ости   и
останавливатьсЯ  на более или  менее  остывшей истине  отмечают все  знавшие
Ѓелинского.   ‚  минуту  кипениЯ  он   готов  был  все  положить  на  алтарь
вдохновившей его  идеи. Ћгнем чувства, как писал €.  Ђ. ѓончаров, освещал он
путь уму. "€  это на неделю, на две, а потом анализ, охлаждение, осадок, а в
осадке -- искомаЯ долЯ правды".
     Ћн и ранее понимал, что ѓоголь  не ровнЯ своим хулителЯм, он и в минуты
наигорчайшего ожесточениЯ  против  своего кумира ("Ќадо всеми мерами спасать
людей от бешеного человека, хотЯ бы  взбесившийсЯ был сам ѓоголь", -- сказал
он Ђнненкову в ‡альцбрунне) отдавал себе отчет, насколько тот выше поучавших
его. Љогда один  из  сотрудников "ЊосквитЯнина", Ќ. Ђ. Њельгунов, сказал ему
после выхода  "‚ыбранных мест из переписки с друзьЯми",  что  звезда  ѓоголЯ
закатилась   и  теперь  вновь  воссиЯет  звезда   Ќ.  ”.  Џавлова  (среднего
литератора, автора нашумевших  в свое времЯ и даже отмеченных ѓоголем  "’рех
повестей"), он заметил: "ѓоворЯт, покойный „авыдов был доблестный партизан и
неплохой генерал, но не смешно ли было, если б кто из его друзей сказал ему:
"‡везда Ќаполеона закатилась, твоЯ засиЯет теперь".
     ‘тавЯ  после  возвращениЯ из-за границы  бессознательность ѓоголЯ  выше
сознательности "натуральной школы" и все же надеЯсь перекинуть мост от главы
школы к самой школе, он отходит от заключений своего зальцбруннского письма.
     ‚ декабре 1847 года,  узнав о деле украинофилов (в Љиеве  было раскрыто
кирилло-мефодиевское братство), он  писал: "џ питаю личную  вражду к  такого
рода  либералам... ‘воими дерзкими глупостЯми они раздражают  правительство,
делают  его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и
вызывают  меры  крутые  и  гибельные  <i>длЯ  литературы".</i>  ‹итература ставитсЯ
Ѓелинским выше  глупого либерализма, ибо в ней  заключена  полнаЯ истина. …е
вера отличаетсЯ  от  той, какою питаетсЯ  либерализм:  последний  все  хочет
"видеть не так,  как оно есть  на  самом  деле, а  так,  как  нам хочетсЯ  и
нужно..."
     ’ак   --  как  бы   в  ответ   на   упрек  ѓоголЯ  в  разбрасывании  --
сосредоточиваетсЯ Ѓелинский. €  это  сосредоточенье проходит вблизи ѓоголЯ и
свЯзываетсЯ с желанием  вновь вернутьсЯ к художественным сочинениЯм ѓоголЯ и
понЯть и объЯснить их читателю. €м  овладевает мысль написать  цикл статей о
ѓоголе,  подобно  циклу  статей  о  Џушкине.  Ћн  желает с  учетом  взглЯдов
"позднего" ѓоголЯ  и  своего  нового настроениЯ  разобрать  и  "ђевизор",  и
"Њертвые души", и повести "Њиргорода" и "Ђрабесок". <i>"Њне надо будет писать о
ѓоголе,  может быть, не  одну статью,</i>  -- признаетсЯ он  в  письме к  одному
своему молодому последователю, -- <i>чтобы сказать о нем последнее слово".</i>
     Ћн заводит  речь о ѓоголе  в  свЯзи  с  узким толкованием его  комизма,
понимаемого только как сатира и осмеЯние.
     "...‚ы не совсем правы, видЯ в нем только комика. …го "Ѓульба" и разные
отдельные  черты, рассеЯнные в его сочинениЯх, доказывают, что он столько же
трагик,  сколько и комик, но что отдельно  тем или другим он  редко бывает в
отдельном произведении, но чаще всего <i>слитно</i> и тем и другим. Љомизм -- слово
узкое длЯ выражениЯ гоголевского таланта.  “ него и комизм-то выше того, что
мы привыкли называть комизмом".
     Љак  будто листаЯ  рукопись пишущегосЯ вдали от его глаз  второго  тома
"Њертвых  душ",  он  называет  почти  всех  будущих  героев  ѓоголЯ из числа
"благородных" --  и  благородного  помещика,  и  благородного  чиновника,  и
"доблестного губернатора". Џри этом он сознает их трагизм  и говорит,  что в
ђоссии  они  не могут не быть "гоголевскими лицами", то  есть лицами отчасти
смешными, отчасти неидеальными, ибо "хороший человек" в нашем отечестве  или
невежда,  или колотит жену, или уж так чист и высок, что непременно загремит
в  ‘ибирь  (’ентетников).  Ћн  перебирает  в  уме  типы "честного  секретарЯ
уездного суда", "разбойника" (уже существующий в первом  томе Љопейкин), а о
доблестном  губернаторе (будущем гоголевском кнЯзе) замечает, что его судьба
-- "с удивлением и ужасом" понЯть, что  он "не поправил  дела, а  только еще
больше напортил его и что, покорЯЯсь невидимой силе вещей (полное угадывание
ситуации второго тома. -- <i>€</i>. <i>3.),</i> он должен считать себЯ несчастливым".
        3
     ќто совпадение  в  обсуждении тем и образов русской жизни  у  ѓоголЯ  и
Ѓелинского  удивительны. „иалог не закончен, он продолжаетсЯ. Ѓолее того, он
становитсЯ в полном смысле слова диалогом, ибо теперь во весь голос слышатсЯ
обе точки зрениЯ и одна проникает в  другую,  происходит обмен, обе  стороны
говорЯт  не  "мимо",  а  друг  длЯ  друга.  Љогда ѓоголь  писал  в  беловике
Ѓелинскому, что он "потрЯсен"  его  "Џисьмом",  он был искренен. Ќо  и ответ
ѓоголЯ (при всей его краткости) не был пустым звуком длЯ Ѓелинского.
     "џ сознаюсь, но сознаетесь  ли  вы?" -- этот  вопрос ѓоголЯ все сильнее
звучал в  его  ушах, когда он сверЯл то, что увидел в …вропе и что  принесли
оттуда вести о событиЯх 1848  года, со словами ѓоголЯ "об излишествах". €деЯ
социальности ("социальность, социальность -- или смерть!" -- заЯвлЯл он  еще
недавно)  начинает  боротьсЯ  в нем  с  непосредственным чувством искусства,
которое никогда  не оставлЯло  Ѓелинского и  лишь в иные минуты  затемнЯлось
"головой" (Я "всегда жил головой,  -- говорил он о себе,  -- и сумел даже из
сердца сделать голову") .
     …ще  в ‡альцбрунне,  до получениЯ  "письмеца"  ѓоголЯ, он читает не что
иное,  как "Њертвые души", которые захватил с  собой, и пишет жене: "Я вовсе
раскис  и  изнемог  душевно,  вспомнилось и  то  и  другое, насилу <i>отчиталсЯ</i>
"Њертвыми  душами". <i>ЋтчиталсЯ</i>  -- значит  облегчил  душу,  снЯл  напрЯжение,
освежилсЯ чистым веЯнием  <i>поэмы,</i> как ни страшна казалась нарисованнаЯ в  ней
картина. ќто смЯгчение и в  отношении искусства усиливаетсЯ по возвращении в
ђоссию: он смЯгчаетсЯ не только  в отношении ѓоголЯ,  но и  к  славЯнофилам.
Ќоты  уважениЯ  слышатсЯ в  его  оценке  молодого  поколениЯ славЯнофилов, в
особенности их начитанности, капитального знаниЯ литературы  и истории. "Њне
он сказал об €патьевской  летописи, -- пишет он о ‘амарине, -- а Я и не знаю
о существовании ее..." ЉакаЯ-то боль уходЯщей жизни и ускользающего  влиЯниЯ
на  молодежь  чувствуетсЯ в  этих словах.  Џисьма  Ѓелинского  той  поры  --
единственные свидетели его менЯющегосЯ сознаниЯ.
     Ћни все  еще  стоЯт по разные стороны разделЯющей их межи, но внутренне
каждаЯ сторона задумываетсЯ о правоте другой.
     Ћднако то, что совершаетсЯ в их душах, уже не может повлиЯть на ђоссию.
“же собираютсЯ кружки и партии, где  читают ”урье  и ‘ен-‘имона, уже молодой
автор "Ѓедных людей"  прозревает готовЯщуюсЯ ему каторгу,  а ѓерцен в Џариже
подумывает  об издании  вольного  русского журнала.  Џоражение  революции не
остановит его. € именно в этом журнале  (в "ЏолЯрной звезде") опубликует  он
через несколько лет переписку ѓоголЯ и Ѓелинского.
     ‚от где  разверзалась  "бездна".  ѓоголь  это  понЯл  раньше, Ѓелинский
позднее. Ќо вовремЯ понЯли это и  объединили их  как врагов, как разносчиков
духа  критики  и отрицаньЯ  те, которым  сей дух грозил. ‚ 1848 году один из
экспертов  ’ретьего  отделениЯ  по  литературе  доносил  в  это  учреждение:
"Ѓелинский и его последователи... нисколько не имеют в виду коммунизма, но в
их сочинениЯх есть что-то, похожее на  коммунизм".  Ѓелинский  "не  признает
никаких  достоинств ни  в ‹омоносове,  ни в „ержавине, ни в Љарамзине,  ни в
†уковском, ни во всех прочих  литераторах, восхищаетсЯ произведеньЯми <i>одного
ѓоголЯ,</i>  которого   писатели  натуральной  школы  считают  своим   <i>главою...</i>
ЏревозносЯ одного  ѓоголЯ...  они  хвалЯт  только  те  сочинениЯ,  в которых
описываютсЯ  пьЯницы, развратники,  порочные и  отвратительные  люди, и сами
пишут в этом же роде. ’акое <i>направление</i>  имеет свою вредную сторону,  ибо  в
народе... могут усилитьсЯ дурные привычки и даже дурные мысли..."
     €так, <i>здесь</i>  их ставили рЯдом. ‡десь никому не было дела до  различиЯ в
их взглЯдах. Ћдин был глава школы, другой  тоже глава, но теоретически -- за
ними тЯнулсЯ список последователей. ‚се  это походило почти что на  заговор,
хотЯ  и литературный. Ќи  ѓоголь,  ни Ѓелинский,  конечно, не знали об этом.
ѓоголь  находилсЯ на  пути в €ерусалим, Ѓелинский умирал на своей квартире в
Џетербурге.
     Ќа  дворе   стоЯл  високосный  1848  год.  Ћн  началсЯ  потрЯсениЯми  в
европейских столицах. ‘начала взволновалась €талиЯ, потом восстал Џариж. ќхо
перекинулось  в  ‚ену, Ѓерлин.  ‚  Џраге собралсЯ  сейм, который  потребовал
федеративного   устройства   славЯн.  Ђвстрийцы  расстрелЯли  его   пушками.
ђазгневанный  Ќиколай решил двинуть на …вропу войска. Ѓыл  уже отдан приказ,
но европейские послы выразили протесты.
     –арь  издал манифест, в котором говорил, что ‘вЯтаЯ ђусь стоит твердо и
не поддастсЯ влиЯнию возмущений. "ЌЋ „Ђ Ќ… Ѓ“„…’  ’ЂЉ!" -- заканчивалсЯ этот
документ. Ќет, "Ѓ“„…’! €  Ѓ“„…’ ’Ћ†… ‚  ђЋ‘‘€€", -- отвечал царю неизвестный
смельчак. ‘лова  эти  содержались  в  письме,  посланном  на  имЯ ЌиколаЯ  и
подписанном "истый русский". Ѓросились искать "истого". Љто-то вспомнил, что
в Џетербурге  живет один истый, точнее  неистовый -- Ѓелинский. „рузьЯ звали
его  "неистовым ‚иссарионом". ’айно  потребовали в ’ретье отделение рукописи
Ѓелинского (а  заодно  и  Ќекрасова), чтоб  сверить  его  почерк с  почерком
анонима.  Џочерки не сошлись. Ѓелинский все же  был  вызван  к „убельту.  Ћн
письменно оправдывалсЯ в своей неспособности ЯвитьсЯ.
     ђаздумав двигать  в …вропу войска,  Ќиколай,  образно говорЯ, двинул их
внутрь и, как всегда, отыгралсЯ на  своих: был создан специальный комитет по
надзору за  печатью. Ћн  стоЯл над  цензурным  комитетом и над министерством
народного просвещениЯ, которому  формально подчинЯлась цензура. ‘ам  министр
просвещениЯ ‘. ‘. “варов был заподозрен в либеральном  образе мыслей. €деЯ о
негласном комитете возникла сразу после получениЯ депеш о революции в Џариже
(в  конце  февралЯ), но создание  его  занЯло несколько  месЯцев.  Ќекоторые
вельможи   отказались   войти   в   него,   заЯвив,   что  не   желают  быть
"инквизиторами".  Ќа должность  председателЯ  комитета  царь  утвердил члена
ѓосударственного  совета  „.  Џ.  Ѓутурлина. "‚ремена шатки, --  писал  „аль
Џогодину, -- береги шапки".
     Џрежде  всего  досталось  по  шапкам литераторам.  Љомитет  начал  свою
деЯтельность с того, что  собрал всех редакторов газет и журналов и объЯвил:
"ѓосударь император  изволил обратить  внимание  на  поЯвление  в  некоторых
периодических  изданиЯх  статей, в  которых  авторы переходЯт от  суждениЯ о
литературе  к намекам  политическим или в которых вымышленные рассказы имеют
направление предосудительное".
     Џочти  тут же последовали кары: в  "‘еверной пчеле"  не было  пропущено
объЯвление о выходе книги Њ. ‘. Љуторги "ЂфинскаЯ республика". Ѓыл отставлен
потворствовавший  "славЯнам"  попечитель Њосковского учебного округа граф ‘.
ѓ. ‘троганов.  Ѓутурлин  вымарывал из статей  даже цитаты из …вангелиЯ. Ћдни
головы падали,  другие  возвышались.  Ѓулгарин  получил орден,  ѓреч --  чин
тайного советника. Њинистр внутренних дел  ‹. Ђ. Џеровский вызвал служившего
у него „алЯ и сказал: либо служи, либо пиши.
     —ленам   бутурлинского   комитета   предписывалось   представлЯть  свои
замечаниЯ  непосредственно государю. "...’ак  как самому мне некогда  читать
все произведениЯ нашей литературы, --  сказал им Ќиколай,  -- то  вы станете
делать  это  за  менЯ  и  доносить  мне...  а  потом   мое  уже  дело  будет
<i>расправлЯтьсЯ</i>  с  виновными..." ‘очинениЯ  подозрительных  писателей  отныне
должны были  быть  "представлЯемы  от  цензоров негласным образом  в  ’ретье
отделение  собственной …го  ‚еличества  ЉанцелЯрии,  с тем  чтобы последнее,
смотрЯ  по  обстоЯтельствам,  или  принимало меры  к  предупреждению  вреда,
могущего   происходить   от   такого   писателЯ,  или   учреждало   за   ним
наблюдение...".
     Ќо за Ѓелинским уже нечего было наблюдать:  он не вставал с постели. Ћн
уже  дышал через золото, грудь хрипела... …го выводили посидеть во двор, где
чахлаЯ майскаЯ  зелень уже пробивалась сквозь камни. "„ышу через золото, а в
карманах  нет", -- шутил  он. Ћн  уже не мог писать. Ќо мог еще говорить.  ‚
день накануне смерти он встал неожиданно с кушетки и стал произносить речь к
народу. Ћн спешил, выхаркиваЯ кровь, захлебываЯсь ею, он торопилсЯ высказать
что-то существенное  и единственное, и подхватившаЯ его под руки жена понЯла
только одно:  слово  "гений".  Ћн  несколько  раз  произнес  это  слово.  Ћн
задыхалсЯ,  вспоминает  жена,  с  тоской  и  болью восклицал:  "Ђ  они  менЯ
понимают?  ќто...  ничего,  теперь  не  понимают,  после  поймут... Ђ  ты-то
понимаешь менЯ?" -- "Љонечно, понимаю". -- "Ќу так растолкуй им и детЯм".
     ‚ шестом часу утра 26 маЯ он тихо скончалсЯ.
     ‚сего лишь несколько человек шли за гробом. ‚опреки весне пекло солнце,
улицы Џетербурга подсохли, и от прикосновениЯ тележных колес, везших простой
дощатый гроб, поднималась густаЯ пыль. Љакой-то нищий спросил, кого хоронЯт,
и, не получивши ответа, присоединилсЯ к процессии. Ќа кладбище не говорилось
никаких  речей. ѓроб опустили в могилу, котораЯ наполовину была залита водой
(вода от растаЯвшего снега не могла впитатьсЯ в стылую  землю).  Ћн поплыл в
ней, закачалсЯ. Ѓыстро забросали Яму землей, перекрестились и  ушли, оставив
возле свежего бугорка вдову и дочь.
     ‚  те дни ѓоголь, уже вернувшийсЯ  в ђоссию, писал  ‚.  Ђ.  †уковскому:
"“мереть с пеньем  на устах  --  едва ли не таков же  неотразимый  долг  длЯ
поэта, как длЯ воина умереть с оружьем в руках".

        <i>—асть 6</i>
        <i>‚Ћ‡‚ђЂ™…Ќ€…</i>
     ...’ак, может быть, и здоровье. Џо крайней мере, от всей души прошу его
и тебе  и себе, чтобы на старости лет распить когда-нибудь  бутылку  старого
вина  и  вспомнить   все   пройденное  времЯ   и   благодарно,  признательно
поблагодарить бога за жизнь.
        <i>ѓоголь -- Ђ. ‘. „анилевскому, лето 1851 года</i>

        ѓлава перваЯ
        Ћ’‚‹…—…Ќњ… ЌЂ Њ€ѓ
     …сли вы  подумали о каком  домашнем очаге,  о семейном  быте и женщине,
то... врЯд ли эта долЯ  длЯ вас! ‚ы -- нищий, и не иметь  вам так же угла...
как не имел его и  тот, которого пришествие дерзаете вы изобразить кистью! Ђ
потому  евангелист прав, сказавши, что иные уже не свЯжутсЯ никогда никакими
земными узами.
        <i>ѓоголь -- Ђ. Ђ. €ванову, июль 1847 года</i>
        l
     ‚  конце  апрелЯ  1848  года  ЊариЯ  €вановна  ѓоголь  получила от сына
известие: "џ ступил на русский берег". ‚озвращение совершилось. Џозади  были
шесть лет  плутаний по  …вропе,  дальнЯЯ дорога  через море и минуты у гроба
господнЯ,  к  которому он  так  стремилсЯ. ЋткладывавшаЯсЯ  много  раз,  эта
поездка  все-таки  состоЯлась.  Ћн  колебалсЯ  и  на этот  раз, но  паспорт,
выданный  ему  царем,  паспорт о  беспрепЯтственном  путешествии по ‚остоку,
обЯзательства,  данные  себе  и всей ђоссии,  а  также начавшиесЯ волнениЯ в
Ќеаполе выгнали  его из €талии. Ћн  сел на пароход  и,  помолившись, отдалсЯ
дороге.
     Ћн заранее  боЯлсЯ ее, боЯлсЯ качки, морской болезни,  котораЯ нападала
на него даже при небольшой зыби, и просил всех молитьсЯ за него.
     Ќо ветры нагнали их в открытом море. ‚сю дорогу от Њессины до Њальты их
болтало и швырЯло, и он,  "в прах расклеившийсЯ", сошел  на  Њальте.  Ћтсюда
отправил пачку писем во все стороны -- с просьбами молитьсЯ о даровании  ему
тишины и покоЯ.
     Џотому что тишины и покоЯ на душе не  было. ‚есь  1847  год он провел в
переживаниЯх из-за "‚ыбранных мест", в переписке по их  поводу и в  попытках
оправдатьсЯ. Ћн даже решилсЯ писать "ответ" на критики и написал, но оставил
в  портфеле,  подумав,  что  все  равно не поймут,  как и  в тот раз, а если
поймут, то превратно. Ћн спрЯтал это дополнение к своей книге (которое хотел
присовокупить  ко  второму  ее изданию)  до лучших  времен, в  надежде,  что
когда-нибудь,  быть  может,  он  и  выдаст  его  в  свет  вместе  с  другими
сочинениЯми, но уже все взвесив, с предосторожностью и без риска.
     ’о была исповедь его писательства -- исповедь об исповеди, где он вновь
возвращалсЯ  к  своему  странному  поступку  -- публикации "‚ыбранных мест",
объЯснЯЯ их  поЯвление,  а заодно и себЯ. <i>Џреувеличение,</i> принесшее несчастье
его  книге,  казалось, тЯготело над ним. †елание у  гроба господнЯ (и только
здесь!) испросить себе право  на дальнейшую  жизнь и дальнейшее писание было
столь  же странным. Љак будто об этом нельзЯ было помолитьсЯ наедине с собой
или в любой церкви в ђиме или на ђуси.
     Ќе  было в  его вере неумышленности, стихийного повиновениЯ чувству  --
ум,  как говорил  ѓоголь, всегда  "караулил" над ним, повелевал им. ѓордость
ума,  осуждаемаЯ им  в  других, в нем самом восставала  времЯ  от времени  и
распорЯжалась его верой. <i>"Џоверкой разума,</i> -- писал он в Ђвторской исповеди,
-- поверил  Я то, что другие  понимают  Ясной верой  и чему  Я  верил дотоле
как-то темно  и  неЯсно. Љ  этому привел менЯ и <i>анализ</i> над моею  собственной
душой:  Я увидел  тоже <i>математически</i> Ясно,  что  говорить и писать  о высших
чувствах  и  движениЯх  человека  нельзЯ  по воображенью... <i>нужно</i>  сделатьсЯ
лучшим".
     ќто  "нужно", как  и расчет и "анализ", все времЯ  тормозили  чувство и
желанье верить и писать, как писал он в молодости, когда  ему все <i>само собой</i>
удавалось  и не  останавливал его гложущий вопрос "зачем?",  который теперь,
как роковое виденье, вставал перед ним каждый раз,  как только он бралсЯ  за
перо. "Љак полететь воображеньем, если б оно и было, если рассудок на каждом
шагу задает вопрос: зачем?.."
     ‚ таком состоЯнии он уезжал в €ерусалим. ’о был уже  не искренний порыв
бегства, всегда спасавший и обновлЯвший его,  не толчок изнутри души, всегда
безотчетный   и  верный,  а   необходимость,   долг,   исполнение  обещаний,
раздаренных направо и налево и которых, как говорит он, теперь "стыдно" было
бы не выполнить.
     ЌазвалсЯ груздем -- полезай  в кузов. € скрепЯ сердце  взбираетсЯ он по
трапу на пароход "Љапри" и  отправлЯетсЯ в путешествие. Ћн  отправлЯетсЯ уже
против  воли  своей,  душа черства  и  холодна,  признаетсЯ  он.  ‹ишь после
ЉонстантинополЯ,  где на пароход село много русских,  он  почувствовал  себЯ
лучше.  Ћн  подумал, что все-таки хорошо сделал,  что  поехал.  ’ем  более и
морскаЯ  стихиЯ на этот раз смирилась и выстелила перед  ними ровное зеркало
воды, пароход будто не плыл, а летел, подгонЯемый легким бризом, и восточное
солнце пекло, как на “краине в самые  жаркие дни  лета. Ћн  снЯл все черное,
облачилсЯ  в  белую поЯрковую  шлЯпу  с  широкими  полЯми, светлый сюртук  и
панталоны. ЏолЯ шлЯпы хорошо скрывали его лицо, но, когда ему нужно было, он
приподнимал край и  быстро оглЯдывал физиономии, костюмы, группы и одиночные
фигуры.
     ’ут  были  и греки, и турки, и французы, и англичане, и,  наконец,  его
соотечественники. ‚озле него  все времЯ крутилсЯ какой-то русский генерал  в
темно-синей с коротким капюшоном шинели  и красной феске  (подлаживалсЯ  под
‚осток), но  он  предпочел ему  молодого  свЯщенника  с выговором  киевского
бурсака,  с  которым  легко  сошелсЯ.  Љак-то  вечером,  на  закате  солнца,
заговорили о Љиеве, Џолтаве и Ќежине, где тот, оказалось, бывал.
     Ћни  настолько  сжились  за  эти  часы путешествиЯ, что  на ђодосе, где
пароход  сделал стоЯнку,  сошли  на берег  вдвоем  и  отправились  осмотреть
остатки  Љолосса  ђодосского.  Ќа  острове их  принЯл  местный  православный
митрополит,  он  ласково  по-русски  приветствовал  их и  преподнес  корзину
померанцев из  своего сада. ѓоголь вглЯдывалсЯ в этот сад, в русское лицо  с
окладистой --  с проседью -- бородой, в умные глаза митрополита и думал, что
сама судьба сводит его последнее времЯ со свЯщенниками.
     Џоследние годы он  искал встреч с ними -- тут действовали  и его  новые
привЯзанности, и писательское любопытство.  Ћно-то, может быть, и мешало ему
целиком отдатьсЯ тому, чему отдавались эти люди, хотЯ замечал он в них (даже
лучших) и светский интерес,  и  тщеславие,  и неполное служение своему делу.
ќтот тип как-то выпал из русской литературы, никто почти не касалсЯ  его, и,
размышлЯЯ о втором томе  своей поэмы, он размышлЯл  и об этом. Ѓыла какаЯ-то
несправедливость в том, что литература  обошла свЯщенника. Џушкин, правда, в
"Ѓорисе ѓодунове" изобразил Џимена. Ќо Џимен -- летописец, он записывает то,
что  было, ѓоголь  хотел видеть  в  свЯщеннике современный  пример,  учителЯ
народа и истинного его  <i>отца.</i>  Љогда он думал так о нем, он вспоминал ‘ергиЯ
ђадонежского, митрополита ”илиппа, грозно обличавшего царЯ  €вана  и  других
русских людей, которые в этом сане послужили отечеству. Ћн вез с собой икону
ЌиколаЯ-чудотворца  --  покровителЯ путешествующих  по  морю  и  посуху,  --
митрополит ђодосский перекрестил ее и благословил их.
     Ќа пароходе "€стамбул" они прибыли в Ѓейрут. ‡десь его  ждала радостнаЯ
встреча. Ќа одной  из улиц он отыскал дом русского  генерального  консула  в
‘ирии и Џалестине и постучалсЯ в дверь. …му открыл слуга.
     -- Ћ ком изволите доложить? -- спросил он на чистейшем русском Языке.
     --  ‘кажите, что  господина  консула  желает видеть  Ќиколай ‚асильевич
ѓоголь.
     Ќе  прошло  и минуты, как  по  лестнице  сбежал  все такой же  крепкий,
молодой, смуглолицый  друг его юности  Љонстантин Ѓазили.  Ћн  был  уже  его
превосходительство,  но они обнЯлись, как когда-то, по  окончании  гимназии,
прощаЯсь перед тем, как разъехатьсЯ кто куда.
     ѓрека  Ѓазили   потЯнуло  в   родные  краЯ,  но  и  здесь   он  осталсЯ
воспитанником ђоссии -- рЯдом с книгами на арабском на полках его библиотеки
стоЯли  русские  книги;   „ержавин,  Џушкин,  он,  ѓоголь.  ќта  библиотека,
разговор, рукопись, которую Ѓазили дал гостю  прочесть (то была его работа о
‘ирии  и  Џалестине), -- все растрогало  ѓоголЯ.  Ћн  слушал  Љонстантина  с
восторгом. ‚ рассказах Ѓазили перед ѓоголем открывалсЯ ‚осток. €з полутемных
и  прохладных комнат  консульского  особнЯка  хорошо  было видно  море,  его
ослепительно  синий блеск,  до  боли  режущий своей  Яркостью,  Я  столь  же
Ярко-белаЯ землЯ окрестных гор, окаймленных у подножий зеленью садов.
     ‚ доме Ѓазили было уютно,  тому способствовало и присутствие хозЯйки --
миловидного  существа с  большими  серыми глазами, с  русской простой косой,
сложенной  на затылке  кольцом,  в  простом  белом  платье и  с  невыразимой
мЯгкостью движений,  предупредительностью негромкого голоса, ненавЯзчивостью
и внимательностью.
     Ћбрадовавшись   вначале   этому  веЯнию   доброты   и  дружбы,  ѓоголь,
уединившись  в  отведенной  ему  комнате,  заскучал.  Ћдиноко смотрел  он на
картинный пейзаж за окном и размышлЯл о том, что опЯть застигло его  в  пути
<i>то</i> чувство  -- чувство <i>бездомности,</i> чувство путника, не имеющего ни угла, ни
очага. ‘колько раз вот  так, промокший, уставший, он  заезжал  по  дороге  в
чей-то  дом, и находил на него счастливый сон, казалось  ему, что спускаетсЯ
на него с высоты прошедшего его детство,  шум в комнатах, голоса папеньки  и
маменьки, сестер,  тот обычный шум жилых  покоев,  где  поселилась и обитает
<i>семьЯ,</i>  где есть люди,  есть  кому ткнутьсЯ головой в руки (как в детстве --
матери), где любому до тебЯ дело, потому что ты свой, ты родной.
     Њного раз переживал он это, гостЯ у ‘мирновой, играЯ с ее детьми, бываЯ
у ђепниных, у —ертковых, Ђксаковых, в большой семье ‚ьельгорских.
     Џотребность в дружбе, в любви, в <i>остановке</i> на пути, в прочной оседлости
посреди беспокойств мира (и собственных беспокойств) вновь вспыхнула в нем в
Ѓейруте. Ћн вспомнил  об  Ђлександре  €ванове и  его истории.  ’огда  ѓоголю
пришлось быть  поверенным в  сердечных делах  художника. ’от полюбил молодую
графиню  Њ. ‚. Ђпраксину. ‚се  всколыхнулось в  этом  медлительном  и  тихом
человеке, он посвежел, глаза его зажглись надеждою, и ѓоголь, глЯдЯ на  него
и не  верЯ  в успех  его предприЯтиЯ,  подумал:  а что,  если?  €сториЯ  эта
закончилась  ничем,  никто   даже  не  обратил  вниманиЯ  на  это  увлечение
Ђлександра Ђндреевича -- настолько оно показалось нелепым: кто он и кто она?
Ќищий  художник без будущности, почти неудачник,  да к тому же  немолод -- и
красавица, аристократка. ‚прочем,  на пользу пошла эта неудача -- не смог бы
отшельник €ванов распроститьсЯ со своей картиной и променЯть  писание  ее на
иную жизнь. €ли -- или -- так решалсЯ длЯ него вопрос. Ќо и этого "или"  ему
никто не предложил.
     ...‚  €ерусалим Ѓазили и ѓоголь въехали вечером.  ‚ъехали на ослах, как
древние  христиане, по  каменистой  дороге,  после зноЯ  полупустыни,  после
недели тЯжкого  путешествиЯ верхом по палЯщим равнинам ‘ирии. ‚се эти дни их
окружала  пустаЯ,  рассыпающаЯсЯ под копытами  в  пыль землЯ.  ‘верху палило
солнце, пи  облачка  не  поЯвлЯлось  в  небе,  и ѓоголь замертво свалилсЯ на
кровать, когда ему отвели номер.
     ‡асыпаЯ, он слышал какой-то разноЯзыкий шум на улице, удары колотушки о
доску, крики  ослов  и то ли говор реки, то ли ручьЯ,  то ли  просто падение
струй фонтана, который он заметил, въезжаЯ в гостиничный двор.
     —то осталось у него в памЯти от €ерусалима? ‚ид с …леонской  горы? •рам
на ѓолгофе?  €ли  монастырь  св. €оанна?  …му показали  то  место, где росло
дерево, из которого  срубили крест •ристу,  ѓефсиманский сад  с  несколькими
одинокими  маслинами.  ’равы  не было: одни невысокие деревьЯ росли на  этой
каменистой почве.
     ‹юди со  всего света толпились  на ѓолгофе,  и  не было торжественности
покоЯ, того  способствующего  размышлению уединениЯ,  о котором  он  мечтал,
стремЯсь  сюда.  Ћн искал  интимной  встречи,  свиданиЯ  без  свидетелей,  а
попал... на Ярмарку.
     Ќо  еще был час или  часы, показавшиесЯ ему минутой, по  об этом  пусть
расскажет его письмо †уковскому: "“же мне почти  не веритсЯ, что и  Я  был в
€ерусалиме.  Ђ между  тем Я был точно, Я говел и  приобщалсЯ  у самого гроба
свЯтого... <i>џ не  помню, молилсЯ ли Я.</i> Њне кажетсЯ, Я только  радовалсЯ тому,
что  поместилсЯ  на  месте,  так  удобном  длЯ  моленьЯ и так  располагающем
молитьсЯ. ЊолитьсЯ же  собственно  Я  не  успел. ’ак  мне  кажетсЯ. ‹итургиЯ
неслась,  мне казалось, так быстро, что самые крылатые моленьЯ не в силах бы
угнатьсЯ за  нею. џ не успел  почти  опомнитьсЯ,  как очутилсЯ  перед чашей,
вынесенной свЯщенником из вертепа длЯ приобщеньЯ менЯ, недостойного..."
     Ќо то был только миг, в котором было повинно скорей его  ожидание,  чем
его вера. "Њои же молитвы, --  писал он  о том же  событии Ђ. Џ. ’олстому, с
которым  все  более  сближалсЯ  последние  годы,  --  даже не в  силах  были
вырватьсЯ из груди моей,  не только возлететь, и никогда еще так ощутительно
не виделась мне моЯ  бесчувственность, черствость и деревЯнность". Љак будто
предчувствуЯ, что так будет, он писал еще из ЌеаполЯ: "Њне кажетсЯ даже, что
<i>во мне и веры нет вовсе;</i> признаю •риста богочеловеком только потому, что так
велит  мне  <i>ум мой,  а  не  вера.</i> џ  изумилсЯ  его  необъЯтной мудрости и  с
<i>некоторым страхом</i> почувствовал, что невозможно земному человеку вместить  eo
в себе, изумилсЯ глубокому познанию его  души человеческой... но <i>веры у менЯ
нет. •очу верить".</i>
     —тобы  убедитьсЯ,  он  и поехал в €ерусалим. Џоехал  со  страхом воочию
увидеть свое  безверие -- и убедилсЯ, увидел. ќто потрЯсло его. Ѓудь  это  в
другом месте (как  не раз бывало в иных местах), это не произвело бы на него
такого впечатлениЯ. Ќо в ту ночь он вернулсЯ в гостиницу с Ясным  сознанием,
что опустошен. "Љак  растопить мне мою душу  холодную, черствую,  не умеющую
отделитьсЯ от земных, себЯлюбивых, низких помышлений?"
     ђаз  здесь  он  ничего  не  почувствовал,  то  где   же?  "‘лышащие  да
услышат..." „еревЯнными  губами шептал  он свои  молитвы  --  и не были  они
услышаны, не могли быть услышаны, потому что молчала душа, посылавшаЯ их.
     ’о  было  еще  одно крушение, падение  и  насмешка  над  его гордостью,
котораЯ, как понимал  он  сейчас, и влекла его сюда. "Ђ  диавол, который тут
как  тут,   раздул  до  чудовищной  преувеличенности..."   --  так   было  с
"Џерепиской", так случилось в  этот раз.  Ќо и  тогда и сейчас... "намерение
было чистое".
     Ћн хотел совершенно очиститьсЯ и как бы сжечь себЯ (себЯ прошлого), как
сжигал  он раньше свои "мараньЯ", но  огонь не вспыхнул,  не  сжег  его,  <i>не
очистил.</i> "€скуплениЯ", о котором он так молил  всех молившихсЯ за  него,  не
произошло,  "...путь в €ерусалим, --  писал он евыреву из Ѓейрута, -- через
‘идон  и древний  ’ир и Ђкру, а  оттуда  через Ќазарет,  совершил... џ точно
впотьмах и чувствую только одно алкание  <i>знать..."</i> (подчеркнуто  ѓоголем. --
<i>€. 3.).</i>
     …го  тЯнуло  на  родину.  Ќакануне  отъезда из  ЌеаполЯ  ѓоголь написал
†уковскому письмо  об искусстве.  ќто было  не письмо,  а статьЯ, и он  даже
просил ‚асилиЯ Ђндреевича поберечь ее, так как она может пригодитьсЯ ему длЯ
нового -- изданиЯ "Џереписки" вместо "‡авещаниЯ". Љнига, начинавшаЯсЯ мыслью
о смерти, отныне  должна была открыватьсЯ статьею  о труде, о творчестве.  ‚
ней ѓоголь  объЯвлЯл  о своем возвращении, об отступлении. "Ќе  мое дело, --
писал  он †уковскому,  --  поучать  проповедью...  Я должен выставить  <i>жизнь</i>
(выделено ѓоголем)  лицом,  а не трактовать о жизни".  "€скусство и без того
уже поученье", -- признавалсЯ  ѓоголь,  выбрасываЯ  белый флаг,  оно  и  без
проповеди проповедует.
     Љазалось, это отступление было единственное, на что он теперь надеЯлсЯ,
в  чем видел спасение и возрождение. €скусство было и  его семьЯ,  и жена, и
дом, и вера. Ћно "стало <i>главным</i> и <i>первым</i> в моей жизни, -- писал оп, -- а все
прочее  <i>вторым"</i>  (подчеркнуто  ѓоголем.  --  <i>€.  3.),</i>  "...уже  не должен  Я
свЯзыватьсЯ  никакими  другими  узами  на  земле,  ни  жизнью  семейной,  ни
должностной  жизнью  гражданина",  так  как  "словесное  поприще  есть  тоже
служба".
     ‚  "‡авещании" он  отрекалсЯ от  искусства  -- в  этом  письме он вновь
признавал его. "€скусство есть примиренье с жизнью!" -- писал он.
     ‚  этих словах заключена всЯ программа второго тома,  ЋтходЯ  к  "живым
образам",  ѓоголь  отходил  с  идеей  об  уравновешивающем  и  художественно
уничтожающем порок  <i>идеале,</i> о  "прекрасном  человеке",  которого он "должен"
выставить  в последующих частЯх "Њертвых  душ" (наконец-то оправдав название
--  поэма), чтобы объЯть всю ђусь, чтоб в них "предстало все, что  ни есть и
хорошего  и дурного в русском человеке, и обнаружилось  бы перед нами видней
<i>свойство</i> (выделено ѓоголем. -- <i>€. 3.)</i> нашей русской природы".
     "†ивым  образам"  придаетсЯ  цель  --  так  ѓоголь-учитель  остаетсЯ  в
ѓоголе-поэте, так остаетсЯ  он на <i>кафедре,</i> с которой хочет проповедовать, но
иными средствами.  "€скусство <i>должно,</i> -- говорит оп, -- изобразить нам таким
образом людей  земли нашей, чтоб каждый  из них почувствовал,  что это <i>живые
люди</i> (выделено ѓоголем. -- <i>€. 3.).</i> €скусство <i>должно</i> выставить нам на вид все
доблестные <i>народные</i> (выделено  ѓоголем.  -- <i>€. 3.)</i> наши качества и свойства,
не  выключаЯ даже и тех, которые,  не имеЯ  простора свободно  развитьсЯ, не
всеми замечены и  оценены  так верно, чтобы каждый  почувствовал их и в себе
самом и загорелсЯ бы желаньем  развить и возлелеЯть в себе самом  то, что им
заброшено и  позабыто.  €скусство  <i>должно</i>  выставить  нам  все  дурные  наши
народные качества  и свойства таким образом,  чтобы следы их  каждый из  нас
отыскал прежде в себе самом  и  подумал бы  о том, как прежде с  самого себЯ
сбросить  все <i>омрачающее  благородство природы  нашей.</i> ’огда только и  <i>таким
образом</i>  действуЯ,  искусство исполнит  свое  назначенье  и внесет <i>порЯдок и
стройность</i> в общество!"
     ’о,  что  ранее  возлагал он  на веру, он  возлагает на искусство.  …му
придаютсЯ цели религии. "€так, --  оканчивает ѓоголь письмо, -- благословЯсь
и помолЯсь, обратимсЯ же  сильней,  чем когда-либо прежде,  к  нашему милому
искусству".
     ’аков ѓоголь перед €ерусалимом, таков -- и еще более укрепленный в <i>идее
возврата</i> --  он после €ерусалима. €ерусалим  -- рубеж, который  он  сам себе
поставил и должен был перешагнуть.
     Ћн вновь (и на этот раз окончательно)  вернулсЯ в  ђоссию. ‡атЯнувшеесЯ
времЯ бегства  закончилось.  ЏлутаниЯ  по  чужим  землЯм и  всЯким  "кривым"
дорогам  привели его наконец  в  родную  гавань,  где ждали  его дом,  мать,
работа... и  смерть.  Ќо  он не  знал, что здесь подстерегает его  еще  одно
испытание, еще  один "крюк"  в сторону  от пути,  который он себе  назначил,
поклЯвшись отдатьсЯ только одному милому искусству и забыть о земном.
     €м станет, как скажет он позже, "отвлеченье на миг", отвлечение земное,
сильное, которое отзоветсЯ в нем содроганьем  всех нервов  и еще раз оторвет
его от труда и заставит вновь "пасть" в глазах самого себЯ.
        2
     —то ж, пора и в нашей книге ЯвитьсЯ <i>роману:</i> что же за книга без романа,
и герой  без романа,  и жизнь без  романа?  ђоман  ѓоголЯ  непохож на другие
романы, он гоголевский роман: будто бы он  был  и вместе с тем его не  было.
ЉажетсЯ,  есть все свидетельства,  и в то же времЯ нет их, кажетсЯ,  на этот
раз был пойман он за руку, схвачен на месте  преступлениЯ  и опознан -- нет,
отвертелсЯ, вывернулсЯ,  ушел и такого туману  напустил  всем в глаза,  что,
протерши  их, еще долго причастные к этой истории спрашивали себЯ: а было ли
что-нибудь на самом деле или только причудилось?
     „аже сама графинЯ Ђнна Њихайловна ‚ьельгорскаЯ, героинЯ романа, едва ли
бы смогла ответить, было ли. € с нею, как с биографами своими, сыграл ѓоголь
очередную шутку: на  что-то намекнул,  о чем-то невзначай  проговорилсЯ, но,
оставив себе  все пути длЯ отступлениЯ, <i>ничего  не сказал.</i>  ‚  двусмысленное
положение поставил  он ее  тщеславие и  наше любопытство --  и  то и  другое
остались неудовлетворенными, им отпущено только право на догадки, которые не
могут служить доказательствами.
     Ќо в том, что  в конце 1848  -- начале  1849 года между ѓоголем и Ђнной
Њихайловной ‚ьельгорской что-то произошло, сомневатьсЯ не приходитсЯ.
     ’о был <i>роман без романа</i> и все же полноценный роман, хотЯ, как и во всех
душевных  предприЯтиЯх  ѓоголЯ,  подметалось  тут  много "головы". —его было
более  --  идейного расчета или чувств,  -- нелегко решить.  ЏотерЯв надежду
учить  всю ђусь (рана от  неудачи  с "‚ыбранными  местами"  была еще свежа),
ѓоголь остановилсЯ на <i>одной</i> душе и этой душою избрал душу женщины.
     Ђнне Њихайловне было  двадцать пЯть  лет.  Ћна единственнаЯ  из дочерей
графа Њихаила ћрьевича и графини  ‹уизы Љарловны ‚ьельгорских была свободна.
€  хотЯ  свет краем соблазнов успел задеть  ее, хотЯ успела она избаловатьсЯ
разъездами по заграницам -- ‚ьельгорские с 1828 года странствовали по …вропе
и  редко  живали в ђоссии, --  хотЯ русский Язык  был  длЯ  нее  почти чужим
(читала  и  писала по-французски), тем, может быть, и лучше было длЯ ѓоголЯ:
он  подходил к своей  задаче как  "врач".  Ћн часто в последние годы называл
себЯ  "врачом",  имеЯ  в виду, что  его  дело --  лечить заболевшее  русское
общество.
     ’ем  более  это относилось  к  "свету",  к  которому  принадлежала  его
избранница. ѓоголь хотел влиЯть на "свет", и он выбрал светскую женщину.
     ‚первые  они встретились за границей. ѓоголь уже был знаком с ее  отцом
--  Њихаилом  ћрьевичем   ‚ьельгорским,  музыкантом  и  физиком,   приЯтелем
†уковского и Џушкина, и матерью -- ‹уизой Љарловной ‚ьельгорской, урожденной
принцессой  Ѓирон.  Џознакомила  их  Ђлександра  Ћсиповна ‘мирнова.  Ќо  они
никогда  бы  не  сошлись,  если б не горе -- смерть единственного и любимого
сына ‚ьельгорских €осифа. ѓоголь был первым, кто сообщил ‹уизе Љарловне  эту
страшную весть.
     ‚ ту минуту она благодарно откликнулась на его сочувствие.
     ‘ближение с семьей ‚ьельгорских началось после 1839  года. ѓоголь узнал
ближе и графиню-мать, и  троих ее дочерей -- старшую Ђполлин, среднюю ‘офи и
младшую Ќози *, как звали ее дома. …сли две первые были уже замужем (одна за
Ђ. ‚. ‚еневитиновым --  братом поэта, другаЯ за  ‚. Ђ. ‘оллогубом -- будущим
автором  "’арантаса"), то  Ђнна Њихайловна  лишь ждала своего  суженого и  в
ожидании этом разбрасывалась, искала  себЯ, впадала то  в меланхолию,  то во
внезапные приступы весельЯ: ей прощали это, считаЯ ребенком.
     * N o s у -- носатаЯ <i>(англ.).</i>

     Ќа это дитЯ ѓоголь  и обратил  свой взглЯд. ‚начале  это  была невиннаЯ
игра в духе ѓоголЯ. ‚ 1843--1844 годах в Ќицце он даже с избытком был оделен
благодарными слушательницами: с  одной  стороны,  была  Ђлександра  Ћсиповна
‘мирнова, с другой -- они,  ‚ьельгорские.  ‹уиза Љарловна настолько доверЯла
ѓоголю,  что отпускала  Ќози  одну гулЯть с  ним, и тут-то  он  ее  выделил,
отметил.
     Ќе за красоту  и не за ум, а  за <i>разум,</i> как говорил он, за ту спокойную
способность вникать в предмет и оглЯдывать  его  неспешно, котораЯ так редко
даетсЯ женщинам. Њожет, более всего он ценил  в ней это спокойствие и талант
меры,  вовсе отсутствовавший в  страстной Ђлександре Ћсиповне. „урнота  Ќози
все упрощала. ‘ ней  он не робел,  не стеснЯлсЯ. Ћн  относилсЯ к  ней как  к
сестре и  ко всем сестрам ‚ьельгорским (особенно  к ‘офье  Њихайловне и Ђнне
Њихайловне) как к своим собственным сестрам, называЯ их в письмах почти  так
же, как когда-то Ђнет и ‹изу: мои миленькие, мои голубушки. "Ѓратски-любЯщий
вас",  --  пишет он Ђнне  Њихайловне  после Ќиццы,  "благодатнаЯ"  (Ђнна  --
по-гречески "благодать"), "благоуханнейшаЯ моЯ";  "мои  прекрасные душеньки"
-- это уже и матери и дочери.
     Љокетничает с  ним и Ќози:  "у менЯ  очень  много  доверенности к вам",
"одним словом, Я всем довольна, кроме ‚ами...",  "ваши письма мне  полезны и
очень приЯтны...  надеюсь, что ‚ы... как ни  хандрите, но <i>умник,</i> пишете  длЯ
наших будущих  наслаждений и пользы,  гулЯете, смеетесь и думаете  иногда  о
вашей  приЯтельнице AM", она в тон ему называет  его  "братцем"  и тщательно
изучает его сочинениЯ, ища в них личности сочинителЯ.
     €х отношениЯ несколько омрачаютсЯ в 1845 году, когда ѓоголь  по просьбе
графини-матери   приезжает  летом   в  Џариж.  Ћн  застает  свою  подопечную
совершенно  изменившейсЯ.  Ћна  ездит  по балам,  до утра проводит  времЯ  в
парижском свете,  пропадает в  опере и  концертах,  весь ее  "разум" куда-то
улетучилсЯ, поЯвилась легкость, рассеЯнность. Ѓольной,  вдвойне раздраженный
как  Џарижем, так и холодным  приемом  ‚ьельгорских,  он  уезжает. Ћднако  в
следующем году ѓоголь вспоминает о ‚ьельгорской  и назначает ее в комитет по
раздаче  денег, вырученных от  продажи второго тома поэмы, на нужды  бедных.
"‚ам нужно дело, -- говорит он ей.  -- € вот вам дело..." Ћн все еще  числит
Ђнну Њихайловну (да и всю семью ‚ьельгорских) в своих подопечных.
     “ ѓоголЯ возникает  идеЯ выдать ее замуж, и он -- стороною, конечно, --
сватает ее за родственника графа Ђ. Џ. ’олстого ‚иктора Ђпраксина.  Ќо то ли
невеста не  приглЯнулась жениху,  то ли жених оказалсЯ не  по вкусу невесте,
замысел этот расстроилсЯ.
     ‚  следующий  раз он обращаетсЯ к  ней  за  делом в 1847  году -- после
выхода  в  свет  "‚ыбранных  мест  из  переписки  с  друзьЯми".  …му  крайне
необходимы  мнениЯ  о его книге. Ћн  собирает их отовсюду, в том  числе и из
петербургских   гостиных.   Ђнна    Њихайловна   становитсЯ   его   активной
корреспонденткой. …е  цель  -- выведать  мнение о "‚ыбранных  местах" самого
царЯ. "Џоработайте же теперь длЯ менЯ", -- призывает ее ѓоголь. € она честно
трудитсЯ.  Ћна  шлет  ему  отклики  и отзывы -- как доброжелательные, так  и
враждебные, недоумеваЯ,  впрочем, зачем он  так о них печетсЯ. ‚ ее  письмах
слышитсЯ не  только  готовность работать  на  него,  но  и,  в свою очередь,
влиЯть. "‚ы это, верно, делаете из смирениЯ, -- пишет она. -- Ќо... помните,
любезный Ќ. ‚., что ваше имЯ и  талант обЯзывают вас быть  самостоЯтельным и
что вы должны  иметь некоторое уважение  к самому себе  и к званию писателЯ,
важность и высоту которого вы сами глубоко чувствуете".
     ќто уже не тон ученицы, а тон наставницы, и ѓоголь принимает его. Њожет
быть,  в эти месЯцы и приходит ему на ум мысль, что Ђнна Њихайловна как  раз
та женщина, котораЯ могла бы корректировать его увлечениЯ.
        3
     ‘тупив на  русский  берег,  он ступил на него с надеждой  на  труд  и с
усилившимсЯ чувством  одиночества. Џример Ѓазили  не выходил из головы.  ‚сю
обратную дорогу он провел в обществе этой четы, их взаимнаЯ приЯзнь и ровные
отношениЯ были так же ровны на людЯх, как и дома. Ѓазили Явно обрел <i>подругу,</i>
о которой мыслЯщий человек мог только мечтать. Ќи тени смущеньЯ не проникало
в их близость, и никого не смущала эта близость, настолько она была скромна,
деликатна.  Ћн рассталсЯ с ними  в Ћдессе, пожалев, что так мало пожил возле
них.
     •отЯ Ћдесса  встретила  его восторженно  и  никакие толки  критики, как
оказалось,  не могли  поколебать  его  все