такое милое Я чувствую? ’акое милое,
такое, такое. ‘частье мое, моЯ душа, мое счастье. џ люблю тебЯ ужасно".
€ снова с ужасающей силой, трижды с силой, с болью открытой крови и
текущих слез почувствовалось волнующее счастье, трепет блаженнейших
предчувствий, блаженство рокового. „алеко, совсем далеко, как последний звук
спетой песни длЯ уходЯщего, неЯсное слово земной любви, вспомнилось милое
лицо, профиль черных ресниц, матово-розоваЯ щека, томЯщаЯсЯ неслышным криком
нежности; вспомнилось, как спала она тихо возле, как дышала тихо - совсем
возле; и как будто нашлось объЯснение восторгу и любви. "ЊилаЯ, - подумал он
нежно и дрогнул сердцем, - милаЯ, Я люблю тебЯ ужасно!" ’ак подумал он и в
следующее мгновение забыл - совсем и навсегда забыл, забыл о любимой. €ному
предалось его сердце и в суровой нежности своей на иную встало стражу.
—то думал он в эти последние свои минуты, когда, снова закрыв глаза, он
летел безбрежно, не чувствуЯ и не знаЯ ни единого знака, который означал бы
преграду? —ем был в сознании своем? —еловеческой звездою, вероЯтно; странной
человеческой звездою, стремЯщейсЯ от земли, сеющей искры и свет на своем
огненном и страшном пути; вот чем был он и его мысли в эти последние минуты.
Љолыхалась машина в высоте, как ладьЯ на волнах воздушного морЯ; на
крутых поворотах она кренилась дико, умножаЯ бешеную скорость падением,
оглушала себЯ рокотом и звоном винта, взвизгами и всплесками рассекаемого
воздуха, разошлись облака, оголив холодеющую лазурь, и солнце одиноко
царило. Ћдиноко царило солнце, и был между ним и землею только один предмет
и один человек; и озарЯло оно, не греЯ, то светлые тонкие крыльЯ, то смуглое
побледневшее лицо; играло искрами на металле. € в одну из этих минут, когда
солнце близко и огненно блеснуло ему в глаза, всего его, до самого сердца,
наливши легким подымающим светом, - ћрий Њихайлович громко и странно
выговорил:
- Ќет!
‘лов его не слышно было бы другому за шумом машины, но он слыхал себЯ;
и громко он сказал то, что еще в снах ночных волнующих, в тЯжелом видении
сонного денщика, колющего лучину, в образе милых лиц и милых глаз опозналось
взволнованной душою, как необыкновенное счастье. Ћн сказал:
- Ќет! Ќа землю Я больше не вернусь.
Ћн сказал эти странные слова, обрекавшие его на смерть, и спокойно
замолчал: и здесь он сохранил любовь к молчанию, свой дар приЯтный. €
спокойно продолжал свой бешеный бег в пространстве. …сли бы он мог, он
увеличил бы быстроту и увеличивал бы ее безгранично; но этого не допускала
машина, и он стал делать другое, по виду безумное; и так его и понЯли с
землЯ. Ћн стал резать пространство кривыми линиЯми, ломаными и причудливыми,
неожиданными и прекрасными, как полет ночной птицы, опьЯненной лунным
сиЯнием: вверх и вниз, назад и вперед, круто вбок - до ужаса влево и вниз.
‡адыхаЯсь от восторга, стиснув белые зубы, чтобы как-нибудь нечаЯнно не
закричать, не петь глупостей, он широкими размахами пронизывал воздух, хотел
убедитьсЯ, что не таит в себе невидимых и коварных преград светлое
пространство: нет, режетсЯ мЯгко и всюду, не таит в себе преград, есть
единаЯ светлаЯ бесконечность. ђаз чуть не упал, - было одно такое мгновение!
- но выправилсЯ и понессЯ куда-то вглубь.
Ќо даже и в игре неприЯтным казалось терЯть высоту; и решительно взмыл
он вверх, перестал кружитьсЯ, громосвистЯщей ракетой понессЯ прЯмо ввысь, к
своей высокой последней цели. Ћн уже давно забыл про себЯ, кто он и как
попал он в воздух, а теперь он снова стал звездою, сгустком Яростного огнЯ,
несущимсЯ в пространстве, отвевающим назад искры и голубое пламЯ. ‚друг ему
чудилось, что волосы его горЯт огненными прЯдЯми, волнуЯсь стекают вниз к
земле; и вдруг понЯл он, что это есть прЯмаЯ дорога из одной бесконечности в
другую, увидел Ясно, что так и влетит он, стремЯщийсЯ из этой вечности в
другую, где широко открытыми стоЯт и ждут его высокие двери его свЯтого
тайного жилища. "€ как же Я могу вернутьсЯ на землю? - пела его душа в
блаженном забытьи. - џ вижу милое, такое милое, такое. ‘частье мое, моЯ
душа, мое счастье. џ люблю тебЯ ужасно.
џ был маленький мальчик, и мне хотелось перелететь через крышу: совсем
невысокаЯ, смешнаЯ, ужасно низкаЯ зеленаЯ крыша, прогнившаЯ. ќто моЯ радость
поет о том, что Я был маленький мальчик и мама звала менЯ ћрой, ћрочкой.
Ѓыли у менЯ отец и мама, и оба умерли; потом много было еще чего-то
прекрасного, как печаль: кого-то Я люблю ужасно. ќто печаль поет во мне:
кого-то Я люблю ужасно. Њилое дитЯ мое, дорогой мой мальчик, душа моЯ. џ
буду подниматьсЯ все выше. ’ело мое отлетит от менЯ и упадет, а Я пойду
выше, дорогой мой мальчик, любимое дитЯ мое, - Я пойду выше. џ иду выше. џ
иду. ‚олнуетсЯ моЯ душа, стремитсЯ из тела, стремитсЯ к горнему и дальнему
полету, - Я иду выше и без конца. ‚олнуетсЯ моЯ душа, - о дорогой мой
мальчик, о дитЯ мое любимое, волнуетсЯ, волнуетсЯ моЯ душа!"
Џо лицу его текли слезы, он не знал о них". Ќежно белели зубы среди
полуоткрытых уст, и глаза, расширенные ‡рением вечности, неотступно смотрели
ввысь, туда, где за синими аркадами неба сиЯла даль - воистину безбрежнаЯ.
‘лезы текли по его лицу.
- Ћ, какое волнение, - какое!

Ќа землю он больше не вернулсЯ. ’о, что, крутЯсь, низверглось с высоты
и тЯжестью раздробленных костей и мЯса вдавилось в землю, уже не было ни он,
ни человек никто. ’Яготение земное, мертвый закон тЯжести сдернул его с
неба, сорвал и бросил оземь, но то, что упало, свернулось маленьким
комочком, разбилось, легло тихо и мертвенно-плоско, - то уже не было ћрием
Њихайловичем Џушкаревым.
Ќа землю он больше не вернулсЯ.

* ‹еонид Ђндреев. Ѓездна *

“же кончалсЯ день, а они двое все шли, все говорили и не замечали ни
времени, ни дороги. ‚переди, на пологом холме, темнела небольшаЯ роща, и
сквозь ветви деревьев красным раскаленным углем пылало солнце, зажигало
воздух и весь его превращало в огненную золотистую пыль. ’ак близко и так
Ярко было солнце, что все кругом словно исчезало, а оно только одно
оставалось, окрашивало дорогу и ровнЯло ее. ѓлазам идущих стало больно, они
повернули назад, и сразу перед ними все потухло, стало спокойным и Ясным,
маленьким и отчетливым. ѓде-то далеко, за версту или больше, красный закат
выхватил высокий ствол сосны, и он горел среди зелени, как свеча в темной
комнате; багровым налетом покрылась впереди дорога, на которой теперь каждый
камень отбрасывал длинную черную тень, да золотисто-красным ореолом
светились волосы девушки, пронизанные солнечными лучами. Ћдин тонкий
вьющийсЯ волос отделилсЯ от других и вилсЯ и колебалсЯ в воздухе, как
золотаЯ паутинка.
€ то, что впереди стало темно, не прервало и не изменило их разговора.
’акой же Ясный, задушевный и тихий, он лилсЯ спокойным потоком и был все об
одном: о силе, красоте и бессмертии любви. Ћба они были очень молоды:
девушке было всего семнадцать лет, Ќемовецкому на четыре года больше, и оба
они были в ученической форме: она в скромном коричневом платье гимназистки,
он в красивой форме студента-технолога. € как и речь, все у них было
молодое, красивое и чистое: стройные, гибкие фигуры, словно пронизанные
воздухом и родные ему, легкаЯ упругаЯ поступь и свежие голоса, даже в
простых словах звучавшие задумчивой нежностью, так, как звенит ручей в тихую
весеннюю ночь, когда не весь еще снег сошел с темных полей.
Ћни шли, сворачиваЯ там, где сворачивала незнакомаЯ дорога, и две
длинные, постепенно утончающиесЯ тени, смешные от маленьких головок, то
раздельно двигались впереди, то сбоку сливались в одну узкую и длинную, как
тень тополЯ, полосу. Ќо они не видели теней и говорили, и, говорЯ, он не
сводил глаз с ее красивого лица, на котором розовый закат точно оставил
часть своих нежных красок, а она смотрела вниз, на тропинку, отталкивала
зонтиком маленькие камешки и следила, как из-под темного платьЯ равномерно
выдвигалсЯ то один, то другой острый кончик маленькой ботинки.
„орогу пересекла канава с пыльными, обвалившимисЯ от ходьбы краЯми, и
они на миг остановились. ‡иночка поднЯла голову, обвела вокруг затуманенным
взглЯдом и спросила:
- ‚ы знаете, где мы? џ здесь ни разу не была.
Ћн внимательно оглЯдел местность.
- „а, знаю. ’ам, за этим бугром, город. „авайте руку, Я вам помогу.
Ћн протЯнул руку, нерабочую руку, тонкую и белую, как у женщины.
‡иночке было весело, ей хотелось перепрыгнуть канаву самой, побежать,
крикнуть: "„огонЯйте!" - но она сдержалась, слегка, с важной благодарностью
наклонила голову и немного боЯзливо протЯнула руку, сохранившую еще нежную
припухлость детской руки. Ђ ему хотелось до боли сжать эту трепетную ручку,
но он также сдержалсЯ, с полупоклоном почтительно принЯл ее и скромно
отвернулсЯ, когда у всходившей девушки слегка приоткрылась нога.
€ снова они шли и говорили, но головы их были полны ощущением на минуту
сблизившихсЯ рук. Ћна еще чувствовала сухой жар его ладони и крепких
пальцев; ей было приЯтно и немного совестно, а он ощущал покорную мЯгкость
ее крохотной ручки и видел черный силуэт ноги и маленькую туфлю, наивно и
нежно обнимавшую ее. € было что-то острое, беспокойное в этом немеркнущем
представлении узкой полоски белых юбок и стройной ноги, и несознаваемым
усилием воли он потушил его. € тогда ему стало весело, и сердцу его было так
широко и свободно в груди, что захотелось петь, тЯнутьсЯ руками к небу и
крикнуть: "бегите, Я буду вас догонЯть" - эту древнюю формулу первобытной
любви среди лесов и гремЯщих водопадов.
€ от всех этих желаний к горлу подступали слезы.
„линные, смешные тени исчезли, и дорожнаЯ пыль стала серой и холодной,
но они не заметили этого и говорили. Ћба они прочли много хороших книг, и
светлые образы людей, любивших, страдавших и погибавших за чистую любовь,
носились перед их глазами. ‚ памЯти воскресали отрывки неведомо когда
прочитанных стихов, в одежду звучной гармонии и сладкой грусти облекавший
любовь.
- ‚ы не помните, откуда это? - спрашивал Ќемовецкий, припоминаЯ: - "...
и со мною снова та, кого люблю, от которой скрыл Я, не сказав ни слова, всю
тоску, всю нежность, всю любовь мою..."
- Ќет, - ответила ‡иночка и задумчиво повторила: - "всю тоску, всю
нежность, всю любовь мою"...
- ‚сю любовь мою, - невольным эхом откликнулсЯ Ќемовецкий.
€ снова они вспоминали. ‚споминали чистых, как белые лилии, девушек,
надевавших черную монашескую одежду, одиноко тоскующих в парке, засыпанном
осенней листвой, счастливых в своем несчастье; они вспоминали и мужчин,
гордых, энергичных, но страдающих и просЯщих о любви нечутком венском
сострадании. Џечальны были вызванные образы, но в их печали светлее и чище
ЯвлЯлась любовь. Ћгромным, как мир, Ясным, как солнце, и дивно-красивым
вырастала она перед их глазами, и не было ничего могущественнее ее и краше.
- ‚ы могли бы умереть за того, кого любите? спросила ‡иночка, смотрЯ на
свою полудетскую руку.
- „а, мог бы, - решительно ответил Ќемовецкий, открыто и искренно глЯдЯ
на нее. - Ђ вы?
- „а, и Я, - она задумалась. - ‚едь это такое счастье: умереть за
любимого человека. Њне очень хотелось бы.
€х глаза встретились, Ясные, спокойные, и что-то хорошее послали друг
другу, и губы улыбнулись. ‡иночка остановилась.
- Џостойте, - сказала она. - “ вас на тужурке нитка.
€ доверчиво она поднЯла руку к его плечу и осторожно, двумЯ пальцами
снЯла нитку.
- ‚от! - сказала она и, став серьезной, спросила: - Ћтчего вы такой
бледный и худой? ‚ы много занимаетесь, да? Ќе утомлЯйте себЯ, не надо.
- “ вас глаза голубые, а в них светлые точечки, как искорки, - ответил
он, рассматриваЯ ее глаза.
- Ђ у вас черные. Ќет, карие, теплые. € в них...
‡иночка не договорила, что в них, и отвернулась. ‹ицо ее медленно
краснело, глаза стали смущенные и робкие, а губы невольно улыбались. €, не
ожидаЯ улыбающегосЯ и чем-то довольного Ќемовецкого, она тронулась вперед,
но скоро остановилась.
- ‘мотрите, солнце зашло! - с грустным изумлением воскликнула она.
- „а, зашло, - с внезапной, острой грустью отозвалсЯ он.
‘вет погас, тени умерли, и все кругом стало бледным, немым и
безжизненным. Ћттуда, где раньше сверкало раскаленное солнце, бесшумно
ползли вверх темные груды облаков и шаг за шагом пожирали светло-голубое
пространство. ’учи клубились, сталкивались, медленно и тЯжко менЯли
очертаниЯ разбуженных чудовищ и неохотно подвигались вперед, точно их самих,
против их воли, гнала какаЯ-то неумолимаЯ, страшнаЯ сила. Ћторвавшись от
других, одиноко металось светлое волокнистое облачко, слабое и испуганное.

™еки ‡иночки побледнели, губы стали красными, почти кровавыми, зрачок
неприметно расширилсЯ, затемнив глаза, и она тихо прошептала:
- Њне страшно. ’ут так тихо. Њы заблудились?
Ќемовецкий сдвинул густые брови и пытливо оглЯдел местность.
Ѓез солнца, под свежим дыханием близкой ночи, она казалась
неприветливой и холодной; во все стороны раскидывалось серое поле с
низенькой, словно притоптанной травой, глинистыми оврагами, буграми и Ямами.
џм было много, глубоких, отвесных и маленьких, поросших ползучей травой; в
них уже бесшумно залегла на ночь молчаливаЯ тьма; и то, что здесь были люди,
что-то делали, а теперь их нет, делало местность еще более пустынной и
печальной. ’ам и здесь, как сгустки лилового холодного тумана, вставали рощи
и перелески и точно выжидали, что скажут им заброшенные Ямы.
Ќемовецкий подавил поднимавшеесЯ в нем тЯжелое и смутное чувство
тревоги и сказал:
- Ќет, мы не заблудились. џ знаю дорогу. ‘перва полем, а потом через
тот лесок. ‚ы боитесь?
Ћна храбро улыбнулась и ответила:
- Ќет. ’еперь нет. Ќо нужно скорее домой - пить чай.
Ѓыстро и решительно они двинулись вперед, но скоро замедлили шаги. Ћни
не глЯдели по сторонам, но чувствовали угрюмую враждебность изрытого полЯ.
Ћкружавшего их тысЯчью тусклых неподвижных глаз, и это чувство сближало их и
бросало к воспоминанию детства. € воспоминаниЯ были светлые, озаренные
солнцем, зеленой листвой, любовью и смехом. Љак будто это была не жизнь, а
широкаЯ, мЯгкаЯ песнЯ, и звуками в ней были они сами, две маленькие нотки:
одна звонкаЯ и чистаЯ, как звенЯщий хрусталь, другаЯ немного глуше, но Ярче
- как колокольчик.
Џоказались люди - две женщины, сидевшие на краю глубокой глинЯной Ямы;
одна сидела, заложив ногу за ногу, и пристально смотрела вниз; головной
платок приподнЯлсЯ, открываЯ космы путаных волос; спина горбилась и
встЯгивала вверх грЯзную кофту с крупными, как Яблоки, цветами и
распустившимисЯ завЯзками. Ќа проходЯщих она не взглЯнула. „ругаЯ женщина
полулежала возле, закинув голову. ‹ицо у нее было грубое, широкое, с
мужскими чертами, и под глазами на выдавшихсЯ скулах горели по два красных
кирпичных пЯтна, похожих на свежие ссадины. Ћна была еще грЯзнее, чем
перваЯ, и смотрела на идущих прЯмо и просто. Љогда они прошли, она запела
густым, мужским голосом:

- „лЯ тебЯ одного, мой любезный,
џ, как цвет ароматный, цвела...

- ‚арька, слышишь? - обратилась она к молчаливой подруге и, не получив
ответа, громко и грубо захохотала.
Ќемовецкий знал таких женщин, грЯзных даже тогда, когда на них было
богатое и красивое платье, привык к ним, и теперь они скользнули по его
взглЯду и, не оставив следа, исчезли. Ќо ‡иночка, почти коснувшаЯсЯ их своим
коричневым скромным платьем, почувствовала что-то враждебное, жалкое и злое,
на миг вошедшее в ее душу. Ќо через несколько минут впечатление изгладилось,
как тень облака, быстро бегущаЯ по золотистому лугу, и когда мимо них,
обгонЯЯ, прошли двое: мужчина в картузе и пиджаке, но босиком, и такаЯ же
грЯзнаЯ женщина, она увидела их, но не почувствовала. Ќе отдаваЯ себе
отчета, она долго еще следила за женщиной, и ее немного удивило, почему у
нее такое тонкое платье, как-то липко, точно мокрое, обхватывающее ноги, и
подол с широкой полосой жирной грЯзи, въевшейсЯ в материю. —то-то тревожное,
больное и страшно безнадежное было в трепыхании этого тонкого и грЯзного
подола.
€ снова они шли и говорили, а за ними двигалась, нехотЯ, темнаЯ туча и
бросала прозрачную, осторожно прилегающую тень. Ќа распертых боках тучи
тускло просвечивали желтые медные пЯтна и светлыми, бесшумно клубЯщимисЯ
дорогами скрывались за тЯжелой массой. € тьма сгущалась так незаметно и
вкрадчиво, что трудно было в нее поверить, и казалось, что все еще это день,
но день тЯжело больной и тихо умирающий. ’еперь они говорили о тех страшных
чувствах и мыслЯх, которые посещают человека ночью, когда он не спит, и ни
звуки, ни речи не мешают ему, и то, как тьма, широкое и многоглазое, что
есть жизнь, плотно прижимаетсЯ к самому его лицу.
- ‚ы представлЯете себе бесконечность? - спросила ‡иночка, ЏрикладываЯ
ко лбу пухлую ручку и крепко зажмуриваЯ глаза.
- Ќет. Ѓесконечность... Ќет, - ответил Ќемовецкий, также закрываЯ
глаза.
- Ђ Я иногда вижу ее. Џервый раз Я увидела, когда была еще маленькаЯ.
ќто как будто телеги. ‘тоит одна телега, другаЯ, третьЯ и так далеко, без
конца, все телеги, телеги... ‘трашно, - она вздрогнула.
- Ќо почему телеги? - улыбнулсЯ Ќемовецкий, хотЯ ему было неприЯтно.
- Ќе знаю. ’елеги. Ћдна, другаЯ... без конца.
’ьма вкрадчиво густела, и туча уже прошла над их головами и спереди
точно заглЯдывала в их побледневшие, опущенные лица. € все чаще вырастали
темные фигуры оборванных грЯзных женщин, словно их выбрасывали на
поверхность глубокие, неизвестно зачем выкопанные Ямы, и тревожно
трепыхались их мокрые подолы. ’о в одиночку, то по две, по три поЯвлЯлись
они, и голоса их звучали громко и странно-одиноко в замершем воздухе.
- Љто эти женщины? Ћткуда их столько? - спрашивала ‡иночка боЯзливо и
тихо. Ќемовецкий знал, кто эти женщины, и ему было страшно, что они попали в
такую дурную и опасную местность, но спокойно ответил:
- Ќе знаю. ’ак. Ќе нужно о них говорить. ‚от сейчас пройдем этот лесок,
а там будет застава и город. †аль, что мы так поздно вышли.
…й стало смешно, что он говорит: поздно, когда они вышли в четыре часа,
и она взглЯнула на него и улыбнулась. Ќо брови его не расходились, и она
предложила, успокаиваЯ и утешаЯ:
- Џойдемте скорее. Њне хочетсЯ чаю. „а и лес уже близко.
- Џойдемте.
Љогда они вошли в лес и деревьЯ молчаливо сошлись вершинами над их
головами, стало очень темно, но уютно и спокойно.
- „авайте руку, - предложил Ќемовецкий.
Ћна нерешительно подала руку, и легкое прикосновение точно разогнало
тьму. ђуки их были неподвижны и не прижимались, и ‡иночка даже немного
отодвигалась от спутника, но все их сознание сосредоточилось на ощущении
этого маленького местечка в теле, где соприкасались руки. € опЯть хотелось
говорить о красоте и таинственной силе любви, но говорить так, чтобы не
нарушать молчаниЯ, говорить не словами, а взглЯдами. € они думали, что нужно
взглЯнуть, и хотели, но не решались.
- Ђ вот опЯть люди! - весело сказала ‡иночка.

III

Ќа полЯне, где было светлее, сидели около опорожненной бутылки три
человека и молча, выжидательно смотрели на подходЯщих. Ћдин, бритый, как
актер, засмеЯлсЯ и свистнул так, как будто это значило:
- Ћго!
‘ердце у Ќемовецкого упало и замерло в страшной тревоге, но, будто
подталкиваемый сзади, он шел прЯмо на сидЯщих, около которых проходила
тропинка. ’е ждали, и три пары глаз темнели неподвижно и страшно. € смутно
желаЯ расположить к себе этих мрачных, оборванных людей, в молчании которых
чувствовалась угроза, указать на свою беспомощность и разбудить в них
сочувствие, он спросил:
- ѓде пройти к заставе? ‡десь?
Ќо они не ответили. Ѓритый свистнул что-то неопределенное и
насмешливое, а другие двое молчали и смотрели с тЯжелой, зловещей
пристальностью. Ћни были пьЯны, злы, и им хотелось любви и разрушениЯ.
Љраснощекий, оплывший, приподнЯлсЯ на локти, потом нерешительно, как
медведь, оперсЯ на лапы и встал, тЯжело вздохнув. ’оварищи мельком взглЯнули
на него и опЯть с той же пристальностью уставились на ‡иночку.
- Њне страшно, - одними губами сказала она.
Ќе слыша слов, Ќемовецкий понЯл ее по тЯжести опершейсЯ руки. €,
стараЯсь сохранить вид спокойствиЯ, не чувствуЯ роковую неотвратимость того,
что сейчас случитсЯ, он зашагал ровно и твердо. € три пары глаз
приблизились, сверкнули и остались за спиной. "Ќужно бежать", подумал
Ќемовецкий и сам ответил себе: "Ќет, нельзЯ бежать".
- ‘овсем дохлЯк парень, даже обидно, - сказал третий из сидевших,
лысый, с редкой рыжей бородой. - Ђ девочка хорошенькаЯ, дай Ѓог всЯкому.
‚се трое как-то неохотно засмеЯлись.
- Ѓарин, погоди на два слова! - густо, басом сказал высокий и поглЯдел
на товарищей.
’е приподнЯлись.
Ќемовецкий шел не оглЯдываЯсь.
- Ќужно погодить, когда просЯт, - сказал рыжий. - Ђ то ведь и по шее
можно.
- ’ебе говорЯт! - гаркнул высокий и в два прыжка нагнал идущих.
ЊассивнаЯ рука опустилась на плечо Ќемовецкого и покачнула его, и,
обернувшись, он возле самого лица встретил круглые, выпуклые и страшные
глаза. Ћни были так близко, точно он смотрел на них сквозь увеличительное
стекло и Ясно различал красные жилки на белке и желтоватый гной на ресницах.
€, выпустив немую руку ‡иночки, он полез в карман, и забормотал:
- „енег!.. Ќате денег. џ с удовольствием.
‚ыпуклые глаза все более круглились и светлели. € когда Ќемовецкий
отвел от них свои глаза, высокий немного отступил назад и без размаху,
снизу, ударил Ќемовецкого в подбородок. ѓолова Ќемовецкого откачнулась, зубы
лЯскнули, фуражка опустилась на лоб и свалилась, и, взмахнув руками, он упал
навзничь. Њолча, без крика, повернулась ‡иночка и бросилась бежать, сразу
принЯв всю быстроту, на какую была способна. Ѓритый крикнул долго и странно:
- Ђ-а-а!..
€ с криком погналсЯ за ней.
Ќемовецкий, шатаЯсь, вскочил, но не успел еще выпрЯмитьсЯ, как снова
был сбит с ног ударом в затылок. ’ех было двое, а он один, слабый и
непривыкший к борьбе, но он долго боролсЯ, царапалсЯ ногтЯми, как дерущаЯсЯ
женщина, всхлипывал от бессознательного отчаЯниЯ и кусалсЯ. Љогда он совсем
ослабел, его поднЯли и понесли; он упиралсЯ, но в голове шумело, он
переставал понимать, что с ним делаетсЯ, и бессильно обвисал в несущих
руках. Џоследнее, что он увидел - это кусок рыжей бороды, почти попадавшей
ему в рот, а за ней темноту леса и светлую кофточку бегущей девушки. Ћна
бежала молча и быстро, так, как бегала на днЯх, когда играли в горелии, - а
за ней мелкими шажками, настигаЯ, нессЯ бритый. Ђ потом Ќемовецкий ощутил
вокруг себЯ пустоту, с замиранием сердца понессЯ куда-то вниз, грохнул всем
телом, ударившись о землю, - и потерЯл сознание.
‚ысокий и рыжий, бросившие Ќемовецкого в ров, постоЯли немного,
прислушиваЯсь к тому, что происходило на дне рва. Ќо лица их и глаза были
обращены в сторону, где осталась ‡иночка. Ћттуда послышалсЯ высокий,
придушенный женский крик и тотчас замер. € высокий сердито воскликнул:
- Њерзавец! - и прЯмиком, ломаЯ сучьЯ, как медведь, побежал.
- € Я! € Я! - тоненьким голоском кричал рыжий, пускаЯсь за ним вослед.
Ћн был слабосилен и запыхалсЯ; в борьбе ему ушибли коленку, и ему было
обидно, что мысль о девушке пришла ему первому, а достанетсЯ она ему
последнему. Ћн приостановилсЯ, потер рукой коленку, высморкалсЯ, приставив
палец к носу, и снова побежал, жалобно крича:
- € Я! € Я!
’емнаЯ туча уже расползлась по всему небу, и наступила темнаЯ, тихаЯ
ночь. ‚ темноте скоро исчезла коротенькаЯ фигура рыжего, но долго еще
слышалсЯ неровный топот его ног, шорох раздвигаемых листьев и дребезжащий,
жалобный крик:
- € Я! Ѓратцы, и Я!

‚ рот Ќемовецкому набралась землЯ и скрипела на зубах. € первое, самое
сильное, что он почувствовал, придЯ в сознание, был густой и спокойный запах
земли. ѓолова была тупаЯ, словно налитаЯ тусклым свинцом, так что трудно
было ворочать; все тело ныло, и сильно болело плечо, но ничего не было ни
переломано, ни разбито. Ќемовецкий сел и долго смотрел вверх, ничего не
думаЯ и не вспоминаЯ. ЏрЯмо над ним свешивалсЯ куст с черными широкими
листьЯми, и сквозь них проглЯдывало очистившеесЯ небо. ’уча прошла, не
бросив ни одной капли дождЯ и сделав воздух сухим и легким, и высоко, на
середину неба, поднЯлсЯ разрезанный месЯц с прозрачным, тающим краем. Ћн
доживал последние ночи и светил холодно, печально и одиноко. Ќебольшие
клочки облаков быстро пронеслись в вышине, где продолжал, очевидно, дуть
сильный ветер, но не закрывали месЯца, а осторожно обходили его. ‚
одиночестве месЯца, в осторожности высоких, светлых облаков, в дуновении
неощутимого внизу ветра чувствовалась таинственнаЯ глубина царЯщей над
землею ночи.
Ќемовецкий вспомнил все, что произошло, и не поверил. ‚се случившеесЯ
было страшно и непохоже на правду, котораЯ не может быть такой ужасной, и
сам он, сидЯщий среди ночи и смотрЯщий откуда-то снизу на перевернутый месЯц
и бегущие облака, был также странен и непохож на настоЯщего. € он подумал,
что это обыкновенный страшный сон, очень страшный и дурной. € эти женщины,
которых они так много встречали, были также сном.
- Ќе может быть, - сказал он утвердительно и слабо качнул тЯжелой
головой. - Ќе может быть.
Ћн протЯнул руку и стал искать фуражку, чтобы идти, но фуражки не было.
€ то, что ее не было, сразу сделало все Ясным; и он понЯл, что происшедшее
не сон, а ужаснаЯ правда. ‚ следующую минуту, замираЯ от ужаса, он уже
карабкалсЯ вверх, обрывалсЯ вместе с осыпавшейсЯ землей и снова карабкалсЯ и
хваталсЯ за гибкие ветви куста.
‚ылезши, он побежал прЯмо, не рассуждаЯ и не выбираЯ направлениЯ, и
долго бежал и кружилсЯ между деревьЯми. ’ак же внезапно, не рассуждаЯ, он
побежал в другую сторону, и опЯть ветви царапали его лицо, и опЯть все стало
похоже на сон. € Ќемовецкому казалось, что когда-то с ним уже было нечто
подобное: тьма, невидимые ветви, царапающие лицо, и он бежит, закрыв глаза,
и думает, что все это сон. Ќемовецкий остановилсЯ, потом сел в неудобной и
непривычной позе человека, сидЯщего прЯмо на земле, без возвышениЯ. € опЯть
он подумал о фуражке и сказал:
- ќто Я. Ќужно убить себЯ. Ќужно убить себЯ, если даже это сон.
Ћн вскочил и снова побежал, но опомнилсЯ и пошел медленно, смутно рисуЯ
себе то место, где на них напали. ‚ лесу было совсем темно, но иногда
прорывалсЯ бледный месЯчный луч и обманывал, освещаЯ белые стволы, и лес
казалсЯ полным неподвижных и почему-то молчаливых людей. € это уже было
когда-то, и это походило на сон.
- ‡инаида Ќиколаевна! - звал Ќемовецкий и громко выговаривал первое
слово, но тихо второе, как будто терЯЯ вместе со звуком надежду, что
кто-нибудь отзоветсЯ.
€ никто не отзывалсЯ.
Џотом он попал на тропинку, узнал ее и дошел до полЯны. € тут опЯть и
уже совсем он понЯл, что все это правда, и в ужасе заметалсЯ, крича:
- ‡инаида Ќиколаевна! ќто Я! џ!
Ќикто не откликалсЯ, и, повернувшись лицом туда, где должен был
находитьсЯ город, Ќемовецкий раздельно выкрикнул:
- Џо-мо-ги-те!..
€ снова заметалсЯ, что-то шепча, обшариваЯ кусты, когда перед самыми
его ногами всплыло белое мутное пЯтно, похожее на застывшее пЯтно слабого
света. ќто лежала ‡иночка.
- ѓосподи! —то же это? - с сухими глазами, но голосом рыдающего
человека сказал Ќемовецкий и, став на колени, прикоснулсЯ к лежащей.
ђука его попала на обнаженное тело, гладкое, упругое, холодное, но не
мертвое, и с содроганием Ќемовецкий отдернул ее.
- ЊилаЯ моЯ, голубочка моЯ, это Я, - шептал он, ища в темноте ее лицо.
€ снова, в другом направлении он протЯнул руку и опЯть наткнулсЯ на
голое тело, и так, куда он ни протЯгивал ее, он всюду встречал это голое
женское тело, гладкое, упругое, как будто теплевшее под прикасающейсЯ рукой.
€ногда он отдергивал руку быстро, но иногда задерживал и, как сам он, без
фуражки, оборванный, казалсЯ себе не настоЯщим, так и с этим обнаженным
телом он не мог свЯзать представлениЯ о ‡иночке. € то, что произошло здесь,
что делали люди с этим безгласным женским телом, представилось ему во всей
омерзительной Ясности и какой-то странной, говорливой силой отозвалось во
всех его членах. ЏотЯнувшись так, что хрустнули суставы, он тупо уставилсЯ
на белое пЯтно и нахмурил брови, как думающий человек. “жас перед
случившимсЯ застывал в нем, свертывалсЯ в комок и лежал в душе, как что-то
постороннее и бессильное.
- ѓосподи, что же это? - повторил он, но звук был неправдивый, как
будто нарочно.
Ћн нащупал сердце: оно билось слабо, но ровно, и когда он нагнулсЯ к
самому лицу, он ощутил слабое дыхание, словно ‡иночка не была в глубоком
обмороке, а просто спала. € он тихо позвал ее:
- ‡иночка, это Я.
€ тут же почувствовал, что будет почему-то хорошо, если она еще долго
не проснетсЯ. ‡атаив дыхание и быстро оглЯнувшись кругом, он осторожно
погладил ее по щеке и поцеловал сперва в закрытые глаза, потом в губы, мЯгко
раздавшиесЯ под крепким поцелуем. …го испугало, что она может проснутьсЯ, и
он откачнулсЯ и замер. Ќо тело было немо и неподвижно, и в его беспомощности
и доступности было что-то жалкое и раздражающее, неотразимо влекущее к себе.
‘ глубокой нежностью и воровской, пугливой осторожностью Ќемовецкий старалсЯ
набросать на нее обрывки ее платьЯ, и двойное ощущение материи и голого тела
было остро, как нож, и непостижимо, как безумие. Ћн был защитником и тем,
кто нападает, и он искал помощи у окружающего леса и тьмы, но лес и тьма не
давали ее. ‡десь было пиршество зверей, и, внезапно отброшенный по ту
сторону человеческой, понЯтной и простой жизни, он обонЯл жгучее
сладострастие, разлитое в воздухе, и расширЯл ноздри.
- ќто Я! џ! - бессмысленно повторЯл он, не понимаЯ окружающего и весь
полный воспоминанием о том, как он увидел когда-то белую полоску юбки,
черный силуэт ноги и нежно обнимавшую ее туфлю. €, прислушиваЯсь к дыханию
‡иночки, не сводЯ глаз с того места, где было ее лицо, он подвинул руку.
ЏрислушалсЯ и подвинул еще.
- —то же это? - громко и отчаЯнно вскрикнул он и вскочил, ужасаЯсь
самого себЯ.
Ќа одну секунду в его глазах блеснуло лицо ‡иночки и исчезло. Ћн
старалсЯ понЯть, что это тело - ‡иночка, с которой он шел сегоднЯ и котораЯ
говорила о бесконечности, и не мог; он старалсЯ почувствовать ужас
происшедшего, но ужас был слишком велик, если думать, что все это правда, и
не поЯвлЯлсЯ.
- ‡инаида Ќиколаевна! - крикнул он, умолЯЯ. - ‡ачем же это? ‡инаида
Ќиколаевна?
Ќо безгласным оставалось измученное тело, и с бессвЯзными речами
Ќемовецкий опустилсЯ на колени. Ћн умолЯл, грозил, говорил, что убьет себЯ,
и тормошил лежащую, прижимаЯ ее к себе и почти впиваЯсь ногтЯми. Џотеплевшее
тело мЯгко поддавалось его усилиЯм, послушно следуЯ за его движениЯми, и все
это было так страшно, непонЯтно и дико, что Ќемовецкий снова вскочил и
отрывисто крикнул:
- Џомогите! - и звук был лживый, как будто нарочно.
€ снова он набросилсЯ на несопротивлЯвшеесЯ тело, целуЯ, плача,
чувствуЯ перед собой какую-то бездну, темную, страшную, притЯгивающую.
Ќемовецкого не было, Ќемовецкий оставалсЯ где-то позади, а тот, что был
теперь, с страстной жестокостью мЯл горЯчее податливое тело и говорил,
улыбаЯсь хитрой усмешкой безумного:
- Ћтзовись! €ли ты не хочешь? џ люблю тебЯ, люблю тебЯ.
‘ той же хитрой усмешкой он приблизил расширившиесЯ глаза к самому лицу
‡иночки и шептал:
- џ люблю тебЯ. ’ы не хочешь говорить, но ты улыбаешьсЯ, Я это вижу. џ
люблю тебЯ, люблю, люблю.
Ћн крепче прижал к себе мЯгкое, безвольное тело, своей безжизненной
податливостью будившее дикую страсть, ломал руки и беззвучно шептал,
сохранив от человека одну способность лгать:
- џ люблю тебЯ. Њы никому не скажем, и никто не узнает. € Я женюсь на
тебе, завтра, когда хочешь. џ люблю тебЯ. џ поцелую тебЯ, и ты мне ответишь
- хорошо? ‡иночка...
€ с силой он прижалсЯ к ее губам, чувствуЯ, как зубы вдавливаютсЯ в
тело, и в боли и крепости поцелуЯ терЯЯ последние проблески мысли. …му
показалось, что губы девушки дрогнули. Ќа один миг сверкающий огненный ужас
озарил его мысли, открыв перед ним черную бездну.
€ чернаЯ бездна поглотила его.

Last-modified: Sat, 21 Sep 2002 13:40:42 GMT
Ћцените этот текст: