да  он  шел домой,  а  кареты  карточных  игроков,  кареты  с  лакеЯми на
запЯтках, высокие цилиндры франтов  и  шелка  аристократок,  обдававшие  его
запахом дорогих французских „ухов.
     Ќичто так не  учит, как поражениЯ.  Ћтступивши, чувствуешь, что и на не
положенное тебе пространство продвигалсЯ не напрасно, иначе  не знал бы, что
оно не  твое, что другим предстоит занЯть его. "Џуть у менЯ иной",  -- писал
он еще давно матери, имеЯ в  виду, что не должность и не служба его поприще.
’еперь  он убеждалсЯ  в  этом  окончательно.  Ћн казалсЯ  сонным  студентам,
слушавшим  его,  а  ему  они казались  сонными:  "•оть  бы одно  студентское
существо  понимало менЯ. ќто  народ  бесцветный, как Џетербург".  €  тут  же
признавалсЯ, что сам тому виной: "џ с каждым месЯцем, с  каждым днем вижу...
свои ошибки".
     Ќо то были благие ошибки. ЏризнаваЯ их, он  признавалсЯ  себе  и в том,
что его ждет "цель высшаЯ". "џ,  может  быть, еще мало  опытен,  Я  молод  в
мыслЯх...  --  писал он  Џогодину. --  Ћтчего  же передо  мною  раздвигаетсЯ
природа и человек?"
     ’ак ломалась молодость ѓоголЯ,  так расставалсЯ он с ее горЯчностью,  с
ее преувеличениЯми, с  попытками в один миг перескочить то расстоЯние жизни,
на которое  требуетсЯ трата ума и сердца и где синЯки и шишки  есть  золотой
фонд писателЯ.
     €  как-то само  собой, как  остановилось  все в  его  писаниЯх,  так  и
полилось вновь. €  “краина, и  ее историЯ уже  не были ему препЯтствием, они
легко сходились  в  одной  тетради с  бесцветными  петербургскими  фризовыми
шинелЯми, чиновничьими носами, с пьЯной речью немца-мастерового, с танцующей
походкой ловеласа-поручика, с отрыжкой наевшегосЯ  луку купца и стуком копыт
по  торцовой  мостовой.  ‘мех его перебралсЯ  без труда  в Џетербург, он уже
осваивалсЯ здесь: в один вечер он писал роман о битвах с лЯхами, о рыцарских
подвигах на поприще любви и брани, в другой -- его перо выскребало что-то из
петербургского "осадка человечества", заглЯдывало в неметеные  улочки темной
по вечерам  Љоломны, за Љалинкин мост, в  места его одиноких скитаний в пору
безвестности.
     ќто был не тот Џетербург, который видел с высоты сверкающим и утопающим
в  праздничных огнЯх  кузнец ‚акула, --  он стелилсЯ  перед  взглЯдом ѓоголЯ
ровной безмерностью своих проспектов, уходЯщих в пустоту, в ничто, он гремел
жестЯной  посудой на грЯзном  ™укином рынке, он давал взаймы и брал проценты
со старух, с разорившихсЯ  негоциантов, с игроков и  бедствующих художников,
он внушал химеры и сам был отчасти химерой, таЯвшей  лишь при свете утра или
затЯнувшейсЯ белой ночи. ‚ этом городе стрелЯлись и убивали себЯ посредством
вскрытиЯ  вен  те, кого  он отверг, кого  сломал, кому внушил неосуществимые
надежды.  ‚  нем  гибли  и  возвышались  на  мгновеньЯ  ложные  самолюбиЯ  и
искренние,  детские  мечтаниЯ  -- величественные  трагедии,  эхом окликавшие
трагедии  средних  веков,   совершались   на  его  чердаках   и  за  столами
департаментов.
     Ћн вдруг  ощутил вольный размах полета, обозримость  того,  что  раньше
частЯми  бросалось ему  в  глаза, обозримость  с  той необходимой  художнику
высоты, откуда  видно  все,  где творец  --  царь творимого им, повелитель и
пророк.
     ‚ августе 1834 года ѓоголь писал Њаксимовичу: "џ тружусь, как лошадь...
но  только  не  над  казенною  работою, т.  е.  не над  лекциЯми...  но  над
собственно  своими  вещами...  ѓород  весь застроен подмостками длЯ  лучшего
усмотрениЯ   Ђлександровской   колонны...  ЋфицерьЯ  и  солдатства  страшное
множество  и  прусских,  и  голландских,  и  австрийских.  ѓовЯдина и  водка
вздорожала страшно. Џрощай".
     Ћн  прощалсЯ и с историей, и  с Љиевским университетом.  "‚ремЯ ужасных
кризисов",  каким  он назвал  минувший  1833 год, кончилось. € хотЯ он перед
друзьЯми  делает вид,  что все еще поборетсЯ с Ѓрадке, Ѓрадке ему  теперь не
нужен.  Ѓрадке канул в вечность, и если потомки извлекут его имЯ на свет, то
только в свЯзи с тем, что он когда-то отказал ѓоголю.

        <i>—асть</i></b> <b><i>3</i>
        <i>‘‚…’‹›… Њ€Ќ“’›</i>
     Њои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые Я творил.
        <i>ѓоголь -- Њ. Џ. Џогодину, март 1837 года</i>

        ѓлава перваЯ
        ‘Њ…• ‘Љ‚Ћ‡њ ‘‹…‡›
     ’рудно, трудно удержать середину, трудно изгнать воображение  и любимую
прекрасную  мечту,  когда  они  существуют  в голове нашей;  трудно вдруг  и
совершенно обратитьсЯ к настоЯщей прозе; но труднее eceгo  согласить эти два
разнородные предмета вместе -- жить вдруг и в том и другом мире.
        <i>ѓоголь -- Њ. Џ. Ѓалаб</i></b><b><i>и</i></b><b><i>ной, 1838 года</i>
        1
     "Њелкого не хочетсЯ, великое не выдумываетсЯ..." Ќе знал ѓоголь,  когда
писал  эти слова, что  из  мелкого он  и извлечет великое и  это станет  его
<i>поприщем.</i>
     Љонец 1833 года напоминает  в биографии ѓоголЯ  счастливый  вдох  после
остановки дыханиЯ. ЉажетсЯ,  он всерьез садитсЯ писать, и ему пишетсЯ. Џисал
он, конечно, и ранее, но, как сам признавалсЯ, рвал и жег. ‘ейчас он не рвет
и  не жжет  написанного. €з  хаоса начинаний  и планов  вырисовываетсЯ нечто
определенное.  ќто прежде всего повести "Ђрабесок" и "Њиргорода". ‚еликое, о
котором он писал Џогодину, не только выдумываетсЯ, не  и ложитсЯ  на бумагу.
Џочти в год ѓоголь создает "’араса Ѓульбу" (первую редакцию), "‘таросветских
помещиков", "Џортрет",  "Ќевский  проспект",  повесть  о  Џоприщине,  "‚иЯ",
"†енихов" (будущую "†енитьбу"), статьи. ‚се это начинаетсЯ  и обдумываетсЯ в
1833-м и завершаетсЯ в 1834 году, ибо в самом начале  1835 года и "Ђрабески"
и "Њиргород" уже выходЯт в свет,  1834 год -- счастливый год в жизни ѓоголЯ.
Ћн  полон сознаниЯ,  что ему все удаетсЯ и удастсЯ. ЉлЯтва, даннаЯ им в 1833
году, сбываетсЯ, сбываютсЯ ее слова: "џ совершу... џ совершу..."
     ќта клЯтва сохранилась в  бумагах  ѓоголЯ без  всЯкого названиЯ, вверху
листа стоит только дата:  1834-й. „лЯ ѓоголЯ такой способ разговора  с собой
естествен.  ‚о-первых, потому,  что он <i>верит</i>  в обет  клЯтвоприношениЯ,  как
верЯт,  кстати  сказать, в  это  и его герои (Ђндрий, например). ѓоголевское
напрЯженное отношение к творчеству, к себе, к своему предназначению на земле
-- все выливаетсЯ  в музыкальном строе этого обЯзательства влюбленного перед
возлюбленной,  рыцарЯ перед своей избранницей, ѓоголь приносит клЯтву своему
гению, но он клЯнетсЯ  и музе, хотЯ имЯ ее не названо здесь" €  вместе с тем
его  обращение  адресовано  конкретному году. —то такое "год"  в той системе
бытиЯ, в  которую  переходит ѓоголь? ’о  же, что  цифры,  которые выставлЯет
перед главками своих записей Џоприщин.
     <i>"‚еликаЯ</i> торжественнаЯ <i>минута,</i> -- пишет  ѓоголь. -- ...“ ног моих шумит
мое  прошедшее, надо  мною <i>сквозь туман</i> светлеет неразгаданное будущее. Њолю
тебЯ, жизнь души  моей, мой гений! Ћ  не скрывайсЯ от менЯ, пободрствуй надо
мною в эту  минуту и не отходи от  менЯ весь этот, так заманчиво наступающий
длЯ  менЯ год. Љакое же будешь  ты, мое будущее?.. Ћ будь блистательно, будь
деЯтельно, все предано труду и спокойствию! —то же ты так таинственно стоишь
предо   мною,   1834-й  (год)?  Ѓудь  и   ты  моим  ангелом.  …сли  лень   и
бесчувственность  хотЯ на  времЯ  осмелЯтсЯ коснутьсЯ менЯ,  о разбуди  менЯ
тогда,  не дай  им овладеть мною... ’аинственный, неизъЯснимый 1834  (год) !
ѓде означу  Я тебЯ <i>великими трудами?</i>  ‘реди ли этой <i>кучи набросанных один на
другой домов, гремЯщих улиц,</i> кипЯщей меркантильности, этой  безобразной кучи
мод,   парадов,   чиновников,   диких   северных  ночей,   блеску  и  низкой
бесцветности? ...џ не знаю, как назвать тебЯ, мой гений! ’ы, от колыбели еще
пролетавший с своими гармоническими песнЯми  мимо моих ушей,  такие  чудные,
необъЯснимые доныне зарождавший во  мне думы, такие необъЯтные ж упоительные
лелеЯвший во мне мечты. Ћ взглЯни! Џрекрасный,  низведи на менЯ свои чистые,
небесные очи. џ на коленЯх, Я у  ног твоих! Ћ не разлучайсЯ со мною! †иви на
земле со  мною  хоть  два  часа  каждый  день,  как прекрасный  брат  мой. <i>џ
совершу...</i> џ  совершу!  †изнь кипит во мне. ’руды мои будут вдохновенны. Ќад
ними будет  веЯть  недоступное  земле  божество! џ  совершу...  Ћ поцалуй  и
благослови менЯ!"
     ЉлЯтва эта не только  вписываетсЯ  в контекст  гоголевского  настроениЯ
того времени, она свидетельство того, что им <i>уже</i> пишетсЯ, <i>уже</i> свершаетсЯ. Њы
улавливаем в ней знакомые интонации "’араса Ѓульбы" (в панегириках Љиеву,  в
мольбах к  гению),  интонации  "‡аписок сумасшедшего" (особенно финальной их
части).  ‡десь есть прЯмые  стилистические совпадениЯ с "Ќевским проспектом"
("кучи  набросанных один на другой домов,  гремЯщих улиц"). ЉакаЯ-то "жалоба
идеального", говорЯ словами ѓегелЯ (так  ѓегель определЯл сокровенный  смысл
музыки), слышна здесь, жалоба, переходЯщаЯ, пожалуй, в вопль или крик. € эта
надежда, светлеющаЯ сквозь туман...
     ‚се это  написано одним пером и, что важнее, одною душой, котораЯ здесь
уже не душа отвлеченного  рассказчика,  а душа ѓоголЯ, ибо  это он стоит  на
коленЯх перед ангелом своим и молит его.
     ќто призывы к себе и призывы к искусству. ЌекаЯ исступленность слышитсЯ
в этих строках. ‘лишком высоко взЯт звук, слишком натЯгиваетсЯ струна смычка
душевного, но таков уж ѓоголь --  иначе он  не может.  ‚новь сходЯтсЯ  здесь
"мечта" и  "существенность", вновь ЯвлЯет  себЯ  двойнаЯ природа его  гениЯ,
который   из   низкого,   обыкновенного   тЯнетсЯ  к  высокому,  идеальному.
"ѓармонические"   песни,   гармонический   юг   (страна   детства   ѓоголЯ),
гармоническое  прошедшее  сталкиваютсЯ с  меркантилизмом и  раздробленностью
настоЯщего --  с этой <i>"безобразной"</i> (а там,  в стране детства, все "чудное",
"прекрасное") кучей мод, парадов, чиновников и низкой бесцветности.
     ‘ама идеЯ возвращениЯ в  детство, к истокам, в  цельный мир прекрасного
-- это идеЯ всей  прозы  ѓоголЯ  этих лет и  идеЯ его статей,  помещенных  в
"Ђрабесках".  €  всюду  бесцветный  север  и  гармонический   (и  Яркий)  юг
противопоставлЯютсЯ  друг  другу.  €  в  "’арасе  Ѓульбе"  (косвенно),  и  в
"‘таросветских помещиках"  (открыто), и в повестЯх "Ђрабесок". Ћб этом пишет
ѓоголь,  сострадаЯ участи Џискарева (чей талант  благодатно расцвел  бы  под
небом  €талии),  на  это  есть  намек  в  "Џортрете",  где  укором  —арткову
становитсЯ   картина,  привезеннаЯ  из  €талии.  Ћб  этом  говорит  и  порыв
Џоприщина, переносЯщегосЯ из Џетербурга на юг …вропы.
     Ќет, не  стал  бы ѓоголь клЯстьсЯ кому  бы то ни было,  если  б у  него
ничего не было на столе, если б это были только  пустые  мечты или ласкающие
надежды. ‚ такого рода обЯзательствах  он предпочитал  скорей отставать, чем
забегать вперед. ’ут  все  опиралось на текст,  на рукописи, на то,  что уже
свершалось и завершалось.
     ‘ мечтой о карьере было покончено.  Ћтныне и навсегда  ѓоголь останетсЯ
коллежским асессором  --  человеком, с точки зрениЯ табели о рангах, "ни то,
ни се", ни толстым,  ни тонким. Љоллежский  асессор стоит  почти в  середине
таблицы, но все же ближе к ее  низу, чем к верху. Ђ вес каждого чина по мере
его движениЯ вверх  увеличиваетсЯ. ‚елик город Џетербург, а в  нем всего сто
генералов.  ’ак, по  крайней мере, говорЯт статистические таблицы. …му же до
генерала  не дослужитьсЯ: чтоб достичь генеральского  чина  (действительного
статского советника), надо потеть в канцелЯриЯх сорок лет. ’ак указует та же
статистика.
     Ћб этом хорошо знает герой повести "‡аписки сумасшедшего". Ћн  еще ниже
ѓоголЯ стоит на лестнице чинов и званий. Ћн  титулЯрный советник,  к тому же
ему сорок два года. € все  же  он не оставлЯет надежды  стать полковником, а
если  повезет, кем-нибудь и поболее. „а и вообще, как он говорит,  он, может
быть, вовсе не титулЯрный советник,  а "какой-нибудь вельможа, барон или как
его...".
     ‘мех ѓоголЯ в этой повести резко отклонЯетсЯ в сторону слез. ЌачинаетсЯ
она как забавнаЯ историЯ о некоем чиновнике, очинщике перьев в департаменте,
который сдуру влюбилсЯ в  генеральскую  дочь,  а кончаетсЯ как  плач по сыну
безымЯнной  матери, взывающему  о  возвращении к ней  и слышащему  "струну в
тумане".
     Ќикак не могли понЯть  новые читатели ѓоголЯ, что происходит с ѓоголем.
Ѓыло все так же смешно и  вместе с тем не так  смешно. €з комедии получалась
трагедиЯ,  вместо  рЯженых  рож,  свиных  рыл высовывались  живые  лица: они
двоились,  то  подыгрываЯ,   кажетсЯ,  комическому  интересу   читателЯ,  то
противореча  ему.  “лыбка соскользнула  с этих  лиц,  и  на них обозначилось
страдание, струна смеха рвалась, издаваЯ жалобный и грустный звук.
     ‚прочем,  и  у  Џоприщина  были  свои предшественники.  ќто чиновник из
"‚ладимира  III  степени", вообразивший себЯ Ћрденом, ‘обачкин из "Ћтрывка",
находивший  в своем лице сходство  то  с  государем,  то с Ѓагратионом, €ван
Џетрович из "“тра делового человека", ищущий получить "хоть орденок на шею",
Џролетов из  "’Яжбы",  бешено завидующий  успехам своих сослуживцев.  ќто  и
женихи из  "†енитьбы".  ‚се они как один честолюбцы, которым  судьба чего-то
недодала: одному  --  дебелой  невесты,  другому -- дома  с каменным  низом,
третьему -- осанки или приличной фамилии (џичница). €х мечта -- вырватьсЯ из
этого состоЯниЯ, преодолеть свою недостаточность, выскочить раз и навсегда с
помощью  счастливого  случаЯ.  „лЯ  одних   это   приданое,  длЯ  других  --
доставшеесЯ вдруг наследство, длЯ третьих (€харев в "€гроках") -- выигранные
двести тысЯч.
     ‘  этой мечты и  начинает Џоприщин.  Џоприщин  --  прекраснаЯ  фамилиЯ,
Џоприщин -- это и "поприще", и нечто схожее  по созвучию с "прыщом". Џрыщ --
нечто непостоЯнное, вдруг выскочившее и так же вдруг уничтожившеесЯ, поприще
-- это  претензиЯ  на капитальность,  основательность, на место в жизни,  на
какие-то  гарантии  прочности. ‘ самого  начала повести  мы  попадаем в  мир
гоголевской игры, в мир двойственности и двусмысленности, котораЯ заЯвлЯет о
себе не только в прозвище героЯ, но и в его поступках.
     Џрежде всего "‡аписки" Џоприщина -- это пародиЯ на записки. ќто пародиЯ
на жанр "записок", романов и повестей в письмах, которые к моменту поЯвлениЯ
повести  ѓоголЯ   в   свет  имели  чрезвычайное  распространение  s  русской
литературе. ‚спомним хотЯ бы  "”регат "Ќадежду" --  повесть Њарлинского, где
две  дамы пишут друг  другу посланиЯ и где излагаетсЯ историЯ любви одной из
них, любви, как водитсЯ, романтической.
     ‡аписки  героЯ ѓоголЯ  тоже  начинаютсЯ с  романтической истории любви,
котораЯ с первых же строк приобретает черты пародии не только  на жанр, но и
на самое любовь, ибо параллельно запискам Џоприщина мы читаем письма собачки
Њеджи, где та же  любовь описываетсЯ уже с "собачьей"  точки зрениЯ. “ровень
Њеджи,  комнатной собачонки генерала, и уровень Џоприщина вначале совпадают.
’о же прислужничество и угодничество перед <i>хозЯином</i>  и та же фанабериЯ перед
теми, от кого автор записок непосредственно не зависит.
     Њеджи чванитсЯ перед ”иделью и прогуливающимисЯ  под ее  окнами  псами.
Џоприщин выгибает грудь перед швейцаром и лакеем. Њеджи ворчит на нелюбезных
ей ухажеров и па тех, кто ей не нравитсЯ, и Џоприщин ворчит на всЯ и на все.
“  него  и  казначей подлец,  и  свой брат  чиновник -- свиньЯ,  и начальник
отделениЯ  сукин сын. ‹ишь один генерал еще не подвержен критике. Ќо и  этот
колосс  скоро  падет  от  его  смеха, направленного  на  всех  генералов  (и
камер-юнкеров),   вместе  взЯтых.   “знав   из   записок   Њеджи,  что   его
превосходительство  обыкновенный  честолюбец,   мечтающий  получить   орден,
Џоприщин и  его обливает презрением  и ненавистью. Џлюю на вас всех! --  вот
итог его разочарований, и в это  "всех"  включаютсЯ уже и генерал, и ‘офи, и
камер-юнкер  ’еплов,   и  начальник   отделениЯ,  и  все  начальники,   весь
департамент, "все, все, все". ‘ловечко "все" -- любимое словечко Џоприщина.
     "Џлюю на всех!" ќто верх мизантропии и  ненавистничества, самаЯ  чернаЯ
зависть.  ЃессильнаЯ жажда мщениЯ. Ќеистовство в желании унизить весь мир. €
вместе с  тем вопль о помощи. ‹ихорадочно ищет герой ѓоголЯ выхода из своего
несчастного положениЯ (он  и его любовь осмеЯны), ищет  выхода в  возвышении
над обидевшим  его, в скачке чисто материальном, сословном, наглЯдном. Ћн не
может даже титула подобрать, чтоб пожестче отомстить за себЯ.
     ’ак  дорастает  он до  <i>королЯ.</i>  Љороль --  это  не  только насмешка над
табелью о рангах (такого чина  там нет), но и  таинственность  поприщинского
мышлениЯ,  его иносказательность,  ибо  король-то испанский, а  в €спании  и
королЯ-то нет, и трон пуст. „лЯ русского читателЯ этот факт уже был сказкой,
мифом,  непонЯтной мечтой, и в эту-то мечту (бывшую реальностью  длЯ  …вропы
1833 года) и перенессЯ герой ѓоголЯ.
     „ействительность врываетсЯ  в повесть ѓоголЯ и подталкивает воображение
Џоприщина, подсказывает  ему: дерзай! ’рон в  €спании пуст.  ’ы  король!  ’ы
истинный наследник престола, ты тот, кого  все ждут и все ищут  и кто должен
наконец занЯть  свое место  под  солнцем.  €  вот  перваЯ  запись в дневнике
обретшего себЯ героЯ. "‘егоднЯшний день -- есть день  величайшего торжества!
‚ €спании есть король. Ћн отыскалсЯ. ќтот король Я!" Џоприщин совершает свой
скачок. Ћн отделЯетсЯ от действительности собак и департамента и воспарЯет в
высшей  реальности --  реальности нового бытиЯ, которое,  как ни  комично со
стороны, есть подлинное его бытие.
     „рама  Џоприщина  и его  апофеоз,  зародившись в  самой что ни на  есть
действительности, все же  драма  и апофеоз сознаниЯ, драма внутреннЯЯ, драма
мышлениЯ героЯ. ђазрыв внешнего и внутреннего и одновременное  их соединение
в этой высшей точке безумиЯ Џоприщина обнаруживаютсЯ длЯ нас с очевидностью.
     €  припоминаютсЯ  жалобные  ноты  в  ворчании  недовольного  чиновника,
припоминаютсЯ его бескорыстные желаниЯ быть любимым,  замеченным, отмеченным
предметом своей  любви. Љак  ни глуп его чайльд-гарольдовский  нарЯд (рваный
плащ, в который он закутываетсЯ, стоЯ у подъезда своей возлюбленной), как ни
пародийны  его вздохи  и  мечты  оказатьсЯ  в будуаре  ‘офи  (в которых есть
примесь  откровенной "собачатины", как  в письмах Њеджи), мы чувствуем,  как
эта душа приниженнаЯ разгибаетсЯ, как она выпрЯмитьсЯ хочет,  как она сквозь
эту  <i>литературу</i> и напомаженность хочет вырватьсЯ на свободу  --  на  свободу
чистого чувства, свободного чувства.
     ѓолос  героЯ  ѓоголЯ  как  бы  раздваиваетсЯ  в   этом  ретроспективном
воспроизведении,  когда мы,  пораженные  воплем:  "џ --  король!",  невольно
оглЯдываемсЯ назад. €  тогда мы видим: жалкаЯ форма, ничтожные одежды, спесь
неутоленнаЯ -- это  все одежды его состоЯниЯ, а  внутри  уже слышитсЯ призыв
человека,  который  потом  с такой  силой ударит по  нас  в  финале повести.
ЉомедиЯ как бы скособочитсЯ, начнет прихрамывать, смех ее, как бы запинаЯсь,
начнет  перепадать в плач, и великое гоголевское  сострадание  и  сочувствие
выплеснетсЯ в наконец освободившейсЯ исповеди Џоприщина. „а, скачок, который
совершает   герой   ѓоголЯ,   --   не   только   скачок  через   головы   их
превосходительств, по и  освобождение от  позорных  одежд этой иерархической
мечты, от низости ее исканий, от всего, чего, кажетсЯ, желал на первом этапе
своего сумасшествиЯ Џоприщин.
     …го забота и тревога при "воцарении  на престоле" -- спасти "нежный шар
‹уны",  на   которую  грозитсЯ  сесть   ‡емлЯ.  Њечта  сумасшедшего,  полное
отключение от действительности? „а. Ќо и <i>высшаЯ идеЯ</i> тоже. €бо почувствовать
на  расстоЯнии нежность  и непрочность  холодного, мертвого шара  ‹уны может
только тот,  кто  сам  не холоден и  не бесчувствен. ’от,  кто стоит любви и
способен на любовь.  "Њатушка  моЯ! –арица  небеснаЯ!  --  было  записано  в
черновом  варианте  "‡аписок  сумасшедшего".  --  ‡а что они мучают  менЯ за
любовь?" €  все,  что говорит Џоприщин  в последней записи  своего дневника,
есть  подтверждение  этих  слов.  ќто  крик любви,  обращенный к матушке,  к
родине, к детству, ко всему, к чему бы хотел вернутьсЯ герой ѓоголЯ. ’очнее,
его душа, откликнувшаЯсЯ на "струну в тумане".
     …ще  Ђлександр Ѓлок  писал  об  этой загадочной "струне  в тумане", без
которой  не  понЯть  не  только Џоприщина,  но и  всего  ѓоголЯ.  Ћткуда она
взЯлась?  —то  это  такое?  —то это за  неожиданный звук,  прорезающий  бред
сумасшедшего, на который откликнутсЯ колокольцы его тройки?
     € тут  мы возвращаемсЯ к  истоку  повести и ее первоначальному замыслу.
„ело  в том, что "‡аписки сумасшедшего"  в  первом своем варианте назывались
"‡аписками  сумасшедшего  музыканта" и под таким заглавием даже были внесены
ѓоголем в список "Ђрабесок". Џотом заглавие изменилось и изменилсЯ герой. €з
дублера  героев  ѓофмана  и  ‚.  Ћдоевского,  из сумасшедшего  музыканта  он
превратилсЯ в обыкновенного чиновника департамента, но не  утратил идеализма
и возвышенности своего прообраза. "Њузыкант" в Џоприщине осталсЯ, чуткость к
прекрасному,  идеальные порывы юности, сближенные в финале повести с родиной
искусства  €талией (тройка  Џоприщина,  возвращаЯсь <i>домой,</i> проноситсЯ  "мимо
€талии" -- и это не только маршрут человека, спешащего из  €спании в ђоссию,
но и закономерность движениЯ безумной мысли героЯ), наконец, его космический
порыв состраданиЯ к холодной  ‹уне  и  отклик  на "струну в  тумане" --  все
говорит об этом.
     …сть в  повести  и остаток старого  замысла.  Џоприщин,  останавливаЯсь
перед  домом,  где живет  ”идель  (это  дом ‡веркова),  говорит: "ќтот дом Я
знаю...  ’ам  есть  и у  менЯ один приЯтель,  который...  играет  на трубе".
ЏриЯтель музыканта,  естественно, должен был быть тоже  музыкантом. Ћн  им и
осталсЯ,  в то времЯ  как  сам герой  превратилсЯ в столоначальника.  ’олько
ѓоголь мог соединить безумца чиновника, помешавшегосЯ на иерархической мечте
о чинах, с  безумцем  иного рода, с  гением  непонЯтой и отвергнутой  любви,
котораЯ, не нашедши отклика в людЯх,  обращаетсЯ в космическое пространство.
Ћна  проникает  и   туда,  она  освещающе-теплым  лучом  достигает   далеких
космических тел и одушевлЯет их,  приобщаЯ к теплому миру человека. € те как
бы  отзываютсЯ им, как отзываетсЯ на призыв Џоприщина таинственнаЯ "струна в
тумане".
     ‘верхзамысел  повести о сумасшедшем, свЯзанный с  музыкальной идеей ее,
станет Ясен, если обратитьсЯ к контексту всего сборника "Ђрабески", где  она
поЯвилась.  ЌачинаетсЯ  этот сборник  со  статьи  "Ђрхитектура,  живопись  и
музыка"  (где утверждаетсЯ идеЯ первенства музыки среди искусств, первенства
именно  в способности постижениЯ  внутреннего мира человека) и заканчиваетсЯ
повестью о сумасшедшем чиновнике, где та же музыка венчает его сумасшествие.
        2
     ‚се,  что  пишетсЯ  ѓоголем  в  промежутке  1833--  1835   годов,  есть
утверждение  двойственности, контрастности  человеческой  природы  и природы
вообще,    трагическое    воспроизведение    разрыва    между   "мечтой"   и
"существенностью" и идеальнаЯ  попытка воссоединить  их.  ‚оссоединение, как
считает  ѓоголь,  возможно  лишь  в  искусстве,  и поэтому  большинство  его
размышлений  этого  времени  отданы  искусству  и  его  назначению  в  жизни
человека: этому  посвЯщены и две другие повести  "Ђрабесок"  --  и  "Ќевский
проспект", и "Џортрет", и все статьи, составлЯющие две его части.
     ‚ это времЯ в  ѓоголе  происходит перелом  -- перелом  к  реальности, к
материалу действительности, котораЯ ранее отсутствовала в его сочинениЯх. ’о
есть она была и поначалу даже в самых своих прозаических проЯвлениЯх, но над
нею  преобладала  инаЯ  действительность,  действительность   романтического
"ѓанца" или  романтических "‚ечеров",  действительность мечты,  воображениЯ,
действительность литературы, влиЯниЯ которой не избег ѓоголь.
     Ќа  этом переломе происходит  не только склонение чаши весов в  сторону
действительности жизни,  но  и  сближение  этих  двух  действительностей  на
страницах  гоголевской прозы,  сближение  не механическое,  а  органическое.
Џоручик Џирогов и  художник Џискарев несоединимы, и все же они соединимы  на
какой-то миг. Ќевский проспект и  сказка Ќевского  проспекта (котораЯ  потом
оказываетсЯ грубой  реальностью)  соединЯет их. ’ак же  соединЯютсЯ на миг и
автор Џортрета и  безумец —артков -- соединЯютсЯ в ту минуту, когда —артков,
понЯв  божественную  красоту  картины,  привезенной из  €талии, сам  силитсЯ
освободитьсЯ от чар бесовского и <i>сознает</i> свое падение. ќто высшие минуты его
жизни,  и  недаром  он  пытаетсЯ  изобразить на  полотне  отпадшего  ангела.
Ћтпадший  ангел --  сам —артков. Ќе  выдерживаЯ этого разрыва  прозрениЯ, он
сходит с ума и кончает с собой.
     Ќо   в  том  же   "Џортрете"   остаетсЯ   жить   другой   художник   --
противоположность  —арткова, который, пройдЯ через искушение зла (именно  он
изобразил на холсте зловещего старика), побеждает это зло в себе и побеждает
в творчестве. Ќарисовав на  стене храма Ѓогородицу,  выходЯщую  к томЯщемусЯ
народу,  он  как  бы стирает  черты  старика с  портрета,  и на том остаетсЯ
какой-то  пейзаж. Џреодоление и возвышение происходит в обновлении  духа,  в
вере. ќтой же темой пронизаны и "‘таросветские  помещики",  повесть, которую
ѓоголь более всего любил из им написанного.
     ‡десь происходит гармоническое соединение реального и идеального, прозы
с поэзией, котораЯ тем же звуком струны отдаетсЯ в сердце читателЯ, когда он
закрывает книгу.  Ќайти  любовь  в  этом  захолустье,  разглЯдеть  ее  среди
поеданиЯ прЯничков и  коржичков, увидеть  ее на дворе, обсыпанном  гусЯтами,
среди  запахов  солений  и  варений, жужжаниЯ  мух  и  храпениЯ  престарелых
супругов, -- длЯ этого понадобилась  величайшаЯ сила веры ѓоголЯ в идеальное
в человеке.
     —то  там  ’арас  Ѓульба  и  Ћстап,  или  даже Ђндрий,  которых окружают
романтические обстоЯтельства  и  которые,  хочешь не хочешь, вынуждены вести
себЯ соответственно,  ибо ни  фон,  ни сама  историЯ  им иначе вести себЯ не
позволЯт  (историЯ,  смешаннаЯ с  легендой). Ђ  вот попробуй здесь  устоЯть,
возвыситьсЯ и попрать <i>привычку,</i> оставшись верным  романтическому <i>началу,</i> как
остались верны эти старики своей молодости, когда Ђфанасий €ванович  был еще
молод и  крутил ус, а ЏульхериЯ €вановна была красивенькой молодой девушкой.
Љак  сопоставить  "Ѓульбу" и повесть  о двух  миргородских помещиках? ‚тораЯ
кажетсЯ пародией на старое запорожское казачество, тем  более что по облику,
по одеЯнию даже они еще сохранили сходство с ним. ’е же усы и бритые головы,
широкие шаровары,  плотоЯдие и  полнаЯ свобода физической жизни. ђужье €вана
Ќикифоровича,  которое  вывешивает  сушить  на  веревке стараЯ <i>баба,</i> --  это
пародиЯ на  подвиги Ѓульбы и его сподвижников, которые не допускали к своему
оружию  женщин,  и  оно служило  им в  битвах.  Ѓульба  все времЯ на коне, в
походе, он спит не в доме, а в степи, подложив под голову седло. …го потомок
€ван Ќикифорович валЯетсЯ день-деньской в тени в чем мать родила, а про езду
верхом он забыл -- дай бог пешком добратьсЯ до дома городничего или уездного
суда. „а и то в дверь этого суда его туша не пролезет -- разжирел очень.
     ‘транно  раздваиваетсЯ мир ѓоголЯ  в  этих повестЯх. ‘  одной  стороны,
Яркие  краски "Ѓульбы"  расцвечивают  полотно,  с  другой --  жаркое  солнце
реального  Њиргорода  (тоже  бывшего когда-то  полковым городом  Њалороссии)
выжигает  все  Яркое,  и оно,  как  выцветшие  доспехи  €вана  Ќикифоровича,
выглЯдит застарело-тусклым, заношенно-ненужным.
     ‚ <i>том</i> мире бьютсЯ за •ристову веру, за честь и свободу, <i>здесь</i>  ссорЯтсЯ
из-за бурой свиньи и ружьЯ, которое не стрелЯет. Ћно заржавело, это ружье, и
оно  такой  же маскарад  музейный,  как и шаровары  €вана Ќикифоровича и его
мундир, который он  носил  когда-то в милиции. <i>’ам</i> погибают от  любви и идут
из-за нее на смерть и предательство отечества -- <i>здесь</i> увеличивают население
Њиргорода  и сожительствуют  с  дамами, зады  которых сформированы  на манер
кадушек.
     ’ам  слышитсЯ  звон мечей и пенье стрел, музыка битвы -- здесь шелестЯт
гусиные перьЯ, выводЯ поносные слова жалоб и Ябед,  и погибают  не на  плахе
или   в  пламени  костра,  а  от  тоски  и  скуки  стоЯчего  бытиЯ,  которое
беспросветно, как небо в конце повести  о двух  славных мужах Њиргорода. ’ам
богатыри и рыцари, славные  мосии  шило и  перепупенки, легко расстающиесЯ с
жизнью,  --  здесь  пародийные инвалиды  1812  года,  игры на  ассамблеЯх  у
городничего   и  поджигание  бумажек   на  головах  обедневших  дворЯн.  ’ам
прекрасные  женщины,  окутанные тайной  неизвестности,  неземной  красоты  и
недоступности, -- здесь  босые и полуголые  девки, бабы, задирающие подол на
виду  у  всего  света,  и пренебрежение  женщины  к мужчине,  как  к  сосуду
обжорства и пьЯнства.
     ќтот  <i>контраст</i>  мечты  и  действительности  отныне   навсегда  прорежет
творчество  ѓоголЯ.  Њного раз  его перо будет  склонЯтьсЯ то в  одну, то  в
другую  сторону, и перевешивать, кажетсЯ,  будет груз  действительности или,
наоборот, мираж  мечты, но нет  -- искусство примирит их, соединит под одной
крышею, не  нарушаЯ целостности  и единства строениЯ. ЉажетсЯ,  непроходимой
межою  --  отделЯющею  и  разделЯющею --  пролЯжет в сочинениЯх  ѓоголЯ  эта
двойственность, эта  несоединимость  реального и  идеального,  но вглЯдитесь
внимательней, и вы не увидите этой межи,  этой прочерченной  будто  границы,
ибо сливаютсЯ  и  переливаютсЯ друг в  друге  идеальное  и реальное, и  само
идеальное  вырастает  и  вырываетсЯ  из  реального,  как  бы  питаЯсь  им  и
преображаЯ его на наших глазах.
     €деЯ мира  господствует  в гоголевском Њ€ђѓЋђЋ„…, она венчает  его, как
купол, хотЯ под куполом этим бушуют  страсти  и "порождениЯ злого духа". ќта
идеЯ -- главнаЯ философскаЯ идеЯ ѓоголЯ, и, может быть, никакаЯ другаЯ книга
так  отчетливо,  как "Њиргород",  не  выражает ее.  „а  и  само  контрастное
построение  этого сборника, нарочитое соединение в нем четырех несовместимых
друг с другом по материалу и духу повестей говорит об умысле автора.
     "‘таросветских помещиков" сменЯет "Ѓульба",  "‚иЯ" -- "Џовесть  о  том,
как поссорилсЯ €ван €ванович с €ваном Ќикифоровичем".  ѓоголь как бы листает
человеческую  жизнь. Ѓульба, кажетсЯ,  сам  делает историю, в "‘таросветских
помещиках"  и "Џовести  о том, как  поссорилсЯ..."  историЯ проходит  где-то
стороной, мимо жизни героев -- буквально <i>мимо,</i> как прошел мимо Њиргорода при
их  жизни легендарный Ќаполеон. ‚  "‘таросветских  помещиках" ѓоголь  пишет:
"...по странному устройству  вещей, всегда ничтожные причины  родили великие
событиЯ   и,   наоборот,   великие   предприЯтиЯ   оканчивались   ничтожными
следствиЯми. Љакой-нибудь завоеватель собирает все  силы своего государства,
воюет  несколько  лет,  полководцы  его  прославлЯютсЯ,  и  наконец все  это
оканчиваетсЯ приобретением клочка земли, на котором негде посеЯть картофелЯ;
а иногда, напротив, два какие-нибудь колбасника двух городов подерутсЯ между
собою за вздор, и ссора объемлет наконец города, потом веси и деревни, а там
и целое государство".
     ’ут  заключена  некаЯ историческаЯ печаль ѓоголЯ,  которую не  способно
заглушить полыхание "Ѓульбы".  € фантастический "‚ий", кажетсЯ, удаленный  и
от  истории, и от  настоЯщей жизни, поднимающий  из  бездны  сознаниЯ  самые
темные  силы  его,  черной  вспышкой  духовного разрывающий  сам  дух,  тоже
вписываетсЯ в  этот сюжет размышлений ѓоголЯ о судьбе  человеческой, о бытии
человека  в  себе  и вне  себЯ,  сгорающем  в  минуту  или протЯгивающемсЯ в
вечность.  Њысль  его  колеблетсЯ,  ищет выхода и умиротворениЯ,  союза двух
стихий,  которые как  бы разрывают,  раздирают человека в  то  времЯ, как он
вышел из гармонии и должен возвратитьсЯ в нее.
     €сториЯ  действительно  "горит" под пером ѓоголЯ  в  "Ѓульбе" --  горит
крепость, подожженнаЯ снарЯдами Ѓульбы, горит монастырь в ночи,  горЯт хаты,
горит сам Ѓульба на костре, разложенном лЯхами. ‚  "‘таросветских помещиках"
ѓоголь  над   <i>такой</i>  историей  посмеиваетсЯ.  Ћн  иронизирует  над  великими
историческими  событиЯми, цель  которых  есть убийство.  Ћн  смеетсЯ  не над
Ѓульбою, а над Ќаполеоном, который уничтожил  миллионы людей, а кончил  тем,
что завоевал...  один остров. ђади чего лилась кровь?  € что в этих  деЯниЯх
великого?  Ѓульба  защищал  веру  и  дом,  но  и  он   временами  напоминает
"разбойника". …го жестокость страшна.  ђади веры он  бросает в огонь детей и
женщин.
     ”илософиЯ истории по-своему осмыслЯетсЯ ѓоголем в "Њиргороде". ЉажетсЯ,
этот   сборник  посвЯщен  быту,   и   эпиграф  у   него   нарочито  бытовой,
успокаивающий:  в Њиргороде  столько-то  водЯных и  ветрЯных мельниц,  в нем
выпекаютсЯ вкусные бублики. Ќо  под обложкой  Њиргорода клокочут  страсти  и
льетсЯ  кровь.  Ќа весах исторического суда  как  бы  колеблютсЯ два  образа
жизни,  две  участи, уготованные человеку.  €  если  в одной из этих  жизней
возмущение врываетсЯ как счастье, как желаннаЯ встрЯска, "разоблачающаЯ" все
силы души и весь высокий строй ее,  то в  другой  (у €вана €вановича и €вана
Ќикифоровича)  оно  пародийно. ‚  нем  нет  Ярких красок,  оно  тускло,  как
выцветшаЯ  зелень  на  осенних   полЯх,  которые  видит  ѓоголь,  <i>уезжаЯ</i>  из
Њиргорода.  ќтот  отъезд  с   грустным  чувством  на   душе,  со  знаменитым
восклицанием "‘кучно на этом свете, господа!" относитсЯ не только к  истории
€вана  €вановича и €вана Ќикифоровича. ќто реплика и картина, венчающие весь
сборник. ќто сказано в конце книги, где напечатаны  "Ѓульба" и "‚ий". ‘кучно
и то и другое, потому что жизнь, какаЯ бы она ни была, пресекаетсЯ  смертью.
Џотому  что уходЯт, погибают, разрушаютсЯ и герои и страсти, и кипучаЯ кровь
и ЯснаЯ любовь под Ясным небом.
     € все же любви, <i>мгновенью</i> истинного чувства, ѓоголь отдает предпочтение
в  истории.  Џеред ним  меркнут  и  бури, и  битвы,  и  великие исторические
событиЯ. €сториЯ, взЯтаЯ сама по себе, ничего не стоит в сравнении со стоном
ЂфанасиЯ €вановича на могиле Џульхерии €вановны, с поцелуем, который сливает
уста ЂндриЯ и  прекрасной полЯчки. ’ут прекращаетсЯ течение ее и настает тот
миг, который  стирает  ощущение времени и вообще выпадает из  цепи закона  и
логики. Ћн  над логикой, над историей, над сцеплением причин и следствий  и,
естественно,  над  теорией.  ‘обытие  истории  может  лишь  помочь  личности
выЯвитьсЯ, проЯвитьсЯ, если же личность страдает, то и "великое событие" уже
не великое.
     ’о мгновение любви (а в историческом исчислении  оно именно мгновение),
которое ѓоголь запечатлел  в повести о  малороссийских ”илемоне  и  Ѓавкиде,
выше и значительней любого мирового переворота или катаклизма.
     € пусть ѓоголь называет эту  любовь "привычкой". Ћна в тысЯчу раз  выше
романтической  "страсти", высмеЯнной  им в  той  же  повести.  ’акаЯ страсть
ничего  не стоит, ибо она недолготерпелива, она корыстна  -- в такой страсти
человек любит  себЯ  и  свое  чувство,  а  не  другого  человека.  ЏульхериЯ
€вановна, умираЯ, думает не о своей  жизни,  а о том, кого  она оставлЯет на
земле. ‚  свою очередь, Ђфанасий €ванович идет за ней, как  только раздаетсЯ
ее призыв,  он откликаетсЯ, отзываетсЯ, не страшась  того,  что этот  отклик
означает его  смерть. †изнь  не нужна ему,  раз нет той, которую  он любил и
котораЯ любила его.
     Ћтзыв   Џушкина  по  прочтении   этой  повести  был  краток:  "идиллиЯ,
заставлЯющаЯ нас смеЯтьсЯ сквозь слезы грусти и умилениЯ".
     ‚ "Њиргороде"  и "Ђрабесках"  ѓоголь  нашел себЯ  как  поэт.  ЏерейдЯ в
прозу, он осталсЯ поэтом. "Њиргород"  имел  подзаголовок: "Џовести, служащие
продолжением  "‚ечеров на хуторе близ „иканьки".  Ќо они  лишь  по материалу
были их продолжением. ‚ продолжении уже заключалось иное начало; переходЯ из
мира сказки в мир реальности, ѓоголь соединЯл оба эти мира, воссоединЯл их в
своем  воображении и  пыталсЯ помирить. Ћн  наводил  мосты над бездной,  над
пропастью, пролегающей в душе самого человека.
     "‘таросветские  помещики"   стали  торжеством  согласиЯ  и  примирениЯ,
торжеством  меры и равновесиЯ между реальным  и  идеальным,  прозаическим  и
поэтическим, быстропроходЯщим и  вечным.  ЉажетсЯ,  весь  человек  был объЯт
ѓоголем на мгновение в этой поэме -- поэме о бессмертии чувства.
        3
     —то же писала  критика? Ћна хвалила  "Њиргород" и  ругала "Ђрабески". ‚
"Њиргороде"  ѓоголь, по ее мнению,  оставалсЯ Џасичником,  в "Ђрабесках"  он
замахнулсЯ бог знает на  что,  его  ученые статьи,  помещенные в соседстве с
повестЯми,  вызывали улыбку. "Ѓиблиотека длЯ  чтениЯ" сравнивала его с ѓете,
который тоже  дорожил каждым своим клочком и завещал  его  потомству. "Ђвтор
пишет  обо  всем  в   свете...  об  €стории,  ѓеографии,  Њузыке,  †ивописи,
‘кульптуре, Ђрхитектуре... и предлагает переписки собачек". "Ѓыть может, это
арабески, -- заключал журнал ‘енковского, -- но это не литература".
     ѓоголЯ похвалили за "сказки" ("Ѓульбу" и "‚иЯ")  и советовали  и впредь
"легко и  приЯтно" рассказывать  "шуточные истории". Џоследнее  относилось к
"‘таросветским помещикам".
     "Ќо  какаЯ цель  этих  сцен, --  писала  "Џчела", имеЯ в  виду  повести
"Ђрабесок", --  не  возбуждающих в душе читателЯ  ничего,  кроме  жалости  и
отвращениЯ?.. ‡ачем же показывать нам эти рубища, эти  грЯзные лохмотьЯ, как
бы  ни были  они  искусно  представлены? ‡ачем рисовать  неприЯтную  картину
заднего двора жизни и человечества без всЯкой видимой цели?"
     „аже "Њосковский наблюдатель" хвалил ѓоголЯ только за простодушие смеха
и "беспрерывный хохот", за мастерство "щекотать других". ‚от что писал автор
статьи ‘.  Џ.  евырев:  "„о  сих пор  за  этим  смехом он  водил  нас или в
Њиргород, или в лавку жестЯных  дел  мастера иллера, или в сумасшедший дом.
Њы  охотно  за  ним  следовали  всюду,  потому что везде и над всем  приЯтно
посмеЯтьсЯ".
     € все  упорно тЯнули  ѓоголЯ в Њалороссию, на  малороссийский материал,
убеждаЯ  его, что  тот --  его призвание. „аже в обращении  к  петербургским
темам,  к образам немцев в Џетербурге евырев увидел влиЯние ’ика и ѓофмана,
влиЯние  немецкое.  Ћн  восхищалсЯ  Ѓульбою (что, кстати  сказать, делали  и
"Џчела",  и  "Ѓиблиотека длЯ  чтениЯ") и называл  "‘таросветских  помещиков"
Яркими портретами во вкусе ’еньера, снЯтыми  верно с  малороссийской  жизни.
„а, Ѓульбу хвалили все (малороссийский колорит! џркость  характеров! ќпос!),
но никто  не  видел эпоса в  любви ЂфанасиЯ  €вановича и Џульхерии €вановны,
грустного  эпоса  в  жизни  €вана €вановича и  €вана  Ќикифоровича,  великой
художественной  "идеи"   "Џортрета"  или   "Ќевского   проспекта",  великого
обобщениЯ  в   лице  поручика  Џирогова  или   сумасшедшего  столоначальника
Џоприщина. "ѓений" Џоприщина никем не  был  замечен. "‚  клочках из  записок
сумасшедшего есть также  много остроумного, <i>забавного,</i>  смешного  и жалкого.
Ѓыт и характер некоторых петербургских чиновников схвачен и набросан  живо и
оригинально", -- писала "Џчела".
     ‹ишь один голос -- голос из Њосквы -- отозвалсЯ пониманием. Ѓелинский в
статье "Ћ русской повести и  повестЯх г. ѓоголЯ",  ЯвившейсЯ  в "’елескопе",
увидел в смехе ѓоголЯ грустную сторону. Ђнненков вспоминал, как счастлив был
ѓоголь, прочитав ту статью.
     ђассматриваЯ ѓоголЯ как  итог движениЯ  русской  прозы начала столетиЯ,
Ѓелинский ставил его наравне с Џушкиным, объЯвлЯЯ, что теперь  именно ѓоголь
делаетсЯ  "главою поэтов". Џушкинский период в  русской литературе  сменЯлсЯ
гоголевским.
     Њожно было  говорить  о юном  таланте  и  молодом даровании,  обещавшем
успехи, когда  речь шла  о  "‚ечерах"  (хотЯ  и там уже чувствовалсЯ  зрелый
гений),  но новаЯ проза  ѓоголЯ окончательно ставила его  рЯдом с  Џушкиным.
Ѓелинский  не  преувеличивал.  Џушкинский  мир  как  бы  отходил в  прошлое,
скрывалсЯ  в  туманной дали, напоминаЯ  о себе  чудесными звуками  угасающих
пушкинских песен, дисгармонический мир ѓоголЯ заступал его место.
     ѓоголевский  талант был выделен в статье Ѓелинского крупно и не  только
на  фоне русской, но  и мировой  литературы.  Њалороссийский  Џоль де Љок  и
сочинитель  забавных  историй  во  вкусе  ’еньера   превращалсЯ  под   пером
Ѓелинского в великого трагикомического писателЯ, достойного ѓете и експира.
Џоручик  Џирогов, в  котором, как  писал  Ѓелинский, заключена целаЯ  нациЯ,
стоил  ейлока и  ”ауста, а "‡аписки сумасшедшего" заключали в себе  "бездну
философии".  "—то такое почти  каждаЯ  из  его  повестей?  --  писал  критик
"’елескопа". -- ‘мешнаЯ комедиЯ, котораЯ начинаетсЯ глупостЯми, продолжаетсЯ
глупостЯми и оканчиваетсЯ слезами, и котораЯ, наконец, <i>называетсЯ жизнию".</i>
     <i>ЉомедиЯ жизни</i> -- вот тема ѓоголЯ, провозглашал Ѓелинский.  Ќе бездумный
и забавный  смех, а  комическое самой  жизни, ее грустной оборотной стороны,
заключенной  в  краткости  отпущенного  нам  срока и краткости  человеческих
чувств. "Ћ бедное  человечество!  жалкаЯ  жизнь!  -- писал  Ѓелинский.  -- €
однако ж вам  все-таки  жаль ЂфанасиЯ  €вановича  и  Џульхерии  €вановны! вы
<i>плачете</i> о  них  (выделено Ѓелинским. -- <i>€. 3.),</i> о них, которые только пили и
ели и потом умерли!"
     "’олько  пили  и ели  и  потом  умерли..."  ‘колько  в  этом  иронии  и
сос