 и  показалось  радостное  лицо  моей  бедной  старой
матушки.
   - ‚илли, мой мальчик, это ты, ты!
   џ кинулсЯ к ней по ступенькам, боЯсь, что она упадет.
   Љак она прижалась ко мне в коридоре, дорогаЯ моЯ матушка!
   Ќо прежде она все же затворила дверь. ‚ этом сказалась стараЯ  привычка
остерегатьсЯ моего своенравного характера.
   - Њилый, милый мой, много же пришлось  тебе  испытать  горЯ!  -  €  она
прильнула лицом к моему плечу, опасаЯсь рассердить менЯ  слезами,  которые
не в силах была сдержать.
   Ћна всхлипнула и на мгновение притихла, крепко прижимаЯ менЯ  к  сердцу
своими старыми, натруженными руками...
   Џотом поблагодарила менЯ за телеграмму, и Я, обнЯв, повел ее в комнату.
   - ‘о мной все хорошо, мама, - сказал Я, - мрачные дни миновали,  прошли
навсегда.
   ’ут она осмелилась дать себе волю и  расплакалась,  и  это  были  слезы
облегчениЯ.
   ‡а пЯть тЯгостных лет она ни  разу  не  показала  мне,  что  еще  может
плакать...


   ЃеднаЯ моЯ матушка! …й не суждено было долго жить  в  этом  обновленном
мире. џ не знал, как мало дней ей осталось, и делал то немногое  (длЯ  нее
это, быть может, было не так мало), что мог, чтобы загладить мою  грубость
в дни ненависти и возмущениЯ. џ старалсЯ быть всегда вместе с ней, так как
замечал, что она без менЯ тоскует. Ќе то чтобы были у нас общие мысли  или
развлечениЯ, но ей нравилось  видеть  менЯ  за  столом,  смотреть,  как  Я
работаю или как расхаживаю по комнате. ‚ этом мире длЯ  нее  уже  не  было
подходЯщей работы, остались только те  мелкие  услуги,  выполнЯть  которые
усталой и измученной старушке легко и приЯтно, и мне кажетсЯ, что она была
даже счастлива перед смертью.
   Ћна все еще придерживалась своих нелепых  старых  религиозных  взглЯдов
восемнадцатого столетиЯ.  Ћна  так  долго  носилась  с  этим  своеобразным
амулетом, что он стал как бы частицей ее самой. Ќо Џеремена повлиЯла  даже
на ее упорную веру.
   џ однажды спросил ее:
   - Ќеужели же вы все еще верите  в  этот  ад  с  его  неугасимым  огнем,
дорогаЯ матушка? Ќеужели при вашем нежном, любЯщем сердце вы можете в него
верить?
   Ћна поклЯлась, что верит.
   Љакие-то богословские хитросплетениЯ заставлЯли  ее  верить  в  это,  и
однако...
   ‡адумавшись, она несколько минут молча смотрела  на  цветущие  примулы,
потом положила дрожащую руку мне на плечо и сказала, как бы разъЯснЯЯ  мое
детское заблуждение:
   - Ќо знаешь ли, дорогой ‚илли, Я не думаю, что кто-нибудь попадет туда.
џ никогда этого не думала...


   ќтот разговор запомнилсЯ мне потому, что  менЯ  покорило  тогда  умение
матушки смЯгчать добротой души суровые богословские догмы, но он был  лишь
одной из наших бесчисленных бесед. Џосле обеда,  когда  кончались  дневные
работы, Я обыкновенно  гулЯл  с  матерью  в  садах  ‹оучестера,  выкуривал
две-три папиросы и слушал ее сбивчивые речи обо  всем,  что  ее  занимало,
пока не наступало времЯ вечерних научных  занЯтий.  Љак  странно  было  бы
раньше, если бы молодой  человек  из  рабочей  среды  занималсЯ  изучением
социологических вопросов, и как естественно это теперь!
   ‚еликаЯ Џеремена сделала очень мало длЯ восстановлениЯ  физических  сил
моей матери - она слишком долго прожила в своей мрачной подвальной кухне в
Љлейтоне, чтобы теперь основательно окрепнуть. Ћна только разгоралась, как
угасающаЯ искра в пепле под дуновением свежего воздуха, и это, несомненно,
ускорило ее конец. Ћднако последние дни ее жизни  были  тихие,  спокойные,
полные безоблачного счастьЯ. †изнь ее напоминала  те  ветреные,  дождливые
дни, которые разгуливаютсЯ только длЯ того, чтобы блеснуть вечерней зарей.
…е день уже миновал. ‘реди удобств новой  жизни  она  не  приобрела  новых
привычек, не делала ничего нового, и  только  старое  осветилось  длЯ  нее
более радостным светом.
   Ћна вместе с другими пожилыми женщинами нашей  общины  жила  в  верхних
комнатах ‹оучестер-хауса. ќти  верхние  комнаты  были  просты,  просторны,
изЯщно и хорошо  отделаны  в  георгианском  стиле  и  приспособлены  таким
образом, чтобы доставлЯть их обитательницам возможно  больше  удобств,  не
заставлЯЯ их прибегать к  посторонней  помощи.  Њы  занЯли  различные  так
называемые "большие дома" и обратили их в общественные  столовые  -  кухни
там были длЯ этого достаточно просторны - и  в  уютные  жилища  длЯ  людей
старше шестидесЯти  лет,  длЯ  которых  уже  наступило  времЯ  отдыха.  Њы
приспособили длЯ общих целей не только дом  лорда  ђедкара,  но  и  дом  в
—ексхилле  -  стараЯ  миссис   ‚еррол   оказалась   достойной   и   умелой
домоправительницей -  и  большинство  прекрасных  особнЯков  в  живописной
местности между областью  —етырех  ѓородов  и  “эльскими  горами.  Љ  этим
большим  домам  обыкновенно  примыкали  различные   надворные   постройки:
прачечные, квартиры длЯ семейной прислуги, помещениЯ длЯ  скота,  молочные
фермы и тому подобные зданиЯ, терЯвшиесЯ в зелени; мы все это  обратили  в
жилища и к ним вначале добавили палатки и легкие  деревЯнные  коттеджи,  а
позднее пристроили более солидные жилые  помещениЯ.  —тобы  быть  ближе  к
матери, Я занЯл две комнаты в одном из новых общественных зданий, которыми
наша община обзавелась раньше других; это было мне очень удобно,  так  как
вблизи находилась станциЯ электрической  железной  дороги,  по  которой  Я
отправлЯлсЯ  на  наши  ежедневные  совещаниЯ   и   длЯ   исполнениЯ   моей
секретарской работы в Љлейтоне.
   Ќаша община была одной из первых,  упорЯдочивших  свое  хозЯйство.  Ќам
очень помог деЯтельный лорд ђедкар, прекрасно чувствовавший, как живописен
дом его предков и как благотворно может влиЯть на людей его  красота.  ќто
он предложил избрать  направление  дороги  по  буковым  лесам  и  усеЯнным
колокольчиками папоротниковым зарослЯм ‚ест-‚уда так,  чтобы  не  нарушить
очарованиЯ роскошного, густого, дикого парка, и мы могли гордитьсЯ  нашими
окрестностЯми. Љогда рабочие начали переселЯтьсЯ, представители почти всех
остальных общин, возникавших по городам-садам вокруг  промышленной  долины
—етырех ѓородов, ЯвлЯлись к нам  изучать  расположение  наших  построек  и
архитектуру  квадратных  зданий,  которыми  мы  заменили  переулки   между
"большими домами" и резиденциЯми духовенства вокруг кафедрального  собора,
а также и то, как мы приспособили все эти зданиЯ к нашим новым  социальным
потребностЯм. Ќекоторые утверждали, правда, что превзошли нас. Ќо в  одном
они  не  могли  нас  превзойти:  нигде  во  всей  Ђнглии  не  было   таких
рододендронов, как в наших садах: они родились только в  наших  краЯх,  на
щедрой торфЯной почве без применениЯ извести.
   ќти сады были разбиты более пЯтидесЯти  лет  тому  назад,  при  третьем
лорде ђедкаре; в них было много рододендронов и азалий, и находились они в
местах, так хорошо защищенных и так Ярко освещаемых солнцем, что там росли
и цвели огромные магнолии. ‡десь  росли  также  высокие  деревьЯ,  обвитые
красными и желтыми вьющимисЯ розами,  разнообразные  цветущие  кустарники,
прекрасные хвойные деревьЯ и такаЯ пампасоваЯ трава, какой не  было  ни  в
одном другом саду. ‚ тени кустов раскинулись широкие лужайки  и  полЯны  с
изумрудными газонами и разбросанными  по  ним  цветниками  роскошных  роз,
весенних луковичных цветов, первоцветов, нарциссов и примул.
   Њоей матери больше всего нравились  в  саду  эти  клумбы  с  маленькими
круглыми блестЯщими глазками из бесчисленных желтых, красновато-коричневых
и пурпурных цветов, и весною, в ѓод ‘троительства, она каждый день  ходила
посидеть на ту скамью, откуда лучше всего были видны эти  цветники.  Љроме
красоты, цветы давали ей, мне кажетсЯ, ощущение изобилиЯ  и  богатства.  ‚
прежнее  времЯ  ей  всегда  приходилось  довольствоватьсЯ   только   самым
необходимым.
   ‘идЯ на этой скамье, мы молча думали или разговаривали,  чувствуЯ,  что
хорошо понимаем друг друга.
   - ‡наешь, - сказала она мне однажды, - рай - это сад.
   Њне захотелось немного подразнить ее.
   - „а ведь там алмазы, стены и врата из алмазов и все поют.
   - Ђлмазы длЯ тех, кому они  любы,  -  с  глубоким  убеждением  ответила
матушка и, немного подумав, продолжала: - Љонечно, там  всего  хватит  длЯ
всех. Ќо длЯ менЯ рай не в рай, если там не будет сада.  Ќадо,  чтобы  был
славный солнечный садик... € еще надо чувствовать, что те, кого мы  любим,
где-то близко.
   ‚ы, люди  более  счастливого  поколениЯ,  не  можете  себе  представить
прелести этих первых дней новой эры, чувства уверенности в завтрашнем дне,
необычайных контрастов. Џо утрам, за исключением лета, Я вставал до  зари,
завтракал в скором, плавно идущем поезде  и  не  раз,  вероЯтно,  встречал
восход солнца, выезжаЯ из маленького туннелЯ, прорезавшего  Љлейтон-Љрэст,
а затем бодро принималсЯ за работу.
   ’еперь, когда мы перенесли все жилые  дома,  школы  и  все  необходимые
учреждениЯ подальше от областей углЯ, железной руды  и  глины,  отбросили,
как ненужный хлам, тысЯчи разных  "прав"  и  опасений,  руки  у  нас  были
развЯзаны, и мы принЯлись за дальнейшую работу. Њы соединЯли  разрозненные
предприЯтиЯ, вторгались в  прежде  запретные  длЯ  нас  частные  поместьЯ,
соединЯли и разделЯли, создавали  гигантские  объединенные  предприЯтиЯ  и
мощные земельные хозЯйства, и долина из арены жалких человеческих трагедий
и подло конкурирующих промышленников превратилась в  сгусток  своеобразной
величественной красоты, дикой красоты могучих механизмов  и  пламени.  ќто
была ќтна, а мы чувствовали себЯ титанами. ‚ полдень Я возвращалсЯ  домой,
принимал ванну, переодевалсЯ в поезде и, весело болтаЯ,  обедал  в  клубе,
помещавшемсЯ  в  столовой  ‹оучестер-хауса,   а   затем   проводил   тихие
послеобеденные часы в зеленом парке.
   €ногда в минуты раздумьЯ матушке даже казалось, что все это только сон.
   - „а, это сон, - говорил Я ей, - это действительно сон,  но  только  он
ближе к Яви, чем кошмары прежних дней.
   …й очень нравилась моЯ новаЯ одежда;  она  говорила,  что  ей  нравЯтсЯ
новые фасоны, но не это одно радовало ее. Љ двадцати трем  годам  Я  вырос
еще на два дюйма, стал на несколько дюймов шире в груди  и  на  сорок  два
фунта увеличилсЯ в весе. џ носил костюм  из  мЯгкой  коричневой  ткани,  и
матушка часто гладила мой рукав и любовалась материалом: она, как и всЯкаЯ
женщина, любила материи.
   €ногда она вспоминала прошлое, потираЯ свои бедные грубые руки, которые
так и не сделались мЯгкими. Ћна рассказывала мне многое о моем  отце  и  о
своей молодости, чего Я прежде не слыхал. ‘лушаЯ рассказы моей  матери,  Я
понимал, что некогда она была страстно любима  и  что  мой  покойный  отец
плакал от счастьЯ в ее объЯтиЯх; Я испытывал такое чувство, точно  находил
в забытой книге засушенные и поблекшие цветы, все еще  испускающие  легкий
аромат. €ногда  она  осторожно  пыталась  даже  заговорить  о  Ќетти  теми
шаблонными, пошлыми фразами старого мира,  которые,  однако,  в  ее  устах
совсем не звучали плоско и озлобленно.
   - Ћна не стоила твоей любви, дорогой, - говорила она, предоставлЯЯ  мне
отгадывать, о ком идет речь.
   - Ќи один мужчина не стоит любви женщины, - отвечал  Я,  -  и  "и  одна
женщина не стоит любви мужчины. џ любил ее, дорогаЯ мама, и  этого  нельзЯ
изменить.
   - …сть и другие, - возражала она.
   - Ќе длЯ менЯ, - отвечал Я, - Я уже сжег свой запас пороху. Ќе  могу  Я
начинать снова.
   Ћна вздохнула и ничего больше не сказала.
   ‚ другой раз она сказала:
   - ’ы будешь совсем одинок, дорогой, когда менЯ не станет.
   - Џоэтому вы не должны покидать менЯ, - сказал Я.
   - „орогой мой, мужчине необходима женщина.
   џ ничего не ответил.
   - ’ы слишком много думаешь о Ќетти, милый. …сли бы Я  могла  дожить  до
твоей женитьбы на какой-нибудь славной, доброй девушке!
   - „орогаЯ матушка, мне не нужна жена... Њожет быть, когда-нибудь... кто
знает? Њое времЯ еще не ушло.
   - Ќо ты совсем не интересуешьсЯ женщинами.
   - “ менЯ есть друзьЯ. Ќе тревожьтесь, матушка. ‚ этом  мире  достаточно
дела длЯ человека, хотЯ бы он и вырвал  любовь  из  своего  сердца.  Ќетти
была, есть и будет длЯ менЯ жизнью и красотой. Ќе думайте, что  Я  потерЯл
слишком много.
   (Џотому что втайне Я еще надеЯлсЯ.)
   Ћднажды она вдруг задала мне вопрос, который удивил менЯ:
   - ѓде они теперь?
   - Љто?
   - Ќетти и он.
   Ћна проникла в сокровенные тайники моего сердца.
   - Ќе знаю, - ответил Я кратко.
   …е сморщеннаЯ рука слегка коснулась моей.
   - ’ак лучше, - сказала она, как бы уговариваЯ менЯ. - ‚  самом  деле...
так лучше.
   —то-то в ее дрожащем, старческом голосе на  мгновение  вернуло  менЯ  к
прошлому, к мЯтежному чувству прежних дней, когда нам внушали  покорность,
уговаривали не оскорблЯть бога, и все это неизменно вызывало в  моей  душе
гневный протест.
   - ‚ этом Я сомневаюсь, - сказал Я и вдруг почувствовал, что не в  силах
больше говорить с ней о Ќетти. џ встал и отошел от нее, но потом вернулсЯ,
принес ей букет из бледно-желтых нарциссов и заговорил о другом.
   Ќо не всегда Я проводил мое послеобеденное  времЯ  с  ней.  €ногда  моЯ
подавленнаЯ  жажда  видеть  Ќетти  была  так  сильна,  что  Я  предпочитал
оставатьсЯ один, гулЯл, ездил на велосипеде и начал учитьсЯ верховой езде,
котораЯ развлекала менЯ. ‹ошади к этому времени уже  успели  пожать  плоды
Џеремены. Ќе прошло и года, как жестокий обычай -  перевозка  тЯжестей  на
лошадЯх - почти совершенно исчез; перевозка, пахота и другие конные работы
всюду производились при помощи машин, а лошадь  -  прекрасное  животное  -
была отдана молодым длЯ развлечениЯ  и  спорта.  џ  любил  ездить  верхом,
особенно без седла. џ находил, что спорт, требующий напрЯжениЯ  всех  сил,
хорошо действует при приступах мучительной  тоски,  иногда  нападавшей  на
менЯ; а когда верховаЯ езда надоедала, Я отправлЯлсЯ к авиаторам, парившим
на своих аэропланах за •орсмарден-хилл... Ќо не реже, чем раз в два днЯ  Я
всегда отправлЯлсЯ к матери и, мне помнитсЯ, отдавал ей  по  меньшей  мере
две трети своего свободного времени.


   Љогда матушка стала чувствовать ту слабость, ту потерю  жизненных  сил,
от которой  много  старых  людей  умирало  в  начале  новой  эпохи  тихой,
безболезненной смертью, то, по новому обычаю, за ней вместо  дочери  стала
ухаживать Ђнна ђивз. Ћна сама пожелала прийти. Њы немного знали Ђнну;  она
иногда встречалась с моей матерью и помогала ей в саду; Ђнна всегда искала
случаЯ помочь ей. Њне она казалась всего лишь одной из тех добрых девушек,
которых не лишен был мир даже в худшие  свои  времена  и  которые  как  бы
служили противоЯдием в нашей тогдашней  жизни,  полной  гнета,  ненависти,
безвериЯ. “порные  и  бескорыстные,  они  несли  свое  тайное,  безмолвное
служение,  делали  свое  трудное,  упорное,  добровольное,  неблагодарное,
бескорыстное дело,  как  заботливые  дочери,  как  нЯньки,  как  преданные
служанки, как незаметные ангелы-хранители семьи. Ђнна  была  на  три  года
старше менЯ. ‚начале Я не видел в ней никакой красоты: это была невысокаЯ,
крепкаЯ, румЯнаЯ девушка с рыжеватыми волосами, светлыми густыми бровЯми и
карими глазами. Ќо ее веснушчатые руки всегда готовы были ловко и  искусно
прийти на помощь, а ее голос успокаивал и подбадривал...
   ‚начале Я видел в ней только сестру милосердиЯ, в синем платье с  белым
передником, двигавшуюсЯ в тени у постели, на  которой  моЯ  старушка  мать
спокойно  приближалась  к  смерти.  €ногда  Ђнна  выходила  вперед,  чтобы
что-нибудь сделать или просто успокоить, и матушка всегда улыбалась ей. Ќо
вскоре Я понЯл и оценил красоту ее мЯгкой  женственности,  всегда  готовой
помочь, прелесть ее неутомимой доброты и  нежности,  глубину  и  богатство
голоса, спокойствие, исходившее из каждого ее слова. џ заметил и запомнил,
как однажды исхудалаЯ стараЯ рука моей матери похлопывала ее сильные руки,
усыпанные золотистыми пЯтнышками, когда Ђнна поправлЯла ей одеЯло.
   - Ћна очень добра ко мне, - заметила однажды матушка. - „обраЯ девушка.
‘ловно роднаЯ дочь... “ менЯ, в сущности, никогда не было дочери...
   Ћна замолчала и задумалась, потом прибавила:
   - ’воЯ маленькаЯ сестра рано умерла.
   џ никогда прежде не слыхал о своей маленькой сестре.
   - „есЯтого ноЯбрЯ, - продолжала мать, - умерла, когда ей было два года,
пЯть месЯцев и три днЯ... џ плакала, много плакала. ќто было, когда ты еще
не родилсЯ. ’ак много времени прошло с тех пор,  а  Я  еще  вижу  ее,  как
живую. џ была тогда молода, и твой отец был очень добр ко мне. џ  вижу  ее
ручонки, ее неподвижные маленькие  ручонки...  ѓоворЯт,  теперь  маленькие
дети уже не будут умирать...
   - „а, дорогаЯ матушка, - ответил Я. - ’еперь все будет иначе.
   - „октор из клуба не мог приехать. ’вой отец дважды  ходил  за  ним.  “
него были другие больные, которые ему платили. ’огда твой  отец  поехал  в
‘уотингли, и тот врач тоже не соглашалсЯ приехать, если ему не заплатЯт. Ђ
твой отец „аже переоделсЯ, чтобы иметь более приличный  вид,  но  денег  у
него не было даже на обратный проезд. Њне было так тЯжело ждать с  больной
малюткой на руках... € мне до сих пор  думаетсЯ,  что  доктор  мог  бы  ее
спасти. Ќо так всегда было  с  беднЯками  в  те  старые,  дурные  времена,
всегда. Љогда же доктор  наконец  приехал,  то  рассердилсЯ,  что  его  не
позвали раньше, и ничего не стал делать. Ћн рассердилсЯ, что ему раньше не
объЯснили, в чем дело. џ умолЯла его, но было уже поздно.
   Ћна говорила все это очень тихо, опустив веки,  словно  рассказывала  о
каком-то сне.
   - Њы постараемсЯ теперь устроить все это лучше, - сказал  Я.  ‘транное,
мстительное чувство вызвала во  мне  эта  трогательнаЯ  историЯ,  глухо  и
монотонно рассказаннаЯ умирающей.
   - Ћна говорила... - продолжала мать, - она говорила удивительно  хорошо
длЯ своего возраста... ѓиппопотам.
   - —то? - переспросил Я.
   - "ѓиппопотам", дорогой мой, очень Ясно произнесла она  однажды,  когда
отец показывал ей картинки... € ее молитвы... "’еперь, - говорила она... -
Я ложусь спать". џ вЯзала ей маленькие чулочки. џ  сама  вЯзала,  дорогой,
труднее всего было свЯзать пЯтку...
   Ћна закрыла глаза и уже рассказывала не мне, а  себе  самой.  Ћна  тихо
шептала  что-то  непонЯтное,  обрывки  фраз  -  призраки  давно  минувшего
прошлого... …е бормотание становилось все неразборчивее...
   Ќаконец она заснула, Я встал и вышел из комнаты; но Я не мог забыть  об
этой мимолетной, радостной и полной надежд маленькой  жизни,  зародившейсЯ
только длЯ того, чтобы снова так необъЯснимо уйти в безнадежность небытиЯ,
думал о моей маленькой сестренке, о которой Я прежде никогда не слышал...
   ЊенЯ охватила мрачнаЯ злоба на все  невосполнимые  страданиЯ  прошлого,
которых легко можно было избежать и в которых историЯ моей сестренки  была
лишь маленькой кровавой каплей. џ шагал по саду,  но  там  мне  показалось
слишком тесно, и  Я  вышел  побродить  по  вересковым  равнинам.  "Џрошлое
миновало", - повторЯл Я  себе,  и  все  же  через  эту  двадцатипЯтилетнюю
пропасть мне слышались рыданиЯ моей бедной матери,  оплакивавшей  малютку,
котораЯ страдала и умерла. Џо-видимому, дух возмущениЯ,  несмотрЯ  на  все
преобразованиЯ последнего времени, не совсем заглох во  мне...  Ќаконец  Я
успокоилсЯ, кое-как утешившись тем, что наша судьба никогда не открываетсЯ
нам заранее, да ее и нельзЯ, быть может, открыть нашим темным умам, и,  во
всЯком случае, - а это куда важнее - мы обладаем теперь силой,  мужеством,
новым даром разумной любви; какие бы  жестокости  и  горести  ни  омрачали
прошлое, теперь уже мы не увидим больше  тех  тЯгот  и  несправедливостей,
которые составлЯли  основу  старой  жизни.  ’еперь  мы  можем  предвидеть,
предотвращать и спасать.
   - Џрошлое миновало навсегда, - повторЯл Я твердо, но со вздохом, увидав
с дороги сотни окон старого ‹оучестер-хауса, освещенных лучами  заходЯщего
солнца. - ќти горести уже больше не горести.
   Ќо Я не мог отделатьсЯ от чувства печали  и  сожалениЯ  о  бесчисленных
жизнЯх, сломленных  и  погибших  в  страданиЯх  и  во  мраке  прежде,  чем
очистилсЯ наш воздух...


        3. ЏђЂ‡„Ќ€Љ ЊЂ‰‘Љ€• ЉЋ‘’ђЋ‚ € ЉЂЌ“Ќ ЌЋ‚ЋѓЋ ѓЋ„Ђ

   Њатушка все-таки умерла внезапно, и ее смерть  была  ударом  длЯ  менЯ.
„иагностика в то времЯ была далека от совершенства. ‚рачи вполне сознавали
недостаточность своих знаний и делали все возможное, чтобы  их  пополнить,
но все-таки они были на редкость невежественны. Џо какой-то не  замеченной
вовремЯ причине болезнь ее обострилась, ее начало лихорадить, она ослабела
и быстро умерла. џ не знаю, какие предпринимались меры. џ не понимал,  что
с ней, пока не настал конец.
   ‚ это времЯ происходили приготовлениЯ к грандиозному празднику  Њайских
костров в ѓод ‘тройки. ќто было первое из десЯти  великих  сожжений  всего
негодного хлама, которыми открылсЯ новый век. ‘овременнаЯ молодежь едва ли
сможет  представить  себе,  с  какой  грудой  всЯкого  бесполезного   сора
приходилось нам иметь дело; если бы мы не установили  специального  днЯ  и
времени года, то по всему миру непрерывно горели бы мелкие костры,  и  мне
кажетсЯ, что мысль о возрождении древнего праздника майских  и  ноЯбрьских
очистительных огней была вполне удачной. ‚месте с именем неизбежно ожила и
стараЯ идеЯ этих празднеств - очищение; чувствовалось, что здесь сжигаетсЯ
не один только материальный мусор, - в эти костры  бросалось  и  множество
такого,  что  словно  бы  относилось  к  жизни  духовной:  судебные  дела,
документы, долговые обЯзательства, исковые прошениЯ, приговоры судов.
   ‹юди с молитвой проходили между кострами, и те, кто находил утешение  в
ортодоксальной вере, приходили туда по своей собственной воле  молитьсЯ  о
том, чтобы всЯ ненависть мира сгорела в этих кострах, и это был прекрасный
символ новой и более разумной терпимости, которой  теперь  обладали  люди.
€бо теперь, когда они покончили с  низкой  ненавистью,  можно  найти  бога
живого даже в пламени ‚ааловом.
   Ќам приходилось сжигать много мусора  в  этих  громадных  очистительных
кострах. ‚о-первых, почти все дома и зданиЯ прежнего времени. Џод конец во
всей Ђнглии из каждых пЯти  тысЯч  зданий,  существовавших  до  пришествиЯ
кометы, едва ли осталось хоть одно. €з года в год, по  мере  того  как  мы
воздвигали  новые  жилища,  сообразуЯсь  с  более  разумными  и  здоровыми
потребностЯми  наших  новых  социальных  семей,  мы  сносили  все  большее
количество этих наскоро, без всЯкой красоты  и  фантазии,  недобросовестно
построенных безобразных домов, без простейших удобств, в  которых  ютились
жители начала двадцатого столетиЯ;  мы  сносили  их,  пока,  повторЯю,  не
осталось почти ни одного старого зданиЯ. €з всего их  жалкого  и  скучного
скопища мы пощадили только самые красивые и  интересные.  –елые  дома  мы,
конечно, не могли перетащить к нашим кострам, но мы  сожгли  их  уродливые
сосновые двери, их ужасные оконные рамы, их лестницы, доставлЯвшие столько
мучений прислуге, их мрачные, затхлые буфеты, кишащие  паразитами  обои  с
заплесневевших стен, пропитанные пылью и  грЯзью  ковры,  безобразные,  но
претенциозные столы и стульЯ, шкафы и комоды; старые, засаленные  книги  и
украшениЯ - грЯзные, прогнившие и жалкие украшениЯ, - в числе  которых,  Я
помню, встречались иногда даже _набитые какой-то трухой дохлые птицы_! ‚се
это мы сожгли. Ћсобенно Ярко горели безобразно раскрашенные, с несколькими
слоЯми краски, деревЯнные резные предметы. џ уже пыталсЯ дать вам  понЯтие
о мебели старого  века,  описав  спальню  Џарлода,  комнату  моей  матери,
гостиную мистера ѓеббитаса, - какое счастье,  что  в  нашей  жизни  сейчас
ничего не осталось от этого безобразиЯ! ‚ажно уже одно то, что  теперь  вы
не увидите ни прежнего неполного сгораниЯ углЯ, покрывавшего все  копотью,
ни дорог без травы, которые походили на шрамы  и  постоЯнно  обдавали  вас
пылью. Њы сожгли и уничтожили большую часть  старых  частных  зданий,  все
деревЯнные изделиЯ, всю мебель, за исключением нескольких тысЯч предметов,
отличавшихсЯ Явной и бесспорной красотой, из которых развились  теперешние
формы мебели; сожгли все  прежние  занавеси,  ковры,  все  старые  одежды,
сохранив в  наших  музеЯх  лишь  немногие  тщательно  продезинфицированные
образцы.
   Ћб одеждах прошлого времени теперь пишешь  с  особенной  брезгливостью.
Љостюмы мужчин носились в течение нескольких  лет  бессменно,  подвергаЯсь
лишь поверхностной и случайной чистке не чаще  раза  в  год.  €х  шили  из
темных материй неопределенного рисунка,  чтобы  не  так  заметна  была  их
изношенность, причем материЯ была мохнатаЯ и пористаЯ, точно  нарочно  длЯ
того, чтобы лучше пропитыватьсЯ грЯзью.  Њногие  женщины  носили  юбки  из
такой же материи,  и  к  тому  же  столь  длинные  и  неудобные,  что  они
волочились по ужасной грЯзи наших дорог, где постоЯнно  ходили  лошади.  ‚
Ђнглии у нас гордились тем, что никто не ходил босиком, - правда,  ноги  у
большинства были так безобразны, что обувь была им необходима, но длЯ  нас
сейчас совсем  непонЯтно,  как  они  могли  засовывать  свои  ноги  в  эти
невообразимые футлЯры из кожи или из подделок  под  кожу.  џ  слышал,  что
физическое вырождение, Явно начавшеесЯ в конце девЯтнадцатого  века,  было
вызвано не только разными вредными веществами, употреблЯвшимисЯ в пищу, но
происходило также, и в большой мере, от негодной обуви, которую все  тогда
носили. ‹юди избегали всЯких физических упражнений  на  открытом  воздухе,
так как при этом обувь их быстро изнашивалась, жала  и  натирала  ноги.  џ
упоминал уже о той роли, какую сыграла обувь  в  моей  юношеской  любовной
драме, и потому Я с чувством торжества над  побежденным  врагом  отправлЯл
грузовик за грузовиком дешевых  ботинок  (непроданные  запасы  из  складов
‘уотингли) на сожжение около ѓлэнвильских плавильных печей.
   ’рах! - € они летели в печь, и пламЯ с ревом пожирало их.  Ќикогда  уже
никто не простудитсЯ из-за  их  картонных  промокающих  подошв,  никто  не
натрет мозолей из-за  их  дурацкой  формы,  никогда  их  гвозди  не  будут
вонзатьсЯ в ноги и причинЯть боль...
   ЃольшаЯ часть наших общественных зданий сносилась и сжигалась  по  мере
того, как мы осуществлЯли наш новый  план  строительства.  Џрежние  сараи,
именовавшиесЯ у нас театрами, банки, неудобные торговые помещениЯ, конторы
(эти в первый же год) и все "бессмысленные копии" псевдоготических церквей
и молелен - эту безобразную скорлупу из камнЯ  и  извести,  воздвигавшуюсЯ
без любви, фантазии и чувства  красоты,  которую  богачи  бросали  в  виде
подачки своему богу, наживаЯсь на  нем  так  же,  как  на  своих  рабочих,
которым они затыкали рот дешевой пищей, - все  это  было  снесено  с  лица
земли в течение первого же десЯтилетиЯ. ‡атем нам пришлось освободитьсЯ от
устарелой системы паровых  железных  дорог  с  их  станциЯми,  семафорами,
заграждениЯми  и  подвижным  составом,  от  всей  этой   сети   неудачных,
громыхающих  и  дымЯщих  приспособлений,  которые  при  прежних   условиЯх
протЯнули  бы,  может   быть,   свое   ненужное,   чахнущее,   вредоносное
существование еще с полвека. ‡атем последовала обильнаЯ  жатва  изгородей,
вывесок,  щитов  длЯ  объЯвлений,  безобразных  сараев,  всего  ржавого  и
погнувшегосЯ железа, всего вымазанного  смолой,  всех  газовых  заводов  и
складов бензина, всех повозок,  экипажей  и  телег  -  все  это  подлежало
уничтожению...
   Џеречисленного мною, наверно, достаточно, чтобы дать понЯтие о величине
наших костров, о том, сколько в те годы нам приходилось сжигать,  плавить,
сколько труда потребовалось на одно  дело  разрушениЯ,  не  говорЯ  уже  о
созидании.
   Ќо это была  лишь  грубаЯ  материальнаЯ  основа  тех  костров,  которые
разгорались во всем мире, из пепла которых предстоЯло возродитьсЯ фениксу.
‡а ними последовали в огонь внешние видимые  доказательства  бесчисленного
множества   претензий,   прав,    договоров,    долгов,    законодательных
постановлений, дел и привилегий, коллекции знаков отличиЯ и  мундиров,  не
настолько интересных или красивых, чтобы их  стоило  сохранЯть,  пошли  на
усиление пламени, так же как и все военные символы, орудиЯ и материалы, за
исключением  некоторых  действительно  славных   трофеев   и   памЯтников.
Ѓесчисленные  шедевры  нашего  старого,  фальшивого,  зачастую  продажного
изЯщного искусства постигла та же участь:  громадные  картины,  написанные
маслЯными красками длЯ удовлетворениЯ запросов  полуобразованного  мелкого
буржуа,  покрасовавшись  одно   мгновение   в   пламени,   тоже   сгорели.
Ђкадемические мраморные  изваЯниЯ  превращены  были  в  полезную  известь;
громадное множество глупых статуй и статуэток, разных  фаЯнсовых  изделий,
занавесок, вышивок, плохих музыкальных инструментов и  нотных  тетрадей  с
„рЯнной музыкой постигла та же участь. ‚ костры побросали также много книг
и свЯзок газет; из частных домов одного только ‘уотингли - а Я считал его,
и не без  оснований,  вообще  неграмотным  поселком  -  мы  собрали  целую
мусорную  телегу  дешевых,   плохо   отпечатанных   изданий   второсортных
английских классиков, по большей части очень скучных, никем не читаемых, и
целую фуру  растрепанных  бульварных  романов  с  загнутыми,  захватанными
углами, скверных и бессодержательных, - свидетельство  истинно  британской
умственной водЯнки... €,  когда  мы  собирали  эти  книги  и  газеты,  мне
казалось, будто мы сваливаем не просто печатную бумагу,  а  извращенные  и
искаженные идеи, заразительные внушениЯ, догматы  трусливой  покорности  и
глупого нетерпениЯ, подлые, тупые измышлениЯ в защиту сонной лености мысли
и робких уверток. Џри этом Я испытывал не просто злорадное удовлетворение,
а нечто куда большее.
   ЏовторЯю, Я был так занЯт этим делом  мусорщика,  что  не  заметил  тех
слабых признаков перемены в состоЯнии здоровьЯ матушки, которые  иначе  не
ускользнули бы от моего вниманиЯ. Њне даже  показалось,  что  она  немного
окрепла, на лице поЯвилсЯ легкий румЯнец и она стала разговорчивей...
   Ќакануне  праздника  Њайских  костров,  когда  кончилась  наша  очистка
‹оучестера, Я отправилсЯ по  долине  в  противоположный  конец  ‘уотингли,
чтобы  помочь  рассортировать  склады   нескольких   отдельных   гончарен,
состоЯвшие главным образом из каминных украшений и имитаций под мрамор, но
отобрать можно было очень немногое. ‡десь-то наконец по телефону  отыскала
менЯ Ђнна, ухаживавшаЯ за моей матерью, и сообщила, что  матушка  внезапно
скончалась утром, почти тотчас же после моего ухода.
   џ не сразу поверил; это неминуемое событие страшно потрЯсло  менЯ,  как
будто Я никогда его не предвидел. џ продолжал машинально  работать,  потом
апатично,  в  каком-то  отупении,  почти  с  любопытством   направилсЯ   в
‹оучестер.
   Љогда Я прибыл туда, все уже было  сделано,  и  Я  увидел  среди  белых
цветов бледное лицо моей старушки матери. ‚ыражение  его  было  совершенно
спокойное, но несколько холодное, суровое и незнакомое.
   џ вошел к ней в тихую комнату один и долго простоЯл у ее постели. Џотом
присел и задумалсЯ...
   Ќаконец,  пораженный  странным  безмолвием  и  сознаваЯ,  какаЯ  бездна
одиночества раскрылась передо мной, Я вышел  из  этой  комнаты  в  мир,  в
деЯтельный,  шумный,  счастливый  мир,   занЯтый   последними   радостными
приготовлениЯми к торжественному сожжению мусора прошлого.


   Ќочь этого первого майского  праздника  была  самой  ужасной,  одинокой
ночью в моей жизни. Ћна вспоминаетсЯ  мне  отрывочно:  какие-то  отдельные
вспышки бурного чувства, а что было между ними - не помню.
   Џомню, что Я стоЯл на  высокой  лестнице  ‹оучестер-хауса,  хоть  и  не
помню, как попал туда из комнаты, где лежала моЯ мать, и как  на  площадке
встретил Ђнну, поднимавшуюсЯ вверх в то времЯ, как Я собиралсЯ  спуститьсЯ
вниз.  Ћна  только  что  услыхала  о  моем  возвращении  и  поспешила  мне
навстречу. Њы оба остановились, сжимаЯ друг другу руки, и она  внимательно
всматривалась в мое лицо, как это иногда делают женщины. Њы простоЯли  так
несколько мгновений.  џ  не  мог  ничего  сказать  ей,  но  чувствовал  ее
волнение. џ постоЯл,  ответил  на  ее  дружеское  крепкое  пожатие,  затем
выпустил ее руку и после странного колебаниЯ нерешительно стал  спускатьсЯ
по лестнице. Њне тогда и в голову не пришло задуматьсЯ над  тем,  что  она
чувствовала и переживала.
   Џомню  коридор,  освещенный  мЯгким  вечерним  светом,  по  которому  Я
машинально сделал несколько шагов в  направлении  столовой.  Ќо  при  виде
столиков, услышав гул голосов -  кто-то  передо  мной  вошел  и  распахнул
дверь, - Я почувствовал, что не хочу есть... Џотом Я,  кажетсЯ,  ходил  по
лужайке у дома, собираЯсь  уйти  на  вересковую  равнину,  чтобы  остатьсЯ
одному, и кто-то, проходивший мимо, что-то сказал мне о шлЯпе.  Ћказалось,
Я забыл захватить ее.
   Ћтрывочно вспоминаютсЯ мне луга,  позлащенные  заходЯщим  солнцем.  Њир
казалсЯ мне необычайно пустым без Ќетти и матери, а жизнь - бессмысленной.
џ уже снова думал о Ќетти...
   Џотом Я  вышел  на  вересковую  равнину,  избегаЯ  возвышенностей,  где
собирались зажечь костры, и ища уединенных мест...
   Џомню, что  Я  сидел  у  калитки  в  конце  парка,  у  подножиЯ  холма,
скрывавшего от менЯ костер и толпу вокруг него; сидел и любовалсЯ закатом.
€ залитые золотом землЯ и небо казались мне крохотным воздушным пузырьком,
затерЯвшимсЯ в бездне человеческого ничтожества. ‡атем  в  сумерки  Я  шел
вдоль живой изгороди по незнакомой тропинке, над которой носились  летучие
мыши...
   џ провел эту ночь на открытом воздухе, без сна;  но  около  полуночи  Я
почувствовал голод и поужинал в маленькой гостинице по дороге в Ѓирмингем,
за многие мили от своего дома. џ бессознательно избегал холмов, на которых
собирались толпы людей, любовавшихсЯ  кострами,  но  и  в  гостинице  было
немало посетителей, и со мной за столиком сидел человек, которому хотелось
сжечь несколько ненужных закладных. џ говорил с ним об этих закладных,  но
мысли мои занЯты были совсем другим...
   ‘коро на холмах  зажглись  огненные  цветы  тюльпанов.  —ерные  фигурки
сновали кругом, пЯтнаЯ основаниЯ огненных лепестков; остальные массы людей
поглощала тихаЯ, мЯгкаЯ ночь. €збегаЯ дорог и тропинок,  Я  брел  один  по
полЯм, но до менЯ доносилсЯ гул голосов и треск и шипение больших костров.
   ЏройдЯ по пустынному лугу, Я лег в тенистой ложбине и стал смотреть  на
звезды. Њрак скрывал менЯ, но  Я  слышал  шум  и  треск  Њайских  костров,
сжигавших  хлам  минувшего,  и  голоса  людей,  проходивших  мимо  огнЯ  и
возносивших молитвы об избавлении от духовного рабства.
   џ думал о матери, о моем новом одиночестве, о моей тоске по Ќетти.
   ‚ эту ночь Я передумал многое, главным образом о безграничной  любви  и
нежности, охватившей менЯ после Џеремены, о моем  страстном  стремлении  к
той единственной женщине, котораЯ одна только и  могла  удовлетворить  все
мои желаниЯ...
   Џока жива была матушка, ей в известной степени принадлежало мое сердце,
ей отдана была моЯ нежность, без которой  невозможно  жить,  она  смЯгчала
душевную пустоту; но теперь Я вдруг лишилсЯ этого единственного возможного
утешениЯ. ‚ эпоху Џеремены многие считали,  что  громадный  духовный  рост
человечества уничтожит личную любовь, но он только сделал ее менее грубой,
более полной и более жизненно необходимой.  ‚идЯ,  что  люди  полны  жажды
деЯтельности и готовы с радостью оказывать друг другу всевозможные услуги,
многие полагали, что им более  не  нужно  будет  той  доверчивой  интимной
близости, котораЯ составлЯла главную  прелесть  прежней  жизни.  Ћни  были
правы в одном: близость эта уже не нужна была как  опора  в  стремлении  к
личной выгоде, в борьбе за существование; но ведь любовь  как  потребность
духа, как высшее ощущение жизни осталась.
   Њы не уничтожили личной любви, а только очистили ее от грЯзной  шелухи,
от гордости, подозрительности,  от  продажности  и  соперничества,  и  она
предстала теперь перед нами сверкающей  и  непобедимой.  ‘реди  красоты  и
разнообразиЯ новой жизни стало еще очевидней,  что  длЯ  каждого  человека
существуют некие личности, таинственно и неизъЯснимо гармонирующие с  ним;
одно присутствие их доставлЯет удовольствие, одно их существование придает
интерес жизни, их индивидуальные свойства сливаютсЯ в полную,  совершенную
гармонию с теми, кому предназначено их полюбить. Ѓез  этого  нельзЯ  жить.
Ѓез них весь прекрасный обновленный мир - это оседланный конь без  седока,
ваза без цветов, театр без представлениЯ... € длЯ менЯ в эту майскую  ночь
стало так же Ясно, как Ясно горели костры, что только Ќетти,  одна  Ќетти,
может одарить менЯ этим чувством гармонии. Ќо она ушла; Я сам  настоЯл  на
нашей разлуке и  теперь  даже  не  знал,  где  она.  ‚  первом  же  порыве
добродетельного безумиЯ Я навсегда вырвал ее из моей жизни!
   ’ак мне казалось, когда Я, никем не видимый, лежал во  мраке,  призываЯ
Ќетти, и рыдал, прильнув лицом к земле, рыдал, когда  повсюду  разгуливали
веселые люди, а расстилавшийсЯ дым  костров,  словно  облако,  заволакивал
далекие звезды, и красные отблески огнЯ,  смешиваЯсь  с  тенЯми  и  Яркими
искрами, плЯсали и переливались по всему миру.
   Ќет, Џеремена освободила  нас  только  от  пошлых  страстей,  от  чисто
физического сладострастиЯ, от низких помыслов и грубых причуд, но от любви
она нас не освободила. Ћна дала еще большую власть эросу. € в ту  ночь  Я,
отвергший его, расплачивалсЯ слезами и муками за свою вину перед ним...
   Ќе помню уж, как Я  встал,  как  бесцельно  блуждал  между  полуночными
огнЯми, избегаЯ смеющихсЯ и веселых людей, целыми  толпами  направлЯвшихсЯ
домой между тремЯ и четырьмЯ часами утра, очищенных и  обновленных,  чтобы
начать новую жизнь. Ќо на заре, когда пепел праздничных огней остыл - было
холодно, и Я дрожал в моей тонкой, летней одежде, - Я прошел через полЯ  к
рощице, где виднелась масса темно-синих гиацинтов; во всем этом  мелькнуло
что-то знакомое, и Я остановилсЯ в недоумении.  ‡атем  Я  невольно  сделал
несколько шагов в сторону: изуродованное  дерево  сразу  воскресило  былые
воспоминаниЯ. „а, это то самое место! ’ут Я стоЯл, там повесил свой старый
бумажный змей и принЯлсЯ обучатьсЯ стрельбе из револьвера, подготовлЯЯсь к
встрече с ‚ерролом.
   Ќе было  уже  ни  змеЯ,  ни  револьвера,  миновала  горЯчка  и  слепота
прошлого; последние его следы  испепелились  и  исчезли  в  Яростном  огне
первомайских костров. € вот Я шел теперь по земле, усеЯнной серым  пеплом,
направлЯЯсь к большому дому, где покоилсЯ одинокий,  покинутый  прах  моей
дорогой матери.


   €змученный и  несчастный,  вернулсЯ  Я  в  ‹оучестер-хаус;  захваченный
бесплодной тоской по Ќетти, Я совсем и не думал о будущем.
   ѓоре влекло менЯ в  этот  большой  дом,  чтобы  еще  раз  взглЯнуть  на
застывшие навек черты, которые когда-то были лицом моей матушки;  когда  Я
вошел в комнату, Ђнна, сидевшаЯ у открытого окна,  встала  навстречу  мне.
Ћна, видно, ждала. Ћна тоже была бледна от бессонной ночи,  проведенной  в
комнате матери. Ћна бодрствовала до утра, смотрЯ то на  покойницу,  то  на
первомайские огни вдали, и очень хотела, чтобы  Я  пришел.  џ  молча  стал
между нею и постелью матери.
   - ‚илли! - прошептала она, и ее глаза, все ее тело казались воплощением
жалости.
   ЌевидимаЯ  волЯ  сблизила  нас.  ‹ицо  моей  матери   было   строго   и
повелительно. џ повернулсЯ к Ђнне, как ребенок к нЯнюшке. џ  положил  руки
на ее сильные плечи, она привлекла менЯ к себе, и сердце мое  уступило.  џ
спрЯтал лицо на ее груди, приник к ней и зарыдал...
   Ћна жадно обнимала менЯ и шептала: "Џолно, полно!", - утешаЯ менЯ,  как
ребенка... ‚друг она принЯлась целовать менЯ. Ћна с жадной  силой  страсти
целовала мое лицо и губы. Ћна целовала менЯ губами, солеными от слез. €  Я
тоже целовал ее...
   ‡атем мы вдруг отпрЯнули друг от друга  и  стоЯли,  смотрЯ  друг  другу
прЯмо в глаза.


   Њне кажетсЯ, что от прикосновениЯ губ Ђнны образ Ќетти совершенно исчез
из моей памЯти. џ полюбил Ђнну.
   Њы отправились в совет нашей группы, называвшейсЯ тогда коммуной, и она
была записана моей женой, а через год родила мне сына.  Њы  много  времени
проводили вместе и вели задушевные беседы. Ћна была  и  навсегда  осталась
моим верным другом, и мы долго были  страстными  любовниками.  Ћна  всегда
любила менЯ, и Я всегда в душе питал к ней нежную благодарность и  любовь;
всегда при встрече  мы  дружески  обменивались  приветливыми  взглЯдами  и
крепкими рукопожатиЯми, и с того первого часа мы всю нашу жизнь были  друг
длЯ друга надеждой, помощью и убежищем,  радостной  опорой  и  задушевными
собеседниками... Ќо скоро моЯ любовь и стремление к Ќетти вернулись снова,
как будто никогда и не исчезали.
   ’еперь всем понЯтно, как это могло случитьсЯ,  но  в  те  мрачные  дни,
когда мир лихорадило, это считалось невозможным. џ должен был бы  подавить
в себе эту вторую любовь, не думать о ней, скрывать ее  от  Ђнны  и  лгать
всем людЯм.  Џо  теории  старого  мира  только  одна  любовь  имела  право
существовать, только к одному человеку, нам же, плывущим  по  морю  любви,
трудно даже понЯть это. Џредполагалось, что мужчина  всецело  сливаетсЯ  с
любимой женщиной, а  женщина  -  с  любимым  мужчиной.  Ќичего  не  должно
оставатьсЯ длЯ других, а если что осталось, то это считалось позором.  Ћни
составлЯли тайный замкнутый круг из двух  существ,  к  которому  примыкали
только рождаемые ими дети. Ќи в одной женщине, кроме  своей  жены,  он  не
должен  был  нах