звольте мне рассказать вам, каким образом  вы  можете  привести  себЯ  в
состоЯние, до известной степени сходное с нашим тогдашним.  ‚о-первых,  вы
должны расстроить свое здоровье неумеренной едой  и  пьЯнством,  забросить
всЯкие физические упражнениЯ; должны  придумать  себе  побольше  несносных
забот, беспокойств и неудобств; должны, кроме того, в течение четырех  или
пЯти дней работать  по  многу  часов  ежедневно  над  каким-нибудь  делом,
слишком мелким, чтобы оно могло быть интересным, и слишком сложным,  чтобы
делать его механически, и к тому же совершенно длЯ вас безразличным. Џосле
всего этого отправлЯйтесь прЯмо с работы в непроветренную, душную  комнату
и принимайтесь думать о какой-нибудь сложной  проблеме.  ‚есьма  скоро  вы
почувствуете, что стали нервны, раздражительны,  нетерпеливы;  вы  начнете
хвататьсЯ за первые попавшиесЯ доводы  и  наудачу  делать  выводы  или  их
опровергать. Џопробуйте в таком состоЯнии сесть за  шахматы  -  вы  будете
играть  плохо  и  раздражатьсЯ.  Џопытайтесь  занЯтьсЯ   чем-нибудь,   что
потребует Ясной головы и хладнокровиЯ, - и у вас ничего не выйдет.
   Њежду  тем  до  Џеремены  весь  мир  находилсЯ  в   таком   нездоровом,
лихорадочном состоЯнии,  был  раздражителен,  переутомлен  и  мучилсЯ  над
сложными, неразрешимыми проблемами, задыхаЯсь в духоте и разлагаЯсь. ‘амый
воздух, казалось, был отравлен. ‡дравого  и  объективного  мышлениЯ  в  то
времЯ на свете вообще не существовало. Ќе было  ничего,  кроме  полуистин,
поспешных, опрометчивых выводов, галлюцинаций, пылких чувств. Ќичего...
   џ знаю, что это покажетсЯ вам невероЯтным, знаю, что среди молодежи уже
начинают сомневатьсЯ в значительности Џеремены, которой подвергсЯ мир;  но
прочтите  газеты  того  времени.   ЉаждаЯ   эпоха   смЯгчаетсЯ   в   нашем
представлении и несколько облагораживаетсЯ по  мере  того,  как  уходит  в
прошлое. ‹юди, подобные  мне,  знающие  то  времЯ,  должны  своим  точным,
беспристрастным рассказом лишить ее этого ореола.


   ‚сегда в наших беседах с Џарлодом говорил главным образом Я.
   Њне думаетсЯ,  что  теперь  Я  смотрю  на  себЯ  в  прошлом  совершенно
беспристрастно: все так изменилось с  тех  пор,  и  Я  действительно  стал
совсем другим человеком, не имеющим,  в  сущности,  ничего  общего  с  тем
хвастливым, сумасбродным юношей,  о  котором  рассказываю.  џ  нахожу  его
вульгарным, напыщенным, эгоистичным,  неискренним,  и  он  мне  совсем  не
нравитсЯ; сохранилась  разве  что  подсознательнаЯ  симпатиЯ  -  следствие
нашего с ним внутреннего родства. џ сам был этим  юношей,  и  потому  могу
понЯть и правильно объЯснить мотивы его поступков,  лишаЯ  его  тем  самым
сочувствиЯ почти всех читателей, - но зачем мне оправдывать  или  защищать
его слабости?
   €так, обычно говорил Я, и менЯ безмерно изумило бы, если  б  кто-нибудь
сказал, что в наших спорах не  Я  был  умнейшим.  Џарлод  был  молчалив  и
сдержан, Я же обладал даром многословиЯ, столь необходимым молодым людЯм и
демократам. ‚тайне Я считал Џарлода несколько туповатым; мне казалось, что
он молчанием стараетсЯ придать  себе  значительность,  стараетсЯ  казатьсЯ
более "ученым". џ не замечал, что в то времЯ, как мои руки  годились  лишь
длЯ жестикулЯции и длЯ того, чтобы держать перо, руки Џарлода умели делать
всевозможные вещи, и мне не  приходило  в  голову,  что  деЯтельность  его
пальцев как-то свЯзана и с его мозгом. Ќе замечал  Я  также  и  того,  что
беспрерывно хвасталсЯ своим умением  стенографировать,  своими  писаниЯми,
своей незаменимостью длЯ  предприЯтиЯ  ђоудона,  в  то  времЯ  как  Џарлод
никогда не выставлЯл напоказ своих конических сечений  и  вычислений,  над
которыми он "потел" на лекциЯх. ’еперь Џарлод знаменит,  он  стал  великим
человеком в великое времЯ, его  исследованиЯ  о  пересекающихсЯ  радиациЯх
невероЯтно расширили умственный  горизонт  человечества;  Я  же  в  лучшем
случае только дровосек в  умственном  лесу,  водонос  живой  воды,  и  мне
остаетсЯ лишь улыбатьсЯ, да и сам он улыбаетсЯ при воспоминании о том, как
покровительственно Я говорил с ним, как болтал  и  важничал  перед  ним  в
мрачные дни нашей юности.
   ‚ ту ночь менЯ несло еще безудержней, чем обычно. ђоудон был,  конечно,
осью, вокруг которой вращались мои речи, ђоудон и  ему  подобные  хозЯева,
несправедливость "наемного рабства" и тот промышленный  тупик,  в  который
уперлась, по-видимому, наша жизнь. Ќо все это времЯ Я то и дело  вспоминал
о другом: Ќетти не выходила у менЯ из головы  и  точно  смотрела  на  менЯ
загадочным   взглЯдом.   ЊоЯ   возвышеннаЯ   далекаЯ   любовь    придавала
байронический оттенок многим  бессмыслицам,  которые  Я  изрекал,  пытаЯсь
удивить Џарлода, и Я ею бравировал.
   Ќе хочу утомлЯть вас слишком  подробным  изложением  речей  неразумного
юноши, отчаЯвшегосЯ и несчастного, которого его собственный голос утешал в
горестЯх и жгучих унижениЯх. Ќе могу теперь вспомнить, что именно  говорил
Я тогда и что - в других наших беседах. Ќе  помню,  например,  раньше  ли,
позже  ли,  или  именно  тогда  Я,  как  бы  невзначай,  намекнул  на  мое
пристрастие к наркотикам.
   - ’ы не должен  этого  делать,  -  сказал  внезапно  Џарлод.  -  ЌельзЯ
отравлЯть свой мозг.
   Њой мозг и мое красноречие должны  были  сыграть  немаловажную  роль  в
грЯдущей революции.
   Ќо одно место  из  разговора,  который  Я  описываю,  Я  помню  твердо:
несмотрЯ ни на что, Я  втайне  решил  не  уходить  от  ђоудона.  џ  просто
чувствовал потребность обругать его перед Џарлодом. Ќо в разговоре  Я  так
увлексЯ, что отступать было невозможно,  и  Я  вернулсЯ  домой  с  твердым
намерением держатьсЯ со своим нанимателем решительно, если не вызывающе.
   - Ќе могу больше выносить ђоудона, - хвастливо сказал Я Џарлоду.
   - ‘коро наступит трудное времЯ, - ответил Џарлод.
   - „а, зимой.
   - Ќет, раньше. “  американцев  перепроизводство,  они  снизЯт  цены.  ‚
сталелитейной промышленности будет туго.
   - ЊенЯ это не коснетсЯ. ѓончарнаЯ стоит твердо.
   - Ђ затруднениЯ с бурой? Ќет. џ слышал...
   - —то ты слышал?
   - ќто служебнаЯ тайна. Ќо не секрет, что в гончарном  деле  тоже  будут
затруднениЯ.   “же   идут   займы   и   спекулЯции.   Џредприниматели   не
ограничиваютсЯ, как прежде, одним делом. ќто Я могу тебе сказать.  €  двух
месЯцев не пройдет, как начнетсЯ "игра".
   Џарлод произнес  эту  необычайно  длинную  длЯ  него  речь  чрезвычайно
рассудительно и веско.
   "€грой" на нашем местном жаргоне называлось такое положение, когда  нет
ни денег, ни работы, когда предприЯтиЯ  стоЯт  и  голодные,  мрачные  люди
слонЯютсЯ без  дела.  ’акие  антракты  считались  в  то  времЯ  неизбежным
следствием промышленного развитиЯ.
   - ‹учше держись за ђоудона, - посоветовал Џарлод.
   - ‚от еще! - сказал Я, разыгрываЯ благородное негодование.
   - Ѓудет тревожное времЯ, - сказал Џарлод.
   - —то ж из этого? - возразил Я. - Џусть, и чем  тревожнее,  тем  лучше.
ђано  или  поздно  этой  системе  придет  конец.  Љапиталисты  со   своими
спекулЯциЯми и трестами только ухудшают и ухудшают положение. ‡ачем Я буду
сидеть у ђоудона, поджавши хвост, как  побитаЯ  собака,  когда  по  улицам
шествует голод? ѓолод - великий революционер. Љогда он приходит, мы должны
поднЯтьсЯ и приветствовать его. ‚о всЯком случае, Я намерен так сделать.
   - ‚се это прекрасно... - начал Џарлод.
   - ‘ менЯ хватит, - перебил Я его. - џ хочу наконец схватитьсЯ со  всеми
этими ђоудонами. …сли Я буду голоден и зол, Я, быть может, сумею уговорить
голодных...
   - “ тебЯ есть мать, -  как  всегда,  медленно  и  убедительно  произнес
Џарлод.
   ќто и в самом деле было затруднение.
   Ќо Я перескочил через него посредством красивого,  витиеватого  оборота
речи.
   - Џочему человек должен жертвовать будущностью человечества - или  хотЯ
бы своей собственной будущностью - только из-за того, что его мать  лишена
всЯкого воображениЯ?


   Ѓыло уже поздно, когда Я рассталсЯ с Џарлодом и вернулсЯ домой.
   Ќаш  дом  стоЯл  на  маленькой,  но  весьма  почтенной  площади,  подле
приходской  церкви  Љлейтона.  Њистер   ѓеббитас,   помощник   приходского
свЯщенника, занимал нижний  этаж,  а  во  втором  жила  стараЯ  дева  мисс
•олройд, рисовавшаЯ цветы на фарфоре и  содержавшаЯ  свою  слепую  сестру,
котораЯ жила тут же, в соседней комнате; мы с матерью  жили  в  подвальном
этаже, а спали на самом  верху,  под  крышей.  ”асад  дома  скрывалсЯ  под
виргинским плющом, который разроссЯ, несмотрЯ на  душный,  пыльный  воздух
Љлейтона, и густыми ветвЯми свешивалсЯ с крыши деревЯнного портика.
   ЏоднимаЯсь на крыльцо, Я видел, как мистер  ѓеббитас  при  свете  свечи
печатает свои фотографические снимки. ќто было  главным  наслаждением  его
скромной жизни - странствовать в  обществе  своего  курьезного  маленького
фотографического аппарата длЯ моментальных снимков; он  приносил  с  собой
обыкновенно множество негативов с очень  плохим  и  туманным  изображением
красивых и интересных мест. ”отографическое общество проЯвлЯло их  ему  по
сходной цене, и затем  он  круглый  год  проводил  все  свободные  вечера,
печатаЯ с них фотографии, чтобы навЯзывать их потом  своим  ни  в  чем  не
повинным друзьЯм и знакомым.  ‚  клейтонской  национальной  школе  висела,
например,  большаЯ  рама,  наполненнаЯ  его  произведениЯми,  с  надписью,
сделанной  староанглийским  алфавитом:  "‚иды  €талии,  снЯтые  во   времЯ
путешествиЯ  преподобного  ….Ѓ.ѓеббитаса".  ђади  этого  он,  по-видимому,
только  и  жил  и  путешествовал.  ќто  было  его  единственной  настоЯщей
радостью. Џри свете заслоненной свечи Я мог видеть его острый  носик,  его
бесцветные глазки за стеклами очков, его сжатый от напрЯжениЯ рот...
   - Џродажный лжец, - пробормотал Я, ибо разве ѓеббитас не был частью той
разбойничьей системы, котораЯ осуждала нас с Џарлодом на наемное  рабство,
хотЯ частью, конечно, не очень большой.
   - Џродажный лжец, - повторил Я, стоЯ в темноте, куда не  проникал  даже
слабый отсвет этой обретенной в странствиЯх культуры...
   Њать открыла мне дверь.
   Ћна молча посмотрела на менЯ, догадываЯсь, что со мной творитсЯ  что-то
неладное, и знаЯ также, что расспрашивать менЯ бесполезно.
   - „оброй ночи, мама, - сказал Я, грубовато поцеловал ее, зажег свечу и,
не оборачиваЯсь, стал подниматьсЯ по лестнице в свою комнату...
   - џ оставила тебе поужинать, милый.
   - џ не буду ужинать...
   - Ќо, мой мальчик...
   - „оброй ночи, - повторил Я и ушел, захлопнув у нее  перед  носом  свою
дверь; свечку Я тотчас же задул, бросилсЯ на постель  и  долго  лежал,  не
раздеваЯсь.
   €ногда эта молчаливаЯ мольба матери очень менЯ раздражала. ’ак было и в
эту ночь. џ  чувствовал,  что  должен  боротьсЯ  против  нее,  что  нельзЯ
уступать ее мольбам, но все это было мне больно  и  нестерпимо  мешало  ей
противитьсЯ.  Њне  было  Ясно,  что  Я  должен  сам  длЯ  себЯ   продумать
религиозные и социальные проблемы, сам решать, как вести себЯ и  насколько
разумны или неразумны мои поступки; Я знал, что ее  наивнаЯ  вера  мне  не
поможет, но она никогда этого не понимала. …е религиЯ была  общепризнанной
и незыблемой, ее единственным социальным принципом было слепое  подчинение
установленному порЯдку - законам, докторам, свЯщенникам, юристам, хозЯевам
и другим уважаемым людЯм,  стоЯвшим  выше  нас.  „лЯ  нее  верить  значило
боЯтьсЯ. •отЯ Я изредка все же ходил с ней в церковь, она по тысЯче мелких
признаков замечала, что Я удалЯюсь от всего, что управлЯет  ее  жизнью,  и
ухожу во что-то страшное, неведомое. €з моих слов она догадывалась о  том,
что Я так неискусно скрывал. Ћна догадывалась о моем социализме и  о  моем
возмущении против существующего порЯдка,  догадывалась  о  том  бессильном
гневе, который наполнЯл менЯ ненавистью  против  всего,  что  она  считала
свЯщенным. € все же она пыталась защитить не столько своих любезных богов,
сколько менЯ самого! Љазалось, ей постоЯнно хочетсЯ сказать  мне:  "Њилый,
знаю, что трудно, но бунтовать еще труднее. Ќе восставай, дорогой мой!  Ќе
делай ничего, что может оскорбить бога. џ уверена, что  он  поразит  тебЯ,
если ты его оскорбишь, непременно поразит".
   Љак многие женщины того времени, она была  запугана  жестокостью  своей
религии и потому совершенно покорилась ей.  ’огдашний  общественный  строй
сделал ее рабой самых жалких условностей. Ћн согнул ее, состарил, чуть  ли
не лишил зрениЯ в пЯтьдесЯт пЯть лет; глЯдЯ на менЯ  сквозь  свои  дешевые
очки, она видела менЯ лишь в тумане; он приучил ее  вечно  тревожитьсЯ,  и
что он сделал с ее руками - бедными,  милыми  руками!  ‚о  всем  свете  не
найдете вы теперь женщины с руками, так исколотыми иглой,  обезображенными
работой, такими заскорузлыми, загрубелыми. Ћдно, во всЯком случае, Я  могу
сказать твердо: Я ненавидел весь мир и жаждал изменить его и  нашу  участь
не только ради себЯ, но и ради нее.
   € все-таки в ту ночь Я грубо оттолкнул ее.  џ  отвечал  ей  отрывочными
фразами, оставил  ее,  озабоченную  и  огорченную,  стоЯть  в  коридоре  и
захлопнул перед ней дверь.
   „олго лежал Я, возмущаЯсь несправедливостью и  жестокостью,  презрением
ко мне ђоудона, холодным письмом  Ќетти,  своей  собственной  слабостью  и
незначительностью, всем тем, что Я считал невыносимым и не мог изменить. ‚
моем бедном утомленном мозгу безостановочно  вертелись  все  мои  горести:
Ќетти, ђоудон, мать, ѓеббитас... Ќетти...
   € вдруг - безразличие. —асы где-то пробили  полночь.  џ  был  молод,  и
такие резкие переходы у менЯ бывали. Џомню  хорошо,  что  Я  вдруг  встал,
быстро разделсЯ в темноте и заснул, едва коснувшись головой подушки.
   Ќо как спала моЯ мать в эту ночь, Я не знаю.
   Љак ни странно, но Я не обвинЯю себЯ за такое обращение с матерью, хотЯ
за высокомерие с Џарлодом очень  себЯ  упрекаю.  Њне  жаль,  что  накануне
Џеремены Я вел себЯ таким образом по отношению к матери,  и  этот  шрам  в
моем воспоминании о ней будет ныть до конца моих дней, но в  тех  условиЯх
ничего иного нельзЯ было и ожидать. ‚  то  темное,  смутное  времЯ  нужда,
работа, страсти рано захватывали людей, не оставлЯЯ их развивающемусЯ  уму
времени длЯ свободного, Ясного  мышлениЯ;  они  погружались  в  исполнение
какой-нибудь узкой,  отдельной,  но  неотложной  обЯзанности,  требовавшей
непрерывных и напрЯженных усилий, и их умственный рост  приостанавливалсЯ.
Ћни черствели и застывали на своей узкой стезе.  Ќемногие  женщины  старше
двадцати пЯти лет и немногие мужчины старше  тридцати  одного  -  тридцати
двух  лет  были  еще  способны  к  восприЯтию  новых  идей.   Ќедовольство
существующим порЯдком считалось безнравственным и, уж  во  всЯком  случае,
неприЯтным свойством, и  только  одно  противостоЯло  всеобщей  склонности
человеческих установлений костенеть, ржаветь и работать спустЯ рукава, все
хуже и хуже, неизбежно скатываЯсь к катастрофе, - это был протест молодежи
- зеленой, беспощадной молодежи. ЊыслЯщим людЯм того времени казалось, что
жестокий закон нашего существованиЯ допускает лишь  две  возможности:  или
молодежь должна покоритьсЯ старшим и задохнутьсЯ, или, не обращаЯ  на  них
вниманиЯ, не повинуЯсь им, оттолкнув их в сторону, совершить  свой  робкий
шаг по пути прогресса, пока она сама, в свою очередь, не окостенеет и тоже
не превратитсЯ в препЯтствие прогрессу.
   Њое поведение в ту ночь, то, что Я грубо отстранил мать, не ответил  ей
и погрузилсЯ в свои собственные молчаливые размышлениЯ, кажетсЯ мне теперь
своего рода символом трудных отношений между родителЯми и детьми  накануне
Џеремены. „ругого пути не было; эта вечно возрождающаЯсЯ трагедиЯ казалась
неотъемлемой частью самого прогресса. Њы  не  понимали  в  то  времЯ,  что
умственнаЯ зрелость не исключает гибкости ума,  что  дети  могут  почитать
своих  родителей  и  тем  не  менее   думать   самостоЯтельно.   Њы   были
раздражительны  и  запальчивы,  потому  что  задыхались   в   темноте,   в
отравленном, испорченном воздухе. †ивой, непредубежденный ум, свойственный
сейчас всем людЯм, решительность,  соединеннаЯ  с  осмотрительностью,  дух
критики и разумнаЯ  предприимчивость,  которые  распространены  теперь  по
всему миру, были неизвестны тогда  и  несовместимы  с  затхлой  атмосферой
старого мира.


   ’ак заканчивалась перваЯ тетрадь. џ отложил ее и стал искать другую.
   - Ќу что? - опросил человек, который писал.
   - ќто вымысел?
   - ќто историЯ моей жизни.
   - Ќо вы... ‘реди этой красоты... ‚едь вы не  тот,  выросший  в  горе  и
нищете молодой человек, о котором Я прочел?
   Ћн улыбнулсЯ.
   - Џосле того произошла Џеремена, - оказал он. - ђазве Я не Ясно дал это
понЯть?
   џ хотел задать еще вопрос, но тут увидел  вторую  тетрадь  и  сразу  же
раскрыл ее.


        2. Ќ…’’€

   Ќе могу припомнить (так продолжалсЯ рассказ),  сколько  времени  прошло
между тем вечером, когда Џарлод впервые показал мне комету, - Я,  кажетсЯ,
тогда только притворилсЯ, что вижу ее, - и воскресеньем, которое Я  провел
в —ексхилле.
   ‡а это времЯ Я успел объЯвить ђоудону о своем уходе, действительно уйти
от него и занЯтьсЯ усердными, но безрезультатными поисками другого  места;
успел передумать и наговорить много грубостей матери и Џарлоду и  пережить
много тЯжелого. ‚ероЯтно, Я  вел  пылкую  переписку  с  Ќетти,  но  бурные
подробности ее уже стерлись в моей памЯти. Џомню  только,  что  Я  написал
великолепное прощальное письмо, отвергаЯ ее  навеки,  и  получил  в  ответ
короткую сухую записку, где говорилось, что если все и кончено между нами,
то это еще не дает мне права писать к ней в таком тоне. џ как будто на это
ответил что-то, как мне тогда казалось, Язвительное, и на  этом  переписка
прервалась. „олжно быть, прошло не менее трех-четырех недель,  потому  что
вначале комета была едва заметным пЯтнышком на небе и разглЯдеть ее  можно
было только в бинокль или подзорную трубу, а теперь она  стала  большой  и
белой, светила Ярче ћпитера и отбрасывала собственные тени. Ћна  очутилась
в центре всеобщего вниманиЯ, все говорили о ней  и,  как  только  заходило
солнце, отыскивали в небе  ее  все  растущее  великолепие.  ‚  газетах,  в
мюзик-холлах, на щитах и досках длЯ объЯвлений - везде упоминалось о ней.
   „а, комета уже царила над всем, когда Я  отправилсЯ  к  Ќетти  выЯснЯть
отношениЯ. Џарлод истратил два скопленных им фунта на покупку собственного
спектроскопа и мог  теперь  каждую  ночь  сам  наблюдать  эту  загадочную,
удивительную зеленую линию. Ќе знаю, сколько раз смотрел Я покорно на этот
туманный,  трепетный  символ  неведомого  мира,  мчавшийсЯ   на   нас   из
бесконечной пустоты. Ќо наконец мое терпение истощилось, и Я  стал  горько
упрекать Џарлода за то, что  он  тратит  свое  времЯ  на  "астрономический
дилетантизм".
   - Њы находимсЯ накануне величайшего локаута в истории нашего  графства,
- говорил Я.  -  ЌачнетсЯ  нужда,  голод;  всЯ  система  капиталистической
конкуренции сейчас - точно нагноившаЯсЯ рана, а ты  проводишь  все  времЯ,
глазеЯ на проклЯтую, дурацкую, ничтожную точку в небе.
   Џарлод с удивлением взглЯнул на менЯ:
   - „а, - заговорил он медленно, с расстановкой, как будто это  было  длЯ
него новостью. - ќто верно. € зачем это мне?
   - џ хочу организовать вечерние митинги на пустыре •оуденс.
   - ’ы думаешь, они будут тебЯ слушать?
   - „а. ’еперь будут слушать.
   -  ђаньше  не  слушали,  -  сказал  Џарлод,  глЯдЯ  на   свой   любимый
спектроскоп.
   - ‚ воскресенье в ‘уотингли была демонстрациЯ безработных. Ћни дошли до
того, что стали бросать камни.
   Џарлод молчал, а Я продолжал говорить. Ћн словно что-то обдумывал.
   - Ќо все-таки, - сказал он, неловким движением указываЯ на спектроскоп,
- это тоже что-нибудь да значит.
   - Љомета?
   - „а.
   - Ќу что она может  значить?  ‚едь  не  хочешь  же  ты  заставить  менЯ
поверить в астрологию! Ќе все ли нам равно, что там горит на  небе,  когда
на земле голодают люди?
   - Ќо ведь это... наука.
   - Ќаука! ‘оциализм теперь важней всЯкой науки.
   Ќо ему не хотелось так легко отказатьсЯ от своей кометы.
   - ‘оциализм, конечно, нужен, - сказал он, -  но  если  эта  штука  там,
наверху, столкнетсЯ с землей, это тоже будет иметь значение.
   - Ќичто не имеет значениЯ, кроме людей.
   - Ђ если она убьет всех?
   - ‚здор!
   - Ќе знаю... - сказал Џарлод, мучительно борЯсь с собой.
   Ћн взглЯнул на комету. Ћн, по-видимому, собиралсЯ опЯть говорить о том,
как близко к земле проходит комета, и о том,  что  это  может  повлечь  за
собой, но Я предупредил его, начав цитировать что-то  из  забытого  теперь
писателЯ ђескина, представлЯвшего собой  настоЯщий  вулкан  красноречиЯ  и
бессмысленных поучений; ђескин оказал большое влиЯние на  тогдашнюю  легко
возбудимую и  падкую  на  красивые  слова  молодежь.  ќто  было  что-то  о
ничтожности науки и о высшем значении †изни. Џарлод слушал, смотрЯ на небо
и касаЯсь кончиками пальцев спектроскопа. Ќаконец он, видимо, решил.
   - Ќет, - сказал он, - Я не согласен с тобой. ‹едфорд. ’ы не  понимаешь,
что такое наука.
   Џарлод очень редко высказывалсЯ в наших  спорах  так  категорически.  џ
привык быть первой скрипкой во всех наших  разговорах,  и  его  возражение
подействовало на менЯ, как удар.
   - Ќе согласен со мной! - повторил Я.
   - Ќе согласен.
   - Ќо почему?
   - џ считаю, что наука важней социализма, - сказал  он.  -  ‘оциализм  -
теориЯ. Ђ наука... наука - нечто большее.
   ќто было все, что он мог сказать.
   Њы начали горЯчо и путано спорить, как это с увлечением  делает  обычно
невежественнаЯ   молодежь.   ‘оциализм   или   наука?   ђазумеетсЯ,    это
противопоставление совершенно невозможное, все равно, что спорить  о  том,
что лучше: быть левшой или любить лук. “ менЯ хватило, однако, красноречиЯ
на то, чтобы рассердить Џарлода, а менЯ разозлило его несогласие  с  моими
выводами, и спор наш окончилсЯ настоЯщей ссорой.
   - Ћтлично! - воскликнул Я. - ’еперь по крайней мере все Ясно!
   џ хлопнул дверью, точно взрываЯ дом, и в бешенстве  зашагал  по  улице,
знаЯ, что, прежде чем Я дойду до угла, Џарлод уже будет стоЯть  у  окна  и
благоговейно любоватьсЯ своей дурацкой зеленой линией.
   Њне пришлось по крайней мере с час ходить по улицам, прежде чем Я  смог
успокоитьсЯ и вернутьсЯ домой.
   € этот самый Џарлод впервые открыл мне социализм!
   Џредатель!
   ‘амые нелепые мысли приходили мне в  голову  в  те  дикие  дни.  „олжен
сознатьсЯ, что в этот вечер в  моем  воображении  рисовались  одни  только
революции  по  лучшим  французским  образцам:   Я   заседал   в   Љомитете
общественной безопасности и судил отступников. Ћтступник  из  отступников,
Џарлод тоже был в их числе; он слишком поздно понЯл свою  роковую  ошибку.
…го руки были свЯзаны за спиной, еще минута - и его поведут  на  казнь;  в
открытую дверь слышен был голос правосудиЯ - сурового правосудиЯ народа. џ
был огорчен, но готов выполнить свой долг.
   "…сли мы наказываем тех, кто предает нас королЯм, - говорил Я  грустно,
но решительно,  -  то  тем  более  должны  наказывать  тех,  кто  приносит
государство  в  жертву  бесполезной  науке".   €   с   чувством   мрачного
удовлетворениЯ Я послал его на гильотину.
   "Ђх, Џарлод, Џарлод! …сли бы ты послушалсЯ менЯ раньше, Џарлод!"
   Ћднако из-за этой ссоры Я чувствовал себЯ  глубоко  несчастным.  Џарлод
был моим единственным собеседником, и  мне  очень  тЯжело  было  проводить
вечера вдали от него, думать о нем дурно и не иметь никого, с кем бы Я мог
поговорить.
   ’Яжелое это было длЯ менЯ времЯ, даже  до  моего  последнего  визита  в
—ексхилл. ЊенЯ томила праздность. џ проводил вне дома весь  день,  отчасти
чтобы показать, что  Я  усердно  ищу  работу,  и  отчасти  чтобы  избежать
безмолвного упрека в глазах матери. "‡ачем ты поссорилсЯ с ђоудоном? ‡ачем
ты это сделал? ‡ачем ты ходишь с мрачным лицом и  гневишь  бога?"  “тро  Я
проводил в газетном  зале  публичной  библиотеки,  где  писал  невероЯтные
просьбы о  невероЯтных  должностЯх:  например,  Я  предложил  свои  услуги
конторе частных сыщиков  -  мрачнаЯ  профессиЯ,  основаннаЯ  на  низменной
ревности, теперь, к счастью, исчезнувшаЯ  с  лица  земли.  ‚  другой  раз,
прочитав   в   объЯвлениЯх,   что   требуютсЯ   стивидоры   [стивидор    -
квалифицированный судовой грузчик], Я написал, что хоть Я и не знаю, в чем
заключаютсЯ обЯзанности стивидора, но надеюсь, что смогу этому  научитьсЯ.
„нем и вечером Я бродил среди призрачных огней и  теней  родной  долины  и
ненавидел весь мир. Ќаконец моим странствиЯм был положен предел  сделанным
мною открытием: мои ботинки износились.
   Ћ затЯжнаЯ, мучительнаЯ горЯчка этих дней!
   џ вижу теперь, что у менЯ был дурной  характер,  дурные  наклонности  и
душу мою переполнЯла ненависть, но...
   „лЯ этой ненависти было оправдание.
   џ был неправ, ненавидЯ отдельные личности, был неправ в своей  грубости
и мстительности по отношению к тому или другому лицу,  но  Я  был  бы  еще
более неправ, если бы безропотно принЯл условиЯ, предложенные мне  жизнью.
’еперь Я вижу Ясно и спокойно то, что тогда только смутно,  хоть  и  остро
чувствовал, вижу, что мои жизненные условиЯ были  невыносимы.  ЊоЯ  работа
была скучна, трудна и отнимала у менЯ несообразно  громадную  часть  моего
времени; Я был плохо одет, плохо питалсЯ, жил в плохом жилище,  был  дурно
обучен и воспитан, моЯ волЯ была подавлена и мучительно унижена, Я потерЯл
уважение к себе и всЯкую надежду  на  лучшее  будущее.  ‘ловом,  это  была
жизнь, не имевшаЯ никакой ценности. Ћкружавшие менЯ люди  жили  не  лучше,
многие  даже  хуже,  но  это  было  плохое  утешение;  было  бы   постыдно
довольствоватьсЯ такой жизнью. …сли некоторые покорЯлись и  смирЯлись,  то
тем хуже длЯ всех остальных.
   Ѓез  сомнениЯ,  легкомысленно  и  безрассудно  с  моей   стороны   было
отказатьсЯ от работы, но в нашей общественной  организации  все  было  так
неразумно и бесцельно, что Я не упрекаю себЯ ни в чем,  жаль  только,  что
это причинЯло горе моей матери и тревожило ее.
   Џодумайте хотЯ бы о таком многозначительном факте, как локаут.
   ќто был плохой год, год всемирного  кризиса.  ‚следствие  недостатка  в
разумном  руководстве  крупнейший  стальной   трест   в   Ђмерике,   банда
предприимчивых, но узколобых владельцев сталелитейных  заводов,  выработал
больше стали, чем могло потребоватьсЯ целому миру. (‚  то  времЯ  не  было
способов вычислЯть заранее такого рода спрос.) Ћни даже не  посоветовались
с владельцами сталелитейных  заводов  других  стран.  ЌевероЯтно  расширив
производство, они за период своей деЯтельности  привлекли  огромное  число
рабочих. ‘праведливость требует, чтобы тот, кто поступает так  опрометчиво
и глупо, сам нес всю ответственность за это, но в то времЯ виновники таких
бедствий вполне могли свалить с себЯ на других почти все последствиЯ своей
недальновидности. Ќикто не видел ничего страшного в том, что  пустоголовый
"кормчий   промышленности",   вовлекший   своих   рабочих    в    пропасть
перепроизводства, то есть неумеренное  производство  отдельного  продукта,
затем бросал их в беде, попросту  увольнЯл;  не  было  также  в  то  времЯ
способов предотвратить внезапное, бешеное понижение цен, чтобы  переманить
к себе покупателей от конкурента, разорить его и частично возместить  свои
убытки за его счет. ’акаЯ внезапнаЯ распродажа по бросовым ценам  известна
под названием демпинга. ‚от таким демпингом и  занимались  в  тот  год  на
английском    рынке    американские    стальные    магнаты.     Ђнглийские
предприниматели, разумеетсЯ,  старались  по  возможности  переложить  свои
потери на рабочих, и, кроме того,  они  добивались  какого-нибудь  закона,
который предотвратил бы не бессмысленное перепроизводство, а демпинг, - не
самую  болезнь,  а  ее  последствиЯ.  ’огда  еще  не  знали,   как   можно
предупредить демпинг или устранить причину несогласованного  производства.
‚прочем,  это  никого  не  интересовало,  и  в  ответ  на  это  требование
образовалась своеобразнаЯ партиЯ воинствующих протекционистов, соединивших
смутные проекты  судорожных  контратак  на  иностранных  промышленников  с
весьма Ясным намерением пуститьсЯ в финансовые  авантюры.  Ѓесчестность  и
безрассудство этого движениЯ так бросались в глаза, что это еще  усиливало
атмосферу   всеобщего   недовериЯ   и   беспокойства,   а   боЯзнь,    что
государственнаЯ казна может попасть в руки этих "новых финансистов",  была
так велика, что иные государственные деЯтели старого закала вдруг начинали
утверждать, что никакого демпинга вообще нет либо что  это  очень  хорошо.
Ќикто не хотел доискиватьсЯ правды, никто не хотел действовать. ‘тороннему
наблюдателю все это могло показатьсЯ какой-то легковесной  болтовней.  Њир
потрЯсают  одна  за  другой  невероЯтные  экономические  бури,  а  болтуны
продолжают  болтать.  –ены,  заработки  -  все  рушитсЯ,  как  башни   при
землетрЯсении, а страдающие,  сбитые  с  толку,  неорганизованные  рабочие
массы выбиваютсЯ из сил, влачат жалкое существование и бессильны  что-либо
изменить, хоть и выражают порой Яростный, но бесплодный протест.
   ‚ам не понЯть теперь  беспомощность  тогдашнего  строЯ.  Ћдно  времЯ  в
Ђмерике жгли не находившую сбыта пшеницу, а в €ндии люди буквально умирали
с голоду. ќто похоже на дурной сон, не правда ли? ‚се  это  и  было  сном,
таким сном, от которого никто не ждал пробуждениЯ.
   Ќам,   молодым,   рассуждавшим   с   юношеской    прЯмолинейностью    и
непримиримостью, казалось, что стачки, локауты, кризисы перепроизводства и
все другие наши несчастьЯ не могут быть следствием простого  невежества  и
отсутствиЯ мыслей и чувств. Ќам казалось, что тут действуют какие-то более
трагические  силы,  а  не  просто  недомыслие  и  невежество.  Џоэтому  мы
прибегали к обычному утешению несчастных и темных: мы верили в жестокие  и
бессмысленные  заговоры  против  беднЯков  -  мы  их  так  и  называли   -
заговорами.
   ‚се, о чем Я рассказываю, вы можете увидеть в  любом  музее:  там  есть
карикатуры на капиталистов и рабочих, украшавшие немецкие  и  американские
газеты того времени.


   џ порвал с Ќетти красивым письмом и воображал, что все  кончено  раз  и
навсегда. "†енщины длЯ менЯ больше не существуют", - объЯвил Я Џарлоду,  и
затем больше недели длилось молчание.
   Ќо еще до конца недели Я уже спрашивал себЯ с волнением, что произойдет
между нами дальше.
   џ  постоЯнно  думал  о  Ќетти,  то  с  мрачным  удовлетворением,  то  с
раскаЯнием,  представлЯЯ,  как  она   жалеет   и   оплакивает   полный   и
окончательный разрыв между нами. ‚ глубине души Я не больше верил в  конец
наших отношений, чем в конец  мира.  ђазве  мы  не  целовались,  разве  не
преодолели мы нашу полудетскую робость и застенчивость и не поверЯли  друг
другу шепотом самое заветное? Љонечно, она принадлежит мне, а Я  ей,  наша
разлука, ссоры, охлаждение - всего лишь узоры на фоне вечной любви. ’ак по
крайней мере Я чувствовал разрыв, хотЯ мысль моЯ принимала различные формы
и направлениЯ.
   Љ концу недели мое воображение неизменно возвращалось  к  Ќетти,  целые
дни Я думал о ней и видел  ее  во  сне  по  ночам.  ‚  субботу  ночью  мне
приснилсЯ особенно Яркий сон. …е лицо было красно и мокро от слез,  волосы
растрепались; когда Я заговорил с ней, она от менЯ отвернулась.  ќтот  сон
почему-то произвел на менЯ тЯжелое и тревожное впечатление. “тром Я жаждал
увидеть ее во что бы то ни стало.
   ‚ то воскресенье матери особенно  хотелось,  чтобы  Я  пошел  с  ней  в
церковь. “ нее была длЯ этого двойнаЯ причина:  она,  конечно,  надеЯлась,
что посещение церкви  благоприЯтно  скажетсЯ  на  моих  поисках  работы  в
течение следующей недели, а кроме того, мистер ѓеббитас, загадочно сверкаЯ
очками, пообещал ей постаратьсЯ что-нибудь сделать длЯ менЯ, и ей хотелось
напомнить ему об этом. џ согласилсЯ, но  желание  видеть  Ќетти  оказалось
сильнее. џ сказал матери, что не пойду с ней в церковь,  и  в  одиннадцать
часов отправилсЯ пешком за семнадцать миль, в —ексхилл.
   „олгий путь казалсЯ еще более утомительным из-за  ботинок.  Џодошва  на
носке одного ботинка отстала, а когда Я срезал хлопавший кусок,  то  вылез
гвоздь и принЯлсЯ терзать менЯ. ‡ато  ботинок  после  этой  операции  стал
выглЯдеть более прилично и ничем не выдавал моих мучений. џ поел  хлеба  с
сыром в небольшом  трактире  по  дороге  и  к  четырем  часам  был  уже  в
чексхиллском  парке.  џ  не  пошел   мимо   дома,   по   большой   дороге,
заворачивающей к саду, а двинулсЯ прЯмо через холм, около второй  сторожки
и вышел на тропинку, которую Ќетти называла своей. ќто была  совсем  дикаЯ
тропинка. Ћна вела к миниатюрной долине  через  красивую  лощину,  где  мы
обыкновенно встречались, а потом через  заросли  остролиста,  вдоль  живой
изгороди, к саду.
   џ очень живо помню, ка-к шел через этот парк и  внезапно  встретил  там
Ќетти. ‚есь долгий предыдущий путь свелсЯ в моем  воспоминании  к  пыльной
дороге  и  к  ботинку  с  гвоздЯми,  но  лощина,  поросшаЯ   папоротником,
нахлынувшие на менЯ сомнениЯ и опасениЯ и теперь представлЯютсЯ мне чем-то
значительным, незабываемым, важным  длЯ  пониманиЯ  всего,  что  произошло
затем. ѓде встречу Я ее? —то она скажет?  џ  и  раньше  задавал  себе  эти
вопросы и находил ответ. ’еперь они опЯть возникли, но в ином смысле, и  Я
не нашел ответа. Џо мере того как Я приближалсЯ к Ќетти,  она  переставала
быть  длЯ  менЯ  только  целью  моих  эгоистических  устремлений,   только
предметом моей мужской гордости - она воплотилась в живое существо и стала
самостоЯтельной личностью, личностью и загадкой, сфинксом, от  которого  Я
ускользнул лишь длЯ того, чтобы снова с ним встретитьсЯ.
   Њне трудно описать вам понЯтней любовь в старом мире.
   Њы, молодежь, в сущности, не были подготовлены к волнениЯм  и  чувствам
юности. Ћт нас все держалось в тайне, нас ни во что  не  посвЯщали.  Ѓыли,
правда, книги, романы, все на редкость  тенденциозного  склада,  считавшие
необходимыми  свойствами  любви  полнейшее  взаимное  доверие,  абсолютную
верность, вечную преданность, и это только усиливало естественное  желание
испытать это чувство. Њногое существенное в сложном Явлении любви было  от
нас  совершенно  скрыто.  Њы  случайно  прочитывали  что-нибудь  об  этом,
случайно замечали то или другое, удивлЯлись, затем забывали и  так  росли.
Џотом возникали странные ощущениЯ, новые,  пугающие  желаниЯ,  чувственные
сны; необъЯснимые побуждениЯ к самоотверженности  начинали  чудодейственно
струитьсЯ  среди  привычных,  чисто  эгоистических  и   материалистических
интересов  мальчиков  и  девочек.  Њы  были  подобны  неопытным  путникам,
разбившим лагерь в сухом русле тропической реки, - внезапно мы оказывались
по колено, а потом и по горло в воде.  Ќаше  "Я"  внезапно  вырывалось  на
поиски другого существа, и мы не знали, почему. Ќас мучила эта новаЯ жажда
- посвЯтить себЯ служению существу другого  пола.  Њы  стыдились,  но  нас
томили желаниЯ. Њы скрывали  это,  как  преступную  тайну,  и  были  полны
решимости  удовлетворить  эти  желаниЯ  наперекор  всему  миру.  ‚   таком
состоЯнии мы совершенно случайно сталкивались с каким-нибудь  другим,  так
же слепо ищущим существом, и атомы соединЯлись.
   €з прочитанных книг, из всех слышанных нами разговоров мы  знали,  что,
раз соединившись, мы соединЯемсЯ навеки.
   Ђ потом мы открывали, что другое существо тоже эгоистично, что  у  него
есть свои мысли и стремлениЯ и что они не совпадают с нашими.
   ’ак жила и чувствовала молодежь  моего  класса  и  большинство  молодых
людей нашего мира.
   ’ак Я искал Ќетти в воскресенье днем и внезапно увидел ее перед собой -
легкую, женственно стройную, с  карими  глазами,  с  нежным,  милым,  юным
личиком, затененным полЯми соломенной шлЯпки, - прелестную ‚енеру, котораЯ
должна была - Я твердо решил это - быть только и исключительно моей.
   Ќе замечаЯ моего присутствиЯ,  стоЯла  она,  воплощение  женственности,
воплощение всей моей внутренней жизни и тем не менее  отдельнаЯ  от  менЯ,
неведомаЯ мне личность, такаЯ же, как Я сам.
   Ћна держала в руке открытую книгу, как будто читала ее на ходу, но  это
только  казалось;  на  самом  деле  она  стоЯла  неподвижно,  смотрела  по
направлению сероватой мшистой живой изгороди и... как  бы  прислушивалась.
Ќа ее полуоткрытых губах скользила тень сладостной улыбки.


   џ живо помню, как она вздрогнула, услышав мои шаги, как изумилась,  как
взглЯнула на менЯ почти с ужасом. џ мог бы, наверное, и  сейчас  повторить
каждое слово, сказанное ею при этой встрече, и почти  все  то,  что  Я  ей
говорил. Њне так кажетсЯ, хотЯ, быть может, Я и ошибаюсь. Ќо  Я  не  стану
даже пытатьсЯ. Њы  оба  были  слишком  дурно  воспитаны,  чтобы  правильно
выразить то, что думали, и потому мы облекали свои  чувства  в  неуклюжие,
избитые фразы; вы, получившие лучшее воспитание, не понЯли бы, что  именно
мы хотели сказать, и разговор наш показалсЯ бы вам пустым. Ќо наши  первые
слова Я приведу, потому что  хотЯ  тогда  Я  не  обратил  на  них  особого
вниманиЯ, потом они сказали мне очень многое.
   - ‚илли! - воскликнула она.
   - џ пришел... - начал Я, мгновенно забываЯ все  заранее  приготовленные
красивые слова. - џ хотел застать тебЯ врасплох.
   - ‚расплох, менЯ?
   - „а.
   Ћна пристально посмотрела на менЯ. џ и теперь еще вижу перед  собой  ее
милое, непроницаемое длЯ менЯ  лицо.  Ћна  как-то  странно  усмехнулась  и
слегка побледнела, но только на мгновение.
   - ‡астать менЯ врасплох? ђазве Я что-нибудь  скрываю?  -  спросила  она
вызывающе.
   џ был слишком  занЯт  своими  объЯснениЯми,  чтобы  задуматьсЯ  над  ее
словами.
   - џ хотел сказать тебе, - начал Я, - что все это не серьезно... все то,
что Я написал в письме.


   Љогда нам с Ќетти было по шестнадцать лет, мы были вполне  ровесниками.
’еперь же мы стали старше почти на год  и  девЯть  месЯцев,  и  она...  ее
метаморфоза уже почти закончилась, а  Я  еще  только  начинал  становитьсЯ
мужчиной.
   Ћна сразу все понЯла. ’айные мотивы, руководившие ее маленьким,  быстро
созревшим умом, мгновенно, интуитивно подсказали  ей  план  действий.  Ћна
обращалась со мною, как молодаЯ  женщина  с  мальчиком,  она  видела  менЯ
насквозь.
   - Ќо как ты добралсЯ сюда? - спросила она.
   џ сказал, что пришел пешком.
   - Џешком! - ‚ следующую секунду она уже вела  менЯ  в  сад.  џ,  должно
быть, сильно устал. џ должен сейчас же пойти с  ней  к  ним  и  отдохнуть.
‘коро будет чай. (‘тюарты по старинному обычаю пили чай в пЯть часов.) ‚се
будут так удивлены, когда увидЯт менЯ.
   - Џешком! Џодумать только! ‚прочем, мужчинам семнадцать миль,  наверно,
кажутсЯ пустЯком. Љогда же ты вышел из дому?
   € всю дорогу она держала менЯ в отдалении, Я даже не коснулсЯ ее руки.
   - Ќо, Ќетти! ‚едь Я пришел поговорить с тобой.
   - ‘перва напьемсЯ чаю, мой милый мальчик. „а и,  кроме  того,  мы  ведь
разговариваем, разве нет?
   "Њилый мальчик" было ново и звучало так дико.
   Ћна немного ускорила шаг.
   - Њне надо тебе объЯснить.
   Ќо ничего объЯснЯть мне не удавалось.  џ  сказал  несколько  бессвЯзных
фраз, на которые она отвечала не столько словами, сколько интонацией.
   Љогда мы миновали живую изгородь, она пошла чуть медленнее,  и  так  мы
спустились по склону между буками к саду. Ћна все времЯ смотрела  на  менЯ
Ясными, честными девичьими глазами. Ќо теперь-то Я  знаю,  что  через  мое
плечо она то и дело оглЯдывалась на изгородь.  €  что,  несмотрЯ  на  свою
легкую, беспрерывную, хоть иногда и бессвЯзную болтовню, она все  времЯ  о
чем-то думала.
   …е внешность и одежда как бы завершали и подчеркивали происшедшую в ней
перемену.
   ‘могу ли Я припомнить и подробно описать ее?
   Ѓоюсь, что не смогу, - в тех терминах, которые употребила  бы  женщина.
Ќо ее блестЯщие каштановые волосы, что прежде спускались по спине  веселой
косой, перехваченной красной  ленточкой,  уложены  были  теперь  красивыми
локонами над ее маленькими ушами, над щеками и  мЯгкими  линиЯми  шеи;  ее
белое платье было длинным; тонкаЯ  талиЯ,  бывшаЯ  прежде  чисто  условным
понЯтием, как в географии линиЯ экватора, стала теперь гибкой  и  изЯщной.
ѓод назад это  было  всего  лишь  милое  девичье  личико  над  неприметным
платьицем да пара очень резвых и быстрых ног в коричневых  чулках.  ’еперь
под ее белым платьем заЯвлЯло о себе странное, незнакомое мне пышное тело.
‚се ее движениЯ, в особенности новый длЯ менЯ плавный жест руки, когда она
подбирала непривычно длинное  платье  и  при  этом  грациозно  наклонЯлась
вперед,  очаровывали  менЯ.  Љакой-то  пробудившийсЯ  инстинкт  научил  ее
набросить на плечи цветной шарф - мне кажетсЯ, вы назвали бы это шарфом, -
из зеленой паутины, который то плотно прилегал к округлым линиЯм  молодого
тела, то вдруг взвивалсЯ под дуновением ветра и,  точно  нежные  щупальца,
робко касалсЯ моей руки, будто желаЯ сообщить мне что-то по секрету.
   ‚ конце концов она поймала шарф и укоризненно сжала его концы.
   —ерез зеленые ворота мы прошли за высокую ограду  сада.  џ  отворил  их
перед ней - это входило в скудный запас моих чопорных правил вежливости  -
и отступил; проходЯ, она  на  мгновение  почти  прикоснулась  ко  мне.  Њы
миновали домик садовника, нарЯдные  клумбы  и  стеклЯнные  теплицы  слева,
прошли по дорожке, обрамленной цветочным бордюром, между клумбами  бегоний
под тень тисов, в двадцати шагах от того самого пруда с золотыми  рыбками,
на берегу которого мы клЯлись друг другу  в