ќрнст ’еодор Ђмадей ѓофман. Џесочный

Ћцените этот текст:
ќрнст ’еодор Ђмадей ѓофман. Џесочный —еловек

---------------------------------------------------------------
   Џеревод с немецкого Ђ. Њорозова
   Њосква, "‘оветскаЯ ђоссиЯ", 1991
   OCR: Michael Seregin
---------------------------------------------------------------


ЌЂ’ЂЌЂќ‹њ - ‹Ћ’Ђђ“

   ‚ы,  верно, все теперь в ужасном беспокойстве, что Я так долго-долго не
писал.  Њатушка,  конечно,  сердитсЯ,  а  Љлара,  пожалуй,  думает,  что Я
провождаю жизнь свою в  шумных удовольствиЯх и  совсем позабыл прелестного
моего ангела,  чей облик столь глубоко запечатлен в моем уме и сердце.  Ќо
это несправедливо:  всЯкий день и  во всЯкий час Я  вспоминаю о  вас,  и в
сладостных снах  ЯвлЯетсЯ мне  приветливый образ  милой  моей  Љлерхен,  и
светлые глаза ее улыбаютсЯ мне так же пленительно, как это бывало, когда Я
приходил к вам.  Ђх,  в силах ли был Я писать вам в том душевном смЯтении,
какое доселе расстраивало все мои мысли!  —то-то  ужасное вторглось в  мою
жизнь!  Њрачное предчувствие страшной,  грозЯщей мне  участи стелетсЯ надо
мною  подобно  черным  тенЯм  облаков,   которые  не   проницает  ни  один
приветливый луч  солнца.  Ќо  прежде  надобно сказать тебе,  что  со  мною
случилось.  џ знаю,  что должен это сделать, но едва помыслю о том, во мне
подымаетсЯ  безумный  смех.   Ђх,   любезный  ‹отар,   как  сумею  Я  дать
почувствовать тебе хоть отчасти,  что  случившеесЯ со  мной несколько дней
тому назад и впрЯмь могло губительно возмутить мою жизнь!  Љогда бы ты был
здесь,  то увидел бы все сам;  однако ж теперь ты,  верно, почтешь менЯ за
сумасбродного духовидца. Ћдним словом, то ужасное, что случилось со мною и
произвело на  менЯ смертоносное впечатление,  от которого Я  тщетно силюсь
избавитьсЯ, состоЯло просто-напросто в том, что несколько дней тому назад,
именно 30 октЯбрЯ, в полдень, ко мне в комнату вошел продавец барометров и
предложил мне свои товары.  џ  ничего не купил,  да еще пригрозил сбросить
его с лестницы, в ответ на что он незамедлительно удалилсЯ сам.
   ’ы  догадываешьсЯ,  что  только  совсем  необыкновенные обстоЯтельства,
оставившие глубокий  след  в  моей  жизни,  могли  придать  важность  сему
приключению, так что особа злополучного старьевщика должна была оказать на
менЯ действие столь губительное. € это так. џ собираю все свои силы, чтобы
спокойно и терпеливо рассказать тебе кое-что из времен ранней моей юности,
дабы  подвижному твоему уму  отчетливо и  Ясно  прдставилось все  в  живых
образах.  Ќо едва хочу приступить к этому, как уже слышу твой смех и слова
Љлары:  "„а ведь это сущее ребЯчество!" ‘мейтесь, прошу вас, смейтесь надо
мною от всего сердца!  Ћчень прошу вас!  Ќо, боже милостивый, - волосы мои
становЯтсЯ дыбом,  и мне кажетсЯ,  что,  умолЯЯ вас смеЯтьсЯ надо мной,  Я
нахожусь в  таком  же  безумном отчаЯнии,  в  каком  ”ранц  Њоор  заклинал
„аниелЯ. Ќо скорее к делу!
   Љроме  как  во  времЯ  обеда,  Я, братьЯ мои и сестры редко видели днем
нашего  отца.  ‚ероЯтно, он был очень занЯт своею должностью. Џосле ужина,
который,  по  старинному  обыкновению,  подавали  уже в семь часов, мы все
вместе  с  матушкой  шли  в  отцовский  кабинет и рассаживались за круглым
столом.  Ћтец  курил табак и времЯ от времени прихлебывал пиво из большого
стакана. —асто рассказывал он нам различные диковинные истории, причем сам
приходил  в  такой  раж,  что  его  трубка всегда погасала, и Я должен был
подносить  к  ней  горЯщую  бумагу  и  снова ее разжигать, что менЯ весьма
забавлЯло.  Ќередко  также  давал  он  нам  книжки  с  картинками,  а сам,
безмолвный и неподвижный, сидел в креслах, пускаЯ вокруг себЯ такие густые
облака  дыма,  что  мы  все  словно  плавали в тумане. ‚ такие вечера мать
бывала  очень  печальна и, едва пробьет девЯть часов, говорила: "Ќу, дети!
’еперь  в  постель!  ‚  постель! Џесочный человек идет, Я уже примечаю!" €
правда,  всЯкий  раз  Я  слышал,  как  тЯжелые,  мерные  шаги громыхали по
лестнице;  верно,  то  был  Џесочный человек. Ћднажды это глухое топание и
грохот особенно напугали менЯ; Я спросил мать, когда она нас уводила: "Ђх,
маменька,  кто  ж  этот  злой  Џесочник, что всегда прогонЯет нас от папы?
Љаков  он с виду?" - "„итЯ мое, нет никакого Џесочника, - ответила мать, -
когда  Я  говорю,  что  идет  Џесочный человек, это лишь значит, что у вас
слипаютсЯ  веки  и  вы  не  можете раскрыть глаз, словно вам их запорошило
песком".  Ћтвет  матери  не  успокоил менЯ, и в детском моем уме Явственно
возникла  мысль, что матушка отрицает существование Џесочного человека длЯ
того  только,  чтоб  мы  его не боЯлись, - Я-то ведь всегда слышал, как он
подымаетсЯ  по  лестнице!  Џодстрекаемый любопытством и желаЯ обстоЯтельно
разузнать  все  о  Џесочном  человеке  и  его отношении к детЯм, Я спросил
наконец старую нЯнюшку, пестовавшую мою младшую сестру, что это за человек
такой,  Џесочник?  "ќх,  ’анельхен,  -  сказала она, - да неужто ты еще не
знаешь?  ќто  такой  злой  человек,  который приходит за детьми, когда они
упрЯмЯтсЯ  и  не  хотЯт идти спать, он швырЯет им в глаза пригоршню песку,
так что они заливаютсЯ кровью и лезут на лоб, а потом кладет ребЯт в мешок
и  относит  на  луну, на прокорм своим детушкам, что сидЯт там в гнезде, а
клювы-то  у  них  кривые,  как  у сов, и они выклевывают глаза непослушным
человеческим  детЯм". € вот воображение мое представило мне страшный образ
жестокого  Џесочника;  вечером,  как  только  загремЯт на лестнице шаги, Я
дрожал  от  тоски  и  ужаса.  Њать ничего не могла добитьсЯ от менЯ, кроме
прерываемых  всхлипываниЯми криков: "Џесочник! Џесочник!" Ћпрометью убегал
Я в спальню, и всю ночь мучил менЯ ужасающий призрак Џесочного человека. џ
уже пришел в такие лета, что мог уразуметь, что с Џесочным человеком и его
гнездом  на луне все обстоит не совсем так, как это насказала мне нЯнюшка;
однако ж Џесочный человек все еще оставалсЯ длЯ менЯ страшным призраком, -
ужас  и трепет наполнЯли менЯ, когда Я не только слышал, как он подымаетсЯ
по  лестнице,  но и с шумом раскрывает дверь в кабинет отца и входит туда.
€ногда  он  подолгу пропадал. Ќо после того приходил несколько дней крЯду.
’ак  прошло немало лет, и все же Я никак не мог свыкнутьсЯ с этим зловещим
наваждением  и  в моей душе не меркнул образ жестокого Џесочника. Љороткое
его  обхождение  с  моим отцом все более и более занимало мое воображение;
спросить  об этом самого отца не дозволЯла какаЯ-то непреодолимаЯ робость,
но  желание  самому  - самому исследовать эту тайну, увидеть баснословного
Џесочника,  возрастало  во мне год от году. Џесочный человек увлек менЯ на
стезю  чудесного,  необычайного,  куда  так  легко совратить детскую душу.
Ќичто так не любил Я, как —итать или слушать страшные истории о кобольдах,
ведьмах,  гномах и пр.; но над всеми властвовал Џесочный человек, которого
Я беспрестанно рисовал повсюду, - на столах, шкафах, стенах, углем и мелом
в  самых  странных и отвратительных обличьЯх. Љогда мне минуло десЯть лет,
мать,  выпроводив  менЯ  из  детской,  отвела  мне  комнатушку  в коридоре
неподалеку  от  отцовского кабинета. Ќас все еще торопливо отсылали спать,
едва  пробьет  девЯть часов и в доме послышитсЯ приближение незнакомца. €з
своей  каморки  Я  слышал,  как  он  входил  к отцу, и вскоре мне начинало
казатьсЯ,  что  по  дому разноситсЯ какой-то тонкий, странно пахнущий чад.
‹юбопытство  все  сильнее  распалЯло  менЯ и наконец придало мне решимость
как-нибудь да повидать Џесочного человека. —асто, как только уйдет мать, Я
прокрадывалсЯ  из  своей комнатушки в коридор. Ќо не мог ничего приметить,
ибо, когда Я достигал места, откуда мог увидеть Џесочного человека, он уже
затворЯл  за  собою  дверь.  Ќаконец, гонимый необоримым желанием, Я решил
спрЯтатьсЯ в отцовском кабинете и дождатьсЯ там Џесочного человека.
   Ћднажды вечером,  по молчаливости отца и печальной задумчивости матери,
Я  заключил,  что  должен прийти Џесочный человек;  а  посему,  сказавшись
весьма усталым и не дожидаЯсь девЯти часов,  Я оставил комнату и притаилсЯ
в темном закоулке подле самой двери.  ‚ходнаЯ дверь заскрипела;  в сенЯх и
на  лестнице послышались медленные,  тЯжелые шаги.  Њать  торопливо прошла
мимо,  уводЯ  детей.  ’ихо-тихо  растворил Я  дверь отцовской комнаты.  Ћн
сидел,  по своему обыкновению,  безмолвный и неподвижный, спиною ко входу;
он менЯ не заметил, Я проворно скользнул в комнату и укрылсЯ за занавеску,
которой был задернут открытый шкаф,  где висело отцовское платье.  Ѓлиже -
все ближе слышались шаги,  -  за дверьми кто-то странно кашлЯл,  крЯхтел и
бормотал.  ‘ердце мое билось от  страха и  ожиданиЯ.  ‚от шаги загромыхали
подле самой двери,  - подле самой двери. Љто-то сильно рванул ручку, дверь
со  скрипом растворилась!  ЉрепЯсь изо  всех  сил,  Я  осторожно высовываю
голову вперед.  Џесочный человек стоит  посреди комнаты прЯмо  перед  моим
отцом,  Яркий свет свечей озарЯет его лицо!  Џесочник, страшный Џесочник -
да это был старый адвокат Љоппелиус, который частенько у нас обедал!
   Ћднако  ж  никакое  самое  страшное  видение не могло повергнуть менЯ в
больший  ужас,  нежели  этот  самый  Љоппелиус.  Џредставь  себе высокого,
плечистого  человека  с большой нескладной головой, землисто-желтым лицом;
под его густыми седыми бровЯми злобно сверкают зеленоватые кошачьи глазки;
огромный  здоровенный  нос навис над верхней губой. Љривой рот его нередко
подергиваетсЯ злобной улыбкой; тогда на щеках выступают два багровых пЯтна
и  странное  шипение  вырываетсЯ  из-за стиснутых зубов. Љоппелиус ЯвлЯлсЯ
всегда  в  пепельно-сером  фраке  старинного  покроЯ; такие же были у него
камзол  и  панталоны,  а  чулки  черные  и башмаки со стразовыми прЯжками.
Њаленький  парик едва прикрывал его макушку, букли торчали торчком над его
большими  багровыми ушами, а широкий глухой кошелек топорщилсЯ на затылке,
открываЯ  серебрЯную  прЯжку,  стЯгивающую  шейный  платок. ‚есь его облик
вселЯл  ужас  и  отвращение;  но  особливо ненавистны были нам, детЯм, его
узловатые  косматые  ручищи,  так  что  нам  претило все, до чего бы он ни
дотронулсЯ.  Ћн  это  приметил  и  стал  тешить  себЯ тем, что под разными
предлогами  нарочно трогал печениЯ или фрукты, которые добраЯ наша матушка
украдкой  клала нам на тарелки, так что мы, со слезами на глазах, смотрели
на  них  и не могли от тошноты и гадливости отведать те лакомства, которые
нас  всегда  радовали.  ’очно так же поступал он по праздникам, когда отец
наливал  нам  по  рюмке  сладкого  вина.  Ћн  спешил  перебрать все своими
ручищами,  а  то и подносил рюмку к синим губам и заливалсЯ адским смехом,
заметив,  что  мы не смели обнаружить нашу досаду иначе, как только тихими
всхлипываниЯми.  Ћн  всегда называл нас зверенышами, в его присутствии нам
не  дозволЯлось  и  пикнуть,  и  мы  от  всей  души  проклинали  мерзкого,
враждебного  человека,  который  с  умыслом  и  намерением  отравлЯл  наши
невиннейшие  радости.  Њатушка,  казалось,  так  же  как  и мы, ненавидела
отвратительного  Љоппелиуса,  ибо  стоило  ему  поЯвитьсЯ,  как ее веселаЯ
непринужденность   сменЯлась  мрачной  и  озабоченной  серьезностью.  Ћтец
обходилсЯ  с ним как с высшим существом, которое надобно всЯчески ублажать
и терпеливо сносить все его невежества. „овольно было малейшего намека - и
длЯ него готовили любимые кушаньЯ и подавали редкостные вина.
   Љогда  Я увидел Љоппелиуса, то менЯ, повергнув в ужас и трепет, осенила
внезапнаЯ  мысль,  что ведь никто другой и не мог быть Џесочным человеком,
но этот Џесочный человек уже не представлЯлсЯ мне букой нЯнюшкиных сказок,
который  таскает  детские глаза на прокорм своему отродию в совиное гнездо
на луне, - нет! - это был отвратительный призрачный колдун, который всюду,
где  бы  он  ни  поЯвлЯлсЯ, приносил горесть, напасть - временную и вечную
погибель.
   џ  стоЯл  словно  завороженный.  ‚ысунув  голову  из занавесок, Я так и
застыл,  подслушиваЯ,  хотЯ  и  рисковал  быть  открытым  и,  как Я хорошо
понимал, жестоко наказанным. Ћтец встретил Љоппелиуса весьма торжественно.
"†ивей! ‡а дело!" - воскликнул тот глухим гнусавым голосом и скинул с себЯ
платье.  Ћтец  безмолвно и мрачно снЯл шлафрок, и они облачились в длинные
черные  балахоны.  Ћткуда  они  их взЯли, Я проглЯдел. Ћтец отворил дверцы
стенного  шкафа;  и Я увидел: то, что Я издавна считал шкафом, была скорее
чернаЯ  выемка, где стоЯл небольшой очаг. Љоппелиус приблизилсЯ, и голубое
пламЯ,  потрескиваЯ,  взвилось  над  очагом.  Њножество диковинных сосудов
стоЯло  вокруг. Ћ боже! Љогда старый мой отец склонилсЯ над огнем, - какаЯ
ужаснаЯ  случилась  с  ним  перемена!  Љазалось,  жестокаЯ судорожнаЯ боль
преобразила   его   кроткое   честное   лицо  в  уродливую  отвратительную
сатанинскую   личину.  Ћн  походил  на  Љоппелиуса!  ‘ей  последний,  взЯв
раскаленные  щипцы,  вытаскивал  ими  добела  раскаленные  комьЯ какого-то
вещества,  которое  он потом усердно бил молотком. Њне чудилось, что везде
вокруг  мелькает множество человеческих лиц, только без глаз, - вместо них
ужасные,  глубокие  черные  впадины.  "ѓлаза  сюда!  ѓлаза!"  - воскликнул
Љоппелиус  глухим  и  грозным  голосом.  ЋбъЯтый  неизъЯснимым  ужасом,  Я
вскрикнул  и  рухнул  из моей засады на пол. € вот Љоппелиус схватил менЯ.
"Ђ,  звереныш!  ‡вереныш!  -  заблеЯл  он,  скрежеща зубами, поднЯл менЯ и
швырнул  на  очаг,  так  что пламЯ опалило мои волосы. - ’еперь у нас есть
глаза,  глаза,  -  чудесные  детские  глаза",  - так бормотал Љоппелиус и,
набрав в печи полные горсти раскаленных угольков, собиралсЯ бросить их мне
в лицо. € вот отец мой, простираЯ к нему руки, взмолилсЯ: "Њастер! Њастер!
-  оставь  глаза  моему  Ќатанаэлю, - оставь!" Љоппелиус громко захохотал:
"Џусть  у  малого  останутсЯ  глаза, и он хорошенько выплачет свой урок на
этом  свете; ну а все же мы наведем ревизию, как там у него прилажены руки
и  ноги".  €  вот он схватил менЯ с такой силой, что у менЯ захрустели все
суставы,  и  принЯлсЯ  вертеть  мои  руки  и  ноги,  то  выкручиваЯ их, то
вправлЯЯ.  "Ђга,  -  эта  вот не больно ладно ходит! - а эта хорошо, как и
было!  ‘тарик знал свое дело!" - так шипел и бормотал Љоппелиус. Ќо у менЯ
в  глазах  все  потемнело  и  замутилось,  внезапнаЯ судорога пронзила все
существо  мое  -  Я  ничего  более  не  чувствовал.  ’еплое нежное дыхание
коснулось  моего  лица,  Я  пробудилсЯ  как бы от смертного сна, надо мною
склонилась  мать.  "’ут ли еще Џесочник?" - пролепетал Я. "Ќет, милое дитЯ
мое,  нет,  он  давным-давно ушел и не сделает тебе ничего дурного!" - так
говорила матушка и целовала и прижимала к сердцу возвращенного ей любимого
сына.
   Ќо длЯ чего утруждать тебЯ,  любезный ‹отар?  „лЯ чего столь пространно
пересказывать тебе все  подробности,  когда еще так много надобно сообщить
тебе? ‘ловом, мое подслушивание было открыто, и Љоппелиус жестоко обошелсЯ
со мной.  €спуг и ужас произвели во мне сильную горЯчку, которою и страдал
Я несколько недель.  "’ут ли еще Џесочник?" -  то были первые мои разумные
слова  и  знак  моего  выздоровлениЯ,   моего  спасениЯ.  ’еперь  остаетсЯ
рассказать тебе о самом страшном часе моей юности;  тогда ты убедишьсЯ: не
ослабление глаз моих тому причина,  что все представлЯетсЯ мне бесцветным,
а  темное  предопределение и  впрЯмь нависло надо  мною,  подобно мрачному
облаку, которое Я, быть может, рассею только смертью.
   Љоппелиус не показывалсЯ более; разнессЯ слух, что он оставил город.
   Њинуло около  года,  мы,  по  старому,  неизменному своему обыкновению,
сидели вечером за круглым столом.  Ћтец был весел и  рассказывал множество
занимательных историй,  случившихсЯ с  ним в путешествиЯх,  во времена его
молодости.  € вот,  когда пробило девЯть часов,  мы внезапно услышали, как
заскрипели петли входной двери и медленные чугунные шаги загремели в сенЯх
и по лестнице.  "ќто Љоппелиус!" - сказала, побледнев, матушка. "„а! - это
Љоппелиус",  - повторил отец усталым, прерывающимсЯ голосом. ‘лезы хлынули
из глаз матушки.  "Ћтец!  Ћтец! - вскричала она. - Ќеужто все еще надо?" -
."‚ последний раз!  -  отвечал он,  -  в последний раз приходит он ко мне,
обещаю тебе. ‘тупай, ступай с детьми! €дите, идите спать! Џокойной ночи!"
   ЊенЯ  словно  придавил  тЯжелый холодный камень - дыхание мое сперлось!
Њать,  видЯ,  что  Я  застыл в неподвижности, взЯла менЯ за руку: "Џойдем,
Ќатанаэль,  пойдем!" џ позволил увести себЯ, Я вошел в свою комнату. "Ѓудь
спокоен,  будь спокоен, ложись в постель - спи! спи!" - крикнула мне вслед
матушка; однако ж, томимый несказанным внутренним страхом и беспокойством,
Я  не  мог сомкнуть вежд. Ќенавистный, мерзкий Љоппелиус, сверкаЯ глазами,
стоЯл  передо мной, глумливо смеЯсь, и Я напрасно силилсЯ отогнать от себЯ
его  образ.  ‚ерно, было уже около полуночи, когда раздалсЯ страшный удар,
словно  выстрелили  из  пушки.  ‚есь  дом  затрЯссЯ,  что-то загромыхало и
зашипело  подле  моей  двери, а входнаЯ дверь с треском захлопнулась. "ќто
Љоппелиус!"  -  воскликнул  Я  вне  себЯ  и  вскочил  с  постели.  € вдруг
послышалсЯ пронзительный крик безутешного, непереносимого горЯ; Я бросилсЯ
в  комнату  отца;  дверь  была  отворена  настежь, удушливый чад валил мне
навстречу,  служанка вопила: "Ђх, барин, барин!" Џеред дымЯщимсЯ очагом на
полу  лежал мой отец, мертвый, с черным, обгоревшим, обезображенным лицом;
вокруг  него визжали и выли сестры - мать была в беспамЯтстве. "Љоппелиус,
исчадие  ада,  ты  убил  отца моего!" - так воскликнул Я и лишилсЯ чувств.
‘пустЯ  два  днЯ,  когда  тело моего отца положили в гроб, черты его снова
просветлели  и  стали тихими и кроткими, как в продолжение всей его жизни.
“тешение  сошло  в  мою  душу,  когда  Я  подумал,  что  его союз с адским
Љоппелиусом не навлечет на него вечного осуждениЯ.
   ‚зрыв  разбудил  соседей,  о  происшедшем разнеслась молва,  и  власти,
уведомившись  о  том,  хотели  потребовать  Љоппелиуса  к  ответу;  но  он
бесследно исчез из города.
   ’еперь,  любезный мой друг, когда Я открою тебе, что помЯнутый продавец
барометров был не  кто иной,  как проклЯтый Љоппелиус,  то  ты  не станешь
пенЯть на менЯ,  что Я понапрасну возомнил, будто это враждебное вторжение
принесет мне великое несчастье.  Ћн был одет иначе, но фигура и черты лица
Љоппелиуса слишком глубоко запечатлелись в  моей душе,  так что Я никак не
мог обознатьсЯ. Џритом Љоппелиус даже не переменил своего имени. Ћн выдает
себЯ здесь за пьемонтского механика и называет себЯ „жузеппе Љоппола.
   џ решил хорошенько с ним переведатьсЯ и отомстить за смерть отца,  чего
бы то ни стоило.
   Ќе говори ничего матушке о поЯвлении этого мерзкого колдуна.  Џоклонись
от  менЯ милой Љларе,  Я  напишу ей  в  более спокойном расположении духа.
Џрощай и пр.


Љ‹ЂђЂ - ЌЂ’ЂЌЂќ‹ћ

   •отЯ ты давно ко мне не писал, но Я все же уверена, что ты хранишь менЯ
в  своем  уме  и  сердце.  €бо  ты,  верно,  живо  вспомнил обо мне, когда
отправлЯл  письмо  к  брату  ‹отару,  а надписал мое имЯ. џ с радостью его
распечатала  и  приметила  ошибку,  лишь  дочитав  до  слов: "Ђх, любезный
‹отар!"  Љонечно, Я должна была не читать далее, а отдать письмо брату. Ќо
хотЯ  ты  с ребЯческой задирчивостью порой и выговаривал мне, будто у менЯ
такой  спокойный  и рассудительный нрав, что если бы дом вот-вот готов был
обрушитьсЯ,  то  Я,  подобно  некой женщине, прежде чем убежать, успела бы
проворно  поправить  загнувшуюсЯ  занавеску,  -  все ж мне едва ли надобно
уверЯть,  что твое письмо глубоко потрЯсло менЯ. џ едва дышала, в глазах у
менЯ  зарЯбило.  Ђх,  возлюбленный  Ќатанаэль,  что же столь ужасное могло
возмутить  твою  жизнь? Њысль о разлуке, о том, что Я никогда не свижусь с
тобой,   поразила   менЯ   как  удар  раскаленного  кинжала.  џ  читала  и
перечитывала!  ’вое  описание  мерзкого  Љоппелиуса  ужасно. ’олько теперь
узнала Я, какаЯ страшнаЯ, жестокаЯ кончина постигла твоего старого доброго
отца.  Ѓрат  ‹отар,  которому  Я  возвратила  твое  письмо,  старалсЯ менЯ
успокоить,  но  мало в том преуспел. ‡ловещий продавец барометров „жузеппе
Љоппола  неустанно  следовал  за  мной  по  пЯтам,  и,  как  мне ни стыдно
признатьсЯ,  он  возмутил  мой  здоровый,  всегда спокойный сон различными
причудливыми видениЯми. Ћднако ж вскоре, уже поутру, все представилось мне
иначе.  €так,  не  сердись  на  менЯ, возлюбленный мой, когда ‹отар скажет
тебе,  что  Я,  вопреки  странному  твоему  предчувствию,  будто Љоппелиус
причинит тебе зло, все же весела и беспечальна, как и прежде.
   ‘кажу чистосердечно, мне думаетсЯ, что все то страшное и ужасное, о чем
ты  говоришь,  произошло только в твоей душе, а действительный внешний мир
весьма  мало  к  тому  причастен.  ‚идать,  старый  Љоппелиус и впрЯмь был
довольно  мерзок,  но то, что он ненавидел детей, вселЯло в вас истинное к
нему отвращение.
   ‘трашный  Џесочник из нЯнюшкиной сказки весьма естественно соединилсЯ в
твоей  детской душе со старым Љоппелиусом, который, даже когда ты перестал
верить  в  Џесочного  человека,  осталсЯ  длЯ  тебЯ  призрачным  колдуном,
особенно  опасным  длЯ детей. ‡ловещие свиданиЯ его с твоим отцом в ночную
пору  были  не  что иное, как тайные занЯтиЯ алхимией, чем матушка твоЯ не
могла быть довольна, ибо на то, нет сомнениЯ, уходило попусту много денег,
да  и,  как  всегда  бывает с подобными адептами, сии труды, наполнЯЯ душу
отца  твоего обманчивыми стремлениЯми к высокой мудрости, отвлекали его от
забот   о   своем  семействе.  Ћтец  твой,  верно,  причинил  себе  смерть
собственною  неосторожностью,  и  Љоппелиус  в том неповинен. Џоверишь ли,
вчера  Я  допытывалась  у  нашего  сведущего соседа, аптекарЯ, могут ли во
времЯ  химических опытов приключитьсЯ подобные взрывы, внезапно поражающие
смертью.  Ћн  ответил:  "‚секонечно!"  -  и описал, по своему обыкновению,
весьма  пространно  и  обстоЯтельно, как это могло сделатьсЯ, насказав при
том  множество  мудреных  слов,  из которых Я ни одного не могла упомнить.
’еперь  ты  станешь досадовать на свою Љлару, ты скажешь: " ‚ эту холодную
душу  не  проникает ни один луч того таинственного, что так часто обвивает
человека  незримыми  руками;  она видит только пеструю поверхность мира и,
как  ребЯчливое  дитЯ, радуетсЯ золотистым плодам, в сердцевине коих скрыт
смертоносный Яд".
   Ђх,  возлюбленный Ќатанаэль,  или  тебе  не  веритсЯ,  что  и  веселаЯ,
беспечальнаЯ,    беззаботнаЯ   душа    может    почувствовать   враждебное
проникновение темной силы,  стремЯщейсЯ погубить нас  в  нашем собственном
"Я"?   Ќо  прости,   если  Я,   неученаЯ  девушка,   попытаюсь  как-нибудь
растолковать,  что,  собственно,  Я разумею под этой внутренней борьбой. ‚
конце концов Я,  верно,  не найду надлежащих слов,  и  ты подымешь менЯ на
смех,  не оттого,  что у менЯ глупые мысли,  а потому, что Я так нескладно
пытаюсь их выразить.
   …жели   существует   темнаЯ  сила,  котораЯ  враждебно  и  предательски
забрасывает  в  нашу  душу  петлю,  чтобы  потом захватить нас и увлечь на
опасную,  губительную стезю, куда мы бы иначе никогда не вступили, - ежели
существует  такаЯ сила, то она должна принЯть наш собственный образ, стать
нашим  "Я",  ибо  только в этом случае уверуем мы в нее и дадим ей место в
нашей  душе,  необходимое  ей длЯ ее таинственной работы. Ќо ежели дух наш
тверд  и  укреплен  жизненной  бодростью,  то он способен отличить чуждое,
враждебное  ему  воздействие,  именно  как такое, и спокойно следовать тем
путем,  куда  влекут нас наши склонности и призвание, - тогда эта зловещаЯ
сила  исчезнет  в  напрасном  борении  за свой образ, который должен стать
отражением  нашего  Я.  "‚ерно  и  то,  -  прибавил  ‹отар,  -  что темнаЯ
физическаЯ  сила,  которой  мы предаемсЯ только по собственной воле, часто
населЯет  нашу душу чуждыми образами, занесенными в нее внешним миром, так
что мы сами только воспламенЯем наш дух, который, как представлЯетсЯ нам в
диковинном  заблуждении,  говорит  из  этого  образа.  ќто  фантом  нашего
собственного  "Я", чье внутренне сродство с нами и глубокое воздействие на
нашу  душу  ввергает  нас  в ад или возносит на небеса". ’еперь ты видишь,
бесценный  мой  Ќатанаэль, что мы, Я и брат ‹отар, порЯдком наговорились о
темных  силах  и  началах,  и  эта материЯ - после того как Я не без труда
изложила    здесь    самое   главное   -   представлЯетсЯ   мне   довольно
глубокомысленною.  џ  не  совсем  хорошо понимаю последние слова ‹отара, Я
только  чувствую,  что он под этим разумеет, и все же мне кажетсЯ, что все
это  весьма  справедливо.  “молЯю  тебЯ,  выкинь совсем из головы мерзкого
адвоката  Љоппелиуса  и  продавца  барометров „жузеппе Љопполу. Џроникнись
мыслью,  что  эти  чуждые  образы  не  властны над тобою; только вера в их
враждебное  могущество  может  сделать  их действительно враждебными тебе.
…жели  бы  каждаЯ  строчка  твоего  письма не свидетельствовала о жестоком
смЯтении  твоего ума, ежели бы твое состоЯние не сокрушало менЯ до глубины
души,  то  Я  взаправду  могла  бы  посмеЯтьсЯ  над адвокатом Џесочником и
продавцом  барометров  Љоппелиусом. Ѓудь весел, весел! џ решила быть твоим
ангелом-хранителем и, как только мерзкий Љоппола вознамеритсЯ смутить твой
сон,  Явлюсь  к  тебе  и громким смехом прогоню его прочь. џ нисколечко не
страшусь  ни  его  самого,  ни  его  гадких рук, и он не посмеет под видом
адвоката  поганить  мне  лакомства или, как Џесочный человек, засыпать мне
глаза песком.
   ’воЯ навеки, сердечно любимый мой Ќатанаэль, и т. д. и т. д.


ЌЂ’ЂЌЂќ‹њ - ‹Ћ’Ђђ“

   Њне   очень  досадно,  что  Љлара  намедни,  правда,  по  причине  моей
рассеЯнности, ошибкою распечатала и прочла мое письмо к тебе. Ћна написала
мне   весьма   глубокомысленное,   философское   письмо,   где  пространно
доказывает,  что Љоппелиус и Љоппола существуют только в моем воображении,
они  лишь  фантомы моего "Я", которые мгновенно разлетЯтсЯ в прах, ежели Я
их  таковыми признаю. ‚ самом деле, кто бы мог подумать, что ум, так часто
светЯщийсЯ  подобно сладостной мечте в этих светлых, прелестных, смеющихсЯ
детских глазах, мог быть столь рассудителен, столь способен к магистерским
дефинициЯм.  Ћна ссылаетсЯ на тебЯ. ‚ы вместе говорили обо мне. ’ы, верно,
читаешь  ей  полный курс логики, чтобы она могла так тонко все различать и
разделЯть.  Ѓрось  это!  ‚прочем,  теперь  уже  нет сомнениЯ, что продавец
барометров  „жузеппе  Љоппола  вовсе не старый адвокат Љоппелиус. џ слушаю
лекции  у недавно прибывшего сюда профессора физики, природного итальЯнца,
которого,  так  же,  как и знаменитого натуралиста, зовут ‘паланцани. Ћн с
давних  лет  знает Љопполу, да и, кроме того, уже по одному выговору можно
приметить,  что  тот  чистейший  пьемонтец.  Љоппелиус  был немец, но, мне
сдаетсЯ,  не настоЯщий. џ еще не совсем спокоен. Џочитайте менЯ вы оба, ты
и  Љлара,  -  если  хотите,  -  мрачным  мечтателем,  Я  все  же  не  могу
освободитьсЯ  от  впечатлениЯ,  которое  произвело  на менЯ проклЯтое лицо
Љоппелиуса.  џ  рад,  что он уехал из города, как мне сказывал ‘паланцани.
Љстати,   этот  профессор  -  преудивительный  чудак.  Ќизенький,  плотный
человечек  с  выдающимисЯ  скулами,  тонким  носом,  оттопыренными губами,
маленькими  острыми  глазками.  Ќо  лучше,  нежели  из любого описаниЯ, ты
узнаешь его, когда поглЯдишь в каком-нибудь берлинском карманном календаре
на  портрет  Љалиостро, гравированный •одовецким. ’аков именно ‘паланцани!
Ќамедни  подымаюсь Я к нему по лестнице и примечаю, что занавеска, котораЯ
обыкновенно  плотно  задернута над стеклЯнной дверью, слегка завернулась и
оставила  небольшую  щелку.  ‘ам  не  знаю,  как  это  случилось,  но  Я с
любопытством заглЯнул туда. ‚ комнате перед маленьким столиком, положив на
него сложенные вместе руки, сидела высокаЯ, очень стройнаЯ, соразмернаЯ во
всех  пропорциЯх, прекрасно одетаЯ девица. Ћна сидела напротив дверей, так
что  Я мог хорошо рассмотреть ее ангельское личико. ЊенЯ, казалось, она не
замечала,  вообще  в  ее  глазах  было  какое-то оцепенение, Я мог бы даже
сказать,  им  недоставало  зрительной  силы,  словно она спала с открытыми
очами.  Њне  сделалось  не  по  себе,  и Я тихонько прокралсЯ в аудиторию,
помещавшуюсЯ  рЯдом. Џосле Я узнал, что девица, которую Я видел, была дочь
‘паланцани,  по  имени  ЋлимпиЯ;  он  держит ее взаперти с такой достойной
удивлениЯ  строгостью,  что  ни  один человек не смеет к ней проникнуть. ‚
конце  концов  тут сокрыто какое-то важное обстоЯтельство, быть может, она
слабоумна  или  имеет какой другой недостаток. Ќо длЯ чего пишу Я тебе обо
всем  этом?  џ  бы  мог  лучше  и обстоЯтельнее рассказать тебе все это на
словах.  ‡най  же, что через две недели Я буду с вами. џ непременно должен
видеть  прелестного,  нежного  моего ангела, мою Љлару. ’огда рассеетсЯ то
дурное  расположение духа, которое (признаюсь) едва не овладело мною после
ее злополучного рассудительного письма, поэтому Я не пишу к ней и сегоднЯ.
   ЉланЯюсь несчетное число раз и т. д. и т. д.


   ЌельзЯ  измыслить  ничего  более странного и удивительного, чем то, что
приключилось  с  моим  бедным другом, юным студентом Ќатанаэлем, и о чем Я
собираюсь   тебе,   снисходительный   читатель,   теперь   рассказать.  Ќе
приходилось  ли тебе, благосклонный читатель, пережить что-либо такое, что
всецело  завладевало бы твоим сердцем, чувствами и помыслами, вытеснЯЯ все
остальное?  ‚се  в  тебе  бурлит  и клокочет, воспламененнаЯ кровь кипит в
жилах  и  горЯчим  румЯнцем  заливает ланиты. ’вой взор странен, он словно
ловит  в  пустоте  образы,  незримые  длЯ  других,  и речь твоЯ терЯетсЯ в
неЯсных   вздохах.  €  вот  друзьЯ  спрашивают  тебЯ:  "—то  это  с  вами,
почтеннейший?  ЉакаЯ  у  вас  забота,  дражайший?"  € вот всеми пламенными
красками,  всеми  тенЯми  и  светом  хочешь  ты  передать возникшие в тебе
видениЯ  и  силишьсЯ  обрести  слова, чтобы хотЯ приступить к рассказу. Ќо
тебе  сдаетсЯ,  что  с  первого  же  слова  ты  должен  представить все то
чудесное,  великолепное,  страшное,  веселое,  ужасающее, что приключилось
тебе,  и поразить всех как бы электрическим ударом. Ћднако ж всЯкое слово,
все, чем только располагает наша речь, кажетсЯ тебе бесцветным, холодным и
мертвым.  Ђ  ты  все  ищешь  и  ловишь,  запинаешьсЯ и лепечешь, и трезвые
вопросы твоих друзей, подобно ледЯному дуновению ветра, остужают жар твоей
души,  пока  он  не угаснет совершенно. Ќо ежели ты, как смелый живописец,
сперва  очертишь  дерзкими  штрихами  абрис внутреннего твоего видениЯ, то
потом  уже  с  легкостью сможешь накладывать все более пламенные краски, и
живой  рой  пестрых  образов  увлечет  твоих  друзой, и вместе с тобой они
увидЯт  себЯ  посреди  той  картины,  что  возникла  в  твоей душе. „олжен
признатьсЯ,  благосклонный  читатель, менЯ, собственно, никто не спрашивал
об  истории  молодого  ЌатанаэлЯ; но ты отлично знаешь, что Я принадлежу к
той  удивительной  породе  авторов,  кои, когда они носЯт в себе что-либо,
подобное  только  что описанному, тотчас воображают, что всЯкий встречный,
да  и  весь  свет,  только  и  спрашивают:  "—то там такое? ђасскажите-ка,
любезнейший!"   €   вот  менЯ  неудержимо  влечет  поговорить  с  тобой  о
злополучной  жизни  ЌатанаэлЯ.  ‘транность,  необычайность ее поразили мою
душу,  и  потому-то,  -  а  также  чтобы  Я мог - о мой читатель! - тотчас
склонить  тебЯ  к пониманию всего чудесного, которого тут не мало, - Я изо
всех сил старалсЯ начать историю ЌатанаэлЯ как можно умней - своеобразней,
пленительней.  "Ћднажды"  -  прекраснейшее  начало длЯ всЯкого рассказа, -
слишком  обыденно!  "‚ маленьком захолустном городке ‘... жил" - несколько
лучше, по крайней мере дает начало градации. €ли сразу посредством "medias
in  res"[*]:  "Џроваливай ко всем чертЯм", - вскричал студент Ќатанаэль, и
бешенство  и  ужас отразились в его диком взоре, когда продавец барометров
„жузеппе Љоппола..." ’ак Я в самом деле и начал бы, когда б полагал, что в
диком взоре студента ЌатанаэлЯ чуетсЯ что-то смешное, однако ж эта историЯ
нисколько  не забавна. Њне не всходила на ум ни одна фраза, в которой хотЯ
бы  немного  отражалось  радужное  сиЯние  образа,  возникшего  перед моим
внутренним   взором.  џ  решил  не  начинать  вовсе.  €так,  благосклонный
читатель, прими эти три письма, которые охотно передал мне мой друг ‹отар,
за  абрис картины, на которую Я, повествуЯ, буду старатьсЯ накладывать все
больше  и  больше красок. Ѓыть может, мне посчастливитсЯ, подобно хорошему
портретному  живописцу,  так  метко  схватить иные лица, что ты найдешь их
похожими,  не  знаЯ  оригинала,  и  тебе даже покажетсЯ, что ты уже не раз
видел  этих  людей  своими собственными очами. €, быть может, тогда, о мой
читатель, ты поверишь, что нет ничего более удивительного и безумного, чем
сама  действительнаЯ  жизнь,  и что поэт может представить лишь ее смутное
отражение, словно в негладко отполированном зеркале.
   [* "ЏрЯмо к делу" [лат.).]
   „лЯ того чтобы сразу сказать все, что необходимо знать с самого начала,
следует к предыдущим письмам добавить, что вскоре после смерти Ќатанаэлева
отца  Љлара  и  ‹отар,  дети  одного дальнего родственника,  также недавно
умершего  и  оставившего  их  сиротами,   были  принЯты  в  семью  матерью
ЌатанаэлЯ.   Љлара  и   Ќатанаэль  почувствовали  друг  к  другу  живейшую
склонность,  против чего не  мог возразить ни  один человек на свете;  они
были уже помолвлены,  когда Ќатанаэль оставил город, чтобы продолжать свое
занЯтие науками в  ѓ.  Љак видно из  его последнего письма,  он  находитсЯ
сейчас там и слушает лекции у знаменитого профессора физики ‘паланцани.
   ’еперь Я мог бы спокойно продолжать свое повествование. Ќо в эту минуту
образ Љлары так  живо  представлЯетсЯ моему воображению,  что  Я  не  могу
отвести от него глаз,  как это всегда со мной случаетсЯ, когда она с милой
улыбкой смотрит на менЯ. Љлару никак нельзЯ было назвать красивой; на этом
сходились  все,  кому  по  должности  надлежало  понимать  в  красоте.  Ќо
архитекторы отзывались с похвалой о чистых пропорциЯх ее стана,  живописцы
находили,  что ее  спина,  плечи и  грудь сформированы,  пожалуй,  слишком
целомудренно,  но  зато  они  все  пленЯлись ее  чудесными,  как  у  Њарии
Њагдалины, волосами и без конца болтали о колорите Ѓаттони. Ђ один из них,
истинный фантаст,  привел странное сравнение, уподобив глаза Љлары - озеру
ђейсдалЯ, в зеркальной глади которого отражаетсЯ лазурь безоблачного неба,
леса и цветущие пажити, весь живой, пестрый, богатый, веселый ландшафт. Ќо
поэты и виртуозы заходили еще дальше,  уверЯЯ: "Љакое там озеро, какаЯ там
зеркальнаЯ гладь! ђазве случалось нам видеть эту деву, когда бы взор ее не
сиЯл чудеснейшей небесной гармонией,  проникающей в нашу душу, так что все
в ней пробуждаетсЯ и оживает. …жели и тогда мы не споем ничего путного, то
от нас вообще мало проку, и это мы недвусмысленно читаем в тонкой усмешке,
мелькающей на  устах  Љлары,  когда решаемсЯ пропищать перед ней  что-либо
притЯзающее  называтьсЯ  пением,   хотЯ   это   всего  лишь  бессвЯзные  и
беспорЯдочно  скачущие  звуки".  ’ак  оно  и  было.  Љлара  была  наделена
воображением живым и сильным,  как веселое,  непринужденное дитЯ, обладала
женским сердцем,  нежным и  чувствительным,  и умом весьма проницательным.
“мствующие и  мудрствующие головы не имели у нее успеха,  ибо светлый взор
Љлары и  помЯнутаЯ тонкаЯ ироническаЯ усмешка без  лишних слов,  вообще не
свойственных ее молчаливой натуре,  казалось,  говорили им: "Њилые друзьЯ!
Љак можете вы от менЯ требовать,  чтобы созданные вами расплывчатые тени Я
почла за подлинные фигуры,  исполненные жизни и  движениЯ?"  Ћттого многие
упрекали Љлару и холодности, бесчувственности и прозаичности; зато другие,
чье понимание жизни отличалось Ясностью и глубиной,  любили эту сердечную,
рассудительную,  доверчивую, как дитЯ, девушку, но никто не любил ее более
ЌатанаэлЯ,  весело и ревностно упражнЯвшегосЯ в науках и искусствах. Љлара
всей душой была предана Ќатанаэлю. Џервые тени омрачили ее жизнь, когда он
разлучилсЯ с нею.  ‘ каким восхищением бросилась она в его объЯтиЯ,  когда
он,  как  обещал  в  своем  последнем письме к  ‹отару,  наконец и  впрЯмь
возвратилсЯ в родной город и вступил в родительский дом. Ќадежды ЌатанаэлЯ
сбылись;  ибо с той минуты,  как он свиделсЯ с Љларой, он уже не вспоминал
более ни  о  ее философическом письме,  ни об адвокате Љоппелиусе;  дурное
расположение духа совсем изгладилось.
   Ћднако ж Ќатанаэль был прав, когда писал другу своему ‹отару, что образ
отвратительного продавца барометров Љопполы губительно проник в его жизнь.
‚се  это чувствовали,  ибо уже с  первых дней пребываниЯ Ќатанаэль показал
полную  перемену  во  всем  своем  существе.   Ћн  погрузилсЯ  в   мрачную
мечтательность и  предавалсЯ ей с такой странностию,  какаЯ за ним никогда
не  замечалась.  ‚сЯ жизнь его состоЯла из сновидений и  предчувствий.  Ћн
беспрестанно говорил,  что всЯкий человек, мнЯ себЯ свободным, лишь служит
ужасной игре темных сил;  тщетно будет им  противитьсЯ,  надо со смирением
сносить  то,   что  предначертано  самим  роком.  Ћн  заходил  еще  далее,
утверждаЯ,  что  весьма безрассудно полагать,  будто в  искусстве и  науке
можно  творить  по  собственному произволу,  ибо  вдохновение,  без  коего
невозможно ничего произвести, рождаетсЯ не из нашей души, а от воздействиЯ
какого-то вне нас лежащего высшего начала.
   ђассудительной  Љларе  все эти мистические бредни были в высшей степени
противны,  но  все  стараниЯ  их опровергнуть, по-видимому, были напрасны.
’олько  когда  Ќатанаэль  стал  доказывать,  что  Љонпелиус и есть то злое
начало, которое овладело им с той минуты, как он подслушивал за занавесом,
и  что  отвратительный  сей  демон  ужаснейшим  образом  может  смутить их
любовное счастье, Љлара вдруг сделалась весьма серьезной и сказала:
   - „а,  Ќатанаэль!  ’ы  прав.  Љоппелиус -  злое враждебное начало,  он,
подобно дьЯвольской силе,  котораЯ Явственно проникла в нашу жизнь,  может
произвести ужаснейшее действие,  но  только в  том  случае,  ежели  ты  не
исторгнешь его  из  своего ума  и  сердца.  Џокуда ты  в  него веришь,  он
существует  и  оказывает  на  тебЯ  свое  действие,  только  твоЯ  вера  и
составлЯет его могущество.
   Ќатанаэль,  разгневанный тем,  что  Љлара допускает бытие демона лишь в
собственной его душе,  пустилсЯ было в изложение целого учениЯ о дьЯволе и
темных силах,  но Љлара,  к немалой его досаде, с неудовольствием перебила
его   каким-то   ничтожным   замечанием.   Ћн   полагал,   что   холодным,
нечувствительным душам не дано постичь столь глубокие тайны,  однако ж, не
отдаваЯ себе  отчета,  что  к  подобным низменным натурам он  причислЯет и
Љлару,  не оставлЯл попыток приобщить ее к этим тайнам. ђано поутру, когда
Љлара  помогала  готовить  завтрак,   он  стоЯл  подле  нее  и   читал  ей
всевозможные мистические книги, так что Љлара наконец сказала:
   - Ђх,  любезный Ќатанаэль,  что,  ежели мне  вздумаетсЯ обозвать самого
тебЯ  злым началом,  оказывающим губительное действие на  мой  кофе?  ‚едь
ежели Я  брошу все  и  примусь слушать тебЯ не  сводЯ глаз,  как  ты  того
желаешь, то кофе непременно убежит и все останутсЯ без завтрака!
   Ќатанаэль поспешно захлопнул книгу и  в  гневе убежал в  свою  комнату.
Џрежде он  особенно хорошо умел  сочинЯть веселые живые рассказы,  которые
Љлара слушала с непритворным удовольствием;  теперь его творениЯ сделались
мрачными,  невразумительными,  бесформенными,  и, хотЯ Љлара, щадЯ его, не
говорила об этом, он все же легко угадывал, как мало они ей приЯтны. Ќичто
не  было  ей  так  несносно,  как  скука;  в  ее  взорах  и  речах  тотчас
обнаруживалась непреодолимаЯ умственнаЯ  дремота.  ‘очинениЯ  ЌатанаэлЯ  и
впрЯмь были  отменно скучны.  …го  досада на  холодный,  прозаический нрав
Љлары  возрастала с  каждым  днем;  Љлара  также  не  могла  побороть свое
неудовольствие темным,  сумрачным, скучным мистицизмом ЌатанаэлЯ, и, таким
образом,   неприметно  длЯ  них  самих,   сердца  их  все  более  и  более
разделЯлись.  Ћбраз отвратительного Љоппелиуса,  как  признавалсЯ сам себе
Ќатанаэль,  поблек в  его воображении,  и  ему часто стоило немалого труда
живо представить его  в  своих стихах,  где  тот выступал в  роли ужасного
фатума. Ќаконец ему вздумалось сделать предметом стихотворениЯ свое темное
предчувствие,  будто Љоппелиус смутит его любовное счастье.  Ћн представил
себЯ  соединенным с  Љларою вечной любовью,  но  времЯ  от  времени словно
чернаЯ рука вторгаетсЯ в  их жизнь и  похищает одну за другой ниспосланные
им радости. Ќаконец, когда они уже стоЯт перед алтарем, поЯвлЯетсЯ ужасный
Љоппелиус  и  прикасаетсЯ к  прелестным  глазам  Љлары;  подобно  кровавым
искрам, они проникают в грудь ЌатанаэлЯ, палЯ и обжигаЯ. Љоппелиус хватает
его и швырЯет в пылающий огненный круг, который вертитсЯ с быстротою вихрЯ
и  с  шумом и  ревом увлекает его за собой.  ‚се завывает,  словно злобный
ураган  Яростно бичует  кипЯщие морские валы,  вздымающиесЯ подобно черным
седоголовым исполинам.  Ќо  посреди этого  дикого бушеваниЯ слышитсЯ голос
Љлары:  "ђазве ты не в силах взглЯнуть на менЯ? Љоппелиус тебЯ обманул, то
не мои глаза опалили тебе грудь,  то были горЯщие капли крови собственного
твоего сердца,  - мои глаза целы, взглЯни на менЯ!" Ќатанаэль думает: "ќто
Љлара - и Я предан ей навеки!" € вот будто эта мысль с непреодолимой силой
врываетсЯ в огненный круг; он перестает вращатьсЯ, и глухой рев замирает в
черной  бездне.  Ќатанаэль глЯдит  в  глаза  Љларе;  но  это  сама  смерть
приветливо взирает на него очами любимой.
   ‘очинЯЯ  это, Ќатанаэль был весьма рассудителен и спокоен, он оттачивал
и  улучшал  каждую строку, и так как он подчинил себЯ метрическим канонам,
то  не  успокоилсЯ  до  тех  пор, пока его стих не достиг полной чистоты и
благозвучиЯ.  Ќо  когда  труд  его пришел к концу и он прочитал свои стихи
вслух,  внезапный  страх и трепет объЯли его, и он вскричал в исступлении:
"—ей  это  ужасающий  голос?"  ‚скоре  ему  снова показалось, что это лишь
весьма  удачное  поэтическое  произведение,  и  он  решил,  что оно должно
воспламенить  хладную  душу  Љлары, хотЯ и не мог дать себе Ясного отчета,
длЯ  чего,  собственно,  надобно воспламенЯть ее и куда это заведет, ежели
начать томить ее ужасающими образами, которые предвещают ее любви страшную
и губительную участь.
   Ќатанаэль и  Љлара сидели однажды в маленьком садике подле дома;  Љлара
была  весела,  ибо  Ќатанаэль  целых  три  днЯ,  которые  он  употребил на
сочинение стихов,  не мучил ее своими снами и  предчувствиЯми.  Ќатанаэль,
как и  прежде,  с  большой живостью и радостью говорил о различных веселых
предметах, так что Љлара сказала:
   - Ќу,  вот,  наконец-то  ты опЯть совсем мой,  видишь,  как мы прогнали
этого мерзкого Љоппелиуса?
   Ќо  тут  Ќатанаэль вспомнил,  что в  кармане у  него стихи,  которые он
намеревалсЯ ей прочесть. Ћн тотчас вынул тетрадь и начал читать; Љлара, по
обыкновению  ожидаЯ   чего-нибудь  скучного,   с   терпеливой  покорностью
принЯлась за  вЯзанье.  Ќо  когда мрачные облака стали все  более и  более
сгущатьсЯ,  Љлара выронила из  рук чулок и  пристально посмотрела в  глаза
Ќатанаэлю. ’от безудержно продолжал читать, щеки его пылали от внутреннего
жара,  слезы лились из  глаз -  наконец он  кончил,  застонав от глубокого
изнеможениЯ,  взЯл руку Љлары и вздохнул,  словно в безутешном горе:  "Ђх!
Љлара!  Љлара!"  Љлара с нежностью прижала его к груди и сказала тихо,  но
твердо и серьезно:
   - Ќатанаэль,  возлюбленный мой Ќатанаэль,  брось эту вздорную, нелепую,
сумасбродную сказку в огонь.
   ’ут  Ќатанаэль вскочил и  с  запальчивостью,  оттолкнув от  себЯ Љлару,
вскричал:
   - ’ы бездушный, проклЯтый автомат!
   Ћн  убежал;  глубоко оскорбленнаЯ Љлара залилась горькими слезами. "Ђх,
он  никогда,  никогда  не  любил  менЯ,  он  не  понимает  менЯ!" - громко
восклицала  она,  рыдаЯ.  ‹отар  вошел  в  беседку;  Љлара была принуждена
рассказать  ему все случившеесЯ; он любил сестру свою всем сердцем, каждое
слово   ее   жалобы,   подобно  искре,  воспламенЯло  его  душу,  так  что
неудовольствие,  которое  он  давно  питал против мечтательного ЌатанаэлЯ,
перешло  в  бешеный  гнев. Ћн побежал за ним и стал жестоко укорЯть его за
безрассудный поступок, на что вспыльчивый Ќатанаэль отвечал ему с такою же
горЯчностью. ‡а "сумасбродного, безумного шута" было отплачено именем души
низкой,  жалкой, обыденной. Џоединок был неизбежен. Ћни порешили па другой
день  поутру  сойтись  за садом и переведатьсЯ друг с другом, по тамошнему
академическому  обычаю,  на  остро  отточенных коротких рапирах. Њрачные и
безмолвные,  бродили  они  вокруг; Љлара слышала их перепалку и приметила,
что  в  сумерки  фейхтмейстер принес рапиры. Ћна предугадывала, что должно
случитьсЯ.  Џрибыв  на  место  поединка,  Ќатанаэль  и  ‹отар все в том же
мрачном  молчании  скинули  верхнее платье и, сверкаЯ очами, с кровожадной
Яростью готовы были напасть друг на друга, как, отворив садовую калитку, к
ним бросилась Љлара. ђыдаЯ, она восклицала:
   - Ќеистовые,   бешеные  безумцы!  ‡аколите  менЯ,  прежде  чем  станете
сражатьсЯ!  Љак же мне жить на свете, когда возлюбленный убьет моего брата
или мой брат возлюбленного!
   ‹отар опустил оружие и  в безмолвии потупил глаза,  но в душе ЌатанаэлЯ
вместе со снедающей тоской возродилась прежнЯЯ любовь, какую он чувствовал
к   прелестной  Љларе  в   беспечальные  дни  своей  юности.   Ћн  выронил
смертоносное оружие и упал к ногам Љлары.
   - Џростишь ли ты менЯ когда-нибудь, моЯ Љлара, единственнаЯ любовь моЯ?
Џростишь ли ты менЯ, любезный брат мой ‹отар?
   ‹отар был тронут его глубокой горестью.  Џримиренные, все трое обнимали
друг друга и клЯлись вечно пребывать в непрестанной любви и верности.
   Ќатанаэлю   казалось,   что   с   него   свалилась  безмернаЯ  тЯжесть,
пригнетавшаЯ его к земле,  и,  что, восстав против темной силы, овладевшей
им,  он  спас все  свое существо,  которому грозило уничтожение.  …ще  три
блаженных днЯ провел он с  любимыми друзьЯми,  потом отправилсЯ в ѓ.,  где
полагал пробыть еще год, чтобы потом навсегда воротитьсЯ в родной город.
   Ћт матери ЌатанаэлЯ скрыли все,  что имело отношение к Љоппелиусу,  ибо
знали,  что она не  могла без содроганиЯ вспоминать о  человеке,  которого
она, как и Ќатанаэль, считала виновным в смерти своего мужа.


   Љаково  было  удивление ЌатанаэлЯ, когда, направлЯЯсь к своей квартире,
он  увидел,  что весь дом сгорел и на пожарище из-под груды мусора торчали
лишь голые обгорелые стены. ЌевзираЯ на то что огонь занЯлсЯ в лаборатории
аптекарЯ,  жившего  в  нижнем этаже, и дом стал выгорать снизу, отважные и
решительные  друзьЯ  ЌатанаэлЯ  успели  вовремЯ  проникнуть в его комнату,
находившуюсЯ   под  самой  крышей,  и  спасли  его  книги,  манускрипты  и
инструменты.  ‚се  в  полной сохранности было перенесено в другой дом, где
они  нанЯли  комнату  и  куда  Ќатанаэль  тотчас переселилсЯ. Ћн не придал
особого  значениЯ  тому,  что  жил  теперь  как  раз  напротив  профессора
‘паланцани,  и точно так же ему нисколько не показалось странным, когда он
заметил,  что  из его окна видна комната, где часто сиживала в одиночестве
ЋлимпиЯ,  так что он мог отчетливо различить ее фигуру, хотЯ черты лица ее
оставались  смутны  и  неЯсны.  Џравда, наконец и его удивило, что ЋлимпиЯ
целыми  часами  оставалась  все  в том же положении, в каком он ее однажды
увидел через стеклЯнную дверь; ничем не занимаЯсь, она сидела за маленьким
столиком,  неотступно  устремив  на него неподвижный взглЯд; он должен был
признатьсЯ,  что никогда еще не видывал такого прекрасного стана; меж тем,
хранЯ   в  сердце  облик  Љлары,  он  оставалсЯ  совершенно  равнодушен  к
одеревенелой   и  неподвижной  Ћлимпии  и  только  изредка  бросал  поверх
компендиума  рассеЯнный  взор  на эту прекрасную статую, и это было все. €
вот  однажды,  когда  он писал письмо Љларе, к нему тихо постучали; на его
приглашение  войти  дверь  отворилась  и  отвратительнаЯ голова Љоппелиуса
просунулась  вперед.  Ќатанаэль  содрогнулсЯ в сердце своем, но, вспомнив,
что  говорил  ему  ‘паланцани  о  своем землЯке Љопполе и что он сам свЯто
обещал возлюбленной относительно Џесочника Љоппелиуса, он устыдилсЯ своего
ребЯческого  страха  перед привидениЯми, с усилием поборол себЯ и сказал с
возможной кротостью и спокойствием:
   - џ не покупаю барометров, любезный, оставьте менЯ!
   Ќо тут Љоппола совсем вошел в комнату и, скривив огромный рот в мерзкую
улыбку,  сверкаЯ маленькими колючими глазками из-под длинных седых ресниц,
хриплым голосом сказал:
   - ќ, не барометр, не барометр! - есть хорЋши глаз - хорЋши глаз!
   Ќатанаэль вскричал в ужасе:
   - Ѓезумец, как можешь ты продавать глаза? ѓлаза! ѓлаза!
   Ќо в ту же минуту Љоппола отложил в сторону барометры и,  запустив руку
в обширный карман, вытащил оттуда лорнеты и очки и стал раскладывать их на
столе.
   - Ќу вот,  ну вот,  -  очки,  очки надевать на нос,  -  вот мой глаз, -
хорЋши глаз!
   €  он все вытаскивал и  вытаскивал очки,  так что скоро весь стол начал
странно блестеть и  мерцать.  ’ысЯчи глаз взирали на ЌатанаэлЯ,  судорожно
мигали и  таращились;  и  он уже сам не мог отвести взора от стола;  и все
больше  и  больше очков  выкладывал Љоппола;  и  все  страшней и  страшней
сверкали и  скакали эти пылающие очи,  и  кровавые их лучи ударЯли в грудь
ЌатанаэлЯ. ЋбъЯтый неизъЯснимым трепетом, он закричал:
   - Ћстановись, остановись, ужасный человек!
   Ћн  крепко  схватил  Љопполу  за  руку  в  ту минуту, когда тот полез в
карман, чтобы достать еще новые очки, невзираЯ на то что весь стол уже был
ими   завален.  ‘  противным  сиплым  смехом  Љоппола  тихо  высвободилсЯ,
приговариваЯ:
   -  Ђ,  - не длЯ вас, - но вот хорош стекло. - Ћн сгреб в кучу все очки,
попрЯтал  их  и  вынул  из  бокового кармана множество маленьких и больших
подзорных  трубок.  Љак  только  очки  были  убраны,  Ќатанаэль совершенно
успокоилсЯ  и,  вспомнив  о Љларе, понЯл, что ужасный сей призрак возник в
собственной  его  душе,  равно  как  и  то, что Љоппола - весьма почтенный
механик  и  оптик,  а  никак  не  проклЯтый двойник и выходец с того света
Љоппелиус.  ’акже  и  во  всех  инструментах,  которые Љоппола разложил на
столе, не было ничего особенного, по крайней мере столь призрачного, как в
очках,  и,  чтобы  все  загладить, Ќатанаэль решил в самом деле что-нибудь
купить  у  Љопполы.  €так,  он  взЯл  маленькую карманную подзорную трубку
весьма  искусной  работы  и, чтоб попробовать ее, посмотрел в окно. ‚о всю
жизнь  не  попадались  ему стекла, которые бы так верно, чисто и Явственно
приближали  предметы.  Ќевольно он поглЯдел в комнату ‘паланцани; ЋлимпиЯ,
по  обыкновению, сидела за маленьким столом, положив на него руки и сплетЯ
пальцы.  ’ут  только  узрел  Ќатанаэль  дивную красоту ее лица. Ћдни глаза
только казались ему странно неподвижными и мертвыми. Ќо чем пристальнее он
всматривалсЯ в подзорную трубку, тем более казалось ему, что глаза Ћлимпии
испускают  влажное  лунное  сиЯние. Љак будто в них только теперь зажглась
зрительнаЯ  сила;  все  живее  и живее становились ее взоры. Ќатанаэль как
завороженный  стоЯл  у  окна,  беспрестанно  созерцаЯ  небесно  прекрасную
Ћлимпию.  Џокашливание и пошаркивание, послышавшиесЯ подле него, пробудили
его  как  бы от глубокого сна. ‡а его спиной стоЯл Љоппола: "Tre zechini -
три  дуката". Ќатанаэль совершенно забыл про оптика; он поспешно заплатил,
сколько тот потребовал.
   - Ќу,  как, - хорош стекло? •орош стекло? - спросил с коварной усмешкой
Љоппола мерзким сиплым голосом.
   - „а, да, да! - досадливо отвечал Ќатанаэль.
   -  Adieu,  любезный.  -  Љоппола  удалилсЯ,  не  переставаЯ  бросать на
ЌатанаэлЯ странные косые взглЯды. Ќатанаэль слышал, как тот громко смеЯлсЯ
на  лестнице.  "Ќу  вот,  - решил он, - он смеетсЯ надо мною потому, что Я
слишком дорого заплатил за эту маленькую подзорную трубку - слишком дорого
заплатил!"  Љогда  он  прошептал эти слова, в комнате послышалсЯ леденЯщий
душу,  глубокий,  предсмертный  вздох;  дыхание  ЌатанаэлЯ  перехватило от
наполнившего  его  ужаса.  Ќо  это он сам так вздохнул, в чем он тотчас же
себЯ  уверил.  "Љлара,  -  сказал  он  наконец  самому себе, - справедливо
считает  менЯ  вздорным  духовидцем, однако ж не глупо ли, - ах, более чем
глупо,  - что нелепаЯ мысль, будто Я переплатил Љопполе за стекло, все еще
странно  тревожит  менЯ;  Я  не  вижу длЯ этого никакой причины". € вот он
присел  к  столу,  чтобы  окончить  письмо  Љларе,  но,  глЯнувши  в окно,
убедилсЯ,  что  ЋлимпиЯ все еще на прежнем месте, и в ту же минуту, словно
побуждаем  непреодолимою  силою,  он  вскочил,  схватил  подзорную  трубку
Љопполы  и  уже  не  мог  более  отвести  взора от прельстительного облика
Ћлимпии,  пока  его  друг  и названый брат ‡игмунд не пришел за ним, чтобы
идти  на  лекцию  профессора  ‘паланцани.  ‡анавеска,  скрывавшаЯ  роковую
комнату, была плотно задернута; ни в этот раз, ни в последующие два днЯ он
не  мог увидеть Ћлимпию ни здесь, ни в ее комнате, хотЯ почти не отрывалсЯ
от  окна  и беспрестанно смотрел в подзорную трубу Љопполы. Ќа третий день
занавесили даже окна. Џолон отчаЯниЯ, гонимый тоской и пламенным желанием,
он  побежал  за  город.  Ћбраз Ћлимпии витал перед ним в воздухе, выступаЯ
из-за  кустов,  и  большими светлыми глазами глЯдел на него из прозрачного
родника.  Ћблик  Љлары совершенно изгладилсЯ из его сердца; ни о чем более
не  думаЯ,  как  только  об  Ћлимпии,  он  стенал  громко  и  горестно: "Ћ
прекраснаЯ,  горнЯЯ  звезда  моей любви, неужто взошла ты длЯ того только,
чтоб тотчас опЯть исчезнуть и оставить менЯ во мраке безутешной ночи?"
   ‚озвращаЯсь домой,  Ќатанаэль  заметил  в  доме  профессора  ‘паланцани
шумное движение.  „вери  были  растворены настежь,  вносили всЯкую мебель;
рамы в  окнах первого этажа были выставлены,  хлопотливые служанки сновали
взад и вперед, подметали пол и смахивали пыль длинными волосЯными щетками.
‘толЯры и  обойщики оглашали дом стуком молотков.  Ќатанаэль в совершенном
изумлении остановилсЯ посреди  улицы;  тут  к  нему  подошел ‡игмунд и  со
смехом спросил:
   - Ќу, что скажешь о старике ‘паланцани?
   Ќатанаэль  ответил,  что  он  решительно  ничего  не может сказать, ибо
ничего не знает о профессоре, более того, не может надивитьсЯ, чего ради в
таком  тихом,  нелюдимом  доме поднЯлась такаЯ кутерьма и суматоха; тут он
узнал  от ‡игмунда, что ‘паланцани дает завтра большой праздник, концерт и
бал  и что приглашена половина университета. Џрошел слух, что ‘паланцани в
первый  раз  покажет свою дочь, которую он так долго и боЯзливо скрывал от
чужих взоров.
   Ќатанаэль  нашел  у  себЯ  пригласительный  билет и в назначенный час с
сильно   бьющимсЯ   сердцем  отправилсЯ  к  профессору,  когда  уже  стали
съезжатьсЯ   кареты   и   убранные  залы  засиЯли  огнЯми.  ‘обрание  было
многочисленно  и  блестЯще.  ЋлимпиЯ Явилась в богатом нарЯде, выбранном с
большим вкусом. ЌельзЯ было не восхититьсЯ прекрасными чертами ее лица, ее
станом.  …е несколько странно изогнутаЯ спина, ее талиЯ, тонкаЯ как у осы,
казалось,  происходили  от слишком сильной шнуровки. ‚ ее осанке и поступи
была  заметна  какаЯ-то  размеренность  и  жесткость, что многих неприЯтно
удивило;   это   приписывали  принужденности,  которую  она  испытывала  в
обществе.  Љонцерт  началсЯ.  ЋлимпиЯ  играла  на  фортепьЯно с величайшей
беглостью,  а  также  пропела  одну  бравурную  арию  чистым, почти резким
голосом,  похожим  на  хрустальный  колокольчик. Ќатанаэль был вне себЯ от
восторга; он стоЯл в самом последнем рЯду, и ослепительный блеск свечей не
дозволЯл  ему  хорошенько  рассмотреть  черты певицы. Џоэтому он незаметно
вынул  подзорную  трубку  Љопполы  и стал смотреть через нее на прекрасную
Ћлимпию.  Ђх,  тут  он  приметил,  с  какой тоской глЯдит она на него, как
всЯкий  звук  сперва  возникает в полном любви взоре, который воспламенЯет
его  душу.  €скуснейшие  рулады  казались  Ќатанаэлю  возносЯщимсЯ  к небу
ликованием  души, просветленной любовью, и, когда в конце каденции по залу
рассыпалась  долгаЯ  звонкаЯ  трель, словно пламенные руки внезапно обвили
его,  он  уже  не мог совладать с собою и в исступлении от восторга и боли
громко  вскрикнул:  "ЋлимпиЯ!"  ‚се  обернулись к нему, многие засмеЯлись.
‘оборный  органист  принЯл еще более мрачный вид и сказал только: "Ќу-ну!"
Љонцерт  окончилсЯ,  началсЯ бал. "’анцевать с нею! с нею!" ќто было целью
всех  помыслов,  всех  желаний  ЌатанаэлЯ;  но  как обрести в себе столько
дерзости,  чтобы  пригласить  ее,  царицу  бала?  Ќо  все  же! Љогда танцы
начались,  он,  сам не знаЯ как, очутилсЯ подле Ћлимпии, которую еще никто
не пригласил, и, едва будучи в силах пролепетать несколько невнЯтных слов,
взЯл  ее  за  руку.  Љак  лед  холодна  была рука Ћлимпии; он содрогнулсЯ,
почувствовав  ужасающий  холод  смерти; он пристально поглЯдел ей в очи, и
они  засветились  ему  любовью  и  желанием,  и  в  то  же  мгновение  ему
показалось,  что  в  жилах ее холодной руки началось биение пульса и в них
закипела  живаЯ  горЯчаЯ  кровь. € вот душа ЌатанаэлЯ еще сильнее зажглась
любовным  восторгом;  он охватил стан прекрасной Ћлимпии и умчалсЯ с нею в
танце.  „о  сих пор он полагал, что всегда танцует в такт, но своеобразнаЯ
ритмическаЯ  твердость, с какой танцевала ЋлимпиЯ, порЯдком сбивала его, и
он  скоро  заметил,  как  мало  держитсЯ  такта. Ћднако он не хотел больше
танцевать ни с какой другой женщиной и готов был тотчас убить всЯкого, кто
бы  ни  подошел  пригласить Ћлимпию. Ќо это случилось всего два раза, и, к
его  изумлению,  ЋлимпиЯ, когда начинались танцы, всЯкий раз оставалась на
месте,  и он не уставал все снова и снова ее приглашать. …сли бы Ќатанаэль
мог  видеть  что-либо, кроме прекрасной Ћлимпии, то неминуемо приключилась
бы  какаЯ-нибудь досаднаЯ ссора и перепалка, ибо, нет сомнениЯ, негромкий,
с  трудом  удерживаемый  смех,  возникавший  по углам среди молодых людей,
относилсЯ  к  прекрасной  Ћлимпии,  на  которую  они,  неизвестно по какой
причине,  все времЯ устремлЯли любопытные взоры. ђазгорЯченный танцами и в
изобилии  выпитым  вином,  Ќатанаэль  отбросил природную застенчивость. Ћн
сидел  подле  Ћлимпии  и,  не  отпускаЯ  ее  руки,  с  величайшим  пылом и
воодушевлением говорил о своей любви в выражениЯх, которых никто не мог бы
понЯть  -  ни он сам, ни ЋлимпиЯ. ‚прочем, она-то, быть может, и понимала,
ибо не сводила с него глаз и поминутно вздыхала: "Ђх-ах-ах!"
   ‚ ответ Ќатанаэль говорил:
   - Ћ  прекраснаЯ небеснаЯ дева!  ’ы  луч из  обетованного потустороннего
мира любви! ‚ кристальной глубине твоей души отражаетсЯ все мое бытие! - и
еще немало других подобных слов, на что ЋлимпиЯ все времЯ отвечала только:
"Ђх-ах!"  Џрофессор  ‘паланцани несколько  раз  проходил  мимо  счастливых
влюбленных и,  глЯдЯ на них, улыбалсЯ с каким-то странным удовлетворением.
Њеж тем Ќатанаэлю,  хотЯ он пребывал в совсем ином мире, вдруг показалось,
что в покоЯх профессора ‘паланцани стало темнее;  он оглЯделсЯ и, к своему
немалому испугу, увидел, что в пустом зале догорают и вот-вот погаснут две
последние свечи.  Њузыка и танцы давно прекратились. "ђазлука, разлука!" -
вскричал  он  в  смЯтении  и  отчаЯнии.  Ћн  поцеловал  руку  Ћлимпии,  он
наклонилсЯ к ее устам,  холодные как лед губы встретились с его пылающими!
€  вот он  почувствовал,  что ужас овладевает им,  как и  тогда,  когда он
коснулсЯ холодной руки Ћлимпии;  легенда о мертвой невесте внезапно пришла
ему на ум;  но ЋлимпиЯ крепко прижала его к  себе,  и,  казалось,  поцелуй
наполнил  живительным  теплом  ее  губы.   Џрофессор  ‘паланцани  медленно
прохаживалсЯ по  опустевшей зале;  шаги его  громко повторЯло эхо,  зыбкие
тени скользили по его фигуре, придаваЯ ему ужасающий призрачный вид.
   - ‹юбишь ли ты менЯ?  ‹юбишь ли ты,  менЯ,  ЋлимпиЯ? Ћдно только слово!
‹юбишь ли ты менЯ?  - шептал ей Ќатанаэль, но ЋлимпиЯ, поднимаЯсь с места,
только вздохнула: "Ђх-ах!"
   - Ћ прекраснаЯ благосклоннаЯ звезда моей любви,  - говорил Ќатанаэль, -
ты  взошла длЯ  менЯ и  будешь вечно сиЯть и  преображать светом своим мою
душу!
   - Ђх-ах!  -  отвечала ЋлимпиЯ,  удалЯЯсь.  Ќатанаэль пошел за ней;  они
очутились перед профессором.
   -  ‚ы  необыкновенно  живо  беседовали  с  моей  дочерью,  - сказал он,
улыбаЯсь,  -  что  ж,  любезный  господин  Ќатанаэль,  ежели  вы  находите
приЯтность  в конверсации с этой робкой девушкой, Я всегда буду рад видеть
вас у себЯ!
   Ќатанаэль ушел, уносЯ в сердце своем необъЯтное сиЯющее небо.
   ‚се следующие дни праздник ‘паланпани был предметом городских толков. €
хотЯ   профессор  употребил  все   усилиЯ,   чтобы  блеснуть  пышностью  и
великолепием,  однако  ж  сыскались  насмешники,  сумевшие  порассказать о
всЯких странностЯх и  нелепостЯх,  какие  были  замечены на  празднике,  и
особенно нападавшие на оцепенелую,  безгласную Ћлимпию,  которую, невзираЯ
на красивую наружность,  обвинЯли в совершенном тупоумии, по какой причине
‘паланцани и  скрывал ее  так  долго.  Ќатанаэль слушал эти  толки не  без
затаенного гнева, но он молчал; ибо, полагал он, стоит ли труда доказывать
этим буршам,  что их собственное тупоумие препЯтствует им познать глубокую
прекрасную душу Ћлимпии.
   - ‘делай милость, брат, - спросил его однажды ‡игмунд, - сделай милость
и скажи,  как это тебЯ угораздило втюритьсЯ в эту деревЯнную куклу,  в эту
восковую фигуру?
   Ќатанаэль едва не разгневалсЯ, но тотчас же одумалсЯ и ответил:
   -  ‘кажи  мне,  ‡игмунд,  как  от  твоей впечатлительной души, от твоих
ЯсновидЯщих   глаз,   всегда   отверстых   длЯ  всего  прекрасного,  могли
ускользнуть неземные прелести Ћлимпии? Ќо потому - да возблагодарим за это
судьбу! - ты не сделалсЯ моим соперником; ибо тогда один из нас должен был
упасть, истекаЯ кровью.
   ‡игмунд сразу  увидел,  как  далеко зашел его  друг,  искусно переменил
разговор и,  заметив,  что  в  любви  никогда нельзЯ  судить  о  предмете,
прибавил:
   - Ћднако достойно удивлениЯ,  что у  многих из  нас об Ћлимпии примерно
одно и то же суждение.  Ћна показалась нам -  не посетуй, брат! - какой-то
странно скованной и бездушной.  ’о правда,  стан ее соразмерен и правилен,
точно так же,  как и  лицо!  …е  можно было бы почесть красавицей когда бы
взор ее не был так безжизнен,  Я сказал бы даже,  лишен зрительной силы. ‚
ее  поступи какаЯ-то  удивительнаЯ размеренность,  каждое  движение словно
подчинено ходу колес заводного механизма.  ‚ ее игре,  в ее пении приметен
неприЯтно правильный,  бездушный такт поющей машины; то же можно сказать и
о  ее танце.  Ќам сделалось не по себе от присутствиЯ этой Ћлимпии,  и мы,
право,  не  хотели иметь с  нею дела,  нам все казалось,  будто она только
поступает  как   живое   существо,   но   тут   кроетсЯ  какое-то   особое
обстоЯтельство.
   Ќатанаэль не дал воли горькому чувству, охватившему его было после слов
‡игмунда, он поборол свою досаду и только сказал с большою серьезностью:
   - Њожет  статьсЯ,  что  вам,  холодным  прозаикам,  и  не  по  себе  от
присутствиЯ Ћлимпии. Ќо только душе поэта открывает себЯ сходнаЯ по натуре
организациЯ!  ’олько мне светЯт ее полные любви взоры,  пронизываЯ сиЯнием
все мои чувства и  помыслы,  только в  любви Ћлимпии обретаю Я себЯ вновь.
‚ам, может статьсЯ, не по нраву, что она не вдаетсЯ в пустую болтовню, как
иные поверхностные души.  Ћна не  многоречива,  это правда,  но  ее скупые
слова служат как бы подлинными иероглифами внутреннего мира,  исполненными
любви  и  высшего  постижениЯ  духовной  жизни  через  созерцание  вечного
потустороннего бытиЯ.  Ћднако ж  вы  глухи  ко  всему этому,  и  слова мои
напрасны.
   - „а  сохранит тебЯ  бог,  любезный брат!  -  сказал ‡игмунд с  большой
нежностью, почти скорбно, - но мне кажетсЯ, ты на дурном пути. Џоложись на
менЯ, когда все... - нет, Я ничего не могу больше сказать!..
   Ќатанаэль  вдруг  почувствовал,   что   холодный  прозаический  ‡игмунд
непритворно ему  предан,  и  с  большою сердечностью пожал  протЯнутую ему
руку.
   Ќатанаэль  совсем  позабыл,  что  на свете существует Љлара, которую он
когда-то любил; мать, ‹отар - все изгладилось из его памЯти, он жил только
длЯ  Ћлимпии и каждодневно проводил у нее несколько часов, разглагольствуЯ
о  своей  любви,  о  пробужденной  симпатии,  о  психическом избирательном
сродстве,  и  ЋлимпиЯ  слушала  его  с  неизменным благоволением. €з самых
дальних   углов   своего  письменного  стола  Ќатанаэль  выгреб  все,  что
когда-либо   насочинЯл.   ‘тихи,   фантазии,   видениЯ,  романы,  рассказы
умножались  день ото днЯ, и все это вперемешку со всевозможными сумбурными
сонетами,  стансами и канцонами он без устали целыми часами читал Ћлимпии.
Ќо зато у него еще никогда не бывало столь прилежной слушательницы. Ћна не
вЯзала  и  не  вышивала,  не  глЯдела в окно, не кормила птиц, не играла с
комнатной  собачонкой,  с  любимой  кошечкой,  не  вертела в руках обрывок
бумаги  или  еще  что-нибудь,  не  силилась скрыть зевоту тихим притворным
покашливанием  -  одним  словом,  целыми  часами,  не трогаЯсь с места, не
шелохнувшись,   глЯдела   она   в  очи  возлюбленному,  не  сводЯ  с  него
неподвижного  взора,  и  все  пламеннее, все живее и живее становилсЯ этот
взор.  ’олько когда Ќатанаэль наконец подымалсЯ с места и целовал ей руку,
а иногда и в губы, она вздыхала: "Ax-ax!" - и добавлЯла:
   - „оброй ночи, мой милый!
   - Ћ прекраснаЯ,  неизреченнаЯ душа! - восклицал Ќатанаэль, возвратись в
свою комнату, - только ты, только ты одна глубоко понимаешь менЯ!
   Ћн  трепетал  от  внутреннего  восторга,   когда  думал  о  том,  какое
удивительное созвучие их душ раскрывалось с каждым днем; ибо ему чудилось,
что ЋлимпиЯ почерпнула суждение о его творениЯх, о его поэтическом даре из
самой сокровенной глубины его души,  как если бы прозвучал его собственный
внутренний голос.  ’ак оно,  надо полагать,  и  было;  ибо ЋлимпиЯ никаких
других  слов,  кроме  помЯнутых выше,  никогда  не  произносила.  Ќо  если
Ќатанаэль в светлые,  рассудительные минуты,  как, например, утром, тотчас
после пробуждениЯ,  и  вспоминал о  полнейшей пассивности и  немногословии
Ћлимпии,  то все же говорил:  "—то значат слова, слова! ‚зглЯд ее небесных
очей говорит мне более,  нежели любой Язык на  земле!  „а и  может ли дитЯ
небес  вместить себЯ  в  узкий  круг,  очерченный нашими  жалкими  земными
нуждами?"   Џрофессор  ‘паланцани,   казалось,   донельзЯ  был   обрадован
отношениЯми  его  дочери  с  Ќатанаэлем;  он  недвусмысленно оказывал  ему
всЯческие  знаки  благоволениЯ,   и,  когда  Ќатанаэль  наконец  отважилсЯ
обинЯком высказать свое желание обручитьсЯ с Ћлимпией, профессор расплылсЯ
в  улыбке  и  объЯвил,  что  предоставлЯет своей  дочери  свободный выбор.
Ћбодренный этими словами, с пламенным желанием в сердце, Ќатанаэль решилсЯ
на  следующий же  день  умолЯть Ћлимпию со  всею откровенностью,  в  Ясных
словах сказать ему  то,  что уже давно открыли ему ее  прекрасные,  полные
любви взоры,  - что она желает принадлежать ему навеки. Ћн принЯлсЯ искать
кольцо,  которое  подарила ему  при  расставании мать,  дабы  поднести его
Ћлимпии как  символ своей  преданности,  зарождающейсЯ совместной цветущей
жизни.  Џисьма Љлары, ‹отара попались ому под руку; он равнодушно отбросил
их, нашел кольцо, надел на палец и полетел к Ћлимпии. “же на лестнице, уже
в  сенЯх  услышал  он  необычайный шум,  который  как  будто  доносилсЯ из
рабочего кабинета ‘паланцани.  ’опанье, звон, толчки, глухие удары в дверь
вперемешку с бранью и проклЯтиЯми.  "Џусти,  пусти,  бесчестный злодей!  џ
вложил в нее всю жизнь!  -  •а-ха-ха-ха!  - ’акого уговора не было! - џ, Я
сделал глаза!  - Ђ Я заводной механизм! - Ѓолван ты со своим механизмом! -
ЏроклЯтаЯ собака,  безмозглый часовщик!  -  “бирайсЯ!  -  ‘атана!  - ‘той!
Џоденщик!  ЉанальЯ! - ‘той! - Џрочь! - Џусти!" ’о были голоса ‘паланцани и
отвратительного Љоппелиуса,  гремевшие и бушевавшие,  заглушаЯ друг друга.
Ќатанаэль,  охваченный неизъЯснимым страхом,  ворвалсЯ  к  ним.  Џрофессор
держал за  плечи какую-то  женскую фигуру,  итальЯнец Љоппола тЯнул ее  за
ноги,  оба  тащили и  дергали в  разные стороны,  с  Яростным ожесточением
стараЯсь  завладеть ею.  ‚  несказанном ужасе  отпрЯнул  Ќатанаэль,  узнав
Ћлимпию; воспламененный безумным гневом, он хотел броситьсЯ к беснующимсЯ,
чтобы отнЯть возлюбленную;  но  в  ту  же минуту Љоппола с  нечеловеческой
силой вырвал из рук ‘паланцани фигуру и нанес ею профессору такой жестокий
удар,  что тот зашаталсЯ и  упал навзничь на  стол,  заставленный фиалами,
ретортами,  бутылЯми и  стеклЯнными цилиндрами;  всЯ эта утварь со  звоном
разлетелась вдребезги.  €  вот Љоппола взвалил на плечи фигуру и с мерзким
визгливым смехом торопливо сбежал по  лестнице,  так что слышно было,  как
отвратительно свесившиесЯ  ноги  Ћлимпии  с  деревЯнным  стуком  бились  и
громыхали по ступенЯм.
   Ќатанаэль оцепенел -  слишком Явственно видел он теперь, что смертельно
бледное  восковое лицо  Ћлимпии  лишено  глаз,  на  их  месте  чернели две
впадины:  она  была  безжизненною куклою.  ‘паланцани  корчилсЯ  на  полу,
стеклЯнные осколки поранили ему голову, грудь и руку, кровь текла ручьЯми.
Ќо он собрал все свои силы.
   -  ‚  погоню  -  в  погоню - что ж ты медлишь? Љоппелиус, Љоппелиус, он
похитил у менЯ лучший автомат... „вадцать лет работал Я над ним - Я вложил
в  него  всю  жизнь;  заводной  механизм, речь, движение - все мое. ѓлаза,
глаза он украл у тебЯ! ЏроклЯтый, злодей! ‚ погоню!.. ‚ерни мне Ћлимпию...
‚от тебе глаза!
   €  тут  Ќатанаэль  увидел  на  полу кровавые глаза, устремившие на него
неподвижный  взор; ‘палаицани невредимой рукой схватил их и бросил в него,
так  что они ударились ему в грудь. € тут безумие впустило в него огненные
свои  когти  и  проникло  в  его  душу,  раздираЯ  его  мысли  и  чувства.
"†ивей-живей-живей,  - кружись, огненный круг, кружись, - веселей-веселей,
куколка, прекраснаЯ куколка, - живей, - кружись-кружись!" € он бросилсЯ на
профессора  и  сдавил  ему  горло.  Ћн  задушил  бы его, когда б на шум не
сбежалось   множество   людей,   которые   ворвались   в  дом  и,  оттащив
исступленного ЌатанаэлЯ, спасли профессора и перевЯзали его раны. ‡игмунд,
как  ни  был он силен, не мог совладеть с беснующимсЯ; Ќатанаэль неумолчно
кричал страшным голосом: "Љуколка, кружись, кружись!" - и слепо бил вокруг
себЯ  кулаками.  Ќаконец  соединенными усилиЯми нескольких человек удалось
его  побороть; его повалили на пол и свЯзали. ђечь его перешла в ужасающий
звериный  вой. ’ак неистовствующего и отвратительно беснующегосЯ ЌатанаэлЯ
перевезли в дом сумасшедших.
   Ѓлагосклонный  читатель,  прежде чем Я продолжу свой рассказ о том, что
случилось  далее  с  несчастным  Ќатанаэлем,  Я  могу,  -  ежели ты принЯл
некоторое  участие  в  искусном механике и мастере автоматов ‘паланцани, -
уверить  тебЯ,  что  он  совершенно  излечилсЯ  от  своих ран. Ћднако ж он
принужден  был  оставить  университет,  ибо  историЯ  ЌатанаэлЯ  возбудила
всеобщее  внимание  и все почли совершенно недозволительным обманом вместо
живого   человека  контрабандой  вводить  в  рассудительные  благомыслЯщие
светские  собраниЯ  за  чайным  столом деревЯнную куклу (ЋлимпиЯ с успехом
посещала  такие  чаепитиЯ).  ћристы  даже называли это особенно искусным и
достойным  строгого  наказаниЯ подлогом, ибо он был направлен против всего
общества   и  подстроен  с  такою  хитростью,  что  ни  один  человек  (за
исключением  некоторых весьма проницательных студентов) этого не приметил,
хотЯ   теперь   все   покачивали   головами   и   ссылались  на  различные
обстоЯтельства,  которые казались им весьма подозрительными. Ќо, говорЯ по
правде, они ничего путного не обнаружили. Њогло ли, к примеру, кому-нибудь
показатьсЯ   подозрительным,   что  ЋлимпиЯ,  по  словам  одного  изЯщного
чаепиетиста[*],  вопреки  всем  приличиЯм,  чаще  чихала, чем зевала? ќто,
полагал  щеголь,  было  самозаводом  скрытого  механизма, отчего Явственно
слышалсЯ  треск  и  т.  п.  Џрофессор  поэзии  и красноречиЯ, взЯв щепотку
табаку,   захлопнул   табакерку,   откашлЯлсЯ   и   сказал   торжественно:
"‚ысокочтимые господа и дамы! Ќеужто вы не приметили, в чем тут загвоздка?
‚се  это  аллегориЯ  -  продолжение  метафоры. ‚ы менЯ понимаете! Sapienti
sat!"[**]  Ћднако  ж большую часть высокочтимых господ подобные объЯснениЯ
не  успокоили;  рассказ  об  автомате  глубоко  запал  им  в душу, и в них
вселилась  отвратительнаЯ  недоверчивость  к  человеческим  лицам.  Њногие
влюбленные,  дабы совершенно удостоверитьсЯ, что они пленены не деревЯнной
куклой,  требовали  от  своих  возлюбленных,  чтобы те слегка фальшивили в
пении  и  танцевали  не  в такт, чтобы они, когда им читали вслух, вЯзали,
вышивали, играли с комнатной собачкой и т. д., а более всего, чтобы они не
только  слушали, но иногда говорили и сами, да так, чтобы их речи и впрЯмь
выражали  мысли  и  чувства.  “  многих  любовные свЯзи укрепились и стали
задушевней,  другие,  напротив,  спокойно  разошлись. "Џоистине, ни за что
нельзЯ  поручитьсЯ",  -  говорили  то те, то другие. ‚о времЯ чаепитиЯ все
невероЯтно  зевали  и  никто  не  чихал,  чтобы  отвести  от  себЯ  всЯкое
подозрение.  ‘паланцани,  как  уже  сказано,  был  принужден  уехать, дабы
избежать  судебного  следствиЯ  по  делу  "об обманном введении в общество
людей-автоматов". Љоппола также исчез.
   [* ‚ подлиннике каламбур: Teeist. - ђед.]
   [** Њудрому достаточно! (лат.)]


   Ќатанаэль пробудилсЯ словно от глубокого тЯжкого сна; он открыл глаза и
почувствовал,   как  неизъЯснимаЯ  отрада  обвевает  его  нежной  небесной
теплотой. Ћн лежал на кровати, в своей комнате, в родительском доме, Љлара
склонилась над ним, а неподалеку стоЯли его мать и ‹отар.
   - Ќаконец-то,  наконец-то,  возлюбленный мой Ќатанаэль, ты исцелилсЯ от
тЯжкого недуга -  ты  снова мой!  -  так  говорила Љлара с  проникновенной
сердечностью, обнимаЯ ЌатанаэлЯ.
   ‘ветлые, горЯчие слезы тоски и восторга хлынули у него из глаз, и он со
стоном воскликнул:
   - Љлара!.. ЊоЯ Љлара!
   ‡игмунд, преданно ухаживавший все это времЯ за другом, вошел в комнату.
Ќатанаэль протЯнул ему руку.
   - ‚ерный друг и брат, ты не оставил менЯ!
   ‚се   следы   помешательства   исчезли;   скоро,  попечениЯ-ми  матери,
возлюбленной,  друзей,  Ќатанаэль совсем оправилсЯ. ‘частье снова посетило
их дом; старый скупой дЯдЯ, от которого никогда не ждали наследства, умер,
отказав матери ЌатанаэлЯ, помимо значительного состоЯниЯ, небольшое именье
в   приветливой   местности,   неподалеку   от  города.  ’уда  решили  они
переселитьсЯ: мать, Ќатанаэль, Љлара, с которой он решил теперь вступить в
брак,  и  ‹отар.  Ќатанаэль,  более чем когда-либо, стал мЯгок и по-детски
сердечен,  только  теперь  открылась  ему  небесно чистаЯ, прекраснаЯ душа
Љлары. Ќикто не подавал и малейшего намека, который мог бы ему напомнить о
прошлом. ’олько когда ‡игмунд уезжал, Ќатанаэль сказал ему:
   - …й-богу,  брат,  Я был на дурном пути, но ангел вовремЯ вывел менЯ на
светлую стезю! Ђх, то была Љлара!
   ‡игмунд не  дал ему продолжать,  опасаЯсь,  как бы глубоко ранЯщие душу
воспоминаниЯ не вспыхнули в  нем с  ослепительной силой.  Ќаступило времЯ,
когда четверо счастливцев должны были переселитьсЯ в свое поместье.  Ћколо
полуднЯ они  шли  по  городу.  ‘овершили кое-какие покупки;  высокаЯ башнЯ
ратуши бросала на рынок исполинскую тень.
   - ‚от что,  -  сказала Љлара, - а не поднЯтьсЯ ли нам наверх, чтобы еще
раз поглЯдеть на окрестные горы?
   ‘казано -  сделано.  Ћба,  Ќатанаэль и Љлара,  взошли на башню, мать со
служанкой  отправились домой,  а  ‹отар,  не  большой  охотник  лазать  по
лестницам,  решил подождать их внизу. € вот влюбленные рука об руку стоЯли
на  верхней  галерее  башни,  блуждаЯ взорами в  подернутых дымкою  лесах,
позади которых, как исполинские города, высились голубые горы.
   - Џосмотри,  какой  странный маленький серый куст,  он  словно движетсЯ
прЯмо на нас, - сказала Љлара.
   Ќатанаэль  машинально  опустил руку в карман; он нашел подзорную трубку
Љопполы,  поглЯдел в сторону... Џеред ним была Љлара! € вот кровь забилась
и  закипела в его жилах - весь помертвев, он устремил на Љлару неподвижный
взор,  но  тотчас  огненный поток, кипЯ и рассыпаЯ пламенные брызги, залил
его  вращающиесЯ  глаза;  он  ужасающе взревел, словно затравленный зверь,
потом   высоко   подскочил   и,   перебиваЯ  себЯ  отвратительным  смехом,
пронзительно  закричал:  "Љуколка,  куколка,  кружись!  Љуколка,  кружись,
кружись!"  -  с неистовой силой схватил Љлару и хотел сбросить ее вниз, но
Љлара  в  отчаЯнии и в смертельном страхе крепко вцепилась в перила. ‹отар
услышал  неистовство  безумного,  услышал  истошный  вопль  Љлары; ужасное
предчувствие  объЯло  его,  опрометью  бросилсЯ он наверх; дверь на вторую
галерею  была  заперта;  все  громче  и громче становились отчаЯнные вопли
Љлары. ‚ беспамЯтстве от страха и Ярости ‹отар изо всех сил толкнул дверь,
так  что  она распахнулась. Љрики Љлары становились все глуше: "Ќа помощь!
спасите,  спасите..."  -  голос  ее  замирал.  "Ћна  погибла - ее умертвил
исступленный безумец!" - кричал ‹отар. „верь на верхнюю галерею также была
заперта.  ЋтчаЯние  придало  ему силу неимоверную. Ћн сшиб дверь с петель.
Ѓоже  праведный!  Љлара  билась  в  объЯтиЯх  безумца, перекинувшего ее за
перила.  ’олько  одной  рукой цеплЯлась она за железный столбик галереи. ‘
быстротою молнии схватил ‹отар сестру, притЯнул к себе и в то же мгновенье
ударил  беснующегосЯ  ЌатанаэлЯ  кулаком  в  лицо,  так  что тот отпрЯнул,
выпустив из рук свою жертву.
   ‹отар  сбежал  вниз,  несЯ  на  руках  бесчувственную Љлару.  Ћна  была
спасена.  €  вот Ќатанаэль стал метатьсЯ по  галерее,  скакать и  кричать:
"Ћгненный круг, крутись, крутись! Ћгненный круг, крутись, крутись!" Ќа его
дикие  вопли  стал  сбегатьсЯ народ;  в  толпе  маЯчила  долговЯзаЯ фигура
адвоката Љоппелиуса,  который только что  воротилсЯ в  город  и  сразу  же
пришел на рынок.  ‘обирались взойти на башню,  чтобы свЯзать безумного, но
Љоппелиус сказал со смехом:  "•а-ха,  -  повремените малость, он спуститсЯ
сам",  - и стал глЯдеть вместе со всеми. ‚незапно Ќатанаэль стал недвижим,
словно оцепенев,  перевесилсЯ вниз,  завидел Љоппелиуса и  с пронзительным
воплем:
   "Ђ... ѓлаза! •орош глаза!.." - прыгнул через перила.
   Љогда Ќатанаэль с  размозженной головой упал на мостовую,  -  Љоппелиус
исчез в толпе.
   “верЯют,  что  спустЯ много  лет  а  отдаленной местности видели Љлару,
сидевшую перед красивым загородным домом рука об руку с приветливым мужем,
а  подле них играли двое резвых мальчуганов.  Ћтсюда можно заключить,  что
Љлара  наконец  обрела  семейное  счастье,  какое  отвечало  ее  веселому,
жизнерадостному  нраву  и  какое  бы  ей  никогда  не  доставил  смЯтенный
Ќатанаэль.
Last-modified: Fri, 08 Dec 2000 17:25:24 GMT
Ћцените этот текст: